Чудь белоглазая

В общем, с основными тезисами 'Властелина колец', выданными по-немецки за истинную историю 'допотопной' цивилизации, британская разведка ознакомилась не в 1940-е, а в 1690-е.

— Так кто же есть народ 'чуд биелоглазаиа'? Потомки гномов или эльфов? — поражённый такими 'откровениями' попытался выяснить у полковника 'шотландец'.

— Исходы и эльфов, и гномов смешались в дальнейших преданиях в единое целое. В каких-то легендах описан исход гномов, в каких-то — воспоминания об эльфийском исходе. Уйдя в 'подземный мир', как его называют в этих легендах, и гномы, и эльфы, и лучшие представители человеческой расы смешались воедино. Вот это эльфийские технологии, а это — гномьи, — ткнул поочерёдно 'фон Штирлиц' сначала в светодиодный фонарь, а потом складной нож-мультитул, небрежно валяющийся на столе.

— Что же такого случилось, что ваш народ решил вернуться?

— Наши мудрецы сказали, что пришло время, — пожал плечами полковник.

— Но почему дикая Московия, а не какая-нибудь цивилизованная страна, вроде Англии?

— Мы исходили из реальности. 'Дикая', как вы выразились, Московия немедленно уравнивает в правах со своими подданными любые народы, оказавшегося на её территории добровольно или по принуждению. Знать этих народов приравнивается к московской знати. А 'цивилизованные' европейцы, включая англичан в их колониях, низводят покорённых до состояния рабов или объявляют их 'неполноценными'. Чернокожие в Африке, краснокожие в Америке, желтокожие в Азии.

— Но вы же не будете утверждать, что они могут быть равными с белыми европейцами?

— А разве вы всех белых европейцев считаете равными себе? Вы только что называли дикарями белых московитов.

— Но они, скорее, азиаты, чем европейцы.

— По какому признаку? Чем вы внешне больший европеец, чем тот солдат, который пропустил вас ко мне? Только тем, что вы возомнили, что вы 'цивилизованный', а он 'азиатский дикарь'?

— Но Московия — это азиатская цивилизация.

— Московия — не Европа и не Азия, не Восток и не Запад. Это Север, который объединяет и Восток, и Запад. И ответ на ваш вопрос, почему мы выбрали именно её, чтобы вернуться в этот мир, достаточно прост. Мы не хотим оказаться среди тех, кого вы, 'цивилизованные', в очередной раз объявите 'неполноценными', 'дикарями', только потому, что у кого-то из нас не та форма ушей, носа или глаз, у кого-то не тот оттенок кожи, а кто-то излишне или недостаточно волосат.

'Бёрнс' уже открыл было рот, чтобы возразить, но, вспомнив что-то, так и не решился на это. Ведь ни для кого ныне не секрет, что расизм появился отнюдь не в американской Конфедерации XIX века.

— Но могут ли другие народы, кроме московитов, надеяться на получение от вас ваших знаний?

— Мы станем их передавать всем людям, когда они будут к этому готовы. Разве вы сможете воспользоваться знаниями об устройстве вот этого фонаря, если ни один человек на свете не поймёт, о чём идёт речь?

— Вы имеете в виду магию?

— О чём вы? Какая магия? Это не магия, а техника, — протянул Исаев фонарь гостю. — Вы не обладаете никакими магическими знаниями, но если нажмёте на белую кнопку на корпусе, то зажжётся свет. А если нажмёте ещё раз, то он погаснет. Вы стали магом из-за того, что у вас это получилось?

— То есть, вы настаиваете на том, что в этом нет никакого колдовства? — подумав, пошёл в последнюю атаку 'шотландец'.

Исаев на его глазах разобрал китайскую поделку.

— Вот этот квадратик излучает свет, когда через него пропускают ещё неизвестную в этом мире энергию, называемую электричеством. Она передаётся только через металлические проволочки, спрятанные внутри корпуса фонаря. Вот здесь, — показал он батарейки. — Электричество запасается. И когда мы соединяем выключателем излучатель с накопителями через проволочки, 'рождается' свет. Где здесь колдовство?

