Томчин

Всенародное собрание назначили на конец весны. Кони западных и центральных избирателей должны успеть набрать вес, чтобы легко выдержать путешествие. Местом выборов единогласно определили Восток, никаких народных волнений, гарантированы только праздник и пляски. Армия присмотрит за своевременной отправкой и безопасным прибытием всех выборщиков. Нет-нет, только безопасность передвижения прогарантирует, никакого принуждения. И никаких волнений на местах во время отсутствия уважаемых хозяев по столь важному делу. Армия берет под защиту детей и женщин, спите спокойно, в смысле — езжайте. И еще. Граница — на замке.

Это утро, воистину — утро великого дня рождения новой страны. Я вглядываюсь в высокое синее небо над степью — сегодня я им поклянусь в верности моему народу и сам принесу присягу служения. Я настоял на этом. Пока стоящий рядом со мной глашатай своим классическим оперным басом будет повторять мои слова, так что услышит каждый из двадцати тысяч собравшихся представителей степи, у меня останется время подумать над ними и, все-таки, я хочу дать клятву моему народу. Сейчас, утром, я могу это повторить, я полюбил вас, мой народ, и я восхищаюсь вашим мужеством и стойкостью перед любыми невзгодами, мудростью ваших старейшин, сохранивших свои племена в страшные века междоусобиц, и гордостью, и самопожертвованием ваших матерей и детей, никогда не становившихся рабами. Я горжусь тем, что я ваш хан, я монгол и клянусь вам в этом Вечным Синим Небом.

Участок степи, примерно пять на десять километров площадью, был подготовлен нами для проведения всеобщего собрания племен и последующего праздника. Было разбито около двух тысяч гостевых юрт, шатров и палаток, выделено место под развертывание городков для гостей, прибывающих с большой свитой, и место для передвижных юрт и шатров, для менее обеспеченных приглашенных. В центре расположили мой золотой шатер, окруженный в три ряда юртами ближайших родственников и моих военачальников, у входа в который я водрузил наш флаг — бунчук с девятью конскими хвостами. Всего ожидалось прибытие до пятидесяти тысяч человек. Первыми появились слуги вождей самых крупных племен и приступили к оборудованию городков для приема хозяйской свиты. За десять дней все пространство вокруг, куда не кинешь взгляд, было покрыто шатрами и народом, огромные табуны выкашивали ближайшие выпасы, и мы приступили к процедуре принесения присяги. Разукрашенные толпы празднично одетых людей три дня подряд, при всеобщем стечении народа, приносили мне свою клятву верности, а потом Верховный шаман Монголии Кокочу всенародно провозгласил меня Чингисханом, ханом Монголии волею Вечного Синего Неба. И я принес клятву верности своему народу.

Глава 11

Празднование затянулось еще дней на десять. Народ ни как не торопился разъезжаться и атмосфера праздника, подготовленного Бортэ, постепенно захватила даже тех, на лицах которых при принесении мне клятвы нельзя было прочесть ничего. Вот я тоже хочу научиться делать такое непроницаемое лицо, но меня глаза выдают. Шел практически фестиваль творчества народов, горцы даже водили хороводы, очень похожие на принятые на Руси. Каждый народ хотел показать, сколь красивы их девушки и отважны юноши. Ежедневные скачки, соревнования по стрельбе из лука и бросанию аркана. Два дня были соревнования по борьбе и мне ужасно хотелось принять в них участие, все забросил и сидел у ковра, не отрываясь. Жаль, что ежегодные олимпийские игры ввести не удастся, слишком много пока у нас нерешенных проблем. Мы никого не торопили. Подготовленные отары у Бортэ таяли на глазах, но надо было дать людям пообщаться друг с другом в атмосфере праздника, побрататься, завести новых друзей из удаленных уголков нашей страны, обсудить хозяйственные проблемы, наладить будущие связи, а, может и договориться о свадьбах для своей молодежи. Памятуя о действиях американских президентов на своих партийных съездах, я старался пообщаться уже в менее формальной обстановке с как можно большим количеством людей. Постоянно ко мне подводили все новые и новые делегации, и я износил язык, расхваливая, по подсказке Бортэ и ее подручных, всех и каждого. Здесь нет рукопожатий и поцелуев, так что слава Брежнева мне не грозила. Нет, можно лизнуть в щеку, но лизаться я не стал. Какой-то из американских президентов, кажется, это был Никсон, допожимал руки до того, что потом был вынужден обратиться к врачу — отдавили. А я язык сносил. Постоянно лез в народ, охрана бесилась, но, слава богу, обошлось без покушений, а может, я вовремя вспомнил о судьбе Кеннеди и не стал нарываться на повторение прецедента. Просто стал уставать, уже не мальчик, да и ежедневные пиры, при всей моей умеренности, здоровья мне не добавили. Но, как радушный хозяин и свежеизбранный повелитель, старался от всей души. Всех моих ближних и дальних представлял и расхваливал перед гостями. Счастья всем и пусть никто не уйдет обиженным!

