| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Хм... Поедем-ка к столу. Воздадим должное угощению, почествуем витязей славных... Там и поговорим.
И коротким толчком ноги погнал коня ходкой рысью. Все поскакали за ним. И я — следом. Только и успел махнуть рукой ребятам, да подмигнуть взволнованно глядевшей Любаве. Рядом, колено в колено, пристроился Чарджи:
— Чего врать-то, боярич?
— Ничего, ханыч. Врать — нельзя. Только правду. Но... поменьше. Хмыкай и чавкай. Там видно будет.
Глава 335
Дальше пошло застолье — "пир победы". Нас с Чарджи посадили куда-то в середину дастархана — родовитых да достославных и без нас хватает. Но и к обычным "вятшим" отнести нельзя — иностранцы, "заморские гости". Пытались резвенько напоить и разговорить. Но я старательно чавкал, демонстрируя нормальную реакцию юношеского организма на сегодняшние... приключения. А Чарджи высокомерно хмыкал, подтверждая общее мнение, что "торкский инал... такая сволота чёрношапочная — слова по простому не скажет". Так, высокомерно хмыкая и презрительно разглядывая соседей, он и нажрался до отключки. Я-то хоть закусывал.
Вообще, выпито было... много. Первые здравницы ещё шли под красное вино, а потом на нас полилась бражка. Ну, я не знаю... не вёдрами — бочками. Народ, толком поевший только позавчерашним вечером: день — спешный поход, день — кровавый бой — загружался стремительно. Особенно этому способствовал непрерывный поток обязательных к принятию внутрь здравниц. Не в смысле санатория, а в смысле стакана.
Пока говорят — есть неприлично, пока пьют — уже поздно. Так только, урывками. Шесть князей... за каждого отдельно. Начиная с Андрея. И за папу его. И за маму. И за дедушек. Отдельно за каждого. За их предков. За Рюрика, за Игоря, за Святослава... Почему Олега Вещего пропустили? — Достоин. Выпьем. За Володю-Крестителя. Отдельно — за Бориса, отдельно — за Глеба. Вспомнили, что одного крестили Романом, другого Давидом. Повторили. Кто-то уже песен попеть собрался, но торопыгу уняли, увели к Оке писать — блин, бражка ж эта... такое мочегонное... и мозгостукальное... и ногозаплетыкное... Но Мономаха... Без Мономаха — никак. А Ярослав?! Который Мудрый. Хотя, конечно — Хромой. Долгорукого — само собой. По второму разу? Ну и что? Человек-то был... хороший? А какая рука у него — длинная...? Обмыли. И его шуйцу, и его десницу.
Тут выяснилось, что Муромский и Рязанский князья хоть и скалятся злобно друг на друга, но очень обижаются, что их родню не почествовали. Они же двоюродные! Тогда и Гориславича с его братьями. Само собой — за Святую Церковь. Не за Христа конечно. Какой дурак будет на Руси пить за еврея? За маму его. И за её платок. В смысле — Покров. И — за чудеса. Это однозначно. И не только за медицинские, типа прозрения, излечения геморроя или прямохождения, но и за хозяйственные. Вроде бездонного медвяного сыта у Феодосия Киевского. Вот живут же люди! Сколько не черпай, а у них — всегда...! Монахи, ить их коромыслом, божьи люди... хи-и-итрые... Тогда — за епархию Ростовскую... Нет. За Федю я пить не буду. С-сука гадская.
Всё ребята — мне хватит. Чарджи, ты живой? Эк как тебя бедненького... А ведь говорил я — закусывай. Слушай ты, хан... Асадук? — Ас-с-сади... А пошёл бы ты отсюда... Сары-кыпчак? Сары от моего торка... Быстренько. Кипчакуёвина желтомордая. Подымайся, джигит мой плохоползующий... Коня? Какого нам с тобой сейчас коня? Двухместного? Дайте иналу коня. Как он доедет? А как он дойдёт? Будешь мявкать — он тебя так отъягбёт... отъябгёт... Как же правильно-то от "ябгу"? — Отъиналит. Торки — гордый народ! Они умирают в себе. Виноват — в седле. С саблей — в руке. Ох... Это я зря сказал... Отдай. Отдай дяде нахрен сабельку. Чарджи! Ты меня видишь?! Это я — Ванька. Лысый ублюдок. Помнишь? Распознаёшь? Не-не-не — целоваться не будем! Я ещё с Пасхи не отплевался... Давай мы эту железячку оставим... нефиг её таскать... и так — тяжело... и пойдём мы с тобой... разгуляемся... вдоль по бережку... Оки-матушки... Мужики, отойдите с дороги... дальше отойдите — не видите как нас... заносит? Брысь! Брысь нафиг! Охо-хо-хо. Первый банкет после первого боя. А впереди ещё целая война... Господи, как же они это выдерживают! Не, легче мордву резать, чем с княжатами пьянствовать. А ведь я ещё... закусывал.