— А тайная энергия?

— Если бы у меня был лимон, я бы её получил даже из него в количестве, достаточном, чтобы зажечь этот фонарь. Это законы взаимодействия друг с другом различных веществ, законы природы, которых вы ещё не открыли. Вы видели когда-нибудь молнию? Это и есть то самое электричество, которое питает этот фонарь. Молния — это магия, колдовство? Людям свойственно приписывать сверхъестественное происхождение тому, что они ещё не изучили. Разве законы механики сэра Исаака Ньютона или его опыты по получению цвета из белого света — магия?

Провожая британского шпиона, полковник, посмотрев на озадаченное лицо гостя, подумал: 'Да здравствует первый толкинист этого мира!'. И представил, как будут хохотать кураторы проекта, прочитав отчёт о его визите.

14

Много чудно́го довелось увидеть ватажникам на Саткинском заводе, где они решили дожидаться следующей весны, чтобы отправиться грабить старателей. Чудно́го, никак не вяжущегося с тем, к чему она привыкли, с чем сталкивались каждый день, живя в Москве.

Самое заметное, конечно, свет. Не лучины, которыми освещали свои дома обычные крестьяне, не свечки, используемые купцами да боярами, не масляные фонари, что можно встретить в трактирах да корчмах, а сияющие ярким, слепящим сиянием светильники под потолком. Везде: в казармах, где жили холостые переселенцы, в домах, уже занятых семейными, в каторжных бараках, заводской конторе, мастерских. Даже на улицах, по которым ходили с работы и на работу люди. Зажигался этот свет, когда требовалось, и никто не шпынял необходимостью экономить свечи или масло для фонарей, никто не опасался, что вспыхнут от этого холодного огня дома. Появился, правда, этот свет, не сразу, а когда заполнился громадный заводской пруд, и заработала невеликая пристройка к плотине, называемая электростанцией.

Самое громкое — бухающие механические кузнечные молоты, которыми ковали железо на заводе. Их тоже приводила в действие никому неизвестная сила, именуемая электричеством и поступающая из той же электростанции. Чуть слабее гудели другие механизмы, вентиляторы, гнавшие воздух в огромные чаны с расплавленным чугуном. Неизвестно каким чудом при этом хрупкий чугун превращался в сталь. Хорошую сталь, как утверждал Кузьма Жомов. Не требуя нескольких дней отжига чугуна в специальных печах.

Самое страшное — разнообразные самодвижущие механизмы. Не иначе тут какое-то колдовство замешано: лошадей нет, а они движутся. Рычат при этом, как разъярённая тигра, и неприятно воняют. Разные механизмы: одни землю копают, замещая целую сотню землекопов, другие поднимают и опускают тяжести, которые не по силам поднять сотне дюжих мужиков, третьи землю сгребают, четвёртые перевозят сотни пудов грузов за один раз. Овдоким всегда крестится, когда рядом такие оказываются. Попадаются и небольшие, в которых не грузы, а людей перевозят. Но и они шумят и воняют.

Самое невероятное — музыка без музыкантов. Играет она из коробок, расставленных по улицам и на площадке, куда молодёжь ходит поплясать. А время от времени те коробки начинают говорить человеческим голосом, сообщая какие-нибудь новости со стройки: что-то закончили строить, а что-то начали, сколько какого металла выплавили, инструмента отковали. Кому из людей куда надо срочно подойти, кто из работных отличился или проштрафился.

Самое приятное — еда. Сытная, вкусная, разнообразная. Никогда ещё ни один из ватажников так хорошо не питался. Тощий Иуда даже щёки наел, лицо от сытости лосниться начало. Да и чего бы им не лосниться? Как грамотный, он теперь не руду ковыряет, не лес валит, не уголь жжёт, а работу других учитывает. Так его должность и называется — учётчик. На разлинованном в клеточке листочке с именами работников цифирки рисует: кто сколько за день сделал. Тяжелее миски, наполненной щами или кашей из диковинного 'земляного яблока'-картохи с мясом, ничего не поднимает.

