— Брат Озейн, проводи Нинету, — приказала она. — Я посмотрю, что с мальчиком.
— Вам не стоит... — начал было брат-заступник, но аббатиса бросил на него суровый взгляд, и он уступил.
Оставшись наедине с Озейном, девочка вдруг почувствовала смущение. Ещё никогда ей ни с кем не запрещали разговаривать! К тому же этот святоша почему-то к ней хорошо относился. Без этого вот "дитя моё" и "на всё воля Заступника". Покосившись на своего провожатого, Эрна поняла, что он тоже смущён, и слегка приободрилась.
— Она была ведьмой? — спросил Озейн, преодолевая неловкость. — Твоя бабушка?
— Нет! — возмутилась Эрна. Ну почему, если знахарка — то сразу ведьма?! У них вон в деревне и знахарь есть, отродясь не колдовал, зато какое снадобье против вампиров придумал! Даже Виль его хвалил, а уж тётушка Вейма как ругалась!
— А моя тётка была, — вздохнул Озейн. Эрна посмотрела на него с интересом. Была?
— А что с ней стало? — спросила девочка.
— Сожгли, когда неурожай был, — просто ответил брат-заступник. — Дверь подпёрли и сожгли.
Эрну передёрнуло.
— А потом ты пошёл в... в орден? — спросила она. Вот кем надо быть, чтобы присоединиться к палачам своей собственной тётки?!
— Потом нас с матерью из деревни выгнали, — грустно усмехнулся Озейн. — Отец...
По лицу брата-заступника прошла тень и он замолчал.
— А твоя сестрёнка? — вспомнила Эрна. Озейн поднял руку и нерешительно коснулся локтя девочки.
— Она тогда приболела, — сказал он глухо. — Тётка её к себе взяла. Никто не согласился её выпустить.
— Ой.
Девочка стало плохо, когда она представила себе всё это. А каково было матери?! Эрне явственно привиделась Магда, с рыданиями мечущаяся вокруг горящего дома. Освободитель! За что?!
— Но почему?! — вырвалось у неё.
— Братья-заступники этого бы не допустили, — твёрдо сказал Озейн. — Они дали бы ей раскаяться.
— Кому?! — не сдержала возгласа Эрна. Святоша покосился на неё с любопытством.
— Всем, наверное, — не очень уверено сказал он. — Это ведь грех — убивать, даже ведьму.
— Ты любил её? — заинтересовалась девочка. Кто бы мог подумать, что у святош бывают такие странные судьбы! — Тётку твою?
— Нет, — усмехнулся Озейн. — Она была злая и вечно отвешивала мне подзатыльники. И никогда не делилась тем, что ей люди приносили. А уж что про отца говорила...
Он умолк.
— Получается, она права про него была, — вдруг сказал он. — Папаша-то нас с матерью первый выгнал.
— Вот и у меня, — брякнула Эрна, вспомнив своего отца, который продал родную дочь ведьмам и предал её мать. Сказав это, она в ужасе умолкла, но святоша, к счастью, понял её по-своему.
— Да, такого папашу, как у тебя, врагу не пожелаешь, — поддакнул он. Потом огляделся по сторонам, но рядом никого не было. Тогда он продолжил. — Ты не думай про папашу своего. Теперь он не отмажется.
Он хохотнул.
— Ну и вонь! Епископ Фоук! Ха-ха-ха, поделом ему! Бедняга!
— А кто он такой? — рискнула спросить девочка.
— А, — махнул рукой святоша. — Не велено говорить. Особенно тебе. Не понимаю, почему, все и так знают.
— Он, наверное, самым главным был у вас? — не отставала девочка.
— Ну, скажешь тоже — самым главным! Вовсе нет. Он был как отец Бенлиус, только не для комтура, а для командора. Вроде ничего не решает, а на самом деле...
— Это он задумал прошлого папу убить?
— Выходит, что он, — кивнул Озейн. — Ты, сестрёнка, не думай про всю эту грязь. Ты думай, что сейчас твоего папашу точно вне закона объявят и от церкви отлучат. Шутка ли — скрывал у себя нашего епископа! Сейчас папе в Терну письмо напишут — и готово. Тебе весь замок достанется. Твой отец знаешь какой богатый? Всё тебе отойдёт. А там, глядишь, замуж выйдешь.
