| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Не говори глупостей. По-моему, ты — одна из самых адекватных людей, с кем мне доводилось общаться. И если тебе что-то кажется бредом, это ещё не значит, что так оно и есть.
— В последнее время я почти уверена, что адекватность — не сильнейшая из моих сторон, — пытаюсь отшутиться я.
Теперь улыбается она — тепло и чуточку снисходительно — как взрослый неразумному ребёнку.
— Ладно, будем считать, что тебе виднее.
Тут её лицо серьёзнеет.
— Я тебя вот о чём хотела спросить... Помнишь самый первый день в школе? Когда мы все вместе домой шли? — Сердце глухо бухнуло где-то в груди, а кровь резко отхлынула от лица.
Не знаю, что при этом отражается в моих глазах — ужас, отчаяние, или ещё нечто подобное, потому что Леся вдруг сникает, и начинает извиняться.
— Алис, прости меня. Я не хотела. Правда, не хотела делать тебе больно. Извини меня. — В её глазах стоят слёзы, а я замечаю, что моё отражение в зеркальной дверце кухонного шкафа белее мела.
Я глубоко вдыхаю — раз, другой... и вскоре ощущаю, что снова могу говорить.
— Ты здесь ни при чём. Просто... я не ожидала, что ты так сходу спросишь... я даже не думала, что кто-то обратил тогда внимание... В общем, слушай. Может, мой рассказ покажется тебе сбивчивым, или дурацким, а страхи — надуманными, или ещё что-то в этом духе... Не знаю. Но пока могу сказать только одно: тот раз был далеко не первым. И я не могу понять, почему это со мной происходит.
Я собираюсь с мыслями и начинаю излагать свою сбивчивую, запутанную версию рассказа о событиях того дня.
— Помнишь, когда мы остановились, не доходя до перехода? Ты же именно про тот эпизод спрашиваешь? В общем, давай, расскажу обо всём по порядку...
...Мне тогда как раз объясняли, что, если от моего дома пойти к школе напрямую через дворы, то можно выиграть минут пять-десять. Я только, было, открыла рот, чтобы в очередной раз признаться в абсолютном незнании нашего района — да и всего города в целом — когда меня снова застало врасплох то неприятное чувство, от которого сердце словно сдавливалось ледяным обручем, по позвоночнику пробегал парализующий разряд, а всё тело покрывалось "гусиной кожей". Неприятненькое такое ощущёние, мягко говоря.
Я споткнулась, останавливаясь. Мне просто необходимо было успокоиться. Отдышаться, взять себя в руки. Боже, какой же я стала слабой! По несколько раз на дню молю жизнь о передышке... С другой стороны, хороша же я буду, стоя посреди тротуара в компании новоиспечённых знакомых, хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Лучше могла быть только потеря сознания — ведь и такое со мной бывало. Среди бела дня, на ровном месте... А потом, когда я приходила в себя, вся в слезах — голова словно раскалывалась от боли...
"Сейчас же успокойся. На тебя люди смотрят, и тебе ещё с ними жить!" — как ни странно, но даже такой сомнительный аргумент помог мне тогда справиться с собой. Я рассеянно огляделась по сторонам, будто у меня была возможность увидеть причину этого внезапного приступа паники.
Вслед за мной остановились и остальные. Мы стояли посреди широкой аллеи, отделённой от проезжей части зелёным насаждением. В это время года, оно, естественно, зелёным не было, но как ещё можно назвать ряд посаженных вдоль дороги деревьев?
Приблизительно в сотне метров от нас был пешеходный переход. Обычная "зебра", пересекающая дорогу чуть наискось. Я поёжилась. Никогда их не любила. Светофора нет, одни белые полоски. Идёшь и думаешь — остановится водитель или нет? Заметит тебя или в облаках витает? Может, мне просто не повезло, а может, я слишком впечатлительная, но после того, как прямо на моих глазах какой-то мудак — я не ругаюсь, а просто называю вещи своими именами — сбил насмерть девочку, идущую по такой же "зебре"...
"Всё. Хватит. Потом, в другой раз..."
