| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Тошненько-то как...
Через день, похоронив умерших, переформировав отряды, отправив вверх по Оке и Волге несколько лодеек с ранеными, пленными и барахлом, русское войско погрузилось в свои... плавсредства и здоровенным караваном в две сотни "вымпелов", вывалилось в Волгу. Нам никто не препятствовал: басурманы — убежали, поганые — попрятались.
Перед уходом была некоторая суета: искали пропавшего спальника тверского князя. И к нам приходили расспрашивали. Но — увы. Никто нечего... А вернувшийся под утро Ноготок — спал в лодке. Он пересказал мне... существенные подробности. Резан был прав: Володша — настоящий русский князь. За ущерб своей чести готов убивать невиновных и непричастных. "Чести" — в его княжеском понимании.
Спальника так и не нашли. Да и тяжко его в Волге найти: тут и в двадцать саженей глубины места есть.
Смерть Любавы привела меня в состояние ступора. Вроде бы и солнце светит, и река плещет, а всё... не то, чтобы противно... как-то... бессмысленно. Безвкусно, неинтересно... Как сквозь вату.
Я ходил и грёб, ел и спал, даже — ходил в бой. Но... скучно всё это. Серо, плоско...
Люди мои пытались меня как-то расшевелить: шутки всякие смешные шутили — улыбался вежливо. Приставали с расспросами — по хозяйству, по оружию и вообще... Посылал к Ивашке. Тот только тяжело вздыхал. Ближники помалкивали и заботились как о больном: то воды принесут, хоть и не просил, то попону постелют, чтобы на земле не сидел.
Я понимал, что мне нужно испытывать чувство благодарности. Но чувств у меня... Вообще — никаких.
Как-то среди ночи обнаружил у себя в штанах Цыбу. Забралась под армяк, которым я укрывался, мнёт мне член. Потом пояс расстегнула. Ладошка горяченькая, сама — холодненькая, намытая. На ухо шепчет:
— Господин... не гони меня, только дозволь — я всё сама сделаю...
Сперва хотел обругать: как-то... вроде — "измена светлой памяти". Потом... молодое мужское тело на ласку отзывчиво. У меня сразу... как у волка на морозе. Раздражает. "Стояние отвлекает от состояния". От состояния вселенской тоски. Охота ей — пусть трудится.
Она — и оседлала, и отскакала. После, горячая, вспотевшая, упала мне на грудь, зашептала в ухо:
— Ой, как сладко-то! Ой, как я по тебе соскучилась! Хорошо ли тебе, господин владетель мой?
— Хорошо. Спать иди.
Вот ведь: вроде и не замечает ничего вокруг, постоянно — взгляд туманный, вид... будто вовсе не тут. А, оказывается — соскучилась. А я ей и слова доброго... Кажется, обиделась, кажется, потом даже и всплакнула под своим тулупом. А чего она ждала? Я ей никаких обещаний не давал. Перепихнулись — и ладно. Чисто оздоровительная процедура. Скучно всё это...
Такие... скачки посреди походного лагеря у костра — мимо окружающих не проходят. Ивашко, явно, у неё спрашивал. И — загрустил: обычно-то из моей постели бабы не со слезами выбирались. А на следующую ночь один из молодых к ней полез. Раз одному даёт — значит...
Выл он негромко, но долго. А по утру старался держаться от Цыбы подальше. И вздрагивал, когда мимо ковыляла Мара. Эта тоже... пообещала. Что именно — точно не знаю, но ребятки даже смотреть в ту сторону не рискуют.
Один Лазарь... Этот взволнованно-ищущий взгляд при появлении Цыбы, эта мгновенная смена окраски на лице, этот тяжкий вздох, когда она мимо... А ведь он ещё не встаёт! Но женить парня надо срочно. О-хо-хо, молодо-зелено...
Кроме своих, достаточно деликатных ближников, и молодёжи, в которую эту деликатность вбивали матерным шёпотом с жестокой жестикуляцией по болевым точкам, вокруг было ещё пара-тройка тысяч русского войска.
