Томчин

В позапрошлом году внес в Ясу, наверно, последнее мое изменение, касающееся престолонаследия. Обнародовал сборник указов. Может, он просто не удосужился поинтересоваться?

В конце зимы 1227 года прискакал гонец из кипчакской степи — с вестью о гибели Зучи. Когда-то я читал, что Чингизхан приказал убить своего старшего сына, с которым не ладил. Его тайные палачи сломали Джучи хребет и бросили, еще живым, умирать. Врут все эти книги. Зучи погиб на охоте, которой с такой страстью отдавался все последние годы. Его стащил с коня и растерзал, оторвав правую руку, загнанный старый дикий степной осел. Так говорят очевидцы, люди из окружения Зучи, которые его хоронили.

Прибыло второе посольство от императора Цинь. Первое и не уезжало с конца прошлой осени, у меня в Cтавке сидит, перемирия просит. Второе разумнее поступило. Подарков навезло и признают меня своим сюзереном. Я это еще папе нынешнего императора предлагал, сколько бы времени сэкономили. Но подарки — это еще не дань. Маловато будет.

Войска Сися разбиты в поле, столица Нинся осаждена. Пора мне и о душе подумать, как обставить свой переход в мир иной. С кем попрощаться, а с кем и не стоит. Где остатнее время провести и покой принять. Не хотелось бы до последнего заниматься всей этой суетой, а уйти, сохранив, лучшие воспоминания о близких мне людях.

Каждый умирает в одиночку. Когда-то читал эту книгу. Ничего в памяти не сохранилось: ни имени автора, ни сюжета. Только название. Восемнадцатое августа хочу встретить там, где я вступил в этот мир, в это время. Не в окружении толпы людей, даже очень благожелательной толпы, любящих, родных, а одному. Наедине с Вечным Синим Небом. Нам есть, о чем поговорить. Нам есть о чем.

В завещании я указал направления всех ударов и рассчетные сроки вторжения. В течении десяти лет после моей смерти наши войска должны занять Кавказ, Турцию, территорию Ирана и Ирака. После этого остановиться и восстановить экономику областей, дождаться пока новое поколения войдет в возраст. Тогда, силами кавказкой группировки, разгромить булгар на Волге и Каме, выйти к излучине Дона и обратить свой взор на Восток. На Запад далее ни шагу. Проклинаю всякого, кто решится ослушаться. Не пройдет и ста лет как Империя рухнет. Праправнуки нищими будут, одно и останется — хвастаться, что потомки Чингисхана.Только неосвоенная часть Сибири и степи северного Казахстана, там, где Зучи ничего не стал делать, увязнув в борьбе со мной и своей Родиной. А может — и не смог бы.

Для Бату у меня другая задача. Я склонен считать его самым талантливым полководцем из всех моих потомков. Не сын ли он Чжирхо, с тем никогда ни в чем нельзя было быть уверенным. Мог, если хотел. Поручу ему попытаться реализовать самую сложную часть моего завещания. Будет ему и Собутаю поход к последнему морю и еще очень долго вокруг него. От Сирии и Ливана до Марокко. Придется попотеть. Только бы не обманул, если в отца. Вдруг, монголы правы и предательство — это наследственное. Собутай должен выполнить мой приказ, в нем вся моя надежда, он будет воспитывать и готовить к походу молодого хана Джучиева улуса. С ними уйдут к дальним берегам все молодые романтики-завоеватели, несостоявшиеся покорители Руси.

А группировкам в Иране и Ираке уже отведена достойная цель — Индия. Если карту не потеряют и не пропьют. Как тот товарищ, запертый с двумя гирями в одиночке. Одну потерял, другую сломал. Для них я записал пророчество, что те из моих потомков, кто завоюет и создаст свое государство на территории Индостана, минимум триста лет будут править этим благодатным полуостровом. Империя Великих Моголов. Еще Агру построят. Тадж Махал. Тимур не был моим потомком, пусть попытаются обойти его на повороте. Ну, разберутся, кто там будет самым жадным, тот и начнет.