Три раза в день так кормят. Правда, только холостяков, живущих в общей казарме-общежитии. Семейных, в отдельные домишки перебравшихся, правда, только один раз, обедом на работах. Зато у них из заработанного за две другие кормёжки не высчитывают. А детишек вовсе бесплатно кормят: тех, кто помладше, в большой избе с названием 'детский сад'. Почему сад, ежели вокруг неё ни единого плодового деревца не растёт? А тех, кто постарше — в школе, где они грамоте учатся весь день, пока родители на работе.

Школа та — дело насильное. Хоть и тоже наскрозь бесплатное. Хошь, не хошь, а дитятко родное в неё отдать обязан. И ни одного отрока либо девицу, моложе четырнадцати годков на работы не берут. Да и то с четырнадцати лет рабочая смена у них шесть часов, а с шестнадцати — семь.

Да что там дети? Дорослых чудины тоже постоянно принуживают грамоте учиться. Пока добровольно, но настойчиво. И ведь соглашаются кои. Чего им после работы в казарме делать? Да и грамотным хоть копеечку, но больше платят. Так копейка к копейке, глянь, и целковый рубль набежит.

Вон, Кузьма Жомов, тот сам побежал грамоте учиться. А как дело было? Разговорился как-то он с одним из чудинов, заведующих всеми механизмами. Тот и спрашивает: отчего ты, Кузьма, кузнец неплохой, оказался без своей кузни? Ну, Жомов ему и рассказал свою историю про то, как был выдран плетьми да разорён боярином Троекуровым за крылья из железных палок да слюды. Жалел, что не получилось эти крылья соорудить из холста да дерева, более лёгкие. А тот не просто смеяться не начал, а рисунки жомовские внимательно разглядел и советы давать принялся: вот тут надо так сделать, здесь так. И тогда точно твои крылья полетят. Только, говорит, тебе надо грамоте научиться, чтобы не наобум мастерить, а просчитать всё точно. И велел прийти с новыми рисунками, когда Кузьма читать, писать да считать обучится. Вот кузнец теперь и стал самым усердным школяром из всех взрослых, решивших грамоте обучиться.

Вот это и есть самое главное из всего чудно́го — никто тут не считает их холопами, над которыми позволено измываться любому начальствующему лицу. Держат себя эти лица, конечно, выше них, но не смотрят на всех остальных, как на грязь под ногами. Особенно те, которых считали 'чудью белоглазой'. Не от мира сего те люди были. Разве тот же боярин Троекуров позволил бы простому кузнецу с ним спорить? Разве пообещал бы помочь рассчитать и начертить правильно те крылья? Да ещё после такого разговора стал бы кузнецу первым руку подавать, лично заходя в кузню?

Разве стали бы московские бояре бесплатно лечить работяг, когда зимой многие стали болеть простудой, называемой по-чудному 'гриб'? Да не только лечить, но ещё и половину зарплаты выплачивать тем, кто болеет.

С лечением — тут и вовсе чудеса. Мало того, что бесплатное оно, так и кажные полгода заставляют людей к лекарю ходить, чтобы тот проверил, нет ли кого хворого, болезнь свою укрывающего. Даже хромые ноги Овдокима осмотрели, ощупали, костяшками пальцев по ним постучали, расспросили, когда и какое именно несчастье в главарём ватажников приключилось. А потом лекарь в белом халате и белой шапочке объявил:

— Совсем исправить твой недуг не получится, но облегчить можно.

Выдал какие-то кругляшки в шуршащей гибкой пластинке и велел пить, когда кости ныть начинают. И ведь действительно помогает, ежели ломота одолела!

Оглянуться Овдоким не успел, стала расползаться его ватага, как гнилое сукно. И не с Жомова, помешанного на своих крыльях, началось. Не с Цыгана, ложь которого о том, что он подмастерье Кузьмы быстро раскусили и назначили подмастерьем на огромную машину, прокатывающую, как баба скалкой тесто, раскалённое железо. С Иуды-грамотея. Женатый ведь он теперь!