Мой взгляд снова и снова возвращался к проезжей части, хотя ничего особенного я в ней не замечала. Не очень оживлённая, но и не пустынная. Обычная городская дорога, не претендующая на звание магистральной. И всё же, когда я смотрела на неё, моё сердце болезненно сжималось. Совсем сбитая с толку, я перевела взгляд на ряд голых деревьев, и моё внимание привлёк какой-то необычный сугроб между ними.
Я внимательнее присмотрелась к странной куче снега и обомлела — неужели памятник?
На этом месте я прерываю рассказ и обращаюсь к Лесе:
— Это же был памятник? — я всё ещё не в состоянии принять результаты визуального анализа полученной картинки.
— Да.
— А что он там делает? — никогда в жизни не видела ничего подобного. — Это же не... могила?
— Нет, что ты, просто памятник. Могилы, они, знаешь ли, на кладбищах. — Невесело улыбнулась девушка.
— А что он в таком случае делает у дороги? Понимаешь, я впервые в жизни увидела... подобное. Ещё и это мерзкое ощущение...
Тут Леся начинает мне объяснять, что в большинстве стран СНГ — и не только — принято оставлять памятные знаки возле мест трагической гибели людей. Многие приносят цветы или венки... а некоторые — ставят памятники своим безвременно почившим близким.
Видимо, там, где я выросла, подобное было не принято. Или, может, не так ярко выражено... или я просто не обращала внимания, или не замечала... Не знаю. Так или иначе, я была несколько шокирована и молча переваривала полученную информацию. А моё больное воображение услужливо вырисовывало различные картины происшествий — одну другой краше.
* * *
Впрочем, моё упадническое настроение развеивается практически сразу же, как только Леся ставит на стол торт. Ну, тут уж я с собой точно ничего не могу поделать: что бы ни случилось, как бы плохо на душе не было, а вкусности игнорировать у меня никогда не получалось. И от их поглощения настроение у меня моментально переползает на позитивную часть шкалы.
В предвкушении я восторженно разглядываю произведение кулинарного искусства. Прелесть. Даже резать жалко. Но, любуясь, голод не утолишь. Леся выдаёт мне огромный нож, мотивируя это тем, что сама она тем временем разольёт по чашкам чай.
Разложив куски по блюдцам, я начинаю машинально помешивать чай, хотя он без сахара. На пару минут воцаряется молчание, но оно не ощущается тягостным. И нарушает его Леся.
— Хотела тоже кое-что тебе рассказать. Я говорила, что мои родители уехали на свадьбу сына папиной двоюродной сестры?
Ах, вот как у них всё запутано...
— Говорила, но, если честно, я не запомнила всех нюансов ваших родственных связей, — улыбаюсь я. — Кстати, а ты почему осталась?
— Ну, я не очень-то люблю туда ездить... теперь. А тут такой повод отлынить. В общем, слушай: я тебе расскажу небольшую предысторию, а потом объясню, почему я хотела спросить про тот эпизод с памятником, хорошо?
— Хорошо. Вся — внимание.
— В августе позапрошлого года мы с родителями ездили к тем родственникам. На день рождения папиной двоюродной сестры. Кстати, они с моей мамой — хорошие подруги, и это она познакомила моих родителей. В общем, эти подробности не важны. Их сын на девять лет меня старше. Это он сегодня женится. Тогда ему было двадцать два, если не ошибаюсь. И он только-только купил себе машину. Раздолбанную копейку. Ездить толком не научился, но и за пределы своего посёлка не выезжал. Так, по-местному развлекался с новой игрушкой.
Она вздыхает, отводит взгляд в сторону. Потом вдруг спрашивает:
— Не хочешь глоток глинтвейна? А то я, кажется, немного простудилась, пока мы по базару гуляли... Я не сторонница выпивки, ты не подумай. Скорее, даже, наоборот. Но сейчас мне кажется, что если ничего не предпринять, завтра я из постели не встану...
Она, и правда, выглядит несколько приболевшей: глаза уж точно нездорово блестят — да и голос немного осип.
— Не против. Сама немного подмёрзла. Вот тебе и весна.
Она достаёт из бара початую бутылку тёмно-красного, почти чёрного вина, кажущегося очень густым, и какие-то специи.
— Мой папа считает, что это — лучшее средство от надвигающейся простуды. Но, конечно, злоупотреблять им не следует. Этой бутылке уже полтора года, кстати — и она всё ещё недопита.