Я уже объяснял: армейский поход, с точки зрения рядового бойца — скучное занятие. Начальство как-то суетится, чего-то думает-планирует, а ты... гребёшь. Местность вокруг меняется, но люди вокруг тебя — всё прежние. Все байки — рассказаны, все песни — перепеты. Поэтому есть масса желающих почесать языком. Хоть бы обо что. Тема для сплетен, как всегда, местная "светская хроника". Кто, где, когда... Кому, чего и сколько... раз.
Я стал уже довольно известной персоной в этой армии, и, естественно, объектом для перемывания косточек.
История с убийством Любавы не могла быть сохранена в тайне, народ в войске шушукался, пари заключал. Потом, видя, что я никаких действий не предпринимаю, начали говорить громче.
Сперва сочувственно:
— Да уж, этот Володша... этакий мерзопакостник... хоть и князь, а такая скотина...
Потом разговоры пошли уже подталкивающие:
— И как его господь терпит? Неужто не найдётся добра молодца, чтоб унял гада?
Я помалкивал, делал вид, что не слышу. А и только ли вид? Доходили всякие... шепотки, но как-то... всё мимо. Вода плещет, дубрава шумит, мужики болтают... Всё — тошненько.
Как-то, по какому-то пустяковому делу, к нашему костру на очередной ночной стоянке подошёл Маноха. Послушал, посмотрел. Уходя, позвал меня с собой. Темновато, де, ему. Едва отошли на десяток шагов, сказал:
— Не вздумай мстить Володше. Он — князь русский, Рюрикович.
Пристально поразглядывал меня. Хмыкнул и выразительно процитировал "Изборник":
— "Князя бойся всей силой своею, ибо страх перед ним — не пагуба для души, лишь вернее научишься Бога от того бояться".
Умный мужик, а дурак: мне учиться Бога бояться — вредно. И мне, и Богу.
Раввины говорят: "Бог — всевластен. Над всем в мире. Кроме страха человека перед ним". Если я ещё и свой "страх" Ему во власть отдам... "Боливар не снесёт двоих".
Маноха убедился, что я его слышу, вздохнул и уточнил:
— Катай... голову оторвёт. Овхо.
— От себя говоришь или...?
Маноха внимательно поглядел мне в лицо, потом кивнул на зиппу у меня в руках:
— Занятная вещица. Откуда?
— Ты не ответил.
Он взял зажигалку в руки, покрутил, пару раз пощёлкал, откидывая и закрывая крышку.
— В подземельях моих — очень даже...
И, убрав к себе в кошель на поясе, чуть ссутулившись, потопал в сторону княжеского шатра. Следом прошмыгнули тени двух... охранников? Подручных?
Даже вызывающее хамство доверенного палача Боголюбского не вызвало во мне сильных эмоций. Так, несколько кривую усмешку. Ну вот, какой-то абориген не только об меня ноги вытирает, но и вещи мои забирает. А мне как-то... пофиг.
"Я — не Федя, я — Вася".
Можно раздать имение своё и побрести паломником по Руси. Хотя... зачем? — Проще — лечь и умереть. Забот меньше, суеты, звуков.
Как точна последняя реплика Гамлета: "Дальше — тишина"! Избавление от всего этого. От дёргающего, царапающего, липнущего, требующего внимания... от мира дольнего.
"Тишины хочу, тишины
Нервы, что ли, обожжены".
Тишины, покоя... Свободы от "липкой паутины мира". Которая куда-то вечно тянет, куда-то не пускает, постоянно теребит... Надоело... Устал. Покоя...
"Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит...".
О-ох... Только... Как бы это помягче... Да так же! По Пушкину:
"На свете счастья нет, но есть покой и воля".
Для меня понятие "воля" ассоциируется с деянием. С целенаправленным, тяжёлым, на грани возможного... действием.
"Принцип максимального мазохизма" я сформулировал ещё в своей первой молодости: наибольшую пользу приносит то действие, которое выглядит, в своём начале, наиболее неприятным, наиболее нежелательным. Для исполнения которого приходится более всего себя напрягать.
Потом-то оказывается, что именно такое действие и даёт новые возможности, открывает новые пути, но в начале... "душа не принимает". В первой жизни мне пришлось проверить это неоднократно.