А началось всё с того, что прибыла в Сатку семья опального стрелецкого десятника Митрофана Лобова. По пьяному делу тот в кабаке охальные речи про государя Петра Алексеевича вёл. Антихристом называл, корил, что продался царь иноземцам. Вот и уволокли десятника в Тайный Приказ. Там плетью били, бороду драли, калёным железом жгли. А когда признался во всём да покаялся, заковали в железо и отправили за Урал. Вместе с семьёй. Преставился Митрофан в граде Верхотурье. А жену его Феодору да двоих детишек дальше погнали: указ царский был всю семью на Саткинский завод отправить.

Надо же такому было случиться, что семью Лобовых довелось вносить в учётную книгу именно Иуде! Поглядел он в синие глаза Феодорушки и пропал. Да и сам он, сытый, гладкий да нарядный, ей, кажется, приглянулся. Вот и повадился ватажник к её домишку бегать: то воды принести, то дров нарубить, то снег со двора сгрести. Дети-то ещё не помощники, всё самой ей приходится делать. Потужила она ещё месячишко по покойному мужу, да и приняла Иуду. Тот ведь со всем уважением к ней, с ребятишками, опять же, ласков. Не как другие-прочие, что нахально в постель вдовью набиваются.

Так что теперь для ватаги Иуда — отрезанный ломоть. Хоть и не шибко Овдоким по нему переживает: всегда Иуда трусоват был, кровь пустить боялся.

15

Ох, не близок путь из стольной Москвы за Урал-камень! Хоть и ехал Никита Антуфьев Демидов с грозной царской подорожной, по которой ему на ямских станциях лошадей меняли в первую очередь, как гонцу с важными известиями, а всё одно больше полутора месяцев добирался до града Верхотурья, с которого земля Сибирская начинается. Последние вёрсты его сани-розвальни по взявшемуся водой мартовскому снегу ехали. Ещё бы чуть-чуть, и застрял бы тульский промышленник на Государевой Дороге до тех пор, когда сани на телегу стало бы можно поменять. Но успел. И остатки марта и начало апреля лета 7200 от Сотворения Мира проведёт в каком-никаком, а городе.

Сказывали, Сибирь малолюдна, а вот ведь не скажешь! И дорога от Соли Камской возками, санями, конными да пешими путниками просто забита. В обе стороны. И в самом городе у церквей в воскресный день не протолкнуться. Бают, всё оттого, что тут, в Верхотурье, стан большой для пришедших из России в Сибирь. С подорожными, выписанными на соликамской таможне, разбираются, людей сортируют и дальше направляют. А поскольку распутица, скопилось в городке людей видимо-невидимо: цены на жильё да еду до небес подскочили. Хоть по-прежнему и дешевле, чем в Москве суматошной. И поскольку у Никиты Демидовича подорожная самим царём выписана, определили его в воеводском доме в самом местном кремле, стоящем на Троицком камне над рекой Турой.

Сама река уже вскрылась, серые льдины по ней плывут, сшибаясь друг с дружкой да со скалами Троицкого камня. Потому и нельзя продолжать путь: пока ледоход не кончится, на полуденный берег Туры не переправиться.

Воевода царёва посланника настороженно встретил. Больно уж вести тревожные из Москвы приходили: лютует, мол, царь, ни бояр не щадит, ни людишек попроще. Но когда прознал, что Антуфьев не для надзора прибыл, а место под завод приискивать, подобрел. И в десятке сопровождающих конников не отказал. Места-де здесь дикие, мало того, что за Исетью-рекой башкирцы пошаливают, так, бывает, и к северу от неё, на вогульские земли забредают. Правда, за предыдущее лето отучили их чудины нападать на русских людей, так ведь, сказывают, на грех и вилы стреляют. А как чудинскую карту у Никиты увидел, где тот показал, в каких местах будет место под завод искать да руду железную, и вовсе зауважал: ежели чудины кому-то такое присоветовали, да ещё и картой поделились, значит, не прост человек.