Четвертый месяц зимы. Книга первая: Темный мастер

ЧЕТВЕРТЫЙ МЕСЯЦ ЗИМЫ

ГЛАВА ПЕРВАЯ, В КОТОРОЙ ПРОИСХОДИТ КРАЖА, А УБИЙЦУ ТЕРЗАЕТ ЛЮБОПЫТСТВО

ГЛАВА ВТОРАЯ, В КОТОРОЙ ОДИН СТАРИК ПЕРЕЖИВАЕТ МНОЖЕСТВО ПОТРЯСЕНИЙ, А ОГНЕЗОР БЛУЖДАЕТ УЛОЧКАМИ НОЧНОГО ГОРОДА.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, ГДЕ СТАРЫЙ МАСТЕР СЕТУЕТ НА СУДЬБУ, А РЕМИ ВСТРЕЧАЕТ ОПАСНОГО МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, В КОТОРОЙ ОГНЕЗОР ВЫНУЖДЕН ВЕРНУТЬСЯ К ТОМУ, С ЧЕГО НАЧАЛ, ЧТОБЫ НАЙТИ СЛЕД.

ГЛАВА ПЯТАЯ, ГДЕ ТЕМНОМУ МАСТЕРУ СУЛЯТ БОЛЬШОЕ БУДУЩЕЕ, ОН ЖЕ ТОРОПИТСЯ ПОКИНУТЬ СТОЛИЦУ.

ГЛАВА ШЕСТАЯ, ГДЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ МЕДАЛЬОН И ВЫЯСНЯЕТСЯ, ЗАЧЕМ ОН БЫЛ НУЖЕН ЛАЕ.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, ГДЕ СМЕРТЕЛЬНАЯ СХВАТКА — НЕ КОНЕЦ, А ТОЛЬКО НАЧАЛО.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, ГДЕ ВСЕ ПРОИСХОДИТ СОВСЕМ НЕ ТАК, КАК СЛЕДОВАЛО БЫ.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, В КОТОРОЙ УВЕРЕННОСТЬ БЕЛОГО МАСТЕРА ИДЕТ ПРАХОМ.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, ГДЕ РЕЧЬ ИДЕТ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО О ПРОШЛОМ.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, ГДЕ ОГНЕЗОР ИДЕТ НА СДЕЛКУ, А ЛАЯ, КАК НИ СТРАННО, ЗАНЯТА НАРЯДАМИ.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, ГДЕ ОГНЕЗОР ПОДХОДИТ К САМОМУ КРАЮ, А ЛАЯ НАЧИНАЕТ ЗАДАВАТЬ ВОПРОСЫ.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, В КОТОРОЙ ЧЕМ БОЛЬШЕ ЛАЯ УЗНАЕТ, ТЕМ ЛЮБОПЫТНЕЕ ЕЙ СТАНОВИТСЯ.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, В КОТОРОЙ ЕСТЬ ТОЛЬКО ОН И ОНА.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, ГДЕ СЛАВУ ВЕДУТ ПОДОЗРЕНИЯ, ОНА ЖЕ ВЕДЕТ ЗА СОБОЙ НЕПРИЯТНОСТИ.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, ГДЕ ОГНЕЗОР ЧУЕТ БЕДУ, А ЛАЯ ВИДИТ БЕЛОГО МАСТЕРА.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, ГДЕ ЛЕДОГОРА ЗАСТАЮТ ВРАСПЛОХ, А ЛАЯ РАЗМЫШЛЯЕТ О ЛЮДСКОМ И БОЖЕСТВЕННОМ.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, ГДЕ ЛАЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ, ОГНЕЗОР ЖЕ ОБРЕТАЕТ НАСТАВНИКА.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, В КОТОРОЙ ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, ГДЕ ПОВЕСТВУЕТСЯ О НАСТОЯЩЕМ СРАЖЕНИИ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, В КОТОРОЙ ОГНЕЗОР И ЛАЯ ПРОЩАЮТСЯ С АХАРАМИ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, ГДЕ ЕСТЬ ТОЛЬКО ГОРЫ И СНЕГ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ, ГДЕ СОВЕРШАЕТСЯ ЗАПРЕТНЫЙ РИТУАЛ, И ДВОЕ СТАНОВЯТСЯ ОДНИМ.

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ, В КОТОРОЙ ПРИХОДИТ ЧЕТВЕРТЫЙ МЕСЯЦ ЗИМЫ.

КНИГА I. ТЕМНЫЙ МАСТЕР

Легкий снежный пух запутался в ресницах, ласково коснулся щеки, холодной капелькой побежал к губам, все еще хранящим тепло его губ, смешался с тоненькой кровавой струйкой, застывающей в уголке рта. Снежные хлопья заплясали вокруг, наполняя собою весь мир. Опустились на кожу, выпивая нежно болезненный жар, пронзивший все естество, когда серебристая острая игла остановила сердце. Замерли в волосах, сплетаясь сверкающей ледяной паутинкой с темными локонами, сливаясь своею белизной с одинокой седой прядью.

Пальцы разжались, не в силах больше удержать его ладоней, и серое низкое небо с улетающим ввысь хороводом снежинок закружилось в угасающем сумраке зеленых глаз. Безысходное, темное небо, какое бывает лишь в последний, четвертый, месяц бесконечной северной зимы...

ГЛАВА ПЕРВАЯ, В КОТОРОЙ ПРОИСХОДИТ КРАЖА, А УБИЙЦУ ТЕРЗАЕТ ЛЮБОПЫТСТВО.

Охотник за тайнами — ремесло не из легких. Не всякому искателю приключений оно по плечу. Но уж если ты ловок да удачлив, умеешь изворачиваться да выкручиваться, проныривать и пролазить, способен, к тому же, постоять за себя, но главное — ноги унести, коли в том нужда, быстро да вовремя, то работенка эта как раз для тебя.

И пусть досужий обыватель отвернется ханжески и назовет тебя "вором", пусть презрительно скривит губы благородный лорд, пусть шлют громы и молнии на твою голову праведные чиновники да благоверные прихожане — рассмейся им всем в лицо. Ибо, если и вор ты, — то вор высочайшего класса, потому как добыча твоя не в кошельках да ларцах, не в сундуках зарытых, а в самых недрах людских душонок, в самых темных и грязных, скрытых и тайных их глубинах.

Тяжелые замки, свирепая охрана — четвероногая и двуногая, — ничто для тебя, коли истинный ты охотник. Блюстители порядка в бессилии перед тобою разведут руками, а насмешники и гонители твои первыми придут к тебе просить об услуге. И денежки в награду принесут немалые...

Ибо ничто не трогает и не пугает тебя, настоящего охотника. И одному только не приведите боги попасться на твоем пути.

Темному мастеру.

Убийце Гильдии, не знающему боли, страха или жалости. Тому, у кого нет лица, нет прошлого — лишь маска да черная одежда, лишь знаки имени, клеймящие пустую, проклятую душу.

Все знают: коли есть у тебя заклятый враг, и никакого золота за смерть его не жалко, — подавай прошение в Гильдию. И, если повезет, если выберут твою бумагу среди сотен, если деньги твои примут, — можешь спать спокойно. Уйти от темного мастера — дело неслыханное! А убить его — и подавно!

Если же случится такое — немалое возмещение спросит Гильдия с заказчика, и вряд ли у того во второй раз прошения слать охота возникнет...

Потому-то и удивлялась так Лая — одна из лучших (без ложной скромности!) охотников в Империи, — стоя над мертвым телом второго убийцы. Что ж там за тайна такая — в тяжелом прямоугольном пакете, замотанном в толстое черное полотно и накрепко веревкой обвязанном? Три ночи всего-то прошло, как она пакетик у замороченной охраны умыкнула, а уж второй человек Гильдии по душу ее прийти не постеснялся... Даже не знала Лая, чего сейчас было в ней больше — законного страха или совсем неуместного любопытства.

Но — хочешь дожить до счастливой старости — никогда не заглядывай в чужие секреты! Первое правило хорошего охотника. И уж его-то девушка усвоила давно и накрепко...

"Пусть лучше Реми с этим разбирается", — благоразумно и чуточку злорадно рассудила она, спеша убраться из зловонного, скользкого от помоев и крови переулка, пока кто-нибудь из местных обитателей не вылез на звуки недавней потасовки.

"Обычное дельце, ничего особенного!" — ярясь все больше, передразнивала Лая сочный баритон почтенного Реми — постоянного при ее темных делишках советника и посредника, — пока пробиралась городскими трущобами к небольшой, развалившейся от недосмотра часовенке. Там, под одной из плит алтаря ждал преспокойно ее пакет, издевательски завернутый поверх черной ткани в ярко-желтую бумагу да веселенькой тесемочкой сверху повязанный.

Вспоминалась девушке и охрана усиленная, и амулетики защитные всякие, от которых до сих пор голова болит, и замочки непростые — с ловушками да секретами. И ларец сам очень живо вспоминался, в особенности же — значки на нем странные, подозрительно смахивающие на те, что грудь ныне покойного ее соперника украшали... Ох, нехорошо это было! Чуяла Лая, что вляпалась...

Пакет был на месте, никуда, родимый, не делся, и ровно через час из городских ворот потихоньку вышла женщина в скромном храмовом одеянии, волоча за спиной тяжелую сумку, из которой терпко, почти неприятно, пахло целебными травами. Под взглядом грязного, страдающего похмельем привратника "монашка" вначале понурилась, но затем затопала вполне бодро, спеша к загородным домишкам, что сгрудились на узкой полоске земли между морем и городскими стенами.

Доблестному стражу у ворот пялиться ей вслед быстро наскучило — он только нос поморщил от резкого травяного запаха, перебившего даже его собственный, и вновь грустно уткнулся глазами в землю. "Храмовых" привратник уже насмотрелся: доходу с них никакого, зато проблем, если что, не оберешься. Купчихи и знать городская без них никак — все лето почтенные имперцы на прибережье торчат, телеса в целебных песках греют, а эти, в хламидах, им кремы для красоты носят да всякие снадобья.

Когда покосившиеся ворота Крама — грязного портового городишки — скрылись из виду, Лая сменила семенящий монашеский шаг на уверенную, быструю поступь. Вскоре безлюдная, пыльная дорога привела ее к обвалившейся каменной изгороди, а от нее — к порогу неказистого прибрежного дома. Стены его, кое-как слепленные из морского камня и дерева, утопали в дремучих ветвистых зарослях запущенного сада, а сквозь гравий дорожки давно уже пробивались сорняки.

В доме охотницу, похоже, ждали: не успела даже как следует забарабанить в дверь — а та уж отворилась, являя взору пожилую даму с отвисшими щеками и брезгливо сжатым ртом. Гостью впустила та без особой радости, но и Лая не стала раскланиваться. Не оглядываясь, взбежала наверх, остановившись лишь в знакомой комнатушке — грязной, заваленной вещами, заставленной тарелками со всяческой снедью прямо поверх брошенной с прошлого обеда немытой посуды. Здешнего хозяина и разглядишь-то не сразу — настолько сам он казался частью этого хлама: лысый, расплывшийся на всю ширину немаленького кресла старичок в неряшливом домашнем балахоне.

— А, Лая, девочка! — радостно прогудел он, вытер о полу своего балахона жирные руки, и будто попытался даже привстать навстречу. — Ну, как там наше маленькое дельце?

Лая молча вытащила из недр сумки пакет и шлепнула на стол перед толстяком, брезгливо сдвинув посуду.

— Дельце оказалось не таким уж и "маленьким", господин Реми! — многозначительно протянула она, скосившись на украшавший толстый палец драгоценный перстенек.

— Ну, в нашем деле всегда нелегко, уж тебе ли не знать, малышка? — понимающе вытянул толстые губы в ухмылке Реми. — Зато и награда очень достойная. В пределах оговоренного, конечно...

— О да! Нож темного мастера — как раз то, о чем мечтает каждая девушка! Не помню только, чтоб это оговаривалось...

Массивные подбородки толстяка встревожено колыхнулись, глазки остро и опасливо впились в охотницу.

— Особенно, когда уважаемых господ мастеров двое! — не без злорадства добавила она.

— Двое? — нахмурился Реми. — Два темных мастера? Давно уж о таком не слыхивал...

— Первый — в ту же ночь, а сегодня второй. Такое вот выдалось веселье!

— Но раз ты здесь, значит уже все в порядке? — перебил старик. — Сама подумай: кем должна быть обиженная сторона, чтобы позволить себе еще одного темного мастера! Расценочки в Гильдии ой-йой!

Лая вспомнила странные значки на ларце, но деликатно решила промолчать, сохраняя свое и стариковское спокойствие.

— Ничего, — уже совсем расслабившись, продолжал успокаивать ее и себя Реми, — пакет у нас, передам кому следует поскорее. Награду вдвойне получишь — и забудем обо всех несчастиях, как о сне дурном!

Уверенность толстяка несколько усыпила неприятные Лаины предчувствия. Потому и рассказывать обо всем случившемся принялась она легко, почти весело, как всегда у нее это было заведено.

Но только господин Реми, слушая, все сильнее хмурился, да все больше выпытывал:

— Выходит, усиленная охрана? Странная, на обычных стражей не похожая? И на фокусы твои не попалась? А ты подпаивала? соблазняла? заморачивала? глаз отводила, или как там это у тебя называется?

Лая в ответ только плечами пожимала: мол, что я тебе — первый день в охотниках?

— Да еще охранные амулеты сильные, какие в обычной лавке не купишь, — еще больше мрачнел он, — сундучок с тремя ловушками и замками хитрыми? И хватились в ту же ночь, подмену обнаружили? Не говорю уже о твоих двух гм...встречах... Да, о-очень любопытно, что же мы все-таки украли!

"И главное, у кого?" — добавляла про себя Лая. Подозревала она, что Реми этим вопросом тоже немало озабочен, но раз молчит — значит, что-то уже надумал и делиться не собирается. Ну и ладно! Она тоже зря болтать не будет!

Как завороженные, смотрели девушка и старик на пакет, борясь с растущим любопытством да искушением. Реми очнулся первым. Ткнув толстым пальцем в издевательские тесемочки, прорычал:

— Твоя работа? Остроумно! Еще бы карточку поздравительную прицепила... Все-то тебе шуточки, Насмешница!

Покряхтел недовольно себе под нос, прикладываясь к огромной пивной кружке да аппетитно зажевывая ее содержимое сочной конечностью какого-то местного морского жителя. Выдал примиряюще:

— Ладно, с передачей я сегодня же все улажу. Переночуешь пока у меня. Да тряпки эти монашеские сними — смотреть противно! Я все-таки заслужил немного уважения к своему чувству прекрасного!

Лая ухмыльнулась, кивнув красноречиво на грязный его балахон.

— На служанку мою становишься похожей, — проворчал в ответ толстяк. — В моем кабинете я одеваюсь, как мне угодно!

"Вот уж за сравнение спасибо!" — вспомнив бульдожью физиономию почтенной Канны, возмутилась Лая, не забыв весело хлопнуть на прощание дверью хозяйского кабинета.

Час спустя в окно отведенной ей комнатушки с любопытством наблюдала девушка за скрытой плащом человеческой фигурой, опасливо трусящей со знакомой ношей через сад. "Быстро же ты, господин Реми, управился! — думала с растущим опасением. — Видать, пакетика этого клиент с утра еще здесь дожидался, а ты мне про то ни слова! Ох, хитришь!".

История Лае нравилась все меньше. А тут еще поспешная возня у конюшен! Не иначе, как Реми, старый негодяй, решил убраться поскорее, а ее оставить на съедение. Ладно, его это дело. Каждый сам дрожит за свою шкуру — таково правило. Только вот и ей задерживаться совсем не обязательно. С принесенным ужином давно покончено, полученные в сегодняшней схватке ранения тщательно обработаны лечебным снадобьем, так что остается лишь одеться и выпрыгнуть через окошко в сад... Проклятье! Кто же додумался посадить здесь эту колючую гадость!

Наступающая тьма скрыла охотницу от посторонних глаз...

Той же ночью желтый пакет попал в руки заказчика, но не успел еще тот изучить его содержимое, как погиб — преждевременно и жестоко, а предмет, ставший причиной стольких несчастий, вернулся к своим законным владельцам. Господин Реми и его верная Канна в это время как раз въезжали в одну захудалую деревеньку далеко к северу от Крама, Лая же повстречалась с третьим убийцей...

* * *

— Семерых! Гильдия потеряла уже семерых! Это просто позор! И о чем только мастера думают? — говорил рыжий веснушчатый паренек собравшейся вокруг него группке подростков.

— А чего им думать, за них Гильдмастер думает, — съязвил приятель рыжего.

— ...И тот как назло захворал, — подхватил тот, но компания его не поддержала: наоборот, задергали, зашикали, испуганно отпрянули.

Мальчишка оглянулся, едва не подпрыгнув от неожиданности: за его спиной, на расстоянии шага, застыл высокий человек в темном дорожном плаще — мешковатом от въевшейся грязи, чересчур плотном для нынешней, жаркой и сухой, погоды. Широкий капюшон плаща был откинут, открывая испуганным ученическим взглядам молодое, почти мальчишеское лицо в обрамлении длинных светлых волос — лицо, обманчиво прекрасное, словно с храмовых светлых фресок, но с жесткой, неприятной усмешкой на безупречных губах.

Лицо, которое любой ученик предпочел бы встретить лишь на портрете в зале для парадных церемоний...

Не то чтобы стоявший перед ними молодой человек имел какое-то отношение к здешним ученическим проблемам. Но слишком уж страшная слава окружала его.

Рыжий побледнел.

Узкие синие глаза заставшего их врасплох юноши вцепились в незадачливых болтунов с неприкрытым, выжидающим интересом. И от этого странного, смущающего взгляда, бесцеремонного и проницательного одновременно, те мгновенно съежились, почти втянув головы в плечи.

— Высокий м-мастер Огнезор! — выдавил из себя рыжий. — С возв-вращением!

— Не болтать лишнего — золотое правило здешней жизни! — назидательно заметил тот, мгновенно нацелив свои пугающие глаза на мальчишку. — Вот вы, оболтусы, правил не знаете, и что теперь?

— Что? — заметно напрягся ученик.

— Придется мне, вместо заслуженного отдыха, искать дежурного наставника, чтоб доложить о вашем прискорбном поведении, — голос и взгляд юноши уже вовсю сочился насмешкой, но "оболтусы" не спешили расслабляться. — А вам теперь, — продолжал мастер, — голову ломать над достойной отговоркой! Тебе вот, рыжий, особенно: я тебя запомнил!

— Как прикажет господин высокий мастер! — уныло вздохнул рыжий, стараясь изобразить раскаяние.

— Ну-ну, — ничуть не поверил юноша.

И вдруг всякое веселье исчезло с его лица.

— Еще хоть слово о Гильдмастере услышу в подобном тоне, — холодно отчеканил он, — язык укорочу!

Ученическая стайка дрогнула, синхронно зажимая ладонями любящие поболтать рты.

— Как прикажет господин высокий мастер, — с трудом удержавшись от того же жеста, тихо, но твердо повторил рыжий, не в силах все же поднять глаз.

Потому и не увидел он, как дернулись напоследок губы мастера в довольной усмешке, — услышал только (или показалось?) негромкое хмыканье, когда тот уже шагал неторопливо к длинной лестнице на верхние этажи, в роскошный, ученикам недоступный мир.

— И надо же было нам именно ему попасться! — нарушив повисшее было молчание, с досадой зашипел рыжий.

— Я слышал, живых после него не остается, — понижая голос до шепота, встрял незадачливый его приятель. — А тебя вот, Огнеглав, запомнил...

— Заткнись! — зло перебил тот. — Врут половину! Я сам подмастерью Ледославу байки сочинять помогал!..

— И все-таки жуткий он, — обозвалась тоненькая сероглазая девчушка, все время прятавшаяся рыжему за спину. — Красивый, конечно, как и говорят. Но страшный...

Старший подмастерье Слава, не знай она Огнезора так давно, с мнением своей ученицы, наверное, согласилась бы: уж слишком ярким представлялось, даже для тщеславной ее души, завораживающее Огнезорово сияние. И дело здесь было даже не в удивительных чертах лица его, не в глазах его странных — то холодно-серых, то бесконечно-синих, не в упоительной игре тонких пальцев с острым, смерть несущим, лезвием, не в улыбке, умеющей быть такой чарующей. Не столько внешним блеском поражал он неприметную, по-мальчишески худощавую, да еще и стриженную совсем коротко девушку, сколько непревзойденным талантом своим, неизменным во всем успехом. Про таких говорят, что одной они с Первым Богом крови, что подарено всего им щедро, и идти им дорогой величия, но и боли нескончаемой, ибо любит их Первый Бог, как детей своих, и ненавидит так же... Давно, еще в пору своего ученичества, исходила за все это Слава на Огнезора злой черной завистью, теперь же восхищалась им безгранично и любить была готова до безумия.

Но казалось, что ему это все равно, будто и не было в загадочном Огнезоровом мире ни зависти тщеславной, ни любви уж тем более — одна только ледяная безупречность, да смерть еще, давно уж ставшая обыденной...

От этого-то безразличия и решилась однажды Слава: пришла да призналась во всем. Прямо говорила, без смущения, почти холодно, словно чувство ее забавной подопытной зверушкой было, предложенной пытливому глазу собрата-ученого.

Огнезор не выказал удивления, лишь досадливо нахмурился. "Я не доложу об этом, потому что ты мой друг, — ответил, даже не взглянув на нее. — Но...ты ведь знаешь правила?". Слава знала. И подобной реакции ничуть не расстроилась. Наоборот, ей легче даже стало, будто часть ее греха Огнезор на себя взял. С тех пор редкие их совместные ночи — невольная дань извечным инстинктам и одиночеству — навсегда ушли в прошлое. Вот только то, что он невзначай дружбой назвал, осталось. По крайней мере, очень хотелось Славе в это верить...

Потому-то, прослышав о возвращении мастера, она без долгих колебаний свернула в Южное крыло большого Общего Дома Гильдии, где находились три его комнаты. По лестнице девушка почти взлетела, вызвав потаенные смешки у пары встречных подмастерьев. У тяжелой двери Огнезоровой комнаты застыла на минуту — затем легко, но решительно постучала костяшками пальцев. Впрочем, стук был скорее данью вежливости.

— Заходи, Слава, — немедленно откликнулся из-за двери знакомый голос. Хозяин здешнего жилища всегда знал, когда и кто приходит...

Обнаружился он в мягком кресле у незажженного камина: ноги вытянуты на холодную решетку, голова устало откинута, глаза закрыты. Дорожные сапоги, плащ и куртка валяются грязной грудой на полу, угрожая белоснежной чистоте длинного коврового ворса.

На гостью Огнезор даже не взглянул.

— И как тебе удается всегда знать, кто за дверью? — притворно возмутилась девушка.

— Бесполезно объяснять. Может, и сама поймешь со временем... Ты что-то хотела?

Он выглядел раздраженным, неприветливым, и явно не хотел никого видеть, но когда это Слава считалась с чьими-то желаниями, кроме собственных?

— Вот, забежала поздороваться, узнать, как твое задание, — нависая над его креслом, ласково пропела она.

Огнезор поморщился.

— Ну да, зачем я спрашиваю... Не давать мне покоя — это твое призвание, маленькая злючка...

— Еще бы! — ослепительно улыбнулась она.

Смотрящие на девушку синие глаза тоже постепенно загорались смехом.

— Садись, раз пришла. Ты и правда хотела спросить о задании?

— Зачем? — искренне удивилась Слава. — Ты здесь — значит "великий мятежник" Парга остался гнить в землях Южного континента. Сложно было?

— Скорее, изнурительно, — пожаловался Огнезор. — Месяц в море и почти три — в болотах да лесных дебрях. Солдат Парги скосило лихорадкой уже на вторую неделю. Когда я нагнал их, от всей сотни в живых осталось две трети. Увязался за ними, как обычно, потихоньку убирая отставших. Парга с личной дружиной огрызался дольше всех. Сволочь! Прикрывался чужими спинами до последнего. Вылез бы раньше — сохранил бы людей...

— Подумаешь, наемники! — презрительно скривилась подмастерье. — Толку от них...

— Завидую я иногда твоему цинизму...

— Ты просто устал, вот и думаешь о глупостях, — она осторожно придвинулась к юноше, коснулась его висков, мягко пробежалась пальцами.

Славе вовсе не хотелось продолжать этот давний, бессмысленный спор.

— Вспомни лучше, сколько ты не спал, Огнезор. Две ночи? Три?

— Да все в порядке, — досадливо вывернулся он из-под ее рук. Резко встал — будто стряхнул с себя слабость, сразу преобразившись. — Лучше скажи мне, о чем толкуют ученики в коридорах Общего Дома? Что случилось, пока меня не было?

— Вот зачем тебе сразу в это лезть! Отдохнул бы с дороги...

— Говори сейчас!

— Ладно, как хочешь! Месяц назад охотница за тайнами украла Малую Книгу Гильдии. Доволен?

На лице Огнезора отразилось изумление, сменившееся неподдельным интересом и... предвкушением?

"Так и знала! — помрачнела Слава. — Когда это он пропускал что-то настолько... интересное? Не зря говорили, что Совет с этим приказом только его и дожидается".

— Уж не знаю, как ей это удалось, — сердито заговорила она. — Мастера возвращали книгу после ежегодной сверки из провинций в столицу, но сюда ее так и не довезли: исчезла из гостиницы в Краме. Уже потом выяснилось, кто украл и для кого. Саму книгу вернули дня через четыре, нашлась у одного придворного лорда, не помню имени... Да и не нужно ему больше имя, разве что на надгробии написать... А вот охотница жива: семерых наших людей, зараза, на тот свет отправила!

— О! — восхитился Огнезор. — Так, и что мы знаем о воровке?

По тому, как подобрался он, пружинисто зашагав по комнате, как засветился его взгляд, Слава поняла: дела этого высокий мастер точно не оставит.

— Практически ничего, — уныло вздохнула она, стараясь убедить себя, что довольная Огнезорова ухмылка, блеснувшая при этом ответе, ей просто привиделась. — В гостинице вспоминают девушку лет двадцати — двадцати пяти, вот только точного портрета ее никто дать не может, даже с помощью наших мастеров памяти. Покойному лорду посредником (небезызвестным в определенных кругах Реми) обещана была некто "Лая".

— Лая? — еще больше восхитился Огнезор.

— Ну, Лая, что такого-то? — не выдержав, рассердилась девушка.

— О-о, Слава, почаще бы тебе надо выходить за школьные стены! — поддразнил ее мастер. Задумался на минуту, что-то припоминая, затем напевно продекламировал:

Жирдяй-купец и лорд-наглец

От страха замирают,

Над золотишком над своим,

Когда смеется Лая...

— Неужто, об этой Лае идет речь? — тут же выразил сомнение. — До сих пор я считал, что это скорее плод народного воображения, чем живой человек. Слишком уж много подвигов ей приписывают.

— Надеюсь, этот "подвиг" будет последним, — зло заметила Слава. — Тело седьмого мастера, кстати, она оставила прямо под стенами Приемного Покоя Гильдии здесь, в столице. Такое явное издевательство не может остаться безнаказанным! О нас уже куплеты поют на улицах!

К ее негодованию, Огнезор выдал что-то, подозрительно напоминающее смешок:

— Да уж, это шутка, достойная той славы, что идет о ней! Не старше нас с тобой, а уже какое в простонародье признание! Кто же из наших мастеров, интересно, такой талант прохлопал? Пригодилась бы она Гильдии!

Явный восторг от неизвестной этой девушки так раздосадовал Славу, что она тут же решила неприятную тему закрыть при первой же возможности. Но не так-то просто увильнуть от Огнезора: уже через пару минут поймала себя подмастерье на том, что оживленно выкладывает все известные ей подробности ненавистной истории.

— По свежему следу, — говорила она, — воровку в ту же ночь вычислили. Незнакомка, что вертелась вокруг, у охраны еще раньше вызывала подозрение; потом ту же барышню "припомнили" не без нашей помощи гостиничные девицы, хозяин соседней таверны и одного из дешевых постоялых дворов Крама, где ее поймал один из людей, сопровождавших книгу. Подмастерье, кажется. Дурак мальчишка! Думал, если у него способности Разума почти тройка и талант к выслеживанию, то это компенсирует весьма средние боевые навыки... В общем, после первой победы охотница расслабилась, видно, не ожидая больше преследования, так что выследить опять ее несложно было. На этот раз за дело взялись двое местных. Тело первого их них нашли в припортовых трущобах, в одном из переулков. У сторожа с кладбища неподалеку вытащили образ женщины в монашеском балахоне, выходящей из заброшенной часовни (бедняга так перепугался этому проявлению, что к приходу мастеров уже был в стельку пьян). В памяти привратника тоже смутно отпечаталась какая-то монашка, идущая в пригород. Третий убийца нашел ее там. После и его смерти поднялись все, кто был тогда в Краме, прочесали городские окрестности. В результате — еще три трупа. Итого шесть. Ну и последний, седьмой, — в столице. После этого след пропал окончательно. А позже говорили...

Когда все факты, что Слава об этом деле знала, закончились, она как-то для себя незаметно и при активном собеседника поощрении перешла ко всяким сплетням да россказням, которыми происшествие уже обрасти успело, а там — и к желчным замечаниям о некоторых особенно отличившихся "умельцах" из Гильдии. Поистине, Огнезор мог разговорить кого угодно!

Вот так и затянулась их беседа до поздней ночи, и не смог ее прервать ни мальчишка-ученик, принесший скромный ужин да немедленно отправленный с запиской в Архив Гильдии за всеми имеющимися о Лае сведениями, ни быстро подступающий к окнам сумрак. И лишь когда Огнезор заметил, как слипаются глаза у его собеседницы, позволил, наконец, ей уйти.

— Сам охотницей займешься? — уже зная ответ, спросила напоследок подмастерье.

Юноша лишь многозначительно ухмыльнулся, закрывая за ней дверь.

— Все ясно, — мрачно выдохнула Слава и побрела к себе, вглядываясь в пустые ночные коридоры в тщетной надежде сорвать злость на попавшемся под руку дежурном.

Очень удивилась бы девушка, так близко в свое время столкнувшаяся с привычным Огнезоровым безразличием ко всему, кроме дел Гильдии, знай она, какие сны одолевали мастера той ночью.

А виделось ему, как и всегда после долгого бессонья, слепящее мелькание весенних пятен солнца на ледяной, вскипающей на камешках, воде мелкой горной речушки. И слышалось веселое журчание да легким колокольчиком звенящий, смутно знакомый девичий смех. И сам он виделся — пятнадцатилетний мальчишка, замерзший и растрепанный, тонущий безнадежно в сиянии больших зеленых глаз, дрожащий от касания травой болотной пахнущих ладоней и чьих-то теплых, мягких губ... Лица вот только он никак не мог увидеть, сколько ни старался.

Сон появился год назад. И понимал Огнезор, что это прорываются через поставленный мастерами Гильдии заслон его прошлые воспоминания — из того неизвестного времени, когда он носил совсем другое имя и еще чувствовал, как и все, при ранениях боль (ни того, ни другого сейчас он уже не помнил). И знал он, что должен сообщить немедленно о проявившейся памяти кому следует — чтоб навсегда закрыть ей доступ в свое сознание, сохранив привычное, необходимое убийце равновесие. Знать то он знал, но упорно искал отговорки — ни к кому не шел и ничего не делал. Потому что в глубине души хотел видеть этот сон снова и снова: чтоб упиваться им, заполнив отупляющую пустоту внутри, чтоб просыпаться по утрам с дурацкой улыбкой, вроде сегодняшней.

История с охотницей пробудила в нем острое любопытство, почти азарт. Не было здесь ничего общего ни с лордами-интриганами в их укрепленных, охраняемых замках, ни с мятежными генералами с их крохотными, но вооруженными до зубов и злыми от безысходности армиями. Ничего общего с обычной грязной, изнуряющей, кровавой рутиной.

Зато была загадка, дразнящее обещание хитрой игры, равного, нелегкого поединка, в котором, возможно, не он даже будет победителем...

Приказ на охотницу принесли рано утром — аккуратно, дотошно оформленный, со всеми печатями и датой двухнедельной давности. Сразу видно, заждались здесь высокого мастера! С прошением даже по этому делу обращаться не пришлось. При виде плотной, с вензелями бумаги не смог Огнезор сдержать язвительной усмешки.

К приказу прилагалась смехотворно тоненькая книжица с описанием обстоятельств кражи да материалами на охотницу. А вскоре подоспел и вчерашний ученик со стопкой коряво исписанных листков из Архивов — всю ночь бедняга там просидел, что ли? В их изучение юноша погрузился с удовольствием. Через час он уже знал с полсотни забавнейших историй с Лаиным участием, безнадежно проигнорировав завтрак и три настойчивых приглашения на беседу от других мастеров. Через два, отбросив откровенные нелепицы, отобрал из этих историй все наиболее вероятное и полезное, тщательно создавая в своем сознании образ предстоящей соперницы. К полудню Огнезорово восхищение Насмешницей переросло почти во влюбленность, так что он даже начал подумывать отказаться от приказа (в конце-концов, кто-то, кто так отчаянно борется за свою жизнь, вполне имеет на нее право!), но вспомнил затем, что именно она украла, и тут же погасил в себе всякую благожелательность. Ибо человек, способный стащить у Гильдии одну из самых тайных ее вещей, просто не имеет права на существование.

— Прости, Лая, но чтобы жить, тебе придется и со мной справиться, — мрачно заметил он тоненькой книжице с "делом", отодвинув на этом все размышления об исходе его новой "охоты" собственно до момента этого исхода.

Когда гонг созывал учеников к обеду, и с постным выражением лица да подносом, полным всяческой снеди, к нему вошла Слава, юноша, погруженный в изучение бумаг, даже не поднял глаз.

— Ты совершенно забыл о еде, — укоризненно заметила она, сгребая в кучу разбросанные на столе листки, чтоб освободить место для подноса.

— Я получил приказ на Насмешницу, — довольно сообщил мастер.

— Кто бы сомневался! — не сдержала девушка ядовитого фырканья. — Опять идешь по следу?

— Все лучше, чем сидеть на месте, и глупеть от скуки, — отмахнулся от ее сарказма Огнезор. — К тому же, это совершенно особый случай. Вот посмотри!

Он стал показывать ей свои выписки, пичкая фрагментами историй, дурацкими песенками вперемешку с цитатами из прежнего расследования. Слава была непроницаема. Она сохраняла на лице каменное выражение и лишь недоуменно пожимала плечами в каждой вопросительной паузе из его тирады.

— Расскажи толком, ты нашел что-то интересное? — перебила, наконец, раздраженно.

— Еще бы! История эта с самого начала вызывала у меня множество вопросов. Например, зачем Лая задержалась в Краме на целых три или четыре дня? Почему кружила на месте, не слишком даже скрываясь? Не верится как-то, что человек, способный выкрасть Книгу у Гильдии, может так вести себя просто из беспечности!

— И почему? — переспросила Слава.

— Думаю, она ждала от кого-то весточку. А, поскольку, Книга, как мы знаем, была передана заказчику, разумно предположить, что этим "кто-то" был ее посредник. Охотники никогда не действуют напрямую. А если так, то и в пригород она к посреднику выбиралась — оттуда ведь дорога только в море или назад к городским воротам... Потому и стал мне интересен еще вчера тобою упомянутый Реми. Следующий вопрос: что мы знаем о загадочной этой личности, и куда она подевалась? В этом смешном отчете, — он указал Славе на тонкую черную книжицу, — о почтенном господине Реми неизвестного происхождения и рода деятельности всего две строчки: "Полезный человек при Императорском дворе, по ходатайству высоких чиновников преследование вестись не будет. В просьбе о прямом, принудительном взаимодействии отказано".

— Чего удивляться-то? — покосилась на книжицу девушка. — Скользкий господин со связями всегда с имперскими бумагомарателями договориться сможет! Если, конечно, на него связей посильнее не найдется...

Она со значением посмотрела на Огнезора, но тот лишь отрицательно покачал головой.

— Рано мне еще открыто влезать в свару Домов и Гильдии. Сейчас роль мелкого лорда при дворе куда полезнее, — брови его недовольно сдвинулись, пальцы затеребили книжицу, загибая-разгибая уголок кожаной обложки. — Хотя то, что этот Реми знает, очень пригодилось бы — ведь он к охотнице единственная ниточка! Надо бы, конечно, его поспрашивать. Кто эта Лая, куда могла направиться, что ей в столице понадобилось? Ведь не сунулась бы она сюда только ради шуточки с трупом под нашими окнами! А самое интересное, почему же все-таки мастера, что работали с памятью свидетелей, не смогли ни у кого выудить ее точного портрета? А ведь видели ее — вплотную и многие!

Слава могла только еще раз пожать плечами. История охотницы, и без того запутанная, в изложении Огнезора начинала выглядеть почти сверхъестественно.

— Это все, и правда, странно, — словно отвечая ее мыслям, спокойно продолжал мастер. — Но, с другой стороны, вполне согласуется с байками о Насмешнице, что ходят среди городской черни. А отсюда, по-моему, следует, что не все в них вранье, и что наша охотница действительно обладает некоторыми, скажем так, "талантами". Умением становиться незаметной даже в самых людных местах. Способностью очаровывать и внушать кому угодно дружелюбие. Талантом не оставлять по себе воспоминаний, наконец. Ничего не напоминает?

— Самые распространенные психические воздействия, — недоверчиво хмыкнула Слава. — Прости, Огнезор, но уж это никак не возможно! Такие вещи нельзя освоить самостоятельно, это я говорю тебе как учитель мастерству Разума. Да ты и сам знаешь — вспомни свои первые уроки!

— Невозможно? Как же быть тогда с амулетами, Слава? И сундук, и книга были утыканы ними, но ни один не сработал!

— Умелые воришки — не такая уж редкость, — уже не столь уверенно буркнула девушка.

— Только не тогда, когда амулеты лучшие мастера Гильдии заряжали! — отрезал он. — Сама охотница, конечно, обучиться не смогла бы. Но ведь не всех же людей с даром собрала в себя Гильдия! Я слышал, например, что есть некоторые племена на Северном континенте...

— Это же просто выдумки! — фыркнула Слава.

— Такие же выдумки, как сама Лая-Насмешница? — Огнезор сгреб небрежно со стола пачку одинаковых листков, помахал ими у собеседницы перед глазами. — Взгляни-ка сюда! Здесь сто пятьдесят восемь прошений на ее устранение только за последние пять лет! И пусть до сих пор не было ничего настолько серьезного, чтобы Гильдия сочла необходимым вмешаться, но подписи под некоторыми из этих бумажек весьма впечатляют! Чересчур для вымышленного персонажа народных баек, ты не находишь?

Слава растерялась. Коряво исписанные бумажки-прошения насмешливо пялились на нее всеми ста пятьюдесятью восьмью своими подписями. Огнезор же, наоборот, вообще не смотрел в ее сторону — опять пружинил легкими шагами по комнате, думая о "своей" феноменальной охотнице и совсем забыв об остывающих на подносе обеденных лакомствах. Славе почему-то за них и за себя стало обидно.

"Чтоб он тебя скорее выследил!" — пожелала она в сердцах неизвестной воровке, злорадно представляя себе перечеркнутый красным лист исполненного приказа. Один цветной чернильный крест — одна жизнь, еще один возмутитель имперского спокойствия. И, может, скорее настанет день, когда высокому мастеру Огнезору не надо будет ни за кем гнаться. Может, обратит он тогда и на нее, Славу, высокомерное свое внимание...

— Эй, Слава, — будто в насмешку прозвучали рядом его слова. — Думаю, все же стоит начать с этого Реми. Я отправляюсь сегодня же!

ГЛАВА ВТОРАЯ, В КОТОРОЙ ОДИН СТАРИК ПЕРЕЖИВАЕТ МНОЖЕСТВО ПОТРЯСЕНИЙ, А ОГНЕЗОР БЛУЖДАЕТ УЛОЧКАМИ НОЧНОГО ГОРОДА.

Долголетие — удовольствие сомнительное. Особенно, если в молодости городскому уюту ты предпочитал все радости жизни, полной приключений: ночевки под проливным дождем и в болотной сырости, падения с деревьев и скал, нестерпимый зной, обмораживающий холод, укусы насекомых и тварей покрупнее, не говоря уже о стрелах, кинжалах и ядах. Но вот по какой-то нелепой случайности все эти неприятности не причинили тебе немедленного и вполне заслуженного вреда. Считаешь, тебе повезло? Бессонница, ломота и боль, десяток болезней, половину из которых затрудняются определить лекари, старые раны... Добавь сюда одиночество в сочетании с невыносимой скукой — и получишь полную картину справедливого возмездия за все твои выходки, которое приносит старость.

Такие невеселые мысли одолевали старика Сенара — бывшего охотника за тайнами, а ныне — образцового столичного жителя. Была полночь, а он все еще кряхтел и вертелся в своей постели, напрасно пытаясь прогнать бессонницу. Вдруг черная тень в углу комнаты привлекла его внимание. Старик даже встал и протер глаза: тень не исчезла, наоборот — приблизилась и обрела контуры человеческой фигуры.

— Темный мастер! — удивленно воскликнул Сенар. — Давно люди из Гильдии не навещали мое скромное обиталище.

— Значит ли это, Сенар, что ты забыл о той маленькой услуге, что оказала тебе Гильдия, и о долге перед ней? — голос был на удивление молодой и — что уж вовсе не вязалось со зловещими темными очертаниями — завораживающе-приятный.

Человек теперь уже стоял у самой кровати, и старик мог видеть в тусклом лунном свете его скрытую дорогим тяжелым плащом фигуру, длинные светлые волосы, выбивающиеся из-под капюшона, и легкое мерцание двух массивных, закрывающих всю фалангу, перстней на тонких, почти девических, пальцах. Лицо незнакомца скрывала маска, так что рассмотреть можно было лишь подбородок, сомкнутые губы да светлую полоску кожи на лбу.

"Мальчишка и франт, — мысленно удивился Сенар. — Ему бы дамочек богатых охмурять, а не с гильдийными делами путаться". Вслух же он с некоторой долей осторожности сказал:

— Я-то помню обо всех своих долгах, но не слишком ли ты молод, чтобы напоминать мне о них?

Пришельца, однако, замечание старика ничуть не смутило.

— Тебя интересуют знаки моего ранга? — спокойно спросил он.

— Я могу давать информацию лишь мастерам Гильдии, таков был наш уговор, — как бы извиняясь за грубость, пояснил Сенар. Незнакомец в ответ только молча кивнул. А затем зажег свечу на прикроватном столике одним лишь касанием пальцев. Старик недоуменно уставился на мерцающий огонек: хоть и повидал он на своем веку немало темных мастеров, но о таком фокусе раньше не слыхивал. Недоумение его сменилось крайним удивлением, когда ночной гость отвернул правую манжету своей рубашки и показал вышитую с обратной ее стороны густую вязь символов.

— Высокий мастер Огнезор! — выдохнул он. — Я много слышал о тебе, но...

— Не думал, что я так молод? Гильдия нашивает знаки отличия не за возраст, Сенар. Но хватит обо мне. Я здесь по делу.

Старик уселся на кровати поудобнее и приготовился слушать. Как ни странно, но вид он при этом приобрел весьма деловитый, несмотря на одеяло, накинутое на тощие плечи для пущего приличия, и ночной колпак.

— В свое время ты показал себя, как человек весьма осведомленный, — начал Огнезор. — Так ли это до сих пор?

— Я, конечно, уже не столь хорош, как раньше, но еще не все связи растерял, — ответил Сенар не без гордости.

— Вот и отлично, — невозмутимо продолжал ночной гость. — Меня интересует некто господин Реми. Слышал о таком?

— Ну, кто же не слышал о старике Реми! Он фигура весьма известная! Весь императорский двор свои сомнительные делишки через него обделывает. А что конкретно тебе хотелось бы узнать?

— Все, что возможно: кто он, откуда, с чем и с кем имеет дело, какие охотники на него работают, а главное — где его найти. Очень хотелось бы пообщаться лично.

Последнее было сказано таким тоном, что Сенар понял — не повезло старику Реми. Но жалости к старому проныре он не испытывал, к тому же своя шкура, хоть и не менее старая, все же была дороже. А потому и выложил он темному мастеру все, что знал, хотя знал, как оказалось, очень немного.

— Откуда он и где его главное логово, — говорил Сенар, — этого тебе, высокий мастер, никто, кроме самого Реми, не скажет. Хитер старый змей и осторожен. А всяких домов и домиков у него по всей Империи хватает — чуть ли не в каждом городе: понаделал там приемных на манер Гильдии. Охотник-то из него был неважный, а вот посредник при их делах вышел отменный, так что людей своих он обычно не обижает и не выдает. Наоборот, помогает им при всяком случае. И тайну клиента бережет — не подкопаешься. Ему-то совсем не интересно, у кого и что именно его охотники воруют: сам не любопытствует и им не советует. Зато и деньги берет с заказчика немалые. Правда, не за всякое дело берется, но уж как он выбирает, за что взяться, а за что — не стоит, чтоб в неприятности не влезть, — этого я тебе тоже сказать не могу. Наверное, на свое чутье полагается. Где он сейчас, я, конечно, не знаю. Но вот встретиться с ним могу помочь: пущу слушок через старых знакомых, будто справлялся о нем один богатый клиент, а там он и сам на тебя выйдет.

— Что ж, идея неплохая, — одобрил темный мастер. — Только учти, времени у меня мало.

— Вести быстро находят людей нашего ремесла, — криво усмехнулся Сенар.

— Вот как? — протянул Огнезор, как бы решая, что эту мысль стоит запомнить. — В таком случае я буду ждать вестей в течение недели. Найдешь меня в Краме, в "Королевском заезде".

На этом ночной гость предпочел разговор окончить, мягко скользнув к окну, через которое, похоже, и вошел. Но старика Сенара после упоминания Крама одолело такое любопытство, что он, не сдержавшись, воскликнул:

— Так это правда, что в Краме охотник украл нечто очень важное у самой Гильдии!

Шш-ш-урх! Черная тень нависла над стариком, тонкие пальцы больно сжали дряблый подбородок, из перстней с сухим щелчком выскочили тонкие лезвия, слегка оцарапав кожу. Сенар опасливо скосил на них взгляд.

— Очень не советую проявлять лишнее любопытство в подобных вопросах, — угрожающе прошипел Огнезор. И через миг уже растворился в темноте за окном.

"Когти выпустил, кошак", — растерянно подумал старик.

Затем пришел запоздалый страх, кожу пробрал озноб. Сенар втянул голову в плечи и зарылся поглубже в одеяло. Остаток ночи он просидел, неподвижно уставившись на догоревшую свечу.

* * *

Крам к северо-востоку от Небесного города, имперской столицы, испокон веков был грязным портовым поселеньецем, неуютным и никчемным, — но с очень выгодным местоположением на главном имперском тракте. Любой, кто хотел из столицы попасть на роскошные восточные курорты, или отправиться в бедные Северные провинции, или, сев на третьесортный корабль, пуститься покорять малонаселенный Южный континент, должен был проехать через здешние ворота. Потому-то и стекались в Крам богатые столичные оболтусы, важные торговцы, обнищавшие крестьяне и просто головорезы всех мастей. Слава о городке шла недобрая, так что не ясно было, как Император вообще терпит такую мерзость под самым боком у своей столицы. Но как-то так получалось, что, сколько ни метали громы и молнии высокие чиновники и благочестивые проповедники в адрес беспутного поселения, сколько ни палили его пожары и ни затапливали океанские пучины, — а городишко все жил, и даже вполне процветал. Кипела жизнь на загаженных его улочках, весело переругивались матросы и грузчики в порту, шумели переполненные трактиры и гостиницы, толпились путники у всех трех городских въездов.

Вот и сегодня, несмотря на вечернее время, у юго-западных, или "столичных", как прозывают местные, ворот было людно. Потому и пришлось Огнезору придержать коня, чему он вскоре только обрадовался: у самой городской стены, привалившись к нагретому за день камню, мирно беседовал с каким-то нищим оборванцем Сенар собственной персоной.

— Проклятый старикан! — неслышно прошипел юноша. — Лично выслужиться решил, или, наоборот, вынюхивает?

Возможность столкнуться с этим господином нос к носу никак не радовала: очень уж примечательна внешность у молодого всадника, даже для обычных глаз — не то, что для цепкого взгляда бывшего охотника! Запомнит, сволочь, — и, наверняка, узнает! А что с ним делать потом? Убивать, как по правилам положено? Пощадить, как ценного осведомителя? Так он ведь не только Гильдии "помогает"...

Раскроешься вот так один раз — а потом следующие десять лет расхлебывать...

Въезжать в город при полном параде — в маске, форме и со всеми регалиями Гильдии — Огнезору тем более не улыбалось: и трех часов не пройдет, как об этом уже весь Крам судачить будет. А Реми не дурак — туда, где Гильдия зашевелилась, не сунется...

Нагнать Сенара, что ли? Пока он этого не ждет?

Очень уж не любил мастер работать на чужих условиях...

Не долго думая, он свернул с дороги, спешился, поманив за собой сидевшего у обочины мальчишку.

— Ну, чего надо? — нахально уставился тот. И неохотно добавил, похоже, оценив далеко не бедный вид незнакомца, — ...господин?

Огнезор ловко извлек из кошеля золотую монетку, задумчиво поиграл ею перед враз загоревшимися глазами малолетнего проходимца.

— Коня моего отведешь? В "Королевский заезд"?

Монетка, блеснув, перелетела мальчишке в ладонь. Тот с оскорбительной ухмылкой попробовал ее на зуб и, прищурившись, спросил:

— А не боишься, господин, что лошадка того...не дойдет?

— Можешь, конечно, рискнуть, — послал ему Огнезор многообещающе-грозную усмешку, снимая с коня свои вещи и передавая поводья.

И хотя ответный — кристально-честный — мальчишкин взгляд лишь утверждал в подозрении, что уж этот непременно "рискнет", мастер лишь махнул ему рукой: иди мол поскорее!..

Коня, конечно, жалко было. Но беседа с Сенаром сейчас важнее... И потом, кто сказал, что юному проходимцу так просто удастся исчезнуть?

Когда мальчишка скрылся из виду, Огнезор достал из заплечного мешка темный плащ с капюшоном, накинул его так, что в сгущающихся сумерках его лица не стало видно, и, слившись с уныло бредущими у обочины пешими путниками, спокойно направился к воротам.

Сенар как раз распрощался с оборванцем и, по всему, намеревался отправиться в город на поиски ночлега. На быстро темнеющие улочки он ступал с явным опасением, стараясь держаться кучки прохожих, все более редеющей. Наконец, старик свернул в мрачного вида переулок, нервно огляделся, — и поспешно, но с видимым облегчением, зашагал навстречу огням постоялого двора, гостеприимно сияющим впереди. Он уже прошел полпути, когда на плечо ему легла рука с поблескивающим в приближающемся свете перстнем, и знакомый молодой голос произнес:

— Приветствую тебя, Сенар!

Старик дернулся, его пальцы сами собой сложились в знак против злых духов, что, похоже, неожиданного спутника весьма позабавило.

— И тебе привет, высокий мастер, — хрипло ответил Сенар, совладав с испугом. Теперь он с любопытством косился на фигуру в темном плаще, безуспешно пытаясь разглядеть лицо под капюшоном.

Огнезор, как ни в чем не бывало, продолжал вышагивать рядом, даже не потрудясь убрать руку с плеча спутника. Со стороны они напоминали парочку подгулявших приятелей. Переулок был почти позади, окна постоялого двора светились у них над головой, оставалось только обогнуть длинную глухую изгородь, чтобы попасть ко входу.

— Не дергайся, Сенар, — наконец произнес юноша. — За тобой тут очень интересные ребята увязались, еще от ворот. Мое появление их, правда, озадачило. Так что тебе же лучше со мной пока не расставаться. Тем более, и поговорить есть о чем! Как там наше дельце, кстати?

Сенар открыл было рот, чтоб ответить, как вдруг сзади послышались весьма характерные звуки: зловещий топот и решительное сопение. Затем что-то просвистело у старика над самым ухом, и он с ужасом отметил краем глаза неприятного вида дубинку, явно целившую в бедную его голову — но вдруг завалившуюся назад вместе с держащей ее рукой. Возня за спиной сменилась хрипом, бульканьем, звуком падающего тела и поспешно удаляющихся шагов.

— Эх, хороший был нож, — сокрушенно вздохнул даже не обернувшийся Огнезор, разминая кисть свободной от Сенарова плеча руки. — Жаль доставать, пачкаться неохота...

Старый охотник дернул было головой назад, в сторону переулка, но пальцы темного мастера сдавили железной хваткой.

— Ну чего ты там не видел, Сенар? — невозмутимо сказал его спутник, выталкивая старика за угол забора. — Зрелище скучное и малоприятное. Пусть с ним поутру караульные разбираются...

Вот теперь Сенару сделалось по-настоящему страшно, почти дурно! Изящная рука на его плече давила, сковывала все тело, не давая отделаться от мысли, что лишь легкое движение этих пальцев, возможно, отделяет бывшего охотника от заслуженной встречи с заждавшимися уже дьяволами... Плечо мгновенно одеревенело, лицо покрылось капельками пота, а язык неслышно заворочался, повторяя давно забытые молитвы Светлым Богиням...

Наконец, нога старика ступила на освещенное тусклым фонарем крыльцо, а Огнезор отодвинулся в сторону, чтобы остаться в тени.

— Погоди, Сенар, давай сначала закончим наш разговор, — остановил мастер своего спутника, готового уже забарабанить в дверь. — Я, кажется, спрашивал тебя о нашем деле.

— Да-да! — нервно зачастил тот. — Я уже оставил весточку в "Королевском заезде", но раз случилась такая встреча... В общем, господин Реми заинтересован. А значит, встретится с тобой. В Краме, через три дня.

— Что ж, я в тебе не сомневался. Надеюсь, не стоит предупреждать, чтоб ты помалкивал?

Сенар энергично закивал.

— Вот и прекрасно. Возьми за заботы, — бросил ему Огнезор вполне увесистый кошель, за который старик ухватился так поспешно, что даже забыл на время дрожать. — Да, и не исчезай пока: у меня есть предчувствие, что мы еще пригодимся друг другу.

Прощальный жест рукой — и вот уже темный мастер растворился в черноте давешнего переулка, а Сенар с облегчением выдохнул и принялся неистово колотить в дверь.

Расставшись с охотником, Огнезор вернулся к городским воротам. Ночь только начиналась, а сон — это бесцельнейшее из времяпровождений — юношу нисколько не прельщало.

Привратник громко храпел в своей каморке, не дождавшись полуночной смены. Одолеть нехитрый запор на двери Огнезору не составило труда. Подойдя к доблестному стражу, он осторожно прикоснулся кончиками пальцев к его виску — и брезгливо поморщился. Лезть в чужие сны — дело не сложное, но далеко не приятное. Особенно, если спящий — столь грубая скотина, и к тому же — пьян...

Впрочем, чтобы найти то, что нужно, много времени Огнезору не понадобилось.

Сегодняшний малолетний проходимец оправдал все его ожидания: через ворота ни он, ни доверенный ему конь не проходили.

"Что ж, — нехорошо ухмыльнулся юноша, — значит, быть охоте!".

Покинув привратника на милость судьбы — и начальства, как раз спешащего на ночную проверку, — он скользнул в черную тень городской стены чуть в стороне от ворот и, закрыв глаза, прислушался...

Бесплотные образы.

Призраки мыслей.

Легкие тени чужих присутствий...

Даже лучшие из мастеров Разума не могут слышать, о чем думают люди вокруг — слишком уж неуловимо, хаотично и насыщенно это происходит. Воспоминания — другое дело, в них куда меньше болезненной яркости и куда больше порядка. Эмоции — тем более, их способен ощущать даже человек без дара.

Но есть еще тени. Остатки мыслей, воспоминаний и эмоций. Едва заметный шлейф присутствия — словно запах, оставленный на камнях мостовой, стенах домов, в самом воздухе...

Стоит лишь немного прислушаться — и вот уже ночь наполнена бесплотным шелестом. Сотней летучих шепотов.

Как он мог? Собственный отец?..

Неплохо бы выпить. А та милашка...

Радость! Радость! Радость!..

Вот сволочь этот привратник — только бы денег слупить...

Больно то как! Дьяволы бы забрали этих...

Слезы...слезы...слезы...

Интересно, ждет она меня или нет? А если с этим уже?..

Правильно, господин, спешить некуда. Вот постой еще так, пока я до твоего кошелечка доберусь...

Украли! Воры! Держи-и-и!..

Надо же, "имперский серебристый"! И откуда у оборванца малолетнего такая лошадка?..

Дюжина яиц за какое-то вонючее зелье...

Стоп!

"Имперский серебристый?"

Вот ты и попался!

След начинался далеко в стороне от ворот, у неприметной дыры в городской стене, забранной ржавой решеткой с давно погнутыми, выломанными прутьями — и уводил в самые дебри припортовых трущоб.

Что ж, мальчишка отлично знал все здешние норы!

Моряки, нищие попрошайки, оборванные ребятишки, недовольно ворчащие старухи — след прошел через каждого из них, осев в едва прогретой за день скупым осенним солнцем дорожной пыли.

Вот уж отличная скотинка!..

Цок-цок-цок...

У-у-у, везучий ты, мелкий!..

Кла-си-вая ласадка! Мама, я тозе хосю...

Цок-цок...

А немало ему Агр отвалит за такого зверя! Подкараулить бы потом... Жаль, малец увертливый...

Значит, Агр? Местный главарь? Тем лучше! Дерзкий мальчишка был Огнезору чем-то неуловимо симпатичен — жаль губить такого. А вот здешние крысы — совсем другое дело!..

Обиталище Агра найти было нетрудно — похоже, он личность, в этих краях известная. И уже к полуночи юноша стоял у покосившейся стены сарая — когда-то, наверное, портового склада, а сейчас большой развалюхи весьма темного назначения.

Сарай, конечно, охранялся: четверо крепких мужчин коротали время у небольшого костерка — расслабленные, до отвращения уверенные в своей безопасности. Огнезор долго прислушивался к их ленивому переругиванию, сливаясь с ночными тенями всего в дюжине шагов от костра, — пока ехидная улыбка на его лице не сменилась выражением полнейшей скуки. Знаменитые на всю страну головорезы Крама оказались большим разочарованием. Да в любом деревенском леске сидят ребята потолковей!

Делать здесь больше было нечего, так что, легко вскарабкавшись за спинами горе-охранников на светящую прорехами крышу, мастер осмотрелся и бесшумно скользнул внутрь — чтобы приземлится перед самым носом раскормленного увальня с неопрятно торчащей бородой и шрамом через всю физиономию.

— Господин Агр? — уточнил юноша, уже и так зная ответ.

— Мм-м, — Агр, столь дерзко оторванный от подсчета дневной добычи, даже не нашелся, что сказать.

Огнезор, впрочем, и не собирался терять время на объяснения. Одной рукой он ловко выудил кинжал из ножен на поясе опешившего бандита, а другой сжал ему щеки, так что широкие губы уморительно сложились в трубочку, словно у маленького ребенка.

И хотел-то юноша всего лишь слегка заморочить голову: немного благосклонности да невнимательности — и застигнутый врасплох соперник сам отдаст все, что только мастер пожелает. Не то чтобы Гильдия одобряла подобное, но и не совсем запрещала. А тут к тому же повод был...

Однако касаться Агра голыми пальцами было серьезной ошибкой. Эхо случайных образов, даже издали достаточно гнусных, тут же болью отдалось в несчастной Огнезоровой голове. Будь противник чуть проворнее — эта оплошность могла бы дорого обойтись...

— Ох, ну и сволочь ты! — прошипел Огнезор, с трудом подавив подкатившую к горлу тошноту да вовсю проклиная недавно возросшую свою восприимчивость.

Как же жалел он иногда, что убивать темному мастеру без приказа или угрозы для собственной жизни запрещено строго-настрого!

"Но в мыслишках-то его покопаться никто не запрещает!"

Лишь немного подтолкнуть... Человеческий разум — штука хрупкая, так легко срывающаяся в безумие. Один несильный, но разрушительный удар — и бедняга Агр уже расползается в блаженной улыбке, умиленно выпуская в уголке рта тоненькую струйку слюны...

Наверное, убить его было бы куда милосердней.

Три Агровых сотоварища, как раз подоспевшие на подмогу, неуверенно замерли в двух шагах, опешив от увиденного.

— Ну что вы стали! Не видите — господину плохо! Помогли бы, что ли! — прикрикнул на них юноша.

Двое тут же подхватили начавшего оседать Агра, а третий принялся заботливо хлопотать вокруг него. Огнезор же спокойно прошел к дальней стене сарая, где неохотно жевали сено две разномастные лошадки да презрительно похрапывал в их сторону знакомый серебристо-серый жеребец, расседлать которого у новых владельцев так и не вышло — уж больно зловредного характера оказалось нежданное приобретение.

Появление хозяина конь отметил раздраженным фырканьем: мол, явился, наконец! — но, сразу же смилостивился, склонил голову для небрежной ласки, позволив затем вести себя на поводу.

Тут уж хлопочущая возле Агра троица опомнилась окончательно, но, видно, внезапный недуг главаря все же посеял в них опасения. Напасть на пришельца немедленно они не решились — зато принялись громко вопить, вызывая на подмогу тех, кто был снаружи. Ворота распахнулись и влетели знакомые четверо, настроенные весьма воинственно.

— О! Теперь-то, кажется, ситуация и впрямь становиться угрожающей для жизни! — весело сообщил Огнезор своему коню. — Постой-ка тут, милый, — добавил успокаивающе. Затем сбросил плащ, и сделал первый прыжок, на ходу выпуская из перстней два лезвия...

Когда через пять минут створки ворот вновь приоткрылись, и мастер вышел, ведя за собой возмущенно всхрапывающего жеребца, позади остался лишь обрюзгший увалень с улыбкой идиота да семь залитых кровью тел.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, ГДЕ СТАРЫЙ МАСТЕР СЕТУЕТ НА СУДЬБУ, А РЕМИ ВСТРЕЧАЕТ ОПАСНОГО МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА.

"Королевский заезд" в Краме считался гостиницей самой роскошной, хотя по столичным меркам местечко это было довольно убогое: непривлекательное каменное здание с красной черепичной крышей и крохотными окошками, кичливо выставившее напоказ огромную безвкусную вывеску. Его небольшие, заставленные мебелью, комнаты на двух этажах и мансарде представляли собой весьма своеобразное понимание уюта по отнюдь не умеренным ценам. Однако, несмотря на множество неудобств, откровенно плохую кухню, и весьма невежливую прислугу, слава о гостинице летела по всей Империи, ибо предприимчивые ее хозяева, вовсю используя скверную репутацию Крама, умело завлекали сюда богатых разгильдяев, оболтусов и просто охотников до развлечений, превратив свое скромное заведение в место постоянных и далеко не всегда праведных увеселений.

Распорядок дня в "Королевском заезде" был таков: в шесть утра падающая с ног от усталости прислуга разводила по номерам уснувших — кто на столе, а кто и под столом — постояльцев. Ровно в семь просыпались три горничные и кухарка — первые принимались за уборку, вторая отправлялась на кухню растапливать огромную печь и стряпать завтрак для ранних гостей. В восемь, когда большой зал был приведен, наконец, в порядок, спускалась из своих покоев в мансарде хозяйка. Она бесцеремонно обходила номера, выясняя, все ли постояльцы добрались туда, куда надо, и нет ли среди них какой пропажи; затем осматривала кухню, распекая кухарку, и большой зал, распекая горничных. После этого непременного ритуала почтенная дама начинала подсчет вчерашних убытков. Сюда входили: разбитая посуда, разломанные столы, скамьи и стулья, побитые оконные стекла, а также счета лекаря, осматривавшего пострадавших в потасовке слуг, и небольшая мзда местному блюстителю порядка. Когда час спустя подсчеты, сопровождаемые горестными вздохами, заканчивались, и хозяйка в компании слуги отправлялась на рынок, спускался, наконец, хозяин, важно становился за конторку, открывал большую книгу записей и начинал подсчитывать вчерашнюю прибыль. К этому времени просыпались первые постояльцы, выходили из номеров заспанные гостиничные девочки, приходил главный повар. В десять утра в большом зале подавался первый завтрак.

К полудню жизнь в "Королевском заезде" уже кипела вовсю. Суетились разносчики и горничные, подъезжали и отъезжали экипажи, здоровались, вымученно улыбаясь друг другу, проснувшиеся гости, настраивали инструменты местные музыканты, а из кухни постепенно распространялись сомнительные запахи. Пик всей этой суматохи приходился на время обеда, когда в большом зале собирались не только окончательно пришедшие в себя постояльцы, но и богатые горожане, в том числе и дамы, питающие надежду соблазнить какого-нибудь проезжего лорда. Но если обед проходил в атмосфере веселья еще довольно чинного, то уж потом начинался настоящий разгул, и к полуночи большой зал гостиницы мало чем отличался от припортового кабака, где благородные господа запросто могли сойти за подгулявших матросов, а дамы, не успевшие улизнуть вовремя, — за гостиничных шлюх, в обнимку с коими они распевали весьма неприличные куплеты.

Это время более всего не любил мастер Ночебор — глава местного отделения Гильдии. Очень уж хлопотно было в подобном беспорядке уследить за всем, что происходит! Недаром именно в такой час увела воровка Малую Книгу прямо из этой самой комнаты, которую, получив известие о приезде столичного высокого мастера, охранял ныне Ночебор сам лично и при полном параде — в форме со знаками Гильдии, в маске и при оружии. Воровство это больно ударило как по его немногочисленной провинциальной Гильдии (четверо из семерых погибших были его людьми), так и по личной репутации самого мастера Ночебора. Потому-то и не сулила ничего хорошего весть о прибытии человека из столицы. И тем более обеспокоился старый мастер, когда посланный к воротам в условленное время ученик вернулся один, без высокого гостя. Нет, обвинений в причастности к пропаже Ночебор не боялся — ни он, ни его люди к истории с книгой отношения не имели и обязанности свои исполняли добросовестно. Но дополнительное расследование было чревато кучей других неприятностей, ибо, в маске или без нее, Ночебора в Краме, без преувеличения, знала каждая собака.

Оно и неудивительно — городок небольшой, а мастер жил здесь уже более пятидесяти лет. Конечно, лет сорок назад он пришел в неописуемый ужас, когда обнаружил вдруг, что личность его не является секретом ни для кого в городе. Но постепенно свыкся с этой мыслью, и вскоре оставил маску лишь для официальных приемов в Гильдии и для всяческих проверок, только на время которых население Крама неожиданно переставало его узнавать, впрочем, хитро ему подмигивая за спиной у проверяющих.

Более того, среди местных жителей Ночебор явно пользовался заметным влиянием. На всех городских торжествах вместе с градоначальником да прочими высокими чинами обязательно и темный мастер присутствовал, еще и с супругой (не то, чтобы они венчались — такому, как он, даже входить в Храм заказано! — но иначе, как мужем и женой никто в городе их назвать бы не осмелился). Ночебор, к тому же, нередко привлекался к решению различных городских проблем и даже был избран мировым судьей, что, конечно, совсем уж ни в какие ворота не лезло. Но такая жизнь ему, чего уж скрывать, нравилась, и вот теперь ей должен был прийти конец. Оттого и тосковал старый мастер, стоя на своем ночном посту у пустой опечатанной комнаты в "Королевском заезде".

— Что-то совсем ты загрустил, дружище! — вывел Ночебора из задумчивости голос толстяка Шоффа, хозяина гостиницы, и, кстати сказать, родного брата его дорогой супруги. — Вот, мастер Ночебор, принес тебе стаканчик для поднятия настроения и укрепления сил.

— Спасибо за заботу, — благодарно улыбнулся мастер. — Мне, похоже, здесь всю ночь торчать. А может, и не одну.

— Что, начальство прибывает? — сочувственно покачал головой Шофф, рассматривая официальное убранство Ночебора.

Тот ничего не ответил, лишь вздохнул тяжело, и устало присел на скамью в нише у двери. Старые ноги ныли немилосердно, да и сон одолевал — не то, что в молодости. Толстяк-хозяин уселся рядом.

— Эх, господин Шофф, плохи мои дела. Это ведь не то, что чины из ратуши: если проворуется кто, или там начальству не угодит — так уволят, и дело с концом. От нас же так просто не уходят. Одна дорога — на тот свет... Если сразу не отправят, так сгноят где-то в болотах, — Ночебор даже всхлипнул горестно, так ему себя жалко стало. И подумал тут же, что не тот уж он совсем, расслабила спокойная жизнь, размягчила.

— Я-то что, — как бы устыдясь своей слабости, продолжил он. — Вот Крустина моя как же, и доченька наша Марита. Не пожалеют же...

— Ты это брось, не надо! — быстро заговорил Шофф. — Еще ничего не стряслось, а там, глядишь, и обойдется. А о дочке ты правильно подумал: я тебе как раз сказать хотел, что здесь твоя красавица, совсем стыд потеряла!

— Здесь?! Вот негодница! Никакого сладу с ней не стало! — за праведным отцовским гневом тут же позабыл все свои терзания Ночебор. Мысль о том, что единственная его дочурка — милый ребенок, кровиночка, мерзавка негодная, розга по ней плачет! — пока он здесь комнату пустую неизвестно от кого стережет, там с приезжими хлыщами выплясывает (если не что похуже!), стала для него последней каплей.

Мастер беспокойно поерзал на скамье, затем встал, гневно засопев, окинул взглядом совершенно пустой коридор и решительно ухватил Шоффа под локоть:

— Ох и получит она у меня! Пошли!

Хозяин только одобрительно поддакивал, ведя Ночебора к боковой дверце, выходящей в скрытый за спинами музыкантов закоулок большого зала. Где, к слову сказать, сегодня царило особо рьяное и шумное веселье!

Уже откупорены и выпиты были два лучших бочонка хозяйского вина, причем пьяны были все — от гостей, до путающихся в ногах разносчиков и весело отплясывающих в обнимку с разодетыми кавалерами горничных. Музыканты явно не попадали не то что в ноты, но даже по струнам, а обычно такой строгий и солидный гостиничный повар заплетающимся языком пытался что-то спеть, но ему никак не удавалось первое слово.

— Да что же здесь творится, господин Шофф? — в изумлении выпучил глаза Ночебор.

Хозяин и сам открыл рот от удивления.

— Такое, мастер, и правда не часто увидишь! — выдохнул он, но быстро, как и полагается бывалому трактирщику, пришел в себя, в уме уже подсчитывая прибыль. — Подожди-ка здесь!

Шофф углубился в толпу гуляк и через минуту вытолкался оттуда, волоча за собой отчаянно упирающуюся, ругающуюся девицу. Увидев Ночебора, девица тут же умолкла и сникла.

— Ну, Марита, объясни-ка нам, как ты здесь оказалась и что вообще тут творится? — грозно призвал ее к ответу мастер.

— Ничего такого не творится, папочка, — подавленно залепетала изрядно струхнувшая девица, впрочем, ловко пропуская первую часть отцовского вопроса мимо ушей. — Это новый постоялец дяди Шоффа развлекается! Такой кра-асивый! А-ах! А денег сколько! И по всему видать — настоящий лорд, а не какой-то там из торговых! Вон, вон, смотри, за большим столом у окна!

Ночебор вытянул шею, чтобы взглянуть на подстрекателя такого необузданного разгула — и увидел молодого человека, и впрямь весьма привлекательного, да, к тому же, одетого с завидной роскошью. Местные дамы кружились над ним, как мухи над блюдцем с медом, — так и жужжа вокруг от предвкушения, так и стараясь подлететь поближе. Но усилия их, отметил мастер с явным злорадством, вряд ли могли принести хоть какой-то результат, ибо юноша уже был настолько пьян, что с трудом отличал одну "любительницу сладкого" от другой...

И тут, словно почуяв Ночеборов к себе интерес, молодой человек чуть заметно повел головой в их сторону, скользнул синими глазами по лицу мастера, будто ненароком, но подозрительно цепко и холодно, заставив старика вздрогнуть — и сразу же обругать себя за разыгравшееся воображение. Ибо загадочный взгляд незнакомца исчез, словно его и не было, а лицо расплылось вдруг в совершенно бессмысленной, хоть и потрясающе очаровательной, улыбке, от которой глупая Марита так и затряслась, изо всех сил пытаясь вырваться из отцовской хватки.

— Очередной благородный сыночек? — зло вопросил Ночебор у господина Шоффа, еще крепче сжимая локоть дочери.

— А кто его знает! — пожал плечами тот. — Явился на рассвете, без свиты, правда. Хозяйке моей даже не представился: сказал только, что приехал инкогнито по личным делам да спросил, не оставлял ли кто у нас весточку на тайное слово, до востребования... Ну, зашифрованное письмецо мы ему, как водится, передали — обычное дело. А он тут же, словно на радостях, давай кошельком трясти — и номер ему лучший подавай, и вина, и музыкантов... Тьфу!

— В войско бы всех их, гаденышей! — не удержался старый мастер. — Только и знают, что под юбки заглядывать да батюшкины деньги просаживать!

— И не говори! — довольно согласился Шофф. — Смотри: лучшим моим вином лакеев спаивает, мерзавец! Последний раз я такое видел еще когда сынок бывшего первого министра к нам заезжал... Но этот, пожалуй, не хуже будет: еще и суток нет, как он в городе, а уж вся здешняя публика о нем только и судачит. Таких сказок насочиняли, что теперь и сам Первый Бог не поймет, с кем мы дело имеем!