Потряся для наглядности бутылкой, Леся берёт маленькую кастрюльку и начинает колдовать над ней — и вскоре по кухне волнами растекается восхитительный запах. Никогда не подозревала, что вино может так пахнуть.
Спустя некоторое время Леся ставит передо мной маленькую кофейную чашечку с ароматным напитком. Который, к слову, оказывается очень приятным на вкус. Я прикрываю глаза, наслаждаясь расплывающимся внутри теплом. Как хорошо...
Мечтательно смотрю в окно. Здесь так уютно. Как дома. Одна из немногих квартир, где по-настоящему приятно находиться.
Подруга тем временем успевает покончить с глинтвейном и сходить умыться. Судя по виду, ей стало лучше. По крайней мере, она откладывает в сторону дежурные салфетки, которыми промокала нос — а это значит, что ей на самом деле полегчало.
— Так вот, слушай дальше. Обычно мы ездили туда на неделю. И в тот раз тоже. И вот, однажды вечером, когда до отъезда оставалась всего пара дней, Лёша — мой троюродный, что ли, братец, пригласил меня прокатиться на машине. А мне тогда это казалось таким захватывающим... чем-то совершенно особенным... мне же тогда было всего тринадцать, а тут такой взрослый парень предлагает проехаться с ним. Да ещё и на машине. В общем, я согласилась, не раздумывая. Сказано — сделано. Уселись мы в эту копейку, пристегнулись. Он заверял меня, что это — излишне, но тут я с ним категорически не была согласна. Ещё и его уговорила ремнём воспользоваться. Представляешь? — Леся невесело усмехнулась.
Она всегда казалась мне такой серьёзной, ответственной, что мне даже не верилось, что когда-то она была способна на подобную авантюру. Хотя, кто бы говорил... А она, тем временем, продолжала.
— Мы без приключений доехали до края села. На самом деле, это не совсем, чтобы село, скорее, посёлок городского типа — в центре даже есть многоэтажные дома... А наши родственники живут в частном домике с большим участком, ближе к окраине. И вот, вместо того, чтобы развернуться и ехать назад, Лёша сказал, что хочет прокатиться до трассы и обратно. В принципе, я не возражала. Мне даже было жутко интересно, каким из желаний было продиктовано это его заявление — подольше не вылезать из-за руля, или провести больше времени со мной. Знаю, звучит это дико, но он мне нравился, даже очень... даже несмотря на то, что он — мой родственник, хоть и дальний, а я, скорее всего, в его глазах выглядела малолетней козявкой. В общем, меня полностью захватило чувство какой-то томительной неопределённости, и очень хотелось, чтобы он сделал хоть какой-то шаг мне навстречу — пусть бы даже по-дружески обнял... Ну, или не совсем по-дружески...
В ответ на моё недоумевающее выражение лица Леся нарочито страдальчески возносит глаза к потолку, после чего возвращается к рассказу.
— Уже смеркалось, и пришлось включить фары. Знаешь, я тогда ещё про себя отметила, что дорога в сумерках выглядит жутковато — колышущиеся переплетения теней, а вдоль обочины — шелестящие и поскрипывающие на ветру деревья... Дорога делала резкий поворот, и когда мы проехали его, прямо перед машиной вдруг метнулся кто-то. Фары выхватили из полумрака пригнувшийся силуэт. Я даже не успела ничего понять. Лёша вывернул руль, машину сорвало с дороги... Последнее, что я помню — пляшущие в свете фар ветки приближающихся с огромной скоростью деревьев... словно узловатые, хищные, тянущиеся ко мне лапы...
Леся поводит плечами — думаю, ей не очень приятно об этом вспоминать... Я накрываю ладонью её пальцы:
— Всё хорошо, ты здесь, со мной... мы — у тебя на кухне, пьём чай...
Она награждает меня вымученной улыбкой.
— Не переживай, я понимаю, что всё это уже в прошлом. Просто не знаю, было ли то, что я увидела потом, галлюцинацией или чем-то подобным... Я столько раз возвращалась к событиям того дня, что могу расписать его чуть ли не по секундам... и всё равно никак не могу решить для себя, было ли хоть что-то из того, что мне удалось вспомнить, на самом деле, или мне всё привиделось... В общем, слушай...