Эрна вспомнила про подписи, которые она поставила по приказу отца Бенлиуса. Ага, всё. Как же. Небось, они живо золото своё вернут с "её" владений. И сверху добавят, чтоб себя не обидеть. А она так и будет спать на топчане.
— Вот будет новое перемирие, устроят опять турнир, — мечтательно произнёс Озейн, пока Эрна лихорадочно соображала, что бы ещё такое спросить. — Ты была когда-нибудь на турнире, сестрёнка?
— Неа, — печально сказала девочка. В самом деле, почему она никогда не была на турнирах? В позатом году в Тамне был, казалось бы, и вовсе близко.
— Тогда увидишь! — пообещал святоша. — Тебе стоит посмотреть. Столько бойцов, столько дам, какие флаги... Тебя непременно посадят на лучшее место! А в перерывах посмотришь на скоморохов. Что они вытворяют — этого и представить нельзя. Говорят, в Сейре их даже на колдовство проверяли. Оказалось, нет. Обычные люди. Но что они делают!.. А в Балриле скоро представление будет.
— Представление чего? — не поняла Эрна. Озейн необидно рассмеялся.
— Я тоже спрашивал, когда только из деревни выбрался, — сказал он снисходительным тоном старшего брата. — Будут показывать жизнь святой Пиретты. Представление будет длиться неделю.
— Ого!
Эрна колебалась между желанием увидеть, как это будут показывать и детским стремлением заявить, что никакие там святые её не интересуют. Но этого же нельзя говорить! Потом, Пиретта, кажется, была та святая, которую Заступник спас из темницы, в которой её замуровали заживо. Там было что-то про свет, потом ничего, а когда дверь открыли, в темнице было пусто. И никаких тайных ходов, ничего не нашли. Интересно, искали? А ещё, говорят, там пахло розами. Это уж точно враньё! Вон, когда епископа открыли, там вовсе воняло. Можно подумать, святые как-то иначе устроены, чем обычные люди!
— Вот бы посмотреть! — вздохнула она. Брат Озейн тоже вздохнул.
— Сейчас неспокойно, — извиняющимся голосом сказал он. — Может быть, позже, в перемирие...
— А оно будет? — горько спросила девочка. На самом деле она думала о том, что ей надо бежать, покуда святоши не выдадут её замуж. А то и оглянуться не успеешь, как окажешься с огромным пузом, как у мамы, когда та носила очередного сыночка!
Вообще-то в деревне таких молоденьких замуж не выдавали. В двенадцать лет девочка садилась прясть, ткать и шить себе приданое. Будь она даже богата, но это сделать она должна была сама. Лентяйку, купившую себе сорочки да платья, поднимут на смех по всей округе. Поэтому девушки не торопились замуж. Семья жениха всё посмотрит, что за девкой дают, и вот не приведи Заступник, если она мало сделала. Но кто знает, как у знатных принято. С замком-то, небось, им всё равно будет, умеет ли она соткать полотна на сорочку!
Надо бежать как можно скорее.
И никогда не увидеть этого самого. Представления. В Тафелоне турниры есть и скоморохи есть. А вот представлений, да чтобы неделю — такого нету.
— Может, и не будет, — неуверенно сказал Озейн. — Может, король Эммет до зимы всю страну подчинит. Как они Арол взяли! И без колдовства умудрились. Но и тогда станет потише и мы с тобой поедем на турнир.
— А откуда ты знаешь, что без колдовства? — заинтересовалась Эрна. "Мы с тобой". Он серьёзно?!
— А тебе не говорили? — удивился святоша. — Матушка Онория колдовство и чары чует как наши волкодавы — оборотней. Вон, про тебя сказала, что на тебе нет вражьей отметины.
Девочка задумалась. Как это — нет?! Почему это нет?! Она и колдовала и к магии прибегала и к чёрной, и даже к бе... вот в чём дело! Белая магия, она же уничтожает колдовство! Наверное, потому аббатиса ничего и не почувствовала! Но какая страшная женщина! А Эрна-то думала, почему ей поверили!
— А почему они тогда на меня так смотрят? — надулась девочка. — Сегодня я чуть не обдела... думала, они меня на кусочки порежут!