Богатый гость в их сторону больше не смотрел — кому-то из незадачливых менестрелей как раз удалось извлечь из стонущего своего инструмента пьяное подобие музыки, и теперь юноша выплясывал с двумя гостиничными дамами, угрожающе пошатываясь и время от времени повисая на своих хихикающих партнершах.

Вдоволь наглядевшись на такое безобразие, Ночебор яростно сплюнул и потащил Мариту к выходу из зала, где сдал ее на руки госпоже Шофф с твердым наказом отвести негодницу домой и запереть в комнате. Исполнив таким образом родительские обязанности, мастер смог, наконец, вернуться к месту своего ночного дежурства.

Обшитый потемневшим деревом коридор был по-прежнему пуст, так что Ночебор присел на скамью и, кажется, даже задремал в неровном мигании коптящих светильников.

Очнулся он от какого-то шума на лестнице. Возня, хихиканье, звуки нетвердых шагов — и вот в конце коридора показался давешний молодой человек в обнимку с двумя девицами.

— Дв... Девш...Тьфу! Дамы! — заплетающимся языком провозгласил он. — Прошу меня пр-ростить. Что-то я устал сегодня. Давайте отложим нашу врс.. встр-речу до утра.

Девушки неохотно от него отлипли и, продолжая хихикать, скрылись на лестнице. Юноша же решительно, хоть и не слишком твердо, направился к комнате, охраняемой Ночебором.

— Господин, ты, должно быть, ошибся, — преградил ему дорогу старый мастер. — Это место опечатано, и вход сюда воспрещен!

Незнакомец, глазом не моргнув, продолжил свое движение к двери. Тогда, уже порядком разъяренный, Ночебор схватил нахала за плечо, для подкрепления своих доводов вытаскивая из-за пояса кинжал...

Но юноша вдруг обернулся — и руку старого мастера крепко сжали его тонкие, оказавшиеся на удивление сильными, пальцы, нож выпал, а глаза Ночебора встретил совершенно трезвый и крайне насмешливый взгляд.

— Мастер Ночебор, если не ошибаюсь? — без малейшего намека на недавние затруднения речи произнес молодой человек.

Пальцы на Ночеборовой руке разжались, и старый мастер отпрянул, растирая онемевшую кисть.

— Почему твоих людей не было на воротах? — холодно вопросил юноша, и все еще растерянный старый мастер почувствовал, как что-то обрывается внутри от страшной догадки.

— Мы...эмм...ожидали более... официального визита, — только и смог выдавить он, разглядывая заботливо подсунутые ему незнакомцем под самый нос нашивки Гильдии — и все сильнее ощущая себя полным (полнейшим!) идиотом. — Уче... мм... посланец получил приказ встретить у ворот человека Гильдии и сопроводить его сюда, но...

— Можешь не продолжать! — иронически перебил его юноша. — А украсить своего мм... "посланца" знаком Гильдии ты не потрудился? "Ученик", ты хотел сказать? Не тот ли это проходимец, что увел моего жеребца?

— А-а-а? — утратил дар речи старик.

— Забудь, мастер. Об этом мы потом поговорим... А сейчас не провел бы ты меня в столь "заботливо" охраняемое тобой помещение?

Сам не свой, Ночебор торопливо извлек большой медный ключ, сорвал мудреную восковую печать с замка и открыл злосчастную комнату.

Пока молодой человек тщательно в ней осматривался (и, кажется, даже принюхивался?), подолгу кружа у каждой детали обстановки: перевернутого деревянного стула с отломанной ножкой, закопченной глиняной чаши для обогрева, опрокинутой вместе с треногой и засыпавшей весь пол золой, распахнутого сундука для вещей и многочисленных свечных огарков — старик молча стоял у двери, опасаясь лишний раз пошевелиться. Наконец, осмотр был окончен, и юноша, отбросив ворох постельного белья, оставшегося еще с той злополучной ночи, расслабленно и совсем не церемонясь растянулся на кровати. Ночебор прямо задохнулся от такого вопиющего неуважения к месту преступления.

— Да успокойся ты, мастер! — сонно и примирительно проурчал молодой человек, отвечая на возмущенный Ночеборов взгляд. — Из этой комнаты даже мое чутье ничего уже не вытянет! Так что можешь снимать охрану, — он привстал, как показалось старику, весьма неохотно, и уселся поперек кровати, упершись спиной в стену. Приглашающе махнул рукой. — Присядь, давай, поговорим спокойно.

Ночебор не слишком уверенно пристроился на краешек единственного уцелевшего в ту злосчастную ночь стула, но не смог почему-то выдавить из себя ни слова. Зато вдруг с неуемным, неизвестно откуда взявшимся, любопытством вытаращился на столичного мастера.

Тот в ответ сохранял любезное молчание, позволяя себя разглядывать, — и лишь иногда насмешливо приподнимал узкую светлую бровь, словно спрашивал: ну и как? хорош?

Наконец, старик хрипло сглотнул и решился заговорить:

— Твои методы работы все же, высокий мастер Огнезор, несколько... мм... необычны...

— Зато как эффективны! — засверкал юноша издевательской ухмылкой. — Даже ты, человек опытный и осторожный, не принял меня всерьез!.. А мне для предстоящей встречи с неким господином репутация легкомысленного благородного сыночка как раз кстати. Притворство ведь — оружие ничем не хуже других. Тебе ли не знать, мастер Слова Ночебор!

Старик важно закивал, почувствовав себя в своей стихии. Вот только рано он расслабился! Всякая насмешливость вмиг исчезла из Огнезорова тона, когда он продолжил:

— Давай начистоту, мастер. Твои местные дела меня сейчас не волнуют. И про супругу твою я знаю, и на дочь сегодня посмотрел... И что полгорода тебя в лицо видели — уверен!.. Думаешь, ты один такой? Да в любом провинциальном городишке та же картина! Серьезных жалоб на тебя пока не было, правда и об особых заслугах не слышно... Но ты ведь, в конце-концов, не боевой мастер... Так что писать доносы в Гильдию я не собираюсь — не мое это дело, да и времени нет! Поэтому заканчивай трястись да увиливать! Небольшое содействие и честность — все, что мне нужно. И мы останемся довольны друг другом! Договорились?

Ночебор, в начале этой речи сидевший, как на иголках, бледнее бледного (только что за сердце не хватался!), к концу немного оттаял, даже головой затряс с облегчением, готовый согласиться на что угодно.

— Вот и отлично, — улыбнулся Огнезор. — Тогда сейчас — спать! А завтра, в шесть утра, жду тебя здесь, — его взгляд оценивающе прошелся по Ночеборовой фигуре, отмечая потрепанный, побитый молью, официальный наряд. Кончики губ дернулись в насмешливой ухмылке. — Только, прошу тебя, оденься по-человечески! Не хватало нам еще лишнего внимания!..

И старый мастер ощутил себя вдруг до того неловко, что даже не нашел сил возмутиться такой очевидной нелюбезностью. Лишь молча кивнул и покинул комнату.

* * *

Когда следующим утром Ночебор открыл знакомую дверь, юноша уже ждал его — все в той же позе, будто и не думал прерываться на сон, а просидел вот так всю ночь, задумчиво листая потрепанную черную книжицу да иногда замирая, словно вслушиваясь во что-то далекое.

Сбивающий с толку, пугающий, странный...

Из множества определений, возникших после вчерашнего знакомства, именно эти почему-то въелись в сознание старика, вызывая сейчас новый приступ любопытства.

Как знаменитым Огнезором — единственным за последние полторы сотни лет трижды мастером; человеком, чье имя вызывало вокруг почти ужас, — мог оказаться этот язвительный, самоуверенный мальчишка, поутру, вдали от всех ночных страхов, вызывающий лишь глухое раздражение?! И почему, чем он так напугал вчера Ночебора — уверенного, опытного управителя, пережившего не один начальственный визит?

Вчерашней растерянности теперь и след простыл — ее сменила досада, спрятанная за деловым спокойствием.

— Высокий мастер, — сухо кивнул он вместо приветствия.

— И тебя с добрым утром, Ночебор! — насмешливо прищурился юноша. — Предпочитаешь сразу к делу?

— Судя по тому, что я видел вчера, на "не сразу" у меня просто средств не хватит, — раздраженно буркнул старик. Как оказалось, достаточно громко, ибо Огнезор вдруг фыркнул, с трудом сдерживая смешок.

— К счастью, Гильдия ценит успехи своих людей, Ночебор, и в деньгах я давно не стеснен.

— Не сомневаюсь, — хмуро покосился он сначала на шелковую Огнезорову рубашку, а затем — на брошенные в изножье кровати синюю куртку и мягкий плащ, искусно расшитые серебром, за которые среднего достатка семья вполне могла кормиться полгода.

Юноша перехватил этот взгляд, что добавило в кривую его ухмылку изрядную долю самодовольства.

— Так какие будут распоряжения? — дернулся старик, еще больше раздражаясь.

— Ближе подойди, — пальцем поманил молодой мастер. И вдруг, поймав его взгляд, бесцеремонно схватил за руку.

— Ох, — только и успел выдохнуть Ночебор, когда в глазах потемнело, и вместо собеседника перед собой он увидел пожилого лысого толстяка в нелепом бархатном костюме нежно-лилового цвета.

— А-а? — заморгал старик от неожиданности, и видение тут же схлынуло, оставив почти ощутимый неприятный привкус.

— Ты что, впервые получаешь мысленный образ? — удивился его реакции Огнезор.

— Да уж лет семьдесят не приходилось, с ученичества еще, — опасливо отстранился мастер, до сих пор ненавидящий подобные штучки.

— Ну, хоть запомнил, надеюсь? — без особой надежды вздохнул юноша. — Или повторить?

— Людям моим повторишь, — еще дальше отодвинулся Ночебор. — Это тот господин, с которым ты должен встретиться?

— Да, некто Реми. Встреча завтра. Уж что у нас там выйдет — не знаю, но, в любом случае, приставишь к нему человека: пусть наблюдает и доклады шлет в Гильдию. Не хочу терять его из виду.

— Как скажешь, — согласился старик.

— Еще посты выставь у обоих городских ворот — нужно знать, здесь ли уже наш гость, или прибудет позже, откуда появится и один ли...

— Понятно.

— Подчиненных своих присылай через час: получат образ Реми — и пусть приступают. У меня же на сегодня, — лицо Огнезора скривилось в ироничной усмешке, — еще одно "выступление" перед здешней публикой: надо, как-никак, поддерживать репутацию! Так что до полуночи не увидимся. Где моя комната, знаешь?

— Угу, — кисло кивнул Ночебор. — Это все? Я могу идти?

Он перевел взгляд с юноши на дверь, но тот не спешил его отпускать, словно выжидая.

— Еще что-то? — неуверенно спросил старый мастер.

Огнезор, как и вчера, растянулся на кровати, поглядывая на собеседника из-под прикрытых век.

— Про "учительство" свое ничего рассказать не хочешь?

Этот вопрос, заданный вполне невинным тоном, на миг вышиб из Ночебора весь воздух. Вчерашний страх, за утро уже надежно забытый, вдруг вылез наружу, разливаясь по щекам предательской бледностью.

— Тебе вроде местные дела были неинтересны? — наконец, смог хрипло вдохнуть старик.

— Это мне твоя личная жизнь неинтересна, а вот нелегальные ученики — очень даже, — холодно отрезал Огнезор. — Я слушаю!

— Просто пара местных мальчишек, — с деланной небрежностью повел старый мастер плечами. — Родители их — городское отребье, но живы, к несчастью... Из-за них и тут житья ребятам нет, и в Военную Школу их не забирают. Ну, и я...

— Пожалел? — перебил юноша. — А что ж ты их ремесленникам не отдал в обучение? Служками к богатею какому не пристроил?

— Да кто ж их возьмет? — возмутился старик. — С такими-то талантами...

— Воруют? — понимающе прищурился собеседник.

— Дисциплины им не хватает... — опустил Ночебор глаза и, подумав, спросил нерешительно. — Доклад писать будешь?..

Резко скрипнула кровать — Огнезор вскочил и теперь стоял перед старым мастером, впервые позволив своему лицу исказиться настоящей эмоцией. Пылающим, искренним гневом.

— Чтоб я из-за тебя, дурака, детей на смерть отправил?! — зло выдохнул он.

Ночебор даже отпрянул.

— Но и так, как сейчас, оставлять нельзя, — мгновенно успокоившись, задумался высокий мастер. — Не я, так кто другой сообщит — слишком много после истории с Книгой к тебе внимания... И долго "учишь" уже?

— Три года. Немного бою, но в основном — мастерству Слова. Языки у них подвешены, а в законах, налогах да политике уже лучше самого градоначальника разбираются... — он посмотрел на юношу с робкой надеждой.

— Эх, счастье твое, Ночебор, что я такой же дурак, как и ты! — угрюмо выдавил Огнезор. Выдернул из черной книжицы чистый листок, и поспешно, оставляя кляксы, набросал несколько строчек с коротким знаком имени вместо подписи в конце.

— Отправишь Ледогору, — передал старому мастеру сложенное письмо. — Он сам приедет за твоими "учениками", как только сможет. Я просил его поторопиться... Ребят к полуночи приводи сюда: устрою им посвящение.

— Что? — удивился Ночебор.

— Память сотру, имя дам — все, как положено. Подержишь их взаперти и Ледогору передашь с рук на руки. Он часто запоздавших учеников уже осенью привозит — никто не удивится...

— Спасибо, — кивнул ему старик. Тихо и с достоинством.

— Не за что, — помрачнел Огнезор. — Благодарить будешь, если они Испытание Боли пройдут и живы останутся... А так... Искать их, надеюсь, никто не будет? Родственники? Соседи?

— Да плевать на них всем! За три года, что они при местной Гильдии живут, никто даже не спрашивал — я проверял...

— Хоть это радует...

Весь день Ночебор прокручивал этот разговор в голове, все еще удивляясь и не веря.

Его люди, получив образ Реми, давно уже дежурили на воротах; мальчишки-ученики сидели под замком, старательно переписывая какой-то исторический труд в Приемном покое Гильдии, от "Королевского заезда" отделенном лишь стеной.

Огнезор занимался в общем зале гостиницы "укреплением репутации". Судя по доносящимся оттуда вскрикам, визгам и взрывам хохота, "работой" он наслаждался...

"Вот интересно, — думал старый мастер, пробираясь в полночь к Огнезоровой комнате, — он и правда весь день пил, или только притворялся? А если правда, судя по тому, что рассказал старина Шофф, — то говорить со мной он хоть сможет?"

Однако дверь перед Ночебором открылась по первому же стуку, а юноша встретил его полностью одетым, собранным и ...совершенно трезвым.

На сбитых простынях кровати за Огнезоровой спиной непристойно раскинулась спящая девица. Старик застыл, не зная, как себя повести, и с минуту ее просто разглядывал, нескромно пялясь на обнаженную грудь. Затем взгляд его переместился к лицу...

— А-а-а,— почти всхлипнул он, нелепо тыкая в девицу пальцем.

— Что? — удивился юноша. — Было бы странно, если б я за два дня никем из местных дам не соблазнился.

— Но это же... племянница градоначальника! — искренне вознегодовал Ночебор. — Милая девушка с храмовым воспитанием!

Оскорбительный смешок молодого мастера ясно дал понять, какого он об упомянутом воспитании мнения.

— Ты не мог себе шлюху найти? — еще больше возмутился старик.

— Шлюху? в Краме? — презрительно скривился Огнезор. — Мне здоровье дороже! И потом, не я первый у этой милой барышни! Подозреваю даже, что в "Королевском заезде" она с ведома и полного согласия дорогого дядюшки отирается. Где же еще, как не в этом кабаке, местной девице богатого жениха ловить? У градоначальника уже, наверное, и письмецо жалобное к Императору готово: мол, обесчестил благородную девицу лорд такой-то, обяжите жениться и признать наследника... Ждет только случая!

Ночебор, такого циничного отпора не ожидавший, растерялся.

— Там это... ученики уже ждут, — пытаясь сменить тему, промямлил он.

— Пошли, — вздохнул юноша, и захлопнул дверь комнаты, даже не взглянув на предмет недавнего спора.

Мальчишки беззаботно сопели прямо на доверенном их старанию историческом опусе. От книги их сонные головы оторвал звук отпираемого замка.

— Ну, наконец-то! — заворчал было старший, пятнадцатилетний Сиг, шагнувшему в Приемный покой Ночебору — но вдруг стремительно слетел с лавки, побледнел и забился в угол.

— Ты чего? — уставился на него приятель.

— Ну-ну! — послышалось от двери. — Какая встреча! А я ведь предупреждал тебя, мальчик!..

Старый мастер вопрошающе обернулся к Огнезору, на губах у которого расцветала мстительная улыбочка.

— Сиг? — перевел он взгляд на выдавшего себя с головой мальчишку.

— А что я? — нахально вскинул глаза тот. — Не знаю я ничего!

Огнезорова улыбка стала вдруг почти восхищенной.

— Это неважно уже, — остановил он готовые посыпаться с языка старого мастера вопросы. — Стрелокрыл мой в конюшне "Королевского заезда", там, где ему и положено. А вот господину Агру и его почившим друзьям можно только посочувствовать...

Говорил он это, конечно, не для растерянного Ночебора, скорее для Сига — дьявольски испуганного, но старательно не подающего виду.

Храбрый мальчик!

— Раз не важно, значит давай к делу, Огнезор, — недовольно хмурясь, предложил старик.

У парнишки на том конце комнаты, кажется, случился приступ удушья. Юноша отметил его реакцию глумливым поклоном: мол, он самый, прошу любить и жаловать!

Кажется, им с мальчишкой все лучше удавалось понимать друг друга без слов...

— К делу, так к делу, — не стал возражать он Ночебору. — Сиг? Так тебя зовут? Иди-ка сюда!

— Зачем это? — опасливо покосился тот.

— В Гильдию хочешь? Или так и будешь до конца дней втайне от наставника чужих коней воровать?

Мальчишка стиснул губы и гордо шагнул вперед, бросая на Огнезора уже вовсе не испуганные, скорее, возмущенные взгляды.

— Сам виноват, — буркнул оскорблено. — Какой дурак такого зверя первому попавшемуся оборванцу доверит?

— А какой дурак на такую явную подставу поведется? — парировал высокий мастер, и юный нахал лишь уязвлено засопел, не находя достойного ответа.

— Готов? — дотронувшись до его щеки, сочувственно заглянул Сигу в глаза Огнезор.

Тот лишь сердито вздернул подбородок.

— Не дергайся только, — предупредил юноша, отпуская свой дар на волю, погружаясь в черноту расширившихся мальчишкиных зрачков.

Чужой мир. Чужие воспоминания...

Лезть в них всегда отвратительно — словно проталкиваешь себя сквозь ядовитую слизь и битое стекло.

Забирать их — еще хуже.

Нельзя тянуть наугад или все без разбору. Нельзя с корнем вырвать из памяти что-то важное, не разрушив остального.

Ключевые воспоминания — как якорь для связанных с ними знаний о мире и полезных умений. Якорь, который нельзя уничтожить без вреда для личности, но зато можно спрятать, сделать невидимым. Навсегда...

"Конечно, если он не вернется к тебе в виде снов", — горько усмехнулся Огнезор, отрываясь от мальчика.

Перед ним теперь стояло совсем другое существо. Человек, прекрасно знающий все тридцать заповедей мастерства Слова, историю Гильдии и Большую Книгу Имперских Домов, но понятия не имеющий, где он находится, не способный даже назвать своего имени...

— Приветствую тебя, рожденный заново, — произнес ритуальную фразу юноша. — Прими имя "Легконог" и носи его в знак твоего служения.

Легконог, еще недавно бывший Сигом, невидяще осмотрелся, и, повинуясь безмолвному приказу, медленно опустился прямо на пол. По-детски свернулся калачиком, подложил руку под голову и сонно засопел...

Младший его приятель, увидев такое, начал пятиться, разливая вокруг себя густую панику.

— Держи его, Ночебор, — устало приказал высокий мастер.

Вскоре на полу сопели уже двое...

* * *

Рассвет был уже близок, когда Огнезору, наконец, удалось вернуться к себе. Его тело молило об отдыхе, к горлу подступала тошнота, а в голове до сих пор кружил хоровод из черных пятен и битого стекла.

Обычные последствия чрезмерного обращения к дару. Когда пытаешься прыгнуть выше головы....

Поиски, Агр, три бессонные ночи, вино, которое никогда не пьянило его, но все же вызывало усталость. Мальчишки еще эти...

В этот раз он явно перестарался.

Видел бы Ночебор его сейчас — готового рухнуть на кровать, даже не сняв сапог!

Затуманенный взгляд скользнул по смятой постели и замер на девичьей фигуре.

Дьяволы, он совсем забыл о ней!

Придется довольствоваться креслом.

Что ж, его тело непривередливо. Достаточно лишь немного расслабиться, закрыть глаза — и темнота с готовностью утащит его, завлекая все глубже, навстречу неизменному, уже привычному сну.

Смех, темные зрачки зеленых глаз, неразличимое бледное пятно... Лицо?

Окаменевшее, белое, с густой черной струйкой в уголке рта... Аромат травы тягуче сдавливает горло, сливаясь с терпким ржавым запахом. Кровь? Когда этот проклятый сон успел превратиться в кошмар?

Чье-то легкое прикосновение вырвало Огнезора из мрака. Он вскочил, сжимая потянувшуюся к нему руку, готовый к защите...

Это была лишь вчерашняя девица. Стояла и таращилась с глупым испуганным выражением на заспанном, припухшем лице.

— Ты еще здесь? — скривился юноша, отдергивая пальцы с поспешной брезгливостью. Мертвое белое пятно из сна все еще стояло перед глазами, а на губах остался солоновато-ржавый привкус.

— Ты сделал мне больно! — плаксиво скривилась девушка, потирая покрасневшее запястье. Его неприязненный тон пробуждал в ней тягу к выяснению отношений. — Вчера ты не был так груб!

— Вчера? Правда? — взвел брови Огнезор, прекрасно разыгрывая смесь замешательства и изумления. — Выходит, проклятое здешнее вино не только испортило мне настроение с утра, но и порядочно изрешетило память! Благоразумная женщина, — добавил он уже совсем по-другому: приглушенно, с мягкой, почти соблазнительной вкрадчивостью, — вряд ли станет докучать мужчине в таком расположении духа. Может, продолжим наше милое знакомство в другое время?

— Но ты даже имени своего мне не сказал! — возмутилась гостья, запоздало сообразив, что ее оттесняют к выходу, даже не дав как следует одеться.

— Ну, твоего имени я тоже не знаю, дорогая, — легкомысленно заметил на это юноша, затем решительно распахнул дверь и, небрежно коснувшись губами ее губ, выставил градоначальникову племянницу в коридор.

— Сегодня у меня много важных дел, так что, может, увидимся завтра, — обворожительно улыбнулся ей вослед, конечно, не имея ни малейшего намерения оставаться в Краме до завтра.

У него еще оставалась пара часов на сон...

Стук в дверь разбудил его около девяти утра — гостиничный слуга принес теплой воды для умывания и долгожданную записку:

"Если ты, господин, тот самый человек, которому нужны мои услуги, приходи в полдень в таверну "Побитый пес". Один.

С уважением, Реми".

* * *

Несмотря на вечный полумрак таверны, Огнезор увидел Реми сразу: толстяк в зеленом, еще более нелепом, чем лиловое, облачении сидел в углу у задней двери. Однако виду мастер не подал и принялся осторожно кружить по маленькому грязному залу, изо всех сил изображая растерянность, брезгливость, а то и испуг. Минут пять Реми наблюдал за маневрами юноши, явно потешаясь, затем привлек его внимание:

— Эй, господин, не меня ли ты ищешь?

Огнезор уселся на предоставленный ему стул, весьма натурально разыгрывая облегчение.

— Ты господин Реми? Ну и местечко же здесь! Я уж думал, те головорезы у окна не дадут мне уйти!

— Да, местечко не очень подходящее для такого изысканного молодого человека, — понимающе закивал Реми. — Но что поделаешь! В моем деле нужна осторожность. К тому же кормят здесь лучше, чем в "Королевском заезде".

— Но там мне было бы куда спокойнее! — возразил юноша, все еще настороженно поглядывая на компанию возле окна и подозрительного типа за соседним столиком.

Реми мысленно хмыкнул весьма презрительно. Вслух же сказал:

— Ты ли тот, господин, о ком говорит весь город, и вздыхают все барышни?

Вид юноша при этих словах приобрел крайне самодовольный, и Реми уже почти решил, что перед ним человечек очень подходящий: родовитый самовлюбленный мальчишка с большими деньгами, изнеженный роскошью и вниманием дам. Слишком привлекательный, чтобы быть на что-то годным, слишком спесивый, чтобы замечать хоть что-то, кроме собственной особы. Словом, идеальный клиент!

— Ты ли тот господин, — продолжал спрашивать Реми, уже потирая руки в предвкушении выгодного дельца, — которому нужны услуги охотника?

Молодой человек закивал, горячо и с облегчением:

— А я все думаю, как спросить тебя об этом, господин Реми, а то вдруг ты не тот человек, которого мне рекомендовали!

— Я именно тот! — благодушно произнес Реми и приготовился выслушать какую-нибудь дурацкую историю о похищенном письме возлюбленной или надоевшем придворном конкуренте.

История, рассказанная юношей, и правда была дурацкая — богатый дядюшка, заставляющий единственного наследника жениться, спрятанное завещание, которое может добыть лишь ловкая особа женского пола, поскольку "старый хрыч подозрителен, как все десять дьяволов, но, к счастью, бегает за каждой юбкой", и так далее, и тому подобное. Таких историй Реми слышал тысячи, и с этой историей все было в полном порядке.

Вот только что-то не так было с самим юношей... Старик все больше и больше чувствовал это. Чуял, потому что никаких разумных доводов в пользу этого своего ощущения Реми не находил: и выглядел, и говорил его собеседник точно так же, как и любой столичный оболтус. Только очень уж не нравился толстяку пронзительный, будто ищущий что-то взгляд юноши. Холодный. Умный. Слишком проницательный. Реми даже поймал себя на том, что изо всех сил пытается отвести глаза, не смотреть собеседнику в лицо, и это открытие заставило толстяка нервничать, что совсем уж было плохо.

— Так что мне нужна очень ловкая охотница, и я слышал, ты можешь с этим помочь, господин, — закончил свою историю Огнезор, будто случайным жестом протягивая пальцы к полной ладони собеседника.

— Извини, господин, но тебя обманули, — сухо ответил Реми, резко отдернув руку. — Я никогда не работал с женщинами, от них одни проблемы.

— Я слышал другое, — теперь что-то неуловимо изменилось уже и в тоне, и во внешности юноши: появилась некая твердость, так что старик забеспокоился еще больше. — Может быть сумма, которую я готов предложить, изменит твое мнение?

— Я буду честен с тобой, господин, — произнес Реми, внутренне содрогаясь, но все же вставая из-за стола решительно и с достоинством. — За годы работы я привык полагаться на свое чутье: оно не раз помогало мне избегать опасных людей. А ты, уж не знаю почему, кажешься мне человеком очень опасным. Я не намерен иметь с тобой никаких дел.

— Может, тебе стоит подумать лучше? — очень тихо проронил Огнезор, каждым словом подчеркивая угрозу в голосе, с каждым звуком проталкивая наружу невидимую густую пелену.

Где не помогали уговоры — язык могла развязать паника, а паническим воздействием мастер, хоть и терпеть его не мог, владел в совершенстве.

Старик напрягся. Впрочем, не он один — унылая компания через стол забегала вокруг глазами, недавний посетитель попятился к выходу, хозяйка уронила поднос с посудой, и та разлетелась на черепки. Проклятая штука действовала на всех!

— Все, что хотел, я сказал! — почти крикнул Реми. Последние остатки напускного достоинства покинули его, а в голосе прорезались истерические нотки. — Никто из сообщества не скажет тебе бол...

Захлебнувшись на полуслове, он быстро отступил к приоткрытой задней двери — испуганный, уже жалеющий о невольно сказанном. Огнезор проводил старика взглядом, сохраняя на лице вежливую улыбку. Когда Реми вышел, высокий мастер кивнул человеку в углу. Тот молча встал, и последовал за ушедшим.

— Хитрый змей! — задумчиво проговорил Огнезор, вспоминая слова Сенара. — Хитрый! Но ты все же дал мне кое-что...

След неуловимой охотницы, прежде размытый до смутного ощущения, теперь протянулся крепкой ниточкой — осталось только выяснить, куда.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, В КОТОРОЙ ОГНЕЗОР ВЫНУЖДЕН ВЕРНУТЬСЯ К ТОМУ, С ЧЕГО НАЧАЛ, ЧТОБЫ НАЙТИ СЛЕД.

Привычка темного мастера появляться в самое неподходящее время словно из ниоткуда сильно раздражала Сенара и, чего уж скрывать, пугала не на шутку.

"Интересно, — мрачно раздумывал он, — чего во всем этом больше: продуманного расчета или обычного позерства?"

Но вслух, конечно, ни о чем подобном не заикнулся — наоборот, рот его при нынешней нежданной встрече, привычно, будто сам по себе выдал отменно вежливое и даже чуточку подобострастное приветствие, пока глаза шарили с видимым сожалением по широкой пивной кружке и аппетитно зажаренному цыпленку, сиротливо позабытым на кривом грязном столике у окна.

— Я рад, что ты послушался моего совета и не стал покидать Крам, — игнорируя все любезности, просто сказал Огнезор.

— Разве я мог поступить иначе, — обиженно буркнул охотник, с трудом отрываясь от разглядывания несостоявшегося ужина.

Темный мастер лишь хмыкнул в ответ. Его фигура угрожающе нависала над Сенаром: руки скрещены на груди, глаза сквозь прорези в маске внимательно осматривают собеседника — будто диковинного зверя, сумевшего прикинуться обычным дворовым псом. Но вот обман раскрыт — и удивленный хозяин теперь гадает, кто же перед ним такой и есть ли у этой твари клыки? А, может, подходящая для воротника шкура?..

Последняя мысль почему-то совсем старику не понравилась.

— Так, чем обязан, высокий мастер? — поежившись, спросил он.

— Обязан, обязан, — зловеще пообещал Огнезор. — Что ты там Гильдии врал насчет охотников?

— Не понимаю, о чем ты, — осторожно отозвался Сенар, все силы прилагая, чтоб голос его не сорвался и не дрогнул.

Лицо в маске вдруг склонилось к нему — так близко и стремительно, что старик отпрянул, вжимаясь в неудобное кресло. И застыл, как завороженный, под тяжелым, обжигающим, вынимающим душу взглядом.

— Не играй со мной, охотник! — тихо предупредил Огнезор. — Знаешь, что может сделать с человеком мастер Разума? Я получу ответы, так или иначе. Лучше будет, если ты скажешь сам...

— Чего ты хочешь? — затравлено пробормотал Сенар.

— Пару ответов. Всего лишь.

— Я и так рассказал об охотниках все, что знаю!

— Да-а? — издевка в Огнезоровом голосе промораживала до костей. — И не соврал ни разу? Что ж ты тогда мастерам, что тебя раньше допрашивали, сказал, будто у охотников каждый сам по себе? и нет над вами никакого руководства? и чиновники да стража имперская вас только из-за подкупов не трогают? Что ж ты про лицензию второй степени, что у тебя на шее болтается, ничего не сказал?..

Рука Сенара потянулась невольно к серебряной монетке, висящей на шнурке у него под рубашкой.

"Как он узнал?"

— Думаешь, я тогда, в твоей спальне, только твой ночной колпак и разглядывал? — словно отвечая на его мысли, говорил темный мастер. — Думаешь, не понял, что это за серебрушка такая?

Белые его пальцы теребили краешек темной маски, невольно (а может, с умыслом?) привлекая стариковский взгляд к опасно поблескивающему металлу перстня, голос все больше наливался льдом...

— Раз лицензии у вас есть, — продолжал давить юноша, — значит — и контакты с имперскими службами, значит — и представлять вас кто-то должен официально! Не о том ли "сообществе" проболтался Реми?..

— Я! НЕ ПОНИМАЮ! О ЧЕМ ТЫ! — почти закричал старик.

На миг повисла тишина.

— Очень... зря... — обронил темный мастер.

Синие глаза в прорезях маски вдруг выцвели до прозрачного, обдавая холодом. Рука Огнезора потянулась к Сенаровой щеке, похлопала, будто ободряюще, — и вцепилась внезапно в сухую стариковскую кожу. Сердце охотника подскочило, отозвавшись горячим перебоем в висках. Но он не мог отвести взгляда. Словно мышь перед змеей. Дьявольски мертвая мышь, сгорающая в ледяном пламени!

"Вот за что ему, проклятому, это имя дали!", — еще успел подумать Сенар перед тем, как его будто вывернули наизнанку.

Он всхлипнул от боли, страха, отвращения — и вдруг понял, что говорит. Вслух. И как раз то, что никогда, ни за что человеку перед ним не сказал бы...

— Сообщество... охотников, — тяжело ворочался сам по себе его язык, к бесконечному ужасу хозяина. — Членов... немного... лишь те, кто достоин... знака неосудимости... У всех... лицензия... второй степени. Позволение на... воровство и ...убийство... для самозащиты... Есть...место, где можно...оставить...весточку...

— Где оно? — спрашивал властный, безразличный голос.

И Сенар продолжал говорить, вновь и вновь, как в дурном сне, называя улицу в столице, дом, условные знаки, позволяющие войти, людей, к которым нужно обратиться... И еще какие-то имена, которых он и сам уже не вспомнил бы, какие-то новые знаки и цифры... И про лицензию, доступ ко многим сомнительным делишкам и людям подозрительным открывающую, говорил что-то. И про то, как получить ее трудно, но лишиться просто, коли правила охотничьи негласные нарушишь. И про правила эти самые, про то, к примеру, что каждую тайну, мало-мальски важную, на всех делить надобно...

Казалось Сенару, что говорит он уже целую вечность. Так долго, что собственный язык его, совсем чужим ставший, закрутится вот-вот во рту да изогнется скользко, по-змеиному, а слова и вовсе сами по себе покатятся, зазвенят по полу монетками. Старик даже картинку эту живо представлять начал, почти монетки ловить приготовился, когда Огнезор убрал вдруг руку, позволив, наконец, замолчать.

"Вот странно! Тихо-то как стало!" — удивился он в первый миг, непонимающим взглядом обшарив темную комнату и юношу в маске — неожиданно сгорбившегося, с устало потухшим взглядом, с тяжело опущенными, дрожащими кончиками сжатых губ...

— Ты... хоть представляешь, идиот упрямый, как это... гадко? — голос Огнезора походил на шипение.

— Ох, прости, что причинил тебе неудобства! — все еще задыхаясь, вызверился Сенар. Теперь, когда ужас почти прошел, дикая ярость переполняла его. — Я не преступник и не пленный! Ты не имел права проделывать... такое!

— Ах, конечно, господин бывший охотник! — ядовито выплюнул юноша. — Если тебя что-то не устраивает, можешь написать жалобу в Имперскую канцелярию! То-то посмеются они, читая!

Старик открыл было рот для ответа — но тут же захлопнул. Проклятый мальчишка прав — его гнев совершенно бессилен! Гильдия живет лишь по своим собственным законам, и единственное, что тут можно сделать, — не попадаться на ее пути...

— Но, знаешь ли, — словно угадывая его мысли, уже спокойно заметил Огнезор, — у меня есть нечто, очень даже способное тебя утешить!

Сенар уставился на пожелтевший свиток, из-под плаща извлеченный темным мастером, с плохо скрываемым недоверием.

— Что это?

— Твой "договор" с Гильдией, — обворожительно улыбнулся юноша. — Жизнь за определенные услуги, так, кажется? Думаю, твой долг теперь выплачен сполна...

— Ты хотел сказать, что я исчерпал свою полезность и Гильдии больше без надобности, — саркастически поправил старик.

— Можно и так, если тебе больше нравится, — равнодушно пожал плечами темный мастер. — Не думаю, что ты откажешься от такого подарка из-за тонкостей определения. Забирай — и люди Гильдии тебя больше не побеспокоят.

— А как насчет той, за которой ты охотишься? — приняв свиток, с внезапно нахлынувшей горечью проговорил старик. — Слухи расходятся быстро, а я не такой дурак, как ты мог подумать...

— Тогда ты должен понимать, что это вовсе не твое дело! — холодно отрезал Огнезор.

— Она ведь не заслужила такого! — почему-то продолжал упорствовать охотник. — Глупая девчонка, лишь чересчур хорошо выполнившая свою работу... Да она не знала даже, что ворует!

— Уж не пытаешься ли ты воззвать к моей совести? — едко перебил мастер. — Разве не слышал: "ни совести, ни души — только маска и путь Проклятого Бога"? Тебе надо чаще внимать менестрелям!..

Сенар поник и будто еще сильнее постарел. Повисло молчание.

Больше на него не взглянув, Огнезор шагнул к окну, похоже, спеша покинуть комнату излюбленным своим способом.

Но остановился на миг, словно колеблясь, и почти неслышно прошептал:

— Единственное, что я могу обещать, — это честный поединок. Как знать, может это даст ей шанс.

— Другим не давало, — буркнул старик, но собеседник его уже давно растворился в ночных тенях.

* * *

Рассвет застал Огнезора в дороге. Всю ночь он понукал своего Стрелокрыла, наслаждаясь скачкой, подставляя лицо встречному ветру, очищая разум от болезненной сумятицы, оставшейся после Крама. Первые лучи солнца осветили шпили Небесного города на горизонте, и уже через час копыта Стрелокрыла бодро выцокивали по булыжной мостовой, привлекая внимание сонных караульных и недовольных дворников.

Столица только-только пробуждалась: шумели телеги ранних торговцев, спешащих на городской рынок; плелась, позевывая, служанка с корзиной свежих овощей, которые ее привередливая госпожа пожелала на завтрак; внушительная почтенная дама тащила домой совершенно пьяного своего супруга, ругаясь при этом весьма непочтенно, но все так же внушительно... Где-то звонили, созывая верующих к утренней молитве, храмовые колокола.

Огнезор спешился у помпезного здания Морской Канцелярии и, следуя подсказкам, полученным от Сенара, свернул на боковую улочку. Нужное юноше здание нашлось почти сразу: Сообщество охотников приютилось за серыми облупленными стенами ветхой общественной библиотеки. Когда-то много было таких по всей Империи, ныне же всеобщая ученость больше не в моде, вот и осталась от былого Хранилища знаний умирающая развалина. Зажатая между процветающей ювелирной лавкой и домом какого-то чиновника, она изо всех сил боролась за выживание — и даже, кажется, еще работала. Не знай Огнезор, что в действительности прячется за фасадом здания, удивлению его не было бы пределов.

Во всяком случае, тяжелая дверь здания поддалась легко, хоть и с натужным скрипом, — а в пыльном полутемном холле юношу встретила кучка нищих студентов. Появление Огнезора привело их в совершенное замешательство: студиозы то и дело поглядывали ему за спину, будто ожидая увидеть там целый строй охраны, непременно полагающейся человеку, одетому столь роскошно.

Подчеркнуто игнорируя любопытные взгляды, высокий мастер направился к столику в углу зала, за которым дремала сморщенная старушка-смотрительница. За ее спиной обнаружилась запертая дверь, ключ от которой старушка, даже не проснувшись, протянула Огнезору в ответ на сказанные им кодовые слова. Войдя, мастер оказался в огромном темном зале, заставленном высокими — под самый потолок — полупустыми книжными полками. Вместо драгоценных фолиантов, паутина и труха покрывала их. Где-то в конце зала едва тлел огонек свечи — на его свет и направился, петляя, юноша.

Полки громоздились то в ряд, то под углом друг к другу, образуя запутанный, темный лабиринт, заблудиться в котором не сложнее, чем в подземельях Императорского дворца. Хотя образы, вырванные у Сенара, каждый раз безошибочно указывали нужный поворот, на преодоление огромной комнаты ушел почти час. Но Огнезор запасся терпением. Нет сомнений: поспеши он и поверни не туда, обязательно влезет в какую-нибудь малоприятную ловушку — в деле хитроумного и тайного умерщвления себе подобных охотники ничуть не хуже мастеров Гильдии.

Наконец юноша вышел к маленькой дверце, в неровном мигании свечного огонька более похожей на закрытое ставней высокое окно. В кресле у двери дремал старичок, не менее сморщенный, чем его подруга на входе. На голос Огнезора старик встрепенулся, и маленькие темные глаза его загорелись злым подозрением. Дверцу он отпер лично, скрипя ключами, кряхтя и ругаясь. Затем вновь уселся в кресло, смежил веки и уже через минуту опять клевал носом, напрочь позабыв о подозрительном визитере.

За дверцей же обнаружился лестничный пролет: ступеньки появлялись откуда-то из темноты снизу и поднимались вверх, должно быть под самую крышу высокого двухэтажного здания. Как глубоко они уходили под землю, Огнезору, знающему не понаслышке столичные подземелья, думать не хотелось.

Лестница, скупо освещенная сочащимся сквозь решетчатые отверстия в стене дневным светом, упиралась в очередную дверь, на этот раз незапертую, за которой была еще одна комната: без окон и небольшая, но вполне жилого вида — с двумя застеленными кроватями, натопленным камином, заставленным яствами столом... И совершенно безлюдная. Будто хозяева, приготовившиеся сытно поужинать и уютно отдохнуть, вдруг просто растворились в воздухе, оставив все это для случайного гостя.

Все стены, кроме той, в которой горел камин, покрыты были множеством деревянных ящичков со знаками староимперского алфавита над истертыми медными ручками.

Огнезор со вздохом огляделся, отыскивая нужный значок, увидел его на ящике у себя за спиной, осторожно открыл, опасаясь, что старое дерево рассыплется. Что ж, стоит отдать охотникам должное! Костяные библиотечные пластинки как способ связи — весьма остроумно!

На гладких пластинах двумя вертикальными полосками выделялись колонки все тех же старинных знаков, аккуратно выцарапанных и обведенных краской. К счастью, юноша отлично в них разбирался, хотя со знаниями, вырванными у Сенара, расшифровать их мог бы и полный неуч.

"Первая полоса — имя охотника, вторая — месторасположения Книги Посланий", — вспоминал Огнезор, перебирая пластинки. Большинство из них либо были пусты, либо потемнели от времени так, что вытертые надписи было не разобрать. И только изредка попадалась сверкающая полированной белизной и свежей краской: охотников за тайнами в последнее время было не так уж много.

Наконец, нашлась нужная пластина. Запомнив шифр на ней, мастер вернулся на лестницу, а оттуда — в комнату со стеллажами.

Старичок вроде бы спал по-прежнему. Огнезор забрал у него потухшую свечу, зажег ее касанием пальцев и вновь углубился в книжный лабиринт, считая повороты и полки. У одной из них он остановился, осветил неаккуратно нацарапанный номер и солидный фолиант над ним.

Книга имела вид довольно почтенный, хоть и потрепанный, а на первой, сильно пожелтевшей, странице еще явственно читалась сделанная аккуратным чиновничьим подчерком надпись: "Лая из Таркхема. Год рождения 862 с основания Империи. Номер императорской лицензии 59978 (получена в первый месяц осени года 881), степень неосудимости — вторая. Постоянное место жительства отсутствует. Основной посредник — господин Реми из Малаша". Следующие страницы были исписаны довольно небрежно, чаще других встречались два подчерка: в одном Огнезор узнал руку Реми, другой, видимо, принадлежал самой Лае. Одно из первых посланий гласило: "Четвертый месяц весны, 883. Кому: всем (продублировано в Общей Книге). Если кому попадется серебряный медальон с двумя портретами, один из которых — мой, сообщите или доставьте немедленно, это очень важно, хорошее вознаграждение гарантирую. Лая".

Огнезор перелистал несколько страниц, просматривая сообщения. Затем вернулся к началу и стал внимательно перечитывать все подряд, то и дело удивленно приподнимая брови. Перечень "подвигов" Лаи действительно был потрясающим, как и указанные под некоторыми "делами" гонорары. Прошел почти час и свеча уже догорала, когда юноша добрался наконец до последней страницы. Открывало ее довольно корявое и ужасно безграмотное послание: "Сколька ты будеш мучать меня, красавитса! Прихади вечерам в "Тихий двор", угасчаю! Бор-воин". Далее шел короткий насмешливый ответ: "Вот еще! (продублировано в книге Бора)". Затем запись полуторамесячной давности, сделанная рукою Реми: "Последний день лета, 887. Лая, девочка, есть хорошее дело. Жду в обычном месте". И еще одно послание, датированное неделей позже: "Солнце мое, я нашел твой медальончик! Если тебе все еще интересно, жду в Оллане на восьмой день второго месяца осени, трактир "Спиногрыз". Денег не надо, мы с тобой по-другому поладим. Уже предвкушаю. Храш из Оллана".

Последняя запись была сделана рукой Лаи. Прочитать ее Огнезору удалось не сразу — очень уж небрежно, словно в спешке, свивались в слова корявые буковки. Сообщение гласило: "Для Реми и всех. Меня все еще преследуют люди Гильдии. Сегодня был седьмой. Сколько еще будет, не знаю. Для безопасности Сообщества и своей собственной связь прерываю. Если кто-нибудь сможет помочь, помогите. Лая". Смазанную подпись едва можно было разобрать. Дальше книга была пуста.

Свеча догорела, и к выходу Огнезор добрался почти на ощупь, считая повороты. После затхлой библиотечной пыли прохладный осенний воздух приятно освежал кожу и легкие. Молодой мастер огляделся в поисках своего коня, щурясь от яркого солнца: Стрелокрыл спокойно ждал там, где его оставили, а рядом, вытянувшись и потея от усердия, стоял караульный.

— Приветствую, господин! — бодро прокричал он подошедшему Огнезору. — Вот, берегу твою лошадь от посягательств всякого сброда! Разве можно оставлять такое отличное животное без присмотра?

— Как же без присмотра? Я верю в усердие, доблесть и бдительность нашей городской охраны, — с нескрываемой иронией ответил юноша, вручая пару монет караульному. Тот довольно засопел в ответ на сей весьма сомнительный комплимент и принялся нескладно кланяться, потихоньку удаляясь.

Огнезор же, отложив размышления обо всем увиденном и прочитанном на потом, поспешил к Черному переулку, где располагался тайный вход в Общий Дом Гильдии: уже некоторое время его не оставляла мысль о еде и недолгом отдыхе.

* * *

— Огнезор! Ты вернулся? — поставив поднос, Слава заторопилась ему навстречу.

Ученики, спешно поглощающие завтрак за длинными общими столами, завертелись и с любопытством уставились на появившегося в дверях трапезной высокого мастера.

Огнезор поморщился. Затем молча кивнул девушке и, слабо, будто нехотя, улыбнувшись, указал на отделенные тонкими плетеными перегородками столики для мастеров.

Слава тут же засуетилась: наградила подзатыльником подвернувшегося некстати дежурного, не слишком старательно скребущего пустые столы; за шиворот поймала какую-то ученицу, отправив ее за блюдами для "господина высокого мастера"; поспешно и грубо отказалась от общества девушки-подмастерья, с которой прежде собиралась разделить трапезу...

Странно и неприятно было видеть, как эта тщеславная, циничная гордячка ведет себя так... заискивающе.

Огнезор старался не смотреть.

Не зря, видно, прижилось в народе выражение "любить, как темный мастер"... Когда у тебя нет прошлого, не за что зацепиться в этой жизни и вряд ли есть во что верить, да ты при том еще и недостаточно глуп, чтоб с чистой совестью и фанатичным блеском в глазах исполнять чью-то волю, — пустота, безразличие ко всему грозится переполнить тебя, и за любое сильное ощущение хватаешься с жадным интересом, со слепой одержимостью голодного, с нелепым упрямством законченного психа. И не важно, за что именно хвататься — лишь бы ярко, по-настоящему, будто и правда жизнь твоя не бессмысленна... Потому выражение "ненавидеть, как темный мастер" было тоже.

Славе просто не повезло.

Он успокаивал себя этой мыслью, стараясь быть терпеливым ради их прошлой дружбы. Но терпения не доставало все больше...

— Ты должно быть ужасно голоден, если сразу пришел сюда, — не подозревая о его мыслях, говорила девушка, устроившись уже за низким столиком. — Когда ты вернулся?

— Сегодня на рассвете. Я потом расскажу, Слава, — отмахнулся Огнезор от ее расспросов.

Сзади тихо зашуршала, отодвигаясь, перегородка, зашаркали неуверенные шаги. Застыл, уткнувшись юноше в спину, чей-то, сначала робко-удивленный, а потом зудяще-любопытный, взгляд.

Мастер резко обернулся — но успел схватить лишь тонкий огонек, едва различимую тень эмоции, тут же поспешно схороненной в почтительно потупленных глазах. Перед ним, с трудом удерживая нагруженный снедью поднос, стояло тощее, некрасивое существо — бледное до синевы, с острым личиком, водянисто-серыми глазами, кривыми, будто насильно срезанными, прядями грязно-русых волос, по привычке все еще зачесанных так, чтобы закрывать лицо, но не достигающих и середины лба...

Девчонка, совсем еще ребенок. Боги, сколько же ей? Двенадцать? Тринадцать? Да ей до ученицы еще расти пару лет!

Огнезор нахмурился. Конечно, иногда Гильдия забирала особенно талантливых и раньше положенного возраста — действие, по мнению юноши, совершенно бессмысленное, поскольку даже не всякий крепкий, подготовленный подросток переживал здешнее "ученичество". Что уж говорить о ребенке?

Но девочка вроде держалась — на ногах стояла твердо, в истерику не впадала. Глядела правда исподлобья, с диковатой ненавистью часто битого волчонка, но это и не удивительно — при ее то малоприятной внешности и... "специализации".

Лекарскими подвалами от нее так и разило — издалека, до отвращения крепко. Как, впрочем, и целительским даром — на удивление мощным, ощутимым даже на расстоянии.

В Храме на такую молились бы!

Вот только Гильдия добралась до нее первой...

А здесь у лекарей были совсем иные обязанности (не зря же их искусство прозывалось мастерством Боли!). И репутация совсем иная...

Проще говоря, ненавидели их здесь все и люто. Даже Огнезор, редко подверженный предубеждениям, с трудом сдержал себя от внезапного приступа враждебности.

— В чем дело? — демонстративно прикрывая нос рукой, жестко спросила Слава. — Я разве тебя за едой посылала?

— Велели... мне, — хрипло, не глядя на них, произнесла ученица.

Огнезор вновь поморщился. Понятно: свои же девчонку сюда выперли! Испугались "страшнейшего из мастеров" — вот и нашли крайнюю.

Невольно в нем всколыхнулось сочувствие.

Ученица, меж тем, неловко опустила поднос на столик перед ними и принялась старательно расставлять посуду.

Мастер с интересом всмотрелся в корявую вязь символов у нее на воротнике, едва удержавшись от нехорошего смешка. Человек, посвящавший девчонку, явно обладал нездоровым чувством юмора. Кто еще мог дать этому страшненькому, злому на весь мир зверьку нежное имя "Мила"?

Будто уловив его насмешку, ученица бросила на Огнезора быстрый косой взгляд — и, сцепив зубы, под немигающим взором высокого мастера дрожащими руками схватилась за кувшин горячего, с пряностями, вина.

— Долго еще?! — недовольно прошипела Слава, как раз, когда девочка наклоняла кувшин над бокалом.

Мила дернулась — и, конечно, расплескала вино, безжалостно обжигая себе пальцы, и, словно в насмешку, заливая густой темной жидкостью расшитые знаками Гильдии манжеты Огнезора.

Мастер на расплывающиеся по ткани пятна и быстро краснеющую кожу на кистях рук даже не взглянул: боли он, конечно, не чувствовал, а вот Славина реакция вызывала в нем большие опасения.

— Ах ты, тварь Темнословова! — закричала в ярости та, награждая неуклюжую ученицу звонкой пощечиной. Отчего вино в руках Милы, конечно, разлилось еще больше, покрывая белые, все в шрамах, пальцы розовыми волдырями.

На впалой щеке девочки краснел теперь яркий отпечаток ладони.

"Хорошо, хоть пощечина, а не излюбленный Славин удар, способный и крепкому мужику сломать челюсть!.." — отрешенно подумал мастер, тут же отметив, что подруга его на этом не успокоилась и уже вновь заносит руку.

— Слава! — прикрикнул он. — Хватит!

Слава сердито застыла, посматривая то на юношу, то на сдерживающую злые слезы девчонку.

— Тебе разве не пора к ученикам? — холодно осадил ее Огнезор. — Я и сам здесь разберусь.

Побелев от ярости, девушка встала — неторопливо, с подчеркнутым высокомерным достоинством.

— Заходи ко мне после обеда, тогда и поговорим, — попытался он смягчить резкость своего тона примиряющей полуулыбкой. С излишней, впрочем, поспешностью, отодвигая перед Славой перегородку.

Спиной он снова ощущал на себе взгляд жадных, ненавидяще-любопытных глаз, и рассерженная Слава, честно говоря, занимала его сейчас куда меньше, чем маленькая этих глаз обладательница.

— Итак, — обернулся Огнезор, — ученица второй группы, будущая целительница Мила...

Девочка напряглась, сжалась, вновь ожидая удара.

— Может, присядешь? — указал на низкую скамью мастер. — Стол, в конце-концов, на двоих накрыт...

— Что? — непонимающе выдохнула она.

— Сядь, говорю! Есть хочешь?

Мила сглотнула, но упрямо помотала головой.

— Ну и дура, — вновь усаживаясь на скамью, тихо пробормотал Огнезор. — Еле стоишь ведь! Я бы отличал гордость от глупости...

Девчонка посмотрела на него с удивлением — и как-то чудно, щурясь, будто на свет. Затем молча села за стол.

Пару секунд жадно пожирала глазами аппетитные, золотисто обжаренные растительные побеги с кусочками мяса под пряным соусом, румяные хлебцы с сырной корочкой и тонкие ломтики засахаренных фруктов (блюда, не слишком изысканные, но все же на порядок лучше скудной ученической каши на рыбном бульоне) — затем схватила первое, до чего рука дотянулась и, не глядя больше на мастера, с рвением голодного звереныша принялась запихивать это в рот.

Огнезор устроился напротив, со вздохом покрутил в руках маленький столовый нож и затейливо изогнутую вилочку, втайне ощущая зависть к изголодавшейся ученице, которая могла совершенно не думать о манерах. И где только Гильдия набралась этих глупостей? Мало ему при дворе мороки...

Какое-то время оба молча жевали.

— Что ж ты так смотрела на меня, Мила? — наконец, нарушил молчание мастер.

— Как? — мгновенно взъерошилась та.

— Необычно, — попытался облечь свои ощущения в слова Огнезор. — Без страха, без...хм... восхищения... Без удивленного разочарования. Вообще, не как на человека, — скорее, как на странную... вещь.

— Так ты и есть странный, — неохотно и совсем не любезно отозвалась она.

— Это я и без тебя знаю, — хмыкнул юноша. — Мне просто любопытно, что такое "странный" в твоем понимании?

Ученица с усилием подняла на него взгляд — точнее, попыталась, тут же вновь потупившись. И даже, кажется, зажмурилась?

Удивленный, Огнезор протянул руку, неумолимо притягивая Милу за подбородок, принуждая смотреть глаза в глаза.

Она дернулась, пытаясь вырваться, вскрикнула — затем лицо ее потускнело, смялось, как скомканный бумажный лист, сощуренные глаза отчаянно заслезились.

— Пожалуйста, пожалуйста! — с мольбой выдохнула она. — Смотреть на тебя так близко...больно.

Разговор больше не выглядел просто любопытным. И уж никак не был забавным. Разжав пальцы на ее подбородке, Огнезор нахмурился.

— Почему? — очень серьезно спросил он.

— Слышал сказку, — поспешно уткнувшись в тарелку, хрипло заговорила девчонка, — сказку о богине, что захотела свить кружево из всех судеб мира? Чтоб сплетались они в красоте и гармонии? Но только отвлеклась богиня, вылез из-за очага маленький дух-проказник, и спутал все нити, да так беспорядочно и крепко, что никто уже не смог их разделить.

— Слышал, — осторожно кивнул юноша, потихоньку прикидывая, похожа ли Мила на ненормальную. Вообще-то, очень даже! Правда, не больше, чем он сам...

Впрочем, о нормальности любого из обладателей Дара можно еще ой как поспорить! Все они безумны. Так или иначе. В той или иной степени. Этот факт мастер Вера накрепко вбила когда-то в его ученическую голову, оставив гадать, какого же рода безумие поразит его самого...

— Иногда мне видится, — продолжала между тем ученица, — будто все люди состоят из таких вот спутанных нитей: своей и чужих. Всех цветов. Но если у других они тусклые, то твоя горит, как солнце. Так ярко, что слепит глаза... Ни у кого прежде я не видела такого. Разве это не странность?

— Да уж, странность, — сквозь зубы процедил Огнезор, не в силах сдержать раздражения. — Не чувствуй я, что не врешь, решил бы, что тебя кто-то из этих негодяев-подмастерьев подослал... Приятели, чтоб их, ученичества! С дурацкими шуточками!..

Девчонка не отвечала, еще ниже опустив голову.

— А слышала ли ты, Мила, — все больше распаляясь, продолжал юноша, — что у сказки твоей есть продолжение? Легенда о Первом Боге и его кровных? И знаешь ли ты, что я просто ненавижу эту проклятую историю?!

— О! — догадливо выдохнула ученица, мгновенно осмелившись поднять на Огнезора расширившиеся в изумлении глаза. — Вот, значит, что это... почему ты... горишь!

Куда только подевался злой, настороженный волчонок! Теперь девчонка благоговейно сияла, будто узрев божественное откровение. И пялилась, пялилась, пялилась! Даже не смотря на явную боль в ее покрасневших, слезящихся глазах!..

Маленькая ненормальная!

Неудивительно, что другие ученики так к ней относятся!

— Да хватит уже! — в сердцах ударил по столу Огнезор.

Мила будто из транса вышла, поспешно отведя взгляд.

— Говорил же, ненавижу эту суеверную ерунду!

— Прости, — обреченно поникла девочка. — Ты теперь... убьешь меня?

— Что-о? — разговор становился настолько нелепым, что мастер чуть не рассмеялся. — Убить тебя? Извини, милая, но мои услуги в этой области стоят слишком дорого! Тебе уж точно не по карману! Так что, если жить надоело, поищи себе более... хм... доступный способ самоубийства.

— Да что ты вообще знаешь о желании умереть! — вдруг зло выкрикнула она.

И теперь уже Огнезор опустил глаза.

— Больше, чем ты думаешь, — обронил тихо.

Он и сам не понимал, что на него нашло. Откуда такая откровенность? Ведь даже Славе никогда не говорил...

Но сейчас почему-то закатал залитый вином рукав, обнажая запястье, демонстрируя сумасшедшей ученице длинный белый шрам, рассекающий его вдоль вены.

Девочка пораженно уставилась на тонкую светлую линию.

— Я думала, после исцеления шрамов не остается, — только и смогла хрипло выдавить она.

— О, этот мне специально оставили! — со значением усмехнулся мастер. — На память и в назидание. Чтобы знал, что в Гильдии даже умереть нельзя без позволения... Вернись к реальности, Мила! В этой жизни нет места божественным чудесам — только собственной силе и упрямству...

Он встал из-за стола, желая прекратить этот безумный разговор.

— Мне пора, — бросил сухо вместо прощания.

— Мастер! — вдруг подскочила девочка с какой-то отчаянной решимостью на угловатом лице.

— Ну что еще?

— Возьми меня к себе! У тебя же нет личного ученика, я знаю!

— Что за чушь! — фыркнул Огнезор. — Мила, я ничего не знаю об исцелении! И вряд ли у тебя есть хоть шанс продвинуться в мастерстве Сражения, Слова или Разума! Ну чему я могу научить тебя?

Ее решительность погасла, уступив место глухой безучастности.

— Да, конечно...

Неожиданно это встревожило юношу.

— У тебя неприятности с мастером Темнословом? — напрямик спросил он.

Ученица напряженно подобралась, сверкнула глазами, вновь живо напомнив сердитого звереныша.

— Наставник, кажется, хочет убить меня, — с деланным равнодушием сказала она.

— То есть, больше чем всех остальных? — уточнил Огнезор, не удержавшись от иронии. — Даже несмотря на уникальную силу твоего Дара?

Мила насупилась, понимая, что ей не верят.

— Он боится, мастер! — бросила она с вызовом. — Недавно я предсказала ему скорую смерть...

— Очень прискорбно... — сострадательно поглядывая на ученицу, покачал головой юноша. — Прискорбно, что ты сама веришь в подобную ерунду! Впрочем, зная мастера Темнослова, допускаю, что он достаточно ненормален, чтобы поверить тоже...

На лице у Милы впервые за их разговор появилось ехидное подобие улыбки.

— Ладно, — сдался Огнезор. — Я поговорю о тебе кое с кем.

— С кем? — тут же осмелела девочка.

— Я бы сказал, что это пока не твое дело, но так уж и быть... Высокого мастера Веру знаешь?

— Мастер Боли и Разума?

— У нее редчайший двойной Дар, способность воздействовать на тело и душу. И уж поверь, в исцелении она куда лучше Темнослова!

— Но, говорят, она давно не берет учеников, — в голосе Милы пробилось сомнение.

— Не берет кого попало. Но ей всегда интересны... необычные случаи.

Юноша не стал уточнять, что для Веры одинаково "необычны" и выдающиеся способности, и какой-нибудь особый вид... сумасшествия. Мила сама, похоже, догадалась. Может она и ненормальная, но вовсе не дура. Впрочем, чего в ней больше — таланта или безумия — Огнезор не стал бы ручаться.

Удары гонга неожиданно прервали их странный разговор, возвещая о начале нового часа, напоминая о множестве дел и полном отсутствии времени.

Со вздохом облегчения мастер отодвинул перегородку.

— Только учти, — не удержавшись, предупредил он напоследок, — Вера отличный наставник, но терпеть не может двух вещей. Слабости и глупости. Не справишься — пожалеешь, что не осталась с Темнословом.

— Я справлюсь! — мрачно пообещала Мила, и Огнезор подумал, что уж в ближайшие годы высокому мастеру Вере точно не придется скучать.

ГЛАВА ПЯТАЯ, ГДЕ ТЕМНОМУ МАСТЕРУ СУЛЯТ БОЛЬШОЕ БУДУЩЕЕ, ОН ЖЕ ТОРОПИТСЯ ПОКИНУТЬ СТОЛИЦУ.

Дойти до своих комнат Огнезору не удалось: весть о его прибытии, как всегда, разлетелась слишком быстро. В коридоре Южного крыла его уже ждал посыльный из Верхних покоев — тридцатилетний подмастерье, нынешний и, видно, последний ученик Гильдмастера.

— Господин желает видеть тебя, — неприязненно сообщил он.

— Прямо сейчас? — переспросил Огнезор, бросив быстрый взгляд на безнадежно испорченные рукава своей рубашки. — Не хотелось бы появляться перед ним в таком виде...

— Мне сообщили об инциденте в столовой. Мастер Слава взяла на себя смелость передать кое-что из твоего гардероба, — сдержанно ответствовал посыльный, протягивая юноше белый сверток, оказавшийся его собственной чистой рубашкой.

— Что ж, Слава как всегда предусмотрительна, — улыбнулся Огнезор. Затем переспросил удивленно:

— Погоди-ка, ты сказал мастер Слава? Когда она успела пройти испытание?

— Насколько я знаю, три дня назад. А звание ей присвоили лишь вчера, — равнодушно сообщил подмастерье, с подчеркнутым неодобрением наблюдая за поспешным — прямо на лестнице — переодеванием молодого мастера.

— Что ж, это хорошая новость. Жаль, что Слава не успела сообщить мне об этом сама, — весело проговорил Огнезор, вручая спутнику залитую вином рубашку.

Тот брезгливо скривился, но взял — какой бы сильной ни была ревнивая неприязнь нынешнего ученика к ученику бывшему и любимому, забыть, чей ранг выше, он не мог.

Возле высокой черной арки, ведущей в Верхние покои, провожатый поспешил отговориться делами, не без облегчения передав юношу под надзор почтенного мастера Мечеслова — бессменного Гильдийного секретаря и личного помощника Гильдмастера. Впрочем, в чьем-либо присмотре Огнезор как раз не нуждался — знакомый, заставленный потемневшей мебелью и стопками книг, кабинет, где прошло так много часов его жизни, он мог найти и с закрытыми глазами.

Там, у распахнутого в сырой осенний день окна, в глубоком кресле, где обычно восседал во время своих уроков Гильдмастер — всегда уверенный, властный мужчина, много лет державший в кулаке половину Империи, — полулежал теперь дряхлый, болезненного вида старик, настолько слабый, что, увидев вошедших, не смог даже приподнять руку в обычном приветственном жесте — лишь слегка шевельнул пальцами.

Огнезор застыл на пороге, не в силах осознать увиденное. Сколько же времени прошло? Они виделись перед его отъездом на Южный за головой Парги. Всего четыре месяца назад. Как же так?

Поистине, никогда не знаешь, сколько протянет темный мастер! Он может дожить до ста лет без единой седины, чтобы потом всего за неделю пройти весь путь от дряхления до смерти...

— Огнезор! — поняв причину его замешательства, успокаивающе, тепло улыбнулся старик, отчего глаза его вновь засветились прежним, молодым, ироничным, блеском. — Паршиво выгляжу?

— Паршивей некуда! — отозвался юноша с печальной улыбкой.

— Ну хоть один честный человек в нашем маленьком черном муравейнике! Бери пример, Мечеслов!

Пожилой секретарь неодобрительно покосился на Огнезора, но промолчал. Присел в сторонке, деловито закопошился в каких-то бумагах, и впрямь напомнив большого черного муравья.

— Ждал меня, мой мастер? — тихо спросил юноша, опускаясь на колени возле кресла. Теперь ему не приходилось смотреть на Гильдмастера сверху вниз, и оттого стало немного легче.

— Ждал, мой мальчик. Рад, что дождался, — опять улыбнулся старик. — Знаешь, о чем говорить будем?

Огнезор хотел было качнуть головой, но затем решил — к чему обманывать? — и нехотя кивнул.

Он знал. Разговора не будет — будет прощание.

— От старости нет лекарства даже у наших целителей, — будто извиняясь, прошелестел Гильдмастер. — А мне как-никак уже сто двадцать девять лет!

— Не самый большой срок для темного мастера! — упрямо возразил Огнезор.

Старик почти весело фыркнул:

— Ты все такой же упертый мальчишка, не желающий признавать очевидного! Уж поверь, сорок с лишком лет во главе Гильдии кого угодно превратят в развалину! — голос его вдруг потерял всякую веселость, зашелестел серьезно и грустно. — Видят боги, Огнезор, я делал все возможное, чтоб вытащить нас из оставленного предшественниками упадка. Ты же знаешь, каким был Гильдмастер Тихогар? Недалеким, одержимым властью глупцом... При нем здесь почти не осталось учеников. За много лет посвятили лишь нескольких человек с Даром. Гильдия и до Тихогара была уже не та, что прежде, но при нем... Даже столичные мастера обленились, превратились в изнеженных, мелочных подхалимов. Обзавелись семьями, домами, погрязли в жизни, достойной торговцев, но никак не идущих за Первым богом...

— В провинциях до сих пор так, мой мастер, — угрюмо обозвался юноша. — Некоторые вещи, наверное, уже не исправить...

— Ты прав, Огнезор. И... надо ли исправлять? Для многих спокойная жизнь в тихом городке — это выход. Не все сильны достаточно...

— Я знаю.

— Да и нельзя нам больше идти прямым путем! Непреклонно следовать традициям так же гибельно, как и отречься от них вовсе. Гибкость и умение вовремя повернуть по ветру — вот что сейчас важнее...

— Это я тоже знаю, — кивнул молодой мастер.

— Прошли те времена, когда Гильдия диктовала условия всей Империи, — будто и не слыша его, продолжал говорить старик. — Так много сил пришлось потратить мне, чтобы восстановить хоть крохи нашего былого влияния. И все же вот мы — по-прежнему цепной пес на службе у Правящего Дома! Зарвавшиеся лорды, мятежники всех мастей, преступники, сбежавшие от имперского правосудия, да и просто неугодные короне — скольких я перевидал за все эти годы! Нынешний Император куда мудрее предыдущего, но и он порой трактует нас, как простых наемников, забывая, что его Золотой Трон тверд лишь тогда, когда его держит наш Тайный Престол... Хотя нет, все этот старый интриган помнит! Его ход еще за ним...

Гильдмастер надолго замолчал, погрузившись в свои мысли. Глаза его были прикрыты, а губы кривились в хитроватой усмешке.

Огнезор покорно ждал.

— Знаешь, — не открывая глаз, наконец, проговорил старик, — я отдал распоряжение портному Гильдии приготовить для тебя Белые Одежды...

Молодой мастер вздрогнул, ощущая смесь горечи, испуга и — самую малость — ликования.

— Что? — боясь поверить, переспросил он. — Правильно ли я понял тебя, мой мастер?

Старик насмешливо выгнул брови, вновь живо вызывая в памяти себя прежнего.

— Неужто, ты действительно сомневался, высокий мастер Огнезор, что мой выбор падет на тебя? После всех тех усилий, что я приложил, чтоб ты был достоин этого? — он издал многозначительный смешок, будто вспомнил нечто забавное. — К тому же, — поспешил пояснить, — ты единственный, чью кандидатуру вряд ли осмелится открыто оспорить кто-либо из нашего склочного Совета. Как не бился я когда-то над отменой глупейшей и опаснейшей из традиций — смертельного поединка, но серьезные разногласия у нас все еще решаются лишь с его помощью! Что ж, они сами виноваты! Хотел бы я увидеть смельчака, что решится выступить против тебя!..

— Я не сомневаюсь в своих силах, — уверенно проговорил Огнезор. — Но моя молодость в глазах других мастеров и Императора могла бы стать помехой.

— Ну, это уж от тебя зависит! — возразил старик. — Но знаешь, я вот возглавил Гильдию в возрасте весьма преклонном, а врагов от того приобрел не меньше. Да еще и жалел все прошедшие годы о том, как мало мне отпущено времени. Ничтожно мало! У тебя же будет впереди целое столетие. Подумай, сколько всего можно сделать!

Голос Гильдмастера вдруг сорвался, он закашлялся — хрипло, по-старчески. С трудом перевел дыхание, продолжил с извиняющейся улыбкой:

— Я знаю, тебе вовсе не по душе оседлая жизнь. С самых первых лет ученичества ты, как никто, искал свободы. Один твой побег чего стоит!

— Что? — удивился Огнезор. — Какой побег?

Старик вмиг замолчал, будто сболтнул лишнее, — и, не знай юноша так хорошо своего наставника, мог бы действительно поверить, что слова сорвались у того с языка случайно.

— Какой побег? — повторил он. — Я не помню никако... Дьяволы! — догадка пронзила его. — Конечно, не помню! Они ведь стерли это, наставник? Мою память стирали дважды?

— Трижды, Огнезор, — тихо поправил Гильдмастер. — Трижды.

Пораженное молчание было ему ответом.

— Думаю, тебе пора узнать об этом, — все так же тихо продолжал говорить старик. — Ты вспоминал свое прошлое дважды. Никто не знает, почему. Вера объясняет это исключительной силой твоего Дара, Ледогор уверен, что все дело лишь завидном упрямстве. Может быть... После второго раза мастер Темнослов пришел ко мне за разрешением на твое устранение, но я... все мы, твои наставники, втроем, не позволили. Мастер-лекарь тогда получил предупреждение насчет твоего Испытания Боли. Но мы все равно боялись, что он отыграется...

— Он и отыгрался, — прошептал Огнезор. — Не на мне, на моем друге...

— Да, — поник Гильдмастер.

Они надолго притихли, отдавая молчаливую дань.

— Темнослов до сих пор зол на меня, — наконец, нарушил мрачное молчание юноша. — Не скажу, что это чувство не взаимно.

— Но, в отличие от него, ты достаточно умен, чтобы не позволить своей ненависти принимать за тебя решения, ведь так? — старик взглянул на него испытующе, строго — так когда-то смотрели его колючие зеленые глаза на Огнезора-ученика, провалившего задание.

— Мастер Гильдии убивает лишь по приказу или для самозащиты, но никак не с иными целями, — твердо отчеканил юноша, и собеседник его довольно расслабился.

— Никогда в тебе не сомневался, мой мальчик. С тобой Гильдию ждет большое будущее.

Затем устало откинулся в своем кресле и тихо окликнул Мечеслова.

Огнезор встал.

— Вот что, Мечеслов, передай-ка высокому мастеру ключ и разрешение на доступ к Малой Книге. И посвяти в последние дела Гильдии. Пора ему вникать в свои будущие обязанности.

Мечеслов кивнул и сделал жест следовать за ним.

— Мой мастер? — Огнезор вопросительно взглянул на старого наставника, не решаясь просто взять и уйти, но и не зная, что сказать.

— Иди, — слабо махнул рукой тот. — Чего ждешь? Слезного прощания?

Юноша поклонился и молча вышел, лишь за дверью замерев на мгновение, чтобы бросить в пустоту короткое неслышное "Прощай".

Он чувствовал, он знал, что это их последняя встреча.