Полверсты до своего лагеря мы шли... долго. Очень важно было не потерять Чарджи. Потому что — темно. Он в своём чёрном. На чёрном... "Ой, чорная я, чорна, чорнява, як цыганка..."... Хорошо хоть — пыхтит. Идентифицируем торка по пыхтению... И не забрести в Оку. Потому что там мокро и можно утонуть. И не наступить на воинов. Потому что они просыпаются и хотят драться. А полоса-то бережка... у-у-узенькая! Шагов двадцать всего. Но я ж — не торк! Это инал — только на коне может, а я и сам... передвигаюсь. И не только на четырёх! Я и на двух... могу. Только — не стоять. Наклонение должно быть как у матушки. В смысле: у Земли. Примерно 7 градусов к солнечному экватору. Хотя где я его тут ночью найду? На Оке не только экватора — и солнца нету! Ночью. Ну ничего здесь нет! Куда не плюнь — везде нет... экватора. Плюнь — ты его не знаешь. Лучше полтора градуса к инвариантной плоскости.
О! Инвариант уже пришёл! Здравствуй Ивашка! Как я рад тебя видеть! Дай я за тебя... подержусь. Какой ты у меня... инвариантный. В смысле — неизменный. Неизменяемый. Неизменяющий. Снимите с меня ханыча и разденьте. Заранее. Потому что... костюмчик у него хороший — испортит. Любава? Что Любава? А где это тут моя Любава...?
Не понял.
Ещё раз.
Покажи.
Ребята вбили под обрывом несколько жердей и навесили на них наши овчины, отгородив, таким образом, небольшое пространство. В котором горела свечка, возилась Марана и лежали на земле две женщины. Слева — Цыба с закрытыми глазами, справа...
В первый момент я не узнал Любаву. У неё было разбито лицо. Очень сильно. Крови уже почти не было — Мара осторожно стирала тряпкой остатки.
Только чуть текло из уголка левого глаза. Закрытого и странно провалившегося. Пустого. Особенно по сравнению с совершенно опухшим, тоже закрытым, правым. И из левого уголка рта. Между разбитых в оладьи, треснувших до мяса губ.
Всё остальное было багровое и синее.
Впрочем, остального видно мало: голова обильно замотана тряпкой. Через которую слева выступает ржавое пятно крови.
Девушка была прикрыта под горло овчиной. Так что я видел только кончики пальцев левой руки, лежащей сверху. Пальчики чуть шевельнулись — порыв воздуха от отдёрнутой мною занавеси на входе прошёлся по выгородке. Мара, стоявшая возле головы Любавы на коленях, резко развернулась на месте и злобно зашипела на меня.
Но я как-то... не обратил внимания.
Слишком внезапно, чересчур неожиданно...
Я был совершенно ошеломлён... этой картиной.
Мара начала махать на меня руками, чтобы я убрался, но тут Любава шевельнулась, сразу же чуть слышно застонала... Я не глядя отодвинул шипящую Марану и упал возле девушки на колени.
В совершенной растерянности. И... и в беспомощности.
Что это?! Как это?! Что случилось?! Что тут...?!
— Ва... Ваня? Пришёл. А я вот... Прости. Не... не погулять нам... ночкой тёмной. Вот как оно... вышло... Неловко. Не смотри на меня. Не хочу, чтобы такой... запомнил. Некрасивой. Не обижайся... так получилось... Ты не убивай их всех... людей... они... хорошие есть. Себя береги. Мы ведь встретимся. Я тебя опять найду. Хорошо... что ты есть... Только... больно...
