"Сюда!" — увидев пылевой утес на гигантском столбе, воскликнул Ноиро, и Нэфри последовала за ним.
Там уже находились, держа оборону, двенадцать и Элинор с Айятом. И тут Ноиро наконец увидел того, желтого. Верхом на огненном коне, под прикрытием черных дыр, он разил мечом сопротивление, подбираясь к центру, где стоял Учитель.
И вдруг, ничего не говоря, Элинор перебросил синергическое Благословение на них с Нэфри, а сам поднял из клубов пыли мерцающую льдом секиру, выступил навстречу Желтому всаднику и сгреб кинувшегося следом Айята себе за спину.
Едва общая энергия соединилась с попутчиком и попутчицей, кругом вспыхнули радуги, отбрасывая прочь наступавших "детей мертвых звезд" и создавая вокруг утеса кокон недоступности для чужеродных.
"А! Едва успел! — прорычало черное существо, взлетая к ним. Оно так походило на один из образов Элинора, что Ноиро невольно взглянул на дерущихся пеших и конного. — Соглядатаи все-таки обманулись, и численный перевес теперь на нашей стороне!"
Существо забило перепончатыми крыльями и улыбнулось Нэфри огромной пастью, громоздясь на краю уступа и огненным дыханием отметая тянувшиеся к ним ко всем черные щупальца.
"Гатаро, вы тоже здесь!" — девушка протянула к нему мысль, одновременно стараясь держать защиту кокона.
"Тут уж хочешь — не хочешь, никто не спросил. Сейчас налетят "угольки" из Тайного по мою душу. Они еще не знают, что я здесь, потому что меня извлекли Соглядатаи"...
"Так это они управляют Призывом?" — догадался Ноиро.
"Рад видеть, Сотис. Да, это они управляют твоим Призывом, твоим "хочу" и "не хочу", а заодно и кем тебе родиться. Но на то ты и человек, что можешь обмануть даже их, Сотис! Обмануть и выбрать сам".
"Кто вы?"
"Это Гатаро Форгос, Ноиро! — со смехом ответила Нэфри. — Вот вы и встретились! Ну, хотя бы так"...
Утомившись цепляться когтями за оплывающий край уступа, чудовище снова взлетело в воздух и закружило над дерущимися всадником и пешими воинами.
"Ха-ха-ха! Вот вы где! Давно хотел увидеть эту картинку — она ведь в точности как у меня во сне!"
Парировав удар пламенеющего меча, Незнакомец прокатился по утесу и, не выпуская из рук секиру, посмотрел вверх.
"Кто это?"
Форгос обрушился рядом с ним. Окинув двойника быстрым взглядом, он с усмешкой подытожил:
"Форма одежды — парадная, цвет — покровительственный!"
И вдруг все поплыло, антрацитные крылья дракона начали сливаться с черным балахоном Незнакомца. Желтый всадник заорал: "Нет!" и кинулся к ним, но было поздно.
И тогда, перерубив острым кремнем сухожилие на ноге коня Желтого всадника, рассмеялся Айят. А затем исчез.
* * *
Хаммон закрыл глаза и, целуя ледяные пальцы мертвого друга, затрясся от рыданий, но внезапно ощутил, что его рука сжала пустоту.
Пробудившийся Айят с довольной улыбкой потягивался в своем кресле, а постель, где только что лежал труп Элинора, пустовала. На всякий случай старик еще раз зажмурился и снова открыл глаза. Все было так же, как и в прошлый раз: Элинор исчез, а мальчишка вращал затекшими плечами и выглядел почти счастливым.
— Ты что улыбаешься? Или не знаешь, кто он тебе? — возмутился Хаммон, подумав, что за эти минуты просто успел незаметно потерять сознание, и умершего уже унесли.
— Знаю, — юноша улыбнулся еще шире.
— Так плакать надо, мальчишка, а не веселиться. Или у вас не так, у Птичников?
— Это смотря когда, Хаммон.
— Да у вас всегда оплакивали мертвых, особенно родных!
— Мертвых — оплакивали. И хоронили. А кого оплакивать и хоронить сейчас? — Айят поднялся и развел руками над пустой кроватью. — Ты кого-нибудь видишь, Хаммон?