* * *

Следующие часы протекли в нескончаемой суете и беготне. Вместе с Мечесловом, Огнезор обошел чуть ли не все уголки Гильдии, начиная от Архива и Библиотеки, где его провели в запертую заднюю комнатушку, оставив один на один с Малой Книгой; и заканчивая Приемным Покоем на Дворцовой площади, куда они вошли при плащах и масках, пугая и без того шарахающихся обывателей. Завершив обход и попрощавшись, наконец, с пожилым секретарем, Огнезор отыскал мастера Веру, долго говорил с ней — о делах, о себе, о Гильдмастере... Затем вызвал и представил ей Милу, а сам спустился в лекарские подвалы, где предстоял мерзкий разговор с Темнословом. Оскорбления, невразумительные угрозы, откровенная уличная брань... Делать нечего — выдержал.

Потом было собрание Совета высоких мастеров, где обсуждался какой-то новый императорский налог и его влияние на дела Гильдии. И куча каких-то отчетов да сотня бумаг, оставленных Мечесловом...

Словом, когда Огнезор, наконец, отправился к себе, за окнами уже смеркалось.

У двери его комнаты ждала, присев на ступени, Слава. Небольшая, сутулая фигурка в черном, с жесткими, торчащими, несмотря на все усилия, темными волосами. С виду тонкая, но жилистая, сильная — и яростная, колючая до невозможности.

Маленькая злючка!

Огнезор вдруг увидел ее совсем такой, как когда-то в ученичестве. Будто и не было прошедших лет, не было его холодного одиночества и ее нелепой влюбленности, так мешающей жить обоим...

Сегодня, похоже, выдался день воспоминаний.

Завидев юношу, Слава встала, улыбнулась вымученно и покорно. От маленькой злючки из прошлого вмиг не осталось и следа.

— Долго ты здесь? — спросил Огнезор, скрыв за вежливым сочувствием разочарование. — Почему не вошла, ты же знаешь код замка.

— Это было бы не слишком деликатно, — пожала плечами девушка, отходя в сторону, чтоб Огнезор мог открыть тяжелую деревянную дверь.

Он слегка повернул три серебряных колесика, набирая нужную комбинацию. В двери что-то щелкнуло, кожу защекотала струя теплого воздуха: отключился хитроумный охранный амулет.

Они вошли в небольшую гостиную. Огнезор указал Славе на свое любимое кресло у камина, сам же принялся разводить огонь. Вскоре мягкие блики заплясали по затянутым бело-серебряным шелком стенам комнаты, темному витражу окна и светлой резной мебели. Стало тепло и уютно.

— Скоро принесут ужин, — сказал Огнезор, устраиваясь прямо на мягком белом ковре, покрывающем пол. — Я уже отправил дежурного ученика.

— Это очень кстати. Слышала, у тебя был тяжелый день, — полувопросительно произнесла девушка, не скрывая любопытства.

Молодой мастер усмехнулся.

— Похоже, слухи расходятся по Гильдии мгновенно. И что же на этот раз обо мне болтают в коридорах?

— Говорят, будто Гильдмастер передавал тебе дела. Это правда?

— Что ж, можно и так сказать, — пожал плечами юноша.

— Надо же! — воскликнула Слава, не скрывая восхищения. — Передо мной будущий глава Гильдии!

— Давай не будем об этом! — поморщился мастер. — Как-то не выходит у меня тешить самолюбие, когда речь идет о скорой смерти наставника!..

Слава притихла, уважая его желание, но явно не понимая. Еще бы! Огнезор до сих пор помнил, как неприкрыто злорадствовала девушка — тогда еще новоиспеченный подмастерье — кончине собственного наставника. Не всем здесь повезло попасть в руки таким как Вера, или мастер Ледогор, или старик Златодар — нынешний Гильдмастер, которому так немного осталось...

— Кстати, я так и не успел тебя поздравить, — прервал собственные, вгоняющие в тоску, размышления юноша. — Слышал, ты стала мастером Разума.

Слава улыбнулась ему радостно, слегка смущенно. И выставила напоказ новенький, только что расшитый воротник со знаками мастера.

— Что думаешь делать дальше? — спросил Огнезор, приподнявшись, чтоб осмотреть вышивку, и затем вновь усаживаясь на прежнее место.

— Ты же знаешь, лучше всего у меня получается работать с учениками. Надеюсь остаться при Школе. Если, конечно, я еще не надоела тебе своей болтовней настолько, что ты отправишь меня в какой-нибудь провинциальный городишко, — шутливо закончила она.

— Вопросы распределения я пока что не решаю, а то вполне мог бы, — в тон ей ответил молодой мастер. Затем уже серьезно добавил:

— Почему бы тебе не попробовать себя в испытании на мастера Сражения? Могла бы войти в Совет высоких мастеров.

— Думаешь, смогу? — польщено загорелась девушка.

— Конечно! А мы с Ледогором, если что, поможем подготовиться, — Огнезор подкрепил свои слова особенной улыбкой, той, что, как он знал, сбивает женщин с толку, а то и сводит с ума.

Какой бы неприятно-назойливой ни становилась порой Слава, она все еще была ему нужна. Свой человек в Совете. Это тот случай, когда дружба уже не при чем...

Девушка мгновенно залилась краской. Он знал, какое впечатление производит — и пользовался этим, бесстыдно, расчетливо, как и положено будущему Гильдмастеру.

Пока Слава полезна, она будет рядом, даже если для этого ему придется потерять единственного друга...

Но это в будущем. А сейчас — легкий стук в дверь, возвестивший о принесенном ужине. И щупленький ученик-второгодка с тяжелым подносом да сердечком, заходящемся в испуге: косится на Огнезора, вжимая голову в плечи, бочком семенит к столу, чтоб поставить поднос, торопливо, стараясь не поворачиваться к мастеру спиной, зажигает свечи в серебряных подсвечниках по всей комнате...

Яркий свет растворил остатки уютной домашней атмосферы, созданной камином. Зато благородная роскошь обстановки проявилась сразу и со всей очевидностью. Несчастный мальчишка, осмотревшись вокруг, затрясся еще больше, закапал воском дорогую мебель, беспомощно ковырнул застывшее пятно ногтем — и стал пятиться к двери. Молодец, хоть подсвечник поставить догадался перед тем, как вывалиться в коридор! Судя по гулким звукам, не останавливался он до самых ученических подвалов...

— Все-таки это раздражает! — хмуро проводил его взглядом Огнезор. — У меня что, рога и клыки торчат?

Слава расхохоталась.

— Ой, слышал бы ты их сказки, "страшнейший из темных мастеров"! — всхлипнула сквозь смех она. — Как-нибудь перескажу парочку...

— Уж уволь! — поморщился юноша. — Мне достаточно и того кошмара, что поют обо мне на улицах!

Слава состроила понимающе-сочувственную физиономию и уже серьезно заметила:

— Думаю, ситуация изменится, когда ты решишь, наконец, взять себе личного ученика: в местных школьных россказнях станет меньше выдумки и больше правды. Пора бы уже!

— Я подумаю об этом, — ухмыльнулся Огнезор, ясно давая понять, что обременять себя учеником он, конечно же, не собирается.

Но спорить на эту тему девушке совсем не хотелось. Особенно, когда рядом испускал аппетитнейшие ароматы долгожданный ужин.

Уже сидя за столом при ярком свете множества свечей, Слава заметила на лице молодого мастера следы крайней усталости. Не только физической, но и такой, какая бывает от чрезмерного использования Дара. Его кожа побелела, натянулась до прозрачности, глаза выцвели и скользили с предмета на предмет, словно не в силах зацепиться за что-либо надолго, губы чуть заметно подрагивали и кривились, будто от горечи...

Истощение. Опять.

Славино веселье тут же испарилось, сменившись беспокойством и растущей досадой.

— Как твое преследование? — хмуро спросила она. — Ведь ты не просто так вернулся в столицу.

— Я виделся с Реми в Краме, — изо всех сил изображая бодрость, ответил Огнезор. — Тот еще проныра. Из него почти ничего не удалось вытащить.

— Тебе — и не удалось?

— Ну, я ведь не волшебник из сказки, Слава! — раздраженно огрызнулся он. — Мне, чтобы влезть кому-то в мозг, как и тебе, нужен, как минимум, контакт глаза в глаза, а еще лучше — взгляд и прикосновение. Старый плут не дал мне ни шанса: будто чувствовал. Конечно, если бы не протекция высших чинов, я мог бы узнать все, что мне надо, насильно... Но тут уж Реми повезло. В отличие от старика Сенара...

— Очень неприятно было? — сочувственно спросила Слава, с содроганием вспоминая свой единственный опыт такого рода.

Огнезор оставил этот риторический, в общем-то, вопрос без ответа. Вместо этого кратко рассказал о своей поездке, опуская, конечно, особенно примечательные детали — вроде Ночеборовых учеников или истории с Агром. Некоторые вещи даже Славе знать не стоило...

Новоиспеченный мастер внимательно слушала, стараясь не перебивать. Лишь иногда у нее на лице появлялось какое-то странное выражение — то ли осуждающее, то ли обеспокоенное.

— И что ты об этом думаешь? — спросил, наконец, Огнезор, завершая рассказ.

— Это очень любопытно, но вряд ли многое дает, — как-то уж слишком мрачно подытожила девушка. — Куда ты намерен направится дальше?

— В Оллан, повидать этого Храша, а затем — в Таркхем.

— Где это?

— Городишко на севере, в горах. Есть у меня ощущение, что наша охотница может в родные места наведаться...

Пальцы Огнезора задумчиво потерли заросший за последние дни подбородок, глаза скользнули по лицу собеседницы и вдруг сузились, наливаясь колючим раздражением.

— У тебя есть, что сказать мне, Слава? Я же вижу — очередная нотация так и просится тебе на язык!

Девушка вспыхнула.

— А раз видишь, значит и сам должен знать! — не сдержавшись, выдохнула она. — Ты сейчас изнурен и почти на грани! Не думаю, что только в Сенаре здесь дело!.. Можешь не рассказывать, что там еще было. Но... зачем ты это делаешь, Огнезор? Что пытаешься доказать? Ты хоть понимаешь, что запросто мог сойти с ума?

— Прекрасно понимаю. Мастерством Разума я владею не хуже тебя! — ядовито парировал он.

— Я просто не могу на это спокойно смотреть! — никак не успокаивалась Слава. — Рисковать собой непонятно ради чего! И это ведь не в первый раз! О чем ты вообще думаешь?!..

— Я не собираюсь выслушивать такое от тебя! — зло осадил ее Огнезор. — Истеричных влюбленных дур мне и за этими стенами хватает!

Громыхнув резными деревянными ножками стула, зазвенев серебряной посудой, он резко вскочил из-за стола, обжег девушку гневным взглядом, будто желая добавить еще нечто столь же оскорбительное, но, вдруг сдержавшись, отвернулся к темному витражному окну.

Слава умолкла, задохнувшись от обиды и гнева. Безуспешно попыталась придать лицу безразличное выражение, и нервно завертела в руках пустой бокал, яростно поглядывая то на дверь, то в спину Огнезору, раздумывая, стоит ли вообще здесь оставаться.

Юноша видел ее колебания — отраженные в темном оконном стекле, искаженные цветными витражами. Легкое чувство вины пробилось вдруг сквозь его усталость и раздражение.

— Извини, Слава, — тихо произнес он, не оборачиваясь. — Знаю, это было... грубо. Я не хотел. Правда, извини...

Она все так же молчала, и Огнезор, окончательно с собой справившись, решился обернуться, чтоб одарить Славу просительным взглядом.

Ответом ему было настороженное, вытянувшееся в изумлении блеклое лицо, темные, подозрительно суженные глаза, рука, почти взметнувшаяся в попытке пощупать его лоб: нет ли жара?

Не очень приятно, когда на тебя смотрят, как на умалишенного.

— Я совсем перестаю узнавать тебя, — наконец, глухо проговорила девушка. — Высокий мастер Огнезор никогда ни перед кем не извиняется.

— Ну, все бывает впервые, — хмыкнул он, делая вялую попытку вернуться к недавнему непринужденному тону. — Наверное, я устал больше, чем думал.

— Усталостью я бы объяснила твою раздражительность, — ничуть не утратила своей подозрительности Слава. — Такое ведь и раньше бывало. Но вот некоторые поступки в последнее время... — она не стала уточнять, о чем именно идет речь. — Спасибо за ужин. Доброй ночи! — добавила просто и, не дожидаясь ответа, поспешила сбежать из комнаты.

"Все-таки обиделась, — как-то отстраненно подумал Огнезор, глядя ей вслед. — Может, и права ты, Слава. Может, я и правда изменился". Мгновение он прислушивался к себе, пытаясь ощутить привычную пустоту внутри, теперь почти желанную. Однако сосредоточиться никак не удавалось. Вспомнилось вдруг, как, после убийства Парги, зачем-то тащил на себе через южные болота к ближайшему поселению малолетнего его сынишку, поил его горьким зельем от тропической лихорадки да после, уже на окраине одной из четырех южных деревенек, память стирал... Лезли в голову несчастные Ночеборовы "ученики", и ненормальная Мила с ее "видениями", и Славино изумленное лицо.

А ведь еще год-полтора назад подобные вещи его вряд ли бы озаботили! Может, и мальчишку генеральского бросил бы — в конце концов, не он же его на край света приволок, а папаша родной, до власти жадный. Может, и на старика Ночебора доклад бы написал по всей форме, за "ученическую" его самодеятельность. И уж точно перед Славой с раздражающим, навязчивым ее вниманием в то время он не извинялся бы. Такое мог позволить себе (и позволял когда-то) Огнезор-подмастерье, глупое, слабое существо вроде неловкой сегодняшней Милы, но уж никак не высокий мастер, самый молодой и успешный в Совете Семерых.

"Бессмыслица какая-то! Еще эти сны проклятые..."

Связывать странные свои видения, похоже, бесповоротно обратившиеся после Крама кошмарами, с неожиданными для него самого поступками последних месяцев как-то... не хотелось. Потому что это значило бы, что сны мешают выполнению его обязанностей, а отсюда был только один путь — обратиться к другим мастерам, и притом немедленно. Огнезор представил, как признается высокому мастеру Вере в своей...гм...привязанности к призрачной незнакомке из снов, представил выражение ее строгого лица — и ему сделалось смешно. И чуточку дурно.

Он попробовал проделать ту же мысленную операцию, поместив на место Веры Славу (верную, хоть и не всегда умеющую держать язык за зубами, Славу) — результат вышел еще хуже.

"Значит, придется самому выкручиваться", — наконец, раздраженно пожал он плечами и направился в ванную, надеясь, что древний водопровод здания — предмет большой гордости и еще большей мороки всей Гильдии — как раз сегодня работает.

Когда на следующее утро Слава вновь постучалась в его дверь, никто не ответил, а вскоре ученик принес скрепленный печатью Огнезора листок бумаги.

"Отправляюсь на рассвете, — писал он. — Если тебе все еще не выделили личные апартаменты, присмотри пока за моим скромным обиталищем — жилище не может долго оставаться без хозяина, а тебе теперь не пристало оставаться в общей спальне с подмастерьями. Удачи, мастер!"

Слава трижды перечитала записку, затем тяжело вздохнула и вернулась к своим ежедневным заботам. Огнезор же в это время во весь опор мчался к далекому западному Оллану.

ГЛАВА ШЕСТАЯ, ГДЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ МЕДАЛЬОН И ВЫЯСНЯЕТСЯ, ЗАЧЕМ ОН БЫЛ НУЖЕН ЛАЕ.

Второй месяц осени принес и без того унылым западным селениям мелкую морось, туман да слякоть, вполне оправдывая свое местное название — "грязник". Убогие деревянные домишки, так живописно смотревшиеся летом, а ныне потемневшие и неуютные, являли собою поистине жалкое зрелище. Дороги раскисли, местами превратившись в сплошную бурую жижу, к ногам неприятно липло и чавкало. Серое небо, затянутое сплошной темной мутью, нависало над грязными, отчаянно бранящимися людьми, потерявшими всякую надежду добрести когда-либо в нужное им место.

В такую-то пору, плотно завернувшись в тяжелый кожаный плащ с капюшоном, бодро месила грязь у обочины олланской дороги Лая, время от времени отпуская весьма язвительные насмешки возницам застрявших экипажей под дружный одобрительный гогот таких же, как она, пеших путников. Несмотря на сомнительные прелести погоды, настроение у охотницы было самое радужное. Уже которую неделю люди Гильдии не попадались на ее пути, давящее ощущение затравленности потихоньку отпускало. Да и ниточка, которую так давно искала, наконец, окажется у нее в руках.

"Ну, Храш, если ты и правда нашел его, я тебя самолично расцелую!" — весело размышляла Лая, вытаскивая утонувшую в грязи по щиколотку ногу и всматриваясь в высоченное деревянное заграждение далеко впереди, за которым прятались плохенькие олланские строения. Лужа издала возмущенный чмокающий звук, неохотно отпуская сапог. Лая весело погрозила ей пальцем и заторопилась к темной громадине, лавируя между застрявшими телегами, испуганно ржущими лошадьми, истошно вопящими детьми и ругающимися взрослыми — в Оллане, очевидно, намечался базарный день.

— Ну как же ты, олух, барышню тащишь! — выкрикнула она в адрес очередного возницы, пытающегося вытащить из роскошного экипажа, полузагрузшего в огромной грязной луже, разодетую даму внушительных размеров. — Она же сейчас вывалится и тебя придавит!

Возница зло обернулся, собираясь ответить, его нога поплыла и он с размаху плюхнулся в грязь, приняв на себя вес всех пышных прелестей своей спутницы. Их отчаянные проклятия заглушил громкий хохот окружающих.

— Спасибо, спасибо! — раскланялась Лая перед такой же, как она сама, грязной и потрепанной публикой, запрудившей подступы к городишке.

— Эй, насмешница! Куда путь держишь? — прокричал ей в ухо простоватый сельский паренек, хватая под руку. — Может, проводить, а то еще обидит кто?

— Я сама кого хочешь обижу, так что под руку не попадайся! — беззлобно огрызнулась девушка, высвобождая локоть.

— Ну, как знаешь, — так же беззлобно ответил паренек, немного поотстав. — Вдруг передумаешь, так я с папашей весь завтрашний день на ярмарке торчать буду, у кожевенных рядов. Подходи, пирожным угощу.

Лая рассмеялась, легонько щелкнула незадачливого ухажера по носу, другой рукой незаметно сунув ему в карман серебряную монету, и, развернувшись к нему спиной, бодро затопала к городским воротам.

Ступив на грязную деревянную мостовую, девушка закрутила головой по сторонам, ища более-менее приличное пристанище. Внимание ее привлекла неброская, но вполне солидная вывеска в конце улицы: "Дорожный приют: пристойный ночлег, горячая ванна, домашняя кухня". Сюда направлялась в основном вполне достойная публика: зажиточные окрестные фермеры, торговцы, пожилые мамаши с чадами — все люди уважаемые, хоть и не сказочные богачи, но сразу видно — при деньгах. Народишко пооборванней да победнее предпочитал и заведения попроще: "Грязный боров" или там "Дохлая псина", "Спиногрыз" опять же. Ну, а совсем богачи в Оллан уж давно не захаживали, может, та дама, в грязи искупавшаяся, первой лет за десять будет. Если еще доедет.

Хозяин "Дорожного приюта" — полноватый лысоватый мужичок — Лаю оглядел пристально, с ног до головы, и совершенно ей не обрадовался. Что ему больше не понравилось — поношенный плащ, оборванные заляпанные штаны, растрепанная мокрая шевелюра или же сапоги с налипшими комками грязи, сильно испортившие вощеный хозяйский пол, — сказать сложно. Но вид он принял весьма высокомерный, глазами сверкнул грозно и негодующе завопил:

— Чего тебе, оборванка? Ану убирайся, а не то ребят своих покличу!

Бородатые, плечистые "ребята" расположились тут же, перекрывая неугодным постояльцам отход к двери. На слова хозяина они радостно оскалились и начали неуклюже приближаться к охотнице.

— И не подумаю! — нахально ответила Лая. — Лучше я сначала накостыляю твоим мальчикам, — она врезала ближайшему кулаком по носу, так что тот взвыл и пошатнулся, затем нанесла второму бесчестный удар коленом ниже пояса, что вызвало также вполне эффективную, хоть и ожидаемую реакцию. — Потом, возможно, накостыляю тебе: за грубость и в назидание. А затем преспокойно отправлюсь искать себе более подходящее место для ночлега...

— Однако, возможен и другой вариант, — выкладывая на стол перед хозяином пару золотых, добавила она. — Я получу ванну, чистую одежду, ужин и теплую кровать, а ты — солидное вознаграждение за труды и заботы. Ну как?

Судя по всему, хозяин быстро оценил ситуацию.

— Да заткнитесь вы, идиоты! — прикрикнул он на дружно завывающих и страшно бранящихся охранников, сгребая монеты. — Не видите что ли, госпожа изволила позабавиться. Воля клиента — для нас закон!

— Вот и славненько, — Лая потрепала его по щеке, и развернулась к вынужденным бездействовать, а оттого совершенно озверевшим детинам. — Мальчики, проводите даму в ее номер!

Охранники ошалело воззрились на хозяина, грозно демонстрирующего им за спиной у Лаи сжатый кулак, и уныло поплелись "провожать".

Комнатушка оказалась так себе, хоть и чистая: стол со свечей, стул, надбитая глиняная чаша с угольями, кровать да сундук при ней — для одежды и прочих вещей. Ванная не намного лучше — большое деревянное корыто в нише за занавеской. Зато вода в нем была горячая ("ребята" старались, таскали ведрами, злобно сверкая на девушку выпученными глазищами). И мыло прилагалось — на удивление мягкое и ароматное. Так что Лая плескалась с огромным удовольствием, пытаясь смыть с себя порядком надоевшую грязь последней дождливой недели.

Когда, завернувшись в старое покрывало, выполняющее здесь роль полотенца, она вылезла, наконец, из воды, оказалось, что вся ее одежда если и не измазана, то уж точно вымокла насквозь, так что выйти к ужину решительно не в чем. Этот факт, однако, ничуть не смутил Лаю: выскочив на лестницу все в том же покрывале — к неописуемому ужасу пары пожилых постояльцев, — она громко крикнула хозяина. Когда же тот явился, улыбаясь и почтительно раскланиваясь, попросила позаботиться об ее одежде, а затем потребовала ужин в номер и несчастных "мальчиков" в качестве обслуги. Насмешливый бесенок в ней просто ликовал.

Сейчас, когда Лая так близка была к долгожданному следу, сдерживать это пакостливое чудовище, толкающее ее на глупости, наперекор всяким правилам, а порой — и здравому смыслу, казалось особенно трудным. Даже зная, как это не по-взрослому. Даже понимая, что в такие моменты больше всего походит она на девчонку-подростка — такую, какой была когда-то. Словно память о себе прежней позволит вернуться в прошлое. Или, хотя бы, помнить о том, кто дорог, из года в год подпитывая ее неизменную, неразумную одержимость...

"Ребята" явились с физиономиями уже не столько злобными, сколько кислыми, так что Лае их даже стало жалко, тем более, что вид ее особы в мокром покрывале с кокетливо выставленным голым плечиком убил их окончательно.

— Ладно уж, садитесь что ли, — примиряюще сказала она, указывая на стул и сундук, сама же устраиваясь на кровати. — Голодные, небось? С вашим-то скупердяем не сильно наешься.

Ужин оказался на удивление вкусным, а "мальчики", после того как Лая вылечила им пострадавшие части тела, налила по кружечке и пригласила разделить с ней трапезу, — на удивление компанейскими и вполне дружелюбными. Уже через час, когда унылая служанка принесла еще один поднос с едой и бутыль вина, они вразнобой гоготали над очередной шуткой охотницы, по очереди восхищенно приговаривая: "А ловко ты нас! Ух, ловко!", — неуклюже тыча при этом своими кулачищами девушке под ребра или похлопывая, не без вожделения, ее по оголенному плечику.

Выдворить вконец пьяных и сильно повеселевших "ребят" из комнаты удалось не сразу, но у Лаи был огромный опыт в таких делах, так что окончательно распустить руки им так и не удалось — сами не поняв как, оказались за дверью. Девушка же, вспоминая их недоумевающие физиономии и весело посмеиваясь, нырнула в постель и уже очень скоро погрузилась в крепкий, счастливый сон.

Утро восьмого дня второго месяца осени выдалось таким же дождливым, как и предыдущие. Лаю разбудила служанка, принесшая ее выстиранную, сухую и даже заштопанную одежду. Девушка бодро вскочила, сунула ворчащей что-то про "ночные дебоши" и "спящих в совершенно непристойном виде молодых особ" женщине монетку и тут же принялась одеваться, выбирая из своей порядком поизносившейся одежки вещи поприличнее.

"Да, гардеробчик и обновить уж пора", — думала она, критически разглядывая две рубахи одинаково жалкого вида. Как, получая такие приличные вознаграждения за разные темные делишки, Лая ухитряется выглядеть такой оборванкой, оставалось загадкой для всех ее знакомых, да, впрочем, и для нее самой. Объяснение тут могло быть одно — ей просто было наплевать на свой внешний вид, и уж тем более наплевать на то впечатление, которое производит он на окружающих.

— Ну, ничего, зато чистая, — пробормотала она, наконец выбирая из двух рубашек одну.

Затем то же самое проделала и с двумя парами черных плотных штанов и двумя шерстяными безрукавками. Вышитое деревенское платье с корсетом она засунула на дно вещевого мешка, даже не глядя. Туда же последовала пара шелковых чулок, легкие летние туфли, кое-какое белье, забракованные штаны, рубашка и безрукавка, фляга с водой, какая-то металлическая посудина для приготовления еды, еще что-то из вещей, крайне необходимых в путешествии, а также всякие воровские штучки одной ей известного назначения. Деньги и прочие ценности она распихала по карманам своей единственной куртки, короткий острый кинжал сунула в ножны на поясе. Затем еще раз внимательно оглядела комнату, закинула за плечи мешок с вещами, подхватила плащ и вышла в коридор.

Внизу Лая, завернувшись поплотнее в плащ и весело подмигнув напоследок унылым охранникам за спиной у хозяина, который как раз распекал их за вчерашнюю пьянку, выскользнула на улицу.

"Дьявольская погодка!", — выругалась она, ежась под проливным дождем и безуспешно пытаясь не попадать при каждом шаге в очередную лужу.

Трактир "Спиногрыз" отыскался не сразу. Идти-то к нему было недолго, если знаешь, куда. Вот только спросить было не у кого — по такой погоде местные жители все больше по домам сидели. Наконец, Лае на глаза попалась потрепанная вывеска между двумя не менее потрепанными дверьми, одна из которых, несомненно, вела в трактир, а вот другая заставила девушку невольно отпрянуть и выругаться: там красовалась неприметная, очень скучная табличка самого заурядного вида — "Приемный покой Гильдии. Олланское отделение. Прошения принимаются ежедневно с девяти утра до семи вечера".

"Выбрал же Храш местечко!", — подумала Лая с неожиданной для самой себя иронией и, подавив совершенно неуместное желание заглянуть за дверь с табличкой, вошла в тесный, душный зал трактира.

Кормили тут не слишком хорошо, но Лая была непривередлива, а потому подгоревший омлет с какими-то корешками съела бодро и даже не без удовольствия, запивая его отвратительным на вкус, но весьма полезным при такой погоде травяным отваром. И хотела было уже перейти к сладкому ягодному пирогу, когда услышала знакомый рыкающий бас, исходящий от крепкого бородатого гиганта, только что с трудом втиснувшегося во входную дверь.

— Храш, котеночек! — весело воскликнула она, вскакивая ему на встречу.

"Котеночек" приветственно зарычал, сотрясая ветхие стены трактира, схватил Лаю в охапку и пару раз восторженно встряхнул. Вновь оказавшись на земле, несколько помятая после таких своеобразных дружеских объятий, Лая слегка пошатнулась и поспешила сесть.

— Как же я рад тебя видеть, девочка! — пробасил Храш, тяжело опускаясь на соседнюю скамью, опасно под ним заскрипевшую. — Вот уж не думал, что и правда заявишься в нашу глушь.

— Да уж, давно не виделись! — улыбнулась ему девушка. — А ты, я смотрю, совсем от дел отошел, осел и даже жирок набирать начал?

Храш поспешно втянул живот, затем расхохотался.

— Ты еще этого не видела! — проурчал он сквозь смех, демонстрируя охотнице плечо с потертыми нашивками. — Я у них здесь начальник городской стражи!

— О боги, помилуйте этот несчастный городишко! — воскликнула Лая, изображая крайнюю степень ужаса. — Какая восхитительная карьера: от лесного головореза до примерного блюстителя порядка!

— Да уж, моя несчастная мамочка мною бы гордилась, — в тон ей ответил Храш. — Но ты ведь явилась не для того, чтобы повидать старого друга?

Разговор тут же утратил всякий намек на веселость, оба подобрались, вид приобрели серьезный и деловитый, в глазах появились колючие искорки.

— Покажи то, что ты нашел, — как можно небрежнее сказала Лая.

Бородач с ловкостью фокусника извлек откуда-то из недр своей засаленной униформы маленький, тускло поблескивающий предмет, который девушка, не удержавшись, выхватила с явно излишней поспешностью.

Минуту она разглядывала потемневший серебряный медальон, дрожащими руками поглаживая его неровную поверхность. Затем, затаив дыхание, щелкнула потайной пружинкой и открыла его.

— Вот как... Я уже начала забывать, какой ты, — тихо произнесла она с особой, горькой нежностью, осторожно прикасаясь пальцем к одному из едва различимых портретов.

— Дружок твой? — пророкотал, нависая над ней, Храш.

Лая поспешно захлопнула медальон и сжала его в руке.

— Не суй свой носище не в свое дело, котеночек! — в своей обычной насмешливой манере (будто и не было минуты слабости!) отрезала девушка.

Храш обиженно заворчал:

— Я-то что, просто интересно стало, зачем тебе эта безделица. Она ж ничего не стоит!

— А ты, конечно, проверил? — глумливо сверкнула на гиганта глазами Лая, затем вдруг вскочила и повисла у него на шее, по-детски звонко чмокнув в щеку.

— Эх, Храшик! Ты даже представить себе не можешь, что ты для меня сделал!

Бородач, совершенно смутившись, засопел что-то невнятное. Лая же, вновь усевшись и напустив на себя деловитый вид, продолжала:

— Самое время поговорить об оплате. Из твоего послания мне показалось, будто ты имеешь определенные виды на мою скромную особу?

Какое-то время Храш молчал, пытаясь уловить смысл слишком сложной для него фразы, затем покраснел больше прежнего и решительно замотал головой.

— Да как ты могла подумать! — весьма безыскусно изображая благородное негодование, соврал он. — Я же тебя еще девчонкой помню!

— Ну-ну... Ох, врешь, котеночек! — насмешливо протянула Лая. — Я вот тоже помню: еще когда я была с Ульмом-Черноротым (да покоится он в мире! Тот еще был мерзавец, хоть и научил меня многим штучкам, но не зря все-таки мы его на тот свет спровадили!), и с бандой его мы по лесам шлялись, с тех еще времен на меня ты пялился вовсе не по-отечески!

— Ну, было дело, — понурился Храш. — Так то ж по дурости!

— Ладно уж, не о том речь, — примиряюще сказала Лая. — Не хотелось бы омрачать старую дружбу всякой пошлятиной. Вот только и в долгу оставаться не могу. Глянь-ка, что я для тебя приготовила!

Осторожно, чтобы не привлекать внимания окружающих, она вытащила из внутреннего кармана курки темный сверток и, развернув его перед Храшем, извлекла толстенную, золотую с рубинами, цепь, заканчивающуюся большой круглой медалью с гербом.

— Владетельная медаль лорда Саппа Олланского! — гордо провозгласила девушка. — Той самой скотины, что обесчестил твою сестру и тебя заставил скитаться по миру!

— Да как же это... Вот это ты, сестричка, порадовала! — засиял Храш, сгребая медаль огромными ручищами. — Вот этого вовек не забуду!

Он вдруг замолк смущенно, уставившись на дешевенький серебряный медальон, который Лая как раз пристраивала себе на шею. Затем пробасил совершенно искренне:

— Не надо было, я бы тебе его и так отдал!

— Знаю, — весело отмахнулась девушка. — Я бы тебе эту штуку тоже так отдала, но уж коль такое дело — будем меняться!

С минуту они переглядывались, крайне довольные друг другом. Затем Лая вдруг нахмурилась, как-то вся сжалась, моментально превратившись из веселой красавицы-насмешницы в незаметную серую мышку. Храш удивленно оглянулся, пытаясь выяснить, что стало причиной такой перемены, и тоже нахмурился: на пороге стояла фигура в темной маске.

— Кто это? — прошептала Лая, изо всех сил распуская вокруг себя пелену незаметности.

— Мастер Соня, прегадкая дамочка! Обитает за соседней дверью.

— Глава местной Гильдии?

— Угу, — промычал Храш, тоже пытаясь изобразить шепот. — Если ее и старого подмастерья Долгопала можно назвать Гильдией: их тут всего-то двое на всю округу. Хотя нам и этих много: народишко-то здесь хоть драчливый, но бедный и не злой.

— Что ж, ясно, — немного расслабилась Лая.

— А что это ты испугалась? — полюбопытствовал бородач. — У тебя неприятности? Может, помощь какая нужна?

— Эх, Храш, что я там говорила про твой носище? — тихонько, самой себе пробормотала Лая. Фигура в темном как раз усаживалась за столик у противоположной стены.

— Что-то задержалась я здесь, — не спуская с нее глаз, проговорила девушка и начала осторожно выбираться из-за стола.

— Ну, как же, мы же еще и поговорить не успели! — жалобно и чересчур громко загудел Храш, тоже пытаясь встать.

Женщина в маске повернулась в их сторону, скользнула небрежным, невидящим взглядом.

— Прости меня, Храшик! — виновато бросила Лая, хватая его за запястья и нащупывая пульс. — Так надо.

Она зажмурилась, затаив дыхание и вбирая ритм его сердца биение за биением, пока не прониклась им полностью, как учила когда-то старушка Иша. Затем выдохнула и ударила самым сильным беспамятством, на которое только была способна.

Храш удивленно крякнул, осел на скамью и тут же захрапел. Нежно потрепав его по щеке, Лая выскочила на улицу, под проливной дождь, и, отчаянно себя ругая за неосторожность, поспешила к городским воротам.

* * *

Скрипучая телега, подпрыгивая на кочках, неторопливо поднималась по склону. Лая прислушивалась к ленивому бормотанию старичка-крестьянина, понукающего смирную лошадку, и зябко ежилась, прячась в свой ветхий плащ, совсем не спасающий от первого северного морозца.

Подъем закончился. Внизу, куда уходила дорога, глазам девушки открылся живописный вид на лесистую Таркхемскую долину с небольшим опрятным поселением (сплошь из каменных домиков с садами да огородиками), разделенным надвое мелкой горной речушкой, — с одной стороны, и двумя рядами длинных, уродливых коробочек-бараков местной Школы — с другой.

Лая любовалась знакомыми местами, иногда улыбаясь каким-то своим воспоминаниям, когда телега вдруг сильно подпрыгнула на очередной кочке, жалобно скрипнула и покосилась.

— Вот уха-требуха! — смешно выругался старичок, кряхтя слез на землю и, почесывая макушку, уставился на сломанное колесо.

Девушка тоже спрыгнула с телеги, немного потопталась, разминая затекшие и уже порядком замерзшие ноги. Затем взяла свои вещи, вручила приунывшему старичку пару серебряных монет и, пожелав ему удачи, затопала вниз по дороге.

Таркхем она предпочла обойти стороной, свернув на заросшую лесную тропку, утонувшую в шуршащей золотой листве. Тропка петляла между деревьями, то каменисто взбираясь на гору, то размокая в приречных топях, пока не вывела, наконец, к знакомому броду. Здесь Лая потопталась немного, не сразу решившись войти в ледяную воду и неизбежно намочить ноги. Потом, сделав глубокий вдох, побрела к противоположному берегу, стараясь наступать на торчащие над поверхностью скользкие валуны.

Почти сразу за рекой лес заканчивался, переходя в поросшую мелким кустарником каменистую полянку. Полянка упиралась в старую каменную изгородь, легко перемахнув через которую, девушка оказалась среди унылых, прибитых морозом грядок, где юные питомцы Школы в теплое время года выращивали себе пропитание. Впереди серели замшелые, покосившиеся стены бараков, а над ними возвышалось, радуя глаз новенькой красной черепицей, двухэтажное главное здание. Поудобнее пристроив заплечный мешок, Лая направилась к нему.

Широкую утоптанную площадку перед зданием, где с воинственными возгласами дружно подпрыгивала группка подростков в легенькой школьной униформе, разучивая под началом крепкого инструктора очередное упражнение, девушка прошла, не останавливаясь. Вытянувшемуся у крыльца дежурному — лопоухому замерзшему мальчишке — ободряюще подмигнула и спросила:

— Старший наставник на месте?

Мальчишка сердито покосился на нее и не ответил. Ну конечно, — не положено же! Пожав плечами, Лая вошла в здание, легко взбежала по знакомой скрипучей лестнице и без стука открыла массивную деревянную дверь.

— Что там опять такое? — недовольно воззрился на нее сидящий за столом пятидесятилетний крепкий мужчина, отрываясь от каких-то бумаг. — Кто ты и чего тебе надо?

— Здравствуй, господин старший наставник! — насмешливо поприветствовала сидящего Лая, запирая за собой дверь на засов и подходя поближе.

Мужчина близоруко сощурился, вглядываясь в ее лицо, потом вдруг благожелательно просиял:

— Как же, как же! Помню. Ты Лая?

— Не думала, что узнаешь, — ухмыльнулась девушка, бесцеремонно усаживаясь в узкое деревянное кресло напротив стола.

— На память еще не жалуюсь, — ворчливо пробормотал наставник. — Работу пришла просить?

— С чего ты взял? — удивилась Лая.

— Являешься ни с того, ни с сего, оборванка-оборванкой. Вот и решил, что хочешь в наставники устроиться. А что, нет? Жаль, я бы принял...

— Что ж, за доверие спасибо, — не без иронии ответила девушка.

— Чего уж там! — покачал головой мужчина. — Мне и правда хороших инструкторов не хватает. А тут увидел — обрадовался. Решил, может образумилась, наконец. Тебе ведь всего два года доучиться оставалось. Не сбежала бы — сейчас уже в серьезных чинах ходила бы, армия его Божественности Императора таких любит.

— Каких "таких"? — наигранно изумилась Лая.

— Сама знаешь, — отмахнулся наставник и замолчал на какое-то время, не без осуждения разглядывая свою гостью.

— Вот до чего дошла! — покачал, наконец, головой. — А ты ведь у меня одной из лучших была...

— Не я, — сразу вдруг посерьезнела девушка. — Это Эдан всегда был лучшим. А я из черного списка не вылазила. Да только, как пропал он, все его заслуги ко мне словно приклеились, будто всем понадобилось кого-то на его место придумать...

Наставник дернул нервно плечами, кисло скривил физиономию.

— Опять твой вымышленный дружок! — буркнул раздраженно. — Я-то надеялся, что эта дурь давно прошла.

— Выходит, не прошла, — тихо проговорила Лая. — И я все еще жду ответа.

— Не было у меня такого ученика, не знаю я его, и никто здесь не знает! — отрезал мужчина, уже вовсю подыскивая подходящий предлог, чтобы выставить непрошенную гостью вон.

— Не торопись с ответом, господин наставник! — сверкнула на него щелочками глаз девушка. — В этот раз я пришла не с пустыми руками. Взгляни-ка на это!

Протянула ему, осторожно сняв с шеи, медальон.

Нехотя раскрыв его, наставник уставился настороженно на два портрета внутри. Очень неприятное подозрение шевельнулось в нем. Руку местного пьянчужки-художника трудно было не узнать. Буянил он, негодяй, и жену с детишками лупил немилосердно, но портретист был отменный, столичным на удивление. Не одно Таркхемское семейство увековечил, пока сам лет восемь назад не отошел в мир иной... Восемь лет. Выходит, и картинкам этим не меньше. И клеймо ювелира на медальоне стоит Таркхемское, десятилетней давности... А ведь не врет же, проклятая девчонка! Лицо это на портрете, опять же, знакомым кажется...

Явившееся минуту назад подозрение разрослось, окрепло, клюнуло раздвоенным язычком и зашипело по-змеиному.

— Не знаю я этого мальчишку! — решительно заявил наставник, отбросив медальон так быстро, будто тот жег руку.

— Разве так бывает? — устало спросила Лая. — Меня тогда всего-то три дня не было. Возвращаюсь — а Эдана нет, и все как сговорились: не знаем, говорят, такого. Просто дьявольщина какая-то! Но не мог же человек вот так бесследно исчезнуть!

Подозрение превратилось в твердую уверенность. Наставник встал из-за стола, утирая капельки пота на лице, и поспешно указал девушке на дверь.

— Хватит мне голову всякой ерундой морочить! — как-то слишком тоненько и громко вскрикнул он. — Не приходи сюда больше!

Лая, однако, уйти и не подумала. Очень уж не понравилась ей неожиданная перемена в собеседнике.

— А ведь ты узнал его, господин наставник! — впилась в него злым кошачьим взглядом, перекрывая путь к двери. — Сам расскажешь, или помочь придется?

— Угрожаешь? — разозлился мужчина. — Дура! Ты ведь, если что, даже со двора выбраться не успеешь! Да что ты вообще можешь!

Девушка вроде призадумалась. Затем губы ее искривились вдруг странной, сумасшедшей ухмылкой.

— Тук-тук, — тихо проговорила она, прижимая ладонь к испуганно бьющейся груди наставника. — Тук-тук-тук...

— Ненормальная, — прошептал тот, безуспешно пытаясь отстраниться, и все больше ощущая всем телом неприятный, липкий зуд.

— Знаешь ли ты, господин наставник, как легко остановить человеческое сердце? Особенно, такое трусливое сердечко, как твое... Лишь коснуться самую малость... Тук-тук-тук...

Безграничный, ледяной страх овладел мужчиной. Девчонка говорила так уверенно! Будто и правда может сделать такое. Хотя, дьяволы ее, ведьму проклятую, знают! Не зря же о ней еще в ученичестве болтали всякое!

— Дружка своего ты все равно не увидишь больше! — панически выкрикнул он. — Эти следов не оставляют!

— Кто "эти"? — спросила Лая, и голос ее прозвучал отстраненно, почти ласково, а пальцы легко заскользили по ткани его рубашки, выписывая круги.

Ноги наставника потеряли чувствительность, голова наполнилась ватой, сквозь которую колотилось глухо: "Тук-тук-тук...".

— Приходят всегда, как стемнеет, — судорожно выдохнул он. — Раз в два года, весной... Глава каждой школы знает о том и ожидает их...

Он сбился на испуганный шепот.

— Уведут, кого захотят, — всхлипывал тихо. — И никто не вспомнит потом об их приходе...

— Кто они? — хрипло проговорила Лая, стараясь не смотреть в перекошенное, безумное лицо наставника, чувствуя растущее отвращение к самой себе.

— Сама подумай! — хихикнул тот. — Откуда, по-твоему, темные мастера берутся?

Лая вздрогнула, отшатнулась в ужасе. Что-то будто оборвалось внутри.

"Боги! Боги!" — тоненько завопило в голове. Стало трудно дышать. Она развернулась, пальцы оторвались от груди наставника, дернули бессильно засов на двери, потом еще и еще, пока тот не поддался со скрипом. Ноги сами вынесли в коридор, застучали по лестнице. А сзади подгонял тихий истеричный смешок...

В чувство ее привела ледяная вода, попавшая в сапоги. Девушка осмотрелась недоуменно и обнаружила, что стоит у знакомого брода, в полуметре от берега. Вернулась, устало опустилась на жухлую, потемневшую траву у воды. Глухая, отупляющая растерянность, с которой брела сюда от самой школы, не разбирая дороги, постепенно проходила, уступая место отвращению и острой горечи. Невидяще уставившись на воду, закусив до крови губу, Лая попыталась успокоиться, сплетая-расплетая дрожащие пальцы; затем вдруг схватила попавшийся под руку ни в чем не повинный камешек и яростно швырнула его в реку, потом еще один, и еще... Но это ничуть не помогало, и в конце-концов, она горько, совсем по-детски расплакалась, уронив на руки голову.

Лая не знала, сколько так прошло времени. Видимо, не один час. Ведь их разговор с наставником состоялся около полудня, а сейчас уже подступали блеклые осенние сумерки. Становилось холодно, особенно мокрым ногам. Нужно было подумать о еде и ночлеге — пока только о них, потому что о том, что делать дальше, думать совсем не хотелось.

— К дьяволам все! — яростно выругалась девушка, швыряя в реку последний камешек. Затем решительно поднялась, отряхнула плащ, обернулась...

И увидела темного мастера.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, ГДЕ СМЕРТЕЛЬНАЯ СХВАТКА — НЕ КОНЕЦ, А ТОЛЬКО НАЧАЛО.

Весть о том, что в Оллан прибыл еще один темный мастер, разлетелась моментально, нарушив сонный покой обывателей размокшего под осенними дождями городишки. Мастер галопом влетел в городские ворота, разгоняя сцепившихся уличных торговок, и даже не заметив глазеющего со скуки по сторонам привратника. Его черная фигура, припавшая к серой конской гриве, произвела на грязных улочках настоящий переполох.

Еще бы! Одно дело — мастер Соня, дама желчная и весьма зловредная, но все же как-никак своя. Или стареющий подмастерье Долгопал, любовно прозываемый за глаза "мастер Долго-пил-много-спал", — тоже человек очень даже свой. И совсем другое — чужак. Да еще такой, которого явно стоит бояться. А как же иначе? Вон, мастер Соня перед ним по струнке ходит, даже губ не кривит брезгливо, как это у нее всегда заведено. А как он несчастного подмастерья в чувство привел? Ворвался в "Спиногрыз", где тот, по своему давнему обычаю, прикорнул за кружечкой эдак пятой пива, растолкал его бесцеремонно, шипя в ухо что-то угрожающее, так что бедняга даже протрезвел от испуга, и на дождь выволок. Хозяйку, опять же, напугал до полусмерти своей черной личиной и плащом проклятым: уж на что женщина решительная, а и та полдня потом в храме грехи замаливала. А что? Как знать, не от самих ли то владык преисподней? Тьху-тьху-тьху...

Хотя и затрещали некоторые беспутницы, что мол, неизвестно, как там с лицом, а так мастер очень даже из себя ничего — молодой, с дамами обходительный, одет элегантно и богато (это ничего, что черное, — ему даже идет!), и что неплохо бы вместо Сони, этой стервы высушенной, его к нам поставили. Но и те языки поприкусили, когда к новому мастеру водили самого господина Храша, начальника городской стражи, а тот по возвращении две недели пил без просыпу и из дому носа не показывал.

С Храшем же вот что случилось. Возвращался он как раз с банкета у градоначальника. Брел себе по лужам поступью не так чтобы твердой, но еще вполне внушающей уважение, встречным дамам мурлыкал что-то одобрительное, в общем — пребывал в самом благостном расположении духа. Как вдруг дорогу ему преградила мастер Соня, а за спиной нарисовался престарелый подмастерье.

— Какого лешего! — выругался Храш, не добавив тут же еще парочку совсем уж неприличных выражений исключительно из почтения к знакам Гильдии, но уж никак не к самой Соне.

— Господин Храш, тебе придется пройти с нами для небольшого разговора, — несколько неуверенно начал подмастерье.

— И не подумаю! — прогудел бородач, высматривая за спиной Сони переулок потемнее, куда можно было бы улизнуть.

— Пошли, Храш, а то хуже будет, — зашипела на него мастер, вытаскивая в подкрепление своих слов длинный зазубренный кинжал.

— А ты меня не пугай! — рыкнул на нее Храш в ответ на такую бесцеремонность. — Я законы знаю. Если на меня приказ в твою контору пришел, так давай разбираться. Только учти, еще неизвестно кто кого! А если нет приказа, тогда вообще проваливай! Не загораживай проход приличным людям.

— Ну что ты, господин Храш! — зная вспыльчивый нрав обоих собеседников, залебезил подмастерье. — Ты не так все понял! Ты же у нас человек уважаемый, к тому же, лицо, можно сказать, ответственное, граждански сознательное. А тут такая неприятность... Преступника одного в наших краях видели — серьезного, видать преступника, раз высокий чин из столичной Гильдии на его поиски сам явился. А ты же у нас по этой части. Вот и расскажешь вновьприбывшему господину, что у нас здесь да как. Может, кто из твоих видел что, ну или... Сам знаешь.

Храш от таких речей заметно приосанился, повеселел.

— Ну да, это, конечно, по моей части: головорезов там всяких ловить и покой добропорядочных подданных охранять, — польщено проурчал он. — Что ж вы сразу не сказали? А то угрожать удумали... Ладно, ведите, чего стали?

И не дожидаясь ответа, схватил одной ручищей локоть мастера Сони, другой — плечо подмастерья, и поволок обоих в сторону приемного покоя.

"Чин из столицы" расположился на скамье для посетителей возле узкой высокой стойки, где обычно дежурил старина Долгопал. Он задумчиво перебирал струны давно заброшенной Долгопаловой гитары и на появление Храша, казалось, никак не отреагировал.

— Вот, высокий мастер, прибыл господин Храш, как ты и просил, — доложила Соня.

Храш негодующе выпучил глаза на сидящего. Может, для городских кумушек новый мастер и выглядел вполне представительно, но бородач все же ожидал увидеть кого-то повнушительнее. Ну, вот как мастер Соня, хотя бы: дама в летах, одета в строгое черное убранство, хоть и простого покроя, зато из толстого полотна и шерсти — солидно и по сезону. На этом же одежка была легкая — явно не по здешней погоде, — и из ткани какой-то дорогой да тонкой, на свету шелковой вышивкой отливающей — черной по черному (прежде Храш такое только на барышнях видел). Высокий воротник, плотно обвивающий шею, и широкие рукава легкомысленными значками разноцветными расшиты (у Сони, конечно, тоже такие есть, коли присмотреться, но куда поскромнее и числом поменьше). Кинжальчик в ножнах на поясе маленький, несерьезный какой-то — игрушка, каменьями изукрашенная. Более же всего Храша возмутили волосы приезжего — ладно бы просто длиннющие — почти до пояса, — а то еще и аккуратно, по-дамски, в косицу сплетенные да кокетливой черной лентой с заколкой бриллиантовой повязаны! Нет, может у них там, в столице, так и принято, только Храш, наглядевшись на это, для себя решил, что церемоний никаких разводить не будет, а потому и пробасил хамовато прямо с порога:

— Ну и чего звал, мастер?

Темный мастер оторвался от гитары, пристально оглядел Храша и ухмыльнулся эдак белозубо да нахально (из-за маски на лице только эту ухмылку и видно было).

— Да вот, господин Храш, — вкрадчиво заговорил он. — Располагаю информацией, что пять дней назад ты встречался с некой молодой особой, чье нынешнее местоположение меня очень интересует.

— Чего? — заморгал на него бородач, не поняв и половины из сказанного.

— Лаю-охотницу видел? — упростил задачу Храшу темный мастер.

— Кого? — выпучился тот. — Лаю? Насмешницу, что ли? Ну, знал я когда-то такую, только я ее уже лет семь не встречал.

— Что ж ты врешь, гад! Тебя ж весь трактир в тот день видел! — возопила в ответ на это Соня, чувствительно тыча бородача кулаком под ребра. Тот даже удивиться не успел.

— Мастер Соня! — прикрикнул приезжий, мгновенно охлаждая весь ее пыл. — Прости ее, господин Храш. Она берет все слишком близко к сердцу.

Храш, тоже уже готовый пустить в ход свои кулачища, от этой нежданной вежливости окончательно растерялся.

— Чего уж там, я понимаю: работа такая. Сам бывало... — почесывая ушибленное место, прогудел он. — Только вот не вру я. Никого я не видел. И видеть меня никто не мог, потому как в тот день, да и день до того, и после, я это... Ну, в запое был.

— Точно врет, высокий мастер! — вновь взвыла Соня. — Да я сама его, мерзавца, в тот день в "Спиногрызе" видела, вот только с кем — не помню.

— А не помнишь, так молчи, ведьма старая! — взъярился Храш. — Что вам от меня вообще надо?! Думаете, боюсь вас? Тебя, бабу? Или Долгопала-пьяницу. Или, может, щенка вашего столичного? Да если бы и видел я мою девочку, то уж вам бы ни за что не сказал!

От таких слов Соня задохнулась и аж позеленела, Долгопал в угол зажался, "столичный" же вдруг перестал ухмыляться, отложил гитару и тихо, спокойно так произнес:

— Жаль, Храш. Очень жаль. Ты мне даже понравился.

Затем он встал, нарочито медленно, глядя Храшу в глаза, снял перчатки, сжал-разжал длинные пальцы, будто разминаясь... Бородач с нарастающей тревогой следил за этими странными манипуляциями, потихоньку теряя уверенность в себе. Поэтому, когда юноша с печальным вздохом сделал шаг в его сторону, Храш невольно отступил и вскрикнул:

— Э! Что это ты удумал! Учти, бить буду!

И, не дожидаясь ответа, размахнулся огромным кулачищем, целясь мастеру в лицо. За что немедленно был весьма ловко скручен и водворен на землю.

— Вот дьяволы! — прогудел он в пол обескуражено.

— Лучше, Храш, не дергайся, — беззлобно посоветовал ему мастер, разворачивая лицом к себе и впиваясь глазами в его глаза.

Дергаться, конечно, Храш очень даже собирался. Вот только не успел — нечто обволокло его сознание, и погрузился бородач в блаженное забытье.

* * *

— ...похоже, не врал. Он действительно о той встрече ничего не знает.

Голос "столичного" болезненно ввинтился Храшу в сознание. Он приоткрыл один глаз, потом второй. Все поплыло вокруг, и пришлось зажмуриться снова.

— Но как же так, мастер? — возмутилась Соня. — Мы ведь точно знаем, что они встречались!

— Конечно, встречались. Я же не говорил, что встречи не было. Я лишь сказал, что наш друг о ней ничего не знает.

После этой странной фразы в комнате воцарилось неловкое молчание: объяснять свои слова высокий мастер, похоже, не собирался, переспрашивать же Соня не рискнула, явно опасаясь показаться полной идиоткой. Молчание затягивалось, нарушаемое лишь скрипом пера по бумаге, так что даже Храш, голове которого тишина сейчас была только на пользу, начал нервничать — все-таки обсуждаемый вопрос его персоны касался непосредственно.

— Его воспоминания о том дне затерты, — не отрываясь от писанины, наконец, счел возможным пояснить "столичный". — Довольно грубая, неумелая работа, к тому же, поспешная. Но самого факта это не меняет... Да, господин Храш, — без видимого перехода добавил юноша, не поднимая головы. — Коли ты уже пришел в себя, отправляйся-ка восвояси и постарайся больше не влезать в дела Гильдии.

Остальные уставились на Храша, которому ничего не оставалось, как попытаться встать, покряхтывая и почесываясь. Более-менее успешной оказалась лишь третья попытка, да и то пришлось для пущей уверенности прислониться к дверному косяку. Так и застыл бородач, пошатываясь и не решаясь сделать первый шаг.

— За головную боль извини, господин Храш, — как-то даже участливо вздохнул темный мастер. — Слишком уж ты беспокойный был, пришлось усилить действие того пойла, что ты в себя лил весь вечер.

— То-то я как с похмелья, — пробурчал Храш, уловив лишь смысл слов "извини" и "пойло", да не слишком вникая в остальное.

"Столичный" сочувственно покивал, затем хитро сощурился, переводя взгляд с перекошенной Храшевой физиономии на вытянувшегося в неестественной, но весьма угодливой, позе престарелого подмастерья.

— Подмастерье Долгопал, ты, кажется, готовился к испытанию на мастера Боли? До того, как пристрастился к крепким напиткам.

— Да, господин высокий мастер! — подобострастно ответствовал тот.

— Вот и прояви свои навыки: помоги господину Храшу избавиться от его неприятных ощущений. Надеюсь, лечить ты все еще не разучился?

Долгопал закивал как-то не вполне уверенно, так что Храш даже стал опасаться насчет целости своей персоны после такого "лечения".

— Нет уж, спасибо, я как-нибудь народными методами обойдусь, — буркнул он, решаясь, наконец, оторваться от косяка... И тут же прислоняясь обратно.

Идти куда-либо, как выяснилось, не было никакой возможности, так что приходилось положиться на милость престарелого подмастерья. Которая, между прочим, выглядела все более сомнительной, ибо Долгопал приближался к Храшу с выражением крайней растерянности, если не сказать — испуга. Оно и немудрено: приезжего мастера он, видимо, боялся не на шутку, но и начальника городской стражи имел все основания опасаться.

"Да, не позавидуешь старине Долгопалу. Вот уж влип, так влип!", — даже посочувствовал Храш, забыв на мгновение о собственных своих сомнениях.

Впрочем, к огромному облегчению и удивлению обоих, ситуация разрешилась вполне благополучно: не успел Храш брезгливо скривиться от прикосновения к его лбу липкой дрожащей ладони подмастерья, как боль и головокружение стали исчезать, и вскоре бородач почувствовал в себе достаточно сил, чтобы спешно ретироваться подальше от этой странной компании. Удерживать его никто не стал.

— Вижу, хоть на что-то ты еще способен, Долгопал, — заключил Огнезор, когда дверь за Храшем закрылась. — Что ж, этот факт послужит в твою пользу, когда ты предстанешь перед Советом высоких мастеров.

Не обращая внимания на шиканье и одергивания Сони, подмастерье безжизненно осел на скамью. Вид у него был неважный.

— Здесь отчеты для Гильдии, — между тем продолжал юноша, запечатывая конверт с исписанными листами и вручая их Долгопалу. — Заодно передашь мастеру Мечеслову, вместе с тем образом разыскиваемой охотницы, что нам стал известен от охранников "Дорожного приюта".

Подмастерье поспешно закивал, хотя ехать в столицу и уж тем более появляться перед высокими мастерами на разбирательство своей персоны, слишком уж склонной к хмельным радостям жизни, ему вовсе не хотелось.

— А как же этот негодяй Храш? — вмешалась в разговор Соня. — Мы его вот так просто отпустим?

— Может, у тебя есть на него приказ, мастер Соня? — вопросом на вопрос ответил Огнезор, не скрывая иронии. — Если же твое усердие объясняется только личной неприязнью, то придется потерпеть. Мы не головорезы все-таки. Сама знаешь, что бывает за неоправданное убийство.

Соня, несомненно, знала, а потому замолчала и сердито насупилась. "Принесло же тебя на наши головы", — думала она, невнимательно выслушивая еще какие-то увещевания "столичного" по поводу умения ладить с местным населением и властями.

Долгопала темный мастер отправил в дорогу почти сразу, на ночь глядя. Следом ускакал и сам. Так что, в дополнение ко всем неприятностям, пришлось Соне в тот вечер еще и текущие дела самой разбирать, что она делала весьма неохотно, тихонько ругаясь и вслушиваясь в глухо рокочущий за стеной — в "Спиногрызе" — знакомый бас: господин начальник городской стражи как раз безбожно надирался, пытаясь смягчить пережитое потрясение.

* * *

Восемнадцатый день второго месяца осени у старшего наставника Таркхемской школы явно не задался. Нет, утро было еще ничего — самое обычное утро, даже почти приятное. Но потом невесть откуда принесло эту нахальную девчонку с ее расспросами да угрозами. И хоть завершилось все более-менее благополучно (неясно даже, чего это он так испугался и разнервничался!), но настой успокоительный глотать пришлось, настроение испорчено было безвозвратно, еще и голова разболелась. Наставник уж было понадеялся, что хороший обед исправит ситуацию, но и эта надежда не оправдалась, потому как от ароматного мясного рагу его безжалостно оторвали для разбирательства очередной драки между учениками. Потом был утомительный визит школьного казначея, целый час пичкавшего его больную голову цифрами, весьма, кстати, неутешительными. Затем собрание наставников, ежедневная проверка ученических бараков, разбирательство по поводу найденной там отвратно пахнущей крепкой бурды деревенского производства, публичное наказание виновных и длинное наставление остальным.

"Опять придется ночевать здесь", — уныло думал наставник, с сожалением вспоминая теплую мягкую постель и уютное воркование своей супруги, ожидающие в Таркхеме. Короткий осенний день клонился к закату, так что выбраться отсюда до темноты ему было никак не успеть. Сопроводив скрип ключа в замке очередным печальным вздохом, наставник отпер дверь в кабинет, переступил порог и замер. На широком деревянном подоконнике его собственного окна расположился в самой легкомысленной позе молодой человек в черном, небрежно перелистывая старинный и весьма дорогостоящий фолиант, подаренный наставнику одним заезжим храмовым служителем.

— Закрой дверь, — вместо приветствия невежливо бросил незнакомец, не отрываясь от книги. — Ты старший наставник?

— Я, — оторопело подтвердил тот. И хотел добавить еще что-то возмущенное, но в это мгновение пришелец поднял голову.

Лицо гостя до самых губ скрывалось под черной тканью.

— А-а? — задохнулся испугом наставник.

— Что такое? — удивленно повернулся к нему юноша. — Я был уверен, что людей твоей профессии готовят к встрече с темным мастером.

— Ну... да, я просто...не ожидал... Да, конечно, — взял себя в руки мужчина. — Ты пришел за новыми учениками, господин?

— Нет, не в этот раз, — усмехнулся мастер. — Я пришел просто поговорить.

Очень нехорошее предчувствие одолело наставника. Ему как-то вдруг сразу вспомнилась сегодняшняя его истерика. "И что я там болтал этой девчонке про Гильдию?", — занервничал он. — "Быстро же они..."

— Мне нужна одна из твоих бывших учениц, Лая ее имя, — не замедлил подтвердить худшие опасения наставника пришелец.

Первой мыслью мужчины было соврать, сказать: мол, не помню такой, если и была, то я давно ее не видел. Только вот опасно это — врать темному мастеру! Как ни крути — опасно.

Пока наставник обдумывал ситуацию так и эдак, мастер ждал, испытующе поглядывая в его сторону, будто и знал уже ответ, просто хотел от него это услышать.

— Заходила она сегодня, — понуро сознался, наконец, наставник. — Около полудня. Только сейчас ее, наверное, и след простыл...

— Что ж, значит, мне стоит поторопиться, — задумчиво протянул мастер, вплотную приближаясь к наставнику. — Не волнуйся, о нашей встрече ты помнить не будешь.

— Вот и славненько, — блаженно хохотнул наставник, погружаясь в счастливый крепкий сон.

* * *

"Значит, опять не ошиблось мое чутье. Она искала что-то из прошлого". Ощущение присутствия переполняло Огнезора, как и всегда, когда преследуемая цель оказывалась рядом. Невидимые следы охотницы находились повсюду: в памяти мальчишки-дежурного с покрасневшими от холода ушами, двух унылых подростков с разбитыми физиономиями, неопрятной служанки, выбивающей на заднем дворе подушки, худенькой голодной девчонки, копающейся в полузамерзшей земле школьного огородика...

Следы уводили в лес.

Взгляд Огнезора застрял ненадолго в густых ветвях подлеска с редкими кроваво-золотыми пятнами листьев, затем невольно скользнул верх, к разноцветным древесным кронам, а за ними — к туманно синеющим склонам Северных гор.

Снова этот тихий, назойливый шепот. Зовет, тянет, ведет туда... Чем севернее забирается молодой мастер в своих странствиях, тем настойчивее становится странный зов.

На миг Огнезор даже потерял нить присутствия своей жертвы.

Но быстро опомнился. Встряхнулся, недовольно нахмурившись, и, подобравшись, мягко шагнул под сень деревьев. Бесшумно заскользил вперед.

Охотницу он увидел почти сразу — она сидела на берегу реки, тоненькая, поникшая от усталости, и, кажется, даже плакала. Совсем не похожа на неуязвимую Насмешницу из простонародных россказней. Мастер даже ощутил нечто вроде разочарования: одно дело сойтись насмерть с опасным и хитрым противником, и совсем другое — отправить на тот свет хнычущую девчонку, подставляющую тебе спину так беспечно, что трудно удержаться от искушения выпустить из маленького, с виду игрушечного, арбалета смертоносную серебристую иглу. Но в таком поступке вряд ли найдется место для чести истинного темного мастера.

"Человек никогда не есть тем, чем кажется, — усмехнулся Огнезор, опуская на землю арбалет. — В этом мы с тобой так похожи, Насмешница!". За арбалетом последовал кинжал и роскошный черный плащ с капюшоном. И только когда мех его коснулся опавших листьев, мягко слившись с их золотым шуршанием, охотница встала, отряхиваясь от песка, и обернулась.

— Начни спор за право жизни с темным вестником, — буднично, почти скучающе, произнес ритуальную фразу поединка Огнезор и выпустил из перстней свои излюбленные лезвия.

От звука его голоса Лая вздрогнула. Ее расширившиеся глаза впились в гибкую черную фигуру, в плавных, обманчиво медлительных движениях которой поистине было что-то завораживающее, вызывающее ужас и восхищение. Смертельная притягательность — вот что это такое, — надменное превосходство хищного дикого зверя, готового к завершающему прыжку...

В следующий миг все в девушке, каждая клеточка напряженного, взрывающегося инстинктами тела отчаянно завопила о действительной, настоящей опасности. И первой мыслью было: бежать! Мешок с вещами она швырнула в лицо мастеру, который был близко — слишком близко! — и изо всех сил рванулась в сторону. Но Огнезор увернулся, легко и грациозно, показная медлительность исчезла из его движений, одним стремительным выпадом он сбил ее с ног. Лая мгновенно вскочила, извернулась по-кошачьи, избегая удара, и обнажила кинжал: было совершенно ясно, что сбежать не удастся.

Пару бесконечно длинных, растянутых минут в мертвой тишине угасающего дня они кружили по берегу, сплетаясь в схватке, как в диковинном танце — одинаково смертоносные, одинаково бессильные дотянуться до живой, горячей плоти противника. Казалось, не будет, не может быть конца этой игре, но все же... Отчаянно, подчас, с трудом заставляла Лая свое тело вспоминать полузабытое со школьных времен искусство Высокого Поединка, которым соперник ее владел в совершенстве. Тугой, холодный комочек все теснее сжимался у нее в желудке, лицо же юноши сохраняло неизменную скучающе-снисходительную улыбку.

Он испытывал ее. Ему было любопытно: так ли хороша охотница, как говорили о ней? О, да! Она была хороша, почти восхитительна. Но все же...не лучше него.

Острая боль прожгла Лаино плечо, когда Огнезор небрежно скользнул по нему тонким предательским лезвием, слившимся с его пальцами. Девушка вскрикнула и, уворачиваясь от следующего удара, схватила соперника за длинные, сплетенные волосы. Молниеносным безжалостным движением он перерезал косу, светлые пряди упали на плечи, укороченные наполовину. Улыбка стала чуточку удивленной и почти ...одобрительной.

Тугой комочек в Лаином желудке взорвался страхом, обжигающе растекся по венам, заглушив на мгновение даже боль в раненом плече. Усилием воли задавила она в себе непрошенный густой поток, сосредотачиваясь на движениях противника.

Еще миг — и темнеющий лес перевернулся, закружился перед глазами, а Лая обнаружила, что лежит на земле, из последних сил пытаясь дотянуться кинжалом до шеи темного мастера. Они замерли на мгновенье в напряженном немом единоборстве. Затем охотница внезапно вскинулась в отчаянном порыве, Огнезор отклонился, и лезвие ее кинжала, готовое впиться в горло, лишь слегка задело его лицо, разрезая ленту маски и оставляя на щеке длинный кровоточащий порез, а тонкие, сильные пальцы убийцы мгновенно сжались на Лаином запястье, заставляя выпустить оружие.

"Вот и все", — подумала девушка с неожиданным спокойствием. Затем волна сумасшедшего предсмертного ужаса затопила ее. А потом...

Потом ей стало наплевать на свою жизнь. Ибо Огнезор, уже готовый нанести последний удар, вдруг стряхнул резким движением повисший клочок ткани со своего лица, поморщился досадливо... и замер, почувствовав, как неожиданно и безвольно поникла его соперница.

— Не бывает...так не бывает... — пораженно прошептала она побелевшими губами. — Эдан!

Ее голос, ее слова разорвали черную пустоту его памяти. Чувствуя, как заливает, проникает в него ее запах, знакомый запах болотных трав, заглянул юноша в расширенные зеленые глаза, уже зная, что найдет там и страшась этого... Дрогнуло что-то в безупречном его спокойствии, дернулись кончики губ. И воткнул он вырванный у Лаи кинжал по рукоять в прелую листву, совсем рядом с часто бьющейся синей жилкой на ее шее.

Затем его поглотила надвигающаяся ночная тьма.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, ГДЕ ВСЕ ПРОИСХОДИТ СОВСЕМ НЕ ТАК, КАК СЛЕДОВАЛО БЫ.

Малая Книга Гильдии, на самом деле, всего лишь обычный список. Правда, на редкость длинный. Имена, даты рождения, места, другие имена... Полный список всех членов Гильдии за прошедшие сто лет от их рождения, посвящения и до смерти. Конечно, это только последний том, и есть еще "Большая Книга", на самом деле — целая комната с книгами — огромная, пыльная и в нынешние времена мало кому интересная. Потому как совершенно никакой пользы нет в том, чтобы знать, к примеру, в какой богами забытой провинции родился мастер такой-то, умерший лет триста назад, и как этого мастера звали до посвящения в ученики Гильдии. И совсем другое дело, когда речь идет о ныне живущих. Убийце ведь не нужно прошлое, оно выводит из равновесия, делает слабым. Стоит хоть немного приподнять завесу беспамятства, заглянуть украдкой по ту сторону, и вскоре захочется узнать больше. А потом не просто узнать, но и вспомнить, найти давно потерянного человека, которым был когда-то сам. Потому и охраняется так тщательно Малая Книга, и доступ к ней имеют лишь немногие.

Еще год назад Огнезору и мысли бы не пришло о чем-то подобном; месяц назад, если бы такая мысль появилась, он отбросил бы ее, как неслыханное кощунство. Сейчас же мастер открыл книгу без малейших колебаний.

"Мне надо знать наверняка", — решил для себя он, ища нужную страницу. Вот год 877 с основания Империи, год его посвящения. И его имя с полным перечнем всего остального: "Огнезор, ученик Гильдии с 877 года; особое примечание: изначальный уровень способностей к искусству Разума выше обычного четвертого; 877 год — повторное стирание прошлой личности, 878 год — попытка побега, еще одно стирание личности; 879 — успешно прошел испытание боли, физическое состояние восстановилось за три месяца, присвоено звание подмастерья; 880 — присвоено звание старшего подмастерья, специализация: выполнение сложных заказов; 882 — успешно прошел испытание на мастера Сражения; 882 — успешно прошел испытание на мастера Разума, текущий уровень способностей 2,5; присвоено звание высокого мастера, вошел в Совет высоких мастеров; 884 — успешно прошел испытание на мастера Слова; представлен к императорскому двору с титулом и имениями лорда Таргела". И в отдельной графе, напротив всего этого перечня: "Эдан, Таркхемская военная школа, год рождения 861, родители неизвестны".

Впервые Огнезору захотелось до беспамятства напиться.

* * *

Заведение матушки Зи-Зи неподалеку от Моста Скрипачей никогда не отличалось помпезной роскошью, зато всегда славилось теплотой и почти домашним уютом. Чистые комнатки, большие мягкие кровати, скатерти и занавесочки со всякими там бантиками-рюшечками, аккуратные, воспитанные девочки, отдающие радости продажной любви ласково и почти искренне. Вульгарное наименование "веселый дом" совсем не шло этому месту, сама хозяйка предпочитала скромно называть его "пансионом", что вскоре вошло в привычку и среди ее гостей. Так и закрепилось за этим заведением название "Пансион Зи-Зи". Ходить сюда среди благородных господ было не только принято, но даже модно, так что обитательницы сего приюта отнюдь не бедствовали, но и распускаться, погрязая в сомнительных удовольствиях, матушка им не позволяла. А потому и вели они жизнь, за исключением исполнения своих профессиональных обязанностей, вполне приличную и благочестивую: в храм на службы ходили, сироткам и студентам нищим помогали, а кое-кто даже, выходя, так сказать, на покой, семейством обзаводился.

А все потому, что в свободные от клиентов вечера, коли выдавались такие, матушка Зи-Зи собирала своих питомиц в уютный кружок в гостиной и занималась их воспитанием да обучением: манеры хорошие прививала, книжки читала поучительные, ну и все тому подобное, чтоб и знатному господину, к грубости простонародной не привыкшему, угодить, да и себя потом в жизни хорошо устроить.

Вот и сегодня сидели они так все вместе, над печальной историей благородного латника и прекрасной поселянки вздыхая, когда радостно обозвался звоночек над дверью, а потом послышался восторженный визг Латти — шестнадцатилетней кокетливой негодницы, исполнявшей здесь пока что, по причине малолетства, обязанности горничной.

Матушка Зи-Зи, оставив девочек шушукаться, поспешила выяснить в чем там дело. Прежде всего хозяйка отчитала да спровадила Латти — из коридора донеслось ее ворчание. Затем интонации голоса поменялись на совершенно елейные, послышались шаги — ее и еще чьи-то.

— Давно же ты не навещал нас, господин! — прощебетала Зи-Зи, распахивая дверь в гостиную. — Девочки, вы только посмотрите, какой у нас гость! — торжественно пропела она с порога. — Благородный лорд Таргел пожаловал!

