Метаморфозы: таракан

— ... земля огромна, на ней не счесть лесов и полей, озер и рек, гор и океанов. И в каждом из них есть жизнь и смерть, свет и тьма...

— ... и покоится земля на спине четверки оленей, любимых созданий света и несут они ее вокруг Солнца, спасая от волка, и день сменяется ночью, а год идет за годом...

Тут я не выдержал. То ли голод тому виной, то ли неполный транс, то ли не к месту упомянутое образование, но удержаться не получилось:

— Никак нет, Высший. Вы ошибаетесь, Высший. Земля лежит на крыльях семнадцати огромных стрекоз, пятнадцать по кругу, а две на подхвате. Работают посменно, зарплата хорошая, а день и ночь сменяются, потому что спать то им надо. Так и спят, днем одни, ночью другие. Высший?

Нет, все-таки врал он про бессмертие, еще пару раз его так прервать и нам точно понадобится новый лектор. Лицо благословенного почернело, чем вызвало у меня приступ неожиданного научного энтузиазма. Вот повар в похожем состоянии покраснел, потому что кровь у него красная. А у этого, что, кровь черная что ли? Препарировать бы, — я хоть и не медик, но мысль показалась заманчивой.

— Ты — идиот???

— Никак нет, Вы обознались, Высший, идиот — это повар, он, что, Вам тоже рагу на штаны уронил?

Наверное, это уже не имело значения, но так я остался еще и без ужина, зато вечер у меня освободился.

Глава 5. День восьмой. Неделя осмысления себя .

Случилось страшное. Я родился.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Черные вести".

Заняться было нечем. Изгнанный до завтра с занятий и препровожденный в свою комнатушку, она же камера-одиночка, впервые у меня оказалось времени достаточно, чтобы не только падать, охать, терять сознание, да с различной степенью успеха хамить мучителям. Время появилось, но занять его было положительно нечем. Книг в моей каморке не нашлось. Телевизора — тем более. Как там, магия в проводах? Про телевизор можно было смело забывать, как про явление. И про компьютер. В цивилизацию не поиграешь. Карты, когда сюда переносился, с собой тоже не захватил. Воспоминания про Интернет — это примерно в ту же мусорку, что и мечты о спутниковом ТВ. Что еще? Дома пошел бы хоть с собакой позанимался, тут не знаю уж как с собаками, а вот с пойти большие проблемы. Если добавить к этому беснующийся желудок и дико разболевшуюся голову, то можно сказать, что жизнь стала налаживаться. Узкое окно, выходившее в глухой дворик, ничего интересного не показывало. Если это единственная замена телевизору, то с программой передач надо было что-то делать. Прошел комнату вдоль — три с половиной больших шага. Поперек — два с половиной. В уме посчитал площадь. Для того, чтобы занять время умножил сначала длину на ширину, потом ширину на длину. Сошлось. Обидно. Вспомнил расценки на жилье в своем городе до злополучного дня, прикинул цену моей комнатушки. Все равно не густо. Осмотрел окрашенные стены, прикинул какие обои подошли бы лучше, выбрал темно-зеленые, под гобелен, учитывая солнечную сторону и мое мрачное настроение.

Все было зря. Все пустое, бессмысленное. С таким же успехом можно считать слонов, возводить числа в степень или размышлять о смысле слов современных песен. Память опасно вскипала и грозила обрушить наспех возведенные скрепы на сердце, а достойного занятия, способного отвести собирающуюся бурю не было. Не видя смысла дальше бороться с неизбежным, лег на кровать и меня накрыло. Так долго державшиеся стены у меня в душе рухнули, и я стал вспоминать.

Я вспоминал мать. Ее лицо, ее руки, ее голос, ее седые волосы. У нее не было никого кроме меня. Прости меня, мама. Я — плохой сын, я ушел не простившись, но мы еще встретимся, скоро или через много лет, но обязательно встретимся. За горизонтом. И я стану на колени и попрошу у тебя прощения. Я люблю тебя, мама.