Пальчики, медленно перебиравшее рядно, вдруг остановились, напряглись и опали. Любава всхрипнула, замерла на мгновение. Потом голова её чуть наклонилась к правому плечу, разбитые, окровавленные губы разомкнулись, открывая залитое кровью пространство на месте выбитых передних зубов, струйка крови из уголка рта вдруг потекла гуще.
Я... очень тупо уставился в лицо Мараны. Она как-то... клекотнула. Откашлялась:
— Всё. Отмучилась. Иди отсюда.
Совершенно тупо, автоматически, ничего не понимая и не ощущая, я, как стоял на коленях, так и развернулся.
И потопал на выход.
Так на четырёх костях и топал. Пока не упёрся в чьи-то сапоги.
Тут меня подхватили под руки и поставили на ноги.
— Ну! Чего там? (Чей-то юношеский голос. Аж срывается от нетерпения)
— Чего?! Слышал же: отмучилась. Пш-ш-шёл отсюда! (Ивашко. Негромко, но убедительно. Шипит не хуже Мараны. Видать, много общались во время похода). Иване, ты как?
— Нормально. Посадить. Раздеть. Воды. Водки. Воды — ведро. Водки — стопку. К стенке.
Что это было?! Что здесь случилось?! Как это вообще возможно?!!!
Спокойно.
Не делать лишних движений.
Сейчас мне не нужны ответы.
Потому что я их не пойму. Потому что и спросить не могу. Сначала — вернуться в себя.
"Больной пришёл в себя. А там — никого".
Потом... потом и с остальным миром разберёмся. Но — как же это...?!!!
Спокойно. Позже. Сперва — сам в себя. Перестать в себе дребезжать. На грани. На рубеже вопля.
Вода? Спирт? — Как вода. Воду — на голову. Ещё ведро. Полотенце. Насухо. Овчину. Сесть. Сесть! Я сказал! Нельзя меня класть — кружится всё. Спиной к обрыву. Вдох-выдох. Ещё раз. Годен? — Не годен. Но лучше не стану.
— Рассказывай.
Ивашко говорил негромко, изредка затихая в долгих паузах. Подыскивая слова. Никого не упрекая и не обвиняя. Просто... как оно было.
В начале ночи прибежал монашек с верху, с полчища. Сказал, что померла в войске одна... дама. Которую надо спешно отпеть. Чтобы положить по утру в могилу. Но до отпевания должно быть обмывание. А поп, который всеми этими делам командует, не дозволяет исполнять обмывание покойницы мужикам. "Бо сиё грех еси и ликование похоти".
Отчего велено позвать баб из смоленской хоругви. Поскольку в других хоругвях баб нету. И боярич Рябина на то согласился, но сам придти не может. Поскольку круто загулял с князьями, боярами, воеводами, витязями, богатырями, храбрецами... и прочими.
Почти весь наш личный состав, кто после боя, кто после марша — уже спал. Монашек был жалобен и убедителен. Две девицы решили сделать доброе дело да, заодно, и полюбоваться на "поле русской славы боевой". Марана была утомлена до предела потоком раненых, а Ивашко, увидев уходящих, решил, что она их отпустила.
Ощущение постоянной опасности... В меня это вбивалось рынками и вокзалами 90-х. Потом неоднократно уже здесь. Приключения на Волжском Верху очень актуализировали понимание, что в "православном воинстве" ждать гадости нужно постоянно, со всех азимутов. Но мои-то из Пердуновки! Там-то... Да и шли-то они сами, без "воинства". С местными дорогой общались минимально. Расслабились. Точнее — не собрались, не напряглись.
"Святая Русь" расслабухи не прощает...
Примерно через час из недалёкого от нашего стана устья одного из оврагов выскочила парочка мужичков из соседней хоругви и кинулась к моим. С характерным для Руси повествовательным воплем:
— Эта...! Тама...! Вот те хрест...!
Тот "цирк", который сопровождает меня весь этот поход, всякие... странности, включая уже сегодняшний визит своры князей к моей хоругви, выдача шапки и награждение Лазаря собственной саблей Боголюбского, обеспечил мне популярности. Меня и моих людей — в войске знают. Да одна Марана со своими помощницами только сегодня с сотню болезных обработала!
Так что, мужички знали, о ком говорили:
— Ваши битые в кровище лежат. Трое.