Три экземпляра для сыновей, четвертый для Бату и один в канцелярии. Каждый передаст свой экземпляр самому достойному потомку, поклявшемуся в верности своему народу и Ясе Чингисхана, копий не делать, держать в тайне. Неужели ничего не сохранится?

Примерно за месяц до даты моей смерти в середине лета приехало третье посольство от императора Цинь. Совсем сломались, дань привезли. Ну, и подтверждение своего вассалитета, и прочая, прочая. Дожал. Заключил с ними перемирие, надо дать Октаю время — принять бразды правления над страной. Вот и все. Последняя моя политическая победа в этом времени. Двадцать шесть лет трудов. Новая гигантская страна, созданная на основе небольшого племени диких кочевников. Побеждены две крупнейшие империи современности. Что говорить, отметить надо. В большом золотом блюде, стоявшем на ковре, лежали жемчужины, размером с вишню. В моем времени даже не знал, что такие бывают. Наверно, порода повывелась. Раздарил всем присутствующим, кажется, даже китайцам досталось. Поздравил с завершением переговоров. За прошедшие два месяца много думал о своей жизни в двадцатом веке, вот и веду себя — не как кочевник, а как генеральный директор за столом переговоров. Рано еще. А пока надо прощаться.

Объявил общий сбор, гонцы были разосланы заранее. Приезжали, встречались, уезжали, так продолжалось почти неделю. Объявил, что чувствую — недолго осталось. Встаю с трудом, хромаю, спина болит, надежд на выздоровление мало. Улучшения сменяются все более тяжелым состоянием, пока в силе и сознании, хочу повидать всех, раздать приказы, еще раз пообщаться. Ничего, может, потом еще увидимся, задерживаться у меня не надо, надо заниматься своим делом. Это, как раз, приказ. Повидался со всеми внуками, каждому что-нибудь подарил. Приезжали старые боевые товарищи, те генералы, которых посчитал возможным вызвать и оторвать от дел. Те, с кем когда-то начинал, и кто теперь спокойно доживал свои дни в окружении внуков и правнуков. Каждому оставлял что-то на память. Последний подарок Чингисхана, как орден, который принято хранить в роду. Вспомнил всех моих павших друзей и отправил в их семьи мои памятные дары. Я прощался с этим миром и хотел, чтобы те, кто знали меня, иногда вспоминали, бросив взгляд на ничего не значащую безделушку, человека, с которым они бок о бок прожили часть своей жизни, а не просто историческую фигуру, легенду и ужас нашего столетия. Потом приступил к делам.

Первой была беседа с Бату и Собутаем. Поговорив еще раз со внуком, сообщил о своем решении именно за ним закрепить улус отца и передал ему экземпляр завещания, попросив зачитать вслух. Объявил свой приказ Собутаю о назначении его воспитателем Бату. Приказал сопровождать его в походе на Африку. Собутай всегда выполняет приказы. Потом разрешил задавать вопросы по существу дела. Провозились весь оставшийся день. По окончанию приказал отбыть куда угодно и не болтаться в Ставке. Все.

Беседа с сыновьями была не долгой. Действительно разболелась нога, и мне не пришлось притворяться, показывая, что я присмерти. Поэтому, получив экземпляры завещания и выслушав информацию о Бату и Собутае, сыновья удалились. Все давно было переговорено сто раз. Остальное оставшееся время я спокойно посвятил прощанию со своими любимыми.

Бортэ. Несмотря на формально выполненное обещание, я не могу ей смотреть в глаза. Горе матери никогда не утихнет. Да и причем здесь мое обещание? Нас связывают совсем другие нити. Ей одной я смог доверить свой план ухода. Она все время находилась рядом, не выходя из юрты, пока мои жены и сын, заливаясь слезами, бормотали мне слова любви, слушали меня, успокаивались и опять начинали плакать. Она молчала. И я, с нежностью гладя волосы Хулан, утешая ее, вдруг ловил себя на том, что опять прислушиваюсь к дыханию Бортэ и невольно поворачиваюсь в ее сторону. Мне уже нечем заслужить ее прощение.