Я вспоминал дочку. Ее смех, ее радость жизни, ее русую копну вечно растрепанных волос, ее успехи и ее неудачи. Я вспоминал, как смеялся вместе с ней и как грустил с ней рядом. Прости дочка. Ты повзрослела слишком рано, но я надеюсь, ты слышишь, надеюсь, что ты останешься такой же. Искренней. Доброй. Умной. Талантливой. Я буду гордиться тобой всю оставшуюся мне жизнь. Я люблю тебя, дочка.

Я вспоминал жену. Ее любящие глаза, ее счастливую улыбку, ее голову на своем плече, руку в своей руке. Мы были счастливы вместе. Тебе придется научиться быть счастливой одной. Прости меня, милая. Я ничего не смог сделать. Я знаю, ты сильная. Ты стойкая. Ты самая замечательная. Если сможешь, забудь меня. Я люблю тебя.

Прощайте. Я буду помнить вас. Всегда.

У каждого из нас свои призраки. Кто-то идет с ними рядом, кто-то заталкивает их в дальний чулан, прячет по сервантам и платяным шкафам. Кто-то уходит к ним. Каждый из нас сам решает, как поступить. Мои призраки — это моя суть. Никто, кроме них, не увидит моих слез. Никто, кроме них, не узнает, когда мне действительно невыносимо больно.

Когда настало утро, я все еще лежал на постели и смотрел в потолок. Прошла ночь воспоминаний, ночь прощания, ночь переосмысления себя. Она не могла пройти бесследно, и когда Тангир зашел за мной, он отшатнулся, увидев мое осунувшееся лицо и мои пустые глаза. Так рождался Мор. Привычный мир станет рушиться намного позже, но имя было названо, а цели — уже поставлены...

...

— Ну и как впечатления? Что-то я не вижу на твоем лице восторга.

Смотреть на коллегу в кои-то веки было забавно.

— Впечатления? Ты издеваешься? Какая-то ничтожная тварь пытается меня, МЕНЯ унизить, а ты спрашиваешь о впечатлениях? Я взбешен! Этот человек не должен жить. И я никогда не говорю просто так.

Буря эмоций захлестнула верхнюю комнату небольшого дома, служившего очередным местом встречи. Скоро так в Куаране не останется помещений, где бы они не злоумышляли. Мысль добавила хорошего настроения, что, впрочем, не сказалось на разговоре.

— Только не сейчас. Это чревато. Нужно ждать.

— Нет, меня все сегодня считают идиотом. Я знаю, что его нельзя трогать. Но придет время. И вот тогда я все вспомню.

— Я так понимаю, это тот, который без блоков?

— Очевидно. Если он такой после программы "хозяин", то тогда нам вообще не о чем беспокоиться. Уверен, он способен на прямое оскорбление, неподчинение, бунт. Есть в нем злость. Я бы даже сказал в нем помимо злобы ничего нет. Это невыносимо терпеть, но это можно использовать.

Таким Толариэль ему нравился меньше. С расслабленным, чрезмерно самовлюбленным лордом работать было намного проще. И безопаснее.

— Есть конкретные идеи, дружище?

— Однажды он сорвется. Нужно только дать ему такую возможность.

— Попробуем. Только еще нужно сделать так, чтобы Энгелара в этот момент не было в Куаране. Кто мы пока против него? Я свяжусь по своим каналам с соседями, пусть максимально затянут переговоры о подкреплениях. И тебе стоит последовать этому же примеру. В нужный момент останется убедить Владыку в необходимости личного присутствия на переговорах, и он сам покинет Куаран.

— Но подкрепления нужны. Без них мы рискуем сдать сначала переправы, а потом и саму столицу!

Да, ситуация с Рорка требовала решения. Только спешить тоже не надо. Незачем давать возможность Владыке разобраться с внутренними врагами.

