Пусть евреи считают себя богоизбранным народом. Мы не считаем — мы про себя так чувствуем.
Только не знаем: для какого именно дела избраны. "Тест на выживаемость"? "Осталось только дустом посыпать...".
Поковыряв пальцем сомнений собственную душу, я понял, что наблюдаю "приступ мании величия" в персональном исполнении. Нету у меня ни богоизбранности, ни миссионеркнутостни. Грех сказать, но мне и здешних детей не жалко — мне себя жалко. Не хочу жить в дерьме. Я — себе нормальную жизнь хочу. В дерьме по свои, родные, собственные ноздри — не нравится. А что может быть дерьмовее кучи детских трупиков? Только тоже самое, но на Родине.
Спокойно, Ванюха, пафосности — меньше. Не стучите себя пяткой в грудь — синяки будут. Займёмся чем-нибудь сурово-конкретным. Типа — избо-строительством.
"Избушка-избушка. Стань ко мне — передом, к лесу — задом! Не хочешь? Ну, тогда просто нагнись".
Кстати, избушка бабы-яги на куриных ногах — аналог домовладения светлых эльфов. В основе тот же принцип: крытый настил на деревьях. Средство защиты от диких зверей. Как у мартышек. Эльфийские лесные чертоги восходят к кельтским древесным поселениям в Северной Англии. А голенастый самоходный и внедорожный вэн бабы-яги — от угро-финских гнёздышек на основе лесных пней на Брянщине.
Когда в очередной раз здешнее человечество слезло с деревьев — оно тут же закопалось в землю. Такое ощущение, что свободное пространство и чистый воздух хомосапиенсам противопоказан. Вот и нынешняя "Святая Русь" до сих пор живёт в курных избах.
Бревенчатое строение, до трети уходящее в землю. Выкапывается яма, над ней достраивается 3-4 ряда толстых брёвен: здешняя типовая изба — полуземлянка. Двери — нет. Есть небольшое входное отверстие 0,9х1м.
Войти в такую дырку прямо нельзя. Только полный поклон с полуприседом. Может, поэтому местные так легко, привычно кланяются и на колени падают?
Отверстие прикрывают парой бревенчатых половинок, связанных вместе, и пологом. Часто — кожаным. В глубине избы — сложенный из камней очаг. Отверстия для выхода дыма нет, в целях экономии тепла дым сохраняется в помещении, а излишек выходит через входное отверстие. Полов как таковых нет, земляной пол просто поливается водой и подметается. Глава семьи спит на почётном месте у очага, женщина и дети — справа от входа. Непосредственно при входе размещается домашняя скотина, например, опоросившаяся свинья с маленькими поросятами. Так будет здесь повсеместно, как минимум — ещё лет триста, до 15 века. Ну, Иван III и всё такое.
А как уже не типовое, но распространённое явление — аж до после Великой Отечественной.
На Юге, где леса мало, строят мазанки. Ещё там юрты есть. Тоже... забавная штука. С возможностью выбора: хочешь — помрёшь от отравления угарным газом, хочешь — от воспаления чего-нибудь на сквозняке. Везде, и на Севере, и на Юге, есть полные землянки — только одна крыша торчит. На Севере — чумы из оленьих шкур.
Понятно, "возможны варианты". В избах где-то уже есть оконца ("душник") в виде отверстий в боковой стене для выхода дыма. Многие уже печь вместо очага ставит. Даже отверстия на крыше для выхода дыма кое-где бывают.
"Даже"! Дырка в крыше — признак продвинутости и прогрессивности. Эдвансед, факеншит! Так жить — точно святым станешь. В повседневной и ежечасной вони, дыме, угаре... Только и исключительно — с истинно христианским смирением. Если выживешь. Выжившие и это всё возлюбившие так и называются — "Святая Русь".
Во, ещё и русофобом обзовут.
Только мне, в этом 12 веке, всякие такие обзывалки... Как французы 17 века. Ну там, Анжелика — то с королём, то с султаном... Временами — и мужу перепадает. То — одному, то — другому. Галант, лямур, "месье, же ни манж посижу". Ага.
