Томчин

Мухали, с оставшейся у него дивизией, перезимовал в столице Железной империи киданей и, по свистку, распрощавшись с императором Елюем, ободрив его, пожелав всего хорошего, отправился, как и все, к столице Цинь. Непобедимый китайский полководец Пусянь Ваньну, отсидевший зиму в Цзюлянчэне и умело избежавший любых соприкосновений с Мухали, тут же занял Ляолян — столицу Железной. Могу предсказать, что Мухали возьмет ее "хитростью", один в один повторив прежний прием. Китайцы скажут, что снова обманули. Девичья память. Четвертый раз берем. Император Елюй мог бы, все-таки, менее старательно изображать из себя нашу марионетку. Ему уже сопротивляться без нас лень. Придут монголы и вернут город. А мы там жить не собираемся. В конце концов, это его империя, могу рассердиться. Хоть что-то сделал бы, убил Пусяня, например. Или на заборе ему нарисовал и оставил. Я бы оценил. А то — ведет себя, как Польша и Прибалтика. Что страны, что люди — характер один.

Наконец, к середине весны, императорский двор в изгнании смог выработать хоть что-то, кроме обычного... Он выработал план для прорыва кольца блокады вокруг столицы Цинь — города Жунду. Экономненький такой планчик, это не по четыреста тысяч войск за раз в никуда бросать. В первую очередь, планировалась доставка продуктов, обозы с провиантом были вверены в попечение генералу Ли Ину и, для их прикрытия, выделялось до сорока тысяч солдат. Еще два корпуса были отправлены для непосредственного участия в прорыве. Войска областей Чжуншань и Чжэньдин, под командованием генерала Юн Си, насчитывают около девяноста тысяч, а сборный корпус из Дамина и прочих юго-западных регионов составляет всего двадцать девять тысяч солдат. Командует им генерал Ухури Циншоу. Все эти воинства должны были соединиться у столицы и прорвать блокаду. Почему "прорвать" — не понятно. В лучшем случае — соединиться бы смогли. Очень им желалось верить в свои силы. Сначала хотел приказать пропустить обоз, но, вспомнив, чем кончается мой гуманизм, приказал атаковать. Чем быстрее прекратится это все — тем лучше. Думаю, летом прекратится, кончится блокада. Генерал Ли Ин, прикрывающий обоз, был смертельно пьян во время нашей атаки. Смертельно — надо понимать буквально. Убили его. Почему пьянице поручают такое дело? Элита такая. Сама себя элитой определила и пьет дальше. Сопровождение обоза было уничтожено. Два других корпуса развернутым строем бежали к местам прежней дислокации. Наши их не преследовали, разве что — китайцы, кто хотел.

Были и накладки. Перебежавший к нам в начале года военачальник из Цзинчжоу в провинции Ляоси — Чжан Цин, получил под свое командование десять бригад, тут же сформированных в провинции и приказ двигаться на юг. Не монгол, порядков наших не знает, в Китае вельможи на паланкинах передвигаются, а у нас галопом верхом. Промедлил с выходом и был казнен. Вельможа — это работа, здесь тебе не Китай. У казненного был младший брат, Чжан Чжи, и он — обиделся. Брат предателя, сам предатель, а туда же, обижаться решил, уважения захотел. Вельможей назначим, а уважение — зарабатывать надо. Взбунтовался Чжан Чжи, захватил фамильную резиденцию Цзинчжоу и еще несколько городов в Ляоси. Послали корпус такого же свеженазначенного Уэра, отвоевали все города, заперли Чжан Чжи в Цзинчжоу. Некогда, потом добьем. Действительно, некогда.

В начале лета китайцы из корпуса Минганя взяли свою бывшую столицу. Сама сдалась, узнав о судьбе обоза. А пропустил бы?.. В предчувствии неминуемого голода и прочих прелестей войны, столичный свет охватила привычная паника. Свеженазначенный комендант Ваньян Фусин доказал всем, что он настоящий Ваньян, и покончил жизнь самоубийством. К несчастью, на наш век Ваньянов еще хватит, не последний. Его преемник поступил проще — сбежал из города со всей семьей. А мы никому не мешали: из города можно, в город нельзя. У кого здоровье плохое и диета противопоказана — встал и вышел. Если монголов не боишься. Генерал пропаганде не верил, сам для народа сочинял, поэтому встал и вышел через стену со всей семьей — и ничего! Ушли куда-то.