Старик насупился и неодобрительно покачал головой, все еще не понимая истоков произошедшей перемены.
— Все становится на места. Исчезают те, кто никогда не должен был оказаться здесь. Очередь за мной.
Юноша отодвинул кресло на прежнее место и легкой, упругой походкой умелого охотника сельвы покинул комнату.
— Эй! — крикнул было ему вдогонку Хаммон, но понял, что тот не вернется, и обреченно махнул рукой. — Мир сошел с ума... Да какое там! Все сошли с ума... И я, кстати, тоже — эх, напиться бы!
* * *
Нэфри перестала ощущать себя, как ощущала прежде. На смену тому, что было раньше, пришло всепобеждающее "мы", и она была каждым из других двенадцати, и видела, как видят они и как видит Ноиро. Желтый всадник канул в небытие вместе с исчезновением Учителя, Форгоса и Эфия-Айята, но бой продолжался, и "дети погасших звезд" отступали всюду, впервые ощутив столь яростный отпор.
Чьей-то победы, единственной и вечной, быть не могло. Все временно. Когда-то перевес был на стороне тех, кто физически существовал в Тайном Кийаре, но сегодня все переменилось. Надолго ли — неизвестно, но те, кого Форгос в шутку называл "угольками", отхлынули и, пробив границу между реальностями, убрались на перекресток, чтобы нырнуть в материальные тела и прийти в себя.
"Смотри! — сказал Ноиро, едва они кувыркнулись на радугу. — Я уж и забыл, каково это!"
Нэфри с остервенением забарахталась, отбивая атаки охранников, насылавших пытки неудовлетворенным сладострастием. Мало того: эти сущности теперь не подпускали ее и Ноиро друг к другу, чтобы те не смогли их нейтрализовать.
"Это несправедливо!" — вспыхнула она, тем самым лишь усиливая свои мучения.
Ноиро уже вырвался на свободу и ждал ее:
"Ты как новичок! Перестань сопротивляться!"
Вместо ответа она с остервенением бросила ему воспоминание о том, как ее хотели изнасиловать в Са-Аса и что за это она с ними сделала потом.
"Я понимаю, но это в прошлом! Не позволяй прошлому стать своим повелителем в настоящем!"
"Иди домой! Я разберусь как-нибудь сама!" — рявкнула Нэфри, и, хмыкнув, Ноиро приказал себе вернуться в тело.
Он не мог пошевелиться, не чувствовал себя и едва двигал зрачками. Зрение восстанавливалось постепенно, извлекая из темноты сначала свет, потом краски и очертания. Сердце неохотно застучало — сначала медленно, потом все скорее, — и кровь горячо хлынула по жилам, возрождая его к жизни.
Рядом что-то зашевелилось. Ноиро с трудом повернул голову и увидел Нэфри.
— Наконец-то! — воскликнула она.
— Ты... поспешила... — сказал журналист, видя, как вьется вокруг нее вихрь, пробуждающий страсть, и давно минувшие мгновения в домене археологов, когда она впервые призналась ему в том, что умеет покидать физическую оболочку, были тусклой копией в сравнении испытанным сейчас, когда он смог разглядеть ее.
— Я ошиблась тогда, — ответила Нэфри сбивающимся голосом. — Если бы я не была так глупа, все было бы иначе. Тебе не пришлось бы уходить в те края...
Ноиро привлек девушку к себе и — откуда только взялись силы — стал целовать ее губы, шею, плечи...
* * *
Первым делом, еще не открыв глаз, Форгос похлопал возле себя ладонью: он чутко уловил чужое присутствие рядом, но это были не Хаммон и не Айят. Что-то сильно мешало, придавливая туловище к постели.
Это была какая-то женщина, лежала она чуть ли не поперек его бедер, привольно раскинув конечности по кровати. Окружающая обстановка показалась бывшему мэру смутно знакомой. Он слегка потер пальцами веки и, вертя кистями, изучил свои руки прояснившимся взором. Руки как руки, только бледные и без рубцов от многочисленных ожогов реактивами.