"Задолго до рассвета из своих вонючих, наполненных дымом и смрадом, логовищ появляется косматые, грязные, сильно сутулящиеся существа. Издавая нечленораздельные звуки, тащат они, на своих согнутых спинах, примитивные и уродливые орудия труда. Дабы, скуля и стеная, вновь и вновь ковырять истерзанные, бесплодные клочки земли. Таковы крестьяне в нашей Прекрасной Франции".
Это — записки очевидца.
Я против французов ничего не имею. Только пусть с ними Жанна Д'Арк с Робеспьером разбираются. У меня, вроде, французов в предках нет. Лечить не будем, пусть живут. Займёмся своими.
"Свои" живут сходно. Я-то, по первости думал: фифти-фифти. А пригляделся — повсеместное "в целях экономии тепла дым сохраняется в помещении". Статистики нет, но процентов 98. То есть — спасать надо не треть, а две. Миллиона. Детей.
"А зачем спасать? Все так живут".
Удавил бы. Всех "этих".
И тут заявляюсь я, со своей бредовой идеей — "изба должна быть только по-белому". У всех.
Для любого нормального святорусского туземца — бред.
"Не, низя. У нас как с дедов-прадедов заведено бысть есть...".
Меняются условия жизни, меняются стереотипы поведения — в доме можно будет не только "ротом дышать", плотно зажмурив глаза. Меняются люди. "Новое поколение выбирает белую избу". Остальные потихоньку вымирают. Под звуки христианской проповеди смирения, переходящей в панихиду.
Ну, просто геноцид "святорусского народа"!
Несколько успокаивало то, что "процесс самоликвидации святорусскости" пошёл уже до меня.
У меня тут жизненного опыта — полгода с хвостиком. Как раз на "титьку сосать да пузыри пускать". Как-то так получилось, что я-то больше в "белых избах" обретался. У Юльки, правда, ни пола, ни потолков не было. Но печка-то нормальная была! С трубой. А у Степаниды на подворье — вообще... "Шик, блеск, красота". Не типично.
Так я и сам — не типичный. Не всякого здешнего подростка в серьёзную боярскую интригу примут. Да под знатного боярина подложат. Да ещё суметь из этого живым выскочить...
При воспоминании о Хотенее меня передёрнуло. Последние месяцы были весьма богаты всякой суетой и впечатлениями, которые многие предшествующие чувства выбили, смазали. Но его горячие руки под моей одеждой, прямо на моём голом теле... Взгляд. Весёлый, многообещающий. Уверенный. Обещающий и сладкое житьё-бытьё, и кое-какие "развлечения"... Но главное — защищённость, уверенность, безопасность. Осмысленность происходящего. "Правильность мира и бытия". Потому что он — знает, он — понимает. Он — разумеет этот взбесившийся, дикий, чужой до рвоты мир. Он — может, он этим миром — владеет. Он — господин во всём этом. И он даст мне долю в этой осмысленности. И — отгородит, закроет. Собой, своими руками, своим телом. От постоянного непонимания, от неизвестно откуда, неизвестно что, неизвестно когда... но страшного, выскакивающего, обрушивающегося... В этом "болоте юрского периода" среди местных "змей", "ящеров", "птеродактилей". От которых я сам не только защититься — даже распознать их не могу. В этой чавкающей трясине, которая почему-то называют "Святой Русью".
Его сильная, горячая рука на моей спине. Жадно ласкающая... Не бьющая, отталкивающая, выбрасывающая в темноту... Держащая. Крепко. Как "якорь надежды". Держись за него, прижмись, уцепись покрепче и надейся. На то, что неизвестные, непонятные, непредставляемые даже, опасности этого чужого мира, чужого места, чужого времени не вцепятся злобной зубастой стаей в мою душу, не сведут с ума, не вобьют в трясущийся, скулящий от всеобъемлющей паники слюнявый идиотизм, не разорвут, не изломают тело и душу в куски. Не обязательно со зла — "просто так", "проходя мимо".