Сообщение это было встречено бурей ахов, визгов да возгласов. Вошедшего юношу красавицы тут же окружили заботой, не преминув, однако, заметить, что выглядит он непривычно задумчивым и печальным.

— Потише, потише, голубушки! — прикрикнула на них матушка. — Не все сразу!

— Да уж, на всех меня не хватит, — обозвался юноша, одаривая обольстительниц очаровательнейшей улыбкой. — Но вот на парочку — вполне. Дорогая Зи-Зи, приготовь нам много вина и сладостей: в такой чудесный вечер грех не забыться!

* * *

"Проклятье, куда же он мог подеваться!" — нервно повторяла Слава, кружа по темному Огнезорову кабинету. Утром его точно видели в Архивах Гильдии, сюда он тоже наверняка заходил — вон в спальне одежда вся разбросана, и это несмотря на его всегдашнюю аккуратность. С ним что-то явно происходило, и Слава в который раз отметила этот факт, но тут же отложила его на потом: сейчас важно было совсем другое. Императорский гонец уже ожидает, мастера-лекаря задержит ненадолго насланная сонливость, но времени все равно в обрез: как только он проснется, тут же доложит мастерам Боли, а уж Темнослов не упустит случая перетянуть на свою сторону сомневающихся из Совета. Надо действовать быстро, а Огнезор запропастился невесть куда!

— Проклятье! — еще раз выругалась Слава, ударяя кулаком по ни в чем не повинному гобелену на стене. Затем глубоко вздохнула, проясняя сознание, и принялась вспоминать все возможные места, где мог быть он, и где она еще не побывала. По всему выходило, что такое место всего одно, и как раз туда Славе очень идти не хотелось.

У каждого мастера Гильдии бывает в жизни время, о котором он предпочитает впоследствии стыдливо умалчивать. Когда ученик, проходя Испытание Боли, становится подмастерьем, получает относительную свободу и, зависимо от личных талантов, определенный доход, он, как правило, пускается во все тяжкие, стремясь компенсировать годы запретов, издевательств и голода. Это нормальная реакция, и обычно она проходит через годик-два. Бывают, конечно, тяжелые случаи, но тут вмешивается Гильдия и приводит свое заблудшее чадо в чувство. Славу, к примеру, Огнезор вытаскивал некогда из тяжелейшего случая злоупотребления своими способностями (как раз тогда они и сблизились). Сам же высокий мастер в свое время тяготел к таким весьма прискорбным занятиям, как безудержный разгул и разврат. Сейчас он вспоминал об этом довольно язвительно, но совершенно без стеснения, так что Слава подозревала, что не все его прошлые наклонности изжиты до конца. Слухи о том, что некто лорд Таргел время от времени посещает одно небезызвестное заведение, вполне эти подозрения подтверждали.

Мост Скрипачей девушка миновала, бормоча что-то совершенно нелестное в адрес Огнезора и всех его дурных склонностей. Подойдя к нужному дому, она остановилась, прислушиваясь к растущей внутри уверенности. Высокий мастер был здесь. Слава сразу ощутила это и позволила себе самодовольную усмешку, вспомнив, как удивляла и дразнила раньше ее самолюбие способность Огнезора каждый раз безошибочно угадывать чей-то приход. Но раздумывать об этом было некогда. Опомнившись, девушка вновь насупилась и яростно забарабанила в дверь, нарочно игнорируя колокольчик.

Ей отворила немолодая полнеющая дама, видимо, сама хозяйка.

— Чего тебе, милочка? — недовольно уставилась она на Славу.

— Мне нужен лорд Таргел, немедленно! — высокомерно, не терпящим возражения тоном заявила девушка, отстраняя даму с прохода и втискиваясь внутрь.

— Совершенно невозможно! — возмущенно закудахтала та. — Я никому и ни за что не позволю беспокоить нашего гостя!

— Немедленно! — яростно рявкнула Слава, уже жалея, что явилась не в форме мастера Гильдии. — Дело государственной важности!

Хозяйка побледнела и заохала. Отпихнув ее в сторону, Слава ринулась наверх, заглядывая во все попадающиеся по пути двери, и вызывая этим невообразимый переполох.

Темный мастер нашелся за четвертой дверью: прикрытый одним лишь меховым покрывалом, он беззаботно наслаждался обществом двух обнаженных своих подруг и был, к глубочайшему Славиному удивлению, по-настоящему пьян.

Хоть вид этой вакханалии и заставил девушку залиться жгучим румянцем, но мысль о том, что бы она увидела, приди чуть пораньше, сделала ее только решительней и злее. К тому же Огнезор, заметив непрошенное вторжение, мало того, что ни капли не смутился, так еще и окликнул готовую вот-вот взорваться Славу с отвратительной развязной улыбочкой и поманил к себе пальцем. Яростно задушив в себе всякие непрошенные мысли, вызванные его наготой, она выдала самый уничтожающий взгляд, на который только была способна, и безжалостно наградила им юношу, а затем — и его подруг.

— Ану вон отсюда! — отчеканила ледяным тоном, указывая девицам на дверь. Те вопросительно воззрились на Огнезора, видимо, и не думая уходить.

— Не стоит нам злить ее, девочки: она может быть весьма недружелюбной, — вздохнул он с эдакой издевательской ухмылочкой, поднимаясь не слишком твердо, но без малейшего намека на стеснение.

— Нигде от тебя не скроешься, — все в том же издевательском тоне продолжил юноша, когда дверь за подругами его закрылась. — Что такое, Слава? Я был к тебе недостаточно внимателен? Ну, прости уж...

— Ты тоже прости. За это.

Размахнувшись, она дала ему пощечину, вложив в этот удар не только всю силу оскорбленной и ревнивой своей ярости, но и один маленький фокус, печально известный среди ее учеников, когда-либо пойманных в нетрезвом виде.

"Похоже, подействовало. Хотя ощущения, должно быть, прегадкие!", — не без злорадства заключила девушка, заметив, как скривилось лицо Огнезора.

— Проклятые черные дьяволы! Что ты со мной сделала?! — схватившись за голову, вскрикнул он, но тут же подавленно затих.

— Оденься, пожалуйста! — сердито прошипела Слава. — Это я должна у тебя спросить, что ты с собой сделал? Ты же никогда не пьянеешь!

— Ну, если очень захотеть... Выходит, самовнушение четвертого уровня возможно, — издал он странный смешок, рассеянно шаря руками в поисках одежды. — Сочиню об этом научный трактат. Может быть, когда-нибудь... Нет, лучше продолжу проверять на практике...

— Дурак! — перебила Слава почти ласково, протягивая ему штаны.

— Может, и так, маленькая злючка, может и так...

Погруженный в свои мысли, отстраненный, он одевался так, будто позволял рукам выполнять нужную работу, пока сам был где-то далеко. С тревогой вглядывалась девушка в его лицо и фигуру, привычно, как и всегда после долгого его отсутствия, отмечая еле заметные изменения: волосы стали вдвое короче, под глазами круги, небрежная светлая щетина на подбородке, а на щеке, как раз там, куда пришелся гневный удар ее ладони, сквозь красноту проступает длинная светлая полоска затянувшегося пореза. Неужели, он был ранен?

Но отвлекаться на расспросы просто не было времени. Опомнившись, Слава схватила Огнезора за локоть и потянула вниз.

— Пошли быстрее! У нас чуть меньше часа на то, чтобы привести тебя в должный вид.

— Что-то случилось? — наконец, опомнился он.

— Три часа назад скончался Гильдмастер. Император ожидает тебя.

* * *

— Тебе повезло, что ты вернулся так вовремя, — говорила Слава, пока они пересекали пустую темную площадь между Приемным покоем Гильдии и Императорским дворцом.

Впереди опасливо трусил императорский посланник, явно стремясь поскорее избавиться от своей миссии и, конечно, от своих пугающих спутников. Черная фигура Славы и Огнезор в великолепном белоснежном наряде и маске выглядели в плетении лунных теней завораживающе, хоть и немного жутко.

— После твоей последней ссоры с Темнословом, — продолжала девушка, — он многих мастеров пытался настроить против тебя, и во многом преуспел. В Совете Семерых, хотя и признают твои заслуги, но все же считают...

— Что я слишком молод? А разве они не правы, Слава? — усмехнулся он. — Многие из Совета получили свое первое мастерское звание лишь после сорока, и сейчас самому молодому из них за пятьдесят. Иногда мне кажется, что мы говорим с ними на разных языках.

— Видно, ваше непонимание сильно настолько, что они решили умолчать о воле покойного Гильдмастера, воспользовавшись твоим частым отсутствием в столице, и представить Императору своего кандидата. Ждали лишь известия о смерти от мастера-лекаря. К счастью, Мечеслов вызвал меня, когда понял, что конец близок. Я незаметно усыпила лекаря, перехватила императорского вестника... Дальше ты знаешь. Когда тебя представят Императору, они уже ничего не смогут поделать.

— Как же, помню, — устав Гильдии: "Несогласные же могут оспорить право Белого Мастера, доказав свою силу и превосходство в поединке...", — хмыкнул юноша. — Традиция, честно говоря, не из лучших, но в этом случае она явно нам на пользу.

Они как раз подошли к дворцовой ограде, свернули в узкий переулок и пошли вдоль нее, пока не наткнулись на неприметную дверцу.

— Дальше только господин высокий мастер, — остановил Славу императорский вестник.

— Что ж, удачи тебе, — кивнула она Огнезору.

В ответ он лишь молча улыбнулся и исчез вслед за их провожатым в темном дверном проеме.

Внутри обнаружилась небольшая привратная каморка, где в тусклом полумраке одинокого огарка резались в карты пятеро караульных. Появление неожиданных гостей не произвело на них особого впечатления: здесь, видимо, всякие странные пришельцы были не в диковинку. На приветствие вестника один из игравших пробубнил что-то непонятное, затем встал неохотно, осмотрел представленную ему провожатым Огнезора бумагу и указал на дверь в противоположной стене. За ней оказался парк, немного побродив по которому, они вышли, наконец, к еще одной двери, также охраняемой двумя караульными с факелами. За дверцей начинался коридор, потом лестница, еще два коридора, опять лестница и какая-то темная, очень тесная комнатушка с открывающейся вовнутрь узенькой дверцей. Проем с той стороны скрывался за тяжелым гобеленом, куда и нырнул спутник темного мастера, попросив того подождать. Вернулся он минут через пятнадцать, отодвинул гобелен и жестом предложил Огнезору войти.

Юноша шагнул вперед, немного ослепленный ярким светом, заливающим роскошнейшие апартаменты за дверью, мельком огляделся, и тут же преклонил колени, опустив голову. Хотя обстановка комнаты и тяготела к некоторой неформальности (это было нечто вроде личного рабочего кабинета при спальне), тяжелое золоченое убранство, величественная осанка и выражение лица сидящего в драгоценном кованом кресле пожилого мужчины создавали атмосферу какой-то особой торжественности, неизменно долженствующую сопутствовать Императору. Трое вытянувшихся за его спиной стражников при параде лишь усиливали общее впечатление.

— Так это тот, кого Гильдмастер назвал своим преемником? — проговорил Император не без любопытства.

Огнезор сохранял молчание, застыв все в той же неудобной позе.

— Вижу, знаешь, как вести себя, — одобрил Император. — Мастер Мечеслов, дай-ка сюда свои бумаги!

Откуда-то из-за спин охраны возник Мечеслов и с глубоким поклоном протянул сидящему свиток с печатями Гильдии. Император развернул его; не глядя, кивнул и жестом велел охране удалиться. Стражники вышли, неохотно и с опаской поглядывая на ненадежных посетителей своего господина. За ними торопливо последовал и вестник.

— Высокий мастер Огнезор, — задумчиво произнес Император, заглядывая, наконец, в свиток. — Наслышан, наслышан, — он внимательно осмотрел молчаливую белую фигуру. — Лорд Таргел? — почти с изумлением прочитал дальше. — Известнейший из темных мастеров и мелкий придворный хлыщ, мальчишка-оболтус? Как эти два человека могут быть одним? Встань и покажи свое лицо!

Огнезор молча повиновался, сохраняя полную невозмутимость. Несколько минут Император пристально вглядывался в него.

— Хорош, во всем хорош! — издал он язвительный, совсем не императорский, смешок. — И сколько еще таких подарков у меня под боком припасла Гильдия, а, Мечеслов? — он смерил старого мастера взглядом, в котором непонятно, чего было больше: ярости или насмешки. — Нет-нет, можешь не отвечать. У каждого свои секреты и свой интерес... Однако впервые вижу, чтобы слухи были настолько далеки от реальности!

— Покойный Гильдмастер сам готовил его, — сухо отметил Мечеслов. — И, видимо, считал достойным...

— Хотелось бы верить, — покачал головой Император и замолчал, будто что-то обдумывая.

— Знаешь ли ты, высокий мастер Огнезор, какое бремя придется возложить тебе на свои плечи? — сказал он, наконец, весьма печально. — Гильдия — оплот и надежда Империи на все времена, сейчас же особенно.

— Я готов принять всю меру ответственности и любое бремя, для коего Вы сочтете меня достойным, — твердо ответствовал юноша.

— Что ж, это хороший ответ, — задумчиво кивнул Император. — Ты умеешь говорить нужные слова. И, если то, что рассказывают о тебе, правда, то ты можешь быть безжалостным. Это уже кое-что для правителя... Возможно, ты многого добьешься. И я рад, что такой человек будет рядом с моим сыном, когда придет мой черед...

— Видишь ли, мастер, — продолжал он после недолгой паузы. — Я уже довольно стар и, если верить придворным врачевателям, неизлечимо болен. А единственный наследник, как это ни печально, — человек слабый, погрязший во всевозможных пороках, почти безумный от постоянного наркотического дурмана. После моей смерти он неизбежно станет игрушкой в руках этих лживых негодяев — моих министров. Правда, есть еще племянник, милое пятимесячное дитя... Но даже цепкие коготки его матери не вырвут трон у других Домов Крови, если мой несчастный сын умрет до его совершеннолетия. Для Империи в этом, конечно, ничего хорошего... Именно потому в последние годы я так близко подпустил Гильдию к государственным делам, и намерен предоставить ей права еще более широкие. Мне нужна сила, которая сможет навести порядок, и человек достаточно умный и твердый, чтобы поддержать и направить мое непутевое чадо сейчас и обеспечить ему достойную замену в будущем. Сможешь ли ты стать таким человеком?

— Время покажет, мой господин. Но я сделаю все от меня зависящее.

— Еще один неплохой ответ, — тихо произнес Император. Затем уже совсем по-другому, торжественно и официально, добавил, — Мастер Мечеслов, пригласи сюда участников церемонии. Пора начинать.

После этих слов Огнезор вновь скрыл лицо маской и опустился на колени, Мечеслов же исчез ненадолго и вернулся уже в сопровождении десятка человек, среди которых был давешний почетный караул, какой-то высокий военный чин, два храмовых служителя, императорский секретарь и трое министров.

После многочисленных поклонов и напыщенных приветствий, все наконец расположились, как того требовала церемония, и священники поочередно принялись за чтение подобающих к случаю ритуальных славословий, завершившихся общей молитвой. Затем каждый из министров произнес нечто длинное и витиеватое, а военный хрипло гаркнул прославление Императору. Наконец, когда спина Огнезора, все время сохранявшего неподвижность, уже совершенно затекла, а колени онемели, мастер Мечеслов торжественно продекламировал:

— "Законом Гильдии и волею умершего пусть возвысится темный вестник, облачившись в Белые Одежды и на год отринув все дела и самого себя в знак скорби и служения, дабы по истечении оного срока вернуться со всей полнотой власти с согласия Совета Семерых и позволения Императора".

— Да будет так! — не менее торжественно провозгласил Император.

Затем встал, не без труда, но не теряя величия, шагнул вперед и, коснувшись благословляющим жестом головы Огнезора, добавил:

— Встань с колен, Белый Мастер, чтоб не склоняться более ни перед кем!

* * *

Императорский дворец Огнезор покинул на рассвете, чувствуя после всех утомительных церемоний еще большее опустошение, чем обычно. Он старался не думать ни о чем, и это за последние три недели, прошедшие после схватки с охотницей, начинало уже входить в привычку. Благо, суеты на ближайшие пару дней предстояло более чем достаточно.

До своих покоев в Общем Доме юноша очень надеялся дойти незамеченным, уповая на чересчур ранний час. Но, видно, новость о смерти Гильдмастера уже разошлась по коридорам Гильдии — необычайное оживление царило там, — а белый наряд Огнезора слишком уж был приметен. На него испуганно таращились сонные ученики и подмастерья, что-то говорили встречные мастера, и он вынужден был отвечать. Из-за угла вынырнул Темнослов, встретился с юношей взглядом и зашипел себе под нос, не сумев совладать с гримасой ярости.

Белый Мастер не удержался от искушения улыбнуться ему в ответ — победоносно и презрительно. А еще он подумал, что вот такое же лицо было у этого негодяя в годы Огнезорова ученичества, каждый раз, когда упрямый мальчишка шел ему наперекор, не страшась расправы.

Уже перед собственной дверью Огнезор поймал себя на том, что вновь и вновь прокручивает в голове эти сцены, удивляясь их необычной яркости. А еще он вдруг понял со всей очевидностью, что еще вчера не помнил ничего подобного.

Значит, воспоминания действительно возвращаются, и теперь это процесс уже необратимый. Вначале — едва уловимые образы на грани сна, теперь вот целый отрезок времени, выпавший, видимо, после одного из повторных стираний личности. Огнезор прекрасно знал, что будет дальше: начнут проявляться какие-то имена, места, названия, лица. Само по себе это может продолжаться месяцы, а то и годы, если ничего не подстегнет его память — тогда уж все вернется сразу, в одночасье, и юноша очень подозревал, что ощущения при этом будут неприятные.

А толчком теперь может послужить любая мелочь: прочитанная некогда книга, случайная фраза... Или человек, которого он знал раньше.

"Нужно избавляться от этого, пока еще не слишком поздно!" — твердо решил для себя мастер и, оттого, что со всяческими сомнениями было покончено, почти ощутил облегчение.

С такими мыслями переступил он порог своей комнаты, и тут же наткнулся на встревоженный взгляд Славы.

— Ты-то что здесь делаешь? — немного резко от неожиданности спросил он, но тут же спохватился. — Ах, да. Я же сам просил тебя присмотреть за моим жилищем... Ну, как ты здесь устроилась?

— Неплохо.

— Я рад...

Огнезор заглянул в спальню, скептически осмотрел учиненный там им же накануне беспорядок, затем снял опостылевшую маску, перчатки, тяжелый белый плащ, бросил все это на груду смятых вещей и, вернувшись в гостиную, опустился в свое излюбленное кресло. Какое-то время он задумчиво играл огоньком свечи, то зажигая его пальцами, то гася вновь. Слава наблюдала за этой бессмысленной забавой, не произнося ни слова, хотя лицо ее и скрещенные на груди руки выдавали явное нетерпение.

— Я не должен был так говорить с тобой сегодня ночью. Кажется, я был немного не в себе, — наконец тихо произнес он.

— Извиняешься? Опять? — удивленно отозвалась Слава. — Да ты и сейчас "не в себе"! Что вообще с тобой происходит?

Он взглянул на нее растерянно, будто и не он это был вовсе. Затем отвернулся, но все же ответил:

— Ко мне память возвращается, Слава.

— Опять? — изумилась она.

— Что значит "опять"? Должен ли я понимать, что о предыдущих двух случаях ты была осведомлена? И мне ничего не сказала?

Вид у девушки сделался ну очень виноватый.

— Ты же знаешь, — поспешно затараторила она, — наставникам и блокировщикам памяти дают некоторую дополнительную информацию, об особых случаях, так сказать... И потом, зачем тебе было это знать?

— И правда, незачем, — мрачно усмехнулся Огнезор. — Сотри меня, Слава! Ты хороший блокировщик, я знаю. Сотри меня.

Слава скривилась. Нерешительно дотронулась до его лица пальцами, заглянула в глаза. Огнезор почувствовал легкое мысленное касание — таким обычно проверяют учеников на уровень способностей. Затем с тяжелым вздохом девушка отступила.

— И что это значит? — спросил он.

— Просто должна была убедиться, что права, — с деланной невозмутимостью дернула Слава плечами. — Ты когда в последний раз проверял свой уровень дара?

— Где-то год назад. По-прежнему было два с половиной.

— Ну так проверь еще раз. Память твоя ведь не просто так проснулась — заслоны стали слишком для тебя слабы и ты их просто сорвал. А вчера вот самовнушение произвел, что теоретически вообще невозможно. Про твои милые игры с огоньком на свече я вообще молчу!..

— Сколько? — перебил ее Огнезор.

— Полтора.

— Ско-олько?

Сказать, что новость удивила, было бы слишком слабым. Она ударила, приложила, заставляя схватиться за голову. Дьяволы, еще бы полгода — год назад, если бы он только сразу пошел к Вере, как и должен был!.. Если бы...

— Ты сможешь что-то сделать, — зачем-то спросил он Славу, конечно, зная, что ничего она не сможет.

— Прости, — развела та руками. — Думаешь, если б могла, не воспользовалась возможностью вернуть тебя нормального?

— Понятно, — мрачно протянул Огнезор. — Нужен круг десяти.

— Да где ж его взять? Даже вместе с подмастерьями и учениками, в Гильдии сейчас не наберется десяти человек с даром не ниже тройки.

— Значит, придется найти! — отрезал он. — В конце концов, еще есть целый год до моего вступления в права Гильдмастера. Время есть! Я со всем разберусь!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, В КОТОРОЙ УВЕРЕННОСТЬ БЕЛОГО МАСТЕРА ИДЕТ ПРАХОМ.

Все утро по улицам Небесного города сновали люди в черных масках, так что обеспокоенные обыватели уже вовсю начинали давать волю языкам и фантазии. Кто говорил, что праздник большой в Гильдии, кто — что война начинается, а некоторые — что вообще конец света наступает. Наконец, в полдень, когда любопытство раскалилось до предела, и его не остужал даже легко сеющий первый снежок, храмовые колокола разразились жалобным стоном, и два десятка герольдов вышли на мокрые городские перекрестки и площади, возвещая о кончине Гильдмастера да народ призывая к почитанию и скорби.

Событие это показалось скучающей публике весьма примечательным, так что остаток дня она не без удовольствия глазела на суету темных фигур и беготню всевозможных официальных лиц, не уставая охать да ахать. С наступлением же темноты стало еще интереснее, так как процессия темных людей с факелами появилась на улицах города, следуя к столичному кладбищу, чтобы там ровно в полночь и в полном молчании провести свой нечестивый погребальный обряд. Высокий каменный алтарь, усыпанный замерзшими цветами из дворцовых оранжерей, уже ждал там, ибо темные мастера не хоронят своих в земле, как все набожные имперские жители, но обливают тело горючими маслами и сжигают, подобно варварам.

Тишина, сопровождающая процессию и нарушаемая лишь легким шарканьем ног да испуганным перешептыванием неотстающих зевак, несомненно, производила гнетущее и немного жуткое впечатление, что, однако, случайных любопытствующих нисколько не отпугивало, а скорее даже наоборот. Так что вокруг самого места последнего ритуала, оцепленного недвижимыми черными фигурами, очень скоро собралась немалая толпа, пристально следящая за торжественным возложением тела на алтарь в ожидании зрелищного финала. Вот от темной процессии отделилась белая мужская фигура, подошла и склонилась перед умершим. А следом преклонили колени и все темные мастера, за исключением, разве что тех, кто сдерживал напирающих зевак. Зрители же подались вперед и рты раскрыли от предвкушения, дышать забывая...

Однако, к их безграничному разочарованию, ничего не происходило: коленопреклонные мастера все так же хранили неподвижность и молчание; потрескивали, сгорая, факелы, легкий ветерок сдувал с алтаря цветочные лепестки. Целый час продолжалось подобное. Вновь начал сыпаться снежок, и заскучавшие обыватели собрались уже было отправляться по домам. Но тут опять зазвонили храмовые колокола, возвещая полночь, а с ними ожили и застывшие фигуры, поднялись с колен, окружили алтарь. И вновь выступил вперед человек в белом, все так же безмолвно принял из чьих-то рук увитый цветами факел и зажег его, лишь коснувшись ладонью. Испуганный вздох не успел еще вырваться из грудей изумленных зрителей, как погашены были все другие огни, и Белый Мастер запалил алтарь.

Багровые блики заплясали по маскам и лицам, огонь поднялся к небу, и вскоре все было кончено. Довольные зеваки отправились по домам, вовсю смакуя увиденное, и лишь кучка мастеров осталась у алтаря отдавать свою неподвижную и молчаливую дань скорби до утра.

* * *

— Попробуй еще раз. Соберись. Усыпи его! — приказала Слава, уже начиная злиться.

Ученица издала что-то, подозрительно похожее на всхлип, и снова вперилась глазами в бодро кружащего за своим хвостом котенка. Тот лишь весело мяукнул в ответ, и не думая засыпать.

Способности, конечно, у девчонки неважные, но за те полчаса, что Слава с ней провозилась, этот несчастный котенок мог уже заснуть и сам по себе.

— Ладно, хватит на сегодня, — сдалась Слава.

Ученица вздохнула с явным облегчением, схватила котенка и, не заставляя себя долго упрашивать, выскочила в коридор. Вышедшая следом мастер застала девчонку за беззаботной болтовней с рыжим мальчишкой-дежурным.

— Что-то я часто вас вдвоем вижу! — прикрикнула на них девушка для порядка.

Мальчишка сощурился на Славу почти нахально, потом эдак невзначай заявил:

— Да я что? Просто на посту стоял. Вот часа два назад видел, как Белый Мастер вернулся...

"Негодяи малолетние, все обо всех знают!" — смутилась Слава, но виду не подала. Вместо этого руки на груди скрестила и нахмурилась грозно. Ученики намек поняли и быстренько ретировались. Слава же, усмехнувшись им вслед, свернула в Южное крыло.

К Огнезору она вошла без стука и застала его мирно спящим. Бесшумно покружив по спальне, девушка собрала небрежно сброшенную мастером одежду, намереваясь отдать ее кому-то из обслуги, и уже собиралась тихонько уйти, но ее остановил негромкий оклик.

— Прости, я не хотела будить тебя, — виновато проговорила Слава.

Огнезор сел на кровати, убрал с лица рассыпавшиеся волосы и улыбнулся немного устало.

— Зря волнуешься, не ты сегодня первая. Что-то случилось?

— Нет, просто услышала, что ты вернулся, и решила зайти. Хотя это вряд ли достойный повод, чтобы поднимать человека, не спавшего две ночи.

— Три ночи, — пожал плечами он. — Но я уже в полном порядке, к тому же ужасно голоден. Обеспечишь нам завтрак?

Слава кивнула и, не мешкая, отправилась отдавать необходимые распоряжения. Когда она вернулась в сопровождении двух учеников с тяжело нагруженными подносами, в спальне Огнезора уже не осталось ни следа от давешнего беспорядка, а сам он, полностью одетый и собранный, был занят какими-то бумагами.

— Я смотрю, ты и правда в порядке, — обрадовалась перемене девушка. — Никаких больше переживаний по поводу прошлого?

— Я уже решил, что с этим делать, так что и беспокоиться нечего. Сейчас есть множество более важных забот.

Он отложил бумаги и с легким поклоном пригласил Славу к столу.

— Не представляю, как ты вынесешь предстоящий год безделья! — усмехнулась ему девушка, наливая горячий фруктовый чай и выбирая булочку позолотистее.

— Да уж! Передам все дела Совету, составлю еще несколько скорбных посланий для провинции, а затем целый год буду почетным страшилищем для официальных церемоний, — пожаловался Огнезор, тоже усаживаясь за стол.

— Таков путь Белого Мастера. Отойти от всех мирских дел и посвятить себя самосовершенствованию и размышлениям...

— Еще одна устаревшая и никому не нужная традиция! Сама подумай: время сейчас сложное, а Гильдия, фактически, будет бездействовать. Некому утверждать новые приказы и отменять старые. Ни одно правило не войдет в силу, и ни один подмастерье не сможет стать мастером. Я уже не говорю о бесчисленном множестве школьных дел и забот, для решения которых нужна печать Гильдмастера: теперь даже здесь понадобится отдельное одобрение совета! Только представь себе, — сделал он страшные глаза, — "третий день идет непримиримый спор между высоким мастером Сизобором и высоким мастером Златой по вопросу ученического распорядка и уборки в подвалах и службах Общего Дома"!

Слава громко расхохоталась.

— Твоя правда, нас ожидает что-то страшное!

— К сожалению, это больше печально, чем смешно, — вздохнул Огнезор. — Знаешь, ведь раньше годовое отречение для Белого Мастера было не такой уж и формальностью. Скорее шансом остановиться, перевести дыхание, подумать: а достоин ли я? а надо ли мне все это? может, лучше свернуть с пути прислужников Первого Бога и стать свободным? Это ведь остальным темным мастерам невозможно "уйти от дел", Белого же Мастера никто преследовать права не имеет: захочет отказаться не только от Престола, но и вообще от Гильдии — его выбор. Потому-то в старых архивах принятие Тайного Престола и называют "вторым посвящением".

— Да кто же откажется стать Гильдмастером?

— Ну, если верить Малым Книгам, некоторые отказывались, — проговорил Огнезор задумчиво, и девушке его взгляд очень не понравился.

— В любом случае, сейчас это только формальность! — поспешно отрезала она. И сама вдруг смутилась чересчур очевидной своей реакцией. — А ты, я вижу, — немедленно перешла в наступление, — немало полистал Книгу?

— Хочешь знать, читал ли я о себе? — перехватил ее взгляд юноша. — Ты удивишься, Слава, но все читают. Именно так и сказал мне Мечеслов, когда передавал ключи от той комнаты... "Это первое, что делает каждый вновь допущенный", — вот его точные слова.

— Значит, читал.

— Да, — невозмутимо пожал Огнезор плечами. — И, кстати, нашел нечто, сильно меня смутившее...

— Не хочешь поделиться?

— Вряд ли, — отрезал он сухо.

— Что ж, твое право, — обиженно закусила губу девушка.

Их разговор прервал деликатный стук в дверь. Огнезор оторвался от аппетитного мясного пирога и впустил в комнату мастера Мечеслова.

— Доброе утро, — устало поприветствовал их вошедший, потирая переносицу и красные от недосыпа глаза.

— И тебе, мастер, — проговорил Огнезор, жестом приглашая Мечеслова разделить с ними трапезу. — Что заставило тебя пренебречь своим отдыхом?

— Меня беспокоит ситуация, сложившаяся в Совете высоких мастеров, так что я решил нарушить некоторые формальности, — он поставил на стол невзрачного вида деревянную шкатулку, открыл ее и с великой осторожностью извлек оттуда хитро изогнутый ключ и золоченую печать. — Ключ от тайника в Верхних покоях и Печать Гильдии. Думаю, разумнее и надежнее будет передать их тебе сейчас, а то за год как бы кто другой не добрался.

— Признателен за поддержку, — поклонился в ответ Белый Мастер, принимая предметы. — Я позабочусь об их сохранности.

— Не сомневаюсь! — усмехнулся Мечеслов. — Но это еще не все. Сегодня утром Император прислал кое-что лично для тебя.

Немного удивленный, Огнезор развернул протянутый ему свиток и углубился в чтение.

"Год 887 со дня основания Империи, первый день последнего месяца осени. Его божественности Императора Астриоцеулинуса VIII высочайший указ.

Сим указом предоставляю организации, именующей себя Гильдией, полную самостоятельность решений и действий, ежели такие не противоречат интересам Империи, а именно:

не ослабляют границы и силу Империи перед натиском внешнего врага;

не способны привести к значительным гражданским волнениям и кровопролитию;

не подрывают благосостояния страны и ее населения;

Со вступления изложенного в силу, Гильдия имеет право:

выбирать и утверждать приказы на устранение без согласования и одобрения Имперской канцелярии и министров;

издавать приказы самостоятельно, если того требует государственный интерес либо интерес Гильдии, не противоречащий государственному;

вопросы внутреннего управления и организации решать самостоятельно, без вмешательства кого бы то ни было извне, в том числе и самого Императора;

располагать по своему усмотрению армией и имперскими органами правопорядка, когда это требуется для защиты интересов Империи и правящей династии;

взымать десятинный налог с каждого поселения, где есть представительство Гильдии для содержания оного и обеспечения порядка в округе.

Указ вступает в силу при вступлении Белого Мастера Огнезора в права Гильдмастера и лишь после кончины ныне правящего Императора Астриоцеулинуса VIII, до тех же пор огласке не подлежит".

Огнезор перечитал указ три раза, сохраняя на лице каменное выражение, хотя реакцию на такой весьма щедрый дар сдержать было нелегко.

— Что-то важное? — заинтересовано спросила Слава.

— Ничего особенного, — невозмутимо ответил юноша, сворачивая документ. — Думаю, мастер Мечеслов, этой бумаге самое место в упомянутом тобой тайнике. Не проведешь меня?

Старый мастер согласно кивнул и направился к двери. Девушка тоже встала было из-за стола.

— Подожди лучше здесь, Слава, — остановил ее Огнезор. — Я вернусь, и мы сможем продолжить нашу трапезу.

— Ты знаешь, что в этой бумаге? — спросил он Мечеслова за дверью.

— Это я помогал ее составлять.

— Я так и думал, — кивнул юноша. — Значит ситуация для Правящего Дома еще хуже, чем кажется.

— Император каждый день видит, как министры, военачальники и лорды других Домов потирают злорадно руки в предвкушении его скорой смерти, — вздохнул старый мастер. — Гильдия сейчас, по сути, единственная его опора, которую, кстати, тоже пытаются пошатнуть. Попытка выкрасть Малую Книгу — лишь первый шаг.

— И в такое время — год бездействия!

— Я разделяю твое беспокойство, Огнезор. Но идти сейчас наперекор Совету Семерых крайне неразумно.

— Понимаю. Потому и намерен передать все дела как можно скорее.

— Ну, об этом тебе не стоит более беспокоиться! Совет как раз сейчас занят перераспределением твоих обязанностей.

— Так быстро! — насторожился Огнезор. — И кому же они намерены передать дело охотницы?

— Никому конкретному. Да это и не понадобится, оно близко к завершению. Исходя из необычности ситуации, думаю, будет принято решение о начале всеобщей травли.

Что-то очень неприятно заскребло в груди у юноши.

— Ну, это еще не значит, что Насмешницу удастся отыскать! — делая усилие, чтоб придать голосу небрежность, заметил он. — У меня ушло на это более месяца, но мы разминулись в последний момент, и след затерялся.

— Что ж, похоже, он отыскался вновь! По правде говоря, я не могу понять, что пришло на ум этой девице, но перед приходом к тебе я получил известие, будто ее видели в той толпе ненормальных, что вечно толчется перед здешним Приемным Покоем. Уверен, она до сих пор там. И как только завершится собрание Совета, десяток мастеров оцепят тот район. Ей конец.

* * *

— Конец, — повторял Огнезор побелевшими вдруг губами, поспешно спускаясь по лестнице из Верхних Покоев. — Конец! — играл этим словом то так, то эдак, словно желая обкатать, избавить от неприятной горчинки, спазмами сдавившей желудок и сердце.

Как в его кошмарах. Тех, что теперь мучили юношу непрестанно.

В них было Лаино лицо — и он убивал ее. Ночь за ночью, в любой час, любую минуту, стоило только хоть ненадолго уступить сну.

Поэтому он старался не спать вообще — или проваливаться в темноту настолько изнуренным, что у разума его уже не было сил на сны.

Забавно. Раньше ему всегда была интересна история про темного мастера, посланного убить собственного брата, которого он, конечно же, не помнил. Убийца выследил жертву — но в последний миг узнавание настигло его. Он отступил, и братья сбежали вместе.

Народ любил этот незатейливый сюжет, нередко включая его в сказки и притчи о деяниях Светлых Богинь.

Та же история в многочисленных трудах о мастерстве Разума, заполняющих почти треть полок в огромнейшей Гильдийной Библиотеке, упоминалась, как классический пример "феномена возврата" — явления, о котором часто любили подискутировать ученые мастера, хотя никто так и не знал толком, что это такое и что с ним делать.

И в упомянутых трудах, и в уличных байках рассказ всегда обрывался на счастливом примирении братьев. Никто не рискнул спросить, что было дальше. Знающие люди и так понимали: обоих, скорее всего, очень быстро настигла кара Гильдии. Нарушение приказа на устранение не прощается...

Огнезор знал, что уже ходит по самому краю. И что достаточно есть людей, готовых помочь ему сорваться... Но, был ли то пресловутый "феномен возврата", или какая-то иная, его собственная форма безумия, — он не мог все оставить, как есть.

До окончания совета еще было минут пятнадцать. Времени как раз хватит, чтоб вернуться к себе и спокойно закончить завтрак в компании Славы. Или... чтобы добежать до Приемного Покоя на Дворцовой площади и...

Что должно быть после этого "и", мастер пока боялся даже представить. Но из светлой Верхней галереи решительно свернул к тайному выходу в Черный переулок, оставив за спиной Южное крыло и терпеливо ожидающую за стынущим завтраком Славу.

Насмешница не должна умереть. Он не позволит!

Городские улицы встретили Огнезора холодной туманной сыростью, живо напомнив, что куртка и плащ остались в комнате, а тонкий белый шелк рубашки вовсе не создан для поздней осени. Поежившись, он ускорил шаг, а затем и вовсе перешел на легкий бег, игнорируя удивленные взгляды случайных прохожих.

Черный переулок врезался в широкую и очень грязную улицу с неподходящим названием "Триумфальная". Та же, в свою очередь, разбивалась впереди о нерушимую стену высоких каменных зданий, длинная узкая лестница между которыми выводила прямиком на Дворцовую площадь.

Всю дорогу сюда Огнезор прикидывал возможные пути отступления. Картина выходила безрадостной. С Дворцовой есть всего три выхода, все одинаково длинные и узкие: самое удачное место для обороны дворца от всякого рода захватчиков и самое неудачное — для встречи с темными мастерами, которые не заставят себя ждать. Дальний конец площади упирается в парадную лестницу Императорского обиталища, и охраны там более чем достаточно, в том числе — и люди Гильдии. Слева возвышается два огромных особняка неправящих Домов королевской крови, отделенных от счастливого жилища их владетельных сородичей лишь узеньким переулком, идущим вдоль дворцовой ограды до самой набережной. Люди Гильдии с расспросами туда не сунутся и будут правы — попасть внутрь ничуть не легче, чем к самому Императору. Лестница с Триумфальной зажата между стенами Приемного Покоя и "Императорской Гостиницы", которую, как место общественное, конечно же, обыщут в первую очередь. Справа к гостинице примыкают еще три особняка, так же отделенные от дворца узеньким переулком, выходящим к столичному Собору. В них всегда заходит и выходит множество людей — торговцев, прислуги, просителей, — так что общие помещения там проверят обязательно. Но вот в личные покои владетельных лордов просто так даже темные мастера сунуться не рискнут... У Огнезора забрезжила слабая надежда.

"Главное, чтобы из памяти у прислуги ничего не выудили. Здесь придется постараться. Ну, а с благородной леди Иланией я уж как-нибудь полажу".

* * *

Сидеть на холодной мокрой мостовой — занятие само по себе малоприятное. Особенно же, когда сверху сеется что-то мелкое да противное, а сосед твой — давно не мытый заросший тип, — пьяно посапывает рядом, кутаясь в самодельное знамя с устрашающей надписью "Темные дьяволы, отправляйтесь в ПРЕИСПОДНЮЮ!", и все время норовит привалиться на твое плечо. Да еще и тучная увядающая барышня в черном мужском наряде — гротескной копии формы темного мастера, — злобно и грязно ругается с желчным религиозным фанатиком, плюясь слюной над самым твоим ухом. И обезображенный нищий плаксиво просит излечения то у Храма, то, почему-то, у Гильдии. И сухонький, мокрый старичок сорванным хриплым голосом раз за разом повторяет одну и ту же фразу, то скорбно и монотонно, то гневно и угрожающе: "Зачем вы забрали ее? Гильдия, верни мне мою девочку!". Пожалуй, лишь этот старичок вызывал к себе нечто вроде понимания и сострадания. Все остальное здешнее сборище казалось горсткой спятивших всех мастей и ужасно, до скрипа зубов раздражало.

"Ничего, терпи!" — сжала кулаки Лая, подальше отпихивая пьяного соседа. Тот выругался было, но тут же снова захрапел. Старичок продолжал бормотать нечто невнятное, вперившись в пустоту глазами, но ни его, ни спорщиков, ни ноющего калеки вдруг не стало слышно.

Тишина окружила Лаю, отрезала ее от остального мира, будто обведя меловым кругом. И вроде даже время замедлилось, сковывая всякое движение, растягивая каждую мысль до невозможной, мучительной вязкости. "Пелена незаметности", — только и отметила девушка, но не успела еще толком удивиться, как чья-то рука больно сжала ее выше локтя, а чудесный, знакомый голос прошипел в ухо:

— Дура! Идиотка проклятая! Иди за мной!

Как во сне она неуклюже вскочила и побежала — нет, поплыла куда-то сквозь вязкую пелену — за высоким светлым юношей, точнее, позволила себя утащить.

"Ему, наверное, очень холодно", — некстати пришла в голову странная мысль. Потом ощущение замедленности, нереальности немного отпустило, и Лая обнаружила, как Эдан (Эдан!) втаскивает ее на крыльцо внушительного, роскошного здания, и лакеи с остекленевшими, невидящими глазами любезно распахивают перед ними дверь, а из переулка за Приемным Покоем появляются две темные фигуры.

— Следуй за мной, не дергайся и молчи! — приказал юноша, отпуская ее локоть.

И, больше на нее не оборачиваясь, зашагал через огромный зал к двери, демонстративно игнорируя безнадежно подпирающих стены многочисленных просителей будто уснувших с открытыми глазами.

Вторая дверь, к удивлению Лаи, открылась перед ними так же легко, как и первая. То же произошло и с третьей, за которой обнаружился надутый, очень неприятный тип в ливрее с гербами, на девушку и не глянувший, но ее спутнику поклонившийся весьма уважительно. Впрочем, тому даже с растрепавшимися волосами и в мокрой рубашке удавалось сохранять вид на редкость царственный и надменный.

— Приветствую, Ганас, — произнес Эдан так высокомерно, что Лае, не будь она так поражена случившимся, наверное, захотелось бы ему врезать. — Проведи меня к своей госпоже.

— Леди Илания будет очень рада видеть тебя, благородный лорд Таргел, — еще раз поклонился "надутый", продолжая мастерски игнорировать девушку.

— Лорд! — фыркнула Лая, но тут же замолкла, поймав на себе уничтожающий взгляд. Следующие пять минут она понуро семенила следом, решив ничему больше не удивляться. Богатое убранство комнат и разодетые слуги мало трогали девушку — за свою карьеру охотницы насмотрелась всякого. О нем же она просто старалась не думать, что в данном случае означало не думать вообще, а просто идти туда, куда указывали.

Леди Илания оказалась очень привлекательной молодой особой, чьей жизнерадостности не мог испортить даже траурный наряд, весьма кокетливо, хоть и в пределах пристойности, открывающий все ее благородные прелести.

— Лорд Таргел! Ты появляешься как всегда неожиданно и эффектно! — воскликнула она, протягивая Эдану руки, которые тот не преминул галантно и нежно осыпать поцелуями.

После такого многообещающего вступления Лая, придав лицу выражение крайне глумливое, приготовилась наблюдать занятную комедию.

— О, прекрасная леди! — высокопарно, в тон ей ответил юноша, вполне оправдывая Лаины ожидания. — Как жаль, что видимся мы так редко и всегда в пору несчастий!

— Да, дорогой мой! Ты так поддержал меня год назад, когда мой драгоценный супруг нас покинул! — барышня всхлипнула, картинно приложив к глазам шелковый платочек. Лая взглянула поверх ее милой кучерявой головки на семейный портрет, где леди томно улыбалась неприятному сухому старикашке, и вновь громко, очень неприлично фыркнула, представив себе эту "поддержку".

Гневный взгляд "благородного лорда" был ей ответом.

— Но какое же несчастье случилось у тебя? — деликатно проигнорировала выходку странной гостьи Илания.

Эдан одарил хозяйку улыбкой, столь же печальной, сколь и обольстительной.

— Прости мою неотесанную спутницу! — скорбно заговорил он. — О ней как раз хотел я просить тебя, как своего в этом мире печали единственного друга! Сия молодая особа весьма дурного воспитания и наклонностей, к несчастию моему, моя сводная сестра, о коей я поклялся всегда заботится, но, как видишь, не смог уберечь от дурного влияния и дурных людей. Я вырвал ее из рук негодяев, но не могу укрыть ее от их преследования. Позволь нам эту ночь переждать под надежной защитой твоих стен! Завтра же мы покинем город в надежде добраться мест более безопасных.

— О, конечно! Конечно! — всплеснула руками леди, видимо, приходя от всего этого слезливого вранья в искренний восторг. — Мой дом в твоем полном распоряжении! Я немедленно распоряжусь приготовить удобные покои, теплую ванну и горячий обед!

Илания яростно задергала колокольчик, но никто из слуг не смог явиться так быстро, как ей того хотелось: наверное, просто ни один из них не обладал врожденной способностью летать. Не дождавшись отклика, барышня сама выскочила из комнаты, и по коридору зазвенел ее недовольный голосок.

— Ну и врун же ты! Зачем этот балаган? — зачаровано мотнула головой Лая. И вдруг нервно, судорожно рассмеялась, не в силах больше сдержать бьющую ее дрожь.

Но тут же осеклась, гася начинающуюся истерику, ибо увидела лицо своего спасителя: чужое, холодное... и очень злое.

— Зачем, хочешь знать? — яростно прошипел юноша. — Взгляни-ка сюда!

Он грубо схватил ее за плечо, развернул к фигурному окну, открывающему превосходный вид на то место, где еще десять минут назад в компании сумасшедших сидела Лая, а сейчас неторопливо расхаживали пятеро людей в темных масках.

— Тебе все еще весело, Насмешница? — бросил он ей в лицо, пронзив чужим, жестоким взглядом, от которого Лае стало страшно. Совсем как тогда, у Таркхемской переправы.

— И что теперь, Эдан? — тихо спросила она.

Огнезор дернулся от этого имени, как от удара.

— Человека, чье имя ты назвала, не существует больше, — так же тихо ответил он, стараясь не замечать, как что-то неприятно затолкалось на самом краешке сознания. — Я — не он.

— Зачем же ты притащил меня сюда? — не выдержала девушка.

— Не знаю. Наверное, просто любопытно стало, — пожал он плечами уже вполне равнодушно и чуточку цинично. — Не питай иллюзий, я тебя даже не помню.

Его слова, холодное безразличие его голоса ударили, будто хлыстом. Он видел это на ее лице — красивом бледном лице из его снов, до которого так хотелось дотронуться...

— Тогда, может, просто закончишь начатое, темный мастер? — разъяренной кошкой зашипела она. — Что тебе стоит?! Или боишься испортить кровью бесценный ковер своей подружки, господин "благородный лорд"?

Это "благородный лорд" издевательски резануло слух, будто старое оскорбление. Чей-то другой голос говорил те же слова вот так же... Барахтающаяся в темноте память мгновенно и с радостью уцепилась за тонкую, но на диво крепкую ниточку, услужливо подсовывая имя: Крес. А следом и перекошенную разбитую физиономию, стоящую за этим именем. Потом еще лицо, опять какую-то фразу, еще два имени и три каких-то беспорядочных, никак между собой не связанных разговора.

— О! — Огнезор отшатнулся, порывисто сжал взрывающиеся виски ладонями, отчаянно заскреб пальцами, будто желая разорвать тонкую ткань кожи.

Взгляд его сделался почти безумным, ноги подкосились, голову разрывала давно забытая, но такая сейчас реальная боль. Все больше ощущалось нарастающее, неприятное головокружение: будто тысячи шершавых песчинок заструились в пустоту его памяти — вначале тоненьким ручейком, а потом все чаще и сильнее, пока не обрушились сводящей с ума, шуршащей лавиной. На миг тьма поглотила его сознание, сменяясь сотней ярких, отчетливых образов, в одночасье и в невообразимом хаосе затопивших разум. Затем движение их замедлилось, упорядочилось, и, наконец, остановилось вовсе, расставив все по своим местам.

Он вспомнил.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, ГДЕ РЕЧЬ ИДЕТ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО О ПРОШЛОМ.

— Эй, отпустите ее! Как не стыдно, втроем на такую маленькую девочку! — худенький семилетний мальчуган сжал кулачонки и решительно двинулся на троих девятилетних крепышей.

— Нашел, за кого заступаться! — зло прокричал один из обидчиков, потирая укушенную щеку. — Это ж дикарка, звереныш! Вон как кусается!

Он сердито пнул ногой прижавшуюся к земле, грязную шестилетнюю девочку, целясь в лицо. Та завизжала, увернулась и, поскольку руки ей держали двое других крепышей, ухватила подвернувшуюся ногу зубами.

— Вот гадина! — взвыл владелец ноги. — Да я тебя сейчас...

Договорить ему не дал кулачонка мальчугана, удар которого оказался на удивление крепким.

— Все равно так нечестно! — звонко и яростно прокричал неожиданный защитник. — Нельзя так!

Завязалась всеобщая потасовка, в которой про девочку забыли очень скоро, зато живо вспомнили какие-то свои старые обиды. Причем девятилетние явно склонны были одержать победу — их все-таки было трое, — когда вмешались двое взрослых, похватали мальчишек за уши и растянули в противоположные стороны.

— Что здесь происходит? — грозно надвинулся на них один из взрослых. — Эдан! Крес! Опять вы, мерзавцы малолетние? Чего на этот раз сцепились?

Мальчишки понуро молчали. В наступившей тишине стало слышно, как тихонько всхлипывает побитая девочка.

— Та-а-ак! А это что такое? — заметил ее взрослый.

— Это новенькая, господин наставник, — мрачно проговорил тот, кого назвали Кресом. — Которую у замерзшей в горах дикарки отобрали.

— Чересчур ты много знаешь, Крес! — сердито глянул на него наставник. — Это твои ее так уделали?

Крес злобно сверкнул глазами на свою недавнюю жертву и предпочел не отвечать.

— А ты у нас, Эдан, значит, защитник слабых? — иронично смерил взглядом светловолосого мальчугана наставник. — Смотри, допросишься!

Затем еще раз критически осмотрел недавнее поле битвы, и распорядился коротко:

— Мальчишек выпороть и отправить на чистку конюшни. Девчонку передать старшим, пусть приведут в порядок да поставят к работе.

Второй взрослый кивнул и поволок своих двух пленников к месту расправы. Эдан и Крес понуро побрели следом.

— Упертые, гады! — одобрительно пробубнил им вслед наставник. — Хорошие бойцы вырастут, если друг друга не поубивают.

Всхлипывающую девочку подхватила, бранясь на чем свет стоит, толстая неряшливая нянька, и увлекла к женским баракам. Там ее вымыли, остригли, переодели в мешковатую, с чужого плеча, форму, вручили метлу и отправили убирать двор.

Светловолосый мальчишка пришел вечером, когда девочка уныло сгребала в кучу бурые прошлогодние листья, урча животом от голода и представляя, как она пожалуется на своих обидчиков маме, которой почему-то все не было.

— Эй! — окликнул ее мальчик. — Ты голодная, наверное? Я вот принес тебе.

Он протянул ей помятый черствый пирожок и надкушенное зеленое яблоко.

— Я знаю, новеньких часто кормить забывают в первые дни...

Девочка молча накинулась на еду, жадно сверкая огромными зелеными глазищами.

— А правда, что ты из горного племени? И как там в горах? Зверья, наверное, много? А твои люди дикие? А ты на охоте была? — забросал ее вопросами мальчуган.

— Ой, прости, — опомнился он, увидев ее растерянную физиономию, — Меня Эдан зовут.

— Лая, — настороженно представилась девочка.

Говорила она неохотно, смешно растягивала слова и поглядывала дико, но в остальном, заметил Эдан, была ничего: упрямая и не трусиха, а уж как отбивалась яростно — просто загляденье! Крес с приятелями до сих пор раны зализывают. Словом, в друзья очень даже годилась, хоть и девчонка.

Да и дикость Лаина прошла уже через неделю. И оказалось тогда, что на всякие проделки выдумщица она не хуже самого Эдана, в драке злая и беспощадная, а наказания принимает почти весело. Хнычущей ее, после того первого дня, никто и никогда не видел больше. А историй всяких знала она уйму, а что не знала — сама на ходу придумывала.

А еще Эдан чуточку Лае завидовал, потому что помнила она своих родителей, и племя свое варварское, он же, кроме Таркхемской военной школы, не знал ничего. Потому и ответить не мог негодяю Кресу, когда тот дразнился "благородием" да "лордом Таркхемским". Почему это было обидно, Эдан не знал, но свою тоненькую фигурку и лицо, которое одна дама из местного попечительства назвала "донельзя милым и очень аристократичным", ненавидел умопомрачительно.

Лая такими вещами голову себе не морочила. Вечно в синяках, угловатая, с непропорционально огромными глазищами, она вздохнула, глядя на свое отражение, лишь раз, когда в отросшей после очередной стрижки темно-каштановой шевелюре обнаружилась широкая седая прядь. Эдан же этим неожиданным приобретением восхитился совершенно искренне. "Будто снежинки с твоих гор в волосах запутались!", — улыбнулся он, да так и прозвал ее с того дня Снежинкой.

Однако милая их детская дружба, замешанная на сбитых в кровь кулаках, разбитых носах, исполосованных спинах, голодных желудках и безудержном умении радоваться даже такой жизни, как-то сама по себе закончилась однажды. Просто одним прекрасным утром Эдан заметил вдруг, как неуловимо изменилась его четырнадцатилетняя подруга, какими легкими и грациозными стали ее движения, какая странная искорка зажглась в глазах. Заметил, что все чаще и чаще она чего-то недоговаривает, и подолгу шепчется с другими школьными девчонками, которых раньше на дух не переносила. И что негодяй Крес, еще не так давно забрасывающий их комьями грязи, ее встречает теперь с хамоватой благосклонностью и провожает ухмылочками ну совершенно отвратительными!

Открытия эти ошарашивали, выводили из себя, вызывали чувство неловкости и злости — сначала на эту свою неловкость, а потом и на саму Лаю: за красоту ее неожиданную, и загадочную недетскую полуулыбку, и... просто за то, что она теперь такая. Раздражительным, язвительным, порой и грубым Эдан сделался с ней. Вначале она терпела, потом начала огрызаться, и вылилось все это в нелепую яростную ссору, после которой даже говорить друг с другом они перестали.

Да вскоре и не до нее Эдану стало. С того самого дня, как наведалась к ним знакомая дама из попечительства, изрядно со времен его детства приувядшая, но все еще роскошная и ухоженная; в строю благодарных воспитанников его увидела, да так и замерла, глазами пожирая. Эдан же, лицу своему цену теперь уже отлично знающий, взгляд ее встретил с бесстыдным вызовом, да еще улыбочку подпустил эдакую... Словом, отправился он в тот же день с официального позволения старшего наставника в Таркхем, оной даме "в охрану да в услужение", где и провел почти месяц в роскоши и всевозможных неправедных увеселениях, коих за все пятнадцать лет своей убогой жизни и представить не мог. Но как-то проснулся утром, вещи собрал, ни одной подаренной безделушки не прихватив, в потрепанную свою форму облачился и, молча хныканье да причитания благодетельницы мимо ушей пропустив, вернулся в школу.

Первое, что он там увидел, были крайне самодовольные физиономии Креса и его приятелей. Они коротали свободное от занятий время, оседлав школьную изгородь, покуривая самодельные трубки с запрещенным зельем и сплевывая на пыльную Таркхемскую дорогу.

— Смотрите-ка, наш лорд вернулся! — нарочито громко прогудел Крес.

— Кто вернулся? — послышался девичий голосок, заставивший сердце сжаться, и из-за ограды показалась растрепанная и явно сердитая Лаина головка. — Чего вообще тут расселись? Мало я вас, идиотов, в учебное время наблюдаю...

Она осеклась, увидев Эдана, легко перемахнула изгородь и дернулась было к нему, но замерла, будто вспомнив что-то, почти зажегшуюся на лице радость поспешно погасила и отвернулась.

— Шел бы ты, Крес, — бросила глухо. — Я тебе вчера уже все сказала.

— Э нет! — зло ухмыльнулся тот, спрыгивая на землю. — Всякой дряни малолетней я себя на посмешище не дам! По-хорошему со мной не хочешь, так сама знаешь...

Последние слова он прошипел ей в самое ухо, ухватив за локоть.

— Руки убери! — яростно отрезала Лая, с опаской поглядывая на двоих Кресовых приятелей, явно пытающихся зайти со спины: трое крепких семнадцатилетних парней ей пока еще были не по силам.

Крес, конечно, руку убрать и не подумал, вместо этого запустил вторую пятерню Лае в шевелюру и больно потянул за волосы.

— Сволочь! — вскрикнула она, извернулась и заехала кулаком прямо в самодовольную Кресову физиономию. Тут же отскочила, готовясь принять на себя ярость его товарищей, но обнаружила, что те мирно лежат в дворовой пыли, а склонившийся над ними Эдан огорченно поправляет разорванный рукав школьной рубахи.

— А, защитничек! — процедил Крес, вытирая струящуюся из разбитого носа кровь. — Не боишься, что красоту твою подпорчу, пожилые вдовушки любить не будут?

— Ну, попробуй, — хищно усмехнулся Эдан, отстраняя пытающуюся было его утащить Лаю и чувствуя удивительную легкость и все нарастающее возбуждение.

Крес сплюнул и ринулся вперед, на ходу извлекая ржавый самодельный нож, однако Эдану хватило двух красивых отточенных движений, чтоб уложить противника на землю, а потом еще раз, и еще... Годы школьных тренировок, бесчисленное множество повторений одних и тех же, бесполезных и надоевших, прыжков, поворотов, наклонов, напоминающих больше танцевальные па, теперь обретали смысл, выливаясь в послушные грациозные выпады, способные при желании стать смертоносными, но сейчас только опрокидывающие неуклюжего соперника в грязный песок. Снова и снова. Пока обессиленный и злющий Крес не начал пятиться, отползать подальше, остановившись лишь у ног старшего наставника, который, оказывается, уже давно наблюдал за происходящей баталией.

— Господин наставник! — прохрипел Крес, кое-как вставая. — Наш красавчик совсем сдурел, на людей бросается!

— Сопли подотри, Крес! — невозмутимо проговорил наставник. — Дерешься, будто тебя тут не Высокому Поединку, а трактирному мордобою столько лет учили!

На Эдана же он глянул как-то по-новому, будто открытие сделал, и кивнул ему одобрительно:

— Отличная техника! Не ожидал! Ты правильно сделал, что к нам вернулся. Зайдешь вечером, составим график индивидуальной работы с инструктором.

На том все разбирательство и закончилось. Эдан, не дожидаясь, пока все зрители и пострадавшие покинут поле боя, направился к баракам. Лая догнала его, и какое-то время молча шла рядом.

— Спасибо за помощь, — наконец сказала она. — Ты молодец.

— Что, тоже не ожидала? — хмыкнул он с едва заметным вызовом.

— Почему же, ты всегда был хорош, просто с этой троицей нам раньше не везло...

Эдан остановился, заглянул Лае в лицо, желая понять, не издевается ли она. Затем нерешительно положил руку ей на плечо, удивляясь, как тяжело дался этот привычный с детства жест.

— Значит, мир? — очень серьезно спросила она, но в глазах заплясали знакомые смешливые искорки.

— Мир, — улыбнулся Эдан и, неожиданно для себя, легко коснулся губами ее губ.

Лая вздрогнула, порывисто обхватила руками его шею и ответила на его мимолетное касание длинным, отчаянным поцелуем. Потом вдруг отстранилась, взглянула эдаким бесенком и, пальцем погрозив, сказала:

— Учти, будешь и дальше посторонним дамочкам свои улыбочки подпускать, прибью лично! Никакие приемчики не помогут!

Ответом ей был еще один поцелуй...

Когда вечером, после часа всевозможных наставлений и подсчетов, Эдан вышел, наконец, от старшего наставника, Лая серой тенью выскочила из-за угла, схватила его за руку и, тщательно стараясь никому не попасться на глаза, потащила за бараки, к их излюбленному проему в школьной изгороди, а оттуда — прямиком в темную лесную чащу. Там провели они всю ночь, плескаясь в холодной речушке, смеясь и по-детски дурачась, и не одному запоздалому путнику пригрезилось тогда в темноте, будто видит он пару сказочных лесных созданий.

А на утро, пока Эдан разучивал на школьной площадке под руководством старшего наставника новую серию боевых упражнений, Лая совсем рядом скребла ступени парадного крыльца с видом крайне виноватым и усердным, кривясь от боли в исполосованной за ночное отсутствие спине, но не забывая при этом посылать своему сообщнику взгляды очень заговорщицкие и весьма соблазнительные. В свободное же послеобеденное время она лежала, растянувшись, на мягкой прибрежной траве у знакомого брода, а он, делая вид, что слушает ее гневные нарекания на какую-то малознакомую Аглену — "гадину и доносчицу", — растирал вспухшие красные полосы на ее спине специально для таких случаев припасенным снадобьем, с каждым прикосновением все больше сгорая от желаний далеко не целомудренных.

Так пролетал день за днем, вплетая в нелегкие школьные будни искорку их первого, от всех скрываемого счастья. Между тем, много нового происходило вокруг. Кресу с приятелями друг за другом исполнилось восемнадцать, и они, кое-как пройдя выпускное испытание, отправились охранять какие-то отдаленные приграничные заставы. Доносчица Аглена выскочила замуж за добродушного сельского увальня, поменяв заношенную школьную форму на новенькое цветастое платье и белый фартук. Эданова "благодетельница" являлась на школьный двор в виде столь же непристойном, сколь и жалком, пытаясь устроить скандал, но была спроважена в местный монастырь и заперта там праведными служительницами для покаяния за "совращение душ невинных и оных склонение к разврату".

Четыре северных зимних месяца пролетели вслед за тремя осенними, и первая неделя весны принесла Эдану пять длинных, почти бессонных ночей, потраченных на охрану окрестных ферм от спустившегося с гор зверья, и столько же очень утомительных дней, когда сон был единственным, о чем мечталось. Усилия эти не были напрасными, и, хотя скуповатые фермеры не слишком охотно расставались с деньгами, на четырнадцатый день весны он смог преподнести Лае маленький серебряный медальон, отметив таким образом ее пятнадцатилетие.

Радовалась подарку она совершенно по-детски — очень бурно и искренне. И в тот же день потащила Эдана в Таркхем, к единственному на всю округу живописцу, коего всеми правдами и неправдами уговорила написать их портреты. То, что этот господин согласился оторваться от увековечивания местных толстосумов ради двух малолетних оборванцев, было уже само по себе весьма примечательно. Тот же факт, что сделал он это практически бесплатно, и вовсе удивлял.

— Я ему рецепт одного травяного снадобья подбросила. От похмелья помогает, — сделав страшные глаза, заговорщицки сообщила Эдану Лая в ответ на его расспросы. — Ну, с тех дощечек, что мне от мамы остались.

Дощечки эти с едва разборчивыми надписями, найденные вместе с хнычущей девочкой у тела замерзшей дикарки, надо сказать, выручали уже не раз. Не зря, видать, хвалилась по секрету Лая, что ведьминского она роду. Оттого, наверное, и глазища у нее такие чудесные, утонуть можно...

Весенние месяцы летели все так же быстро, приближая Эданово шестнадцатилетие и ежегодную ярмарку, куда съезжался народ со всех Северных гор и куда, воспользовавшись весенней школьной неразберихой, готовилась на три дня сбежать Лая, обещая своему как никогда загруженному занятиями другу массу замечательных сюрпризов по возвращении.

В ночь после ее ухода странный сон приснился Эдану: будто подходит к его кровати женщина в черной маске, касается ладонью его лица, нет — самой души его!, — и, отдернув руку, кивает одобрительно.

Наутро тревожная суматоха поднялась на школьном дворе. Малолетних, кому еще четырнадцати не было, всех в бараках заперли, приказав сидеть тихо. Там же и старших, кто уже к выпуску готовился, оставили. Остальных согнали на тренировочную площадку да велели искусство боевое показывать. Слабых сразу к запертым отправляли, так что из сорока их осталось вскоре двадцать, потом десяток, потом пятеро, и вот уже Эдан стоит на площадке в компании лишь одного четырнадцатилетнего паренька, не по возрасту рослого и крепкого.

— Отлично, отлично! — с каким-то непонятным волнением кивает им старший наставник, и слова эти звучат почему-то горько.

Потому и бредут они вслед к кабинету его весьма понуро, Эдан же особенно: очень уж нехорошее предчувствие его гложет, будто за плечом все время стоит кто-то, чужой и темный...

Окна в кабинете плотно занавешены, потому, несмотря на ранний час, темно тут, словно ночью. Наставник усаживает их в деревянные кресла, старательно запирает входную дверь, и лишь затем дрожащими руками зажигает фитилек тусклой масляной лампадки. Мигающий огонек вырывает из темноты очертания трех черных фигур.

— Твою...! — очень грязно ругается от страха Эданов невольный напарник, за что немедленно получает оглушительную затрещину от наставника.

Эдан смотрит на труса с нескрываемым презрением и переводит взгляд на троих в масках. Ему не страшно, только странно очень, будто недавний ночной сон не закончился, а все длится и длится, до бесконечности.

— Что скажешь, мастер Ледогор? — отделяется от троицы знакомая женская фигура. — Кого возьмем?

— Оба хорошо дрались, — равнодушно бормочет высоченный, плечистый мастер. — А мы точно не можем взять двоих?

— В школе почти две сотни человек, я не могу стереть сразу двоих, тут и с одним повозиться придется! — раздраженно бросает женщина. — А ты что скажешь, мастер-лекарь?

Мастер-лекарь, щуплый, сморщенный субъект, подходит к сидящим и внимательно, словно скотину на продажу, их осматривает да ощупывает. От его липких, проникающих сквозь кожу прикосновений, Эдану становится гадко.

— Не знаю, — наконец произносит он. Потом долго сверяется с какими-то школьными бумагами и добавляет:

— Физически они оба достаточно развиты.

— Ты же знаешь, что не о том я спрашиваю, — вздыхает женщина. — У него отличные боевые навыки, и врожденная способность к искусству Разума выше четвертого уровня...

— Но ему почти шестнадцать, мастер Злата, — понимающе кивает лекарь. — Всего два года, чтобы подготовится к испытанию Боли, и ты очень не хочешь брать на себя ответственность за возможный печальный исход.

— Я также не хочу упускать такой редкий талант. Из всех, кого я проверила прошлой ночью в этой школе, только он дал положительный результат. А нас и так очень мало...

Они говорят так, будто находятся в комнате одни, словно и не смотрят на них три пары настороженных глаз. И, хуже всего, Эдан, хоть и не понимает половины сказанного, но знает, что говорят о нем. Ему отчаянно хочется сбежать.

— Тогда решено, Злата, — гудит гигант Ледогор. — Берем твоего протеже. Под мою ответственность. Парень крепкий, хоть с виду и не скажешь, шансов у него не меньше, чем у других.

— Как знаешь, — суховато пожимает плечами мастер-лекарь. — Мое дело — предупредить. Тогда стирай второго.

Эданов напарник дергается, вжимается в спинку кресла от смертельного испуга. Но Ледогор уже держит его мертвой хваткой.

— Проклятье, вот всегда они так! — брезгливо морщится мастер Злата, кладя ладонь на лоб дрожащему мальчишке. — Да не дергайся ты, идиот малолетний! Спи! Спи...

Эдан заворожено наблюдает, как его сосед потихоньку успокаивается, закрывает глаза, дышит все ровнее и глубже, погружаясь в глубокий спокойный сон. Наконец, Злата отрывается от него с облегченным вздохом, смахивая со лба капельки пота. Далекие часы на Таркхемской башне бьют пять часов пополудни, и Эдан поражается, как быстро прошло время.

— Ладно, теперь займемся этим, — поворачивается женщина к Эдану. — Контактов вне школы много?

Она смотрит куда-то поверх его головы, обращаясь, видимо, к наставнику.

— Не знаю, — мямлит тот. — Это как?

— Ну, там, приятели деревенские, бабы, может детишки даже, — добродушно поясняет Ледогор. — А что, всякое бывает, — обиженно добавляет он в ответ на ироничное фырканье мастера Златы и хмыканье лекаря.

— Неуч ты, Ледогор, хоть и мастер, — вздыхает Злата. — Ну где ты видел, чтоб у человека со сродностью к божественному мастерству исцеления или Разума "детишки" были? Чего, ты думаешь, нас так мало?

— Закон природного равновесия, научно установленный факт, — бесстрастно подтверждает лекарь.

— Вот уж не знал! — удивляется гигант. — Мне бы так! А то добра этого по всей Империи, а потом Гильдмастеру на меня доносы пишут...

Разговор этот странный и вся ситуация становятся настолько абсурдными, что Эдан теряет всякое ощущение реальности и начинает думать, уж не сходит ли он с ума.

— Про твои похождения, Ледогор, мы потом послушаем, — решительно обрывает мастера женщина. — Так что там с контактами? Все подряд мне не нужны, только те, кто его потом искать может.

— Ну, была одна дама, да только она в монастыре сейчас и, кажется, рассудком повредилась, — услужливо припоминает наставник подробности Эдановой личной жизни.

— На это даже времени тратить не стоит. Еще кто-то?

— Наши ученики редко покидают пределы школы, — разводит наставник руками, кажется, виновато даже. — Был еще конфликт с тремя ребятами, так они уже почти год, как служат в западном пограничье где-то.

— Дьяволы! — ругается Злата. — Что, Ледогор, врагов стирать поедем?

— Уже лечу! — ворчит мастер. — Слушай, а может, сдохнут они там и без нашей помощи, а? Времена неспокойные нынче, племен варварских да зверья развелось много...

— Ты же знаешь, что с контактами строго, — пресекает дискуссию Злата. Затем добавляет, смягчившись. — Ничего, своего подмастерья пошлю. Молодым размяться полезно.

— Вот и славно! — радуется Ледогор, и Эдан почти физически чувствует его облегчение.

То, как им скучно и рутинно, этим ужасающим темным мастерам, сбивает с толку, превращает происходящее в подобие неудачного фарса.

"Вот Лая посмеялась бы!" — думает Эдан и неприятный холодок вдруг начинает ворочаться у него в груди. Мысль о Лае мгновенно возвращает его к реальности, выводит из того странного, неестественного оцепенения, что до сих пор владело им.

— Ей, он очнулся! — тревожно восклицает Злата. — Почему он очнулся, мастер-лекарь? Твое успокоение должно было продержаться еще часа два!

— Сама говорила, способности выше четвертого уровня, — ворчит лекарь. — Заканчивай с этим, темнеет уже. Через час остальным подадут мое зелье, они заснут, и у тебя будет много работы.

— Да уж, — кривит губы Злата и вновь обращается к наставнику. — Все сейчас в школе?

Эдану вдруг приходит в голову с пугающей ясностью, что по такому случаю Лаиного отсутствия не могли не заметить. Вот сейчас помнется наставник, да и выдаст: мол, нет такой-то ученицы, сбежала, видимо. И поскачут темные, пугающие фигуры вслед за его Снежинкой...

"Забудь о ней! Забудь!" — отчаянно молит он, вливая свой беззвучный крик в протянутую руку наставника, успокаивающе сжимающую его плечо.

— В школе... все... кажется, — с запинкой бормочет наставник.

Но мастер Злата больше не смотрит на него. Глаза ее из-под маски сверлят лицо Эдана.

— Что ты сделал? — зло спрашивает она.

Эдан складывает руки на груди, позу принимает самую беззаботную, выражение лицу придает как можно более нахальное и молчит.

— Во, наглец! — разражается неожиданным хохотом Ледогор. — Так тебя, Злата, давно не встречали!

— Да перестань ты, не мог он ничего сделать, — примиряющее говорит лекарь.

— Руку от него убери! — шипит женщина наставнику, все еще подозрительно поглядывая на Эдана. — Я же предупреждала: не смотреть и не прикасаться!

Наставник поспешно отдергивает руку.

— Хватит с меня всяких фокусов, — говорит Злата, наклоняется к Эдану, сжимает его виски. И добавляет почти ласково:

— Вот и все, дружочек, теперь ты наш.

Неприятный темный круговорот заполняет его сознание, все его естество, выметая оттуда слова, эмоции, образы, оставляет по себе лишь пустоту. Бесконечную черную пустоту...

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, ГДЕ ОГНЕЗОР ИДЕТ НА СДЕЛКУ, А ЛАЯ, КАК НИ СТРАННО, ЗАНЯТА НАРЯДАМИ.

— Что с тобой, Эдан? Ты в порядке.

Огнезор почувствовал осторожное прикосновение к своему лбу, открыл глаза и увидел встревоженное лицо Лаи. Он стоял на коленях, утопая в ковровом ворсе Иланиной гостиной и все еще судорожно сжимая виски. Головокружение постепенно проходило.

— Долго я...не отвечал? — спросил он, отстраняясь от девушки и вставая.

— Не знаю, пару минут. Как ты?