В душной комнате пахло алкоголем, женской парфюмерией и сексом, а незнакомка ассоциировалась с воспоминаниями о разговоре в клубе, о вестибюле этой гостиницы, о бурных возлияниях и жаркой страстной ночи. Голову наполнял шум — знакомый и незнакомый одновременно. Кажется, кто-то здесь решил вчера вволю расслабиться... Уф!
Форгос аккуратно переложил ночную подругу на свободное место, обмотал нижнюю часть собственного — гудевшего от усталости — тела простыней и выглянул из комнаты, опасаясь увидеть за ее пределами еще какого-нибудь нежданного гостя. Однако маленькая прихожая была обнадеживающе пуста. Гатаро перевел дух и заперся в ванной.
Встроенное в кафель зеркало отразило его во весь рост. Форгос пришел в замешательство. Он долго сравнивал себя с отражением, особенно пристально разыскивая старые шрамы на груди и животе, но обнаружил лишь один, под левым соском, на своем привычном месте. Это была метка Желтого всадника. И ничего более — ни шрама от луча плазмы, ни следов сражения с хищной рептилией...
Проведя пальцами по аккуратно остриженным волосам и холеному, пусть и чуть больше суток не бритому, но все равно откровенно ухоженному лицу, Гатаро отступил на шаг и в раздумьях упер руки в бока.
— Так... Странно... — пробормотал он. — Всё очень странно...
При всей анатомической схожести с настоящим это тело было откровенно чужим ему: изнеженным, не привыкшим к маломальским испытаниям и, хотя тренированным, но совершенно не гибким, словно замороженный каучук. Кожа выглядела так, словно он только что вернулся с дождливого Фауста, где солнечный свет был редким гостем. Форгос попытался выполнить несколько не самых сложных упражнений из своей обычной монастырской разминки — с младенчества он делал их автоматически, не задумываясь о растяжке мышц и способе действия. Не тут-то было. Плоть не повиновалась, тело просто не желало принимать верное положение. Бывшему мэру показалось, что он запеленат в смирительную рубашку. А зачем нужны литые мускулы, если распорядиться ими правильно ты все равно не сумеешь? Это было ему непонятно.
Воспоминания двоились, и оттого бедная похмельная его голова плыла еще сильнее. Две жизни медленно соединялись в одну, но каждый день был прожит будто бы дважды и совершенно по-разному.
Тихо застонав от обреченности, Форгос рванул кран и стал горячей водой смывать с кожи запах чужой женщины, пока не ощутил себя чистым до скрипа. Только после этого он вернулся в номер и, чтобы заглушить смятенную пляску мыслей, выпил прямо из горлышка остатки содержимого бутылки, после чего долго морщился от жжения во рту и спазмов в многострадальном пищеводе. Запах и вкус он теперь чувствовал остро, как зверь, великолепно различая нюансы и немного удивляясь тому, что раньше у него так не получалось, даже до того, как подступила эта проклятая сенная лихорадка.
Что там говорил желтый всадник Мор? Объединить все воплощения во всех мирах? Но как это случилось теперь? Для этого была нужна не только Альфа, но и Омега...
И самое страшное: трансдематериализатора Тайного Кийара больше не существовало, и даже если бы можно было прокопать к нему коридор, за это никто не возьмется из-за свирепствующей там радиации.
За спиной послышался скрип кровати и сладкое причмокивание. Он обернулся. Это приходила в себя ночная гостья. Лишь теперь ему удалось разглядеть ее подробно: смуглая, черноволосая, с тяжелым лицом и томным взглядом из-под приопущенных век, невысокая, но пышная, лет тридцати или чуть старше...
— Подашь водички? — с сильным местным акцентом хрипловато пробасила она.
Форгос плеснул ей в стакан воды из-под крана и молча пронаблюдал, как она выпьет. Женщина улыбнулась, показав блестящие, как фарфор, крупные зубы, а потом снова заговорила. Голос ее стал куда звонче:
— Не надевай больше эти линзы, они тебе не идут.
— Какие линзы?
— В которых ты был вчера. Некрасивые. Твои глаза сияют, как звезды — зачем ты прячешь их? Или в вашей стране принято нарочно уродовать себя, кемлин?
Гатаро пожал плечами. Она уже успела надоесть ему своим навязчивым приторным запахом косметики, пота и вчерашних духов.
