Наши друзья, одетые соответственно, празднично, приехали в село Гордино на коляске. В церкви начался полиелей, эта такая праздничная часть утрени, все центральная площадь перед церковью была запружена прихожанами, и Савелий направил лошадей к трактиру, высмотрев у коновязи высокую фигуру старосты.

После взаимных приветствий, Акакий Анисимович сказал: — Все знают, что после утрени выборы волостного старшины, поэтому не разойдутся. Пришли все гординские мужики, машинские, пашинские и из Калинкино.

— А если тебя не выберут, что будем делать? — спросил Петров Иванова.

— А кого выберут? — искренне удивился староста, услышав вопрос.

— Не вибрируй, любой хаос — управляемый, — сказал Иванов, — Анисимыч, ты лучше поведай, что народ говорит о разделе земли.

— Ругаются. Говорят, теперь совсем разор пойдёт.

— А ты об объединении земли говорил?

— Да говорил, — староста скользнул взглядом в сторону.

— И что?

— Да ничто. Не верят в манну небесную.

* * *

"Услыште сия вси языцы, внушите вси живущие по вселенней сынове человечестии, вкупе богат и убог. Уста мои возглаголют премудрость, и поучение сердца моего и разума. Приклоню в притчу ухо мое, отверзу во псалтири знание мое.

Надеющиися на силу свою и о множестве богатства своего хвалящиися, избавит ли человек? Не даст Богу цену избавления души своея, и утрудится в век. И жив будет до конца, не узрит пагубы. Егда увидит премудрыя, что вкупе безумен и несмыслен он погибнет и оставит чужим богатство свое.

Обаче Бог избавит душу мою из руки адовы, егда приемлет мя. Не убойся, егда разбогатеет человек или егда умножится слава дому его: яко внегда умрети ему, не возмет вся, ниже снидет с ним слава его. И человек в чести сый не разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им".

Петров прислушался к речитативу Гординского священника и слегка тронул локтем Иванова:

— Николай, это твой предок такой философ, или в Библии такое написано?

— Это не Библия, это Псалтырь. А ты что думал, Священное Писание — сплошной бредокс?

— Ну, во всяком случае, — Александр сделал неопределённый жест рукой, — к повседневной жизни мало относящийся.

— Почти угадал. Но, когда эти скрижали писались — это были вполне себе научные труды. Только вот потом, в средние века, настоящие мракобесы заморозили эти книги и запретили их исправлять. Обозвали "каноническими", и оставили так, как есть. Представь себе, что "Канон врачебной науки" Авиценны читают в наших медицинских институтах без изменений и правки как практическое наставление. Не "Бр-р", а так и случилось с этими философскими "канонами".

Между тем, утреня заканчивалась, поп запел Великое славословие и староста кивнул: — Пора!

Вперед, расталкивая прихожан и покрикивая: "Дорогу, православные!" пошёл Савелий, за ним, через площадь, гуськом, шли наши друзья, и замыкал шествие Акакий Анисимович. Толпа расступалась перед ними, и тотчас смыкалась сзади, хотя особо любопытные, из молодых, пробовали увязаться в кильватере старосты, но их быстро останавливали, ухватив сзади за рубаху.

Петров шел через эту толпу, в которой было больше тысячи человек, и, с одной стороны, воодушевлялся, заряжаясь её энергетикой, а с другой, в смятении, лихорадочно соображал, как разговаривать с таким количеством народа. Мегафон нужно было взять с собой, что ли. Вспомнился Цицерон, будь он неладен, он-то без мегафона речи толкал. Жуть!

На свободном пятачке перед церковью ещё суетились "божьи люди", когда наши друзья, преодолев, наконец, толпу, оказались в фокусе множества внимательных глаз. Теперь они видели не спины, а лица мужиков: молодые, старые, хмурые, весёлые, чисто бритые и бородатые — все смотрели заинтересованно, и как показалось Александру, оценивающе.

Староста, поднявшись на третью, самую верхнюю, церковную ступеньку, обернулся к "обществу", поклонился в пояс, перекрестился, и громко сказал:

— Здраве будьте все, кого видел и кого не сподобился с утра!

Ему вразнобой ответили стоящие вблизи мужики, а в задних рядах несколько человек вытянули шеи и чей-то писклявый голос громко спросил в тишине: "Чивойт сказал?"

— Говорю, что богоугодное дело будем делать, в волостные старшины кормильца Николай Сергеича будем выставлять, дай Бог ему здоровья! — повысил голос староста.