Столица, по сути, включала в себя четыре города, разгороженных стенами, так что — не все гладко, бои внутри были. Большой город, даже — гигантский парк разбит, недалеко от летнего императорского дворца. Императору летом гулять в тишине и одиночестве. Подожгли большой императорский дворец — наши или местные китайцы, не разобрать. Может, вообще — гвардейцы свою альма-матер крушили? Мухали держал внешнее оцепление за стеной, чтобы разбегающиеся горожане казну не разворовали, и не вынесли. Забыл: выходить было можно, а выносить нельзя. Что и сгорело — не пропало, красть не давали. Жертвы были, но после взятия столицы эпидемии не было, хоть и лето, жара. Не так уж много погибло. Но мы не считали. Потом в город вошли войска Мухали. Архай и Шиги описью имущества занялись, у них свои кадры. А Мухали поддержал отряды наших канцелярских и обозных крыс надежным мужским плечом.

Когда они приехали ко мне с отчетом, обогнав растянувшиеся обозы, мы поговорили вчетвером: Шиги, Архай, я и Хадай, бывший казначей императора. Двое очень удивились такой встрече. После штурма Хадай предложил взятку Архаю и Шиги, выкуп за свою жизнь. Шиги отказался, дрожащий Хадай получил пинок под зад и полетел на свободу. Через два часа Архай заблевал мне всю юрту и через час все вернул. Вопрос: кто удивился встрече, если это не Хадай? Второй вопрос: почему Архай заблевал мне всю юрту, если я его пальцем не тронул? А Шиги я сразу отпустил, молодец, брат.

Где-то через месяц после сдачи Жунду привели ко мне посольство хорезмшаха Мухаммада. Странное такое посольство бродило по недавно взятой столице империи Цинь, явно не знали что делать, чесали затылки. Ну, прямо, приезжие таджики на столичном вокзале, которых работодатель не встретил. Когда мои молодцы заинтересовались непонятными гастарбайтерами (может, купцы заблудились), те сразу во всем признались. Посольство они. Ко мне из Гургани приехали. А в Жунду попали, потому что не местные. Но, точно, ехали ко мне, а не в Цинь. Подарки привезли, а на словах ничего передавать не велено. Подарки с благодарностью принял. Дрянь подарки. Загрузил ответными — та же дрянь, только местная, у них за экзотику пройдет. А на словах велел передавать привет от меня хорезмшаху и предупредить его, что свое посольство ему высылаю, караван с богатыми дарами скоро выйдет. С тем и отправил незадачливых послов назад, приказав сопроводить до нашей границы и передать там нашим людям из рук в руки. Те уже дальше сопроводят, до самого Гургани, но не заметно, издалека. И стал готовить свой ход.

Составил послание в духе наших русских застолий. Ты хозяин Запада, я хозяин Востока, ты уважаемый человек и я уважаемый. Мы оба уважаемые люди, будем дружить и обмениваться караванами, развивать торговые и прочие внешнеэкономические связи, а воевать не будем, чего нам драться — на потеху всякой мелкоте? Пусть лучше он нас культуркой побалует, соскучились мы по ней, а мы ему в ответ — нашей, местной экзотики в перьях вышлем. Подумал и, вспомнив об особенностях азиатской психологии, добавил пассаж — о несомненности наших военных успехов, воинственности, многочисленности и непобедимости нашего народа. В заключение — назвал его своим самым дорогим сыном. Все правильно, так и надо говорить с отморозком при встрече в глухой подворотне ночью. При удачно построенном разговоре он сам убежит.