Хулан. Никогда и нигде я никого так не буду любить, как тебя, моя любовь, моя нежность, мое солнышко. Я надеюсь, что моя любовь к тебе такова, что в следующем рождении я буду любить тебя всю жизнь и при встрече узнаю сразу. Только это не дает разорваться моему сердцу от боли нашей разлуки. Мы еще встретимся, родная, пройдет много лет, целая жизнь, но мы еще встретимся. И ты будешь еще краше и милее, моя вечно молодая возлюбленная, цветок души моей, Хулан.

Хулугэн. В нашей истории единственный царевич-чингизид, погибший при осаде какого-то русского города во время нашествия Батыя, младший сын Чингиза, Кулькан. Хулиган, так он любит себя называть, и все племянники-сверстники так его называют. Почему-то ему нравится придуманное мною задорное и ласковое имя. Господи, не дай Бату меня обмануть, не дай ему нарушить клятву, спаси моего сына! Господи, спаси!

Вот и закончилось все. Дивизия Боорчу, под командованием Цэрэна, идет на север. Он сам найдет те места. Меня везут завернутым в шубы, я часто теряю сознание и не способен удержаться на коне. Последней моей просьбой к другу было передать под командование Цэрэну свою дивизию, когда он скажет и не спрашивать его ни о чем. Когда-нибудь Цэрэн вернется и сам обо всем ему поведает. Если захочет. В Ставке остался мой двойник, подобранный им около года назад. Наверно, ему перебили позвоночник, но если его не шевелить, он проживет около недели и даже сможет что-то шептать. Цэрэн пытался объяснять детали, но мне настолько все равно и плохо, что я отказался слушать. Сейчас для меня это тоже труд, надо выдержать переход, мне потребуются все мои силы. Старый халат на голое тело, выбритая голова без бороды и усов. Только брови сохранил, а то видок, наверно, как после пожара. Узнать невозможно.

Не только гвардейцы, а просто — все, давно привыкли выполнять просьбы Цэрэна бегом и без вопросов. Самый могущественный начальник разведки на планете, а сейчас, может быть, самый могущественный человек. И самый незаметный. Он всю жизнь в этом мире провел возле меня и всю жизнь посвятил служению мне. Не Монголии. Мне. Мой младший приемный брат, мой Цэрэн. Он последний, с кем я попрощаюсь на этой планете. У него никогда не было семьи, никого, кроме меня. Ему лишь тридцать семь, а к пятнадцати годам ни одна разведка в мире не могла уже соревноваться с его умом и талантом предвидения. Было время, когда начальником моего КГБ, ГРУ и всего прочего в одном лице, был ребенок, тихий и незаметный мальчик: поваренок, пастух, писец, лекарь, воин. Сколько лиц сменил он, находясь постоянно рядом со мной, не привлекая внимания, не стремясь к власти. Его сети разбросаны по всему миру. Сколько языков он знает? Иногда мне кажется, что все. Сейчас он уйдет, и где-то в Риме, в Дели или в каком-то городке Магриба появится тихий и незаметный человек, скромный труженик и отец любящего семейства. А может быть, это один из великих арабских или персидских врачей, математиков, поэтов? Какое имя он изберет? Неважно, я уже не помню их имен. И никто не догадается, что рядом находится второй творец Чингисхана — его младший любимый брат.

Я лежал в пожухлой траве и смотрел, как уходит моя последняя дивизия. Потом слушал. Долго, наверно, несколько часов. Не было никаких мыслей. Почему-то мне казалось, что, оставшись один, я буду в душе беседовать с богом, задаваться вопросами и находить к ним ответы. Ничего. Я лежал, не имея ни сил, ни желания пошевелиться, и, скосив глаза, смотрел на закат. Просто болел или умирал, я не особо понимаю разницу. Жар заставлял смыкать пылающие веки, во рту пересохло так, что горло горело. А мысль была одна: вот появятся какие-то хищники ночью и мне будет очень больно, боль я еще чувствую вполне. Глупо все как-то. Лежу в рваном халате посреди степи, раненый, умирающий и абсолютно беспомощный. Без воды и пищи. Хрен с ней, с пищей, а вот пить очень хочется, даже не знаю, как дотяну до восхода солнца. И некому мне подать воды. Хоть губы смочить, саднят от жара. Ну и зачем я это придумал, к чему рвался? Мы приходим в этот мир голыми и уходим такими же? Сбитый стрелой степной коршун, пыльным холмиком перьев застывший в желтой жесткой траве. Мысли и образы путаются. Юра, дядя Коля. Похоже, я все время терял сознание и приходил в себя, даже не замечая этого. Звезды уже выступили на небе, а никакой благостности в душе. Жар перебивает жажду, думать не хочется. Попробую уснуть, вроде прилежался, боль уже терпимая. Хорошо, если это случится во сне. Спокойной ночи, планета. Или — прощай. Прости меня.