Во время праздника я сделал всем собравшимся два объявления.

Первое: мы молодая страна, но у нас уже есть закон. Этот закон непреложен для всех монголов и прочих людей, находящихся на нашей территории. Я нарекаю его Ясой, Ясой Чингисхана. Многие из присутствующих, если не все, знают те законы, которые я ввожу у нас более трех лет, и те законы, которые нам достались от наших предков, и я подтверждаю их справедливость и непреложность. Теперь эти законы будут записаны, и запись их будет вести мой приемный брат Шиги. Он будет вести нашу книгу законов и строго следить за их выполнением в нашей стране. Он назначается Верховным судьей Монголии. Он же будет записывать в свою книгу все новые законы, которые мы будем вводить, и все мои слова, которые я посчитаю важным донести до народа страны. Да услышат меня все и каждый! Мой народ, вы должны приходить к Судье, и он разберет ваши тяжбы, и примет справедливое решение, и внесет о том запись в книгу. И решение его должно быть исполнено, потому что так велит закон. Каждый из моих наследников и наследников их наследников, прежде чем станет вашим ханом, должен будет поклясться Великим Синим Небом в верности Ясе Чингисхана и править вами только по законам, записанным в ней.

Второе: я объявляю о создании гвардии в нашей стране Это будет новая дивизия, в которую будут набираться дети самых достойных и уважаемых наших людей, лично преданных мне и делу нашего государства. В нее же могут быть зачислены воины, проявившие героизм на полях сражений, вызвавшие восторг своими подвигами у всего воинского братства. Я сам буду отбирать в гвардию людей из действующих дивизий. Основой гвардии послужат сто пятьдесят воинов моей личной охраны, которые с этого дня становятся гвардейцами, командовать этой дивизией буду я сам или мой заместитель, по моему повелению. Дивизия размещается там, где присутствую я, то есть в моей Ставке. Звания в гвардии будут на одну ступень выше, чем в остальной армии. Гвардейский десятник по своему положению соответствует армейскому сотнику. Содержание гвардейцев ложится на те дивизии и племена, из которых гвардейцы прибудут. Ответственными за содержание гвардейцев назначаются командиры дивизий, их интенданты и главы племен. Да послужит гвардия образцом воинской доблести и примером преданности для всей нашей страны.

С Ясой понятно, раз я — Чингисхан, то первое, что мне пришло на память — это Яса Чингизхана. Мне она особенно нравилась тем, чего я не встречал ни в каких законах и уставах наших армий, в том числе самых победоносных. Смертная казнь за оставление товарища в беде, даже если ты нашел его оружие, видел владельца и не вернул ему сразу. В нашей Монголии я еще добавил пункт — за оставление путника в беде, прививаю привычку к гостеприимству. В моей армии нет дедовщины и полная взаимовыручка, настоящий Чингизхан меня этому научил, спасибо. Пока войны нет и никто не дергается, ввел положение, что за трусость одного казним весь его десяток, а побежит десяток — всю сотню. Нечего свою шкуру спасать, когда за спиной женщины и дети. Думаю, до тысячи никогда дело не дойдет. Пусть приучаются, что храбрость — это естественное состояние воина.