В двух шагах от тропинки, идущей сверху к берегу Оки по дну оврага, под неаккуратной кучей древесного мусора, были найдены три тела: Любавы, Цыбы и монашка. У последнего — перерезано горло.
— Вон там, под обрывом лежит. Похоже, пограбили: ни креста, ни кошеля.
Мы с Ивашкой посмотрели туда, где чуть в стороне от нашего стана лежал под береговой стеной на оползневых массах тёмный прямоугольник завёрнутого в тряпьё покойника.
— Позвали попов. Они опознали. Откуда-то с-под Ростова.
Негромкий, безэмоциональный голос подсевшего Ноготка, звучал как голос самой ночи. "Позвали, опознали...".
Ноготок, человек, конечно кабинетный. В смысле: камерный. Ему бы всех в камеру и... Но кое-какие навыки полевого "правдоискательства" у него есть. Вот — про опознание не забыл. И не только:
— Служка там один... бестолковый. Но сказал, что, покойный, де, разговаривал с двумя здоровыми белобрысыми воинами в хорошей броне. Лиц их — не видал, разговора — не слыхал. А по внешности — похожи на... Тут их нурманами тверскими называют. Звери, говорят.
— Верно. Звери.
Мара тяжко ковыляя, выбралась из загородки и, переваливаясь из стороны в сторону, подошла к нам:
— У монашка перерезано горло. От уха до уха. У Цыбы... били сзади по голове тяжёлым, вырвана серёжка. С кровью. Вторую — сняли. Вместе с крестом и браслетом. У Любавы... Вытек глаз, выбиты зубы, сломан нос. Специально били чем-то тяжёлым по лицу. Полуоторвано ухо. Сломаны обе ноги. Левая — в трёх местах. Правая рука. Обе ключицы. Три ребра. Ваня... Ей специально ломали. Но — не насмерть. Не на быструю смерть. Чтобы пожила ещё, помучилась. И... обеих девок... не сильничали.
Похоже, Мара меня последней фразой успокаивает. Одуреть... Она, что, думает, что теперь это имеет значение?! Ах, ну да — чистые души невинных девственниц устремляются к престолу господнему вне очереди. По спецпропускам. Спасибо на добром слове — утешила.
— Так. Реконструкцию. Версии. Как это было. Кто.
Ноготок снова тяжело вздыхает. Он, конечно, не следак, но... "правдоискательство", в своих лучших представителях, предполагает построение гипотез. О людях. О их действиях и намерениях. Жаль, инфы, персонажей, реалий у него... он же только сегодня сюда пришёл...
Из-за его плеча устало начинает высказываться подошедший Резан:
— Володша. То дело, которое с Кснятина тянется.
Всё верно — Ноготок не в курсе моих недавних... приключений. А у Резана это всё перед глазами прошло.
— Твоя вина, боярич. Ты, Иван Акимыч, раз за разом князя дразнишь. По носу его щёлкаешь. А ответить тебе... у него никак не выходит. Только позору больше. То ты над нурманами посмеялся. С дракошами ихними. В Угличе нурманы ответили. С Лазарем... В Мологе... ты им "божий суд" устроил. Да так хитро, что все вятшие на Володшу вызверились. Ты ж этот... то-ту-лизатор учудил. Не поставить — нельзя, дойдёт до князя. Что веры в него нет. На тебя ставить — нельзя. Против тебя — потерять серебро. А кому ж охота своё отдавать? Эту общую... неохоту... тоже довели. До сведения.
Резан тяжко вздохнул, подобрал с земли палочку, покрутил в руках.
— Потом с этой бабой. Которая Новожея. Которая не баба. Ты ж ему прямо в гордость евоную наплевал! Он приказал, а тебе... И хоть бы тайно! Чисто под себя... Чтоб шито-крыто... А ты — на всё войско! И вдругорядь выходит: прижать тебя — всему войску обида. Не прижать — обида князю. Опять же, слушок был, что он и сам-то рвался... твоих новизней попробовать. А ты... гонор свой явил: не поклонился князю своему — красной девицей. Ему что — в общий ряд?! — На всё войско штаны снимать да доказывать: у меня, де, хрен других не грязнее... Озлился страшно. Потому, бают, и Феодору не препятствовал, когда тот в нашем лагере блудниц искал.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