Женщина села и принялась натягивать на себя незамысловатую одежду.
— Ну и напились же мы вчера, кемлин. Я даже не помню, как тебя зовут.
— Взаимно, — ответил Форгос, хотя не помнил этого не только из-за пьянки. — Я тоже не помню, как зовут тебя, но думаю, что это не так уж страшно. Пожалуй, мне пора ехать. Я тебе что-то должен?
Она расхохоталась и, откинувшись на разобранную постель, засучила короткими загорелыми ногами:
— Нет, кемлин! Просто ты мне понравился. Видимо, мы и впрямь хлебнули лишка, если и этого ты не помнишь. Хотя, конечно, если хочешь, я не откажусь быть твоей законной женой — это если говорить о долгах.
Застегивая брюки и рубашку, Гатаро не стал отвечать. Двигаться в этом теле ему было неудобно, однако постепенно он заставил себя привыкнуть, поскольку выбора не предвиделось.
Местная все подтрунивала над ним и хихикала:
— А что? Я могла бы по утрам печь тебе лепешки и подавать их со сливками прямо в постель. А ты за это проделывал бы со мной все то, что и сегодня ночью. Какие вы, белые, глупые — вы сами не понимаете своей выгоды! Самые страстные женщины — это франтирианки!
— Ну так оставь мне номер телефона, а я подумаю, — Форгос поиграл бровями, веселя ее тем пуще, но оставаясь с виду абсолютно серьезным. — Вдруг мне и впрямь захочется лепешек.
— Со сливками! — подметила она. — И со мной.
— Именно. Тебя подвезти?
— Ну, подвези, если рискнешь в таком виде сесть за руль, — франтирианка кивнула в сторону бутылок на столе и под столом.
Поработав для нее таксистом и небрежно бросив в отсек на панели листочек с записанным номером телефона, бывший мэр взглянул на часы, а потом набрал номер франтирского аэропорта.
— Когда ближайший рейс до Узлакана?
* * *
Госпожа Иссет сочувствующе покивала:
— Да, совсем невозможно дозвониться из столицы, мэтр директор. Кийар будто отрезан от всего мира...
Директор тайбисского краеведческого музея вздохнул и жестами обеих рук пригласил ее присесть в глубокое кожаное кресло.
— Я знаю, госпожа профессор, это прискорбно. И все-таки не могу понять, что могло заинтересовать КИА в нашем захолустье? Максимум, что вы найдете в этом музее — несколько побитых молью чучел да пару каких-нибудь глиняных осколков, не поддающихся датировке.
Мать Нэфри с хитроватой улыбкой обозрела кабинет, увешанный старинными картинами, которые наверняка ни разу не выставлялись в общем зале.
— А знаете, кто жил в этом здании два столетия назад, мэтр Ривенкус?
Он сделал неопределенный жест.
— Судя по архитектуре, не более чем какие-то мещане. А вы думаете, нет?
— Я просто спросила, клянусь вам! Это вовсе не экзамен, хотя я помню вас студентом.
— А вы тогда были совсем молодым лектором и однажды читали нам что-то по истории Энку...
— Когда приболел мэтр Гариммон!
— Точно! Кстати, как он сейчас, госпожа Иссет?
— К сожалению, мэтр Гариммон скончался в позапрошлом году.
Они повспоминали общих знакомых на кафедре, и вскоре Агатти Иссет решила, что пора перейти к делу, из-за которого они с Нэфри и Ноиро приехали в бывшую столицу Кемлина.
Все получилось само собой: дочь постучалась к ней прошлой ночью и сказала, что с Ноиро теперь все в порядке и он крепко спит, а им всем осталось лишь добраться до старого дома в Тайбисе и забрать там один артефакт. Госпожа Иссет стала расспрашивать, но девушка ничего не говорила до тех пор, пока не получила клятвенного заверения в том, что ее никто не поднимет на смех. Услышав невероятную историю встречи жены кавалера Сотиса с опальным астурином Гельтенстахом, Агатти не знала, что и думать, но решила довериться интуиции дочери — все-таки та была еще и дочерью шамана Кьемме, а шаманы чувствуют много тоньше простого смертного.