— Переправы через Аюр нелегко взять. Я уверен, что пока не о чем беспокоиться. Что с остальными?

— Женщине подобрали безобразную оболочку. К тому же она почти ничего не помнит. Этим можно воспользоваться. Скажем, наведенные воспоминания о прежней красоте, о страстной любви, молодости. Мои специалисты продумают. А мужчина... Он честолюбив и тщеславен, можно попробовать использовать эти качества.

— Можно будет купить?

— За деньги — вряд ли. Нужно искать что-то другое.

— Искать — легко. Найти сложно. Но искать, действительно, надо...

Глава 6. День одиннадцатый. Неделя осмысления себя.

Болтают все. Болтаются — немногие.

Мор. Избранные цитаты. Глава "Отражения".

Следующие несколько дней прошли без серьезных происшествий. Толариэль продолжал описывать прелести разнообразных правил и ритуалов, правил этикета и общения. Тонны малозначимой информации вываливались нам на головы, но благословенный читал, курительницы дымили, а мы слушали. Я приноровился настолько, что перестал большую часть времени бороться с последствиями дурмана, что позволило мне более осмысленно воспринимать монологи нашего профессора, смотреть по сторонам и даже усмехаться в самых бессмысленных или нелепых местах. Мне становилось легче, сказывалась привычка работать с большими объемами новой информации, мозг адаптировался, но главное, я нашел временный компромисс между своими желаниями и своими возможностями. Поставленная цель привнесла смысл в существование, а наличие смысла — это уже половина дела.

Мне становилось легче, моим коллегам — сложнее. Ин все чаще стала казаться растерянной, на занятия приходила и уходила с них откровенно уставшей, сжималась от взглядов, садилась на край стула, а ноги поджимала под стул. С ее комплекцией, пожалуй, это был опасный трюк. Не имея возможность общаться, трудно оценить причины, но, возможно, у нее были свои гости из прошлого. Возможно, она не самый плохой человек, но это были ее борьба и ее удел.

Ник все также первым приходил, первым занимал полюбившийся стул, первым убегал на "пожевать", всегда был идеально выбрит, чист, косы расчесаны, грудь колесом. Но даже он растерял часть своей энергии и задора. Глаза перестали блестеть азартом, огромные руки все чаще стали теребить выпущенные края рубахи, удовлетворенным он точно не выглядел. Вот интересно, он что, на самом деле рассчитывал, что вот сейчас придет маг, даст ему пилюлю, и он станет самым умным средневековым дипломатом, самым сильным и умелым воином и самым лучшим колдуном в мире? Начнет стрелять из лука и за триста шагов попадать в родинку убегающей мыши? Движением руки будет отправлять ближайшую тучу в магазин за пивом? Да еще выдадут ему мифриловые меч с кольчугой и станут на колени, мол, спасай рыцарь света, богатырь заезжий, от полчищ вражеских, а мы тебе принцессу Алифи к возвращению подготовим? Нет, ну тут я наверное слегка перебрал, насчет Алифи-то, но в целом неудовлетворенность Первого была понятна.

С Толариэлем наши отношения не сложились с первого дня, и каких-либо изменений ожидать не стоило. Я все так же отказывался медитировать и причмокивать в трансе губами от радости освоения новых знаний. Ритуал приветствия и ритуал прощания, ритуал вызова на поединок — на мечах и на копьях, пешими и конными, ритуал принесения даров, обряды при рождении и упокоении и еще аналогичной чепухи много часов непрерывного чтения. Я смеялся, когда было смешно, перебивал, когда было скучно, за что оставался последовательно без обеда, без ужина, снова без обеда. Сначала есть было нельзя, я и не ел, но мучился. Потом есть было нельзя, но уже и не очень хотелось. Потом вдруг, неожиданно, наверное, чтобы не доводить до голодного обморока, меня еды не лишили, но я и сам в их обеденную не пошел. Потому как подумал, что раз все равно голодаю, так пусть это будет голодовка по политическим мотивам. Да и форму себе слегка поправил, а то прежний хозяин этого тела видимо специально мне пакость готовил, упитался до непривычного мне состояния. Спросить, что ли не мог? Если честно, худел я быстро, рубаха и штаны болтались, пояс завязывался в полтора оборота, но зато хоть руки стали раздражать меньше. Почти мои. Ну, если с большой натяжкой. Даже с очень большой, но все равно стало лучше. Учитывая, что лица своего я не видел, зеркало разбил в первый же день, а потом последовательно колотил новые, то именно руки стали для меня камнем преткновения.