* * *
...Следующая вспышка сознания поведала, что я плашмя лежу на чём-то твёрдом и неровном — как я потом уже понимаю — скорее всего, на земле. Грудь горит, как в огне, и я не могу вдохнуть. Не чувствую ног. Руки — в чём-то горячем и липком. Такая боль, будто в кости заколачивают раскалённые гвозди. Пытаюсь открыть глаза — не получается. Спина — словно онемела от лопаток и до самой поясницы, изредка прорываются всплески боли. Понимаю, что глаза покрыты какой-то вязкой массой, хочу смахнуть её — и не могу пошевелиться. Осознаю, что пытаюсь кричать, но не слышу ничего, кроме пульсирующего грохота в ушах. Да и как кричать, если даже вдоха сделать не можешь?
Ощущения начинают притупляться, я словно отдаляюсь от них. И только жжение в груди усиливается. У меня нет сил бороться, я хочу, чтобы всё это прекратилось, хочу тишины и покоя... и чтобы ничего не болело... Что-то накрывает мой рот, и это сопровождается нестерпимой болью. Я судорожно разжимаю челюсти в бесполезной попытке втянуть хоть немного воздуха... И он вихрем врывается в меня, достигая лёгких, но я откуда-то знаю, что происходит это не благодаря моим усилиям. Кто-то вдувает его в меня, делая мне больно. Я хочу вырваться, но по-прежнему неподвижна. Из глаз катятся слёзы, смешанные с кровью...
...Что-то мазнуло по векам. Я снова пытаюсь открыть глаза и сквозь мутную плёнку вижу размытые очертания какого-то светлого пятна с расплывчатыми краями. Мозг отказывается работать, но каким-то образом я понимаю, что это — чьё-то лицо. Оно неузнаваемо и словно находится в тумане... Я не могу сфокусировать на нём взгляд, глаза не желают ничего видеть и всё время норовят закатиться... мне стоит невероятных усилий снова и снова возвращаться к этому лицу. И, наконец, мне удаётся на нём сосредоточиться. Сквозь пелену мути удаётся различить вспышку — глаза? Сверкающие красными отблесками... глаза? Совершенно нечеловеческие, и в то же время — не звериные. Я давлюсь криком. Дикая боль пронзает ногу, отдаваясь в мозг. Это агония. Этого не может быть на самом деле. Я умираю...
...Печёт... печёт грудь, печёт горло, печёт голову... меня словно сжигает заживо. Всё тело будто объято пламенем. Я уже умерла? И меня решили сжечь в крематории? Почему же тогда этой оболочке так больно? Неужели никто не знает, что это настолько мучительно? Или я уже в аду? За что, Господи?
Сквозь фоновый шум прорывается глухое рычание: "...Останься... Не смей уходить... Живи..."
Боль поглощает всё моё тело и испепеляет разум. Меня больше нет...
* * *
Лесю колотит крупной дрожью, но на моё предложение прервать рассказ она лишь отрицательно мотает головой.
— Я об этом никому ещё не рассказывала — думала, что всё равно не поверят... у меня ведь была тяжёлая черепно-мозговая травма, какое-то сильное сотрясение мозга. Окончательно я пришла в себя в "Скорой помощи", закутанная в плед, а рядом сидела мама. Лёшу тогда вырезали из груды металлолома, в которую превратилась его машина. Я вся была в крови, одежда — сплошные лохмотья. Помимо боли я ощущала злость и страх, а ещё облегчение — и не могла понять, откуда у меня взялись эти эмоции. Когда я спросила у мамы, что с Лёшей, меня снова окатило вспышкой гнева, на смену которому пришло беспокойство. Мама ответила, что он жив, даже в сознании, только ноги зажаты, из-за чего его не смогли достать до прибытия спасателей. После этого объяснения меня заполнила безграничная нежность с отголосками страха и печали, а мама начала гладить меня по голове и говорить, что я чудом осталась жива, и никто не знает, как мне с такими травмами удалось выбраться из машины, которая ещё и влетела в ствол дерева моей стороной... Уже потом, когда выяснялись подробности аварии, сердобольная тетёчка с погонами поздравила меня со вторым рождением, объяснив, что после такого столкновения от пассажира на переднем сиденье должна была остаться груда мяса с торчащими из неё костями...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