— Лучше не бывает, — бросил холодно, пытаясь совладать с непривычной растерянностью.

— Ты не был похож на человека, у которого все отлично, — немного обиженно проговорила Лая. — Я ведь умею кое-что, и могу помочь, если тебе больно...

— Глупость какая! — судорожно отмахнулся Огнезор. — Разве ты не знаешь, что люди Гильдии не чувствуют боли.

— Перестань! Это все сказки, нелепые россказни! Невозможно такое.

— Неужели? Давай проверим?

Охотница теперь смотрела с видимой тревогой, он же все больше входил в состояние какого-то болезненного, злого азарта. Щелкнуло, выдвигаясь из перстня, серебристое лезвие на правой руке, медленно, лениво заскользило по раскрытой левой ладони, оставляя за собой тонкие кровавые линии, составляющие узор его имени.

— Прекрати немедленно! — испуганно вскрикнула Лая и дернула Огнезора за руку: так резко, что он едва успел убрать лезвие, чтоб ее не поранить.

— Вот болван! — сердито набросилась она. — Да не дергай ты руку, постой минуту!

Юноша замер, уже остро чувствуя неловкость за свою глупую, на грани истерики, выходку. Хаос в его голове постепенно успокаивался, снова можно было трезво мыслить. И первое, что он отметил, были застывшие Лаины глаза, будто смотрящие куда-то вглубь, и тепло ее рук — не обычное, человеческое, тепло, но такое, какое бывает от касания целителя. Хорошее тепло, светлое, не испорченное липкой грязью гильдийных мастеров Боли. Порезы на ладони затянулись, но тонкие девичьи пальцы все еще гладили его кожу, словно не решаясь оторваться.

— Не стоило, — тихо проговорил Огнезор, тоже не слишком торопясь забрать руку из ее ладоней. — Через пару часов и так все было бы в порядке. Мы быстро оправляемся от ран...

Взгляд Лаи стал осознанным, и — всего на миг — глубокая, горькая нежность появилась в нем.

— Мы? — рассеяно переспросила она, не отрываясь от его лица и рук.

— Темные мастера...

Будто что-то захлопнулось у нее внутри: глаза потухли, лицо стало колючим и замкнутым. Лая разжала ладони и отвернулась к окну, за которым все еще презанятно суетились фигуры в черном.

— Я тот, кто я есть. Темный мастер, — упрямо повторил юноша, стараясь, чтоб это прозвучало, если не гордо, то хотя бы вызывающе.

Получилось, словно оправдание...

Она не ответила.

Молчание между ними становилось уже неловким, когда его прервало появление степенной горничной.

Их комнаты были готовы.

Илания передавала пожелание хорошего отдыха и настоятельное приглашение к ужину.

* * *

Когда дверь временного Лаиного пристанища закрылась за горничной, охотница устало сбросила дырявый плащ, повертела его в руках и швырнула на пол с твердым намерением выбросить при первой возможности вместе с остальной своей одеждой, вскоре занявшей место рядом с плащом. Больше всего сейчас хотелось залезть в горячую ванну, ароматно парившую из соседней двери, расслабить ноющее тело и хорошенько подумать. Спокойствие и отдых — вот то, что нужно. И никаких больше ненормальных на грязной мостовой, темных мастеров, надутых дворецких и уж тем более — благородных дам. Пусть Эдан сам со своей леди трапезничает, раз он теперь — смешно сказать! — лорд.

О нем, таком чужом и странном, поразмыслить тоже стоило. Непонятно как, но надо, иначе совсем немудрено свихнуться. Что он жив, и рядом совсем — это, конечно, главное. Но вот штуки эти, с лезвиями, дьявольские на его руках, наряд черный у переправы Таркхемской, взгляд чужой, пугающий... "Пелена", которой он площадь окутал, — всю до последнего человечка! — а это ведь очень немало. Сколько Лая ни делала такое раньше — никогда ее больше, чем на дюжину, не хватало. И то, если в тесной комнатке... А тут вся Дворцовая!

Да к тому же — богини и дьяволы! — почему за десять-то лет он внешне не изменился почти? Ну, в плечах стал шире, крепче, без прежней мальчишеской тонкости... Ну, складочка непривычно хмурая меж бровей появилась и едва заметный след щетины на щеках... А так — мальчишка мальчишкой, лет на девятнадцать выглядит, не больше, так что Лая рядом с ним себя старшей сестренкой чувствует... Как же Гильдия с людьми своими такое творит?..

Гильдия!.. Страшно-то как!

Хотя, нет — это вначале ей страшно было. Сейчас же только злость и осталась. На тех неизвестных, что забрали ее друга против воли. И, как ни странно, на него тоже — за то, что пропал тогда бесследно, за сегодняшнее его высокомерие, за Иланию... В конце концов, за то, что не помнит ее больше!

Что с памятью его что-то сделали, — это девушка вполне допускала: сама такой фокус проделывала, правда лишь немного и ненадолго, но дьяволы их знают, что они там в Гильдии могут... Вот только врет он, что совсем не помнит! Врет, иначе почему не убил еще в Таркхеме, зачем с площади проклятой этой вытащил? Сплошные "почему" да "зачем"...

В таком горячечном круговороте догадок да всевозможных вопросов и заснула Лая, уютно свернувшись после ванны на мягкой постели, когда часы лишь только-только отбивали полдень.

Огнезор же терзаться подобными мыслями времени себе не дал: бокал горячего вина выпив да в сухое переодевшись, он выбрался из дома Илании, пересек площадь, раскланялся на узкой лестнице с двумя мастерами, держащими оцепление, мимоходом выяснив, что проторчат они тут еще часа три, а потом на охрану городских ворот и привратных улочек перекинутся, — и вскоре углублялся уже в Черный переулок.

Слава, к счастью, его не дождалась, так что вещи он собрал спокойно и быстро, как всегда в дорогу собирался, наряд свой белый, сноровистой обслугой уже в порядок приведенный, подумав, свернул аккуратно и на дно мешка засунул, ключ же от гильдийного тайника, где императорский указ, печать и много еще чего важного хранилось, себе на шею повесил.

Размышлять тут было нечего. На ближайший год никаких важных дел не предвиделось, а смерти Лаиной, застывших глаз на белом окаменевшем лице из его кошмаров, допустить Огнезор теперь уже не мог. Да и надо было всего-то на год ее спрятать понадежнее, а потом приказ о преследовании отменить — и каждый вновь пойдет своей дорогой, и будет все, как раньше... О том, что Лая в лицо его знает, и что в голове у него хаос полный, так что непонятно даже, Огнезор он все еще, или вновь Эдан, о круге из десяти мастеров и новом беспамятстве, о долге своем перед Гильдией и еще сотне подобных вещей думать совершенно не хотелось.

Зато о пальцах ее на его ладони, о глазах ее ведьминых очень даже думалось, и вот это было хуже всего...

* * *

Нетерпеливый стук оторвал уважаемого господина Урда, почтенного банкира, от его обычных подсчетов, которыми он вот уже два десятка лет занимался, удобно устроившись в мягком кресле за большим столом в своей конторе на Золотой улице. Господин Урд поднял голову и велел своему племяннику, молодому оболтусу, приставленному в обучение, привести посетителя. Через минуту перед столом банкира стоял роскошный светловолосый юноша самой легкомысленной светской наружности, при виде которого, однако, старое сердце Урда очень нехорошо дернулось.

— Господин лорд! — все же невозмутимо поднялся старик навстречу, изображая максимальное радушие. — Пришел осведомиться о своих финансовых делах?

— Наедине, Урд, — коротко и очень невежливо ответил молодой человек.

Урд понимающе закивал и поспешным жестом выдворил племянника.

— Что же привело тебя ко мне, лорд Таргел? — еще раз переспросил банкир, оставшись с гостем наедине. — Отчеты о делах и все оговоренные суммы я отправил, как обычно...

— Обойдемся без лишних вступлений, Урд! — прервал его юноша. — Мне просто понадобились деньги.

— Конечно, конечно! — деловито засуетился банкир. — Понимаю, придворная жизнь требует больших трат... Какая сумма тебя интересует?

— Думаю, четверти будет достаточно...

— Четверти чего? — не понял старик.

— Всего, — был короткий ответ.

Урд судорожно сглотнул и заерзал в кресле.

— Это...огромная сумма, господин! — растерянно выдал он. — Вряд ли я смогу найти такие деньги здесь и сейчас. Нужно будет подождать...пару дней. Ну, может, неделю...

— В нынешней ситуации нужного тебе разрешения придется ждать гораздо дольше, — спокойно ответствовал молодой человек. Убедился, что смысл его слов дошел до старика-банкира, затем добавил:

— Оставь свои отговорки, Урд. Поговорим открыто.

Господин Урд согласно кивнул, но все же выжидающе уставился на собеседника, сохраняя молчание.

— Я ценю твою осторожность, — удовлетворенно продолжил юноша. — Однако, в силу своих новых полномочий я знаю, что ты осведомлен о моей персоне гораздо больше, чем пытаешься показать, потому как именно ты последние два десятка лет вел финансовые дела Гильдии.

— Тогда ты знаешь также, Огнезор, что, кем бы ты ни был, но о снятии такой огромной суммы я обязан буду сообщить в Гильдию.

— Естественно. И я совершенно уверен, что отчет уже сегодня будет лежать на столе у мастера Мечеслова. Ты всегда отличался похвальной аккуратностью. Делай то, что должен.

— Хорошо, — кивнул старик, слегка удивленный такой покладистостью. — Но все же...я не врал, когда говорил, что не смогу предоставить нужную сумму сразу же.

— Давай сколько сможешь.

— Половину от того, что ты хочешь... И лишь третью часть — золотом, остальное — расписками на имя моих поверенных во всех частях Империи.

— Видимо, у меня нет иного выхода, как согласиться, — пожал плечами Огнезор, затем небрежно выложил на стол перед банкиром объемную кожаную сумку, какие обычно бродячие торговцы приторачивают к седлу, развозя свой нехитрый товар. — Собирай все сюда.

Несчастному Урду от такого беспечного отношения к деньгам на миг сделалось дурно.

— Но господин! — не преминул возмутиться он. — У меня есть отличные кованные сундуки с надежными запорами, на амулетах охранных... А с таким...м-м...вместилищем в пути тебе будет неуютно...

— Уж не решил ли ты, Урд, что меня могут беспокоить дорожные грабители? — насмешливо взвел брови Огнезор.

— Нет, конечно же, нет, — немедленно покраснел старик, но все же аккуратно расфасованные мешочки золота вынимал из тайника и перекладывал в Огнезорову сумку с выражением крайнего неодобрения.

— Благодарю, — сдержанно кивнул мастер, когда старик передал последний мешочек, и все необходимые по такому случаю записи были сделаны.

— Рад служить, — сухо ответил господин Урд, с тяжелым сердцем поглядывая на оставшиеся невостребованными ларцы.

— Вот и отлично, — на прощание подмигнул ему юноша, вновь принимая образ беззаботного светского разгильдяя. В ответ старик лишь вздохнул невесело, представляя, сколько несчастных головорезов вскоре найдут себе погибель, купившись на звон монет и эту безобидную личину.

* * *

— Значит, вернулся... Я уже начала сомневаться.

Илания грациозно впорхнула в комнату, опустилась в кресло, кокетливо расправляя оборки на платье. Огнезор повернулся в ее сторону, не удосужившись подняться с широкого деревянного подоконника, откуда наблюдал за Дворцовой площадью.

— А спутница твоя спит до сих пор, — будто ненароком обронила Илания, сверля юношу острыми любопытными глазками. — Не рискну называть ее "сестрицей"...

— И не надо, — небрежно обронил мастер. — Эти сентиментальные глупости предназначались исключительно для ушей уважаемого Ганаса, внимательно подслушивающего под дверью, а также незнакомой мне барышни, засевшей на лестнице за гобеленом.

— Ох уж эти "помощнички" от других Домов крови! — понимающе закивала Илания. — Ты как всегда внимателен, Таргел! К счастью, я им значительно интереснее, чем мои посетители.

— Я заметил! — хмыкнул Огнезор. — Они ушли сразу же вслед за тобой. Совершенно никудышные шпионы.

— Непрофессионалы! — в тон ему посокрушалась леди. — Мои значительно лучше... И не волнуйся, эта комната хорошо защищена от такого рода гостей.

— Я и не волнуюсь, — все так же спокойно проговорил юноша. — С моим возвращением твоих "гостей" одолела нестерпимая послеобеденная дрема. Проснутся не раньше полуночи. И помнить меня вряд ли будут. Как видишь, я ждал твоего визита, Илания.

— Вот как? — наигранно удивилась дама. — И зачем же мне было приходить?

— И правда, зачем красивой молодой леди, умной, богатой и весьма амбициозной, навещать скромного юношу? — покачал головой Огнезор, не скрывая иронии. — Видимо, чтобы назвать свою цену за оказанную помощь.

— Да что ты? — вновь очень ненатурально изумилась Илания. — Что может предложить "скромный юноша", пусть даже и лорд, особе, состоящей в тесном родстве с Правящим Домом? Матери единственного племянника Его Божественности Императора? Разве что этот юноша далеко не так скромен, как хочет казаться...

Огнезор промолчал, давая понять, что не намерен продолжать в том же духе. Илания намек поняла, и всякое кокетство мгновенно исчезло из ее голоса.

— Знаешь, когда меня попросили представить ко двору одного молодого провинциального лорда, я очень тщательно поинтересовалась, кто меня об этом просит, и кого именно я буду представлять. Что скажешь?

— Скажу, что в последнее время слишком часто встречаю чересчур осведомленных людей, — покачал головой Огнезор. — Хотя насчет твоей информированности у меня никогда никаких иллюзий не было.

— Я рада, что мы сошлись в этом вопросе, — заметила Илания.

— Другие могут быть не так снисходительны к твоему излишнему любопытству, — отвернувшись к окну, равнодушно произнес мастер.

— Что мне другие, если договоримся с тобой, — небрежно бросила дама.

— Выходит, знаешь больше, чем я предполагал, — констатировал Огнезор все так же равнодушно.

— Вот недавно на похоронах была, — с милейшей улыбкой заметила на это Илания. — Тебе очень идет белое...

Огнезор лишь хмыкнул в ответ.

— Послушай, — не выдержала его молчания Илания. — Я не знаю, что это за молодая особа, и зачем ты прячешь ее от своих же людей, но я готова предоставить свою помощь. При определенных условиях...

— Хорошо. Я возьму все, что мне понадобится для быстрого и безопасного исчезновения, воспользовавшись твоим гостеприимством. За это Гильдия обеспечит безопасность твоему сыну.

— Что ж, — коварно проговорила Илания, — это очень неплохая цена за неизвестную уличную оборванку. Но...вряд ли достаточная за любимую женщину Белого Мастера.

— Не переигрывай, Илания, — предостерегающе бросил Огнезор. — Твои догадки меня мало интересуют.

— Все равно, я жду ответа, — не уступила она.

— Как насчет гарантии, что нынешний наследник доживет до совершеннолетия твоего сына, даже если для этого потребуется участие всех лекарей Гильдии?

— Ты уверен, что можешь обещать такое? — заглянула ему в лицо Илания, не скрывая хищного огонька в глазах.

— Я предлагаю лишь то, в чем уверен. И говорю с тобой сейчас только потому, что твои планы вполне согласуются с моими.

— Прекрасно, — с любезнейшей улыбкой поклонилась ему дама. — Мой дом, мои слуги и все, что ты сочтешь нужным, в полном твоем распоряжении, лорд Таргел.

* * *

Негромкий стук в дверь оторвал Лаю от яростного созерцания вороха розовых оборок, принесенных вместо подевавшейся невесть куда ее собственной одежды. Девушка поудобнее уселась на кровати, с головой закуталась в покрывало, оставив снаружи лишь кончик носа да белеющие ступни ног, и тоном, не сулящим ничего хорошего, пригласила стучащего войти. Великолепный вид Эдана в чудесном сине-серебряном наряде несколько охладил ее воинственный пыл, добавив в сердитый взгляд капельку весьма лестного восхищения. Довольно скоро, однако, оно вновь сменилось угрюмостью.

Вошедший, кажется, тоже немного растерялся, обнаружив на девушке из одежды одно только покрывало, которое, хоть и скрывало ее наготу вполне надежно, но все же оставляло немалый простор воображению. Лая отметила его невольное смущение, и тут же легонько встряхнулась, не без злорадства оголяя плечи.

Эдан лишь усмехнулся в ответ с откровенной иронией, давая понять, что разгадал ее маневр, затем осмотрел с насмешливым удивлением тот самый розовый ворох, двумя пальцами выудил оттуда совершенно издевательские кружевные панталончики, повертел в руках непонятного назначения нечто, сплошь в лентах да оборках, и наконец, хмыкнул язвительно:

— Мило! А я то думал, почему ты до сих пор не одета к ужину...

— Я уж лучше пропущу это событие! — сердито вскинулась Лая. — А подружке своей передай, что я скорее выйду голышом, чем в этом!

— Не сомневаюсь, ты вполне на такое способна! — продолжал ухмыляться Эдан. — И, конечно, это было бы весьма достойным ответом на этот милый розыгрыш нашей дорогой хозяйки... Но пойти на ужин мы с тобой обязаны. Хотя бы для того, чтобы Илания была уверена в своем полном контроле над ситуацией.

— Не совсем понимаю, о чем ты, но это платье на меня не наденут даже все твои коллеги вместе взятые! — холодно отрезала Лая, еще плотнее заворачиваясь в покрывало.

— Этого и не надо, — спокойно произнес он, протягивая ей руку. — Пойдем со мной.

Комната Эдана оказалась напротив ее собственной и поразила Лаю еще больше, чем сам Эдан. Кровать, два кресла, столик и даже подоконник были заняты аккуратно сложенной мужской одеждой: девушка насчитала с полдюжины тонких белых рубашек, как минимум четыре пары штанов, два длинных кожаных жилета на меху, две теплых куртки из дорогой, бархатисто-мягкой, даже на вид, кожи и роскошнейший плащ с капюшоном того глубокого черного цвета, который встречается лишь в наряде темных мастеров.

— Ого! — восхитилась Лая. — Ты всегда берешь в дорогу столько вещей?

— Ну, я не заметил, чтоб у тебя с собой что-то было. А на Иланию полагаться в этом вопросе... сама видела. Извини, времени на покупки у меня не было и вряд ли будет. Захватил, что попало под руку. Так что выбирай!

Девушка застыла в нерешительности. Тогда он отобрал наугад ворох одежды, вручил все это Лае, смерил ее глазами и заключил критически:

— Размер, конечно, не подходит, но, насколько я знаю нашу любезную госпожу, у нее среди прислуги найдется как минимум три портнихи...

— Очень мило с твоей стороны, — прервала его охотница, разглаживая пальцами мягкие складки плаща и черный мех на его отвороте, — но я не могу принять всего этого. Во-первых, потому, что отлично представляю, сколько это стоит... И потом, разве этот плащ не часть убранства темного мастера?

— Черное мне теперь вряд ли понадобится, — загадочно пожал плечами юноша. — Не отказывайся! Выбор то у тебя небольшой. Можешь, конечно, вернуться к варианту, предложенному Иланией...

— Или остаться в этом покрывале, — хмыкнула девушка.— Ладно, я поняла твою мысль.

— Тогда одевайся, а я приведу кого-то из Иланиных мастериц, — категорически заявил Эдан, направляясь к двери.

— Вот только с бельем ничем помочь не могу, так что тут придется тебе положиться на вкус нашей дорогой хозяйки, — добавил он уже с порога, сопроводив замечание язвительной такой усмешечкой.

Лая вспомнила розовые панталоны и сердито швырнула первое, что попалось под руку, в закрывшуюся за Эданом дверь.

Минут через десять покой девушки нарушила почтенная дама в сопровождении двух вертлявых девиц. Последние ворвались с суетой и хохотом, осмотрели и ощупали каждый шов, каждую складочку Эданова гардероба, всякий раз восторгаясь громко и искренне; закружили Лаю водоворотом болтовни и веселья, крутя ее так и эдак, измеряя, прикидывая, ощупывая, пока старшая спутница не призвала их, наконец, к порядку.

Когда через час вернулся Эдан, Лая имела уже вид вполне приличный: штаны сидели, как влитые, а широкая рубашка очень мило подчеркивала женственную, обманчивую хрупкость ее фигуры.

— Совсем другое дело, — улыбнулся он.

Портнихи, собрав остальную одежду и клятвенно пообещав, что все будет готово уже к окончанию ужина, любезно удалились. С минуту девушка еще покрутилась перед зеркалом, затем с любопытством принялась разглядывать что-то на рукавах рубашки.

— Красивая здесь вышивка, Эдан, — наконец сказала она. — Только почему на отвороте манжет, а не снаружи?

Юноша, с легкой улыбкой наблюдавший за Лаиным самолюбованием, при этом вопросе нахмурился.

— Спори их, — ответил резко.

— Зачем? — удивилась девушка.

— Просто сделай это. Не нужны нам лишние неприятности.

— Ладно, — не слишком убедительно пожала плечами Лая, посмотрев на цветную вязь узоров с явным сожалением. — Но раз уж мы вернулись к серьезному тону, может, скажешь, что будем делать дальше?

— Для начала выйдем к ужину.

— Я серьезно, — проговорила охотница, бесцеремонно усаживаясь на тщательно застеленную кровать и поглядывая на собеседника снизу вверх.

— Я тоже, — невозмутимо ответил Эдан. — За столом советую молчать, кивать и улыбаться. Беседу предоставь вести мне. Илания, очевидно, попытается вытащить из тебя побольше информации, так что не отвечай даже на прямые вопросы, не реагируй на издевки, игнорируй намеки... И, пожалуйста, не называй меня по имени.

— Мы ведь на ужин идем, а не на допрос? — сощурилась Лая.

— Как сказать, — хмыкнул юноша. — В любом случае, Иланию предоставь мне: чем меньше она из тебя вытащит, тем легче мне потом ее... "уговорить" будет. Сразу после ужина уходим.

— Я думала, мы на ночь остаться планировали, — удивилась девушка.

— Вот и остальные пусть так думают.

— Хорошо, — понимающе кивнула Лая. — И куда дальше? Послушай, если спрятаться надо, так я знаю несколько местечек...

— Библиотека за Морской канцелярией? — саркастически поднял брови Эдан. — Особняк Реми в Купеческом квартале? Таверна "Рыбий хвост" в портовом районе? Мне продолжать?

— Не надо, — опустила глаза девушка.

— Там везде люди Гильдии, — жестко сказал Эдан. — В свое время я позаботился, чтоб у тебя не было путей к отступлению.

— Отличная работа! — криво усмехнулась Лая. — Что ж, я готова выслушать твои предложения.

— На выходе с Дворцовой площади нас будет ждать карета Илании, в ней выберемся за город.

— Насколько я знаю, ночью городские ворота для всех заперты, — выразила сомнение охотница.

— Не для всех, — покачал головой Эдан. — Окна Илании недаром ведь на Дворцовую площадь выходят. Так уж случилось, что покойный муж нашей дорогой хозяйки, лорд Илан, был единокровным братом Его Божественности Императора. А это дает определенные выгоды. Например, лишь три человека могут остановить карету с ее гербами: первый министр, Гильдмастер и сам Император...

— Интересно, откуда у тебя такие знакомства? — пробормотала Лая себе под нос так тихо, что юноша, занятый аккуратным упаковыванием вещей, со спокойной совестью сделал вид, будто замечания ее не расслышал. Тем более, что как раз подоспел разряженный лакей с известием о начале трапезы.

— Прошу, — чинно поклонился девушке Эдан, протягивая руку и напуская на себя уже знакомое холодное высокомерие.

Лая приняла его руку, поднялась с тяжелым вздохом и уныло побрела навстречу вечеру, ничего приятного не обещающему.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, ГДЕ ОГНЕЗОР ПОДХОДИТ К САМОМУ КРАЮ, А ЛАЯ НАЧИНАЕТ ЗАДАВАТЬ ВОПРОСЫ.

— Очень, очень мило! — сверкая мелкими белыми зубками, засияла Илания. — Необычно, но право, Таргел, этот стиль твоей сестренке так идет! В самом деле, ведь не все женщины умеют носить платье!

Хищные глазки ее при этом пристально сверлили Лаю, выражая смесь любопытства и презрения, а рука уверенно тянулась к расшитому серебром рукаву Эдана, вклиниваясь как раз между ним и девушкой.

"Держись!" — незаметно подмигнул он Лае, на миг становясь почти прежним. Затем ледяная непроницаемость вновь сковала его лицо, сделав его неожиданно старше. Он выпустил Лаину руку и повел к сверкающему серебром столу неустанно расточающую мед Иланию.

— Как любезно, что ты надел сегодня цвета своего Дома! — щебетала она. — Это придает нашему тихому домашнему ужину придворный шик! А синее подходит тебе почти так же, как и белое!.. Сегодня мой повар обещал нечто действительно изысканное, так что ты нисколько не будешь разочарован...

И еще сотня глупостей в том же духе, на что юноша не упускал случая ответить каким-нибудь особо лестным словечком. Так что, когда Лая уселась, наконец, за стол, в голове у нее была уже полная сумятица, а руки сжимались от едва скрываемого раздражения. Половину трапезы она усердно лелеяла в себе это чувство, свято следуя всем указаниям Эдана и утешаясь весьма кровожадными фантазиями, где благородной леди отводилась первая роль. Затем пришла пора лишь молча поражаться удивительной способности ее спутника незаметно и с легкостью перехватывать нить беседы, уводя ее от любой опасной темы. К концу же ужина Лая чувствовала себя совершенно измотанной, будто и правда на допросе побывала. Каково должно быть Эдану, ей даже думать не хотелось.

Впрочем, выглядел он все так же блестяще и высокомерно, похвалы раздавал так же витиевато, а на прощание Илании в глаза заглянул столь преданно и улыбкой одарил столь потрясающей, что та окончательно растаяла, манерно протягивая руку для поцелуя. Лая же немедленно ощутила неприятный злой холодок, подозрительно смахивающий на ревность, но не успела еще себе в том признаться, как новое чувство — растерянность и удивление — захватило ее. Ибо благородная леди Илания под пристальным взглядом своего блистательного кавалера внезапно побледнела смертельно, дернулась и начала медленно оседать.

— Извини, дорогая, — тихонько проговорил Эдан, заботливо опуская даму в кресло. — Не все ты о темных мастерах знаешь... Ничего, свою часть сделки я выполню, а тебе о том помнить необязательно.

— И что сейчас произошло? — вытаращилась на них Лая, смутно вспоминая, что там говорил Эдан насчет "проще будет уговаривать". Еще тогда ей фраза эта не понравилась!

Эдан повернул к ней побледневшее лицо, разом утратившее всяческий лоск и напыщенность. Выглядел он теперь смертельно уставшим, хоть от этого — раздраженно отметила Лая — и не менее привлекательным.

— Пойдем! — бросил коротко. И уже за дверью добавил. — Здесь еще человек пятьдесят слуг, которым не нужно нас помнить. Если все в порядке, то зелье в их питье уже действует, и все должны спать. Но все равно, будь начеку.

Они забрали свои вещи, затем обошли весь дом, комната за комнатой, — заколдованный дом крепко спящих людей. И к каждому Эдан прикасался всего на пару минут, будто души во сне забирающий, темный лесной бог из страшной детской сказки. И при каждом касании глаза его стекленели, а губы кривились все больше. И все больше чуяла Лая целительским, ведьминским своим чутьем, как плохо ему, нестерпимо, почти больно...

— Вот и все, — с облегчением выдохнул он, отпуская руку охранника на темном ночном крыльце. — Спешить надо: этот всего минут пять проспит.

Лая накинула на голову черный капюшон плаща и молча заторопилась вслед за Эданом к темному провалу переулка. Карета ждала, где и следовало: большой, нелепый в этой тьме своей роскошью экипаж с унылым бородатым возницей впереди и четырьмя красивыми серебристо-серыми лошадьми в упряжке.

— Ничего, потерпи Стрелокрыл! — ласково потрепал по гриве Эдан одну из передних лошадок. Затем кивнул вознице, помог Лае забраться в карету и, наконец, сам устало откинулся на мягком сиденье.

— Выйдем на первом перекрестке за городом, заберем двух передних лошадей, — прерывисто, будто задыхаясь, сказал он. — Возницу стирать придется, а я не знаю, смогу ли. Сделаешь с ним то, что с Храшем?

Лая даже удивляться его чрезмерной осведомленности не стала, лишь кивнула молча, прислушиваясь к быстрому поцокиванию копыт по мостовой.

Городские ворота приближались.

— Проклятье! — вдруг выругался Эдан, привставая. — Тебя-то, Слава, зачем на ворота принесло!

Он сделал глубокий вдох, вцепился руками в сиденье, скривился болезненно, но тут же расслабился. Опять выругался, сделал еще пару мелких, частых вдохов, будто собирая остатки сил, и охотница внезапно ощутила, почти увидела, как вокруг них растет нечто. Будто пелена незаметности, только сильнее, гораздо сильнее... Невидимая темная стена, погружающая в рассеянность, пузырь, вбирающий в себя ее, Лаю, и напряженную фигуру Эдана, его побелевшее лицо, омертвевшие глаза, подрагивающие, до крови закушенные губы.

"Перестань, ты убьешь себя!" — захотелось крикнуть ей, но собрать слова воедино не вышло: вновь, как и утром на площади, нахлынуло ощущение нереальности.

Карета замедлилась на миг, уныло что-то прокричал возница, заскрипели впереди ворота, тряхнуло. Затем копыта снова зацокали быстрее, понеслись, запрыгали колеса, помчались придорожные деревья за окном...

Пузырь лопнул, упругая стена исчезла, и Эдан безжизненно повалился на сиденье.

— Нет, нет, нет! — подскочила Лая.

Склонилась над ним, одной трясущейся рукой хватая за шею, судорожно стараясь слиться с неровным биением пульса, пока пальцами другой безуспешно пыталась удержаться за что-нибудь в прыгающей по ухабам карете.

Ее отбросило на пол. Один раз, второй, третий...

— Нет, так не пойдет! — прикрикнула она сама на себя.

Прежде всего — никаких истерик! К дьяволам вопли и слезы! Она Насмешница — охотник за тайнами, а не благородная барышня!

Сцепив зубы, Лая аккуратно поднялась, присела на мягкую скамью возле Эдана и осторожно положила его голову себе на колени.

"Спокойно! — еще раз приказала себе. — Все получится!".

Подушечки пальцев отстраненно и привычно нащупали пульс, теплые невидимые ниточки потянулись на его биение — а в следующий миг девушка уже растворилась в этом ритме, ощущая каждую клеточку молодого чужого тела.

Усталость, бесконечная усталость пронизывала его, иссушала, пробирала насквозь. О множестве бессонных ночей, постоянных, изматывающих сверхусилиях кричало оно. А еще — Лая содрогнулась — в нем было что-то неправильно. Не так, как в других человеческих телах, которые доводилось ей исцелять. Будто расчленили его на сотни, тысячи кусочков, а затем — крупица за крупицей — собрали вновь. Невидимая частая сеточка тонких шрамов пряталась под кожей, и каждая клеточка хранила полустертое, блеклое воспоминание о невероятной, нечеловеческой боли, убивающей, сводящей с ума...

— Что они сделали с тобой? — хрипло вырвалось у нее.

Пальцы ласково заскользили по его шее вверх, к подбородку, провели, не отрываясь, по щекам и скулам, застыли на миг у висков, чтобы потом нежно запутаться в волосах, все больше и больше теплых ниточек вливая с каждым легким поглаживанием.

— Не смей, слышишь! — шептала она Эдану. — Не позволю тебе... Что бы там не сотворила с тобой проклятая Гильдия — не позволю...

Карета замедлилась, встряхнула в последний раз, остановилась.

— Перекресток, — бесцветным голосом сообщил возница и полез выпрягать лошадей.

— Помоги мне! — крикнула ему Лая, закидывая руку Эдана себе на плечо.

Вдвоем они вытащили юношу из кареты, отнесли в небольшую полузаросшую лощинку в стороне от дороги, где Лая устроила его на груде бурых листьев, подстелив свой плащ. Возница тем временем принес вещи и привел лошадей.

"Сделать то, что с Храшем", — вспомнила девушка, наблюдая, как он понуро привязывает Стрелокрыла к низкому колючему деревцу, а затем медленно трусит обратно к карете.

Заставив себя собраться и забыть на минуту об Эдане, Лая встала, бесшумно догнала унылую бородатую фигуру возницы, схватив его за шею и запястье. Он вскинулся яростно, силясь вырваться. Девушке пришлось сбить его с ног, и лишь затем приникнуть ладонью к испуганно пульсирующей жилке.

Беспамятство подействовало почти сразу: мужчина обмяк, взгляд его стал невидящим. Не дожидаясь, пока возница придет в себя, Лая скрылась в придорожных зарослях. С минуту наблюдала оттуда, как он встает, растерянно оглядывается, не понимая, как здесь очутился, ежится — то ли от холода, то ли от страха, — и торопливо направляется к карете.

"Попадет же бедняге от Илании!" — сочувственно заключила девушка, но тут же забыла о несчастном и поспешила к Эдану, подоспев как раз вовремя, чтобы заметить крадущиеся тени двух оборванных мрачных фигур.

* * *

Чудесный сон приснился Огнезору. Будто лежал он в траве на берегу реки, беззаботно устроив голову у Лаи на коленях, вдыхал будоражащий запах ее кожи, говорил ей что-то глупое и нежное. Она же улыбалась тревожно, шептала одними губами, словно звала. И так не хотелось просыпаться, но зов Лаин становился все настойчивее, лицо все тревожнее, взгляд все отчаяннее...

С усилием и неохотой открыл юноша глаза. Сон не исчез будто: все так же белело над ним склоненное девичье лицо, а губы напряженно повторяли какие-то слова. Вот только темно вокруг было, и холодно, и в самой Лае что-то было не так.

— Где твоя седая прядь, Снежинка? — проговорил Огнезор тихо, удивляясь слабости своего голоса.

Она выдохнула, шумно и с облегчением, отняла ладонь от его лба и ответила хрипло, с едва заметной неловкостью:

— Закрасила я ее. Слишком знак приметный, при моем-то ремесле...

Он полежал еще немного в сонном оцепенении, ворочая в голове ее слова. Затем, опомнившись, вскочил, огляделся, бросил хмуро.

— Сколько я проспал?

— Часа три, наверное, — неуверенно ответила девушка. Поколебалась немного, будто собираясь добавить что-то еще, но промолчала и отвела глаза.

Пару длинных мгновений смотрел на нее Огнезор, подавляя настойчивое, невыносимое желание протянуть руку, дотронуться, как когда-то. Проклятые картинки прошлого, чужой, воскресшей памяти заставали врасплох, с ума сводили крикливой своей, неожиданной яркостью — будто лет прошедших и не было вовсе, будто вчера только он с Лаей расстался. Будто другой тот человек, что Огнезором звался, ему, Эдану, лишь приснился. От безумия такого и бессилия закричать хотелось.

— Ты что-то еще сказать собиралась? — раздраженно спросил он вместо этого. — Сейчас нет времени играть в недомолвки, так что лучше сразу говори, что со мной не так.

— Просто, — смутившись его резкостью, нерешительно начала Лая, — я боялась, что не смогу тебя вытащить. Твое тело...оно не такое... ну, неправильное, что ли. Что с тобой сделали?

Удивленный, юноша посмотрел на свои руки, не сразу понимая, о чем идет речь.

— Так больно... — продолжала она. — Зачем кому-то было делать такое?

— Так вот ты о чем! — досадливо поморщился Огнезор. Пояснил равнодушно. — Это называется Испытание Боли, его проходит каждый ученик Гильдии, чтобы стать подмастерьем. Ничего особенного.

— А по мне, так это отвратительно, — глухо бросила Лая, отворачиваясь к небольшому костерку, где шумело, закипая, какое-то травяное варево. — Тебя словно на части разрезали!

— Ну, приблизительно так и было, — пожал плечами Огнезор. — Насколько я помню те пять дней.

— Пять дней? Помнишь? — почти задохнулась девушка. — Ты хочешь сказать, что это длилось пять дней, и все это время ты был в сознании?!

— Что ж, было не слишком приятно, — не без цинизма заметил мастер. — Но, если подумать, такую цену нельзя назвать чрезмерной за все то, что получаешь взамен.

— И что же это? — сердито дернулась она, пролив свое зелье. — Умение не чувствовать физическую боль?

— Да. А еще долголетие, выносливость, быстрое выздоровление и заживление ран, длительная молодость. Наставнику моему уже почти семьдесят, а выглядит он крепким сорокалетним мужчиной... Я не очень разбираюсь в этих лекарских штучках, но ты правильно подметила: меня разобрали и создали заново...

Огнезор замолчал, заметив, как пораженно, почти испуганно она смотрит. И сам удивился — с чего это вдруг защищает так упорно гнусный этот обряд, унесший не одну душу и жизнь ученическую, забравший у него самого когда-то друга.

— Не лучшая у нас тема для разговора, — поспешил добавить, смутившись. — И без того из-за меня время потеряли. Давно пора отправляться.

— Никуда ты не отправишься, пока не выпьешь это! — тут же заявила решительно Лая, подсовывая невесть откуда взявшийся котелок со своим подозрительным варевом.

Видимо, на лице Огнезора отразилось столь явное сомнение, что девушка тут же сочла необходимым пояснить:

— Отыскала несколько лечебных корешков в окрестностях. Помогает восстановить силы.

— Ну, раз ты настаиваешь, — обреченно протянул юноша, с кислой миной поглядывая на горячую темную массу. Некстати вдруг вспомнилось, что все Лаины зелья так же неизменно отвратительны на вкус, как и эффективны. Однако, силы ему сейчас и вправду были нужны. Он сделал большой глоток, стараясь не слишком кривиться, отдышался и спросил вдруг с коварной ухмылкой:

— А где ты ухитрилась раздобыть эту посудину? Не помню в своих вещах ничего такого.

— Одолжила. У кого-то из Иланиных слуг, — смутилась Лая. — Ну, пока ты с ними этот фокус свой проделывал...

— Воровка, — насмешливо покачал головой Огнезор, незаметно сливая остатки зелья в подмерзшую траву. — И много вещей ты еще "одолжила"?

— Только то, что пригодилось бы в долгом переходе, — немедленно надулась девушка. — Мой-то мешок в той толпе на площади еще в первый день стащили.

— А с чего ты взяла, что нас ждет долгий переход? — удивился мастер. — Три дня конного пути по хорошей наезженной дороге. Если поторопимся, конечно.

Он встал, подал Лае плащ и направился было к приунывшему от долгого безделья Стрелокрылу.

— Погоди, — неуверенно остановила его охотница. — Сюда взгляни-ка.

Она раздвинула колючие голые ветки, демонстрируя дальний конец лощинки, где, привалившись друг к другу спинами, застыв в нелепых позах, уныло маячили две связанные мужские фигуры.

— Та-а-ак! — озадаченно поднял брови Огнезор. — А это кто такие?

— Идиоты местные. За наш счет поживиться хотели.

Впечатление несостоявшиеся грабители производили жалкое: мрачные, заросшие, оборванные, да и еще и с явными следами Лаиной победы на физиономиях.

— Хорошо ты их отделала, — одобрительно заключил юноша. — Только вот почему они до сих пор живы?

— Не имею я привычки убивать связанных, безоружных людей, — язвительно бросила охотница.

Огнезор на это лишь хмыкнул. Затем вытащил из прелых листьев два кривых длинных кинжала, некогда принадлежавших незадачливым головорезам. Неторопливо направился к сидящим. Одним небрежным движением разрезал веревки, воткнул кинжалы в землю у их ног, повернулся к верзилам спиной и с нарочитой медлительностью отошел в сторону.

— Видишь, Лая, — произнес вкрадчиво, выпуская свои лезвия. — Теперь они не связаны. И, уверен, уже не безоружны.

Головорезы и впрямь с готовностью похватали кинжалы, тут же бросаясь на заботливо подставленную Огнезорову спину.

— Точно, идиоты, — тихо подытожил он через минуту, вытирая окровавленные лезвия о грязные лохмотья, покрывающие ближайшее, еще подрагивающее, тело. — Не стоят они твоего сочувствия, Снежинка.

Лицо Лаи передернуло. Нет, то было не отвращение или страх перед смертью. И уж точно — не сочувствие к убитым. Скорее, реакция на него самого. На усмешку скуки и удовлетворения на его губах.

Это и правда должно быть пугающим. Он знал, как выглядит, когда убивает. Видел свое отражение в призраках мыслей, оставшихся после мертвых...

Девушка отвернулась, не проронив ни слова, пошла, не оборачиваясь, к оставленным лошадям. Хрупкое дружелюбие, возникшее было между ними, вновь сменилось гнетущей неловкостью.

В полной тишине они вывели лошадей из лощинки, зашагали по заросшему низкими деревцами, каменистому полю, обходя далеко стороной перекресток с поворотом на Крам. Наконец, Лая нарушила молчание.

— Незачем было убивать их, — проговорила с нарочитым равнодушием.

— Они бы с нами не церемонились, — пожал плечами Огнезор. — Да и стоят ли жалости те, кто людей для наживы режет?

— Может, и не стоят, — не поднимая на него глаз, произнесла девушка, — но...чем мы тогда лучше? Или Гильдия уже не оплачивает труды своих людей, темный мастер?

Что-то шевельнулось у него в груди — горячо и гадко, будто от тяжелого, незаслуженного оскорбления.

— Так вот чем я, по-твоему, последние десять лет занимался? — бросил он едко. — Добропорядочных граждан на тот свет отправлял за деньги их собственных жен и соседей?

— А не затем разве Гильдия существует? — смущенная его обидой, неловко возразила Лая.

— Верить в такое очень наивно, если не смешно, — вдруг утратив всякое желание спорить, равнодушно проговорил он.

— Почему это?

— Хотя бы потому, что готовить темного мастера для таких ничтожных целей было бы крайне глупо — слишком уж хлопотное, затратное это дело. Проще головорезам дорожным или отбросам городским заплатить.

— Зачем же тогда Покои ваши Приемные и все эти бумажки-прошения?

— А почему нет? — усмехнулся Огнезор саркастически. — Ведь удобно: есть кто-то, кто грех твой на себя принять готов. Сочинил прошение — а сам вроде бы и не при чем. Совесть чиста, сон спокойнее. Резни, опять же, среди почтенных горожан и фермеров меньше. А если и случится что, так сразу знаем, где искать... И потом, если бы Гильдия все прошения такие обывательские подписывала, тебя бы уже полторы сотни раз убить успели.

— Так много? — поразилась охотница.

— Да, милая, — едко сощурился на нее юноша, — воровок, пусть даже с лицензией, наши сограждане любят ничуть не больше, чем убийц!

— Сущая правда! — совсем почему-то не обидевшись, фыркнула Лая. — Но раз все так, как ты сказал, чем же Гильдия вообще тогда занимается?

— О, обычными играми сильных мира сего! — все так же язвительно продолжил темный мастер. — Политикой, войной, интригами — вещами довольно ординарными, а порою даже скучными — не в пример высокому мастерству собратьев наших с большой дороги!

— Игры, говоришь? — покачала головой девушка и надолго задумалась. — Но это ведь Гильдия подавила мятеж Парги этим летом? — наконец, спросила она. — И заговор лордов три года тому?

— Зачем спрашивать, если сама все знаешь? — угрюмо покосился на нее Огнезор.

— А восстание в Краме четыре года назад? — и не подумала угомониться Лая. — Лорды — я еще понимаю — это политика. Но горожане? Столько крови невинной!

— Не бывает в таких делах невинных, — мрачно буркнул юноша. — Успей армия раньше, и вместо полусотни зачинщиков весь город в крови утонул бы, — пояснил, удивляясь, с чего это вдруг его потянуло перед ней оправдываться.

Восстание Огнезор помнил. А еще помнил, что убивать этих дураков, мгновенно растерявших весь свой праведный гнев перед лицом темного мастера, было жалко и... гадко.

— Наверное, ты прав, — поникла девушка, и он перехватил ее потемневший, задумчивый взгляд, в котором зашевелилось вдруг что-то... неприятное, так что юноша почти догадывался, каким будет следующий ее вопрос.

— А моя в чем вина? — не замедлила озвучить его Лая. — Уж коли убьет меня Гильдия, интересно хотя бы знать — за что.

— А ты не потрудилась даже взглянуть, что украла? — поморщился то ли вопросу, то ли своей догадливости мастер.

— Не в моих это правилах — в чужие тайны лезть! — отрезала охотница сердито. — Так что там было, Эдан? Скажешь?

Он собирался промолчать. Или солгать.

— Малая Книга Гильдии, — почему-то ответил вместо этого. — Перечень всех ее членов.

— Вот уж ирония! — хмыкнула Лая. — Глядишь, нашла бы там и твое имя.

— Тебе бы не понравилось, — хмуро отрезал он, в уме подсчитывая, сколько законов Гильдии уже нарушил этим разговором. Хотя теперь какая разница? Где один — там и тысяча, результат тот же: дважды умереть не выйдет. Если, конечно, поймают...

Рациональный шепоток подсказывал Огнезору, что самым разумным сейчас было бы дождаться, пока силы восстановятся, а потом стереть в милой Лаиной головке всякое о нем воспоминание — с детских лет и до сегодня. Знакомый медальон, так соблазнительно покоящийся в ложбинке меж ее грудьми (весь Иланин ужин проклятая вещица глаз отвлекала!), отобрать, чтоб никаких следов не было, девушку оставить на волю ее выдающихся способностей к выживанию, а самому вернуться в столицу и постараться обо всем забыть. Еще в Таркхеме он мог бы проделать такое со спокойной душой, но теперь, когда объявлена всеобщая травля, когда образ ее вот-вот окажется в голове у каждого стражника, портрет — на каждом углу, а словесное описание — в каждой законопослушной глотке, — теперь... у него было прекрасное перед разумной своей частью оправдание, чтобы оставить все как есть.

Потому что он не хотел, чтоб она забывала. И сам больше не хотел забыть. Хоть это и делало жизнь дьявольски сложной...

Окончание их разговора, похоже, сильно озадачило Лаю. Вопросы прекратились, она уныло переставляла ногами рядом с понурой своей лошадкой, надолго погрузившись в молчание.

Поле, между тем, закончилось, впереди показалась наезженная западная дорога. У самой обочины девушка вдруг остановилась, посмотрела на своего спутника — странно так, будто решаясь на что-то запретное. Огнезор опять ощутил неприятный холодок.

— Скажи, Эдан, а ты многих убил? — спросила она наконец.

Юноша отстал, окинул мрачным взглядом ее тоненькую темную фигурку, ответил нехотя:

— Сорок восемь приказов, не считая твоего. Но ты ведь не о том спрашиваешь?

— Правда, не о том, — не останавливаясь, проговорила девушка. — Впрочем, не отвечай, я не хочу знать.

— Много, Лая, — поравнявшись с ней, сказал он жестко. — Это ты сама по себе, и в приказе на тебя лишь твое имя. А у прочих — лордов, мятежников, просто неугодных — и охрана, и приближенные, и домочадцы порой. До двадцати имен в списке... Вот и считай сама! Много?

И, холодно заглянув в глаза, добавил:

— Все еще хочешь ехать со мной?

— Иногда просто нужно делать то, что должен, — ответила она тихо.

— Ну да! — вырвался у него злой, хриплый смешок. — Я тоже говорил так себе когда-то. Когда меня это еще беспокоило... Смотри, не пожалей потом, — добавил с кривой усмешкой, вскочил на коня и припустил по темной западной дороге.

Позади торопливо нагонял стук копыт.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, В КОТОРОЙ ЧЕМ БОЛЬШЕ ЛАЯ УЗНАЕТ, ТЕМ ЛЮБОПЫТНЕЕ ЕЙ СТАНОВИТСЯ.

Огнезор открыл глаза, непонимающе воззрился на светлеющий прямоугольник окна над головой, с растущим беспокойством осознавая, что уже давно рассвело. Вскочил торопливо с жесткой подстилки на полу, где провел ночь.

В крохотной грязной комнатке постоялого двора царила сонная утренняя идиллия. За окном легко шуршал опавшими листьями ветерок. Первые лучики скупого осеннего солнца лениво разгоняли залежавшуюся пыль. За дверью неторопливо шаркали чьи-то шаги.

Лая, облаченная в одну лишь рубашку, сидела на смятой кровати к нему спиной, скрестив под собой ноги, и со старательной беспощадностью пыталась совладать со своей короткой густой шевелюрой, ловко орудуя гребнем и поглядывая иногда в отполированный кусок металла на стене, заменяющий зеркало.

— Мы же в полночь уходить собирались, — укоризненно проговорил Огнезор.

— И тебе, Эдан, доброе утро! — поворачиваясь на голос, беззаботно обозвалась девушка. — А я, кажется, еще тогда ответила, что не подниму тебя, пока не наберешься сил. Хватит и того, что мы вчера весь день без передышки мчались.

— И что ты сделала?

Лая в ответ лишь состроила удивленные глаза.

— Ну же, — не сдавался Огнезор. — Обычно, я очень чутко сплю. Что ты мне подмешала?

— Неужели так тяжело признать, что ты мог просто устать? — пожала плечами она.

— Не мог, — отрезал он, выжидающе складывая руки на груди.

— Ну, ладно. Есть одна травка, — неохотно призналась девушка. Отбросила гребень и принялась решительно натягивать штаны. Затем настала очередь старых разношенных сапог, на которые Огнезор прищурился с плохо скрываемым скептицизмом.

— Ну что? — сердито выпрямилась она, перехватив его взгляд. — Извиняться не буду. Я все правильно сделала.

— Больше так не делай, — коротко сказал он.

В ответ Лая хмыкнула что-то неопределенное, встряхнула непокорной шевелюрой и направилась к двери.

— Плащ накинь! — вдогонку ей бросил Огнезор. — Твой образ теперь у каждого члена Гильдии в голове, не говоря уже о наших шпионах.

— За что тебе огромное спасибо! — съязвила она, отвешивая шутовской поклон. Но плащ все же одела, и, старательно пряча лицо под капюшоном, нырнула в закопченный сумрак общего зала.

Огнезор поспешно подобрал разбросанные вещи, привел в порядок свою измявшуюся за ночь одежду, умылся ледяной водой из большого глиняного кувшина в углу, собрал растрепавшиеся волосы, и уже через десять минут вышел следом.

Лаю он обнаружил за небольшим грязным столиком в отдаленном темном уголке зала. С видом унылым, но решительным она ковыряла странного вида нечто у себя в тарелке, время от времени косо поглядывая на мрачную компанию, молча жующую у противоположной стены. Компания отвечала ей не менее подозрительными взглядами, причем нервы у девушки явно не выдерживали: Огнезор сразу почувствовал, как расходятся от нее тоненькие маскировочные лучики.

— Отстал от тебя ненадолго, а ты уже нашла себе неприятности, — невозмутимо произнес он, опуская под стол мешки с их вещами и устраиваясь на скамье рядом.

От звука его голоса Лая вздрогнула, потом заметно расслабилась, но лучиков своих не отпустила.

— Не стоит злоупотреблять маскировкой, — небрежно заметил юноша, скептически осмотрев содержимое двух других тарелок на столе.

— Чем? — не поняла Лая.

— Ну, я не знаю, как это у тебя называется. Несложное массовое воздействие на сознание, рассеивающее внимание окружающих. Ты сама не заметишь, как эта коварная штука вытянет все твои силы.

— Правда? — удивилась Лая. — Никогда бы не подумала.

Лучики исчезли. Девушка еще раз окинула взглядом странную компанию, затем со вздохом отодвинула тарелку.

— Не знаю, что это, но дрянь редкостная, — скривилась она. — Пробовать не советую. Зато пирожки у них неплохие. Возьми, я тебе специально оставила.

— Спасибо, — благодарно кивнул Огнезор. Но к еде не притронулся. Вместо этого осторожно протянул руку и коснулся Лаиной щеки. Девушка, вздрогнув, удивленно подняла на него глаза.

— Только не пугайся. Надо кое-что проверить, — пояснил он. — Разрешишь?

Не дожидаясь согласия, юноша легонько дотронулся до ее сознания, и тут же отстранился, довольный результатом. Третий уровень способностей Разума и почти второй — исцеления. Высокий мастер Злата локти себе кусала бы, знай она, какой редкий талант по его, Огнезора, милости когда-то пропустила.

— Ощущение какое-то...странное, — неуверенно проговорила Лая и, на всякий случай, встряхнула головой. — Ты что-то сделал?

— Долго объяснять, — отмахнулся он, поглядывая, как их недружелюбные соседи потихоньку продвигаются к выходу с явным намерением устроить засаду где-нибудь на безлюдной дороге.

— И давно у тебя эти...способности? — с подозрением на него прищурившись, спросила девушка.

— С самого рождения, как и у тебя, — не задумываясь, ответил Огнезор.

— О! Так может, твоя мать тоже была какой-нибудь ужасной северной колдуньей! — состроила страшные глаза девушка.

— Не думаю, — снисходительно хмыкнул мастер. — Иначе я просто не появился бы на свет. У людей с врожденным даром не бывает детей.

Он бросил это совершенно небрежно, и лишь потом подумал, что Лае — молодой женщине, не связанной запретами Гильдии или аскетизмом храмовых целителей, и, наверняка, не собирающейся всю жизнь провести в скитаниях, — вряд ли приятно услышать такое.

Но продолжать разговор на эту щекотливую тему ему не пришлось, ибо старый бродяга, до сих пор дремавший на скамье у стены, вдруг встал, почесал затекшие бока, извлек откуда-то видавшую виды гитару и затянул хриплым речитативом длинное славословие. Причем Огнезор, поняв, о чем песня, осознал без особого удовольствия, что в переборе струн вот-вот расслышит и собственное имя.

Менестрель, меж тем, рокотал уныло:

...спою о кончине безрадостной проклятого Парги-мятежника,

свой род и Дом свой Божественный в черной крови утопившего;

о гибели Парги проклятого да сотни его верных воинов,

зловещим поверженных вестником, в болотах бесславно схороненных...

Промолвлю еще слово тайное о темном том проклятом мастере,

Божественным нашим Правителем смирённом и в битву направленном,

что жизни прервал изуверские во славу Империи вечную...

Тянуло от песни тягучим, уж никак не народным, пафосом, аккуратной фальшивой прилизанностью — так и виделся за нею усердно корпящий гильдийный подмастерье. Старик Громоглас? Или, может, талантливый разгильдяй Ледослав — приятель Огнезорова ученичества? Горы тел изувеченных — в его это стиле. Это он так иронизирует. Издевается...

Сотня поверженных воинов превратилась, между тем, каким-то чудом уже в полторы. Огнезор почувствовал неловкость и растущее раздражение.

— Вечно сказок насочиняют! — невольно вырвалось у него. — Их там — не пьяных и лихорадкой не подкошенных — всего-то человек тридцать было...

Но Лая, как оказалось, от столь сомнительной истории пребывала в полном восторге.

— Эй, это о вашем новом главном? — пропустив его реплику мимо ушей, так и подалась она вперед. — Я слышала объявления в столице.

— Белый Мастер — еще не глава Гильдии, — поморщился Огнезор, чувствуя себя ужасно глупо. — Пошли, Лая, нам пора отправляться, если хотим успеть добраться до места к вечеру.

— Дай послушать! Ничего ведь не случится, если останемся еще на несколько минут, — заупрямилась девушка. После же особо удачного места, где незадачливые мятежники "личиною черной, отвратною, повержены были в смятение", добавила:

— Жуткий, должно быть, тип — этот ваш Огнезор! Сказывают, что видом одним он страх нагоняет, и что ему уж пара сотен лет, да демоны, питаясь пролитой им кровью, поддерживают его жизнь и силу дают.

Тут уж юноша не выдержал и громко рассмеялся.

— Вот уж нелепица! — выдавил сквозь смех, однако, отметив про себя, что Ледослав все-таки когда-нибудь допросится. — Ну, можешь передать своим "сказителям", что Огнезор довольно молод и, даже, говорят, недурен собой.

— В это сложно поверить, — простодушно хмыкнула Лая. Помолчала немного, дослушивая финальное восхваление, и, любопытно сверкнув глазами, спросила, — А ты у них там, Эдан, в каком звании?

— Знаки Гильдии, как я понимаю, ты читать не умеешь? — безнадежно вздохнул Огнезор.

— А зачем мне это? — искренне изумилась Лая. — Вот и Реми я то же сказала, когда он меня учить пытался.

— Ясно, — проговорил он, решительно вставая из-за стола. — Пойдем все-таки. Пора.

— Но ты не ответил, — не отстала Лая, преграждая ему путь.

— Старший подмастерье, — не задумываясь, соврал Огнезор, бросил, не глядя, золотой менестрелю и поспешил к выходу.

Девушка заторопилась следом.

Осеннее утро встретило их холодной, ясной свежестью. Подмерзшая за ночь дорожная грязь и жухлая, редкая травка бодро похрустывали под копытами Стрелокрыла и Лаиной смирной лошадки, для которой у хозяйки пока еще не нашлось имени. На удивление, охотница больше не сыпала вопросами, лишь ворчала что-то хмуро. Огнезор сдерживал Стрелокрылову прыть, вполуха выслушивая мрачные замечания своей спутницы и внимательно всматриваясь в каждый ненадежный овраг или кустик. Пустынная дорога ныряла с пригорка на пригорок, скрываясь в редком леске впереди. И вот там-то их поджидали.

— Ш-ш-ш! — остановил Лаю юноша, хватая лошадку под уздцы и указывая на подозрительный лесок. — Похоже, там наши утренние знакомые обосновались.

Чувствовать чужое присутствие девушка пока еще не была способна. Зато опасность чуяла отменно, не зря ведь настроение у нее все больше портилось. Уговаривать ее не пришлось.

— Вот знала же я! — бросила она угрюмо, переходя почти на шепот. — Пока ходила оборванкой, так никто и не лез, а теперь куда ни сунься... Что делать будем?

— Просто поедем дальше, — успокоительно проговорил Огнезор. — Спрячемся и поедем.

— Сам говорил: не надо злоупотреблять и все такое, — сердито проворчала девушка, вновь выпуская свои невидимые глазу, но ощутимые лучики.

— Ну, думаю, это как раз тот случай, когда стоит рискнуть, — раздраженно парировал мастер, следуя ее примеру. — Нет, если хочешь, я могу их просто отправить на тот свет. Вот только след нам такой ни к чему...

— Слишком уж ты, Эдан, самоуверен! — проговорила Лая почти враждебно. — Их там минимум пятеро.

— Шестеро, — с вызовом уточнил Огнезор. — Случались мне ситуации и похуже.

Чем ближе был унылый лесок, тем большим становилось их взаимное недовольство. Под сенью голых деревьев, в нижних ветвях которых угадывались застывшие враждебные фигуры, это недовольство и вовсе перешло в неприкрытую злость, почти агрессию. И лишь когда дорога поднялась на холм и вновь в долинке спряталась, а последние заросли далеко позади остались, ярость эта отпустила внезапно.

— Вот так история! — тихонько рассмеялся Огнезор. — Читал о таком раньше, но не думал, что самому испытать придется!

— О чем ты? — спросила Лая, смущенная своей недавней грубостью.

— Да мы же с тобой зарядили друг друга! От этих, — он небрежно махнул в сторону леска, — эмоций набрались, и друг на друга все вылили... Хотя, думаю, нашим приятелям в кустах тоже немало досталось.

— Вот так и появляются истории о духах и местах проклятых, — краем губ усмехнулась девушка. И, комично закатив глаза к небу, провозгласила с наигранным пафосом:

— Промчался всадник незримый — и зло овладело сердцами!..

— Что это? Стихи? — удивился Огнезор. — Не замечал за тобою раньше.

— Так ты же меня не помнишь! — хитро сощурилась на него Лая, и — не успел он еще придумать достойного ответа — пришпорила лошадку, чтобы весело умчаться вперед.

К полудню они подустали, но решили не останавливаться. Лишь замедлились немного, на ходу перекусили, и вновь заспешили на северо-запад, где угадывалась в дымке длинная каменная гряда, идущая до самых Северных гор.

— Может, скажешь теперь, куда же мы скачем? — спросила Лая, когда гряда приблизилась и дорога запетляла меж невысокими каменистыми холмами.

— Скажу, — улыбнулся Огнезор. — В мой "замок".

— У тебя есть свой замок, Эдан? — насмешливо взвела брови девушка.

— Строго говоря, это скорее небольшая крепость, не слишком удобная для жизни, — ответил юноша. — Некогда здесь был какой-то важный рубеж, потом земли эти за ненадобностью Император пожаловал одному из своих лордов, и стала крепость не просто крепостью, а "замком Таргел". Деревенька к ней прилагалась, нищая такая, и каменоломни какой-то ценной строительной породы. Не сильно разживешься. Бедствовали здесь Таргелы много поколений, пока последний из них не погиб бездетным от руки темного мастера в наказание за мятеж, а владения, по Имперскому соглашению трехсотлетней давности, перешли к Гильдии.

— А там и тебе... Неужто, Эдан, всех своих подмастерьев Гильдия лордами делает? — не скрывая подвоха, спросила девушка.

— Гильдии всегда нужны свои люди при дворе, — невозмутимо ответил Огнезор. — А я просто...лицом подошел.

— Ну да! — фыркнула Лая. — Зубы барышням заговаривать умеешь, вот и подошел! То-то бы Крес удивился, тебя увидев!

— Он бы меня не вспомнил даже, — пожал плечами юноша. — Мастера памяти чисто работают.

— Но я же тебя помню, — тихонько, самой себе скорее, возразила девушка.

— Прости за это, — так же тихо проговорил Огнезор. — Дураком я был. Глупым, перепуганным мальчишкой, не знающим своего дара... Нельзя было с тобою так поступать...

Лая не ответила. Может, и не услышала его вовсе, а может, только вид сделала.

За очередным изгибом показалась небольшая деревенька — всего-то на три десятка домов. Вот только выглядела она не такой уж и убогой: домишки каменные, крыши черепичные, улочки замощенные, лавка какая-то даже и храм свой имелся. Такой себе городок в миниатюре.

— Не похоже, чтобы нищие тут жили, — еле слышно хмыкнула Лая, останавливая лошадку, чтобы полюбоваться видом.

— Я немного привел здесь все в порядок, — будто оправдываясь за нежданную слабость, проговорил мастер. — Люблю, знаешь ли, комфорт.

— Уже заметила, — бросила девушка. Потом встрепенулась вдруг эдаким бесенком, юноше в лицо заглядывая, и спросила загадочно:

— Эдан, раз ты лорд теперь, то и медальку владетельную имеешь?

Огнезор только кивнул молча.

— Покажи! — тут же пристала Лая.

— Профессиональный интерес? — сыронизировал он.

— Вот еще! — надулась, но не успокоилась девушка, выжидающе на него уставившись.

— Лая, не будь ребенком, — уже серьезно проговорил Огнезор, но медаль откуда-то из-под плаща все же достал.

— Красивая, — восхитилась охотница, любуясь сверканием огромных синих камней в серебряной оправе. — Наденешь?

— И не подумаю, — отрезал юноша, пряча медаль. — Являться с этим на шее в собственные владения — признак крайне дурного тона. Если это, конечно, не свадьба, не погребение или не приезд Императорской семьи.

— Правда? А я вот одного лорда знала, который и спал с этой штукой...

— И куда же от него подевалась сия ценная вещица?

Лая предпочла не отвечать, лишь рожицу невинную состроила.

* * *

Копыта их лошадей зацокали по деревенской мостовой, сбоку показались первые домики с чахлыми, цепляющимися за каменистый грунт садиками. Замощенная улочка поднималась к белой громадине храма, и, огибая его двумя серыми ручейками, струилась дальше, ступенчато взбираясь к широким кованым воротам меж двумя темными башнями, прилепившимися на скале над деревней.

На площади перед храмом Эдан спешился, передал Лае поводья Стрелокрыла, и, велев ждать на месте, свернул направо, к большому дому, окна в верхнем этаже которого пестрели веселенькими, об уюте и обжитости говорящими, занавесочками. Весь нижний этаж здания, судя по вывеске, занимала лавка с разнообразнейшими товарами, а на удобной площадке перед крыльцом, за двумя массивными столами нехитро коротали свой досуг местные обыватели, прихлебывая что-то из огромных глиняных кружек. На появление юноши они отреагировали не то чтобы бурно, но оживленно и даже, к Лаиному удивлению, вполне радостно. Во всяком случае, обошлось без униженных поклонов, напыщенных приветствий и прочих церемоний, которые так любят "настоящие" благородные лорды.

— Вот уж странно! — тихонько хмыкнула девушка, глядя как Эдан позволяет поселянам дружески жать себе руку, а то и трясти за плечи. — А в столице был таким высокомерным!

— Это молодой-то лорд? — прошелестело над ухом, и Лая увидела низенького, неказистого мужичка, хитро щурящего на нее подслеповатые глазки. — Да он, как деревню нашу после пожара отстраивали, сам лично камни ворочал и по лесам лазил, а после с мужиками нашими за общим столом пил, да с бабами отплясывал.

— Про баб охотно верю! — рассмеялась Лая, приглядываясь к неожиданному собеседнику не без симпатии.

— А ты, значит, подружка новая? — в усы усмехнулся мужичок. — А я вот гляжу издали, да понять не могу: парень али барышня. Одежка-то мужская... Фомом меня прозывают.

— Лая, — с радостью представилась девушка.

— Отлично! Вижу, уже познакомились? — вынырнул из-за Стрелокрыловой гривы ухмыляющийся Эдан. — Фом, старый проныра, отведи-ка даму в замок, да Тане передай, чтоб устроила ее лучшим образом. А я приду, как только разберусь с местными делами.

— Уже собрание учинить успели? — сочувственно прищелкнул языком Фом. — И отдохнуть с дороги не дадут...

— Боятся, что, как всегда, исчезну, не попрощавшись, — покачал головой Эдан, ласково потрепал Стрелокрыла и, улыбнувшись Лае немного смущенно, добавил:

— Не скучай там, ладно?

Развернулся и поспешил назад к столам, где уже успела собраться большая часть здешнего населения.

— Хорошие у вас лошадки, — одобрительно проговорил Фом, принимая у Лаи поводья. — Я-то знаю: всю жизнь при скотинке всякой. И у старого лорда, и потом, когда тут гарнизон императорский стоял, я на конюшнях служил. Ох, и времечко тогда было! Нищета да разброд... Нынешний господин — тот сразу всех дармоедов этих разогнал, а для охраны собрал десяток добровольцев из наших же, деревенских. Три месяца с ними во дворе замковом выплясывал — вся деревня потешалась. А после мальчишку нанял, только после школы военной. Так тот еще полгода плясал...

Мужичок в усы хохотнул и на Лаю покосился украдкой. Девушка и виду не подала: все так же вышагивала рядом с ним молча.

— Чудит, думали, молодой Таргел, — продолжал рассказывать Фом, бодро топая к кованым воротам. — И смеялись мы, дураки, так, пока в края эти не спустился с гор Гаур-душегуб с бандой своею. Четыре села извел, негодник, и дотла сжег, а там и до нас дошел... Только лорд с плясунами своими ему и шагу не дал ступить. Перебили всех до единого... Эй, там! Гостей принимайте!

Они как раз добрались до замковых ворот, и Фом застучал по прутьям крохотного решетчатого окошка сторожки. Оттуда показалась пара настороженных глаз, затем послышался топот, грохот засовов и скрежет петель. Одна из створок ворот дрогнула и неохотно отворилась.

— Что за переполох ты здесь устроил, Фом? — лениво проворчал караульный с лицом добродушного деревенского увальня. — Какие еще гости?

— Молодой лорд приехал. С барышней.

— Правда? — обрадовался привратник, осматривая Лаю с головы до ног. — А сам где?

— А то ты не знаешь! — возмутился мужичок. — Папаша твой уже сходбище общее завел.

— Так на то ж он и староста! — рассудительно заметил караульный, пропуская Лаю и ее спутника на внутренний замковый двор и вновь старательно запирая за ними засовы.

— Знаем мы этого старосту! — заскрипел Фом себе под нос, когда привратник вернулся в сторожку. — Лавочником был, лавочником и остался. Опять на пошлины императорские плакаться будет, а дурачье местное ему подпоет: глядишь, еще один налог лорд из своего кармана выложит. Конечно, богатей же!.. А откуда золотишко-то берется, и не думают. Со здешнего именьица не много ведь вытянешь: старый Таргел, вон, все жилы выматывал, а еле-еле сводил концы с концами. А этот денег не считает... И откуда деньги-то? Не знаю. Может ты, красавица, знаешь?

Он сощурился хитро на Лаю, потирая нелепо торчащую бородку. Девушка растерялась даже, но глаз не отвела и смущения не выдала.

"Лучше бы не знала", — подумалось ей.

— Вижу, что знаешь, да не скажешь ничего, — вздохнул мужичок. — Эх, темный он человек, наш лорд...

— Еще какой темный, — еле слышно проговорила Лая, криво усмехнувшись неожиданной игре слов. Как ни странно, из недолгого бормотания старого брюзги она узнала об Эдане больше, чем за прошедшие три дня их совместного путешествия. Да чего там: больше, чем за последние десять лет ее поисков! Только картинка получалась чересчур уж двоякая, как в легенде про Первого Бога, что одной рукой убивал, а другою жизнь дарил...

Дворик "замковый", меж тем, оказался, хоть и небольшим, как, впрочем, и все здесь, но довольно любопытным. К стене с зажатыми между двух башен воротами прилепились с разных сторон одинаковые невысокие строения (казармы — слева, конюшни и прочие хозяйственные помещения — справа, как пояснил Фом). Всю центральную часть занимала ровно вымощенная площадка, на которой бодро вышагивали Эдановы "плясуны". А замыкало этот прямоугольник двухэтажное здание довольно мрачного вида, от крытой галереи на входе которого спускался двумя широкими ступенями премилый садик, лишенный, впрочем, большинства своих прелестей по причине неподходящего времени года.

Их появление во дворе не прошло незамеченным: "плясуны", не сбавляя ровного бодрого шага, дружно передвинулись в их сторону — явно чтобы видеть и слышать побольше, — а навстречу им уже вовсю ковыляла внушительная немолодая особа в строгом шерстяном платье, подпоясанная огромным цветастым передником. Разглядев в одном из прибывших Фома, особа прищурилась грозно, уперла руки в боки и уже открыла было рот, чтобы сказать что-то...

— Ну, я это, лошадок заведу, — поспешил ретироваться мужичок.

— Я-те заведу, хрыч старый! — разразилось ему вослед. — Где шатался-то? Опять в кабаке просиживал? Ой, горе ты на мою голову! И зачем я, дура, с тобой только связалася!.. Ану вернись, когда жена с тобой разговаривает!..

Фом лишь голову в плечи вжал и быстрее припустил к конюшням. "Плясунов", похоже, это неожиданное развлечение, напротив, весьма порадовало.

— Во, баба дает! — послышался их нестройный гогот. — Так его, Тана!

Лая тоже с удовольствием понаблюдала бы за этой милой сценкой, если б сама не оказалась в положении довольно незавидном: одинокая растерянная фигурка, оказавшаяся на пути справедливой супружеской ярости. Живописно пересказав в удаляющуюся спину Фома историю всей его семьи, женщина обратила свой негодующий взор и на нежданную гостью.

— И кого этот подлец привел? Девка вроде, а в мужских тряпках. Ишь, непристойность какая! — громыхнула она себе под нос.

В ответ на сие глубокомысленное замечание Лая чуть было не расхохоталась. Все внимание немногочисленной публики теперь было обращено на нее.

— Так это... молодой лорд с собою привел, просил устроить, — на миг вынырнула из-за спин бойцов голова Фома, и снова юркнула куда-то.

— Ага, — неопределенно хмыкнула Тана, и добавила уже повежливее. — Ну, пошли, милая. Нечего этим скалозубам на тебя пялиться.

Мысленно потешаясь непрекращающемуся ворчанию женщины, Лая зашагала следом. За ними, сохраняя от жены должную дистанцию, увязался и Фом, пыхтя под тяжестью Лаиных и Эдановых вещей.

— И как же тебя, бедняжечка, угораздило, — сочувственно бормотала Тана. — Вот мальчишка негодный! Уж сколько раз говорила ему: посовестись, бесстыдник, сколько можно девкам головы дурить! Женился бы, говорю. А он ухмыляется только. И так, негодник, ухмыляется, что, будь я моложе, сама за ним побежала бы! Тьху!

— Да хватит тебе причитать, ворона старая! — неожиданно разозлился Фом. — Не нашего это ума дело!

— А ты ее, красавица, не слушай! — горячо зашептал он Лае. — Много она в том понимает! Что там другие? Ты им не чета, я сразу, в деревне еще, заметил. На тех он глядел, и не видел будто. А на тебя и смотреть не хочет вроде, а глаз сам тянется...

— Вот еще, глупости какие! — фыркнула Лая, скрывая смущение. — С чего вообще вы взяли, что я... что мы... Ох, Эдан, будет у меня с тобой разговорчик!

— Не слыхал раньше, чтоб его так называли, — удивился мужичок. — Имя, что ли? Лордов-то все больше по имениям величают: Таргел и Таргел. А как там при рождении нарекли, они уж и сами не упомнят часто...