Придавив хорезмшаха "дорогим сыном", решил в подарках не жаться, компенсировать ему этот намек на порку — при случае и за дело. Подарки подобрал действительно царские: золотые слитки, безделушки из яшмы и слоновой кости, ткани из шерсти белых верблюдов, которые делают только в Сися. Шелка и всякую товарную номенклатуру — для создания объемности. Мехов подкинул: соболей, бобров и прочего. И, в заключение, золотой самородок — полметра на метр размерами, в специальном фургоне с усиленными осями. Двум богатырям не поднять. Слиток, чуть больше спичечного коробка, весит килограмм. А в самородке с полтонны, где-то. Правда, там кварцевых вкраплений много, не чистое золото. Если бы мне это подарили, я был бы доволен. А у Мухаммада лямка отвиснет.

В качестве послов, для поддержания имиджа страны, направил трех подданных самого Мухаммада, постоянно проживающих у нас в Монголии и облеченных моим личным доверием. Махмуд из Гургани, Али-Ходжа из Бухары и Юсуф из Отрара. Эти не подведут, в обычаях не запутаются, мое послание донесут, скандала не допустят. Надежные люди. Проинструктированы, что отвечать при тайном личном допросе — после официальной встречи с Мухаммадом. Сличение их показаний не даст ему ничего. Не впервой.

Незадолго до хорезмийских послов довелось мне познакомиться с интересным человеком. Знакомство состоялось у меня в юрте, куда мне доставили пойманного в столице императорского советника. Звали его Елюй Чуцай, тезка нашего царя Елюя — императора киданей. И, как выяснилось, не только тезка, но и прямой потомок последнего настоящего императора из народа киданей, сохранивший верность угнетателям и поработителям своего народа — до последнего. Такой вот выверт сознания. Интеллигент, книжник и лекарь, что он мог насоветовать своему обожаемому повелителю? Оказалось, он еще и астролог, и на бараньей лопатке гадает.

Меня он натолкнул на мысль о создании культурной оппозиции в нашей стране. Возражать мне у нас не просто опасно, а никто даже не пытается. Я выслушиваю всех, но мое решение — истина в последней инстанции. Причина в том, что любая попытка оспорить мое решение будет воспринята в нашем монгольском военизированном обществе — как попытка свержения старого, беззубого самца новым, молодым и созревшим для власти, обезьяном. Как бы мне не хотелось найти другое сравнение, но, в этом вопросе, наш народ не совершенен и, пока, напоминает стадо бабуинов. И он, отнюдь, не одинок в этом. Доминирующий самец. Доминирующая самка. Ну, и так далее, я не зоопсихолог. У Киплинга хорошо сказано: Акела промахнулся. И цели свержения те же. Других, в этом мире, еще долго не будет.

Иногда мне требуется принять более мягкое решение, но сам я это сделать не могу. Непонятная доброта, в нашем обществе, воспринимается — как слабость, с аналогичными последствиями. А если зарубежные властители прослышат про мою бесхарактерность, то вообще — сливай воду. Тут же набегут о Монголию ноги вытирать. Поэтому нужна мне интеллигентная высокоученая оппозиция, такая слабая, что снисхождение к ее просьбам о милосердии будет восприниматься моими подданными, как снисхождение тигра к лягушке, просто побрезгавшем на нее наступить. Такая, своего рода, общественная палата.

И я предложил уважаемому тезке императора стать нашим библиотекарем, и, кое в чем, дальше мне помогать. На вопрос — почему? (вот же, интеллигенция!) выдал ему: Царство, завоеванное на коне, не может управляться с коня. Пусть выучит, проникнется и собирает свитки и рукописи. Мои монголы получили указание сдавать найденную бумагу с рисунками, но, не видя в ней прока, бережно не хранят, жгут, теряют. Пропадают документы, будущее историческое наследие. Теперь все библиотекарю сдавать будут. У Чингисхана ничего не пропадет, сохранятся рукописи для следующих поколений. Я ведь читать так и не научился. Познакомится с нашим канцлером Чинкаем, через аппарат которого, не смотри, что монгол, все государственные документы проходят и с учителем грамоты всей нашей знати, венгерским письменником Татотунгой, бывшим хранителем печати, а теперь — смотрителем государственного архива. Они его введут в свой круг. А мой брат Шиги, Верховный Судья Монголии, присмотрит, чтобы все у них было ладно.