Всё "общество" зашевелилось, согласно закивало, и на друзей со всех сторон обрушился водопад восклицаний и криков с задних рядов:

— А! Эт мы завсегда! Дай Бог ему! Выставляем! Приговариваем! Дай Бог! Чивойт сказал?

Петров подумал, что староста, наверное, сейчас поставит на голосование, будет считать кто "За", кто "Против", но Акакий Анисимович, послушав "Общество" минут пять, и, дождавшись относительной тишины, объявил:

— Посему, сельским сходом Гординской волости купец от второй гильдии Николай Сергеевич Иванов отныне приговаривается в волостные старшины. Аминь. Николай Сергеич, скажи слово.

Петров восхитился — вот это демократия! Кто там воздержался? Ха-ха-ха!

Иванов выступил вперёд, поклонился честному народу, перекрестился, как-никак, ритуал, и сказал: — Спасибо, люди добрые, за доверие! Обещаю быть справедливым! Но, один в поле не воин, нам нужно выбрать волостное правление. Какие будут предложения?

Староста сразу начал называть имена, и из толпы начали выходить мужики.

Петров немного опешил. Ничего себе, выборы, да у них всё договорено! Ай, да купец!

Староста выкрикнул двенадцать человек, дождался, что последний поднимется к нему по ступенькам, и спросил в толпу: — Кто против выборных? Никто? Так и порешим!

"Общество" ответило одобряющим гулом, но единственное, что можно было разобрать, было: "Чивойт сказал?"

Вдруг, на правом краю площади закружил человеческий водоворот, или скорее, теловорот, и к импровизированной трибуне начала проталкиваться плотная группа мужиков.

— Тита Иваныча в правление! — раздался истошный вопль, и на площадку вылетел толстенький мужичок с красной, распаренной физиономией, и, стукнув кулачком в грудь, выпалил: — Мя тож выбрали, — он перевёл дух и перекрестился, — вот те крест.

— А это кто? — негромко спросил Петров Иванова.

— Я так понимаю, оппозиция, — ответил Николай, — это наш кулак — ростовщик.

Староста, между тем, спокойно и громко, чтобы все слышали, спросил самозванца:

— И кто тебя выбрал, Тит?

— Общество, — мужичок обернулся и махнул рукой в толпу.

— Хорошо, — староста был невозмутим, — пусть поднимут руки те, что хочет, чтобы Тит был в волостном правлении?

Сразу взметнулся десяток рук на правом краю, это понятно, родичи кулака. А потом началось неожиданное. Тит смотрел в толпу, ловил взглядом взгляды других мужиков и громко говорил: — Васька, ты мне сколько должон? Затем, уже другому: — Павлик, с тебя сколько причитается? Обращался и к бабам: — Солошка, твому Миньке скоко рубликов в город дал?

Потом поднял руку и погрозил кулаком всей толпе: — Я всё вижу, каждого!

И люди начали поднимать руки, второй десяток, третий...

Петров наклонился к Иванову и спросил негромко: — Николай, у тебя деньги с собой есть?

— Есть, — ответил Иванов, заворожено глядя на поднимающийся лес рук.

Это ломало все планы. Вводить этого Тита в Правление было нельзя. Артель предполагалась трудовая, работать должны все, включая десантников из 21 века. Кроме, собственно, пахоты земли, есть ещё учёт, контроль, обеспечение — тоже работа, и нелёгкая.

А Тит Иванович Тюкин ни земли, ни хозяйства, ни труда не любил, он любил только деньги. Он землей занимался так себе, между прочим, не расширяя хозяйства, не увеличивая количества скота, лошадей, не распахивая земель. У него бизнес строился не на земле, не на хозяйстве, не на труде, а на капитале, которым он торговал, который раздавал в долг под проценты. Он пускал этот капитал в рост, и это называл "ворочать мозгами".