Озейн расхохотался и даже похлопал Эрну по плечу. Потом посерьёзнел.
— Ну, так твоя бабушка была ведьмой, — сказал он серьёзно, — а ты не признаёшься. Как они могут тебе доверять?
— Но она не...
— Ты напрасно боишься, сестрёнка, — весело сказал брат-заступник. — Ты же не отвечаешь за свою бабушку! Чем раньше ты признаешься, тем тебе станет легче.
— Мне казалось, когда не доверяют, так с человеком не носятся, — сказала Эрна осторожно.
— Я думаю, отец Бенлиус считает, главное — кем ты можешь стать, а не кем была твоя бабушка, — покровительственно сказал Озейн и снова хлопнул Эрну по плечу. — Выше нос! Мы с тобой ещё на турнир поедем!
Тут в конце коридора показался другой святоша. Озейн немедленно отодвинулся от девочки, а она устремила взгляд в пол, чтобы их никто ни в чём не заподозрил.
Ну, надо же! Среди святош, оказывается, бывают и... ну... неплохие совсем люди.
— Глава восемнадцатая. Убийство
После того, как она нашла им епископа, святоши заметно к ней подобрели. Не то чтобы кто-то додумался извиниться за угрозы и недоверие, это же святоши, куда им! Но они как будто бы старались загладить свою вину. Эрна уже знала: если кому-то перед тобой неловко, это можно заметить. Или человек ёрзает, в глаза не смотрит, со всем соглашается, или, наоборот, грубит и ругается. А ещё бывает как дядюшка Виль, который однажды так учил её правильно убегать, что загнал на берег ручья, она подскользнулась на камне и упала в самое глубокое место. Ух, он и ругался! Она и глупая, она и неловкая и вовсе бестолочь и зачем он время тратит... а потом подобрел, обсушил и вздул Фатея, который задумал над ней смеяться. Маме сказал не говорить. Бухтеть, дескать будет, а это ни к чему вовсе. Странно дядюшка Виль с мамой общался. То ругался, обижал всяко, гадости говорил, угрожал даже. А то вот "ни к чему". Будто ему много дела, кто там бухтит. Или вон скажет он чего, а она на него полотенцем замахнётся. Ни разу не стукнула, правда. А он только смеётся.
Святоши навроде Виля оказались. И не извинились вовсе, но подобрели. Но нет чтобы кровать вернуть. Так матушка Онория решила, что Эрну можно чему-нибудь умному обучить. Она открыла какую-то книгу, похожую на мамину ведовскую. В маминой сами собой появлялись записи о её колдовстве. На встречах ведьмы показывают друг другу свои книги, когда хотят похвастаться, что плохого людям сделали, или как у них получилось что-нибудь сложное. А если делают доброе, то такие записи стирают, а то за добрые дела можно и неприятности схлопотать. У мамы так было, её потом и Лонгин, и Виль спасали, да так, что мама до сих пор на Виля ругается, мол, похабник он бесстыжий, глаза б её на него не смотрели. А он Лонгину всё золото поминает, которое стало черепками. Мама говорит, у дядюшки Лонгина все деньги проклятые, ни медяка брать нельзя. Вилю, мол, повезло.
Вот у матушки Онории была похожая книга. И тоже про колдовство. Там были записи разных людей, никто не старался писать красиво или понятно, и порядка тоже не было. А было там про то, как отличить сумасшедшего от одержимого, как отличить удачное колдовство от неудачного, чем грамотный колдун опасней неграмотного и много других страшно интересных вещей. Но главное-то матушка Онория пока придерживала. Она никак не хотела рассказать, как это она умудряется чуять колдовство. И оборотней! Ведьмы так не умели. И волшебники. Даже вампиры так не умели! А матушка Онория умела. И поэтому Эрна внимательно слушала. Про дурной глаз тоже слушала. И про то, как запутать свидетелей вопросами, чтобы они признались, мол, выдумали всё по недомыслию и злобе.
Рассказывалось в книге про людей, которые гладят косяк дома, в который входят, чтобы умилостивить домашних духов. Про людей, которые режут чёрных котят, чтобы отогнать враждебных демонов, и про других, поливающих очаг кровью чёрного петуха. Про то, как узнать людей, участвующих в ведьминской оргии, и как отличить ребёнка, которого не Заступник, а Враг вырвал из рук смерти.