А с собранием — просто удобно получалось напомнить всем о существовании закона и необходимости ему следовать. Наконец-то законы можно не только заучивать, но и записывать. Точность возрастает. Пока Шиги единственный из моих родственников, кто выучился читать и писать, ему и быть Судьей, хотя, сам запишет — сам и прочитает, я не умею. Контроль за процессом законотворчества и записи где-то относительный, буду, конечно, привлекать хранителя печати, но пока веры ему полной — нет. Пусть дальше грамоте наследников учит, что-то подозрительно медленно у него дела идут. А брат будет стараться, такой статус надо оправдывать. Какой помощник у папы Карло в искоренении воровства, грабежей и обмана! Какой есть. Плохих не держим.

Когда-то, когда в меня только-только вселился дух моего предшественника, без всякой, замечу, для меня пользы, лежал я с больной спиной в своей юрте под охраной, предоставленной мне моим новым дядей и было их аж восемь человек. Дежурили по двое, посменно и, в конце концов, их осталось шесть, поскольку одну смену я зарезал, защищаясь. После этого Бортэ взяла меня под свою опеку и я получил сразу тридцать шесть охранников, которые, уже сменами по шесть человек, меня берегли. И не просто берегли, а поддерживали по жизни, потому что все они, за редким исключением, и сейчас со мной: возглавляют дивизии, сидят в нарождающемся госаппарате. Это были не просто телохранители, а весь цвет того рода, к которому принадлежала Бортэ и ее бывший муж. Я не обращал на них внимания, они все были для меня на одно лицо, но, до момента моей первой битвы, на меня посмотрели, охраняя меня, около двухсот человек. Именно этому обстоятельству я и обязан тем, что столь легко прошло мое внедрение на место хана нашего рода. Их мнение и оказало главную поддержку при принятии решения по мне советом рода.

После восстановления нашей власти на Востоке, я расставил их всех по новым ключевым должностям, а из пришедшей ко мне массы войск отобрал себе сто пятьдесят личных телохранителей, семьдесят из которых меня посменно охраняли днем и восемьдесят — ночью. При отборе их я, в первую очередь, советовался с моими боевыми товарищами и, в результате, за все прошедшие годы ни одна из попыток убить меня не увенчалась успехом, и случаев предательства не было, хотя за это время из них погибло тридцать два человека. Они действительно были телохранителями и просто закрывали меня собой, хотя могли бы отбиться и спасти свою жизнь. А у меня было слишком много врагов. Это война.

Теперь, в новой стране, я, как Верховный Главнокомандующий, не хочу дергать у своих генералов части, выполняя решения, которые я принял. Мне нужна одна своя дивизия, абсолютно преданная лично мне и отвечающая за свои действия лично передо мной. А с генералов я буду спрашивать за состояние вверенных им частей без всякой скидки на обстоятельства, связанные с отвлечением части войск по моим указаниям. И привлекать, если уж потребуется, буду всю дивизию, вместе с генералом. В остальном -все как я и сказал, стране нужна гвардия. Все как у всех. Население потихоньку прибавляется и тринадцатая дивизия постепенно наберет свой состав, торопиться не будем, а то можно было за пару дней прошедшего всемонгольского собрания закончить ее формирование. Желающие — все. Я действительно собираюсь знать в лицо всех своих солдат и также знать причины, приведшие их в гвардию. Тысяча человек реально будет меня охранять, но есть у меня люди, которые не переставали это делать никогда.