На пятый день утром, Тангир не повел меня сразу в читальню, а задержался в моей комнатушке. Надо признаться, что наши разговоры ограничивались несколькими словами, скорее даже инструкциями, иногда вопросами с той или иной стороны. Например, где постирать и посушить разукрашенные овощами штаны.

— Мор, я могу задать вопрос?

— Задать вопрос ты всяко можешь. Но только один. Поскольку сказано в заветах, что "даже с согласия не более одного вопроса, ибо слаб человек и трудна дорога к истине..." — Никакого негатива по отношению к этому человеку я не чувствовал. Но и в его расположении не нуждался.

Тангир побледнел, зыркнул на меня своими глазами и заявил.

— Ты смеешь сравнивать себя с благословенным народом? За такие мысли положены плети. И это на первый раз.

Плети — это уже разнообразие.

— Да что ты говоришь? Плети? Пошли, покажешь! — и я вцепившись в его рукав потянулся на выход. После всего прошедшего, плети были не слишком актуальны. Правда, не верил я в такое развитие событий.

— Ты думаешь, мне нравится ходить тут за тобой, в уборную водить? Ты что, считаешь это мечта у меня такая? — впервые на моей памяти Тангир повысил голос. Кипятится, значит.

— Я сказал — один вопрос. А ты мне их сколько задал? И вообще, сказал на плети — веди на плети.

Тангир заиграл желваками, уставился мне в лицо, но сдержался.

— На счет плетей я тебя предупредил. Сравнивать себя с ними — сначала плети, а при случае и каторжные работы. Но сейчас меня другое интересует. С чем связан твой отказ от еды? Есть проблемы?

В искренность интереса, проявленного только на пятый день, я не верю. Он прекрасно видел, куда я уходил после занятий, сам закрывал за мной засов на ночь, и вообще в его осведомленности я не сомневался. А чувствовал я себя вполне неплохо, с учетом отсутствия физических нагрузок и минимума нагрузок умственных, поскольку воспринимал входящую информацию краем уха, даже не пытаясь, в большинстве случаев, ее осмыслить.

— Отказ от еды, Тангир, обусловлен двумя причинами. Одна связана с обучением, а другая с проживанием. Какая из них тебя интересует? — происходящее меня не сильно забавляло, Тангир по сравнению с благословенным лектором казался не столь привлекательным объектом для насмешек, но уж такова натура. Не люблю неискренних людей.

— Мне были бы интересны обе, может быть я смог бы тебе даже помочь.

— Помочь — это хорошо, — я задумчиво почесал в этот раз выбритый подбородок. Бриться без зеркала опасной бритвой не так сложно умеючи. Я не умел, за что и страдал, но активно накапливал опыт. Потому как борода у местного меня была какой-то повышенной колючести и чесучести. — Только понимаешь, открыть тебе обе причины я не могу. При всем моем желании и к тебе, мой друг, уважении. Потому как две причины это в любом случае два вопроса. — я сознательно не отвел взгляд. — поэтому назову одну. Понимаешь, повар ваш меня отравить задумал. Или топор на меня уронить. Так вот я лучше сам сдохну, но этому уроду удовольствия не доставлю. Не доверяю я ему.

— Ты что, совсем больной? Сухарь, конечно, не подарок, но за двадцать лет, что он тут работает, никого не отравил, да и топором прибить не прибьет.