Так, сопровождаемая с двух сторон бормотанием, Лая вошла в дом. Большой темный холл с двумя уходящими вверх массивными каменными ступенями лестниц встретил ее нежилым холодом. Узкие витражные окна закрыты снаружи ставнями, боковые двери заперты, жерло огромного очага глядит безжизненно и слепо, гобелены завешены от пыли каким-то тряпьем, тяжелая резная мебель, темные статуи в нишах зачехлены и спрятаны, огромная люстра свисает с толстых потолочных балок на железных цепях, уныло демонстрируя пустые кованые кольца без единой свечи.

— Неуютно тут малость, — будто извиняясь, проговорила Тана. — Дом — он ведь людей любит, а лорд к нам уж полгода, как не заглядывал... Ничего, скоро все засияет... Ну, показывать, что да где, не буду, — добавила она в обычной своей ворчливой манере. — Это уж тебя господин пусть водит, коли пожелает... Пока тебе комнату приготовят, подождать придется. Есть, наверное хочешь?

— Еще и как! — улыбнулась девушка.

— Тогда на кухню пойдем, если, конечно, не гордая. Хотя на благородную не похожа, вроде. Как называть-то тебя? Госпожой? Леди?

— Лая меня зовут. Без всяких фокусов.

— Вот я так и подумала, глядя как ты со стариком моим беседуешь запросто...

Она прищурилась на девушку с хитрецой, тут же напомнив живо своего супруга, осмотрела ее с головы до ног, покачала головой своим каким-то мыслям.

— Ну, добро пожаловать в замок Таргел, Лая! — проговорила наконец и, свернув в боковой коридор, вразвалочку поковыляла навстречу кухонному теплу и ароматам.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, В КОТОРОЙ ЕСТЬ ТОЛЬКО ОН И ОНА.

Ворота и верхушки башенок терялись в холодной предрассветной мгле. Тепло от выпитого вина и странная, давно забытая тревога пронимали тело. Огнезор легко провел перстнем по решетке сторожки. Металлически заскрежетали прутья, из мрака вынырнуло заспанное лицо караульного. Сонные глаза немедленно округлились, в коморке загрохотало что-то, торопливо застучали шаги.

— Опять спишь на посту, Порто? — укоризненно, но беззлобно проговорил юноша, когда привратник отпер дверь. — Учишь вас, разгильдяев, учишь... Еще раз увижу, вернешься к матушке огород копать.

— Так она ж меня из дому выставила! — почуяв веселость молодого господина, нахально ухмыльнулся охранник. Потом спросил, лукаво понижая голос:

— А как оно там, на сходбище-то? До утра гуляли?

— Возвращайся-ка на пост, — отмахнулся от него Огнезор. — Не до болтовни мне сейчас.

Легко и бесшумно зашагал по скользким каменным плитам замковой площадки.

— Еще бы, не до болтовни! — осклабился вслед караульный. — Когда подружка такая сладкая ждет...

— Язык прикуси! — обернулся мастер с неожиданным гневом. — Услышу от кого такое...

Порто поспешно юркнул в сторожку.

"Плохо, совсем плохо! — тут же помрачнел Огнезор. — Не положено главе Гильдии из-за какой-то девчонки срываться!".

"И вовсе не какой-то!" — мгновенно возразил в нем проклятый мальчишка. Обиженно так возразил, воинственно, как могут только пятнадцатилетние — почти возвышенно, будто от этого всему миру перевернуться бы стоило. Мастер даже не знал, смеяться ему, или забиться головой о стену. Отрочество не самая приятная пора для каждого, переживать же его дважды — и вовсе безумие, особенно когда к общей подростковой несдержанности навыки искусного убийцы прилагаются. Не разберешься вовремя, под контроль не возьмешь, чтоб опять самим собою стать — и либо свихнешься окончательно, потеряешься, либо обнаружишь себя однажды с парой-тройкой остывающих тел, умерщвленных в порыве очередной мальчишеской глупости... Были в Гильдии такие случаи. Далеко не все выдерживают возврат прошлой памяти...

Дом встретил хозяина жаром пылающего камина и свеженачищенным блеском: Тана с подручными потрудились на славу.

— Вот неугомонные! — улыбнулся их старанию юноша, на время отложив невеселые свои размышления и почти обретя снова хорошее расположение духа. Как-никак, возвратиться сюда было приятно, будто, и правда — домой.

Стараясь не шуметь, он поднялся по лестнице и осторожно нажал дверную ручку своей спальни. В комнате было темно и очень тихо, так тихо, что мастер без труда уловил легкое потрескивание дров перегорающего очага и чье-то едва слышное дыхание. А еще — знакомое будоражащее ощущение ее присутствия. Недоуменно нахмурившись, юноша откинул полог кровати.

Она свернулась по-детски калачиком, прячась в одеяло от утреннего холода и улыбаясь чему-то во сне. Совсем как тогда — в забытые Таркхемские годы, — когда он тайком приносил на ее подушку хрупкие весенние первоцветы со склонов Северных гор. Его Снежинка...

Он почти уже протянул к ее щеке руку, почти дотронулся, но одеяло соскользнуло с ее плеча, обнажая багровый, едва затянувшийся рубец — тот самый, оставленный его лезвием у Таркхемского брода. Этот красный, уродливый след на гладкой коже немедленно возвратил Огнезора к реальности. К тому, кто она и кто он. К опасности, что отступила лишь на время...

"Даже сквозь эти стены человек с моими способностями сможет учуять ее!" — вернулась тревожащая мысль.

Он опустил полог и тихонько вышел за дверь.

По коридору, позевывая, семенила куда-то с горой белья Тана.

— А вот и ты! — обрадовалась она юноше. — Я уж думала, господин, не отпустят тебя деревенские!

— Я сбежал, — криво усмехнулся Огнезор. — Будь добра, Тана, приготовь мне комнату и позаботься о ванне. — Но, — недоуменно покосилась женщина на дверь Огнезоровой спальни, — я думала...

— Свои мысли лучше при себе держи! — проследив ее взгляд, с прохладцей бросил юноша. — И, пожалуйста, относись к нашей гостье со всем должным уважением. Я не потерплю грязной болтовни по углам!

— Ладно, ладно, — немедленно заворчала Тана. — Никто тут ее не обидит, не такой мы народ...

— Зная твой острый язычок, я что-то сомневаюсь! — проговорил он уже спокойнее и даже с легкой насмешкой.

На миг женщина словно задохнулась от возмущения, а нос ее, возвышающийся над бельевой грудой, начал приобретать подозрительный багровый оттенок. Воспользовавшись паузой, юноша преспокойно зашагал дальше по коридору.

— Это мой-то язычок! — донеслось ему вослед. — Да барышня твоя сама кого хочешь переговорит! Уж на что мой Фом мастак истории сочинять, а красавица эта...

Огнезор не стал дослушивать, что там такого успела порассказать Лая за вчерашний вечер. Мысль, с которой он вышел из комнаты, засела в голове и требовала срочных действий. Очень уж потянуло его заглянуть в один старинный фолиант...

* * *

Проснулась Лая от неуютного ощущения: будто что-то невидимое, шерстистое и скользкое заполняло собою комнату. Ворочалось, щекотало, покалывало — да все норовило поглубже залезть под кожу. Содрогнувшись, она открыла глаза, вскочила и решительно распахнула полог кровати.

— Не хотел... тебя будить... так рано, — не поворачиваясь от окна, сказал Эдан. Выглядел он довольно напряженным, и говорил как-то через силу, будто с трудом заставляя себя оторваться от чего-то важного, поглощающего все его внимание без остатка.

— И что ты делаешь? — сотрясаясь от очередного наплыва движуще-щекочущей мерзости, потребовала ответа девушка.

Со стороны, конечно, Эдан вообще ничего не делал. Просто стоял, уставившись неподвижно во что-то на узорчатом стекле. Высматривал. Изучал. Заклинал это взглядом, лишь иногда отрываясь от напряженного созерцания, чтоб заглянуть в одну из толстенных, потрепанных временем книг, сгрудившихся на полу и подоконнике. И странно — Лая точно могла поклясться, что неприятное ее пробуждение напрямую связано с этим высматриванием.

— Пытаюсь... спрятать... твое присутствие, — наконец, соизволил ответить юноша. — Давно не делал... такого. Отвлекать... не... стоит.

— Как прикажешь, господин лорд, — насмешливо пропела девушка, окончательно выпуталась из одеяла и тут же поежилась.

Затем решительно занялась переодеванием. Огромная ночная сорочка, одолженная у Таны и, по причине своей огромности, нескромно обнажающая плечи вместе с половиной груди при каждом движении, небрежно полетела на пол — Лая даже не озаботилась задернуть полог или повернуться спиной к окну, в темных витражах которого плясала, отражаясь, комната, кровать и ее собственная — в чем мать родила — особа.

Эдан, кажется, вздрогнул. Его плечи напряглись сильнее, что девушка немедленно отметила довольнейшей улыбкой.

Очередной приступ колюче-скользкой дрожи был ей единственным ответом. Сжавшись, Лая рывком подхватила свою одежду и попыталась влезть в нее как можно быстрее.

Ей показалось, или Эдан ухмыльнулся?

— Это надолго? — простучала зубами она.

— Уже все, — с видимым облегчением выдохнул юноша, захлопнул свою книгу и мельком, нерешительно оглянулся: словно проверяя, действительно ли Лая одета.

Девушка в ответ состроила ехидную рожицу и демонстративно завязала шнуровку на рубашке в красивый бантик. Затем втиснулась в узкую оконную нишу рядом с Эданом, заставляя юношу позорно отступить, и любопытно уставилась на объект его недавнего внимания.

На оконном стекле красовалось крохотное восковое пятнышко. Любой другой его и не заметил бы, но Лаин глаз был наметан.

— Амулетики заряжал? — поинтересовалась она, мгновенно учуяв такие же пятнышки на двух стенах и двери. Даже всматриваться сильно не пришлось.

— Психические конденсаторы, — поправил ее Эдан.

— Что?

— Психические конденсаторы. Так это называется. Вещь, в которой опредмечено психическое воздействие, — непонятно пояснил он. — "Амулеты" — это как-то... суеверием попахивает, — добавил, будто извиняясь. — Хотя так их тоже называют...

Все это время он старательно избегал смотреть собеседнице в лицо — изучал башмаки, скользил глазами по стенам за ее спиной, раз даже неосторожно задержался взглядом в вырезе ее рубашки, но тут же одернул себя, уставившись в потолок, — и в конце-концов просто сбился и замолчал. Охотница наблюдала за ним с немым любопытством и осуждением, вовсе не собираясь облегчать ему жизнь. Наоборот, даже придвинулась поближе, отчего он сделал плавный шаг в сторону — легко так, словно в танце. Могло быть даже смешно — если б Лая не начинала уже тихо кипеть от ярости.

— И что именно ты здесь наворотил? — сердито поинтересовалась она. — Не то чтобы очень любопытно, просто не хотелось бы, открывая окно, схватить слепоту или забыть собственное имя.

— А ты можешь слепоту опредметить? — мгновенно заинтересовался Эдан. Об ее умениях он каждый раз выспрашивал с достойной восхищения дотошностью.

— Ага, еще заикание, бородавки и мужскую несостоятельность. Ты на вопрос не ответил!

Он, наконец, посмотрел ей в лицо — видимо, пытаясь понять, говорит ли она серьезно. Лая сложила на груди руки и выжидающе нахмурилась.

— Это просто усиленная маскировка, как та, с которой мы из столицы выезжали, — пояснил юноша со вздохом. — Ее вообще редко используют — только если нужно от людей с высоким врожденным даром спрятаться. Но сейчас почти нет таких. Ты, я, еще человека три-четыре в Гильдии...

— Подружка твоя на воротах, — ехидно подсказала охотница.

Он холодно пожал плечами — не твое, мол, дело. Лая внутренне так и вскипела. И, чтоб спрятать как-то свое раздражение, сделала вид, что очень ее интересуют Эдановы книги: потеребила задумчиво обложки, взвесила толстенный том на руке, полистала глубокомысленно. Странные это были книги! Что старинные и дорогие — это девушка наметанным на ценное глазом еще издали приметила, но не в этом была их странность. Та, например, по которой Эдан свои фокусы творил, вообще на незнакомом языке написана. Формулы какие-то, рисунки и схемы запутанные покрывали ее страницы. Как из этого вообще можно что-то вычитать?

Буквы в других вроде свои были, и слова знакомые попадались. Но текст от этого не становился понятнее.

— "Психический феномен возврата: особенности подавления второй личности", — вслух прочитала Лая длинное название и возмущенно фыркнула.

Эдан, уже успевший удобно расположится подальше от девушки, прямо на полу — на мягкой шкуре какой-то местной твари, вопросительно поднял голову от одной из своих книжек.

— Твои книги издеваются надо мной, заставляя чувствовать себя полной дурой, — саркастически пояснила охотница. — Что-то ищешь или просто еще один способ на меня не смотреть?

— В них много полезного, — с укоризной заметил он. — Та вот, на которую ты чуть не наступила, — по исцелению.

— От гильдийных лекарей? — красноречиво уточнила Лая, не скрывая отвращения.

Эдан, как ни странно, вовсе не обиделся — усмехнулся даже с пониманием:

— От них. Знаю — пыточного дела там больше, чем целительского. Но умный разберется...

Девушка со вздохом шагнула к нему, опустилась рядом на колени и мягко накрыла страницу ладонью.

— Ты не найдешь в них помощи, — сказала сочувственно, другой рукой осторожно убирая с его лица выбившуюся прядь волос. — Я знаю, тебе нелегко сейчас. Ты ведь вспомнил, да? Из-за этого с ума сходишь? Но разве не проще всего принять то, кем ты был когда-то?

Он замер на мгновение под ее пальцами, потом отстранился, захлопнул свою книгу и решительно встал.

— Сам разберусь, — сказал раздраженно, да, так на Лаю и не взглянув, вылетел за дверь.

— Конечно, разберешься! — с горечью вздохнула ему вслед девушка. — Еще упрямее стал, чем прежде.

Становилось все очевиднее, что Эдан попросту ее избегает. Весь день он просидел в библиотеке, изучая неразборчивые тексты на пожелтевших страницах, и лишь иногда вылетал оттуда с видом довольно угрюмым, чтобы пронестись по лестницам и коридорам, отдавая всевозможные распоряжения. Тану, пытавшуюся накормить его завтраком, спровадил весьма нелюбезно, к обеду выйти и не подумал. На Лаю же соизволил обратить внимание только раз, когда она, забившись в укромный уголок сада, от нечего делать пыталась усмирить, навеяв благосклонность, местную псину — животное хоть и не крупное, но, как оказалось, крайне зловредное и весьма зубастое. Упражнение это девушке не давалось и в лучшие времена, не осложненные нынешней нервозностью да измотанностью, так что Лая на успех особо не надеялась, просто время убить хотела.

— Вот дьяволы! — выругалась она, когда пакостная тварь в очередной раз цапнула ее за палец.

— Ты все неправильно делаешь, — послышался из-за спины голос Эдана. Видимо, он уже какое-то время наблюдал за ее упражнениями, неизменно приводящими к прокушенным пальцам. Лае стыдно стало за свою неумелость, а стыд у нее, как водится, тут же вызвал приступ здоровой злости.

— Тебе-то какое дело! — сердито бросила она, посасывая укушенный палец.

Вредная зверюга расселась у ног юноши, наблюдая происходящее с явным удовольствием.

— Руку дай, — с легким раздражением попросил Эдан. — Покажу, как надо.

Лая неохотно протянула ему ладонь. Он присел, обхватив одной рукой собаку, а другой сжав кисть девушки. Она тут же ощутила настойчивое касание к своему сознанию, не дающее увильнуть в сторону.

— Действуй. Я буду направлять, — распорядился юноша.

Не слишком веря в успех, охотница повторила попытку. Злокозненная псина оскалилась, порычала немного, затем весело замотала хвостом, мгновенно превратившись в милейшее существо.

— Еще раз, — коротко приказал Эдан, отпуская ее.

Лая молча повиновалась. Собака дружелюбно лизнула ей щеку.

— Другое дело, — кивнул юноша. — Проблема в том, что ты совершенно не умеешь отделять необходимое действие от собственных эмоций. Вместо благосклонности навеяла несчастному животному свою к нему враждебность... Удивляюсь, как вообще у тебя с такой неуравновешенностью и неумением концентрироваться что-то получается!

— А ты не удивляйся, — огрызнулась Лая. — Лучше научи еще какому-нибудь полезному фокусу.

— Я тебе не уличный кудесник, чтоб фокусы показывать, — мрачно отмахнулся Эдан и снова сбежал в свою библиотеку.

"Вечно ты все равно от меня бегать не сможешь!" — подавляя досаду, философски заключила девушка и потащила несчастного пса кормиться на кухню.

* * *

Книгу Огнезор отбросил, когда уже совсем стемнело. Поискал было свечу, затем махнул рукой. Права была Лая — не найти ему здесь помощи.

От мысли о ней только хуже стало. К тому же настойчиво дал о себе знать голод. Юноша шагнул в коридор, поражаясь непривычной тишине и явственному ощущению безлюдья во всем доме, спустился вниз, заглянул на кухню и, наконец, вышел в темный застывший сад.

Звуки нескрываемого, безудержного веселья, доносящиеся от казарм, немедленно привлекли его внимание. Удивленный, он направился туда.

Нехитрый перебор струн, перекрываемый громким хохотом, чудесные мясные ароматы, тепло и свет очага лились из окон общего зала, где, судя по всему, нынче собралось все небольшое население "замка". Он вошел незаметно и стал на пороге, по привычке оставаясь в тени. Из гомонящего весело сборища слух юноши легко, привычно выхватил насмешливый Лаин голос.

— ...Святой отец — линялая хламида — завидев такое проявление, тут же позабыл обо всем божественном, да решительно хлопнулся в обморок, — умело и весело плела она нить рассказа. — Престарелая же леди, видя сие надругательство над священным своим возлюбленным, взялась усердно вопить да колотить несчастного мастера по чем попадя клюкой. И пока тот, опешив от такой резвости, соображал, что ж ему все-таки делать, переодетая охотница улизнула в окно, прихватив заветные четки!

Окончание байки было встречено дружным одобрительным хохотом да рукоплесканиями, Фом, присевший у самого очага, закашлялся даже, багрово-красная Тана принялась утирать навернувшиеся от смеха слезы, а две ее помощницы согнулись пополам и долго, тоненько всхлипывали.

В ответ на заслуженные восторги Лая лишь кивала с ослепительной улыбкой, рассевшись прямо на столе в самом центре зала. Одной рукой она трепала давешнюю псину, другой сжимала и расплескивала внушительную кружку деревенского пойла — злого и крепкого до отвращения.

Она пьяна — понял Огнезор с непонятным раздражением. Не сильно, но еще история-другая — и бросится с хохотом в объятья доблестных его воинов, так откровенно пялящихся в широкий вырез мужской ее рубашки. И все тогда — вот они, полдесятка трупов из его кошмара. Потому что он точно знал, что никому к ней прикоснуться не позволит.

Особенно же этому — мальчишке, командующему скромного здешнего гарнизона, девятнадцатилетнему юнцу только со школьного двора, что глазел сейчас на его Лаю со всем щенячьим обожанием неожиданной первой любви. Огнезор вдруг так ясно, с таким наслаждением, увидел, как тонкое лезвие на его руке со всхлипом врезается гаденышу в горло, что самому ему стало страшно.

Все многолетние уроки спокойствия и контроля дружно летели к дьяволам, пробуждая в нем злую, кровожадную тварь, тайком взлелеянную Гильдией. Огнезор, непроницаемый высокий мастер, никогда таким не был. Эдан, влюбленный мальчишка, не был этим тем более... Что-то другое, безумное поднималось в нем...

О боги, это все-таки случилось! Он все-таки сошел с ума!

Эта мысль нежданно отрезвила его, вызвав неприятный едкий смешок. Хватит! Здесь могло быть только одно решение.

Мастер шагнул из тени, с жестоким удовольствием отмечая, как примолкло веселое сборище, как потупились, сникли вояки, почуяв ярость за его ледяной надменностью. Как сжался под его взглядом виновато и несчастно молодой командир...

На Лаю смотреть Огнезор себе запретил.

— Здесь, я вижу, все собрались? — нарочно повернувшись к ней спиной, обратился он к притихшей публике. — Веселимся? Работы нет? — он со значением уставился на Тану и ее подручных. — Тренировок? Ночных патрулей? Или на дорогах уже грабители перевелись? — обвел непутевый свой гарнизон уничтожающим взглядом. — Вот староста ваш деревенский так не думает!

— Ой, как грозно! — слишком громко за его спиной зашептала Лая. — Слышал, мохнатый? Хозяин сердится! Бедные наши мальчики!

Пес в ответ тихонько тявкнул — согласно и испуганно. Девушка неуклюже опустила его на пол, едва не свалившись со стола — уж во всяком случае, опрокинув кружку с пойлом и наделав много шуму.

— Лаю, я так понял, представлять не требуется? — ядовито отметил ее неловкость юноша. На лицах понурой компании мелькнули невольные улыбки. И тут же от него — Огнезора — спрятались.

"Как школяры, ей-богу!", — раздраженно вздохнул мастер, уже совсем растеряв свою ярость.

— Наша гостья здесь задержится, — негромко объявил он, явно к всеобщей радости: улыбки стали чаще и заметней. Мальчишка-командир — так прям расцвел, и почти на цыпочки привстал, силясь рассмотреть охотницу за спиной у своего лорда.

— За безопасность ее, Горо, головой отвечаешь! — резко осадил его юноша. — И если прознает кто о ней за этими стенами — хоть брат чей, хоть жена, хоть матушка — лично болтунов отправлю ко всем дьяволам!

— Ты что, Эдан! — с испугом потянула его за рукав Лая. — Меня же вчера вся деревня видела!

— Видела, — неумолимо отрезал Огнезор. — Мальчишку-прислужника, что с Фомом лошадей увел, пока их лорд про пошлины выслушивал. Люди, милая, видят то, что им скажешь. Это известная истина... А самым "глазастым", — прошипел он тихо, чтоб только она услышала, — я еще на вчерашнем сходбище память проверил.

Лая притихла растерянно, вглядываясь в посерьезневшие лица. Ребята — молодцы, опасность сразу почуяли, не зря он их выбрал все-таки! Даже Тана девиц своих подручных такими наградила взглядами, что болтать теперь вряд ли осмелятся... Значит все. Здесь и без него справятся.

— Все вопросы, — вздохнул он устало, — давайте сейчас решать. Я на рассвете уезжаю.

Сборище загалдело приглушенно, заволновалось и, понукаемое хлопотливым ворчанием Таны, вдруг незаметно начало расходиться. Пряча глаза, к Огнезору подошел за распоряжениями командир. Потом с кряхтением приковылял поближе Фом, неуклюже пытаясь завести какой-то хозяйственный разговор, но плюнул, и вслед за остальными убрался восвояси. Вскоре зал опустел, лишь Лая все так же неподвижно и молча смотрела юноше в спину. Не глядя на нее, Огнезор направился к выходу.

— Спасибо, хоть предупредил! — яростно крикнула девушка. — Что, правда думаешь, будто я здесь останусь?

Юноша обернулся, нехотя взглянул ей в лицо — отчаянное, злое, несчастное. Как раз такое, как он сам ощущал себя...

— Будешь полной дурой, если не останешься! — огрызнулся сердито. — Всеобщая травля, Лая! Я говорил тебе! Теперь не только люди Гильдии, но и все отребье, и всякий стражник Империи, даже приятель твой, Храш, всерьез возьмется за твою голову! Здесь же последнее место, где тебя искать могут. Сама знаешь, почему.

— Знаю, — гневно фыркнула она. Попыталась мягко соскочить со стола, но пошатнулась, так что Огнезору пришлось придержать ее за плечо. — И сколько еще мне здесь торчать? — прошипела, вывернувшись из-под его руки.

— Не меньше года, пока приказ не будет отменен, — ответил он как можно более спокойно.

— Неужели? Его отменят? — прищурилась девушка с явным недоверием.

— Уж поверь мне. Я пришлю кого-нибудь сообщить, когда это случится.

Ненадолго она затихла, будто вникая в смысл его слов, разгадывая, что за ними кроется.

— Тебя я, значит, больше не увижу? — спросила, наконец, осторожно и как-то обреченно.

— Нет.

— Нет... — эхом повторила Лая, и слово это мучительно повисло между ними. — Понятно. Как скажешь, — голос ее стал на удивление спокойным, почти равнодушным. На Огнезора она больше не смотрела.

— А что еще ты хотела услышать? — внезапно разозлился он. — Хоть представляешь, чем я рискую, укрывая тебя? — схватил ее за руку, развернул к себе, желая видеть лицо. — Столько возможностей скрыться, Лая! Зачем вообще тебя тогда понесло в столицу?!

— Да за тобою, дураком, что непонятного!? — взорвалась в ответ она. — Ты хоть знаешь, что десять лет мне жить не давал! Я охотником стала, только чтоб тебя найти! За проклятую лицензию и путь в Сообщество шестнадцатилетней девчонкой с головорезами по лесам шлялась, все надругательства их терпела!..

Она осеклась, оборвала себя, не желая говорить, не желая вспоминать о таком, но молчание теперь было только хуже. Злые летучие образы ее памяти уже вливались в Огнезора через сомкнутые его пальцы, сквозь горящую ее кожу. Уже захватили его, доводя до тошноты и исступления. Он видел каждый волос на чужих, грязных лицах, чувствовал вонь и тяжесть придавивших тел. И Лаину боль, и крик до хрипоты, и пришедшее вскоре тупое равнодушие. И ярость — уже собственную, неуемную ярость, выросшую до безумия, пока захлестывало его видение грубого насилия, совершенного над нею — когда-то неприкосновенной и до сих пор такой желанной.

Он разжал пальцы, отпихнул девушку, уже почти задыхаясь.

— Я не просил этого! Не нужны мне ни ты, ни твои поиски! Ни прошлое со всеми проклятыми воспоминаниями!

Злость улеглась, исчерпанная этим криком. Огнезор говорил теперь так, как убивал — холодно, расчетливо и метко:

— Очнись, дурочка! Я ведь очень неплохо устроился! Гильдия — вовсе не кошмар из детских сказок. Это лучший шанс, что мне выпал в жизни. Безродный оборванец из военной школы и мечтать о таком не мог! — он в точности повторял слова, что не раз уже слышал от Славы, и, поймав себя на этом, искривил губы в едкой усмешке. — Нищета на богами забытой заставе, наскучивший, ненавистный брак, в котором даже не было бы детей, ранняя старость и бесславная смерть — вот что ожидало бы нас с тобой, сложись все по-другому. Так зачем мне жалеть об этом?

— Я не знаю... — растерянно прошептала девушка, посмотрев на него так, словно видит впервые. — Я как-то о таком не думала...

— Конечно! — презрительно хмыкнул он. — Ты же одержима была своим поиском! Но теперь все, Лая! Можешь успокоиться! Забыть, наконец, о моем существовании! Жить дальше! Хочешь, память тебе сотру?

— Не смей! — отпрянула она, и юноша отчего-то ощутил облегчение. Знать, что она не узнает его, помнить все одному было бы... отвратительно.

— Как пожелаешь, — небрежно повел он плечами. — Можешь не оставаться здесь, если не хочешь. Но хотя бы постарайся не попасться! Не хочу чувствовать потом себя виноватым...

Лая кивнула, не поднимая глаз, и Огнезор готов был поклясться, что заметил влажный блеск на ее щеках. Ему захотелось себя ударить. Руки сжались так сильно, что рифленые ободки перстней вонзились в кожу.

— Если ты не против, — отвернувшись, проговорил он, — я бы хотел поесть и отдохнуть перед отъездом.

— Хорошо, — хрипло выдохнула девушка. — Не буду больше тебе мешать.

Она выскользнула во двор, скрывшись в темноте за тяжелой казарменной дверью. Кулаки он разжал, лишь почувствовав, как по пальцам тепло и медленно стекает кровь.

* * *

До полуночи Лая неподвижно сидела на кровати, подобрав под себя ноги, и слушала, как беспокойно меряет шагами соседнюю комнату Эдан. Туда-сюда, вдоль-поперек...

Слова его вертелись в голове, подгоняемые звуком шагов за стеной. Снова и снова. Снова и снова.

Она не верила.

Нет, он был прав во всем — и насчет себя, и их будущего, и многолетней ее одержимости, не дававшей забыть и жить спокойно, толкавшей на самые глупые и безумные поступки, которые только можно придумать — с первых же дней его исчезновения. Даже раньше — сразу после того, как неизвестный воришка на весенней ярмарке снял с ее шеи подаренный медальон, и она вдруг ясно ощутила, что это не просто досадная неприятность, но нечто неизбежное и страшное...

Затем был побег из школы с одним лишь куском хлеба в мешке и самодельным ножом за поясом, многодневные блуждания в дремучих Тархемских лесах, встреча с людьми Ульма, надругавшимися над ее телом и лишившими душу остатков детской наивности...

Она — отчаявшаяся и истерзанная — могла умереть уже тогда, оставшись лежать на подстилке из колючей желтой хвои. То ли от рук разбойников, то ли от отвращения к себе. Но очень уж сильна была в ней любовь к этому миру и вера в него. Сильна была злость и упрямство. Сильна была крепнущая одержимость найти его — своего друга, брата, любимого. Единственного, кто был ей по-настоящему дорог...

И Лая вцепилась в свою жизнь руками и зубами, на долгие годы, если не навсегда, забыв о ханжеской добродетели, глупой чести и смешных предрассудках.

Вместо того, чтоб молить в тот день о пощаде, она предложила разбойникам свое тело и свой целительский дар — и очень скоро из всеобщей вещи стала любимой игрушкой главаря Ульма, а затем — и его талантливой ученицей, в один прекрасный день без зазрения совести убившей собственного учителя ради серебряной охотничьей лицензии...

Охотники за тайнами — самые знающие люди Империи, с их помощью можно найти кого и что угодно — так она тогда думала. И, поставив цель, шла к ней, не задумываясь и не оглядываясь — пусть даже для этого нужно было совершить нечто совсем безумное. Такое, как погоня за темным мастером, как та вылазка на площадь перед Гильдией...

Теперь же она слушала шаги Эдана за стеной, раз за разом повторяла в голове его слова — и не верила им. Совсем. Потому что чуяла ложь, знала ее на вкус и на ощупь. А еще больше — чужую боль, как свою собственную...

Эх, темный мастер, как же мало ведаешь ты о целителях! Не ваших из темных подвалов — настоящих! Тех, кто жизнь и смерть, кто каждый стон на себе выносит, потому что так только можно услышать, понять, излечить... Тех, кто всякую боль, даже самую малую, издалека чувствует.

"Не говоришь мне — сама узнаю! — повторяла, себя убеждая, Лая. — И если не врешь, если правда так хорошо тебе там и спокойно — тогда уж навсегда распрощаемся!"

Обида и ярость ее теперь уж совсем выгорели. Осталась только всегдашняя тоска да злая решимость, с которой часто лезла она в самые безумные и рискованные авантюры.

Лая ждала. Эдан держался долго, намного дольше, чем кто-либо иной. Но летучее масло кровь-травы действует безотказно. Одна капля, оставленная на его подушке, еще две — в уголке окна, где тихонько ворочает занавеску едва заметный ветерок... Неуловимый, легкий аромат, медленно навевающий сон. Скоро, уже скоро...

Шаги за стеной затихли. Подождав еще немного, Лая встала, осторожно выглянула наружу, бесшумно заскользила по коридору. Застыла у его двери, слушая тишину...

Он многому научился, ее Эдан. С ним стоило быть начеку.

Но и Лая кое-что умела. Слушать, например.

Отрешиться от всего, что не было звуком, тихим звуком его сонного дыхания... Он спал.

Раздавив зубами горькое семя бодряницы, белой тенью вошла девушка в комнату. Застыла у кровати, куда рухнул он, сморенный дурманом, — поверх покрывала, не успев даже толком раздеться, только сбросив с себя рубашку. Протянутая ладонь замерла над его обнаженным плечом, лишь чуть-чуть не касаясь кожи, переместилась нерешительно к груди, точно к тому месту, где беспокойно колотилось сердце.

"Прости, Иша, за то, что собираюсь совершить... Ты бы назвала мой поступок отвратительным... Но как еще мне узнать?"

Теперь только слушать. Закрыв глаза, замедлив собственное дыхание, вбирала Лая в себя ночную тишину, сливаясь с тоненьким биением его пульса. Тук-тук-тук...И вот уже нет темной комнаты, и смятой постели, и его лица, только ровные, ритмичные удары.

Усталость, усталость, опять усталость. Это первая волна, то, что совсем на поверхности. Надо глубже.

Беспорядочное мелькание ощущений: цветов и звуков, прикосновений и запахов. Глубже!

Безумный, яркий водоворот эмоций и летучих образов. Здесь. Сейчас. Осталось лишь проникнуть в их движение, поймать, зафиксировать...

Будто обожгло что-то Лаю, ударило, отпихнуло, вырвало из мира тени. Она вскинулась, открывая глаза. Руку крепко сжали холодные сильные пальцы, и взгляд Эдана пронзил насквозь ледяным бешенством.

— Ты...посмела?!

Лицо его было так близко, что дыханием опаляло щеки. Рука сжималась все сильнее, нарочно причиняя боль.

— Я просто...пыталась...понять, — прошептала девушка, бледнея. — Проклятье! Эдан! — закричала она. — Мне надоело твое вранье! Я хочу понять, что с тобой!.. Отпусти руку, мне больно!

— Думала, твои уловки что-то могут против истинного мастерства? — прошипел он яростно, еще крепче стискивая пальцы. — Хочешь знать, что со мной? Тебе любопытно? Ну, смотри же! Смотри!

В сознание влились, вломились, врезались с осколками и кровью страшные, тошнотворные картины, затопили, закружили мерзостью своей и болью.

Три склоненные черные фигуры. Липкие пальцы, отвратительно проникающие в кожу... Хочешь знать, как я стал таким?

Залитый дождем подвал, изуродованное, искромсанное чье-то лицо... Показать еще?

Первая кровь на руках, страшные, остекленевшие глаза. Стиснуть зубы, сдерживая тошноту, и тереть ладони — снова и снова, опять и опять, пока не исчезнет жгучий черно-красный след. Темные лужи на каменном полу и бесформенные груды тряпья, бывшие людьми. Рядом тошнит кого-то, мучительно и долго... Интересно?

Обломок ржавого лезвия вспарывает кожу на запястье. Влажный звук уходящей жизни сквозь подступающую темноту. Кап-кап-кап...

Грязные сапоги, сладострастно бьющие в лицо, вспышки боли в скрюченном, сжатом теле. Только не стонать, не дать этому гаду такого удовольствия! Липкий, соленый вкус во рту... Ну, что же ты? Смотри! Сама ведь этого хотела?

— Прекрати! Перестань! Не надо!

Ее вопль разорвал связь. Огнезор отпрянул, разжимая руку.

Лая глотала слезы, задыхалась, захлебывалась криком.

— Перестань, перестань, перестань...

Ярость сжалась и отступила, будто кто сыпнул на нее снегом. Тревожными льдинками закололо в груди.

"Что я сделал! Проклятье! Зачем?.."

Не думая больше ни о чем другом, он привлек девушку к себе, крепко сжал в объятиях.

— Прости, милая, прости, — зашептал испуганно, чувствуя, как дрожат руки, а в голосе пробивается что-то такое... Нежность?

Лая прижалась к его плечу — пылающей щекой к холодной обнаженной коже, — и вдруг разревелась: неудержимо, горько, совсем как та шестилетняя девчушка на Таркхемском школьном дворе.

— Тихо...тихо, — выдавил он потрясенно. Слишком уж близко она была! Гораздо ближе, чем можно было выдержать... Шквал эмоций, ее эмоций, едва ощутимых на расстоянии, теперь свободно и безжалостно захлестывал сознание: словно собственных его чувств было мало, чтоб окончательно утопить остатки разума! С легким стоном Огнезор зарылся на мгновение лицом в ее волосах.

— Не плач, моя Снежинка, — прошептал еле слышно, прикасаясь губами к склоненной голове, и шее, и кончику уха, и виску. Тайком, словно вор, вбирая всем телом сумасшедший, восхитительный ее аромат.

— Тихо, — выдохнул хрипло, прижимаясь поцелуем к ее лбу, выпивая слезы с щек...и, наконец, припадая напряженно к ее губам с болью и отчаяньем всех десяти лет своего одиночества.

"Нельзя!" — в последний раз что-то бессильно простонало в нем. Он дернулся, пытаясь отстраниться, но, Лая, почуяв его страх, еще крепче обвила руками его шею, зарылась пальцами в волосах, впилась ответным поцелуем.

— Не отпущу...больше, — вздохнула еле слышно, и глупый мальчишка в нем захлебнулся от восторга и желания, руки сами заскользили по теплым изгибам ее тела, а губы уже не могли оторваться от горячей дурманящей кожи...

Ударившись об пол, звякнул тоненько и глухо тяжелый перстень с его пальца, затем второй. И медленно накрыло их полотно ее рубашки...

* * *

Ледяной ветер, играющий краем полога, разбудил девушку. Постукивало рамой, выветривая последние остатки вчерашнего снотворного дурмана, заботливо приоткрытое окно (и как он догадался только?). Разноцветными бликами преломлялось в узорчатом стекле скупое утреннее солнце. Лаина одежда, торопливо сброшенная ночью, и собственный ее темный плащ нашлись аккуратно сложенными на спинке кресла. Эдана не было...

"Неужели, все-таки уехал?" — испуганно вскинулась она. Вскочила, оделась торопливо и выбежала в коридор, чуть не сбив на пороге Тану с большим кувшином воды.

— Водичка вот теплая, умыться, — растерянно буркнула та, любопытно шаря глазами Лае вослед, но девушка, быстро кутаясь в плащ, уже неслась вниз по лестнице.

"Уехал? уехал?" — то паникой, то обидой вскипало у нее в груди.

Она выскочила в сад, застыла, не зная, куда бежать дальше. И ощутила его. Будто укололо что-то уверенно: Эдан здесь. Лая огляделась, выискивая... Вот!

Босой, в одних только легких полотняных штанах, он кружил по саду, раз за разом принуждая красивое свое, послушное тело немыслимо изгибаться, пружинить в стремительных прыжках и выпадах, летать в диковинном смертельном танце так быстро, что, казалось, его ноги не касаются земли... Будто и не было вокруг ледяного осеннего холода, пробирающего обнаженный торс до костей! Будто и не жег голые ступни покрывающий траву иней!

Теперь только поняла Лая, насколько нелепой было ее тайное самодовольство за тот таркхемский поединок — ведь тогда он не дрался в полную силу. Может, играл, а может... просто не хотел убивать, каким-то своим непостижимым, звериным чутьем узнав в незнакомой воровке подругу своего детства...

Восхищение, гордость и желание жарко вспыхнули в ней.

Но тут Эдан замер, и Лая смогла рассмотреть его лицо. Отстраненное, мрачное.

А стоит ли вообще показываться ему на глаза?

— Не стой там, я тебя почувствовал, — тяжело выдохнув, вдруг заговорил он.

— В боевом искусстве упражняешься? — застигнутая врасплох, неловко выдавила Лая, и тут же одернула себя за глупо-небрежный тон. — Оделся бы, простудишься, — добавила, уж и вовсе смутившись.

Юноша наградил ее невеселым взглядом — и промолчал.

— Мне показалось, что ты уехал... — вздохнула она, растерянная его молчанием, своей недавней обидой и не схлынувшим еще восторгом.

— Должен был уехать, — отозвался он. — До самого рассвета, как уснула ты от травки своей, заставлял себя уехать. И вот видишь — не смог... Дурак... Вчера надо было...

Лая прервала его, приложив к губам ладошку. Торопливо сняла свой плащ, накинула Эдану на плечи — затем и сама приникла к нему всем телом, обвила руками, положила голову на грудь.

— Пойдем в дом, — предложила тихо. — Согреешься, выспишься, Тана завтраком накормит...

— Не могу я спать, — пожаловался он. — Все время тебя во сне вижу. Мертвую. Не могу... Не выйдет у нас, Лая. Безумие это!

Его пальцы ласкали ей щеку, а глаза — впервые с их встречи в Таркхеме — смотрели так растерянно.

— Ты ведь даже не знаешь, — говорил Эдан грустно и встревожено, — во что со мной ввязалась. Соврал я тебе о ранге своем в Гильдии... А правды никогда не скажу. И имени не назову...

— Знаю, что соврал, — успокаивающе погладила его девушка. — И что не скажешь — знаю, не дурочка... — она подняла к нему лицо, решительно сдвинула брови. — Только мне это все равно! — сказала твердо. — Мне ты нужен — не Гильдия! И если сбежишь сейчас — все равно за тобой пойду!

— Не оставляешь мне выбора? — хмыкнул он с тенью прежней язвительности. Осторожно поцеловал ее в лоб, вздохнул тяжело и на миг задумался. — Неправда, не я тебе нужен, а тот другой — из памяти, — сделал еще одну попытку, весьма, впрочем, неохотную. — Ко мне нынешнему совсем ты не готова!

— Знаю, — буркнула Лая ему в плечо. — С тобой самим такая же история. Будто нас, дураков, кто-то спрашивал! — она вжалась в него еще плотнее, упрямо не желая отпускать. — Привыкнем...

Последнее прозвучало у нее так мрачно — почти угрожающе, — что юноша рассмеялся.

— От осени до осени, — успокоившись, наконец, произнес он твердо. — Один год — это все, что я могу обещать тебе. Потом... не знаю. Будем живы — посмотрим...

— Посмотрим, — тут же лукаво согласилась девушка, решив про себя, что так просто Эдан от нее точно не отделается.

— Ох, что-то не верю я тебе, — сразу же неладное почуял юноша. — Опять травками накормишь? Приворотом? Чтоб и через двадцать лет не сбежал? — он смешно поцеловал ее в нос, затем взялся щекотать губами ухо, награждая иногда каким-нибудь словечком, — то нежным, то бесстыжим, — до кончиков ногтей вводя в пылающий румянец.

И почти уже Лае в его шепоте те самые, заветные, три слова почудились, как наглый, раскатистый грохот сигнального гонга безжалостно растоптал ее радость, разбил о гулкий камень "замкового" дворика, эхом выпотрошил на песок и булыжники.

Лая вскрикнула, больше зло, чем испуганно. Упрямо вцепилась в плечо юноши, отказываясь признавать за ненавистным рокотом право на существование. Отчаянно посылая то, что его вызвало (чем бы оно ни было!) ко всем десяти дьяволам, держащим темную длань Первого Бога.

Но Эдан хмуро отстранился, с усилием развернул ее и указал в сторону ворот. Оттуда, спотыкаясь на ступеньках, цепляясь за голые ветви кустов, крича что-то, перекрываемое непрекращающимся гулом, несся молодой командир.

Гонг всхлипнул в последний раз, тревожно ухнул по барабанным перепонкам и, наконец, затих.

— Господин лорд! — донесся крик командира, болезненно резкий в наступившей тишине. — Я поднял людей! Мы готовы стоять до последнего!

— Мы готовы..., — задохнувшись, повторил он уже совсем рядом, беспокойно ощупывая их лица темными пятнами глаз.

— Не суетись, Горо, — прервал его Эдан так холодно и жестко, что Лаины руки метнулись вдруг к поясу в поисках забытого где-то в уюте спальни кинжала. — Объясни толком, что случилось? Почему били тревогу?

Горо выдохнул громко и хрипло, взметнул крыльями носа, зачерпнув полную грудь воздуха, и, успокоившись враз, проговорил, не отрывая глаз от лица лорда:

— Темный мастер пришел за тобой.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, ГДЕ СЛАВУ ВЕДУТ ПОДОЗРЕНИЯ, ОНА ЖЕ ВЕДЕТ ЗА СОБОЙ НЕПРИЯТНОСТИ.

Слава была не в духе. Настолько не в духе, что даже хамоватый дружок ее бездарной ученицы (Огнеглав, кажется?) не решился по привычке ляпнуть что-нибудь ехидное. А жаль! С каким удовольствием отправила бы она сейчас этого наглеца на давно заслуженную расправу!

Никогда еще Слава не чувствовала себя такой дурой. Больше часа прождала она Огнезора над стынущим завтраком, дважды забегала к нему между занятиями, но мастера и след простыл! Девушка не злилась на него так сильно еще со времен своего ученичества.

К вечеру, однако, злость Славы потихоньку начала сменяться беспокойством. Очень уж внезапно исчез Огнезор, да еще и в самый разгар суеты вокруг этой проклятой охотницы, что вновь (в который уж раз!) будто испарилась ...

Дежурство у городских ворот — не самый приятный способ завершения и без того неудачного дня. Особенно, коли образ каждого проходящего проверять нужно. Хотя, конечно, — успокаивала себя Слава — могло и куда хуже выйти. Послали бы, например, всяческие столичные дыры проверять: трущобы, склепы да помойки. Грязь, зловоние и мерзость всякая — многоногая и двуногая...

А тут даже из сторожевой каморки выходить не обязательно: сидишь себе, попивая горячее вино да пялясь невидяще на красные угольки очага. Длинной чередой мелькают в сознании чужие, незнакомые образы, легко задевая своим присутствием лишь самый краешек естества. Не то, не то, не то... Да и с какой стати Насмешница сунется к воротам? Еще и перед самым их закрытием? А уж теперь, после закрытия, вообще смысла нет! Не дура же она, в самом деле? Настолько не дура, что сам Огнезор не выследил... "Не успел, — поправила себя Слава, — не успел выследить!".

То ли от мысли о нем, то ли от постоянного напряжения, но показалось в этот миг девушке, будто кольнула тоненько иголочка его присутствия. Слава даже в окно выглянула, рассеяно осмотрела темную улицу, удивляясь охватившей неожиданно вялости.

К воротам подъехала карета. Колеса ее крутились медленно, вязко, как во сне.

— Ану прочь! Ворота отпирай! Не видишь, чьи гербы, что ли! — липко, будто нехотя, вырвался изо рта крик возницы, странно не согласуясь с быстрым движением губ.

Створки ворот плавно сдвинулись, неожиданно вызывая совершенно отвратительный, резкий лязг. Карета вздрогнула, неторопливо поплыла вдаль, поражая и раня слух громким, стремительным перестуком копыт...

"Тут что-то странное", — вяло удивилась Слава.

Ворота захлопнулись. Пару минут девушка смотрела на них, безразлично, расслабленно. Затем волна движений и звуков вновь накрыла ее. Ощущение покоя и заторможенности исчезло безвозвратно. Слава вскочила, роняя бокал.

"Что-то не так!" — чуть было не крикнула она. Но городские улицы были темны и неподвижны, ворота заперты, а над входом в сторожку все так же уныло и тускло разбрасывал пятна света одинокий чадящий фонарь.

— Сон, наверное, — успокоительно прошептала Слава и вновь уставилась на красные искорки угольков.

* * *

— Мастер Мечеслов! Постой!

Мечеслов обернулся и взглянул с неодобрением на запыхавшуюся, встревоженную Славу. Ох уж эти мастера новоиспеченные! Никакого достоинства! Ведут себя не лучше учеников...

— Прости, мастер, что отрываю. Спросить хотела, — переведя дух, затараторила Слава, — тебе Огнезор не говорил, что уезжать собирается?

— Белый Мастер, — нарочно подчеркивая формальность обращения, важно ответствовал старый секретарь, — передо мной отчитываться о своих планах не обязан.

— Он, конечно, любит исчезать неожиданно, — смутилась девушка, — но так, как в этот раз, еще не было... Меня это немного беспокоит.

— Не стоит тебе, мастер Слава, в его дела лезть, — неодобрительно покачал головой Мечеслов. — Это я совет тебе даю, по-стариковски и по-дружески. Вы и раньше далеко друг от друга были, а теперь еще дальше будете. Так что себя побереги лучше. Хватит и того, что уже по коридорам болтают.

— За совет спасибо, конечно, — понурилась Слава. — Но речь не обо мне сейчас. У Огнезора могут быть неприятности.

Старый мастер посмотрел на нее уже с интересом, забеспокоился даже.

— Он говорил недавно, что память к нему возвращается, — будто решившись, выдохнула девушка. — Сам знаешь, в таком состоянии многое натворить можно!

— Почему сразу не доложила? — сердито нахмурился Мечеслов.

— А толку-то? — взвилась Слава. — С его-то уровнем все равно никто ничего сделать не сможет! Только перед Советом его подставлять!

— И то верно, — еще больше помрачнел старик. — Утром вчера я его видел, про дела говорили, про охотницу эту неуловимую... Вроде, все как обычно было. Правда, сегодня вот получил доклад от банкира нашего о снятии огромной суммы. Ну, так это же Огнезор! Его склонность к расточительству всем известна. Да и звание благородное золотишка требует, даже если оно для виду только. От владений-то его "родовых" одни расходы! Кстати, может, туда он и отправился? Говорил на днях, что наведаться бы надо...

Мечеслов призадумался, потирая колючий подбородок, кивнул пару раз своим каким-то умозаключениям, затем вновь посмотрел на девушку.

— Да, вот еще вспомнил! Люди из оцепления видели его вчера на Дворцовой. Никак, видно, не успокоится с этим делом. Все-то ему до конца довести хочется!

— Если бы Огнезор там был из-за охотницы, она бы не ушла! — сердито отрезала Слава, уже порядком раздраженная всезнающим тоном Мечеслова.

"Но что он — темные боги! — там делал?" — засела в голове неприятная мысль.

— Я ведь не просто так, мастер Мечеслов, тревожусь! — продолжала она раздосадовано. — Огнезор, как вспоминать начал и в Малую Книгу заглянул, сам не свой стал! Много бы я отдала, чтоб узнать, что же он там такое о себе вычитал!

Бросила на собеседника быстрый испытующий взгляд, добавила торопливо:

— Вот если бы ты и мне посмотреть позволил...

— Ты просишь доступа к Малой Книге? — мгновенно окаменело лицо старого мастера.

— Никто ведь не узнает, — тихонько проговорила Слава, воззрившись себе под ноги.

— Я сделаю вид, что не слышал этого, — холодно отрезал Мечеслов.

— Понятно, — качнула головой девушка. — Тогда прости за беспокойство!

Нелюбезно кивнув на прощание, заспешила прочь.

— Эй, — встревожено крикнул вдогонку старый мастер, — оставь ты это! Что бы там ни было — дай ему самому разобраться! Иначе только хуже будет!

Слава не обернулась даже. Пусть и дальше упрямится, проклятый старикан! У нее есть и другие варианты.

* * *

— А с чего это ты вдруг в патруль намылилась? — подозрительно прогудел гигант, неуклюже поправив маску, никак не желавшую аккуратно сидеть на его выдающемся носу.

Слава с опаской глянула на долговязого подмастерья, уныло бредущего рядом, двух нахохлившихся служащих столичной префектуры, трусящих позади, и ответила вполголоса:

— Разговор к тебе есть, мастер Ледогор. Не для чужих ушей.

Ледогор покосился на нее с еще большим подозрением, буркнул тихонько:

— Ладно уж, вот с последним делом разберемся, мальца этого с доблестными стражами отправим — бумажки заполнять, — тогда, и побеседовать можно. Коли это так важно, что ты из школьных стен на грязную работу выйти соизволила...

Слава наградила спутника гневным взглядом, но все же промолчала. Не время было сейчас с ним ругаться. Если упрется вдруг мастер Ледогор, ничем его не сдвинешь, а ей сейчас идти больше было не к кому. К тому же, недаром ведь она весь день промучилась: с раннего утра с этой четверкой то по трущобам и стокам столичным лазила, бездыханных жертв ночной жизни вылавливая, то по кабакам и борделям таскалась, подозрительных личностей допрашивая. А теперь вот и вовсе бредут по пригородной дороге к какой-то там лощинке, где проезжий фермер два трупа обнаружил. Второй час, между прочим, бредут!

"И терпит же Ледогор такую мерзость! — злилась девушка, с трудом переставляя отвыкшие от долгой ходьбы ноги. — Боевой мастер, с опытом, наставник уважаемый — а занят городской криминальщиной! Со скуки он, что ли? Или опять на бабах проштрафился?"

— Пришли, вроде, — несмело пробормотал один из "доблестных стражей".

— Сам знаю, — рыкнул Ледогор неприветливо, покружил немного по дороге и обочинам, затем распорядился:

— Вы пока тут стойте, я поброжу, следы поищу, коли та деревенщина не затоптала здесь все. Потом вместе отправимся на покойничков поглядеть.

Появился он минут через десять — вынырнул откуда-то из придорожных зарослей. Рукой им махнул: идите, мол. С мрачным вздохом Слава последовала за остальными.

— Эй, малец! — крикнул гигант долговязому подмастерью. — Теперь здесь по твоей части — с трупами возиться. Чего кривишься-то? Ты ж у нас в мастер-лекари метишь? Или вы там только живых резать не брезгуете?

— Темнословово отродье! — зло сплюнул он, когда подмастерье скрылся в лощинке.

— Ты бы потише, Ледогор, — предупредила Слава. — Ситуация в Гильдии сложная. Не время сейчас с мастерами Боли ругаться.

— А тебе какое дело? — сердито огрызнулся тот.

Девушка вспыхнула, но уже в который раз сдержалась, вновь удивляясь, как это Огнезор ухитрялся столько лет с этим типом ладить.

Вид двух мертвецов, над которыми, теперь уже в компании мастера, копошился долговязый, улучшению настроения ничуть не способствовал.

— Мастер Слава, — к конце-концов обозвался гигант. — А подойди-ка сюда. Думаю, тебе интересно будет взглянуть.

Девушка нехотя приблизилась, с отвращением уставившись на покойников.

— Смотри, раны какие, — указал Ледогор на тонкие смертоносные полосы, рассекшие шеи убитых. — Тут удар нужен был точный. Слишком уж маленькое, узкое лезвие для обычного ножа или кинжала.

— И что? — скривилась Слава.

— А то, что я таких ран навидался, пока у нашего общего знакомого испытание на мастера Сражения принимал.

— Хочешь сказать, это Огнезор постарался? — переспросила удивленно девушка.

— Больше некому. Ты ведь о нем поговорить со мной хотела?

— Позже об этом, — быстро проговорила она, отметив, как подозрительно навострил уши долговязый подмастерье.

— Ну и ладно, — промычал себе под нос Ледогор. Пренебрежительно пнул мертвое тело носком сапога и прокричал блюстителям порядка, уныло примостившимся в сторонке:

— Сворачиваемся, ребята! Здесь не вашего ума делишки.

— Оно-то, может и так, — с печальной рассудительностью отметил один из стражей, — только что нам в отчете написать?

— Мне почем знать-то? — рассердился Ледогор. — Развели писанину, крысы бумажные!

— Так указать же нужно вывод мастера Гильдии, — испуганно проговорил блюститель. Вид у него был совсем грустный и жалкий.

— Напиши: не на того, душегубы дорожные, наскочили! Туда им, идиотам, и дорога! — рыкнул гигант. — И вообще, мальца забирайте, пусть он вам выводы пишет. Пошли, Слава!

Не дожидаясь ответа, он грузно побрел назад к дороге. Девушка догнала его, молча потопала следом.

— Скажи, мастер, — обозвалась она наконец, когда злополучная лощинка скрылась из виду, — Огнезор ведь там не один был, так? Я, конечно, следы не очень разбираю, но...

— Точно, не один, — задумчиво покивал Ледогор. — С мальчишкой или с бабой, скорее... Не знаю. Если б я сейчас с тобой не беседовал, решил бы, что это ты с ним в той лощинке поработала.

— С чего вдруг? — удивилась Слава.

— Да с того, что не всякая девчонка способна двум здоровым мужикам так морды изукрасить... А Огнезор таким уж точно не стал бы заниматься — у него с отребьем всяким разговор короткий. Два удара — и все, сама видела.

— Интересные дела, — проговорила девушка.

— Ну, это еще не самое интересное! Как тебе такое: Огнезор в эту лощинку не своими ногами пришел. Подружка эта еще с кем-то на себе его от дороги волокла. В общем, темная тут история...

— Чем дальше, тем темнее, — всерьез задумалась Слава.

— Так чего ты сказать-то хотела? — прервал ее размышления Ледогор.

— Спросить кое-что, — осторожно начала девушка. — Только пойми меня правильно: я Огнезору помочь хочу... Очень уж он в последнее время своим прошлым озабочен был...

— Да не виляй ты! Спрашивай, раз надо. А я уж сам решу, стоит ли отвечать.

— Ты ведь был среди тех, кто его в Гильдию отобрал? Откуда его привезли?

— Ишь, чего знать захотела, — озадаченно поскреб макушку Ледогор. — У меня ж таких за последний десяток лет знаешь сколько было? Что, я каждого помнить должен?

— Огнезор ведь не "каждый", его ты вряд ли забыл! Злата — и та по сей день вспоминает...

— Так у нее и спроси! — с ехидцей сощурился мастер. — Что, испугалась? Знаешь, видно, что дама эта на тебя быстренько донос составит за такие вопросики! А мастер Ледогор, значит, дурак! Выложит тебе все на блюдечке, своей шеей рискуя! Эх, за что всегда не любил тебя, Слава, так это за гонор твой и непомерное высокомерие!

— Это я-то высокомерная? — задохнулась Слава. — Как же Огнезора тогда назвать можно?

— А ты, я гляжу, совсем его не знаешь, — загадочно хмыкнул гигант. И добавил вдруг совсем другим тоном: озабоченно и даже сочувственно. — Что случилось-то? Мальчишка опять в неприятности влип?

Удивленная резкой переменой тона, Слава растерялась и не сразу поняла даже, что "мальчишкой" Ледогор обозвал только что Белого Мастера.

— А Мечеслов упрекал меня за фамильярность! — усмехнулась, наконец, она.

— А ты и к Мечеслову ходила? — переспросил мастер и посерьезнел еще больше. — Неужто, так плохо дело?

— Книгу я у него просила, — неожиданно для себя созналась девушка.

— Так прямо и сказала: дай в Книгу заглянуть? — изумленно крякнул гигант.

— Ну, почти...

— Вот и дура! — возмутился Ледогор. — Чему вас, молодых, только учат! Подошла бы к нему с намеками, повиляла немного, дала бы старику важности напустить... Он бы тебе сам все, что надо, вычитал, и подсказку дал бы. А то — "покажи Книгу"! Да еще, небось, в Общем Доме где-нибудь, где ушей чужих — за каждой стенкой!

Слава вспыхнула, неожиданно и правда почувствовав себя полной дурой.

— Ладно, в следующий раз умнее будешь! — сжалился над ней Ледогор. Дружески похлопал по плечу, помолчал, будто раздумывая, затем проговорил негромко:

— Огнезор опять вспоминать начал, да?

Слава только кивнула молча.

— Значит, не успокоится теперь, пока все не выяснит. Уж поверь! Я это еще по прошлым двум случаям усвоил, — вздохнул мастер. — Упрямый он... Думаешь, чего Злата его на дух не выносит? Простить до сих пор не может упорства и взгляда его нахального! Он ведь нас не боялся совсем — мальчишка, оборванец школьный. Все боялись до полусмерти, а он глядел, как на зверушек любопытных... И стереть его Злата не смогла сразу. Это она сейчас врет, что рисковать не хотела из-за усталости — силенок ей не хватило просто! Везла мальчишку с лекарем почти две недели, держа на каком-то зелье гадостном, я уж бояться начал, что загнется. А он ничего, держался! Мерзость эту они ему каждый раз вливали с мордобоем и воплями — отбивался отчаянно... Вот странно! Такие вещи до сих пор помню, а городишко его родной из головы вылетел. Уж прости.

— Скажи хоть, расположен где, — приуныла Слава.

— Да в предгорьях Северных гор, почти у самой границы с варварскими землями. И название там такое варварское, на языке вертится... Дьяволы его знают! Хортем...Тохем...

— Таркхем! — хрипло прошептала девушка.

— О! Точно! — обрадовался мастер. — Хорошо, что подсказала! А чего это ты побледнела вдруг?

Слава мотнула головой, силясь ответить что-то вразумительное, но выдавить из себя у нее вышло лишь непристойное ругательство, от которого зарделся даже искушенный Ледогор. История с охотницей, поведение Огнезорово странное, непонятное происшествие на Дворцовой, даже карета та ночная на грани сна и трупы эти, в лощинке найденные, — все сложилось для нее теперь в единую цепочку, сплетенную хитро и накрепко. И очень эта цепь Славе не понравилась! Здесь уже не глупости разные, вроде неожиданных исчезновений. Положение 10 "Устава Гильдии": "Нарушение приказа об устранении, а также любое вмешательство в исполнение оного карается смертью в форме, установленной мастерами Боли, независимо от ранга, без права на пересмотр и помилование".

Холодным обручем сжало грудь девушки. Проклятие! Проклятие!

Отчаянно ругаясь, забыв о сбитых, налитых тяжестью ногах, она припустила почти бегом к далеким все еще столичным воротам...

* * *

На деревенскую улочку Слава влетела галопом и пронеслась так бы до самой крепостных ворот, коли не бросился бы ей наперерез какой-то остолоп местный, чуть не угодив взмыленной лошади под копыта. Животное шарахнулось, взметнулось на дыбы, едва не сбросив девушку, затем нервно закружило на месте.

— Куда лезешь, идиот! — зло крикнула Слава.

Отряхиваясь, парень приподнялся на дрожащих ногах с земли, с какой-то мрачной удовлетворенностью глянул в скрытое маской Славино лицо.

"Нарочно он это сделал, что ли?" — встревожилась мастер, отметив, что вокруг уже собралась приличная кучка деревенских. И когда успели только? Нормальные обыватели при виде убийцы по домам прячутся, а эти вот дорогу ей загораживают, будто специально!

— Чего это темному мастеру в наших краях надобно? — отделилась от группы немолодая женщина, отрывая от юбки три отчаянно цепляющиеся пары детских ручонок.

— Не ваше дело! — надменно бросила в толпу Слава. — Освободите дорогу!

Ни единого движения. Люди замерли, любопытно сверля глазами черную фигуру всадницы.

"Проклятье! — выругалась она, напряженно поглядывая на солнце, все ближе подбирающееся к полудню. — Они ведь уже выехали. Не так уж сильно я их опередила... Проклятье!"

— Ану прочь с дороги, не то перебью всех к дьяволам! — заорала яростно.

Толпа неуверенно колыхнулась, но тут от крепости выразительно донесся звон сигнального гонга. Вздохи облегчения пронеслись над сборищем, люди сдвинулись как по команде, любезно освобождая Славе дорогу к замку Таргел. Стараясь сохранить непроницаемость под откровенно враждебными взглядами, девушка направилась туда.

У ворот она спешилась, посмотрела безнадежно на глухо запертые створки, замахнулась кулаком, собираясь ударить как следует...

— Не надо стучать. Ты и так много шуму наделала, — послышался знакомый голос. От стены за башенкой отделилась легкая мужская фигура.

— Что тебе нужно в моем доме, Слава?

— Рада, что нашла тебя здесь, — проговорила девушка без особой, впрочем, радости. — Пригласишь войти?

— Я тебя не звал, — пожал плечами юноша. — К тому же, какое ты имела право являться сюда в этом наряде? Моих людей напугала до полусмерти... Как мне теперь прикажешь все это им объяснять? Нет уж, давай здесь побеседуем...

— Не слишком-то ты любезен, Огнезор! — метнула на него пристальный взгляд Слава. — Неужто, я настолько не вовремя?

— Будь добра, не называй этого имени здесь, — поморщился он. — И хватит ненужных вступлений. Раз уж примчалась сюда в такой спешке и в таком виде, должно было произойти что-то чрезвычайное. Говори, что.

— Гости к тебе едут, — мрачно сообщила девушка, скользнув суженными щелочками глаз по невозмутимо застывшему лицу Огнезора, по запертым воротам за его спиной и темному камню стен.

— Гости? — озадачено переспросил он.

— Темнослов с двумя подмастерьями и Злата.

— Они-то что здесь забыли? — проговорил Огнезор удивленно и почти весело. Владел собой он отлично.

— Слух прошел, будто к тебе память вернулась, — тихо произнесла Слава, к собственному неудовольствию вдруг опуская глаза.

— И кто же мог пустить этот слух, не подскажешь? — бросил он крайне язвительно, не скрывая досады. — Проклятье, Слава! Ты же обещала молчать!

— Да я только Мечеслову и Ледогору сказала! — вдруг взвилась она. — Они бы не стали тебя подставлять!

— Ну-ну! — ядовито усмехнулся он. — А того, что почтенный мастер Мечеслов любит поворчать себе под нос, когда задумается, а мой дорогой наставник Ледогор и вовсе спьяну подмастерьям все, что на уме, выкладывает, ты не знала? Или что в Гильдии вообще болтать нельзя? И что, кстати, тебе от этих господ понадобилось? Не в светской же беседе вы мое имя трепали?

Славе захотелось вдруг сквозь землю провалиться, но от этого ей только злости и задора прибавилось.

— Сам виноват! — яростно воскликнула она. — Нечего было пропадать так неожиданно! Думаешь, я не знаю, чего тебе в столице не сиделось? Дурак! Десятый пункт еще никому так просто с рук не сходил!

— Понятия не имею, о чем ты.

— Перестань, Огнезор! У тебя лучший инстинкт выслеживания во всей Гильдии! Ты никогда никого не упускал! Согласись, история о потерянном следе Насмешницы выглядит смехотворной — даже Темнослов это заметил!

— Заканчивай истерику, — холодно отрезал он. — Скажи лучше, когда прибывают наши дорогие гости и чего мне от них ожидать?

— Будут к вечеру, — проговорила Слава, удивляясь, какими непослушными стали ее губы. — Полная проверка...

Что-то дрогнуло на миг в ледяном спокойствии юноши — она ощутила это так же ясно, как ощущала рядом его присутствие.

— Прости, пожалуйста, — добавила зачем-то.

— Полагаю, — глухо произнес он, — мои комнаты в Общем Доме уже проверили?

Слава кивнула молча. На миг Огнезор нахмурился, раздумывая о чем-то, затем вдруг ироничная усмешка ужом заскользила по его губам.

— Значит, теперь выпотрошат и здешнее мое жилище, — прищурился он. — Как жаль! Тана так старалась, наводила блеск...

— Ты издеваешься? — уставилась на него девушка пораженно. — Как можно говорить об этом так несерьезно?

— А чего волноваться? — легко повел плечами. — Найти у меня что-либо не так просто будет, как Темнослов надеется. Это ведь его инициатива?

— А то чья же!

— Вот уж не думал, что он настолько глуп! — рассмеялся юноша негромко. — Посмотрим, как теперь-то Совет запоет!

— Не знаю, что творится в твоей голове, но, видно, все не так плохо, как я боялась, — успокоено пожала плечами Слава. — Может, все-таки разрешишь войти?

— Это вряд ли, — отрицательно покачал головой Огнезор. — Тебя, наверное, уже в столице заждались.

— Как хочешь, — разочарованно проговорила девушка, в который раз уже ощупав мысленно темные стены крепости. — Только глупостей не делай, ладно?

Огнезор не ответил, лишь бровями повел пренебрежительно. Ничего не оставалось Славе, кроме как развернуть уставшую лошадку и со вздохом начать спуск обратно к деревне.

— Эй, Слава! — донеслось неожиданно ей вслед. — Ну как? Нашла, что хотела?

Девушка вздрогнула, обернулась, неприятно ощущая всей кожей его проникающий, пристальный взгляд.

— Ты ведь не только из-за выходки Темнослова сюда явилась, — заметил Огнезор холодно. — Так нашла что-нибудь?

— Нет, — коротко бросила девушка, опуская глаза. — Хотя это и ничего еще не значит...

— Послушай, Слава! — проговорил он вкрадчиво, и почудилась ей в голосе его угроза. — Я скажу это лишь раз, и лучше будет, если ты поймешь сразу... Никогда не лезь больше в мои дела!

* * *

Четыре темные конные фигуры, явившиеся на закате, тенями пролетели над пустотой безлюдных деревенских улиц, эхом ударяясь о запертые наглухо двери и оконные ставни. Выцокивая копытами, торопливо взобрались по каменистой замковой дороге, спешились и застыли в недоумении перед гостеприимно распахнутыми вратами.

— Заходите, заходите! — вынырнул из густеющих сумерек крепостного двора смешной неказистый мужичишка, старательно раскланиваясь да расшаркиваясь. — Господин лорд велел встретить вас и показать все, что пожелаете.

— Это еще что за явление? — брезгливо скривила губы черная женская фигура.

— Фомом меня величают, — представился мужичок. — Я здесь вроде смотрителя.

— А где же сам господин лорд? — раздраженно спросил один из "темных".

— Так это, — поскреб макушку Фом, — отбыл он еще в полдень. Дела у него спешные... Вам, господа, вот послание оставил.

Подрагивающей рукой мужичок протянул пришлым тщательно запечатанный конверт, покрутил им нерешительно перед застывшими черными масками, не зная, кому вручить, заморгал растерянно.

— Давай сюда! — подступила к нему женщина, вырвала конверт из дрожащей ладони, затем ловко схватила Фома за руку, притянула к себе, заглянула в испуганно и хитро бегающие глазенки.

— О-ой! — тоненько всхлипнул мужичок от неожиданности.

— Ну что там, Злата? — хрипло поинтересовался один из черных.

— А сам как думаешь? — зло огрызнулась женщина. — Если этот и знал что, так проклятый мальчишка его подчистил. Аккуратненько так — не придерешься!

— Может, от другого кого пользы больше будет?

— Да никого, кроме этого "смотрителя", здесь нет! Ни единой души! Не веришь, Темнослов, — сам проверь.

Темнослов угрюмо уставился на застывший в мрачной тишине и безлюдье замковый двор, сплюнул яростно.

— Может в деревеньке той паршивой что-то узнать удастся?

— И как, интересно? — вскинулась Злата. — Будешь ломиться в дома законопослушных имперских жителей без всякого приказа и разрешения? Уж уволь! Я в таком не участвую — мне мое место в Совете еще дорого!

Отвернулась раздраженно, распечатала конверт, демонстративно углубилась в чтение.

"Любезные господа! — гласило послание. — Не скажу, что был обрадован вестью о вашем визите, но, коли уж пожаловали, прошу располагаться на ночь. Уважаемый смотритель поможет вам устроиться и осмотреть в моем жилище все, что пожелаете. Надеюсь, однако, вы не станете злоупотреблять моим гостеприимством, оставите в покое моих людей и не причините вреда имуществу. Поступить иначе было бы крайне неблагоразумно в вашей и без того неприятной ситуации.

Хоть я и не намерен по своему праву лорда и темного мастера чинить препятствия вашим сомнительной правомерности действиям, но и закрывать глаза на сей оскорбительный акт вседозволенности отнюдь не собираюсь. Не думаю, что в данном случае наша личная встреча была бы уместной, однако очень надеюсь увидеть всех участников этой так называемой "проверки" на первом же собрании Совета высоких мастеров, куда я буду допущен. Поскольку до этого события еще целый год, у вас, господа, будет предостаточно времени, чтобы подыскать внятные ответы на следующие вопросы.

Во-первых, по чьей инициативе и на каком основании организовано сие бесчинство? Были ли предоставлены достаточные доказательства для получения разрешения Совета согласно положениям 114 — 115 Устава Гильдии? И получено ли вообще подобное разрешение, поскольку для его утверждения требуется единогласное одобрение, а я осмелюсь утверждать, что из нынешних шести высоких мастеров по крайней мере двое никогда не подпишут нечто столь вопиющее.

Во-вторых, каким образом составлялась нынешняя группа и как вообще могла она получить какие-либо полномочия, учитывая, что лишь один из ее членов — высокий мастер Злата — имеет достаточный ранг для участия в подобной проверке?

И, наконец, как прикажете расценивать ваше открытое и грубое вторжение на территорию, Гильдии не подчиняющуюся, и созданную этим вторжением реальную угрозу раскрытия моей истинной личности перед людьми непричастными?

Подробный доклад об этом происшествии будет представлен в Гильдию немедленно, так что потрудитесь вести себя как можно аккуратней, дабы не пришлось мне прилагать сюда еще и требование о возмещении материальных убытков".

— Ждал нас, гаденыш! — заглядывая через плечо, прошипел Темнослов. — Ну, ничего, наскоком взять не вышло, так я его...

— Ох, и дурак ты! — вновь сердито вскинулась Злата. — Да после такого тебя в Совете и слушать не станут! Ведь обставил же нас мальчишка! — добавила почти с восхищением и нырнула в гулкую темень замкового двора.

С нескрываемым злорадством сверкнул ей в спину мужичок-"смотритель" хитрющими своими глазками.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, ГДЕ ОГНЕЗОР ЧУЕТ БЕДУ, А ЛАЯ ВИДИТ БЕЛОГО МАСТЕРА.

Поздняя осень — время года, к отдыху на природе совсем не располагающее. Можно, конечно, если выдался денек холодным, но солнечным, побродить немного под опустевшими древесными кронами, пошуршать темно-бурой листвой да веточками похрустеть замерзшими. Можно, в теплый плащ укутавшись, выпить где-нибудь на крылечке горячего пряного вина — в спокойном ли одиночестве, в приятной ли компании, как кому больше нравиться. Много чего еще здесь, чтоб досуг скрасить, можно. Только вот в дорогу отправляться в такое время никак не желательно. Особенно, в спешке и страхе, да на голодный желудок, да не зная толком, зачем едешь и куда.

Не оставляла Огнезора эта мысль все те три часа, что петляли они с Лаей потайными, местным только известными, тропками, дальше и дальше уходя от имения Таргел. Не давала покоя у каждого спуска, галькой дробящегося, у каждого поворота крутого, у каждой ложбинки заросшей.