Эпилог

Я лежу на чем-то мягком, укрытый шерстяным плащем. Ворсинка щекочет нос. Ап-пчхи! Почему мне не больно? Где я?

— Просыпайся уже, пора, скоро выходить!

Громкие шаги по твердому, кто-то приблизился и осторожно трясет меня за плечо. Русские? Он по-русски сказал? Где я? Не открывая глаз, хриплю ставшие такими незнакомыми слова, язык не слушается:

— Не тряси. Где я? Какое сегодня число, сколько времени?

— Эко ты разоспался, аж акцент пропал. Давай, не злись, просыпайся, семь часов скоро. Революцию проспишь. Ну, что смотришь? Сегодня двадцать четвертое октября 1917 года, мы в Петрограде, а ты Иосиф Виссарионович Сталин. Все? Вспомнил? Да просыпайся же ты скорей, скоро выходим! Вставай.

Комментарии автора

Орду. В рассматриваемой реальности, на момент рождения Бату, семья ничего не знала о существовании старшего сына Зучи — Орду. Рожден вне брака, на четыре года раньше Бату и взят в семью после смерти родной матери, примерно в 1210 году. Старший брат Бату, но не имеет никаких прав наследования на престол.

Цэрэн (возможно) — Насир ад-Дин ат-Туси. Нравился ему этот персонаж, Насреддин. Абу Джафар Мухаммад ибн Мухаммад ибн Хасан Абу Бакр, (Тус, февраль 1201 — Марага, 26 июня 1274) — крупнейший персидский математик и астроном XIII века, ученик Камал ад-Дина ибн Юниса, чрезвычайно разносторонний учёный, автор сочинений по философии, географии, музыке, оптике, медицине, минералогии. Был знатоком греческой науки, комментировал труды Евклида, Архимеда, Автолика, Феодосия, Менелая, Аполлония, Аристарха, Гипсикла, Птолемея.

В 1235 — 1256 ат-Туси жил в крепости Аламут, столице государства исмаилитов-низаритов. Ат-Туси возглавлял промонгольскую партию и был причастен к сдаче Аламута монголам. С 1256 года был личным советником хана Хулагу, внука Чингисхана. В 1258 году участвовал в походе Хулагу на Багдад и вёл переговоры с халифом о капитуляции.

Трактат Н. Т. о государственных финансах содержит подробный материал о налоговой системе в государстве Хулагуидов. Н. Т. также автор главы о взятии Багдада монголами в сочинении персидского историка Джувейни. Написал широко известный на Востоке труд "Насирова этика". Философские воззрения формировались под влиянием Бахманяра. Большую ценность представляют его "Комментарии к философии и логике Ибн Сины" (Авиценны), где Н. Т. опровергает взгляды идейных противников Ибн Сины. Теории поэзии посвящена 10-я глава его книги по логике "Асас аль-иктибас" и труд "Мийар аль-аш'ар". Под руководством Н. Т. был составлен астрономический каталог "Зидж Эльхани" (см. Зидж). Автор работ по математике; в их числе "Трактат, исцеляющий сомнение по поводу параллельных линий" и "Изложение Евклида", где постулат о параллельных связан с вопросом о сумме углов треугольника, "Трактат о полном четырехстороннике", где изложена плоская и сферическая тригонометрия как самостоятельная дисциплина.