Держись за него. Потому что "он — защита моя". Мой хозяин. Единственный светоч в тогдашнем мраке. В накатывающей тьме подступающего безумия. Безумия от страха, от непонимания всего, от постоянного, на каждом шагу, предчувствия необратимой катастрофы. Балансирование на грани между подступающим сумасшествием и не отступающей далеко смертью. Третьего не дано.
Нет, дано. Любовь. Влюбиться, чтобы не сойти с ума...
До сих пор трясти начинает. И такие... мурашки по левой ноге.
Как напоминание: "А всё ли ты сделал по слову господина твоего? А не вышел ли ты из воли владетеля твоего?".
Нет! Блин, факеншитнутый! Не вышел! Всё по слову его! И по законам Айзимовским!
Уф. Отпустило. Лихо они меня... уелбантурили.
Хорошо рассуждать о "Стокгольмском синдроме", попивая пивко на диване. Типа: дураки полные. Их в заложники захватили, а они тех злодеев полюбили так, что и слушались полностью, и помогали, и даже от штурмовой группы защищали. И что-нибудь нечленораздельное на тему самоидентификации в критических условиях.
Осенью 41 очередная "проверка на дорогах" останавливает опель с семьёй красного командира. В последующей перестрелке трое взрослых в машине погибают — переодетая в красноармейскую форму немецкая разведовательно-диверсионная группа следовала в Москву. Остаётся только восьмилетний мальчик. Он — настоящий. Отец — командир части в Белоруссии, и мать — убиты немцами. И ребёнок рыдает на теле мёртвой немецкой радистки. Он видел, он знает, что они — убийцы его родителей, враги, фашисты. Что эта женщина — "овчарка немецкая". Но он плачет у неё на груди, его с трудом смогли оторвать. Потому что она хоть как-то похожа на прежнюю, мирную жизнь, где был какой-то смысл, где была мама.
Эпизод в романе советского классика вызвал бурную реакцию части читателей:
— Гнусная клевета на нашу прекрасную советскую молодёжь. Которая достойная смена поколению закалённых в борьбе большевиков, славная когорта будущих строителей коммунизма. Не может наш советский школьник, вероятно — даже октябрёнок, рыдать над фашисткой гадиной.
Не может. Но плачет. Не над ней — над собой, над своим детством, над своей матерью.
Это ребёнок. А взрослые? К месту гибели "Титаника" rорабли подошли довольно быстро. От команды "расчехлить спасательные шлюпки" до подъёма первой на борт "Карпатии" — четыре часа. До подъёма последней — восемь. Всего несколько часов куча лодок болталось в море. Полные людей, специально оборудованные спасательные шлюпки, вблизи друг от друга, масса народа в каждой... Но вокруг море, темно, холодно. И практически в каждой лодке спасатели находят свеженького сумасшедшего. Несколько часов мрака, холода и неизвестности и... гибель рассудка.
Я продержался в одиночестве подземелья три дня.
В Освенциме перед собственно газовыми камерами был тамбур. В тамбуре — дверца, в дверце — окошечко. Когда приходили эшелоны с востока, человеческий материал, после первичной обработки (обрить головы — из волос матрасы делают, снять одежду, обувь и украшения — рейху пригодится всё), через этот тамбур загоняли в основные производственные помещения. Довольно плотная толпа проталкивалась через этот тамбур, а обслуживающий персонал надзирал за порядком через окошечко в двери. Когда голые, босые люди падали на бетонном полу, и образовывался завал, они сообщали об этом наружу, и процесс приостанавливался.
Временами эти диспетчеры замечали в толпе достаточно хорошенький экземпляр самочки хомосапиенса и затягивали её в свою каморку. Вдоволь наигравшись с ней, выталкивали обратно. Как эти женщины старались остаться! Старались понравиться своим убийцам и насильникам.
Хотя какое насилие? Она же сама так страстно прижимается и обнимается, так старается ублажить и заслужить... У неё такая горячая любовь в каждом взгляде, в каждом движении... К любому, даже самому занюханному гансику. Но начальство не одобряет, боевые товарищи по службе в крематории обязательно донесут. И очередную, полную любви, страсти и разнообразного генетического материала, порцию человечества выталкивают в газовую камеру.