Ясно, что для развития его деятельности важно, чтобы крестьяне были бедны, нуждались, должны были обращаться к нему за ссудами. Но, не это главное. Главный вред от Тита Тюкина был в том, что он, сознательно или бессознательно, старался отвлечь крестьян от земли, от хозяйства, проповедуя, что "работа дураков любит", указывая на трудность земельного труда, на легкость отхожих промыслов, на выгодность заработков в городах, на производстве. Кулак, видимо, хотел бы, чтобы крестьяне не занимались землей, хозяйством — с зажиточного земельного мужика ему взять нечего, — чтобы они, забросив землю, пользуясь хозяйством только как подспорьем, основали свою жизнь на легких городских заработках. Такой быт крестьян был бы ему на руку, потому что они чаще нуждались бы в перехвате денег, и не имели бы той устойчивости, как земельные мужики. Молодые ребята жили бы по городам, старики и бабы, оставаясь в деревне, занимались бы хозяйством кое-как, рассчитывая на присылаемые молодежью деньги. Кулаку все это было бы на руку, потому что ему нужны люди денежные, но денег не берегущие, на хозяйство их не обращающие. Нужно платить подати — к кулаку, ребята из города пришлют — отдадим. И кулак может давать деньги совершенно безопасно, потому что, когда пришлют деньги, он уже тут как тут — "за тобой, брат, должок есть". За одолжение заплатят процент, да еще за уважение поработают денек-другой — как не уважить нужного человека, который вызволяет? А у него есть, где поработать — дает в долг деньги и помещикам, а те ему за процент либо лужок, либо лесу на избу, либо десятинку земли под лен, помещику это ничего не стоит, как мужику ничего не стоит поработать денек-другой.

Кулак всегда толкует о трудности и невыгодности земледельческого труда, он яркими красками рисует прелесть беззаботной жизни безземельного, ничем не связанного, человека, легкость заработков, и часто увлекает молодых людей, которые слушают его, бросают хозяйство и землю. А кулак только посмеивается: "работает дурак, а у меня должники все скосят, сожнут и в амбар положат". Никак нельзя было вводить такой вот "экземпляр" в волостное правление.

Когда Петров спросил Иванова про деньги, тот ответил утвердительно. В кармане лежали 10 тысяч, которые Николай взял с собой, чтобы при всех вложить в кассу "АКО" учредительный капитал.

Петров поднял руку, и рявкнул: — ТИХО!

Площадь замолкла.

— Сколько селяне тебе должны все вместе? — спросил Петров.

— Что-о? — разинул рот от удивления кулак, — кто ж это посчитает? Много!

— "Много" — это сколько? — не отступил Александр, — примерно? Сто рублей, двести?

— Сколько? — взвизгнул Тит, — да у меня только в деньгах роздано восемь сотен, да работой, поди, не меньше!

— Значит, тысяча шестьсот рублей? — гнул своё Петров.

— А ещё процент! — тон кулака был уже не такой уверенный.

— Николай, отсчитай этому джентльмену две тысячи, а то мне не нравится эта коррупция. Так нахально покупать голоса избирателей, это что-то нечто, такого даже в девяносто шестом году не было.

Иванов вынул из жилетки "котлету" купюр, перетянутую жёлтой резиночкой, и, на глазах у замершей площади, отсчитал двадцать сотенных билетов. Петров взял у него деньги, поднял их над головой и потряс:

— Отныне Гординская волость Титу ничего не должна! Все долги, произведённые до этого дня, отданы, — потом сунул деньги кулаку за пазуху: — Иди, дядя, восвояси, тебе здесь не рады!

Тит Тюкин ухватил деньги в кулак, слегка помедлил, и сошёл со ступенек в толпу, но перед этим плеснул на наших друзей таким ненавидящим взглядом, что всем стало не по себе.

А вот толпа взорвалась шквалом радости. Кричали, махали руками, напирали, пытаясь прикоснуться к новому волостному старшине и поблагодарить.

— Первое заседание Волостного правления начнётся через полчаса в трактире! — перекрикивая людской гомон, объявил Иванов.

Когда шли к таверне, Александр спросил Николая: — Что-то как-то очень резко всё получилось. Мы всё правильно делаем?

— Всё согласно "Положению", кроме кульбита с кулаком. В Правление вошли старосты всех наших сёл и деревень, и заседатели — толковые мужики. Их мы с Анисимычем заранее отобрали, оповестили и проинструктировали. Ну, и их выслушали, учли все мнения. Ещё должны у нас быть писарь и мытарь. С ними попозже разберёмся. По идее, этих гавриков должны прислать из уезда. Потом поеду, может и получится отбрехаться.

— Да, — протянул Александр, — чувствую, это Тит крепкий орешек. Надо его конкретно прощупать.

В кабаке уже был организован стол заседаний. И когда успели, не иначе, заранее всё было запланировано. Три стола составлены торцами, белая скатерть, лавки. Иванов уселся во главе стола, под образами. Акакий Анисимович сел с другой стороны. Остальные расселись, как получилось. Иерархия ещё не сложилась. Только Петров и Сидоров сели рядом с Ивановым.

Александр перехватил взгляд Николая и понял, что теперь его очередь развлекать народ.

Продолжение следует

12345

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