Получается, что если я мечтаю о покое, то следует проявлять волю. А для этого — выбрать деяние, самое... против души. А чего мне сейчас более всего не хочется? — Разговаривать, общаться... видеть, слышать, чувствовать... Жить.
Вот этим, самым противным, и займёмся.
Долго раздумывать — а вот с чего бы начать своё возвращение на "путь деяния" — не пришлось: у нашего костра шла драка. По счастью — чисто кулачная. За бой с оружием в расположении армии — смертная казнь. А так... просто приложили по сопатке. Для уточнения отношений и согласования подходов.
Очередная стоянка ратей. В этот раз — у устья Свияги. Похоже, моё "недеяние" в отношении Володши, крайне обидело тех спорщиков, которые ставили на... на быстрое решение. И уже потеряли свои деньги. Понятно, что не по собственной глупости — кто ж в этом признается? — а по моей лености, трусости и законопослушности. Вот и пришли... выражать своё недовольство. Естественно, не фактом живого Володши. а... а вообще.
Противников, мужиков из нескольких тверских хоругвей — было больше. Мои люди получали оплеухи, но пока никто, даже Чарджи — за оружие ещё не взялись. От соседних костров подбегал ещё народ, драка разрасталась.
Ну, вот, Ванюша, а ты покоя себе искал! Ты ж создаёшь проблемы одним фактом своего существования!
Очень этнически уместное свойство: русские всегда создают себе проблемы. Потом их героически решают. Переходим ко второй фазе.
Я спрыгнул с берегового обрывчика на песок, где вокруг нашего костра шла общая свалка, заметил группку моих "кулачных бойцов", прижавшихся спинами у стенке берега в нескольких шагах в стороне.
— Сухан, кулачный бой. В силу.
С нашим прибытием картинка всеобщего мордобоя и народного толкания — существенно изменилась. Первых персонажей я просто вытаскивал за шиворот из свалки и отшвыривал Сухану. Тот... промолачивал. В зависимости от того — куда он попадал, персонаж либо падал и лежал неподвижно, либо тоже падал, но при этом выл и пытался уползти.
Потом я снял пару придурков со спины Ноготка, и, когда они, скорчившись от боли у нас под ногами, завыли от воспоминаний о своих почках, вокруг нас образовалось пустое пространство из тяжело дышащих и утирающих рукавами разноцветные сопли бородатых мужиков.
— По какому случаю гуляние?
— Дык... эти... ля... насмехаются. Ты, де, никакой ни "Зверь Лютый". Ты, грят, щеня сопливое. Володша твою девку у..б до смерти, а ты проглотил и не поморщился.
— А ещё... с-суки тверские... Выделываются. Захочет, де, Володша — так и тебя самого... Ну... раком поставит... А нас, падлы, похолопят. Говорят: мы вас в кощеи определим. Говорят: наш князь вашему главному — господин. А мы, де, вам всем, стал быть — господа. Гниды недодавленные.
У меня — смешанный отряд. По общему мнению — смоленский. Теперь для тверских мы — чужаки. Более того: отношение к смоленским у тверских — враждебное. "Спокон веку". С выжигания Волжского Верха при Долгоруком — как минимум.
Подчинённость тверскому князю у нас пока осталась. Это очень опасно — в первом же серьёзном бою нас поставят на убой. Надо добиваться у князя Андрея переподчинения. Но я как-то... Идти, общаться, уговаривать... тошненько...
Раз мы — чужаки, но под Володшей, то и людишки тверские — нам... начальники? Ничего нового: подчинение первого лица означает, обычно, и подчинение его подчинённых. "Старые" холопы становятся господами для холопов "новых".
Мне это знакомо в украинском варианте времён распада Союза со слов "западенцев": "Мы будем пануваты, а вы — працюваты".
— Кто это сказал? Насчёт: "будем господами".
— А цо? Я сказал. И цо?
Здоровенный мужичина в рубахе с разорванным воротом, нагло попёр на меня, засучивая сползавшие рукава.
— Мужик — не баба, за всякое слово своё — должен ответ держать. Ты готов на божьем поле ответить? До смерти?