Вот и лето закончилось. Новая зима не за горами. В государстве тишь-гладь, только перья скрипят, учится народ, прониклись моими указаниями, судье нашему завидуют. А мне что делать? Хандрю потихоньку. Как-то тихо и незаметно все социальные инициативы отошли под крылышко Бортэ и благополучно там существуют. Сунешься проверить. А! как я у вас сейчас в глубинке бедного сироту найду, воина калечного, в нищете прозябающего, старуху, выкинутую родными за порог! А и нет никого. Конечно, какой из меня инспектор, впереди трубачи скачут, а перед ними, километрах в тридцати, дозоры моих гвардейцев рыщут. В общем по приезду обнаруживается, что это никакая не глубинка, а чуть ли не столица, то есть моя Cтавка и все уже готово к прибытию повелителя. А глубинка теперь там, откуда я уехал. Шутки шутками, но в стране все действительно нормально, похоже, я хороший антикризисный управляющий, а Бортэ — идеальный президент мирного времени. Она про себя этого не знала, потому что мирного времени не было, воевали все вокруг. А когда скот так пошел размножаться, что все затраты Бортэ на весеннюю инаугурацию уже сейчас покрыты, и в стране намечается перепроизводство мяса, то ей больше ничего не остается, как просто его перераспределять нуждающимся. Вот нуждающиеся и закончились. Все равно, как если бы у нас, на Земле, нефть за год в два-три раза подорожала. России — денег девать некуда. Здесь, в Монголии, денег своих нет, а зарубежные пока как-то не в ходу. Вместо рубля — баран, так населению привычно. Я и Бортэ не стремимся убедить простодушных монголов, что баран — ерунда, а монетка это о-го-го! Убедить можно всех и во всем, и баранов, и друг друга на бусы поменять, мол там, где бусы печатают, производство баранов крайне дешево, такая цена на рынке сложилась. Жрать они после этого бусы станут? За границу не ездят и в потребностях у них этого нет. Не нужны им бусы, а бараны нужны — детей кормить. Так что экономику будем развивать с умом: думать, чем, за что и с кем торговать. Зато мой народ счастлив, этого за деньги не купишь. И, мне кажется, это не они идиоты. Бортэ привыкла вертеться, концы с концами с трудом сводить, каждую копеечку считать, страна нищей была совсем. А тут просто праздник какой-то: рубль вложишь, а он двумя возвращается. Это я о вложении в социалку. Я и сам причины не понимаю, просто мы все лучше и лучше живем. Мы — я не про семью, я про Монголию. Знаю, это годы такие удачные, начнется засуха, поголовье может упасть в разы и тогда голод. Зимой буду думать. Так что не нужен я никому, все и без меня прекрасно, вот и хандрю потихоньку. В Питере бы в театр сходил или в кино, или пиво попил бы с друзьями...

Со старшим сыном Бортэ — Зучи у меня не очень складываются отношения. Когда познакомились — ему было лет семнадцать на вид, Бортэ говорит — девятнадцать, может и так. Что-то у него в отношениях с родным отцом было не в порядке и эта настороженность на меня перешла. Подростковый и юношеский возраст вообще штука сложная, стараюсь это скрытое в нем как-то преодолеть, надеялся — с годами сгладится. Думал, к матери меня ревнует, повзрослеет, во всем сам разберется. Но как-то холодок все равно сохраняется. Может быть, с отцом меня постоянно сравнивает и сравнение не в пользу его отца, это его обижает? Я его берегу как могу, а могу — все время, поэтому в походы старался не брать — старший сын, первый наследник, а если совсем прижимало, как тогда на восточной границе, оставлял в лагере. Но кто-то должен был охраной лагеря командовать? Второго сына брал с собой в атаку, так его и ранили, чуть не умер. Хорошо, что яд от стрелы отсосать из раны успели. Может в этом причина, думает, я сознательно держу его на дистанции, за труса считаю? Неплохо бы в этом разобраться и снять все недоразумения и недомолвки между нами, после двадцати он в возраст вошел и пора его учить управлять государством, готовить к тяжести, которая когда-нибудь упадет на его плечи и может сломать. Жить для других — непростая судьба.