А "не критические" ситуации? Без всякого экстрима на земле живут миллионы мужчин и женщин, которым каждый день супружеской жизни — мучение, боль, унижение и оскорбление. И они своих мучителей терпят и, часто, любят. Каждому человеку необходимо кого-то любить. Хотя бы себя. И быть любимым. Не только собой. Всякая даже не опасность — просто неопределённость, делает эту необходимость острой, насущной.
Флагелланты в католицизме и Ашура в шиитском исламе. Или наши веригоносцы. Мучить, бить, резать своё собственное тело до крови. Ради чего? Ради надежды на высшую силу? На её помощь, защиту, просветление, воздаяние...? На любовь?
"Бог есть любовь". Любовь невиданной, неизъяснимой, неисповедимой... нечеловеческой сущности? "Господина всего сущего"... "Господина меня, пока ещё сущего"... "Спас на плети" колеблется, расплывается в пелене слёз...
Мда... Есть в моей памяти дверка, которую открывать... преждевременно, а то оттуда такое вылетит... не поймаешь. Самого себя не словишь.
Точно: не типичный я. Типичный попадун в моей ситуации должен был быстренько сдохнуть. Даже не по злобе человеческой, а исключительно по воле господа, "силою вещей".
И дело не только в людях и обычаях этого мира. Всё проще: не может нормальный человек выжить в условиях типичной "святорусской избы". Без "усвоенных с молоком матери" навыков выживания в газовой камере. "Молоко матери" с постоянным привкусом дымка от костра и запахом навоза от опоросившейся свиньи...
Тут я местных не догоняю. И никогда не догоню — поздно. Для полноты соответствия начинать попадизм надо с момента зачатия. Или даже раньше — с зачатия родителей.
Раз я их не догоню, так пусть они меня догоняют. Всё — делаем "белые избы". Для всех.
Изба, избушка, избёнка... Система из сруба, пола, потолка, крыши и печки. Там ещё должны быть окна-двери, сени-крылечки, мебель-утварь-божница. А вокруг — надворные постройки... Не умножаем сущностей. Сперва — анализ. В минимальной конфигурации. Потом — синтез. Потом расширение до оптимальной реальности.
У Акима в Рябиновке главный дом — вполне. В Пердуновке — хозяйский дом почти правильный. Но без полов и печка без трубы. В "Паучьей веси" — пополам. Опять же, спасибо Хохряку: берег своё "дойное стадо". Хоть только молодёжь, но из "святорусских" изб переселил в нормальные — просто русские. Тоже без пола и потолка. И печки без труб. Но — из полуземлянок вытащил.
Очень мне понравился "людоловский" хутор. Как там было всё хорошо обустроено. Никаких полуземлянок, три печки: в зимней избе, в поварне и в бане. Высокий, сухой сарай для сена, в котором меня спать положили...
Ага. Кровь из перерезанного моей косой горла маленькой внучки хозяина пробивается сквозь зажимающие рану детские пальчики... Тишина поварни с шелестом косы по мягким ещё теменным костям внука... Уютная банька, в которой пол проседает от обилия крови, вытекшей из убитого мною сына хозяина. Чистенькие, аккуратные постройки, и неяркое в свете дня, нестрашное, ещё не ревущее пламя над ними за моей спиной...
Ещё одна крепко закрытая дверь в моей памяти.
Телескопы бывают двух типов: рефлекторы и рефракторы. Так вот, Ванюша, ты — не рефлектор. Засунь себе своё... "вогнутое зеркало" в... в "заднюю фокальную плоскость". Перестань изображать "телескоп моей памяти" и рефлектировать — давай дело делать.
"Что нам стоит дом построить?
Нарисуем — будем жить".
Ну-ка, потрогаем-ка персональную свалку. На Руси с XV века получают распространение печи с трубами. У вятших — князей, бояр, богатых купцов, священников в процветающих приходах. Только в городах, по деревням — курные избы. Кто не помнит — городского населения здесь — 3-5%. Лишь в 18 веке, сначала только в Петербурге, Пётр Великий запретил строить дома с отоплением по-чёрному. В других же населённых пунктах они продолжали строиться ещё и в 19 веке.