Матушка Онория отвела Эрну в библиотеку рыцаря лю Дидье, небольшую комнату, в которой девочка с ужасом и восторгом увидела целых два забитых книгами шкафа. Да столько во всём Тафелоне, наверное, нету. Даже у дядюшки Лонгина, который вообще предпочитал читать не книги, а письма от других волшебников. И сам писал кому-нибудь всё время. Письма тут тоже были. И свитки. Целая полка со свитками. И ещё карты! Эрна, конечно, видела карты Тафелона и святых земель у барона цур Фирмина. Но там были глиняные, грубо слепленные так, чтобы горы были, и реки, и даже деревни с городами. А тут — кто-то терпеливо тоненькой кисточкой нарисовал всё на пергаменте. И не узнать даже где что. С другой стороны была маленькая дверь, которая неизвестно куда вела. В библиотеке ещё стояли два стола, почти пустые, большой стол посередине, на котором была расстелена большая карта и сверху валялись какие-то свитки. И ещё стояло... какая-то странная тумба с ящиками и наклонной верхней крышкой. На почти пустых столах стояли чернильницы и масляные лампы, на каждом под одной. И ещё круглая штука из меди, в которой были круги и странные изгибы с насечками. Эрна видела такие и в Чёрной, и в Белой башнях. Дядюшка Лонгин говорил, что это астролябия, но пока не вдавался в тонкости её устройства и применения.
— Это всё не представляет никакого интереса, — сказала аббатиса, махнув рукой на свитки и письма, разбросанные на большом столе. — Возьми вон тот пергамент, разгладь его и записывай на обратной стороне.
— Что записывать, матушка? — послушно спросила девочка. Матушка Онория положила свою книгу на крышку той штуки с ящиками.
— Вот это. Пиши слово в слово.
Эрна вытаращила на неё глаза. Книга была написана на церковном языке.
— Но, матушка! Я же не умею...
Аббатиса поморщилась.
— Прекрати врать, маленькая ты дурочка. Не знаю, кто тебя учил, но ты слишком хорошо говоришь на церковном языке, чтобы не уметь на нём писать.
— Я не...
— Ты нас боишься, я вижу, — продолжала матушка Онория. — Ну, если ты слышала только о наших братьях в Тафелоне, немудрено. Ты слишком много умеешь для простой девочки, которая выросла в деревне. Когда-нибудь ты расскажешь мне, почему. Ясно, во дворцах ты бывала нечасто. Но деревенский ребёнок не уставился бы так жадно на книги. Кто-то тебя учил и хорошо учил. Ты расскажешь мне всё. Позже. Я тебя не тороплю. А сейчас бери перо и начинай работать. Нашим сёстрам приходится сталкиваться и с колдовством, и с обманом. Ты должна научиться отличать одно от другого.
Эрна встала к тумбе с наклонной крышкой и начала переписывать наспех исписанные страницы. Тётушка Вейма добивалась, чтобы у девочки был почерк, как у взрослого писца, и Эрна очень старалась. Откуда святоша всё знает? Как подмечает, кто куда смотрит?! Эрна вроде и не пялилась уж очень на книги! Расскажет она, как же! Ей жить-то не надоело!
Девочка закусила губу. А если у неё не получится сбежать — что тогда? Она так и останется со святошами? Может... может быть... сказать им что-нибудь... про бабушку, например. Кто проверит? Могла бы ведь и у неё быть бабушка!
Настоящая мать Магды передала всё своё имущество волшебникам, когда её единственный сын продал им свою душу и владения. Она никогда не пыталась даже увидеть своих внуков.
Ну, допустим, была бабушка. А кто её писать научил? Не священник же в городе! Кому могла прийти в голову мысль возиться с девчонкой? Дядюшке Лонгину, который вообще всех учит, такой уж у него характер? Тётушке Вейме, которая вообще учить никого не любит, но с дочкой единственной подруги так уж и быть, готова возиться, особенно если об этом просит дядюшка Лонгин? Кому охота связываться с чёрным волшебником!