Жива еще была в памяти суматошная утренняя беготня, тяжелые перекаты чужой паники, то и дело хлеставшие болезненно по его обостренным чувствам, и особенно — те полчаса ужасные, когда он раз за разом вторгался в чужое сознание, забирая и забирая... Ворчание Таны, одобрение Фома, командирова влюбленность, каждый нескромный взгляд, каждое слово, каждая улыбка — все, что хоть как-то касалось Лаи. Нет больше в их мире зеленоокой его охотницы. Никто ее здесь не вспомнит...

Не вернется сюда Снежинка — сама сказала. Выпытала у него, что за укрывательство ему грозит — и в "замок" возвращаться отказалась. Даже как уляжется все.

"Поймают меня в другом месте — ты всегда отвертеться сможешь. А здесь — даже слушать не будут! Не хочу я тебя подставлять!" — вот и весь разговор.

А того, что может не она его, а он ее подставляет, сказать Огнезор не мог. Не объяснишь ведь такого, в дела Гильдии не вдаваясь.

Опять вспоминался ему страх сегодняшний, когда тянулась Слава настороженным, охотничьим своим чутьем к закрытой пятнышками воска комнате, где Лая ждала. Может, раньше и не было у него ни единой слабинки, ни единой врагам зацепочки — зато теперь есть, да еще какая! И за такую ниточку любой теперь рад будет дернуть — так что даже отмена приказа на убийство не спасет. Не живут долго любовницы высоких лордов, Императора и Гильдмастера — это всем известно...

Вновь проклинал Огнезор себя за эгоизм, за слабость мальчишескую, за то, что нет сил от Снежинки оторваться.

"Ну и к дьяволам все! — решил, наконец. — Играть — так до последнего!"

— Все, передохнуть пора, — с этой мыслью решительно остановил он Стрелокрыла.

— С чего это вдруг? — удивилась задумчивая Лая. — Я-то думала, ты и зверюга твой нас с Лошадкой до глубокой ночи, а то и до утра гнать будете!

— Чтобы "гнать", надо сначала решить, куда именно, — рассудительно ответил юноша, ероша серую Стрелокрылову гриву. — И потом, из-за сегодняшней суеты мы так и не успели толком поесть. Не знаю, как ты, а я ужасно голоден.

— Что ж, очень даже веские причины! — улыбнулась охотница. Бодро спрыгнула на землю, игнорируя заботливо протянутую Огнезорову руку, потопталась немного по ближайшей ложбинке, выискивая местечко поукромнее да поуютнее, и тут же принялась сооружать небольшой костерок и котелок с водой на нем пристраивать.

— За тобой не поспеешь! — усмехнулся ее стараниям Огнезор.

— А ты и не пытайся! — снисходительно фыркнула девушка в ответ. — Нечего вам, господам столичным, не в свое дело лезть.

Улыбка мастера от ее снисходительности только шире стала. Он занялся лошадьми, потом потихоньку начал собирать для Лаиного костерка веточки, с нежностью наблюдая за ее уверенными, невозмутимыми хлопотами. Такая спокойная, неунывающая, с привычным насмешливым бесенком внутри — будто не от смерти бежит, а на прогулку вышла, словно и не идет по пятам за ней Гильдия...

Утром сегодня он только от Славы вернулся, еще рассказать ничего не успел — а она уже в дорогу все приготовила, вещи их собрала. Тану к порядку призвала, когда у той истерика началась. Его самого на ноги поставила, ведь после срочного стирания жителям "замка" памяти от слабости и тошноты он еле дышать мог...

Лая вдруг зашипела и резко отдернула от костра руку.

— Покажи, — потянулся он к ее обожженным пальцам.

— Исцелишь? — с надеждой спросила девушка.

— Что? — Огнезор даже смутился. — Не умею я, милая. Исцеление ведь совсем другого дара требует. Нет его у меня.

— Ну как это нет? — мягко удивилась охотница. — Совсем тебе в Гильдии голову заморочили! Дар — он один, цельный, без разделения. Что-то явно проявляется, что-то спрятано, но найти-то все равно можно... Странный ты — такие вещи с чужим разумом вытворяешь, а крохотный ожог на теле исцелить не можешь... — она покачала головой и неловко завозилась, извлекая из мешка одной рукой какое-то снадобье да намазывая обожженную руку.

Юноша молча помог с перевязкой, все еще растерянно ворочая в голове ее слова. Вспомнился ему фокус Славин с отрезвлением, печально среди всех учеников известный, и то, как могла она легким касанием усталость забирать, и то, как Темнослов, старый гад, игрался иногда с ученической памятью...

— Научишь меня? — обозвался, наконец, неуверенно.

— А ты — меня, — легко улыбнулась ему девушка, поцеловала в щеку и, ничего не говоря больше, вернулась к обеденным своим хлопотам.

Стараниями ее, между тем, на свет уже появились четыре плотных кожаных мешочка, из которых извлечена была горсть какого-то зерна, пара высушенных корешков, кусочек вяленого мяса да крохотная щепотка смешанных с солью пряностей и высушенных трав, все это тщательно осмотрено и по очереди отправлено в закипающий котелок, откуда, к несказанному удивлению юноши, стал доноситься аппетитнейший аромат.

— Вот уж не думал, что ты умеешь готовить что-то помимо целебного варева, — не замедлил восхититься Огнезор.

— Сильно только не обольщайся, — смущенно проворчала Лая. — Это "шарха" — традиционная походная еда одного племени. Штука полезная и в дороге незаменимая, но надоесть еще успеет.

Готовая "шарха", присыпанная сухарями, на вкус оказалась очень неплохой, а на голодный желудок да в Лаиной компании — так и вовсе восхитительной, так что, если бы не напряжение последних дней, Огнезор мог бы чувствовать себя вполне спокойно и, даже, почти счастливо.

Только вот ощущение какое-то мерзостное — будто шорох шагов крадущихся — вновь вернулось и оставлять теперь уже никак не хотело. И хоть чужого присутствия он рядом не чувствовал, но расслабляться и списывать все на усталость не спешил — привык все-таки за десять лет обучения искусству Разума чутью своему верить. Потому и следил за тропинкой, которая сюда их вывела, да зарослями окрестными с нескрываемой подозрительностью, хмурясь порою, даже несмотря на Лаино щебетание, заметно на сытый желудок повеселевшее.

— Ладно, засиделись мы что-то, — заметила его напряжение девушка. — Темнеет уже, не хотелось бы под открытым небом ночевать.

— Куда же все-таки отправимся? — задал, наконец, Огнезор тревоживший его вопрос. Что-то подсказывало ему — охотница тоже над этим размышляла, но, в отличие от него самого, было у нее на примете место — уверенности вот только не было.

— Есть одно местечко в Северных горах, — неохотно отозвалась девушка, старательно уничтожая следы их недавнего костерка. — Только туда раньше зимы соваться без толку — не пустят. И потом... — на миг она замялась неуверенно, — прислал мне кое-кто весточку, давно, в столице еще...

— Не через Книгу Посланий, надеюсь? — с подозрением спросил мастер.

— Все-то ты обо мне выведал, — тихонько вздохнула Лая. — Не волнуйся, есть и другие способы. В каждом городе у ворот нищие толкутся — а кое-кто не только подаяние просит, но и весточки передает. Если нужный знак увидит... — она вытащила из мешочка у пояса большую серебряную монету — странную такую, без гербов, без профиля Императорского, с одной лишь полустертой полоской цифр.

— Лицензия твоя? — с интересом осмотрел монетку Огнезор.

— Откуда знаешь? — удивилась охотница.

Он засомневался ненадолго — стоит ли показывать? Затем извлек из потайного кармашка точь-в-точь такую же монетку, золотую только.

— О-о! так вот кому лицензия первой степени полагается! — с любопытством выхватила Лая из его рук блестящий кружочек. — А я и не знала!

— Я про вашу тоже не знал. До недавнего времени. Смешно, правда? Стража да имперские бумагомаратели знают, пусть и без подробностей, — а мы нет... Замкнулась в себе, ушла от мира Гильдия... Так куда все же направимся? — прервал он собственные размышления.

— В Эн-Амареш, — ответила девушка, словно решившись наконец. — Должок мне там забрать надо...

— В Эн-Амареш? — нахмурившись, переспросил Огнезор.

— А что? Городишко — не хуже столицы, роскошный и многолюдный. Неплохое местечко! — совсем расхрабрилась она.

— Нельзя нам туда! — отрезал юноша. — Там отделение Гильдии второе по величине в Империи, не говоря уже о прихлебателях наших, страже городской да армии. И образ твой — у каждого.

— Так они же, — хитро стрельнула глазами Лая, — оборванку одинокую ищут, а не двух юношей приличных. Вот смотри!

Что-то попыталось пробиться сквозь привычную защиту в Огнезорово сознание — он с удивлением отметил, как сошлись выжидающе и хмуро Лаины брови. Вздохнув, расслабился, пропуская ее в свой разум. В следующий миг черты лица его подруги расплылись, растянулись да огрубели по-мужски, глаза сузились, утопая под густыми бровями, а на щеках даже появилась щетинка.

— Хороший фокус? — очень собою довольная, спросила девушка.

— Еще какой! — искренне восхитился Огнезор. — Неужели, иллюзия?

Лая преподносила неожиданность за неожиданностью! "Из четырех единственно возможных массовых бесконтактных воздействий: рассеивания внимания, благожелательности, паники, иллюзии, — тут же монотонно, с привычным легким недовольством, заскрипел у него в памяти сухой старческий голос мастера Веры, — последнее — иллюзия, представляющее собою такой тип внушения, при котором органам восприятия окружающих предлагается фальшивый образ живого либо неживого объекта, является наиболее сложным и считается ныне утраченным, поскольку механизм его воспроизведения в наши дни не сохранился. Предполагается, однако, что иллюзия близка по принципу своего действия к рассеиванию внимания, и, теоретически, при объединении двух упомянутых типов внушения и опредмечивании их при помощи набора психических конденсаторов возможно создание пространства, полностью скрытого от внешнего восприятия. На практике же получить подтверждение этого сейчас не представляется возможным".

Вот тебе и мастерство, ныне утраченное! То-то бы Вера удивилась!

Только долго восхищаться Лаиными познаниями мысли об Эн-Амареше не давали. Одна другой хуже...

— Нехорошая это штука, — между тем, уже вернувшись к своему обличию, болезненно скривилась охотница. — Голова после нее болит долго... Но ворота пройти, стражу обмануть да в гостинице какой устроиться — сил хватит... — голос ее притих почти до неловкого шепота, явно просительные нотки появились в нем. — Ну что, Эдан, пойдешь со мною в Город Двух Лордов?

— Пойду, — смиряясь с неизбежным, мрачно вздохнул Огнезор. — Сама ведь знаешь, что не брошу...

Настроение у него совсем испортилось, а мрачные предчувствия становились все хуже.

* * *

Эн-Амареш — город, как ни глянь, странный. Сказать бы даже — чудной. Чужда ему и величественно-строгая столичная монументальность, из-под которой так и тянет местами тысячелетней дряхлостью да зловонием, чужда и помпезная роскошь богатых восточных городов. Но и скромным да тихим назвать его сложно. Ибо, как сошлись две сотни лет назад на перекрестье торговых путей в самом центре Империи два благородных Дома, как поселение новое основали, так и пошло с тех пор расти оно резво и скоро, расширяться, расползаться щупальцами-улочками по окрестностям, все на своем пути, словно неугомонный зверь, поглощая. И вышел из этого город занятой и богатый, размером и многолюдием своим давно уже перещеголявший столицу, еще и похваляющийся перед всей Империей чинностью своею да благополучием, вовсю кичащийся добропорядочной своею зажиточностью. Не было здесь места ни трущобной нищете, ни чрезмерному разгулу, сорить же деньгами считалось таким же бесстыдством, как и вовсе не иметь их. Давно не знал город ни беспорядка, ни злодейства, ни страха уж тем более, — и даже мастера Гильдии, старательно проклинаемые по всей Империи, здесь свои места в храме имели и, как все приличные люди, ни одной значительной службы не пропускали. Так и жил здешний люд в пристойности и сытости, окрестных бед да волнений не разделяя, а то, в заносчивости своей, не замечая вовсе.

Гостиница "Светлая леди" от прочих непримечательно-добротных строений Эн-Амареша выгодно отличалась всевозможными — на столичный манер — удобствами да изысками. Тут тебе и парк с фонтанами, и огромные дворцовые залы, и вышколенные лакеи, и номера трехкомнатные с горячими мраморными бассейнами в мозаикой изукрашенных купальнях. И на стол все, чего душа пожелает... Сразу видно, местечко непростое — для людей родовитых и значительных. Неблагородной крови нет в него ходу.

Сюда-то и затянул почти силком Огнезор Лаю, стражам на входе и гостиничному хозяину высокомерно сунув под нос свою владетельную медаль и потребовав лучший номер. Хоть и видел он, как чудно и неловко Насмешнице от всей этой придворной роскоши, хоть и заметил, как раздулись сердито ее ноздри да возмущением заиграли глаза при виде увесистого кошеля, пренебрежительно брошенного гостиничным, но сдаться на ее уговоры и найти заведение попроще не подумал даже. И вовсе не из-за своих пагубных склонностей, как в спину ворчала ему Лая, а лишь потому, что не раз бывал в Эн-Амареше, и слишком хорошо знал здешние порядки. А именно: примечательную весьма привычку городской стражи в сопровождении темного мастера и при охотном содействии местных жителей трижды в сутки по всем общественным местам обход делать — для сохранения покоя и безопасности. Сюда же им появляться нужды не было — и без того бдительно гостиница охранялась, да и не потерпели бы здешние постояльцы беспокойства.

Хотя, чего греха таить, — наутро думал юноша, наблюдая с улыбкой, как ползет теплый солнечный лучик по спящему Лаиному личику и обнаженной груди, — приятно было ему ее детское удивление, и тщательно скрываемый восторг, и, даже, ворчливое негодование. Потому что, будь его воля, утопил бы ее в беззаботной роскоши и никогда от себя не отпускал бы...

Вот только ни за что не сбыться этому. Уж скорее, беда какая нагрянет. Пусть и спал Огнезор безмятежно и без кошмаров чуть ли не все ночи их недолгого путешествия, почти забыв о своих странных предчувствиях, но в Эн-Амареше нахлынули они с новой силой. Опасно здесь было! И очень ему не хотелось Лаю сегодня одну отпускать.

Но ни слова он не сказал — ни когда проснулась девушка, ни одевалась когда, напевая что-то веселое, ни, даже, когда упорхнула, ласково коснувшись его губ на прощание.

И только как стихли звуки ее шагов на лестнице, позволил себе нахмуриться. Быстро встал, повертел в руках дорожную свою одежду, за ночь прислугой аккуратно в порядок приведенную, решительно засунул ее в мешок и, развернув оттуда же извлеченный сверток, принялся одеваться во все белое. Затем внимательно осмотрел себя в зеркало, расправил цветную вязь узоров на высоком воротнике. Собрал волосы. Маску небрежно в карман засунул и, подумав, накинул на плечи привычный дорожный плащ, тщательно скрывая свое белое убранство.

Время еще было. Лая должна вернуться только в полдень.

* * *

К дому охотница подошла в условленный срок. Осмотрела невзрачную улочку — ничего вроде подозрительного, так — обыватели иногда шатаются. Дверь открыта, как и договорено было.

Переступила порог, осмотрела пустой зал и небрежно сбросила свой дорожный плащ прямо на плиты хозяйского пола. Тяжелая дверь за ней тут же захлопнулась, лязгнули, запираясь наглухо, хитрые засовы — Реми в любимом своем логове, как всегда, осторожничал. Лая постаралась убедить себя этой мыслью, но все же легкий неуверенный холодок разлился внизу живота. Ей вдруг показалось, что в доме есть еще кто-то. И не один. А может, это на улице?

Эдан рассказывал об этом ощущении — чувстве присутствия, появившемся у нее самой совсем недавно. Разобраться с ним до сих пор было трудно.

Так в доме или на улице?

Лае в любом случае захотелось убраться отсюда поскорее.

— Здравствуй, девочка! — поднялся с широкой скамьи ей навстречу Реми.

Кроме пары таких скамей, ступенек, уходящих к запертым дверям, широких окон за витой решеткой да сверкающих плит пола в зале больше ничего не было. Совсем ничего. Странное же место избрал старик для встречи!

— Встречаемся на пороге. Даже в дом не пригласишь? — фальшиво удивилась девушка.

Показалось, или дверца сбоку от нее бесшумно приоткрылась?

— Ты же сама вчера у ворот весть оставила, что задерживаться не будешь. Вот и не приглашаю. Награда твоя здесь, — толстяк кивнул на увесистую сумку, оставшуюся на скамье. — Все, как обещано, — золотом.

— Спасибо, — протянула девушка руку к сумке.

— Ничего рассказать не хочешь? — ленивым жестом остановил ее Реми.

— А что рассказывать-то? — недобро посмотрела на него Лая. Поведение Реми настораживало. Даже спрашивать, как вначале думала, о значении разноцветных значков на своих — Эдановых — рукавах охотнице внезапно перехотелось...

— Как же? Слышал, ты семерых темных мастеров повстречала? Близкое было знакомство?

— Восьмерых, — с подозрением уточнила девушка. — С последним я знакомиться как-то передумала — уж больно шустрый оказался!

— "Шустрый"? — раздался вдруг сзади незнакомый голос. — Огнезора так раньше никто не называл! Смешно, хоть и правда.

Лая стремительно обернулась с кинжалом наготове — напряженная, готовая к прыжку. Запертая дверца теперь была распахнута, а между ней и девушкой застыло шесть темных фигур.

Шестеро темных мастеров! Тяжелый страх ударился в желудке, но Лая тут же заставила себя собраться.

Всегда есть шанс! Она быстро осмотрела пришельцев.

Вон тот, впереди — он и говорил, наверное, — вообще старик. А за ним — приземистый толстячок и хлипкая девица, так и исходят неуверенностью. Остальные трое, конечно, на вид крепкие... Но ничего! Трое с довеском — уже не шестеро!

"Огнезор?", — непонятно задело ее произнесенное имя.

— Ох, и сильно зацепила ты мальчика! — продолжал, между тем, злорадствовать темный. — Конечно, от него же ни одна жертва еще не ушла, а тут — на тебе! Поймать тебя для него уже дело принципа. Не посмотрит на запреты! А Совет ему потом самоволие это припомнит... — он хрипло, гаденько так захихикал. Лая даже скривилась от отвращения.

— Ты убивать или говорить пришел? — зашипела она и бросилась на пришельца.

Но только лезвием достать его не успела — в спину бухнуло что-то твердое и все тело вдруг скрутило судорогой. Лая беспомощно повалилась прямо в ноги к черному.

— Извини, девочка, — печально обозвался Реми. И тут же добавил, робко, но заинтересованно. — А хороший у вас амулет, мастер! С одного удара — такой эффект!

Охотница лежала на полу, чувствуя, как судорога потихоньку уходит и закипает ярость. Попасться на дурацкий останавливающий амулет! Да она сотни таких обезвреживала! Знать бы, что Реми такой гад, защиту держала бы... А сильные все-таки амулетики Гильдия для себя делает! Не чета тем, что они в лавках продают... Так сразу с ног сбить!

Темные, между тем, старательно связывали девушке запястья.

— Реми... сволочь, — зло выдохнула она.

— Ну, милая, — пожурил ее незнакомец, — не суди строго. Кто бы на его месте не испугался? Узнав, что за тобой-то сам Огнезор идет?..

— Никто за мной не идет, — огрызнулась Лая, старательно не давая пролезть в мозг неприятной какой-то мыслишке.

Он молод и, говорят, хорош собой... Их там с Паргой всего-то человек тридцать было... Соврал я тебе насчет своего ранга и имени не скажу...

Слова Эдана песком пересыпались в голове, сливались с болтовней темного, вызывая на губах непонятную горечь.

— Огнезор придет, Насмешница! — теперь уже вкрадчиво журчал голос темного мастера. — Он свою работу всегда до конца выполняет... А мы вот как раз посмотрим, что ж он так увязался-то за тобой?

Вязавший девушке запястья небрежно потянул рукав ее рубашки и тут же удивленно вскрикнул.

— Ну, что там? — недовольно откликнулся на этот возглас старик. Подергал Лаины рукава и вдруг рывком поднял ее на ноги.

— А вот это, милая, — выдохнул почти ей в лицо, — уже очень-очень интересно!

И показалось почему-то связанной, беспомощной охотнице, что настоящие проблемы еще только начинаются.

* * *

Улицы Эн-Амареша с утра еще встретили Огнезора обычной деловитой суетой и совсем необычной встревоженностью. Ко времени же, когда, наведавшись к поверенным господина Урда, покончил юноша с финансовыми делами, встревоженность эта усилилась только. Местный народишко, и так не привыкший праздно по округе шататься, теперь же вовсе по домам да лавкам разбегался, будто укрыться спешил. Зато стражи городской заметно прибавилось: шагала, стекалась она — то поодиночке и вразвалочку, то маршируя уныло группами — в одном и том же все направлении. Подозрительно так шагала!

— Эй, что же творится у вас здесь, матушка? — как можно беззаботнее обратился Огнезор к полненькой, румяной старушке, радостно пялящейся вослед очередному унылому отряду. — Учения какие? Или беспорядки?

— Да всяк по разному толкует! — охотно принялась делиться сплетнями старушка. — Кто говорит, будто лорды наши Эн и Амареш из столицы вернулись да смотр войск своих учинять хотят, кто — будто заговор какой раскрыли... А соседка моя — у сына ее в том районе лавка — рассказывает, будто возле дома купчишки какого-то из Малаша пятый день уже стража тайком караулит, да еще и эти, темные, потихоньку толкутся. Ох, знать бы, что из этого выйдет!

— И впрямь любопытно! — старательно изобразил улыбку юноша одеревеневшими вдруг губами.

"Купец из Малаша! — тревожно забилось у него в груди. — И как же я раньше не додумался! Кто же еще, если не Реми мог послать тебе весточку, Насмешница?"

Проклиная свою глупость, поспешил он следом за стражей. В ближайшем безлюдном переулке, стараясь не замечать ледяного ветра, плащ дорожный без сожалений бросил, лицо закрыл маской. И к оцеплению, что обнаружилось в конце следующей улицы, уже не беззаботным юнцом столичным подошел, но таинственным Белым Мастером во всем надменном и жестоком его величии.

Держащие оцепление доблестные стражи, узрев его, явно опешили.

— Что за... Куда лезешь! — преграждая путь, на всякий случай взревел один из них.

Огнезор лишь презрительно скользнул по нахалу взглядом, небрежно замахнулся и ударил белой перчаткой его по лицу. А откуда-то из-за спин уже мчалась, летела всполошенная черная фигура. Выскочила между мастером и вконец разъяренным стражем, прошипела последнему что-то испуганно и злобно, затем поспешно опустилась на колени.

— Господин Белый Мастер! Молю о прощении за сей ужасный инцидент!

— Неужто вся городская стража Эн-Амареша столь невежественна и непочтительна? — вливая в свои слова как можно больше царственного негодования, проговорил Огнезор.

— Виновные будут наказаны, — еще ниже склонился темный, бойцы же за его спиной, услышав такое, и вовсе поникли испуганно.

— Рад это слышать, старший подмастерье, — ничуть не смягчившись, проговорил юноша. — Хотелось бы знать также, с каких это пор городская охрана вовлекается в дела Гильдии, и кто за это ответственен?

— Н-не знаю, — совсем растерялся несчастный. — Как мастера столичные велели, так и сделано...

— Стражу вернуть к их прямым обязанностям, чтоб и духу здесь не было! Беспорядков на улицах нам еще не хватало! Меня же проведи немедленно к месту событий, — распорядился Огнезор тоном, и вовсе не терпящим возражений, так что, если до сих пор и были у подмастерья насчет его полномочий какие-то сомнения, то теперь уж точно исчезли.

— Желаешь лично за всем проследить? — торопливо поднявшись с колен, спросил темный.

— Разве я обязан давать объяснения? — высокомерно воззрился на него Огнезор.

Старший подмастерье от слов этих и взгляда сразу сжался, будто и его, как беднягу-стража, по лицу хлестнули. Зато вопросы задавать не стал больше — молча потрусил впереди, сыпля распоряжениями и в рядах усердной охраны прокладывая дорогу, пока не вывел Белого Мастера к внушительному двухэтажному зданию. У порога еще раз почтительно поклонился — и юркнул за чужие спины, торопливо и с облегчением.

На пару секунд Огнезор замер у тяжелой, чуть приоткрытой деревянной двери, бессмысленно застыв глазами на нелепой резной ручке, сжимая-разжимая кулаки в бессильной попытке унять дрожь в пальцах. Наконец, пересилив себя, он вошел, уже зная, что увидит внутри...

— Приветствую тебя, Огнезор, Белый Мастер! Какая чудесная встреча! — гулко разнесся по залу знакомый ненавистный голос, ядовитым злорадством задребезжал по стенам и окнам, ударился в высокий потолок и вернулся, наконец, к своему владельцу — мастеру Темнослову собственной персоной.

Одним долгим, отчаянным взглядом вобрал в себя юноша темную его уродливую фигуру, примостившихся в сторонке черных помощников, сжавшегося в углу, дрожащего Реми. А еще — бледное девичье лицо: растерянное, ошеломленное, неверящее. На миг он встретился с ней глазами, но тут же отвернулся.

Еще жива! Страх схлестнулся в нем с безумным каким-то азартом. Жива! Значит, что-то понял о них старый мастер! Значит, все-таки началась игра, и назад нет больше хода...

— Что за переполох ты учинил здесь, Темнослов? — стараясь больше не смотреть на Лаю, не видеть ее лица, проговорил Огнезор лениво, с хорошо отмерянной дозой презрения. — Город растревожен, вся местная Гильдия на ногах... Не находишь, что это уже слишком? Или мне напомнить еще раз о скромных твоих полномочиях?

— Самоуверен и нахален, как всегда! — бросил Темнослов с мрачным удовлетворением. Притянул девушку к себе, обнял ее почти любовно, холодным кинжальным лезвием, разрезав легкую ткань рубашки, заскользил по белой коже, — от скрученных черным поясом кистей рук до часто бьющейся жилки на шее.

— Таков уж Огнезор, — прошипел ей в самое ухо. — Не правда ли, малышка, он восхитителен? За это мы его и любим...

Лая дернулась, не в силах сдержать отвращения, но быстро совладала с собой: глянула уверенно, почти невозмутимо.

— Не знаю. Я этого человека вижу впервые.

"А ведь это правда!" — подумалось юноше с неожиданной иронией.

— Прости, малышка, но ты врешь, — оскалился Темнослов. — Ведь врет же, Огнезор? Мы-то понимаем...

Лезвие побежало обратно, прижалось чуть сильнее, оставляя на Лаином плече тонкий красный след, замерло у края рукава.

— Знакомая у тебя здесь вышивка, малышка, — подхватывая разрезанный кусок ткани, хихикнул Темнослов. — Глянь-ка, Огнезор, совсем как твоя. И имя твое. Ранг, вот правда, новый не указан... Ох и удивил ты меня, Белый Мастер! Видел я, что дело здесь нечисто. Думал, может на самолюбии уязвленном попадешься, охотничьем азарте... Но чтобы на десятой статье! Это уж как-то слишком даже!

"Просил же я их спороть", — глянул Огнезор на Лаю с болью и безмолвным укором.

"Прости", — в беззвучном понимании шевельнулись ее губы, затем сложились торопливо в хамоватую ухмылку и выдохнули прямо в черную Темнословову личину:

— Не пойму, о чем толкуешь, господин мастер. Я же воровка! Понравилась одежка — вот и прихватила! А чья она — мне нет до того дела. Да и приятелю твоему, похоже, все равно...

— А это мы сейчас проверим, — прошипел Темнослов уже со злостью. — Твой ход, Огнезор. Или тебе и впрямь наплевать?

— Ты убьешь ее, что бы я не сделал. Так чего тянуть? Давай!

Последние слова продрались сквозь него, оставляя след из животного страха и ярости, но он все же заставил их сорваться с языка, завершив холодно-язвительной усмешкой.

— Может убью, а может — и нет... — задумчиво поиграл старик своим лезвием, оставляя на Лаиной коже новые следы. — Не один ведь ты любишь правила нарушать. Мне вот тоже поиграть вдруг захотелось.

— И что?

— Кинжальчик брось, и колечки свои тоже. Тогда и говорить будем...

Огнезор спиной чувствовал, как смыкается сзади, повинуясь взглядам старика, круг из пятерых Темнослововых помощников — осторожно, опасливо, но упрямо и неотвратимо.

Небольшой свой нож он бросил темному мастеру под ноги — демонстративно и презрительно.

— С какой стати мне ввязываться с тобой в драку, Темнослов? — тяжелые перстни с пальцев последовали за ножом, гулко звякнув о каменный пол. Взметнулось и затихло эхо. — К тому же, чтоб убивать, мне не всегда нужно оружие...

— Вот уж не выйдет, — расплылся злой ухмылкой старый мастер. — Против других твоих фокусов у меня амулетиков припасено. Сама Злата заряжала! Замечу что — устрою твоей девочке Испытание Боли. Знаешь, что это такое, малышка?

Его рука с лезвием вновь закружила у Лаиного плеча, оставляя на вздрагивающей плоти тонкую сеточку надрезов.

— О, это нечто совершенно особенное, — между тем приговаривал старик, упиваясь движением своих пальцев почти со сладострастием. — Величайшее единение, как танец любовный... Сначала лезвие полоска за полоской вливается в твою кожу, затем становится настойчивее, проникает все глубже, освобождая и очищая неуклюжее твое, грубое тело, кое-как слепленное природой... Шаг за шагом, виточек за виточком... Самая же любимая моя часть — это когда пальцы режешь, фаланга за фалангой...отрезаешь и исцеляешь, возвращая как было... А потом опять... И опять... Так ведь, Огнезор? Тут уж все у меня выли да корчились, даже Слава, шлюха твоя! Один ты все так же глядел презрительно, ни звука не выдав... Наглый, высокомерный мальчишка! И еще спрашиваешь, чего я хочу?

Он со злостью воткнул свое лезвие глубоко в Лаино плечо, так что девушка, до того лишь молча губы кусавшая, содрогнулась и громко вскрикнула.

— И чего же ты хочешь? — переспросил Огнезор почти невозмутимо. — Или, вернее спросить, что ты намерен делать?

— О, все просто! — расплылся в предвкушающей ухмылке старик. — Доправлю тебя к Совету для суда и казни за нарушение десятой статьи...

— Это ведь еще доказать надо! Проверка твоя, как я помню, результатов не дала. А залезть ко мне в голову силенок у всех умельцев Гильдии вряд ли хватит! Это все? Или есть еще варианты?

— Есть, еще бы! — молодой мастер так и чувствовал, как расплывается под маской стариковское лицо неприкрытым ехидством. — Я могу решить наш вопрос прямо здесь, — его пальцы предвкушающе погладили лезвие. — Для тебя, конечно, менее приятно. Зато девочка, может, и улизнуть успеет... Так что?

Вот интересно, на что вообще Темнослов надеется? Огнезору ведь, чтоб шею старику свернуть, ни лезвий, ни дара не нужно. Или, думает, его подмастерья помогут? Эти-то бездари? Даже с камешками парализующими, которые они так нелепо пытаются спрятать (будто мастер Разума не учует!) толку от таких помощничков немного.

Если бы только Темнослов Лаю выпустил, хоть на миг!

Укоризненно покачивая головой, все с той же презрительной усмешкой, Огнезор шагнул к старику навстречу — но враз улыбка окаменела на его губах.

— Я согласен, — негромко обронил он, и в глазах Темнослова на миг плеснулось удивление.

— Согласен? — не веря, переспросил тот.

— У тебя плохо со слухом, мастер-лекарь? Проводим нашу гостью — и я весь твой, — его глаза на миг коснулись лица девушки, обжигая болью и лаской, словно прощаясь...

— Не надо! — бессильно выдохнула Лая, но руки Темнослова уже разжались, нетерпеливо отпихивая ее в сторону. И было в этой поспешности что-то отвратительно горячечное, словно не мог старик сдержать вожделения. Так и лезущие из него тошнотворные образы тут же захлестнули девушку.

— Не смей за меня решать! — еще успела она зло выкрикнуть.

А потом сорвалась.

Глаза ее сделались совсем сумасшедшими, лицо исказилось, тело дернулось, как в припадке. И вместо того, чтоб отскочить в сторону, Лая вжалась в Темнослова так, что тот едва устоял на ногах, приникла всем телом — ближе, еще ближе, все глубже вливаясь в его липкие объятия...

— Гнусная черная тварь! — страшно, неузнаваемо зашипели ее губы, так что даже мучитель ее вздрогнул, невольно попытавшись отпрянуть, будто легкие девичьи руки, струящиеся теплой кровью, превратились в холодных, скользкой слизью сочащихся, змей-болотниц.

Что-то дикое, смертельное разлилось вокруг. И, словно смятый этим ужасом, Темнослов вывернулся в Лаиных объятиях — неестественно, мучительно, — лезвие выпало из его рук, тело забилось в жестоких конвульсиях, изо рта тонкой струйкой потекла кровь, смешиваясь с пеной на губах.

Огромного труда стоило Огнезору отвести глаза. Но, повинуясь скорее инстинктам, чем разуму, он резко развернулся и успел перехватить руку с ножом, нацеленным ему в спину. Один из пятерых Темнослововых помощников осел на каменные плиты, убитый собственным лезвием. За ним последовал второй...

— Гадко, гадко! — хрипло и страшно шипела за его спиной девушка прямо в скрытое маской стариковское лицо, намертво, до сорванных ногтей, цепляясь дрожащими пальцами связанных рук за черную ткань рубашки, за кожу на впалой Темнослововой груди. — Такая тварь не может жить! Сдохни!

Друг за другом опустились на пол бездыханные тела еще двух Огнезоровых противников, а последний забился в угол у двери, скребя отчаянно хитрый, неподдающийся засов...

Темнослов задыхался. Хрипел и корчился, захлебываясь пеной и кровью, вращая белками обезумевших, исполненных смертельного ужаса глаз.

Слезы текли по Лаиным щекам, а губы двигались уже совсем беззвучно.

— Хватит. Остановись, милая, — нежно коснувшись ее рук, отрывая их от Темнослововой груди, шепнул ей Огнезор. — Ты не должна делать этого! Твой дар не для убийства...

Чужим ножом он осторожно разрезал пояс, стягивающий Лаины запястья, опустил ее, почти бесчувственную, на пол.

Дыхание уже возвращалось к Темнослову: он кашлял, надсадно и судорожно, выталкивая из себя остатки кровавой пены вместе с содержимым желудка.

— Ну теперь уж... как прочитают мастера мою память... вы вдвоем... сдохнете! — отползая в сторону, хрипло и страшно прокаркал он, заходясь в новом приступе не то кашля, не то смеха.

— Никто уже, Темнослов, тебя не прочитает, — повернулся к нему Огнезор, не скрывая злой усмешки. — У мертвых нет памяти и свидетельствовать они не могут...

Подобранный кинжал легко лег в ладонь — и так же легко рука вонзила его Темнослову в сердце. Со странным равнодушием, будто со стороны, взглянул Огнезор на собственные пальцы, сжимающие рукоять. Затем вытащил лезвие, заливая кровью черную рубашку, быстрым движением срезал темную ткань маски с Темнословова лица, и ожесточенно, с неведомым прежде удовлетворением, принялся вычерчивать острым кончиком короткий кровавый знак собственного имени прямо у жертвы своей на лбу, не в силах отвести взгляда от темнеющих старческих глаз, в которых угасал до ужаса понимающий огонек...

Покончив с этим, он встал, с отвращением отшвырнул нож, подхватил Лаю на руки и шагнул к панически скребущейся у двери фигуры.

— Давно не виделись, Остроглаз! — проговорил презрительно. — Вижу, не рад ты встрече!

Полная черная фигура с неожиданным проворством откатилась от двери, еще сильнее вжалась в угол.

— Чего тебе надо? — прохрипела испуганно.

Огнезор опустил Лаю на собственный ее темный плащ, брошенный у порога. Коротко приказал:

— Исцели ее!

— Зачем? — зло вскинулся Остроглаз. — Все равно ведь убьешь меня. Нельзя тебе сейчас свидетелей оставлять!

— А ты рискни! Не то у тебя положения, чтобы даже таким шансом разбрасываться!

— Как скажешь, — усмехнулся черный криво и руку протянул к окровавленному Лаиному плечу.

Девушка застонала, водя глазами все так же бессмысленно, болезненно дернулась, но Остроглаз плеча ее не выпустил, и вскоре раны затянулись, побледнели, оставив по себе красную сеточку почти заживших шрамов.

— Уж извини, все что мог — сделал! — с усилием выдохнул Остроглаз. — Придется твоей подружке с узором этим ходить! Сам знаешь, силенок у меня немного...

— Знаю, — согласился Огнезор. — Память стирать, или сам все, что было здесь, "забудешь"?

— Докладывать всяко не побегу! Жить еще охота, — буркнул черный уже куда уверенней.

Огнезор на это только криво усмехнулся, потихоньку помогая Лае подняться: она, кажется, приходила в себя, хотя на ногах стояла еще очень нетвердо.

— Идти сможешь? — негромко спросил ее юноша. Получив же вместо ответа лишь неуверенный кивок, осторожно накинул ей на плечи плащ. Затем бесцеремонно сорвал с Остроглаза маску и, преодолев вялое сопротивление девушки, закрыл черной тканью Лаино лицо. Повернулся к трясущемуся, ошалевшему почти Реми, так все это время и не осмелившемуся выползти из своего угла, бросил холодно:

— Где деньги, что ты должен этой женщине?

Тот кивнул с готовностью на брошенную небрежно в сторонке большую кожаную сумку, подобрал ее, повинуясь повелительному жесту Белого Мастера, и, двигаясь почти ползком, вручил Огнезору. Затем, не ожидая приказа, услужливо отпер хитроумный свой засов.

— Вот и молодец! — похлопал его по плечу юноша. — Сделаю вид, что тебя здесь не было, так же, как и ты усердно делаешь вид, что меня не узнал. Прощай!

Ухмыльнулся напоследок и, заботливо придерживая Лаю, вышел за дверь.

Неподвижная, лишь ударами двух сердец колотящаяся, тишина повисла на мгновение во всем большом доме. Потом откуда-то сверху, с толстенных потолочных балок легко скользнула вниз тоненькая черная фигура, застыла перед двумя жалкими, трясущимися человечками, скривила губы презрительно.

— Мастер Слава! — отвратительно оскалился на нее Остроглаз. — Пришла подобрать чужой мусор?

— Никогда ты мне не нравился, крысеныш, но в мозгах тебе не откажешь! — проговорила пришелица почти равнодушно. Небрежно извлекла из-за пояса два узких длинных стилета, единым движением тела, неуловимым и хладнокровным, вонзила один в сердце Остроглазу, другой — в заплывшее жиром горло Реми.

— Я не отдам вам Огнезора, — назидательно бросила корчащимся их телам, перешагнула брезгливо черную лужу крови и скрылась в темнеющем ранними осенними сумерками дверном проеме.

Вязкий серый снежок осторожно закружил над городом, вбирая в себя помрачневшие черные улочки и частые лужицы легких ее следов...

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, ГДЕ ЛЕДОГОРА ЗАСТАЮТ ВРАСПЛОХ, А ЛАЯ РАЗМЫШЛЯЕТ О ЛЮДСКОМ И БОЖЕСТВЕННОМ.

Мастер Ледогор бесшумно пересек комнату, отодвинул полог кровати, уставился с любопытством на спящее девичье лицо.

— Вот ты какая, Насмешница! — пробормотал с добродушным удивлением. — Спишь так безмятежно, будто и не гонится за тобою вся Гильдия!

— Это я ее усыпил, — послышался сзади молодой знакомый голос, а что-то холодное и острое уперлось мастеру в шею. — Отойди, наставник! На твоей стороне сила и опыт, но, ты же знаешь, я быстрее.

Ледогор дернулся, будто его по голове огрели. Мышцы его напряглись до предела — и тут же расслабились: все-таки мастер отменно владел собой! Шумно выдохнув, он отступил от кровати.

— Игрушку свою убери, Огнезор! — проворчал как ни в чем не бывало. — Неужто ты и правда думаешь, что я могу девчонку спящую прирезать?

Лезвие исчезло. Ледогор обернулся в густом полумраке огромной спальни, посмотрел на усталое Огнезорово лицо, изо всех сил стараясь скорчить осуждающую мину. Вышло скорее нечто, близкое к сочувствию.

— Знал, что придут за мной, — рассеянно улыбнулся ему юноша, — но не думал, что ты это будешь, и так скоро...

— Явись я за твоей головой, — сердито прервал его мастер, — один бы сюда не сунулся! Не спятил же я, в самом деле!

Сорвал в сердцах надоевший, все время падающий на глаза, капюшон плаща, опустился грузно в огромное мягкое кресло. Взглянул вновь на спящую девушку — на этот раз повнимательней, и даже — с одобрением, потом опять Огнезора смерил взглядом, и продолжил уже спокойнее, с ворчливой какой-то мягкостью:

— Были у меня некоторые подозрения, после того, как Слава начала о прошлом твоем выспрашивать, но до сих пор все не хотел в них я верить... Выходит, правда.

— Слушай, — добавил вдруг, хитро прищурившись, — а не та ли это малышка, из-за которой ты в ученичестве бежать пытался?

Огнезор только усмехнулся невесело и молча головой кивнул.

— Вот оно как Первый Бог с кровным своим шутит! — удивленно протянул Ледогор.

— Перестань! — поморщился юноша. — Не до суеверной мне сейчас чепухи! Из-за "шуток" таких теперь кровь льется!

— Если ты о Темнослове и прихвостнях его — то туда им, гадам, и дорога! — отрезал гигант без малейшей жалости. — Правильно ты ему, подлецу, клеймо позорное на морде оставил, хоть и вспомнят это тебе в Совете!

— Думаешь, только это вспомнят? — криво и как-то дергано усмехнулся юноша. — А то, что я охотницу оттуда вытащил, да пять трупов по себе оставил, вот так и спустят?

— Пять? — озадаченно переспросил Ледогор. — Я вот, дорогой мой, семерых насчитал. Вместе с крысенышем-одногодкой твоим и купчишкой-хозяином.

Огнезор воззрился на своего наставника с неподдельным удивлением и на мгновение, кажется, растерялся даже.

— Вот как? — проговорил недоверчиво.

Прошелся туда-сюда по комнате, затем, сдвинув тяжелую серую ткань полога, опустился вдруг на край кровати — как раз напротив Ледогорова кресла — и сразу как-то успокоился, будто все ему ясно стало.

— Вот как! — повторил с нехорошим смешком. — Семеро? Выходит, подчистили за мною... То-то в последние дни чувство было, словно по пятам идет кто-то!

— Чтоб за тобой увязались, а ты и не понял, — изумился гигант, — в жизни не поверю в такое!

— Ну, присутствие ведь и спрятать можно...

— Да кто же на подобную дьявольщину вообще способен?!

— Не знаю, Ледогор, не знаю, — пробормотал юноша вполголоса, но так, что сразу ясно стало: еще и как знает, только очень уж ему чтобы так было не хочется...

"А ведь Слава давно в столице не объявлялась! — вспомнил вдруг мастер. — Ухватилась за какой-то пустяковый, несрочный приказ и будто испарилась". Поворочал немного эту мысль в голове — и любопытствовать как-то расхотелось.

— Нет ничего хуже одержимой женщины, — пробормотал он себе под нос. Но Огнезор все равно расслышал и наградил наставника долгим болезненным взглядом.

— Никто ведь одержимости своей не выбирает, — проговорил глухо, невольно покосившись в щель полога, на спящую девичью фигуру. Ледогор не нашелся, что на это возразить, а красивое лицо юноши помрачнело еще больше.

— Что делать будешь, наставник? — наконец, спросил он все так же тихо и на мастера не глядя. — Тебе ведь теперь, как "столичному", смерть Темнословову расследовать... Не хочешь узнать, как все было?

— Не имею ни малейшего желания! — отрезал тот с мрачной решимостью, самого его удивившей. — Свидетелей живых не осталось, колечки твои с секретиком тоже ни на ком не отметились, так что в отчете я волен написать что угодно! Погиб, мол, почтенный наш мастер-лекарь в законном поединке, на который, дурак, сам уже много лет напрашивался. Дело, конечно, не совсем одобряемое, но вполне обычное. Охранничков же Темнослововых Насмешница еще раньше на тот свет отправила вместе с купчишкой-предателем...

— Интересная версия, — хмыкнул Огнезор. — Даже жаль! А я-то уж почти почувствовал облегчение!

— Решил, что, наконец, сбежал от нас, — понимающе ухмыльнулся мастер. — Нет уж, мальчик, рано тебе еще прощаться с Гильдией! Оденут тебя еще в серое да на Тайный Престол возведут! По-другому никак — слишком много мы с Верой и Гильдмастером покойным усилий в тебя вложили, чтоб из-за глупости мальчишеской все рухнуло!

— Считай это глупостью, а только Лаю я вам не отдам, даже если всю Гильдию перебить придется! — отрезал Огнезор, а глаза его загорелись вдруг вызовом и давно знакомым мальчишеским упрямством.

— Знаю, — тяжело вздохнул Ледогор. — Сам был таким когда-то... Но неужто, — сердито загремел вдруг, — из-за бабы сдохнуть стоит?!

— А из-за чего стоит? Из-за жадности? Тщеславия? Неинтересно даже...

— Как же тогда Империя? Вечный долг проклятых?

— "...что идут дорогою темною, за судьбою Первого Бога"? — процитировал Огнезор с иронией. — Не знаю, Ледогор. Ничего я уже не знаю... Веришь ли, — добавил с печальной улыбкой, — не о Тайном Престоле мне сейчас думается, не об Империи, по швам трещащей, а о том, заговорит ли она со мной после сегодняшнего... Как может быть такое?

Выглядел он уставшим, растерянным и совсем...человечным, что ли. Будто разбился в одночасье за столько лет отшлифованный образ божества, жестокого и безупречного, словно прахом пошли все нелегкие Верины старания, так долго из беззаботного мальчишки это божество создававшей... Странно, но Ледогора мысль такая почему-то даже порадовала.

— Выпороть бы тебя, да запереть покрепче, как в ученичестве бывало! Глядишь, и перестал бы себе ерундой всякой голову морочить! — пробормотал он ворчливо, но беззлобно. Покосился удовлетворенно на вызванную его словами широкую Огнезорову ухмылку, вздохнул и добавил задумчиво:

— Страшно это, наверное, — за себя и за других решать! Не завидую... А только, как бы дело тут не обернулось, вернуться в Гильдию ты все равно обязан...

— Об этом давай через год поговорим, если живы будем! — бесцеремонно прервал его юноша. — А сейчас расскажи мне лучше, что там у вас происходит? Очень уж вся история подозрительна!

— Мне-то откуда знать? — пожал Ледогор плечами. — Слышал я, что Темнослов давно за твоей спиной Насмешницей занялся. То ли почуял неладное, то ли он всегда так — ищет, как бы тебе гадость сделать... Еще как установил ты слежку за посредником ее, наш почтенный лекарь добыл где-то разрешение на прямой с Реми этим контакт. И пока ты по Империи колесил, он купчишку поприжал немного, а тот — не будь дурак — про охотницу все и выложил, да еще и весточку ей отправил, по Темнословову же приказу. После же провала "проверки" своей, мастер-лекарь наш в столице не стал задерживаться: сразу сюда поспешил. Ну, дальше ты сам все видел...

— Темнослов был моим наблюдающим? — понимающе перебил Огнезор.

— Ничего я такого не говорил! — поспешил мастер отпереться.

— Но ведь правда? Еще когда проверка эта дурацкая объявилась, я подозревать начал, потому как не будь Темнослов наблюдающим, никто бы его слушать не стал. Да и на Реми старик выйти мог, только если все мои отчеты видел, а это ведь не всякому позволено!

— Никто не будет злейшего врага внимательней, — согласно хмыкнул Ледогор.

— Что же тогда ты, наставник, в Эн-Амареше делаешь?

Гигант запнулся.

— Уж не за Темнословом ли шел?..

— Догадливый! — буркнул Ледогор. — Я лет семь уже Темнословов наблюдающий. Столько всякого на него собрал — другого давно похоронить хватило бы! Но кому-то в Гильдии ведь и самую грязную работу делать надо! А что может быть Испытания Боли грязнее? Вера вот в свое время побрезговала... Так что старика до сих пор трогать не решались...

— Ничего, — ядовито протянул Огнезор. — Он там себе таких заместителей вырастил — найдется замена! Да только не это меня больше всего беспокоит! — вновь он нахмурился. — Слишком уж масштабную развернул Темнослов деятельность: и разрешение на Реми (защищенного, между прочим, высокими чинами столичными) добыл, и Эн-Амареш вверх дном перевернул... Охрану ведь городскую не местная Гильдия подняла — наш мастер-лекарь постарался! С чего вдруг такие полномочия? Чувствую, стоит за этим очень крупная, не чета Темнослову, фигура...

— Знаешь же, я человек прямой, в интригах понимаю плохо, — насупился Ледогор.

— А я, кажется, как раз начал понимать, — задумчиво проговорил Огнезор. — Вот послушай! В Совете Семерых после моего ухода осталось высоких мастеров только шестеро, а что Темнослов давно седьмым быть хотел — это всем известно. Да только испытание пройти у него силенок не хватило бы, разве что другие высокие мастера проявили бы снисходительность. А для этого пообещать он им должен был что-то очень значительное, например, Белого Мастера... Теперь подумаем: двое из Совета — Сизобор и Вера — на моей стороне. Злата, хоть меня и не любит, но рисковать своим положением не будет — выждет, кто верх возьмет. Осталось еще трое, и все в равной степени претендуют на пост Главы Гильдии. Конечно, не стань меня, еще неизвестно, как они этот пост делить будут, но сейчас не в том главная их забота. Больше беспокоит их, что поддержанного Правящим Домом Белого Мастера отвергнуть будет очень непросто... Но известно им также, что Императору нынешнему, опоре Правящего Дома, не так уж много времени осталось. И что от наследника его толку ожидать не приходиться... Другим Домам крови и главам их, лордам нашим Эну и Амарешу, все это известно не хуже. Они уж и руки потирали бы радостно, только вот боятся идти наперекор Гильдии: помнят, чем мятежи и заговоры последние заканчивались. Поэтому всякую ниточку к нам использовать рады. Малую Книгу, например. Или Темнослова и тех троих из Совета... Заполучить трон и поддержку Гильдии — это ведь уже не просто интриги дворцовые, это надежные виды на новую правящую династию! Для такого и постараться стоит!..

— Раз все так, почему ты здесь еще? Эн-Амареш — город торговый, ворота даже ночью не запирает. Давно бы уже умчались, подальше от этого гнезда змеиного...

— Нельзя было мне ее увозить, — мрачно нахмурился молодой мастер. — Не в таком состоянии...

— Успел, значит, Темнослов к ней руку приложить? — понимающе глянул на него Ледогор. — За это ты ему и отметину оставил?

Губы Огнезора сжались плотнее. Он бросил еще один быстрый взгляд на девушку. Произнес тихо, будто через силу:

— Помнишь, наставник, ты говорил мне когда-то, что есть грань, о которой нельзя забывать? Грань, между тем, кто мы есть, и тем, что нам приходиться делать?..

Мастер не помнил, но на всякий случай уверенно кивнул.

— Возможно, это как раз то, что Темнослов во мне понял сегодня, — проговорил Огнезор еще тише, — то, почему ухмылялся он, умирая... Увидел он, как я перешел эту грань.

"Что за чушь!" — захотелось гаркнуть Ледогору. Захотелось разозлиться, отругать проклятого мальчишку за такие мысли, привести в чувство и волоком потащить обратно в Гильдию... Вот только не получалось у него ничего возразить — сидел да смотрел в удивленной, немой растерянности, как нервно играет Огнезор кончиками пальцев, как поглаживает заворожено согретый теплом кожи рифленый металл тяжелых своих перстней...

— Уходи, наставник, — наконец, не поднимая глаз, сказал юноша. — Не стоит еще и тебе в это впутываться. Если попадусь — так ведь всем причастным память проверить могут... С отчетом поступай, как хочешь, но дальше я сам разберусь.

Гигант со вздохом встал, неловко приладил на лицо маску, глянул мрачно сквозь черные прорези.

— Что бы ты ни делал, Огнезор, вернуться-то тебе все равно придется.., — обронил напоследок.

С новой силой охватило юношу знакомое с ученических лет чувство принуждения: будто ведут его — незаметно, но неуклонно, — проложенной кем-то дорожкой. Той, которую сам он не выбирал — и вряд ли бы вообще выбрал. Но отказаться от которой уже не может...

Как он сейчас ненавидел это ощущение! Мысли о долге, власти, собственных возможностях слишком мало распаляли его тщеславие. Ну кто в двадцать шесть лет жаждет править миром? Покорять его — может быть. Добиваться признания. Наслаждаться недолгой иллюзией свободы и собственной неуязвимости, которую дает молодость. Искать приключений. Любить, в конце концов! И начинать потихоньку задумываться об уютном местечке, где можно было бы "осесть" после всего в компании близких людей...

Но уж никак не властвовать, навсегда отказавшись от самого себя, взвалив на плечи неизбежный груз верных и ошибочных решений, а в случае с Гильдией — еще и приняв клеймо всеобщей ненависти да проклятия!..

— Думаешь, сам этого не знаю? — вдруг разозлился Огнезор на наставника. — Еще как знаю! Знаю, что не уйти мне ни от долга, ни от крови чужой, ни от чужого страха и отвращения, который так любовно культивирует Гильдия! И от имени своего не уйти, и от всех проклятий, что уже на него навешаны!..

Но слова его разбились негромким хлопком открывшейся оконной рамы, растаяли в холодной, снежком сочащейся, мглистой тишине вместе с темной Ледогоровой фигурой.

Неприятный промозглый ветерок пробежался по комнате, а плеча вдруг нерешительно коснулась теплая девичья рука. Огнезор вздрогнул.

— Давно не спишь? — не оборачиваясь, спросил глухо, гася в себе остатки раздражения. — Странно, я не почувствовал...

— Видно, лучше из меня ученица, чем ты думал, — легкой горечью окутал его Лаин голос.

Она оторвала руку от его плеча, согнутыми костяшками пальцев, легко отбросив длинную светлую прядь волос, провела по шее, погладила нежно по щеке. Он не двигался в замешательстве, не решаясь поверить этой ласке, все еще боясь обернуться и заглянуть ей в лицо.

Но Лая вдруг обхватила его судорожно, прильнув всем телом, стиснула изо всех сил.

— Плевать на остальных! На всех, на всю Империю! Даже если мир будет гореть и корчиться под твоими ногами, я... я никогда, слышишь, ...никогда...не прокляну...твоего имени! Никогда... не отвернусь в страхе! — выдохнула горячо, словно заклинание.

Огнезор застыл, не в силах поверить в то, что слышит. Понимая каждой частичкой себя, что вот теперь-то он пропал окончательно. Не тогда, в Таркхеме, когда узнал в ней девочку из своей полустертой памяти, и не тогда, когда решил с Дворцовой ее вытащить, и даже не ночью той в замке Таргел, а именно теперь, в этот миг...

Потому что не было больше для него никого другого, и та же участь, что Темнослова, врага его, постигла бы теперь и Ледогора, и Славу, и всякого, кто на пути его стал бы. Без разбору. Без сомнений. Без жалости.

— Примешь ли ты мою клятву, Огнезор? — вопрошала, между тем, Лая почти торжественно. — Позволишь ли быть с тобой? Повторишь ли слова, что заглушил тогда гонг в замке Таргел?

"Как могла она услышать?" — пораженно распахнулись во мрак его глаза.

— Я...люблю тебя, — шевельнул непослушными губами почти безразлично, удивляясь, как бесцветны эти слова перед той ненормальной, нелепой, страшной одержимостью, что рождалась на самом дне пустой его души.

— Это все, что мне нужно знать о тебе, — ласково прошептала девушка, припадая губами к бешено трепещущей жилке у него на шее. — Остальное не имеет значения...

Той же ночью темный город выпустил их из своих объятий, подгоняя колючим снежком на северо-запад, где нерушимо ожидали холодные вершины далеких Северных гор.

* * *

— Пе-е-ервый день, первый день, первый день зимы-ы-ы, — нарочито писклявым голоском изо всех сил распевала Лая детскую новогоднюю песенку, старательно коверкая мелодию и фальшивя.

Смешливое горное эхо весело перекатывало незатейливые слова. Лошади на поводу фыркали, с подозрением косясь на девушку.

Эдан молча шел рядом, легко, словно по столичной мостовой, ступая по неровному, острыми камешками и грязным снежком присыпанному склону. Выражение лица он сохранял совершенно непроницаемое.

"Вот упрямец!" — начинала уже злиться Лая.

В сердцах она пнула подвернувшийся под ноги камень, затем почти выкрикнула очередную строчку песни особенно громко и особенно отвратительно, так что даже смирившаяся со всем Лошадка отшатнулась и всхрапнула испуганно.

— И когда только тебе надоест! — наконец не выдержал Эдан.

"Ага!" — тут же возликовала девушка, пристально вглядываясь в его лицо в поисках малейших признаков вполне оправданного раздражения.

Но лишь легкая насмешливая ухмылка едва заметно кривила его губы, почти не задевая холодную синеву глаз.

— Надоест что? — прикинулась дурочкой Лая.

— Дразнить меня, — невозмутимо обронил ее спутник. — Насколько помню, пела ты всегда отлично. Значит, эти ужасающие звуки ты производишь нарочно, и, поскольку никого другого здесь нет, предназначены они для моих ушей. Вот я и спрашиваю, скоро ли тебе надоест?

— А что, сильно раздражает? — с надеждой спросила девушка.

В ответ Эдан только хмыкнул, вновь погружаясь в непроницаемое молчание.

— Уж лучше бы ты злился! — не удержалась Лая. — А то слова из тебя не вытащишь после...

"После Эн-Амареша", — хотела сказать она, но вовремя прикусила язык. Не хватало еще, чтоб он вновь вернулся к своим мрачным размышлениям о каких-то "гранях", и "долге проклятом", и прочей подслушанной тогда ерунде. Чтоб опять сидел ночи напролет, уставившись в одну точку, с таким лицом, что просто жуть берет...

"Провались она, эта Гильдия!" — в который уже раз мысленно зашипела девушка. Вспомнилось, как еще совсем недавно проклевывалась в глубине души надежда, что, может, получится Эдана оттуда вытащить, вернуть к нормальной жизни. "Освободить", — так она это называла, словно речь шла о каторге или заключении.

То, что там у него могла быть своя, ни на что не похожая, жизнь, со своими правилами, с друзьями и врагами, с чем-то важным, за что стоило держаться, ей и в голову тогда не приходило — настолько эта мысль была дикой. Теперь же только об этом и думалось.

"Вернуться-то тебе все равно придется" — "Думаешь, сам не знаю?", — раз за разом звучали у Лаи в ушах последние подслушанные в тот день слова.

Она это тоже знала. Вот что самое отвратительное.

Не было больше в Лаином мирке далекой страшной сказки — Гильдии. Была действительность. Тяжелый долг, проклятый путь, согласия на который никто не спрашивал. Всегда меж двух огней быть третьим. Стать палачом или защитником — как будет нужно...

Имперское правосудие — не указ высоким лордам. Зато суд Гильдии — однозначный, неумолимый — другое дело. Всегда ли он справедлив? Это уж с какой стороны глянуть... Если чему и научилась Лая за годы своих скитаний, так это тому, что почти всякая справедливость условна и что никакого она отношения не имеет ни к жестокости, ни к милосердию...

Зато ко всеобщему спокойствию и сытости — очень даже, как ни печально от этого всем гордым, любящим свободу мечтателям...

Когда-то и они с Эданом были такими.

Не теперь...

Даже если друг ее, тот мальчик из прошлого, и захотел бы послать Империю с ее бедами ко всем десяти дьяволам, то Огнезор — Белый Мастер — сделать этого никак не сможет.

Права не имеет.

И кто она такая, чтоб из этого его вытаскивать?

Каждый раз подобные размышления возвращали Лаю к тому, что когда-то, еще в начале их пути, рассказывал ее спутник, то ли пытаясь скрасить неловкое отчуждение, то ли отвлекаясь от тревожных мыслей.

"Меня иногда поражает, — говорил он, — до чего хрупок наш обжитой, "цивилизованный" мир. Ничтожный клочок пригодной для жизни суши, который мы в тщеславии своем гордо окрестили "Империей". Просто "Империей", без названия — словно такое пренебрежение именем в порядке вещей! Но ведь это не так! У легендарных империй древности ведь были названия! Потому что до сих пор они не оставались в этом мире единственными... И людям не нужно было ограничивать себя крохотным пространством плодородной земли, зажатым между огромным, почти безжизненным Северным континентом и не меньшим, зато слишком уж населенным — опасной, ядовитой жизнью — Южным. Они занимали всю сушу по эту сторону мира и, даже, мифические земли — по другую... Так говорят старые легенды. Я не очень им доверяю, но...я был на юге и видел в болотах руины, а это ведь уже что-то реальное. Гораздо осязаемей полузабытых россказней... Когда видишь такое, становится страшно, что может время сотворить с нашим маленьким, бессильным мирком..."

Лая тогда лишь смеялась в ответ.

"Судьбами мира пусть занимаются боги! — говорила она. — Нам бы уж как-нибудь с собой разобраться!".

Теперь ей уже не было смешно. Проклятые боги, конечно же, палец о палец не хотели ударить, с радостью сгрузив всю свою ношу на хрупкие людские плечи!

Мысль о богах неожиданно позабавила девушку. Вспомнилось, как лет в двенадцать морочила она голову глупым фермерским девчонкам, пытавшимся у нее выведать, правда ли, что Эдан — незаконный отпрыск какого-то знатного семейства.

"Нет, конечно! — отвечала она загадочным шепотом, делая страшные глаза. — Разве такое лицо может создать человеческая кровь, пусть даже и благородная? Скорее уж беспечные лесные боги потеряли в наших краях свое дитя!"

Эдан потом еще удивлялся, почему при встрече с ним окрестные фермеры делают знак, отпугивающий духов. Злило его это неимоверно...

— Ты можешь говорить об этом, — вдруг вторгся в Лаины размышления голос ее спутника.

Вздрогнув от неожиданности, девушка остановилась, перевела недоверчивый взгляд с соснячка впереди, понемногу сереющего от лениво кружащего снежка, на бледное лицо своего друга.

— Говорить о чем?

— О том, что было в Эн-Амареше, — невозмутимо ответил тот, останавливаясь рядом. — И обо всем остальном. Вообще, о чем угодно.

— С чего это ты вдруг? — прищурилась на него Лая с плохо скрываемым подозрением.

— Да вот, наблюдал за тобой последние минут десять, — усмехнулся Эдан в ответ. — Если и у меня все предыдущие дни был такой же угрюмый вид, то я удивлен, как ты вместо своих несносных песенок еще не запустила в меня булыжником.

— Иногда хотелось, — радуясь внезапной перемене, ухмыльнулась девушка, и он подхватил ее улыбку совершенно искренне.

— Обещаю больше не доставлять таких хлопот, — проговорил, будто бы извиняясь. И, в подтверждение своих слов, сначала крепко сжал ее руку, а затем прижался губами к ее губам. И в этом касании впервые за последние две недели не было ни болезненного отчаяния, ни холодной отстраненности — только нежность и желание, — так что упругая неприятная пружина, тревогой сжимающая Лаино сердце, наконец, отпустила.

Девушка вздохнула — радостно и с облегчением, а затем вновь запела все ту же песенку — мелодичным, красивым голосом, настолько отличающимся от ее прежнего кривляния, что Эдан, не выдержав, рассмеялся.

— Ну ладно, — проговорил он сквозь смех, — раз уж мы все о твоем пении выяснили, может, скажешь теперь, куда ты нас тащишь? Пока мы петляли по глухим проселкам и полузаброшенным деревушкам, меня всего лишь одолевало любопытство, но последние два дня не то, что жилья, но даже тропинки приличной не видно — все лес да горы. Так что я уже начинаю волноваться. А бедняга Стрелокрыл и вовсе места себе не находит, чуя всяческое здешнее зверье...

— Передай ему, чтоб не переживал, — ухмыльнулась Лая. — Мы уже пришли.

Эдан огляделся, приподнимая брови в картинном изумлении. Поросшая мелким кустарником и жухлой, подмерзшей травой лесная проплешина на склоне невысокой горы в качестве конечной цели путешествия и правда не слишком обнадеживала. Но все же это было то самое место. Лая, даже не смотря по сторонам, могла сказать об этом с абсолютной уверенностью.

— Пришли? — наконец, с легкой насмешкой переспросил юноша.

— Да. Уверена, нас уже встречают, — загадочно обронила охотница, внимательно всматриваясь в нагромождение переломанных древесных стволов и бурых сосновых веток у него за спиной.

— Но я не чувствую здесь человеческого присутствия, — будто невзначай заметил ее спутник, и Лае почудилась в его голосе едва уловимая нотка смущенного снисхождения: так, не желая обидеть, указывают на ошибку капризному ребенку.

— Ну конечно не чувствуешь! — куда более резко, чем следовало, бросила, задетая его тоном, девушка. — Уверена, она постаралась, чтобы никто не почувствовал!

Эдан уже хотел было что-то возразить, но в это время из-за деревьев раздался легкий, словно неуверенный, свист, в точности повторяющий мелодию недавней Лаиной песенки, а, спустя мгновение, осторожно выглянули две заросшие мужские физиономии. С ног до головы осмотрели расплывшуюся в усмешке охотницу и ее внезапно напрягшегося спутника, затем бесшумно скользнули на полянку.

— Наконец-то соизволили показаться, "храбрецы"! — насмешливо фыркнула Лая.

— Ты не одна, — сильно растягивая слова, с угрюмым неодобрением констатировал один из загадочных пришельцев.

— Мы должны были подумать, — эхом подтянул второй.

— Нечего тут было думать! — отрезала девушка. — Все равно не вам принимать решение!

— Может и не нам, — настороженно проговорил первый. — А только не говори, что мы не предупреждали, если остальные не обрадуются и проход закроется перед самым твоим носом.

— Твое дело вести, а не советы давать! — уже не столь уверенно буркнула Лая.

Пожав плечами, их новый спутник потрусил неторопливо за своим товарищем, который уже молча углублялся куда-то в самую чащу.

Девушка одной рукой покрепче сжала поводья Лошадки, другой схватила за руку Эдана и потащила его следом за теми двумя.

— Лая, — начал было юноша, красноречиво переводя взгляд с их лошадей на с виду непроходимую стену голых деревьев.

— Доверься мне, — только и сказала она, стараясь не отставать от легкого шага их провожатых.

За деревьями обнаружилась вполне приличная каменистая тропинка, полого спускающаяся куда-то в сосновый полумрак. Их новые знакомые уже поджидали за ее изгибом рядом с парой невысоких коренастых скакунов.

Дальше ехали верхом, друг за другом, в полной тишине и очень медленно. Их провожатые неодобрительно хмурились. Эдан настороженно подмечал все вокруг, но благоразумно хранил молчание. Лая думала.

Амулеты, хранящие место, куда они направлялись, поддерживаются энергией всех здешних жителей — и лишь от желания большинства из них зависит, откроется ли проход перед чужими. Хуже всего, если они, и правда, испугаются: сразу прогонят, а то и вовсе не разрешат войти. Что делать и куда им деваться в таком случае, охотница просто не представляла. Значит, надо их отвлечь. Вот только как?

С непонятной надеждой осмотрела она окрестный лесок, затем привстала в стременах и оглянулась, невольно залюбовавшись, на Эдана. В рассеянном лесном сумраке и мягко кружащемся, редком снежке ее друг выглядел поистине великолепно и загадочно.

"Вот уж правда, лесной бог! Или горный..." — вздохнула девушка и, неожиданно для себя, принялась тихонько напевать полузабытую старую песню:

Синим ветром спустился с вершины,

К снежной гриве припав беспокойно,

Бог слепящих метелей всесильный.

Горный снег на его ладонях,

Белый иней в растрепанных прядях.

Льдистым смехом дорогу он стелет,

С эхом горным играет, не глядя

Под копыта священного зверя.

Синеоко взирая в долину,

Он ведет за собою зиму...

Остальных слов, витиевато сложенных каким-то чересчур ученым ее соплеменником, Лая не помнила. Сама легенда, переложенная в песню, повествовала о том, как, спустившись однажды в долину, своенравный горный бог Ихлай увидел молодую женщину из племени ахаров, влюбился в нее и, как водится у богов, в ту же ночь, обратившись прекрасным юношей, соблазнил несчастную да увел из родного племени и от ее законного мужа — в придачу. Вместе с возлюбленной прожил он всю зиму, когда же пришло весеннее время, не захотел возвратиться бог в горы, как было ему положено: остался в долине, и снег да холод остались вместе с ним. Время шло, весна не приходила, животные и люди страдали от голода и морозов. Каждый день молили ахары снежное божество уйти, но глух был Ихлай к их мольбам. Тогда воины племени отыскали убежище, где жил бог со своей женщиной, пришли туда тайно и убили ее. Она же, умирая, приняла вечное проклятие, послав свою душу вслед за любимым, тем самым смирив его гнев и укрыв родное племя от возмездия. С тех пор, говорят, в сильные снегопады слышится шепот — это Ихлай говорит с душой своей возлюбленной. А еще, какой бы яростной ни была зимняя непогода, жилища ахаров всегда остаются целыми...

Лае никогда не нравилась эта история: было в ней что-то неправильное, безысходное. Но сейчас песня вдруг вызвала на лице ее лукавую усмешку.

— Эдан! — негромко окликнула она. — А сними-ка свой капюшон! И волосы распусти...

Юноша недоуменно перевел взгляд с ее лица на лениво кружащие сверху крупные хлопья, похоже, не слишком радуясь необходимости оказаться под мокрым снегом с непокрытой головой, но просьбу Лаину все же выполнил: очень уж озорной и хитрый был у нее вид.

Тропинка вывернула на широкую проплешину и нырнула меж двумя скалистыми утесами, за которыми глазам открывалась небольшая, уютная долинка, окруженная со всех сторон неприступными склонами. Единственный спуск туда, словно по волшебству, отгородило невидимой стеной — Лая заметила, как удивленно поползли вверх брови Эдана, издали ощутившего эту преграду, как сосредоточился его взгляд, напрягся каждый мускул лица в попытке уловить, нащупать частую сеточку сложных амулетов, скрывающих вход в долину...

А затем она увидела лица своих провожатых — пораженные, исполненные почти суеверного изумления. И смотрели они не вниз — на привычную их глазу долину. Смотрели они назад — на появившегося из-за утесов в ореоле летящих снежинок прекрасного синеглазого юношу в сине-серебряном плаще, с разметавшимися светлыми, почти белыми в мглистом зимнем свете волосами, гордо восседающего на великолепном серебристом коне. Лая знала, что именно они увидели, и знала, что люди внизу видят то же самое. Широкая торжествующая улыбка расплылась на ее лице.

Синеоко взирая в долину,

Он ведет за собою зиму,

— тихонько пропела их застывшим лицам девушка.

Когда же лопнула тоненькая маскировочная сеточка, вырисовывая ниточки дыма, темные шатры, снующих людей и лениво разлегшихся животных в совершенно девственной еще мгновение назад долине, а проход, наконец, открылся, Лая не удивилась, лишь воскликнула с радостным облегчением:

— Добро пожаловать в зимнее стойбище ахаров, Эдан! В мое родное племя!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, ГДЕ ЛАЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ, ОГНЕЗОР ЖЕ ОБРЕТАЕТ НАСТАВНИКА.

Первое, что помнили о себе ахары, — как земля разрывалась на куски и била в небо фонтанами по воле обезумевших богов, повинуясь одному лишь их взгляду. Было это еще до нынешней Тысячелетней Империи, еще до Десяти Древних Королевств, еще до того, как появились первые проклятые с пустой душой и, одевшись в черное, пошли по земле во славу Первого Бога. Было это слишком давно, и называлось "погибелью мира".

Из ужаса того и крови вышли ахары, ведомые первыми своими Хранительницами, чтобы на века скрыться от остальных людей, сотворить свой мирок подальше от бед и потрясений большой цивилизации. С тех пор не одно прошло тысячелетие, и сотни легенд составили их историю.

Была там и старая легенда об Ихлае, переложенная в песню каким-то неизвестным их соплеменником, были и совсем недавние — о Леоре, Потерянной Дочери, что нашлась спустя много лет, о ее поразительном даре и странной, невидимой даже для Иши, судьбе. И вот сегодня лицезрели ахары в изумлении и трепете, как непокорная, беспечная Леора творила о себе еще одну историю, ведя за собою со смехом прямо к зимним их шатрам своенравного горного бога...

И пусть спутник ее оказался вовсе никаким не божеством, а всего лишь странным пришельцем, а конь его — просто конем, а не священным небесным зверем, чудесный образ за краткие мгновения глубоко проник в суеверные их души, укоренился там и разросся дюжиной небылиц да сказок. День-два — и запоют о дерзкой этой выходке у костра, зашепчут таинственно в ночной тьме настороженным детским ушкам. Сама же Лая первой и зашепчет, сама о себе баек наплетет...