А не справится — будет и мне на бараньей лопатке гадать. Лучше бестолковая оппозиция, чем никакой. Будем работать, длиннобородый? А куда ты денешься с подводной лодки.

Не отвлекаясь на мелкие стычки, и завоевание городов и городков, уже не раз побывавших в наших руках, попытался решить проблему Цинь одним ударом. Дав еще раз хорошенько отдохнуть практически не пострадавшему корпусу Собутая, в конце лета отправил его на завоевание Южной столицы империи Цинь — Кайфына, в котором укрывался сбежавший император. Так сказать, за ушко и на солнышко. Пусть народ и крестьяне Цинь занимаются пока, чем хотят: выращивают урожай или сидят, напрягшись, в гарнизонах городов, ожидая очередной осады. У нас с императором свой разговор. Если получится, остальное — дело техники.

Сорокатысячный корпус Собутая двинулся в глубокий рейд на юг, не обращая внимания на запертые города, и дошел до заставы Туньгуань, намертво перекрывшей горный проход в долину Хуанхэ. И там встал. Неоднократные попытки продвинуться дальше не дали ничего. Надо было дело делать, а не лоб себе разбивать, и Собутай повел свои дивизии в обход, по горным тропам. Переход Суворова через Альпы, в данном случае — через хребет Суньшань, удался. Собутай вышел в долину у города Жучжоу, но тут императора забила истерика и из Шаньдуна был отправлен особый корпус — около двухсот тысяч солдат. Битва произошла у городка Синьхуаин, примерно в десяти километрах от южной столицы. Монгольские дивизии были вымотаны горным переходом, и продвинуться дальше не удалось. Впервые — ничья. Собутай был вынужден начать отход. Он был в бешенстве, но сколько не ори — лошади этих криков не понимают. Конская часть корпуса в горах выработалась в ноль. А пешие монголы не на много лучше китайцев. Похрабрее, разве.

На конец года нами было взято восемьсот шестьдесят два города и городка, окруженных стеной и прочими укреплениями, в том числе — срединная столица Цинь Жунду, а также северная и западная столицы. В восточной сидел Пусянь: надутый, важный и развоевавшийся, к концу года перешедший в наступление и отобравший у киданей еще Шэньчжоу и Гуанин. Руки до Пусяня у нас так и не дошли. В южной столице сидел император. Я сделал еще одну попытку поговорить и переслал ему предложение: отказывается от титула, признает Цинь вассалом Монголии и сдает все города, которые, пока, удерживает. Отказался. Прав. Я бы тоже отказался. Больше всех этому обрадовался Собутай, он у нас очень мстительный товарищ. Глядя на его лицо, думаю: может и зря император так сделал.

Поеду домой, соскучился.

Мясорубки пока не изобрели, да и изготовить ее, в местных условиях, ни один литейщик и кузнец не возьмется. Поэтому, доставленную лесным сватом кабанятину, оленину и лосятину просто очень мелко нарубили и перемешали. Тесто приготовил и пельменей наделал. Хорошо, что моя женская бригада помогла, быстро схватывают. У китайцев пока манты не изобрели, так что, сделал я, все-таки, вклад мирового масштаба в кулинарную науку. Пошел вклад на ура. Сам Великий Хан Монголии у котла стоял, лично помешивал. И лепил тоже. Не хухры-мухры. Потеплеет — на шашлыки съездим. Еще один вклад организую. А мариновать мясо буду в кефире. С уксусом боюсь намудрить.

Вот посмеиваюсь я над Пусянем, захватившим, в очередной раз, восточную столицу Цинь. Ну, досталось человеку смешное имя, вид от рождения хомячковый, чем старше и толще — тем комичнее становится. Но ведь он борется с этим, идет поперек течения жизни. Настоящий мужчина, если по делам смотреть. Упрямый, настойчивый, смелый. А что, нет? Если — меня не боится? Или — боится, но все равно делает? Мужской характер. А то, что внешность подкачала, так — что мужчине внешность? Кутузов одноглазым был. Наверно, еще примеры можно вспомнить. Молодец, Пусянь! Так и надо.