Мужичина ещё соображал — а чего это такое сказано? — но другой, седоватый бородач выдвинулся вперёд, оттёр крикуна в сторону:
— Опять?! Досыть! Да и спора-то никакого нет.
— Десятник? Твой человек сказал, что я щеня сопливая. Сиё — ложь. Или — человек твой признает, что он лжец, или... пусть господь рассудит.
— Хто?! Я?!!! Уё-ё-ё-йк...
Собственно говоря, именно этим и занимаются на тренировках: нарабатывают стандартные последовательности движений в типовых ситуациях.
Мужичина, оттолкнув десятника, шагнул мне навстречу. А я — ему. Махнул левой в направлении его лица и, когда он совершенно инстинктивно попытался перехватить мою руку — перехватил его ладонь правой. А опущенной уже левой — врубил ему в печень. И пока он "переваривал" новое впечатление, упёр левую в его локоть и, выпрямляя его руку, побежал вокруг него, поднимая его руку вверх, проворачивая его ладонь вниз и опуская его на колени. И сам упал на песок. Фиксируя его голову между своих коленей, его правую ладонь у себя на левом плече, а своей левой — его правый локоть. Чистейшая элементарщина, школярство. А у дяди ошибочка вышла, левую ручку под себя подобрал, теперь и похлопать по песку — показать мне "стоп" — нечем.
Пара-тройка тверских воев с воплями кинулась на выручку. Но джеб у Сухана... как молотилка. И Ноготок свой апперкот работает на автомате. Третий получил по уху от Резана и в полёте снёс меня. Под дикий вопль крикуна — руку-то его я не отпустил.
Мужичина катался по песку и орал. Судя по месту, которое он пытается прижать второй рукой — порвал связки в правом плече. Бывает. Их там три штуки — есть что рвать. Был бы хороший хирург — можно вставить стальные спицы. А можно просто потерпеть — годик поспит на левом боку и... и как бог даст. Может, и заживёт.
Я поднялся с песка и вежливо спросил несколько растерянного десятника:
— Может, ещё кто хочет? Насчёт "щеня" или, там, о других моих делах поговорить?
Он не ответил, встревожено разглядывая своего человека. Тогда я, внимательно вглядываясь в лица остальных тверских воинов, обратился прямо к ним:
— Кто-нибудь ещё над моими людьми господствовать надеется? Выходите. Я ещё чуток умею: ноги ломать, головы откручивать. Мне не трудно. Есть желающие?
Ответом мне было фырканье, бурчание, шипение...
"Народ безмолвствует". "Безмолвствует" — свистяще-сипяще-матерно. Я бы даже сказал: "народ бздит". И, подбирая свалившиеся шапки и сброшенные зипуны, удаляется. Восвояси. Их "свояси" — недалеко, у соседних лодеек.
Теперь можно и своими пострадавшими заняться.
Мордобой был знатный. Мару, сунувшуюся, было, осмотреть моё особо ценное господское тело, пришлось сразу перенаправить: у одного из молодых не останавливается кровотечение из носа, у другого — челюсть сломана.
Ивашко, придерживая мокрую тряпку у левого виска, внимательно оглядел меня, посмотрел мне в глаза:
— Ну, вроде, слава богу.
— Да цел я, цел.
— Да я не об этом. Вроде... отходить начал. А то был... как деревянный.
Чуть позже, устроившись уже спать, я, с некоторым удивлением самому себе, сообразил: ни очень милые игры с Цыбой, ни явная угроза, исходящая от Манохи — меня не... не разбудили. А вот перспектива превращения моих людей в чьих-то холопов...
"Жаба"? Гуманизм? Жажда власти? Отеческая любовь? — Не знаю.
Я вкладываю в своих людей частицу своей души. В каждого. Я забочусь о них. И эти частицы, забота об этих отданных, вложенных в кого-то "кусочках", оказалась сильнее заботы о моём собственном теле, о собственной душе. Паутинки, связывающие моё мега-супер-пупер прогрессорско-попаданское... эго с этим уродливым, вонючим, противным миром "Святой Руси"... Тащили меня обратно в жизнь. Забавно...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