Таким мыслям усмехалась Шана, тридцатишестилетняя красавица, глядя, как подходит в окружении веселой детворы беспокойная ее младшая сестричка, лукаво посверкивая такими же, как у нее самой, зелеными глазищами то на удивительного своего друга, то на всполошенных их появлением соплеменников.

— Мама, мама! — задергали Шану малолетние ее сынишки. — А правда, что Леора Ихлая привела?

— Конечно, правда! — послышался над их головами веселый Лаин голосок. — Не пяльтесь на него, а то заморозит!

Малыши с визгом укрылись в шатре, а Шана скорчила выразительную гримасу неодобрения.

— И что это, Лая, за Ихлай такой? — чеканя слова по обычаю имперского жителя, обозвался ее спутник.

— Да так, одно божество местное, — постаралась скрыть хитрющую улыбку девушка. Говорила она то по-ахарски тягуче, то снова быстро и отрывисто, видно, не решив еще, под кого подстроиться: под друга своего или соплеменников. Оттого слушать ее было еще забавнее.

— Ты это нарочно устроила, — не спросил, но констатировал юноша, насмешливо выгибая тонкую бровь.

— А то как же! — самодовольно подтвердила Лая. — От любопытства соплеменнички даже страх позабыли, вот и пустили нас. А тут уж авось не выгонят: законы гостеприимства и прочая вежливость... Правду я говорю, Шана? — соизволила, наконец, и ее заметить маленькая негодница.

— И тебе, сестричка, здравствуй! — осуждающе покачала головой женщина. — "Как живешь"? "Давно не виделись"?

— Живу еще, хвала богам! — ничуть не смутилась указанием на свою невежливость Лая. — Знакомься, милый! Это сестренка моя старшая — Шана. Шана, это Эдан.

Недаром это имя произнесла она эдак, со значением: Шана, и прежде с чужака любопытных глаз не спускающая, теперь уж совсем вытаращилась.

— Нашла все-таки! — выдохнула в изумлении. — А я уж собиралась к Ише идти, травку тебе просить какую — для забвения. Совсем ведь, думала, изведешься!

— Это еще кто кого нашел, — проговорила девушка вполголоса, другу своему улыбнувшись так ласково да восторженно, что сразу Шане все про них понятно стало.

"Ну и хвала богам!" — тихонько обрадовалась женщина.

— За лошадками присмотришь? — прервала ее умиленное разглядывание Лая. — Не до них мне сейчас будет...

— К ней пойдешь? — понимающе проследила за ее взглядом Шана.

— Пойду, — тяжело вздохнула девушка, растеряв внезапно всю проказливую свою веселость. — Никуда ведь не денешься...

Стащила с лошади тяжелую с виду кожаную сумку, перекинула ее через плечо, и под сочувственным взглядом сестры неохотно потянула своего спутника к небольшому шатру в конце долины.

* * *

Вопросов Огнезор задавать не стал, хоть так и кипел любопытством. Пока спускались они в долину, успел он узнать из сбивчивых Лаиных объяснений, что ахары — чуть ли не последние из великих северных племен, Империей ныне почти истребленных, что человек их осталось меньше тысячи, и что летом они кочуют кто где — поодиночке либо семьями, — зимой же сюда собираются: от северных лютых холодов и голода спрятаться да Праздник Зимы и приход нового года всем вместе отгулять. Узнал, что отыскала их Лая (с огромным, между прочим, трудом!) года четыре назад, уже как охотницей стала, и что поначалу отнеслись к ней соплеменники с заметным подозрением, так что даже дощечки мамины и явное сходство с сестрой ее единокровной не помогали. И если бы не Ишино покровительство...

Тут Лая прервалась, так что разузнать, кто такая эта Иша, Огнезор так и не успел. Потому еще любопытнее ему стало, когда повела его девушка через все стойбище, с видом мрачным и решительным продираясь сквозь цепкие взгляды бесцеремонно глазеющих ее сородичей, сквозь шепотки их — то злорадные, то сочувственные: "Гляди-гляди! К Ише пошла! Точно к ней — по лицу видать!".

Вид Лаин, и правда, обескураживал. Всякой ее помнил Огнезор: и разгневанной, когда сыпали глаза зелеными ведьмовскими искрами, и насмешливой, когда рвался наружу злой, пакостливый бесенок, и ласковой, когда за взгляд один умереть хотелось... Но вот такую, как сейчас, видел впервые. Потому что такой Лаи — потупленной, виноватой, съеженной, как ребенок нашаливший, которого вот-вот лишат сладкого, — просто не могло быть в природе!

И все же она была, и чем ближе подходили они к одинокому темному шатру из мохнатых шкур, сплошь увешанному разноцветными ленточками, тем было ее больше...

У самого входа она нерешительно застыла, крепко сжала Огнезорову ладонь, будто ища поддержки, выдавила слабую, жалкую усмешечку. И вдруг, словно разозлившись на себя, резко сдвинула большую шкуру, закрывающую вход, и шагнула в дымную, пахнущую травами темноту.

Юноша молча последовал за ней.

В шатре было темно и душно. Одуряющий травяной аромат вместе с тяжелым запахом шкур и дымом очага в первый момент просто сбивал с ног — и небольшое отверстие сверху, через которое лениво вытягивался воздух, ничуть не помогало. Огнезор вдыхал мелкими глоточками, сосредоточившись для начала на том, чтобы не закашляться. В сумраке он едва различал напряженную Лаину спину перед собой. А еще — чье-то тяжелое присутствие: подавляющее и властное, изучающее, сотней невидимых пальцев проникающее до самых костей. Кажется, он начинал понимать Лаю — здесь было дьявольски неуютно.

— Что за представление ты устроила, Леора? — раздался из темноты раздраженный старческий голос — не ворчливо брюзжащий, как у всеми забытых и всем недовольных стариков, но надменный и требовательный: голос человека, привыкшего подчинять и приказывать. — Или ахары — глупые дети, что ты кормишь их сказками?

— Невежливо встречать гостей в темноте, даже если тебе самой свет не нужен, — буркнула Лая. Развернула напряженные плечи, изо всех сил (но без особого успеха) демонстрируя бесшабашность. — А как еще нам было пройти? — огрызнулась куда-то в дымный сумрак.

— Ты могла для начала прийти одна и спросить разрешения.

— Чтобы ты велела привязать меня к очагу и не выпускать до конца зимы? Нет уж, спасибо, — слишком хорошо я тебя, Иша, знаю. И никогда не поступила бы так со своим спутником.

— Еще бы! — рассержено поднялся голос. — Ты предпочла привести на порог моего дома прислужника Первого Бога!

— Кого?

— Темного мастера, Лая, — пояснил Огнезор, от удивления не сразу узнав собственный голос. — Она знает, кто я.

— Конечно, знаю, юноша, — ворчливо донеслось из темноты. — Я уже встречала подобных тебе. Так извратить светлый обряд Перерождения! Ваши целители невежественны и безумны...

Что-то зашевелилось в воздухе вокруг, и десяток толстых, грубых свечей зажглось в одночасье, источая резкий аромат и разгоняя застоявшийся мрак круглого шатра.

— Ты просила свет, Леора, — уже спокойно, без тени недавнего раздражения, отозвался голос. Принадлежал он белой, высохшей старухе — не растрепанной скрюченной ведьме из деревенских сказок, но аккуратной, собранной, властной женщине, восседающей в центре освещенного круга с прямой, как стрела, спиной. Взгляд ее, подумалось Огнезору, мог быть надменным, почти царственным, если бы не абсолютная белизна, светившая из глазниц. Старуха была слепа.

И все же... Не покидало с ней ощущение сотни, тысячи тоненьких пальцев: бегущих по позвоночнику, забирающихся под кожу, бесцеремонно ощупывающих каждый орган, проникающих в разум. Она не видела — ей не нужно было видеть, чтобы различить, разобрать на части любого в этой долине. Не нужно было касание, чтоб исцелить шрамы от Темнословова лезвия на Лаином плече. Не нужен был взгляд, чтобы увидеть Огнезора насквозь, как глупого ученика, впервые представшего перед мастером.

— Первый уровень, — еле слышно выдохнул юноша, не скрывая благоговейного недоверия.

И будто в насмешку над его изумлением, старуха сделала небрежный подзывающий жест пальцем: глиняная кружка с камня у очага медленно поднялась и поплыла прямо к ней в руку.

— Позерша! — презрительно фыркнула Лая, ничуть не разделяя Огнезорова почтения.

Иша неторопливо поднесла кружку к губам, отпила немного, отправила ее обратно к очагу.

— Вздорная, глупая девчонка, — мученически покачала она головой. — Тебе стоило хорошо подумать, прежде чем брать на себя заботу о ее жизни, прислужник проклятого бога...

— Я все еще здесь! — сердито напомнила о себе девушка.

— Знаю, Леора! И не помню, чтоб приглашала тебя или просила остаться!

— Как скажешь, госпожа-Хранительница! — ядовито пропела Лая. — Вот золото на твой налог, — она стащила с плеча тяжелую сумку, с монетным перезвоном швырнула ее перед старухой. — Пойдем! — потянула Огнезора за руку.

— Твоего друга я не отпускала! — холодно остановила их женщина.

На миг Лая еще крепче стиснула его ладонь, затем с тяжелым вздохом разжала пальцы и вынырнула к свету и воздуху. Шкуры, закрывающие вход шатра, неслышно сомкнулись за ней, оставив Огнезора один на один с мрачной здешней повелительницей.

Иша осторожно провела рукой по брошенной сумке — и небрежно отпихнула ее в сторону.

— Она ведь чуть не погибла из-за этих денег, — укоризненно заметил мастер. — Человека, что платит Империи за вашу жизнь и гражданство, должен бы ждать прием полюбезнее...

Слепые глаза взметнулись к его лицу, сморщенные губы вытянулись в подобии презрительной усмешки.

— Воровство — это позор для нашего племени! — без тени сочувствия отрезала она. — И не тебе говорить о том, что должно... Как звать тебя, темный мастер?

— Эдан.

— Другое имя, — с нажимом уточнила старуха. — Не скажешь? — почти весело отметила недолгое его замешательство.

— Почему же, скажу, — в тон ей, с легким вызовом отозвался юноша. — Огнезор. Так меня называют в Гильдии.

Лишь легкий кивок в ответ — ни ужаса, ни изумления, только вежливое внимание: как если бы он сказал "Стрелокрыл", упоминая своего коня, а не назвал самое проклинаемое имя во всей Империи.

— Я слышала о тебе.

— И совсем не удивляешься? — насмешливо переспросил мастер, мягко опустившись на застеленный шкурами пол и подобрав под себя ноги. Теперь он лишь на голову возвышался над Ишей и, пользуясь ее слепотой, мог незаметно изучать высохшее белое лицо.

— Увидев, как горит твоя судьба, не станешь удивляться имени, — проворчала старуха снисходительно.

— Я не верю ни в судьбу, ни в тех, кто ее видит, — хмыкнул юноша. — Так же, как не верю в богов и их прислужников.

— Во что же ты веришь?

— В знание, человеческие силы и способности.

— Что ж, это очень... удобно. Для такого, как ты.

Действительно ли Ишин голос заиграл на миг едкой насмешкой? Огнезор присмотрелся к ней внимательней.

— Любопытный разговор у нас получается, — вкрадчиво отметил он. — Я думал: убеждать тебя придется, чтоб из долины не выгнала, но никак не о судьбе разглагольствовать. И что ж такого-то ты у меня увидела?

— Интересно все-таки? — теперь уже точно смеялась она. — Выгнать я тебя не могу — сам знаешь, Леора следом помчится. А что ж до того, что я увидела, так поверишь ли, если скажу, что горит в тебе кровь Первого Бога, что сама сущность твоя изломана кем-то еще до рождения, и что тянет тебя этот кто-то к себе, как на ниточке, да только вопрос еще — сможет ли вытянуть...

— Не поверю, — усмехнулся Огнезор. — Звучит, уж прости, как бессмыслица.

— Бессмыслица и есть, — легко согласилась Иша. — Предвиденья всегда такие: не видно никакого в них толку до тех пор, пока не сбудутся. Потом уж все вдруг ясно становится. Знала же! — говоришь себе, да только теперь ничего не поделаешь... — она помрачнела, озабоченно нахмурилась. — Вот и с Лаей твоей так, — продолжала все тише и тише. — Смотрю на нее — и не вижу. Ни с живыми, ни с мертвыми. Что тут делать прикажешь?

— О Лае я сам смогу позаботиться, — уверенно прервал ее мастер. — Кто ты ей, госпожа? Наставница? Родственник?

— И то, и другое. В какой-то мере пра-пра-бабушка, — опять заулыбалась Хранительница. — У сестры моей дара не было — зато дочка была... Давно, уж сотни две лет назад. Теперь вот от всего рода только Шана и Леора остались. Думала, воспитаю из девчонки преемницу. Подрастет и поумнеет — светлый обряд проведу, чтоб тело переродилось на здоровье и долголетие... Да только не сидится ей в долине. А раз с тобой сошлась — точно не останется. Уж если притянул ты кого к себе — не отпустишь.

— Говоришь так, будто знаешь меня, — смутился неожиданной откровенности Огнезор.

— А я и знаю. Самому-то долго с человеком говорить надо, чтоб насквозь его увидеть? Дар наш таков... Много в тебе грязи, мальчик, грехов да мерзости. Но много и хорошего... И в чем-то прав ты — насчет человеческой силы. Какими нам быть — не судьба, а сами выбираем... Так что там все-таки у вас с Леорой приключилось? Не пришла бы она сюда просто так — очень уж не любит, когда воспитывают...

— Украла она кое-что у Гильдии... — начал их историю юноша. Говорил он скупо и мрачно, да только Иша все равно то одно, то другое против воли из него вытаскивала. Так что узнала она едва не вдвое больше того, что сказать он хотел.

Половина свечей догорела, когда позволено было, наконец, Огнезору рассказ закончить. Он притих, одурманенный дымом, уставший, выпотрошенный любопытной старухой до дна. Отдышался, соображая, сгустились ли уже снаружи ранние зимние сумерки.

— Учиться у меня пойдешь? — вдруг ошарашила его Хранительница вопросом.

— Что? — до крайности изумился юноша.

— Ты ведь надолго с Леорой застрял. Знаю я ваши, гильдийные, обычаи. Пока минет еще твой год отречения...

— Неужто, настолько мне доверяешь? — с сомнением спросил мастер.

— Сорвешься ты скоро, — мрачно, нехотя пояснила старуха. — Ходишь по самому краешку... У вас уж и забыли давно о том, как совершенный дар приходит. Страшно это. Очень.

— Совершенный дар? — не понял Огнезор.

— Хочешь, называй по-вашему — "первым уровнем". Хоть и глупо это: не измерить дар, нет в нем никакой размеренности. Вот ты — учился, совершенствовался, будто вверх по лесенке шел. Думаешь — последняя ступенька впереди, вершина, шпиль башенный? — она вздохнула, зябко поежилась, хоть и было в маленьком шатре от очага и свечей жарко. — Пропасть там! — закончила хмуро. — Ни старанием ее не взять, ни контролем — только болью да безумием. Сорвешься ты... Может, если помогу, легче будет. А то ведь можно потом и не вернуться...

— Что ж, спасибо, — насторожено проговорил юноша, не зная, пугаться ему или радоваться. — Учиться новому мне всегда интересно.

— Тогда завтра приходи, на рассвете, — устало буркнула Иша. — А Леоре передай: пусть обряд завтрашний проводить готовится. Стара я уже для такого...

После этих слов оставшиеся свечи погасли в одночасье, очевидно давая понять, что все разговоры окончены. Права была в чем-то Лая — любила старая Хранительница показать себя перед зрителем... Поглубже пряча вызванную этой мыслью усмешку, Огнезор покинул Ишин шатер.

Лая ждала снаружи, в сгущающихся сумерках, — обижено нахохлившись, как маленькая птичка, она изо всех сил вжималась в темные складки плаща, будто пытаясь в нем раствориться. Того и гляди, выпустит свои отвлекающие лучики, удивился юноша.

— Ты как? — посочувствовал он.

— Хуже некуда! — скривилась девушка. — Я только что вспомнила, почему не люблю здесь появляться!

— Из-за Иши?

— Да Иша еще ничего — так, ворчит старушка... А вот глянь только, во что меня нарядили! — распахнула, наконец, она полы своего плаща.

На ней было платье.

Обычное платье из толстой темно-зеленой шерсти, с двумя широкими, длинными юбками и чудесной цветочной вышивкой, спускающейся от левого плеча до затянутой широким черным поясом талии.

Никогда прежде Огнезор не видел Лаю в платье.

— "Молодые девушки не должны ходить в мужской одежде", — сердито передразнила она голос, подозрительно похожий на Шанин. — "Незамужние девушки не могут жить под одной крышей с мужчиной"! Поздновато сестричка спохватилась — меня воспитывать!

Как завороженный, юноша протянул руку к вьющейся копне ее волос, пробежал пальцами по давно не крашенной седой прядке, вынимая оттуда тонкую зеленую ленточку.

— Это что еще такое? — уж и вовсе возмутилась Лая, отчаянно взъерошив волосы, вырвав оттуда еще одну зеленую ленту и две красные. — А я-то думаю, чего это Шане вздумалось меня расчесывать! И когда успела только!

— Мальчишка ты уличный! — подразнил ее Огнезор. — Ну, побыла бы немного приличной барышней, соплеменников бы порадовала!..

— Ага, а попробуй в этом по лесу побегать! — потянула она подол верхней юбки. — Или на лошадь вскарабкаться! Вот погоди, — мстительно сузились на него зеленые глаза, — доберутся до тебя мои родственнички: остригут, в волчий мех и шерсть оденут. Шана уже подбирается: заявила, что ты "милый юноша, только очень уж выглядишь странно"!

— Насчет "милого" — это опасное заблуждение! — рассмеялся мастер.

— Вот и я ей то же говорю, но она не верит, — хитро заулыбалась Лая. — Даже на свадьбу к подруге своей позвала! Завтра.

— А-а, вот, значит, какой ты обряд проводить будешь!

— Я? — так и замерла от удивления Насмешница. — Правда?

— Иша велела передать.

— О-о! — совсем по-детски обрадовалась она: даже закружилась на месте, расставив руки и подставляя лицо темному небу да лениво кружащим снежинкам. — Мое первое венчание! — потом застыла, с подозрением прищурившись на собеседника. — И что это ты старушке наговорил, что она такая добрая сегодня? Ох, прости, — спохватилась вдруг, — ты голоден, наверное? — извлекла откуда-то из складок платья сверточек, скрутивший тут же несчастный Огнезоров желудок свежим сдобным запахом. — Держи! Шана пекла. Меня там и близко не было, так что есть можно...

В свертке оказались пироги — и правда, на удивление вкусные, к тому же, еще теплые. Юноша с удовольствием принялся за них, отвлекшись лишь, чтоб сообщить, что из долины его не выгнали, еще и в обучение взяли.

Последнее, как ему показалось, Лая восприняла с сочувствием.

Все это время они куда-то брели, бесконечно петляя между темными ахарскими жилищами, — и вышли, наконец, к широкой площадке у самого спуска в долину. На дальней стороне ее деловито суетились в потемках одетые в мех мужчины, натаскивая дров и разжигая потихоньку костер. Рядом же возвышалось какое-то большое, нелепое строение из шкур и дерева, еще днем подмеченное Огнезором с удивлением.

— Пора поведать кое-что о здешнем быте, — не очень обнадеживающе начала охотница. — Тебе не понравится... Это вот, — махнула она рукой в сторону того самого строения, — Дом для местных холостяков, начиная с мальчишек пятнадцатилетних. Твои вещи там уже... Такой же Дом для девиц есть — на другом конце поселения. Отдельно, в шатрах, у нас только семьи живут. Пары с детишками малыми.

Юноша молчал, оценивая степень своего недовольства этой новостью. Бородатые варвары вместо теплых Лаиных объятий уж никак не выглядели соблазнительно.

— Ахары до отвращения благопристойны, — словно извиняясь, пояснила его подруга, и даже шлепнула слегка Огнезорову руку, привычно протянутую к ее талии.

Но затем сама прильнула поближе и тяжело, обреченно вздохнула:

— Эх, заклеймят меня сородичи, как лгунью, воровку и распутницу...

— Пусть только попробуют! — мстительно пообещал он, поцеловал ее в губы и отправился изучать свое новое обиталище.

Внутри было так же дымно, как и в Ишином шатре. Три каменных очага, врытых прямо в земляной пол, давали не очень надежное тепло и тусклый, тлеющий свет. Старичок у входа кивнул мастеру вполне дружелюбно, указав на постель из мохнатых шкур и сена, где лежал уже его вещевой мешок. Остальные появление Огнезора встретили мгновенной тишиной и дружным бесцеремонным разглядыванием. Он выдержал их любопытство с привычной невозмутимостью и легкой долей высокомерия, дав время вволю наглазеться на свою куртку из мягкой кожи и дорогого меха, на шелковую рубашку с вышивкой и кружевом, на свою гибкую, излишне — по их меркам — тонкую фигуру, безбородое лицо и длинные светлые волосы.

Недаром все же Лая устроила здесь свое представление — среди простых этих, крепких, темноволосых и заросших людей столичный темный мастер действительно выглядел, как существо из другого мира. Под внимательными, оценивающими взглядами он почувствовал себя вдруг как в первый день ученичества, и это почему-то вызвало на губах глупую, веселую улыбку.

Соседей у него набралось около полусотни. Знакомиться они не спешили, да и присутствие юноши, как прошло первое любопытство, восприняли с видимым замешательством. Лишь старичок, что мастера у входа встретил, подсел к нему вскоре и принялся тягуче объяснять здешние порядки — порой не удерживаясь от того, чтобы пощупать что-то из диковинных для себя Огнезоровых вещей, покачать головой удивленно и неодобрительно, вопрос задать — несложный, наивный даже, но отвечать начнешь — запутаешься.

Как вот, например, объяснишь ахарскому долгожителю, что волосы длиною больше, чем до плеч, у имперских мужчин — неизменный атрибут благородного звания? И что вообще это за звание такое? И что такое Дома Крови? И чем Правящий Дом отличается от неправящих? И какое в них для простого люда различие? И почему, в конце-концов, одна рубашка Огнезорова стоит больше всех обедов крестьянских за три месяца?..

Юноша, поначалу отвечавший неохотно, потихоньку в разговор этот странный втягивался. Особенно же, когда старичок потерял интерес к Империи да молодость свою вспоминать принялся. Истории и поверья ахарские начал рассказывать: об Ихлае и о зиме, которую ахары больше всего на свете любят, так что странствуют вслед за нею с каждым годом все северней; о снеге, для коего в древнем, теперь только в гимнах оставшемся, их языке названий больше двух сотен; о шатрах, что тепло укрывают метели сугробами еще вначале зимы, чтоб не страшны были потом их обитателям никакие морозы; о всяком зверье горном и одежде из меха его — разного для каждых случаев: волчьего — для охоты, медвежьего — для войны, лисьего — для праздников... И о том, что не в шерсть и мех, а лишь в тонкое полотно одеваться — для ахаров все равно, что голым быть. Смешно, непристойно и холодно...

На Огнезора и рубашку его он при этом очень недвусмысленно поглядывал, но юноша сделал непонятливый вид и спросил невинно, неужто и на супружеском ложе ахары в мех облачены? Вокруг раздались смешки, тут же, впрочем, задавленные, из чего сделал мастер вывод, что вовсе не так безразличны к нему соседи, как показать пытаются.

Про Лаю только совсем ничего не говорилось, не спрашивалось — и чудилось в этой недомолвке Огнезору что-то напряженное, упорно избегаемое, связанное непостижимым образом с тихим шепотком за его спиной, скорее учуянном, чем подслушанном, с нелюбезной ехидцей во взглядах, любопытным каким-то выжиданием.

Об этой странности, да еще о загадках Ишиных думал он остаток ночи, уставившись на угли очага, — уже как улеглись, захрапели раскатисто его соседи, устроился, беспокойно покряхтывая, общительный старичок да уныло завыли в лесу над долиной, чуя близкие метели, волки.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, В КОТОРОЙ ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ.

Огнезор не смел пошевелиться, так поглотил его ритуал следующим вечером. С восхищением и молчаливым ужасом смотрел он, как, в просторном меховом одеянии, в уборе из бубенцов и ленточек, кружится его Лая при свете огромных костров, подобно горной богине, ступая босыми ногами по свежевыпавшему снегу, связывая, обматывая разноцветными лентами сияющую счастьем молодую пару. Слушал, как под нехитрый ритм выбивающих ног и ладоней взмывает к звездам ее чудесный голос, свадебными песнопениями и молитвами доводящий зрителей до слез и экстаза. Как тонко свивает ее песня сердца молодых в единое биение, чтобы затем, уловив этот ритм, окружить их теплом исцеления, умиротворения и радости, на пару ударов пульса полностью погрузить в свой дар, отдавая, отдавая, отдавая...

Неужели он в своем самодовольстве мог когда-то считать ее умения грубыми? Эту легкую жизненную энергию, почти магию, так не похожую на привычные ему трюки обмана и принуждения?

Теперь куда понятнее стало сегодняшнее Ишино недовольство: все утро изнуряла она Огнезора выпытыванием да проверками. Как делал он то? Умеет ли это? И лишь губы кривила на всякий ответ почти презрительно...

Ритуал, кажется, завершился — появилось угощение и музыка, начались обычные в таких случаях пляски да гуляния. Сияющая, возбужденная Лая подскочила к нему, сидящему в стороне от остальных.

— Ну, как? Интересно было? Я знаю, тебе всегда все интересно!

Огнезору очень захотелось шепнуть ей что-то восторженное, но, кажется, впервые за много лет не нашлось у него нужных слов.

— Ноги покажи, — сбившись, только и сумел он выговорить.

— Да все в порядке! — рассмеялась девушка, демонстрируя лишь слегка покрасневшие ступни. — Особое Ишино снадобье!

— Все равно обуйся, — ворчливые нотки прорезались в его голосе. — Не могу на это смотреть спокойно.

— Говорит мне тот, кто каждое утро без рубашки тренируется! — возмутилась Лая, но все же башмаки принялась натягивать. — Знаю, знаю — дурацкое ваше испытание, повышенный порог выносливости... — привычно отмахнулась от его возражений. — Хватит тут сидеть — лучше танцевать пойдем!

Они кружились меж костров с другими парами, легко и весело вытаптывая снег, впервые начисто позабыв о Гильдии и прочих всех неприятностях, беззаботно отдаваясь своей радости, будто снова им было по пятнадцать...

Когда же разошлись в глухую полночь ахары по своим жилищам, а Лая упорхнула к Ише наставления выслушивать, Огнезор покружил неохотно у нынешнего своего обиталища — и направился к большому караульному костру у входа в долину. Выдерживать любопытство ахарских охотников не было у него сегодня никакого желания.

У костра, задумчивый и несчастный, сидел один-единственный парнишка-караульный — молодой совсем, лет восемнадцати, с едва-едва пролезшей, мягкой бороденкой и застывшими тоской да завистью к чужому веселью золотистыми глазами.

— Красиво Леора поет! — невпопад ответил он на сдержанное Огнезорово приветствие. — Даже здесь было слышно!

— Красиво, — согласился юноша, приглядываясь к непрошенному собеседнику повнимательнее. — А почему Лаю все здесь Леорой называют? — осторожно он полюбопытствовал. — Саму ее спрашиваю — увиливает. И Иша молчит, и Шана всё глаза отводит...

— Так не сказал тебе никто? — смутился, занервничал как-то сразу паренек. — Вот не знал, что мне такое рассказывать придется.

— Ну? — и не подумал сжалиться над его неловкостью Огнезор.

— Лая, — нерешительно начал караульный, — это кровное ее имя, первое. Так родители нарекли. Леора же — имя приемное, сговоренное. По нареченному, значит, — пояснил он угрюмо. — В детстве еще, по обычаю нашему, ее родные сосватали. А жениха Леором зовут — потому и ей это имя положено... Из-за него, из-за Леора, может кто из наших и не любезен с тобой, уж извини. Сейчас-то нет его в стойбище, а как вернется?

— Вернется, разберемся, — мрачно пообещал юноша.

— Леор у нас — предводитель, вроде ваших военачальников имперских, — с сомнением осмотрел его паренек. — Боевой и крепкий. Охотник искусный. Да и мечом владеет...

— Мечо-ом? Надо же! — не смог удержаться от издевки мастер. Чувствовал он — еще чуть-чуть, и понесет его, затопит злая ревность. И выльется на не повинного ни в чем собеседника ядовитыми, обидными насмешками.

Это в лучшем случае — пока убить никого не захочется...

И когда, интересно, Снежинка ему сказать собиралась?

— Так и знала, что отыщу тебя здесь! — раздалось сверху, и нежные Лаины руки крепко обвили его за шею, гася потихоньку глухое раздражение. — Не спится тебе в Мужском Доме?

Его сосед-караульный смущенно покосился на девушку, потом на Огнезора, неловко покраснел и уставился в огонь.

— Сама знаешь, — недобро усмехнулся мастер, вспомнив утренние сегодняшние любезности. — Их неприязнь к чужаку понятна, но шутки об "имперских неженках" я безнаказанно только тебе позволяю...

— Уже задираются? — весело возмутилась охотница. — Ну, ткнул бы самых драчливых бородой в грязь, чтоб мозгов прибавилось. Здесь это даже уважают.

— Еще убью ненароком, — ворчливо отмахнулся он. — С Ишей потом объясняться...

Молодой ахар украдкой бросил в его сторону недоверчивый взгляд, да незаметно отодвинулся. Огнезор поймал Лаину ладонь и мягко потерся об нее едва пробившейся щетиной.

— Пойдем! — соблазнительно зашептала девушка ему на ухо. — Для нас освободили отдельный шатер!

— С чего вдруг? — обрадовался он, сразу забывая обо всех неприятностях.

— После сегодняшних моих наставлений молодой невесте, — хихикнула Лая, — Иша и близко не велела подпускать меня к обиталищу невинных ахарских девушек...

— Бедная старушка, — весело рассказывала она Огнезору пять минут спустя, когда он, забрав свои вещи и со вчерашним старичком попрощавшись, брел за нею по стойбищу, — совсем, похоже, извелась с нами: и выгнать нельзя, и оставить неудобно. Вот и решила держать нас от остальных подальше, а к себе поближе: шатер наш прямо у нее под боком. Так что замучает еще она тебя придирками и поручениями. Ученик — он ведь прислуга не только в Гильдии...

— Ну и пусть, — соглашался юноша. — Если научит меня, как себя преодолеть, отвращение свое внутреннее, чтоб излечить нормально хоть царапину, я ей весь год дрова колоть и воду носить буду.

— Ага, а еще котлы мыть, белье стирать, шкуры сшивать, травки толочь, хлеб месить... Каких только дел не напридумывает несчастным своим подопечным старушенция! Я за всю жизнь столько не работала, как в те полгода, что она меня учила.

— Смирение и трудолюбие, — с усмешкой вспомнил Огнезор любимую присказку мастера Веры.

— О, так Иша и тебе уже этим уши прожужжать успела?

— Все наставники одинаковы, — еще шире улыбнулся мастер. — Вот погоди, возьмусь я тебя, лентяйку, Высокому Поединку учить...

— Возьмись! — неожиданно согласилась Лая. — Вот удивятся соплеменнички, глядя, как мы с тобой каждый день странное что-то выплясываем да фокусы акробатические выделываем! — она прямо загорелась вся, засветилась лукавыми смешинками, представляя, видно, лица своих сородичей.

"А заодно и женишка!" — шевельнулась у Огнезора недобрая мысль.

Но разозлиться заново он не успел, потому что девушка потянула его за руки, развернула и втолкнула вдруг в мягкий полумрак шатра.

Дым и запах шкур в нем чувствовался не так сильно, как у Иши или в прежнем его обиталище, зато ноздри легко защекотал летучий травяной аромат — такой же терпкий и дурманящий, как новая здешняя хозяйка. В темноте уже тлел очаг, возле него грелся чан с водой, а в глубине угадывалась постель, покрытая чудеснейшем белым мехом. Редчайшим мехом горного зимнего барса, за который столичные купцы заложили бы душу хоть Первому Богу, хоть всем его десяти дьяволам! Юноша не смог сдержать удивления, рассмотрев вблизи такую роскошь.

— Что? Я все-таки преемница здешней правительницы! — заиграли Лаины глаза лукавыми искорками.

Затем ее руки заскользили по его телу, мягко освобождая от надоевшей зимней одежды, потом — от рубашки, и, наконец, потянулись к застежке на его поясе...

Ни имперские купцы, ни ахарские женихи не волновали больше Огнезора в ту ночь.

* * *

Неприятности начались спустя почти месяц. Как-то утром в стойбище возвратился со своими товарищами Леор.

Эдан в это время бродил по самому краю обрывающегося в ахарскую долину каменистого склона, с дотошностью и упоением изучая Ишины амулеты, скрывающие вход. Он прикасался к ним, перекладывал с места на место, разглядывал сосредоточенно и пристально, отчего вид внизу забавно ежился, шел рябью и волнами, проявляя то оживленное человеческое поселение, то унылое заснеженное поле с редкими деревцами и бойкой, незамерзающей речушкой у дальних отвесных склонов. Устроившись неподалеку, Лая с интересом следила за этой игрой, а еще больше — за самим Эданом, ухмыляющимся и довольным, как ребенок.

Его теплая — на ахарский манер — куртка давно уже была сброшена в снег, и он скользил с камня на камень в одной лишь шерстяной безрукавке поверх расшнурованной рубашки, бросая вызов жиденькой нынешней зиме и глазастым ахарским девушкам, увлеченно пялящимся снизу.

И вот, в самый разгар такого веселья, когда шатры и люди внизу вдруг занятно расплющились и пошли цветными пятнами, а улыбка на лице юноши приобрела явно победоносный оттенок, из лесистого прохода меж скалами выскочили, яростно вопя и размахивая мечами, четверо. Высматривая нежданного врага, они кинулись ко входу в долину, но тут же налетели на привычный невидимый барьер — отшатнулись, захрипели, отчаянно пытаясь ухватить ртом хоть глоток воздуха.

— А я-то думал, что еще Иша здесь опредметила, кроме иллюзии? — задумчиво пробормотал Эдан. — Интересно, это удушье психологическое или физическое?

Четверка, понемногу приходящая в себя, вытаращилась на него с выражением, еще более безумным, чем перед этим — на разноцветную долину. Лая тихонько прыснула, но тут же сделала серьезное лицо и неохотно направилась к ним.

— Извините, — между тем опомнился юноша. — Я думал, Иша всех предупредила о моем сегодняшнем... уроке. Не волнуйтесь, барьер уже снят.

— Новый Ишин служка? — хрипло, с пренебрежением, отозвался один из мужчин. — Она уже имперцев подбирает?

— Здравствуй Леор, — подходя, тихо с ним поздоровалась Лая.

Судя по тому, как мгновенно напрягся Эдан, имя это ему было знакомо.

"Доложили, все-таки!" — с тоской подумала девушка, украдкой переводя взгляд с одного мужчины на другого.

Со своей короткой, черной шевелюрой — густой и непослушной, как у всех ахаров, — резкими, диковатыми чертами лица, темной бородой, хищным разлетом бровей над карими глазами, Леор был, несомненно, красив. Не холодной божественной красотой, так поражающей в Эдане, но крепкой, земной привлекательностью, здоровой, сильной и напористой.

Такую сложно не заметить.

Эдан заметил уж точно. Его губы медленно кривились в знакомой холодно-скучающей усмешке, которая, по Лаиному опыту, означала лишь одно — темный мастер готов убивать...

Роста они были почти одинакового — Эдан, пожалуй, даже чуть выше. Зато в плечах ахар был куда шире и казался просто огромным, что, вкупе с врожденным чувством собственного превосходства, позволяло ему сейчас взирать на нежданного чужака крайне пренебрежительно. Юноша отвечал ему безупречным ледяным высокомерием — надменностью лорда и Белого Мастера. Невысказанное, густое напряжение разлилось между ними.

— Вы бы спускались в долину, мальчики, — с тяжелым вздохом попросила охотница Леоровых спутников. — Семьи заждались...

Те, с неожиданным пониманием покосившись на двоих, сверлящих друг друга взглядами, да застывшую между ними девушку, поспешили ее просьбу исполнить.

Лая поближе придвинулась к своему темному мастеру, успокаивающе взяла его за руку.

— Это Эдан, — нарушая затянувшееся молчание, просто представила она. — Мой... любимый.

Эдан крепко сжал ее пальцы — с поддержкой и неожиданной благодарностью (словно сомневался, глупый, до этих слов в ее выборе!).

Лицо ахара вытянулось.

— Хорошо же встречает меня моя невеста! — яростно процедил он.

— Я не твоя, Леор, — со вздохом отозвалась девушка, — ты же знаешь...

Она просительно взглянула на Эдана.

— Меня Иша ждет, — расслабляясь, понимающе кивнул юноша, коснулся губами ее руки, поднял свою куртку и оставил их одних.

Леор проводил его откровенно неприязненным взглядом.

— Ты сказала "да", когда была здесь в последний раз! — разгневанно упрекнул он.

— Я сказала: "Да, если осяду здесь", — возразила Лая. — Это было два года назад, я была пьяна и больна от отчаяния...

— Ты позволяла мне целовать себя!

— Я позволяла это многим мужчинам, Леор. Целомудрие, знаешь ли, не моя особенность.

— Распутная девка! — вконец разозлился мужчина. Он едва сдерживал сжатые кулаки, и Лая обрадовалась, что вовремя отослала Эдана — только драки ей здесь не хватало!

— Да, — легко согласилась она с его гневом. — Ну зачем я тебе нужна такая, медвежонок? — сочувственно и ласково погладила стиснутые его ладони. — Сам подумай: жена и хозяйка из меня никакая, детишек у нас не будет — не врут насчет этого о Хранительницах. Да и не знаешь ты меня совсем!

— А он знает?! Этот мальчишка имперский? Сколько ему? Восемнадцать?..

— Ты старше его лишь на год, Леор! — сердито перебила Лая. — И это... не твое дело, — она вздохнула, вновь успокаиваясь, отпустила его руки. — Не останусь я здесь, медвежонок, а, значит, и нечего тебе надеяться, — произнесла тихо, но твердо. — Я возвращаю тебе твое имя, Леор.

На этом вся решимость ее вдруг закончилась, стало почему-то неловко и грустно. Не глядя на застывшего в своей обиде и ярости мужчину, она убежала в долину.

* * *

Эдан ждал в их шатре — спокойно возился у очага, помешивая очередное, заданное Ишей, варево и хмурясь изредка то ли странному его виду (ну никак не давалась ему лекарская наука!), то ли собственным своим мыслям. Лае он сначала кивнул, не отрываясь. Затем с тяжелым вздохом отвернулся от огня, совсем, видно, отчаявшись получить нужный результат — и немедленно потянулся к девушке: легко притянул ее к себе, привычно обвил руками.

— Прости, что не сказала про Леора, — виновато погладила она светлые волосы. — Злишься?

— Злился раньше. У меня было время успокоиться... И потом... не могу же я от тебя чего-то требовать...

— Как и я от тебя, — грустно опустила Лая глаза. — Ты обещал только год — я помню... Не бойся, я не жадная...

Руки вокруг нее напряглись вдруг, сжимая отчаянней и крепче.

— Я, зато, жадный, — различила она его тоскливый шепот. — Как смогу я отпустить тебя, если сейчас уже хочется запереть от всех на свете, растворить в себе, душу забрать?..

Он оборвал себя, будто испугавшись собственных слов. Замолчал надолго, зарывшись в ее волосы.

Лая тоже молчала, все не решаясь сказать то, что должна была...

— Эдан, ты ведь нужен там, — наконец, обронила тихо. — Вернешься ведь к ним?

— Вернусь... Когда время придет...

Тяжелый вздох защекотал Лаину щеку. Затем объятие ослабло, Эдан отстранился, опять отвернулся к очагу.

— Знаю, ты справишься! — попыталась девушка придать охрипшему вдруг голосу ободряющие нотки.

Жалкая вышла попытка!

— Пока же все не уляжется, — не сдалась она, — я затаюсь где-нибудь на год-два. С сестренкой и ее мужем, к примеру, на север пойдем... А потом, если не передумаешь, найдем способ свидеться...

— Найдем... — мрачно буркнул он. — Если, конечно, жених твой, пока я в столице буду, к тебе не привяжется.

— Думаешь, я ему позволю?

— Этого я не знаю... Знаю зато, что не отстанет твой ахар так просто! От него так и несет похотью да уязвленным самолюбием! Не ясно даже, чем больше...

Эдан, конечно, прав был насчет Леора — и очень скоро Лая в том убедилась. Только не думала она, что для своей победы выберет ахарский предводитель самый простой и грубый способ — смерть соперника. Нет, убивать исподтишка он, конечно, не собирался. Да и зачем, если решать сложные споры хорошей дракой у ахаров не то, что позволено, но даже почетно? А уж коли ахар — еще и не простой охотник, но воин, охраняющий долину, то тут уж и схватка непременно должна быть смертельной...

Правда, идти против здешних законов гостеприимства, а заодно — и против Иши, принявшей чужака, Леору было страшновато. Вот и взялся он выводить пришельца из терпения, рассудив, что, либо взорвется тот и нападет первым, либо гордое Лаино сердце от униженного да осмеянного соперника само отвернется...

Только все Леоровы усилия, казалось, зря пропадали. Сколько ни задевал он "городского", насмехаясь над непривычно ухоженным его внешним видом и над тем, как покорно исполняет он все, даже самые нелепые, Ишины поручения, сколько ни пытался унизить очередной злой шуточкой — а тот лишь усмехался в ответ. Да так надменно и презрительно, что все больше хотелось Леору усмешечку эту содрать с его красивого лица, желательно с кровью...

Вскоре уже все племя прознало об этом — и с завидным постоянством собиралось каждый раз поглазеть на зрелище, споря меж собой, что на этот раз верх возьмет: Леорова изобретательность или поистине безграничное терпение чужака, — да подсказывая ахару все новые и новые оскорбления, а противнику его — разнообразнейшие способы мести... Вскоре и Лая не могла уже мимо бывшего жениха своего пройти без свирепого кошачьего взгляда, почти шипения... Но вмешаться по-настоящему — никто вмешивался. Ждали Ишиного решения.

Иша же молчала.

Ахарские мужчины к Эдану относились теперь кто с сочувствием, а кто и с легким презрением — не сильно, впрочем, удивляясь: ахар давно бы наглеца-Леора на место поставил, а от имперца чего ждать-то? Девушки же взгляды бросали все больше томные да жалостливые: ну и пусть не воинственного чужак нрава, зато лицо какое! И волосы: длинные, струятся, как шелк, светлые-светлые, как золотистая пшеница на далеких имперских полях... Словом, не одна пришельца с радостью бы приветила — не будь рядом Лаи, ревнивой и злющей, как никогда.

Эдан же в ответ на все это внимание только щурился иронично, и спокойно занимался своим делом, день ото дня впитывая Ишину науку, — и, притом, так усердно, что вскоре вторая ученица Хранительницы, робкая девочка лет десяти, смотрела на него с истинным благоговением, почти как на саму наставницу.

Он, и правда, казалось, все на лету хватал. И лишь с целительством никак не мог поладить, на излечение мелкой царапины сил тратя столько, что другому хватило бы руки-ноги срастить, да еще и все ребра впридачу. Иша бурчала, что дело тут вовсе не в бездарности, а в глубоком, намертво въевшемся отвращении, которое не мог Эдан преодолеть, как бы ни старался. Помня Эн-Амарешское свое знакомство с гильдийным мастер-лекарем, Лая его понимала.

Так прошла не одна неделя, пока морозным светлым днем в начале третьего зимнего месяца все вдруг не изменилось — причем не только для упорных соперников, но для всех, для всей священной ахарской долины...

А начиналось как обычно.

Поздним утром Эдан шел по стойбищу — то ли по своим делам, то ли по Ишиным каким поручениям, — когда вновь наткнулся на постоянного своего противника. Мастер лишь досадливо поморщился, намереваясь пройти мимо и, конечно, зная, что это ему не удастся.

— Эй, городской! — немедля окликнул его Леор: уже привычно, без прежнего азарта, почти со скукой. — Слышал, ты в Империи званьице благородное имеешь?

Местные кумушки, которые даже в снегопад и лютый мороз шатры снаружи подпирают, стараясь что-нибудь высмотреть, после такого начала уши навострили, приготовились...

Эдан ответил обычной высокомерной ухмылкой.

— Этим, значит, Лаю в свою постель затянул? Или просто золотом?

Усмешка вмиг искривилась, застыла у юноши на губах, в глазах появилось что-то нехорошее и опасное.

Леор, ничего особо не ожидавший — так, болтающий наугад, — перемену в сопернике мгновенно почуял.

— Знаешь что? — презрительно сплюнул он. — Забирай ее себе! Зачем мне девка продажная?.. — И осекся, напоровшись на кипящее гневом Лаино лицо. И когда она подкралась только?

— Ну, Леор... — разъяренно прошипела девушка. — Не чувствуй я вины за идиотское твое поведение, после слов таких сама брюхо бы тебе распорола!

— Уж извини, милая, — разозлился ахар на ее вмешательство, — с женщинами я обычно другим занимаюсь! Что за ночь-то тебе предложить? Золота? Или шкурку зимнего барса?..

Лаина рука метнулась к поясу платья, словно в поисках несуществующего кинжала, глаза сузились, чуть не сыпля искрами... Но — короткий взгляд на Леорова соперника — и она вдруг заставила себя успокоиться, плечи расслабила, веки прикрыла, гася под ними зеленый огонь.

Ахар тоже невольно к чужаку повернулся. Выглядел тот странно: явно взбешенный но, в то же время, спокойный, как никогда — почти застывший. И лицо холодное, совсем уже не мальчишеское, будто враз он стал намного старше. А на губах змеится легкая, скучающая улыбка...

— Эдан, пойдем, — встревожено потянула его за рукав девушка. — Забудь о нем! Пусть себе злится!

— Что, "городской", — уже не в силах остановиться, подлил масла в огонь Леор, — так и будешь за женской спиной прятаться? Хорошо... Тогда я сам тебя вызываю! — и выжидающе обнажил свой короткий меч.

— Ой, дурак! — тихонько всхлипнула Лая да в последней надежде вцепилась другу своему в рубашку. — Эдан, пожалуйста...

Но юноша отстранил ее и холодно произнес:

— Прости, Снежинка, — он получит, что хотел. Я убью его.

Леор выдал издевательский смешок и стал в стойку. Пару раз взмахнул мечом, красуясь перед сбежавшимися соплеменниками.

Противник его неспешно сбросил в утоптанный снег тяжелую ахарскую куртку, оставшись в одной рубашке — безоружный, незащищенный ничем, кроме тонкого полотна. Замер в лениво-ожидающей позе...

— Драться-то чем будешь? — насмешливо крикнул Леор. — Клинок одолжить?

— Зачем? — спокойно прозвучало в ответ.

И все та же презрительная ухмылочка...

От нее-то и захлестнуло Леора яростью. Он ринулся на чужака — злой, огромный, растрепанный, как разбуженный горный медведь, — клинок в его ручищах казался маленькой игрушкой...

А Эдан не двигался — стоял все так же безучастно, словно все происходящее вовсе его не касалось. Но когда готов был уже меч обрушиться на его беззащитную голову, он вдруг вильнул в сторону, отстранился, незаметно и стремительно, почти оставшись на месте, изогнулся, словно бестелесный дух под порывом ветра, — и лезвие Леорова меча со свистом рассекло воздух, найдя только снег под ногами.

Предводитель развернулся мгновенно. Новый выпад — и опять лишь пустоту и ветер поймало острие, лишь сплетенные пряди светлых волос насмешливо хлестнули по Леорову лицу...

Он завертелся, все больше чувствуя себя неуклюжим зверем, пытающимся схватить допекшую шуструю осу, — и вдруг чужая рука с силой нажала на плечо, перенося на него вес всего тела и заставляя на миг пошатнуться... А неуловимый соперник, изящно перевернувшись в воздухе, перелетел над самой Леоровой головой и уже мягко приземлялся перед ним на ноги.

"Ты никогда не поймаешь меня!" — казалось, смеялись его синие глаза.

Вокруг заахали и зааплодировали сбежавшиеся на "забаву" зрители. Эдан отвесил им насмешливый поклон.

— Да ты просто проклятый шут! Уличный циркач! — зло процедил Леор, пытаясь отдышаться.

— Знаешь, я передумал тебя убивать, — ничуть не смущаясь его злостью, разочарованно вздохнул чужак. — Скучный ты... С Лаей вот куда веселее было.

Возмущенный такой наглостью, готов был уже Леор вновь на него наброситься, когда шум и вскрики послышались в собравшейся толпе — и вперед вдруг протолкался запыхавшийся, встревоженный ахар-дозорный.

— Предводитель! — закричал он, завидев Леора. — Там, в лесу, почти у входа в долину!.. Имперские солдаты!

Эта весть мгновенно выбила из Леоровой головы всю прежнюю злость да все ревнивые глупости. И торопливо бросившись за дозорным вслед, он не видел уже, как напряглось встревожено лицо Эдана. И каким обреченно-растерянным стал вдруг Лаин взгляд...

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, ГДЕ ПОВЕСТВУЕТСЯ О НАСТОЯЩЕМ СРАЖЕНИИ.

Слава съежилась в углу, на краю покосившейся скамьи в большом полутемном зале, служившем для пришлых на заставе пристанищем, а для местного гарнизона, похоже, корчмой. Заведение это, утопающее в кухонной грязи да зимней слякоти, с которыми отчаялась уже бороться усталая, злая старуха-служанка, и так не отличалось домашним уютом, а застоявшаяся вонь от гнилой еды, прокисшего пойла да плодящихся в подполе крыс, лишь усиливала грусть немногих здешних постояльцев. Впрочем, выбора ни у них, ни у Славы не было: худо-бедно проворочаться ночь на жесткой лавке — либо спать в лесном сугробе по ту сторону заставных ворот и высокого частокола.

А потому и оставалось девушке только брезгливо морщиться, подальше отодвигаясь от пьяных соседей в имперской приграничной форме...

"Проклятый сброд из ополчения!" — вновь и вновь шипела она, предусмотрительно, впрочем, оглядываясь, чтобы никто случайно не услышал. Конечно, и десяток таких "вояк" не стоил одного темного мастера, но пара неприятных историй, в которые успела влипнуть за последние месяцы Слава, научили ее если не учтивости, то хотя бы осторожности: не высмеивать открыто чужаков, не выказывать им презрения, и коли уж браниться — так вполголоса.

А на язык, меж тем, просились словечки одно хуже другого. Привычка сквернословить, казалось, навсегда выбитая из нее наставниками еще в ученичестве, вернулась за два месяца блуждания в Северном Приграничье и исчезать теперь уже никуда не собиралась...

С унылым раздражением смотрела Слава на неприятное густое варево в чашке, зажатой ее собственными пальцами — грязными, дрожащими от въевшегося до костей промозглого холода.

"Ненавижу зиму! — с тоской думала она. — Ненавижу снег! Ненавижу... его".

Имени она давно уже старалась не говорить, даже мысленно, боясь нового приступа жадной, ревнивой ярости, жаркого бешенства, от которого всего один неосторожный взгляд, одно слово до бестолкового убийства. Вот так подвернулась ей под руку в прошлом поселении вороватая местная шлюшка да ее задиристый дружок...

На убитых Славе, конечно, плевать было, но выбираться из какой-то глухой лесной дыры посреди ночи да в метель — приятного мало.

Паршивое то поселеньице до сих пор мастер вспоминала со злостью — оттуда начались ее приграничные мытарства, там в последний раз наткнулась она на Огнезоров след, там же и потеряла его окончательно... И отстала же тогда всего на день! Опять же, из-за той парочки...

Слава — не Ледогор, копыта одной лошади от другой на дороге не отличает, в лесу да в горах чувствует себя неуверенно. Впрочем, после метели, что в ту ночь разгулялась, и сам их боевой наставник-следопыт заблудился бы.

Зато другой след, который только людям с врожденной сродностью к искусству Разума доступен, мастер чуяла. Правда, идти по нему было куда как сложнее. Здесь бы не ее — человека, привычного к столице и школьным стенам, — незрелое чутье нужно. Здесь бы мощный инстинкт выслеживания да опыт Огнезоров пригодился...

Но Огнезор затерялся где-то в горах — до него мог быть как день пути, так и две недели. А Славе пришлось бы еще полгода блуждать без толку, как больной собаке, что чует запах жаркого, но не может понять, откуда, — если бы не встретился ей десять дней назад на этой самой заставе бородатый варвар, торгующий мехом.

От него и поймала мастер тоненькую ниточку знакомого присутствия, и увязалась за этой ниточкой — и за варваром — по неприметным охотничьим тропам в Северных горах. Четыре дня она шла, чувствуя, как все крепчает и крепчает ниточка. А потом варвар будто сквозь землю провалился...

Следующий день потратила Слава, пытаясь прорваться через лес, что, словно заколдованный, кружил и менялся — по тропе, ускользающей прямо из-под ног, пока не наткнулась в деревьях на неприметный отвлекающий амулет. Потом еще один, и еще...

Теперь она знала, куда идти и как. Но пользы от этого знания не было никакой. Потому что Огнезор был там, среди проклятых варваров, а Слава застряла здесь — и оставалось ей только сидеть и ждать.

Что, собственно, она будет делать, если все-таки его настигнет, девушка пока не представляла. Угрожать? Уговаривать? Просто следовать за ним хмурой тенью? Правда, зрело у нее на дне души, в темном, тайном уголке, одно желание — злое, соблазнительное, страшное — но вытащить его на свет, самой себе в нем признаться Слава пока не решалась.

Ей бы только выманить Огнезора из той долины, а что дальше — видно будет...

Девушка вздохнула и вновь уткнулась в свою кружку.

— Эй, паренек, чего кислый такой? — обратил вдруг на нее внимание один из подвыпивших соседей.

— Твое какое дело? — уже без прежней злобы буркнула Слава из-под своего капюшона. И чуть не рассмеялась, заметив реакцию собеседника.

До красавицы ей, конечно, далеко было, но вот голосом своим она гордилась по праву. Мягкий, бархатисто-соблазнительный, с новой — вызванной постоянным промозглым холодом — вынимающей душу хрипотцой... Просто воплощение женственной привлекательности. Идеальным ему мешало стать только полное отсутствие у хозяйки музыкального слуха.

— Прошу прощения, госпожа, — меж тем, опомнившись, забормотал мужчина. — Ошибся... Не предложить ли тебе... э-э... кружечку? Как извинение...

— Пить не буду, — категорически отрезала Слава, с отвращением вспоминая запах здешнего мутного пойла. — А вот скажи мне лучше, любезный, что это там за люди в углу?

Пятеро военных за особым хозяйским столиком давно уже привлекли ее внимание. Прежде всего — очень уж аккуратным и вышколенным для здешних мест своим видом. Затем и нашивками особыми — не какими-нибудь, а с черной геральдической лисой благородного лорда Амареша. Того самого, что так расстарался недавно с городской охраной в Эн-Амареше... Ох, не верила Слава в подобные совпадения!

Собеседник ее неуклюже завертел головой, затем, понизив голос, прогудел:

— Дня три уж на заставе толкутся. Целая сотня! Говорят, будто воровку какую-то си-и-ильно опасную ловят...

Он замолк и уставился вдруг на девушку, на ее темный, скрывающий лицо, капюшон с внезапным подозрением — даже чуть отодвинулся, на всякий случай.

— Спасибо, — бархатно проворковала она. Встала и решительно направилась прямиком к хозяйскому столику.

Это был шанс, который Слава не собиралась упускать.

* * *

Огнезор стоял у спуска в долину, скрывшись в черной тени уступов, старательно вглядываясь и вслушиваясь в ночную темноту. Он ждал.

Крепчающий с каждым часом мороз, хлесткая поземка, сдуваемая вниз ветром, настороженный пересвист своих и перестук имперских дозорных за скалами никак не способствовали спокойному ожиданию. Но мастер не двигался. Застыл, слившись с ночью и горными камнями в терпеливом, немом ожидании — и только мысли его сумасшедше метались в голове, вновь и вновь перебирая события нелегкого сегодняшнего дня и складывая их в стройные, крепкие цепочки, одна из которых и привела Огнезора сюда.

На прибывших имперских солдат он смог полюбоваться одним из первых — еще до того, как весть разлетелась по стойбищу, до того, как разозленный и растерянный Леор смог вытрясти что-либо толковое из первых дозорных и сообщить новость Ише...

Нежданные гости, пройдя через лес, как раз подтянулись к долине и стали лагерем совсем близко, по ту сторону скал, нависающих над тропой, — на широкой проплешине, окруженной хилым соснячком, таким редким, что затаиться в нем почти не было возможности. Глаза Огнезора привычно рассматривали аккуратных, вышколенных солдат с черной лисой на плотной, подбитой железными пластинами, коже доспеха, отмечая среди них командиров четвертей. Он не заметил ни обоза, ни кухни, ни разодетых посыльных да личной прислуги...

Значит — быстрая сотня, идущая налегке. Такая налетает, чтоб исчезнуть уже на следующее утро, не оставляя за собой живых и недовольных. Не хуже темных мастеров!

Которых, кстати, с пришедшими тоже не было... А ведь хоть один им по правилам полагается!

Затем он увидел командира сотни — знакомое вытянутое лицо с темной полосой шрама над бровью, почти скрытой под шлемом с черным лисьим хвостом.

Леди Саррия!

О, Леор смеялся до колик, когда ему доложили, что имперцев возглавляет женщина.

Идиот.

Восемь красных линий, пересекающих лисью морду на ее посеребренном нагруднике, говорили знающему человеку сами за себя. Да и титул имперским военным никогда не давался даром...

Серебряная сотня Амареша — вот кто к ним пожаловал.

Быстрая, сильная, безжалостная. Одна из лучших.

Однако потрепало ее этой весной, когда Паргу с континента вытесняли — полегло больше половины. Восполняли состав, скорее всего, как водится: частью солдатами из других сотен, частью — ополчением и талантливыми новичками, только после школ. А никаких заметных сражений с тех пор не было...

Это хоть какая-то надежда. Плюс утесы да узкая тропа...

Всё это Огнезор выкладывал Леору час спустя на первом "военном совете" в Ишином шатре, куда прорвался молодой мастер вопреки всем желаниям и стараниям предводителя.

Может, потому и крутился тот в тесной полутьме с явным, напоказ выставленным, раздражением, задевая темной шапкой волос цветные ленты, звякающие бубенцы, пучки висящих трав, подобно рассерженному горному медведю в ярмарочной клетке. Потому и рычал, грозно сверкая глазами и сжимая кулаки в ответ на любое, Огнезором сказанное, слово...

Но юноше плевать сейчас было на Леора.

С разъедающим, растущим беспокойством следил он за Лаей — тихой, незаметной, безразличной ко всему. Будто сломанной...

Такой он видел ее лишь раз — в их первую встречу в Таркхеме, — когда она плакала на берегу.

Сейчас на ее лице не было слез — лишь бесконечная усталость, какая-то обреченная решимость.

Словно она сдалась.

Ни гневное Леорово рычание, ни злой сарказм, которым щедро сдабривал Огнезор каждый свой ответ предводителю, не могли выдернуть Лаю из этого состояния. Строгий Ишин призыв к порядку ничуть не тронул ее. И она даже не вздрогнула, когда разъяренный ахар, требуя объяснений, затряс куском плохого пергамента, полученным от имперцев, у самого ее лица... Пергамента с небрежным Лаиным портретом и требованием о выдаче преступника.

Лая ни разу не подняла глаз.

Леор все тряс и тряс. Пергамент полетел в огонь — и мужчина грубо схватил девушку, оставляя на ее руках синяки.

Огнезор отшвырнул его прочь.

— ОСТАВЬ...ЕЕ...В ПОКОЕ! — прошипел он с яростью, испугавшей его самого.

Ахар отступил.

Что было такого в тот миг в Огнезоровом взгляде? Он не знал. Но предводитель вдруг сник и, впервые за весь день, не нашел, что прорычать в ответ...

Лишь раз за весь разговор Лая подняла голову — когда Леор заявил, что отправит ее прочь из долины вместе с Шаниным семейством в числе первых.

— Нет, — коротко отрезала она.

Потом тверже — для пытающегося возразить Огнезора:

— НЕТ!

И ему осталось лишь смириться с этим. Смириться, хорошо понимая ее отчаянье, ее усталость от постоянной травли, а теперь еще — и чувство вины за то, что привела к соплеменникам врагов, от которых не выйдет спрятаться, отсидевшись за Ишиными иллюзиями.

Потому что амулеты, сколь бы хитроумными они ни были, не делают долину неприступной — лишь скрывают, запутывают, не пускают случайного чужака или забредшего сюда дикого зверя. Они для обмана — не для обороны...

И тот, кто провел имперцев по изменчивой лесной тропе, отлично в этом разбирался.

А еще — понимал куда идти. Точнее — за кем.

Не за Лаей, как та думала.

И уж точно не за ахарами.

За кем-то, кого проводник знал — и знал настолько хорошо, что даже Ишино искусство не смогло полностью скрыть его присутствия здесь.

За самим Огнезором.

Немногие в Гильдии владели таким чутьем. Но тех, кто был бы достаточно близок с Белым Мастером — еще меньше.

Только Слава.

Ну, может, еще Вера — его старая наставница, но у нее уж точно нет никаких причин появляться здесь...

Значит, Слава.

И в обнаружении ахарской долины не столько Лаина, сколько его вина.

Огнезор пытался объяснить это девушке — чуть позже, когда Леор покинул шатер, и лишь Иша все так же невозмутимо и почти безмолвно составляла им компанию. Но Лая не слушала. Не желала слушать, погруженная в свои планы — самоубийственные и бессмысленные.

Мастер чуял в ней эту решимость — пожертвовать собой. И ни в коем случае не собирался позволить ей это.

Потому и стоял он здесь, в ночной морозной тьме, ожидая ее следующего шага...

Она попытается — в этом юноша был уверен. Но если сейчас он сможет удержать ее, то что будет завтра? Когда время, данное имперцами на раздумья, истечет? Когда Саррия спустит своих людей на долину? Когда они с Лаей станут спина к спине за теми скалами, тонкой шерстью защищенные лишь от холода, но никак не от стали? Вооруженные только кинжалами против имперских двуручных мечей?..

О, Леор опять смеялся — хохотал до слез, — когда увидел главное Огнезорово оружие: тонкие лезвия на перстнях.

— И ты хочешь с этим пойти против имперских клинков? — вновь и вновь спрашивал он, окончательно утверждаясь в безумии своего соперника.

Наивный! Он не знал, что чаще всего враг умирает от этих лезвий, даже не успев как следует замахнуться для удара.

Темному мастеру не нужно тяжелое оружие. Меч хорош, если ты закован в доспехи, и позади тебя — сотня умелых союзников. У Огнезора же никогда не было ни того, ни другого...

Истинного мастера Сражения простые солдаты, пусть даже из знаменитой Серебряной сотни, могут взять лишь числом.

К несчастью, именно это у них и будет завтра...

Огнезор знал, что если сдержит Лаю этой ночью, наутро она будет рваться в бой с утроенной силой, полагаясь на свое умение в драке и способность выживать. Но он знал также, что все это не сильно ей поможет. Охотница никогда не была в настоящем сражении. Никто из ее племени не был...

Странные ахарские обычаи, до сих пор лишь удивлявшие мастера, теперь становились главным поводом для опасения.

Ахары не живут на месте, но бродят по всему Северному побережью, лишь на два-три зимних месяца собираясь в этой долине, слывущей среди них Священной. Только Хранительница и ее ученики никогда не покидают здешних мест.

А еще — ахарские воины, Ишина охрана, которую отбирают и тренируют с детства: Леор и его люди. Дюжина лучников, полторы дюжины мечников.

И всё...

Остальные здесь — почти шесть сотен человек — бродяги, охотники, лекари. Чудной горный народец, отчаянно любящий драки, но не знавший настоящей войны тысячелетиями. Почти ненавидящий убийство себе подобных. Верящий в то, что Хранительница и ее небольшая свита сможет спрятать их от всех бед...

Из двух сотен молодых крепких мужчин, живущих сейчас в долине, только два десятка вызвались добровольцами. Вместе с Огнезором, людьми Леора и намертво упершейся Лаей их было чуть больше полусотни.

И это те, кто должен удержать привыкших к победам имперцев! Не пустить их к спуску, пока ахары выводят свои семьи по узенькой верхней тропе, тянущейся вдоль самого края обрыва над долиной.

Если повезет, большая часть из собравшихся в долине уйдет еще до того, как имперцы нападут — весь день они двигались цепочкой серых теней под защитой Ишиных амулетов, друг за другом по опасной потайной тропе — той самой, на которой совсем недавно Огнезор развлекался, раскрашивая вид на долину во все цвета радуги.

У них все еще полночи впереди...

Если так, то у защитников будет шанс. Не победить — просто не умереть. Сбежать вслед за остальными и раствориться в лесах Северных предгорий, оставив людям Амареша пустую долину с остатками спешно разобранных шатров...

Для себя юноша решил, что уж Лаю-то он отправит прочь от битвы одной из первых. Любым способом. И это был первый вопрос, в котором они с Леором достигли полного согласия.

Что ж, видно, не последний...

С кривой ухмылкой вспомнил мастер сегодняшний эпизод, когда ахарский предводитель и его люди готовили оружие из немногочисленного местного арсенала, он же сосредоточенно перебирал свое, особое, — гильдийного производства...

— Это что? — отвлекшись от своего излюбленного короткого меча, желчно покосился Леор на крохотный, с ладонь размером, Огнезоров арбалет. — Игрушками забавляешься?

— Стрелять-то "воины" твои умеют? — игнорируя его насмешки, холодно спросил он.

— Конечно! Из настоящего оружия! — никак не унимался мужчина. — Болтами или стрелами, а не, хм, — глянул презрительно на содержимое чехла, — иголками!

Огнезор вытянул руку с "игрушечным" арбалетом и легко нажал на спусковой крючок. Игла бесшумно вошла в дерево в десяти шагах от них, полностью погрузившись в ствол — Леор даже рот прикрыть не успел.

— Специальная конструкция, — не очень-то определенно пояснил он. — Стреляет недалеко — до пятидесяти шагов, — зато метко. Лучшая вещь для быстрого и бесшумного убийства... Так есть у тебя хорошие стрелки?

— Найдутся, — угрюмо проводил вновь исчезнувшую в чехле "игрушку" предводитель.

— Кожаную одежду и мех он легко пробивает, но вот против шлемов и нагрудников бесполезен, — невозмутимо продолжал объяснять мастер. — В глаза надо целиться. Или в горло... Умельцам своим отдай — пусть потренируются.

— Мы бы и своим обошлись, — неохотно буркнул Леор.

— Обошлись бы, — искривила губы Огнезора недобрая усмешка. — Да только иголочки эти хороший имперский солдат с первого взгляда узнает. Не оружие это, а послание. Страх, знаешь ли, порой лучше целой армии...

Леор глянул недоверчиво — и тогда впервые в глазах его пробилось настоящее опасение. Очень уж просто презираемый им городской мальчишка о войне и смерти рассуждал — без хвастовства, азарта или ужаса, с одной только глухой сосредоточенностью. Мастер так и видел, как ворочаются в Леоровой голове догадки и подозрения.

Но арбалет он принял. И даже буркнул что-то вроде благодарности.

Вот и хорошо.

Если Саррия до сих пор не знает, с кем именно играет ее лорд, то узнает это очень скоро. Возможно, как раз перед смертью... Ведь убить командующих врага — первая задача темного мастера в сражении.

Они бы и так уже могли быть мертвы — ночь темная, имперский лагерь близко, и — видят боги! — Огнезор умеет быть достаточно бесшумным... Но в случившемся неизбежно обвинят ахаров — и тогда вся приграничная армия вскоре будет здесь.

Еще бы! Уничтожение Лордом Крови неизвестного варварского поселения — лишь досадная ошибка в глазах столичных умов. Убийство же имперских солдат этими самыми варварами — уже преступление, объявляющее все племя вне закона.

Нет уж, пусть они нападут первыми! Тогда даже мастера памяти из Всеимперского Дознавательного Совета должны будут признать право ахаров, защищенных многолетним Торговым Соглашением, на самооборону — если, конечно, хоть у кого-то впоследствии появится желание доводить дело до разбирательства. В чем Огнезор очень сомневался: ахары знать не знают о подобных тонкостях, люди же Амареша здесь вряд ли законно, да и не в интересах лорда придавать огласке свои игры с Гильдией...

А что за Лаей пришли не случайно, юноша не сомневался.

Ведь так или иначе, Темнослов должен был рассказать о ней своему влиятельному союзнику. Неважно даже, что именно. Какие бы дикие мысли не возникли тогда в извращенном, безумном мозгу покойного мастера, лорда Амареша они вряд ли ввели бы в заблуждение. Слишком уж хорошо тот, в отличии от Темнослова, знал, почему мужчине может быть нужна женщина...

Легкий шорох шагов прервал Огнезорову мысль — звук, который он ожидал, но все же надеялся не услышать...

— И куда же ты собралась среди ночи? — со вздохом спросил он, замечая, как едкость в его голосе растворяется в усталости.

Тьма перед ним дрогнула, вычерчивая контур девичьей фигуры, оголяя тщательно скрытое прежде Лаино присутствие.

— Я... — тут же растерялась она, отчаянно пытаясь придумать достойную ложь.

— Гуляла? — ядовито предложил мастер.

Лая поспешно кивнула, даже не заметив сарказма.

— Еще скажи — в гости шла! К имперцам! — его усталость понемногу сменялась гневом.

Плечи девушки поникли, словно в знак смирения. Взгляд все время убегал куда-то в сторону, старательно прячась. Но в ответе ее не было больше растерянности — только решимость:

— Это то, что мне надо было сделать давно! Сдаться им, а не втягивать в это тебя, а теперь — и ахаров!..

— Неужели? — ярость Огнезора уже достигла предела, выплескиваясь приглушенным до шипения криком. — Сдаться?! А потом что? — он грубо схватил ее плечи и затряс, заливая злым синим огнем своих глаз.

— Не думаешь же... ты...в самом деле... что они... сразу убьют меня? — стуча зубами от встряски, все же огрызнулась Лая.

— О, нет! Живая ты Амарешу куда полезней! И если надеешься позже сбежать — то зря! Наш лорд тебя из рук не выпустит! Еще бы! Такой удобный способ давления... Чего он только не попросит у меня взамен! Даже имперский трон!.. И — проклятье! — я вряд ли смогу отказать! Потому что совсем обезумел!.. Да лучше нам завтра вместе сдохнуть, чем это!..

Он отпрянул, резко разжимая пальцы, так что Лая, потеряв опору, пошатнулась, чуть не упав, — и уже сама вцепилась в юношу, сначала ухватившись за мех на его куртке, а затем осторожно, с опаской, закинув руки ему на шею.

Ярость его тут же выдохлась.

Эх, правду говорила Иша: все сложнее ему сдерживать себя! Предупреждала ведь, что сорвется — и не просто скоро, но вот-вот!.. В любой момент...

— Выходит, не готов я... — отчаянно прижимая к себе девушку, тихо выдохнул Огнезор. — Дрянной из меня выйдет Гильдмастер! Не смогу я близким человеком пожертвовать. Не смогу от самого себя отказаться даже ради высшего долга...

Лая смотрела с болью и сочувствием. Теплая рука гладила его шею, мягко путалась в волосах.

— Не ходи туда, милая, — обессилено и как-то безнадежно попросил он. — Ахарам так не поможешь: они скрыли тебя — и Амареш использует это как повод, чтоб убрать лишних свидетелей... Не ходи...

— Тш-ш-ш... — перебила она, легко касаясь губами его щеки. — Никуда я теперь уже не пойду... Только...

— Что?

— Страшно мне, — прячась на его груди, призналась девушка. — Как оно завтра будет?

— Вот завтра и посмотрим, — успокаивающе выдохнул он. — А сейчас возьми, — и вытащил из-под куртки, застегнул вокруг Лаиной талии широкий кожаный пояс с дюжиной тонких метательных ножей, так любимых некоторыми мастерами Гильдии.

— Как раз то, чего не хватало скромной ахарской девушке, — через силу улыбнулась охотница. И вдруг, встряхнувшись, решительно добавила со знакомой насмешливой искринкой:

— Иша, кстати, предсказала нашим врагам жестокую смерть!..

"Но это не значит, что выживем мы", — мелькнула у Огнезора мрачная мысль. Делиться ею он уже не стал.

Ночь медленно перевалила за середину...

* * *

Имперцы напали на рассвете. Не вернулся один из ахарских дозорных — и ясно стало, что переговоров больше не будет.

С вершины утеса в утренней мгле вместо солдатского лагеря видно было теперь боевое построение, неспешно тянущееся вперед, вовсе не скрываясь, исполненное понимания своей силы и своего преимущества.

На подходах к серой, размякшей мокрым снегом, тропе они разделились, оберегая своих лучников, давая им возможность подняться на утесы, вытеснить оттуда, если будет нужно, несчастную горстку ахаров. Раздавить их, как и тех, что ощетинились клинками на небольшом пятачке перед завалом из камней и древесных стволов, перекрывающем теперь узкий проход.

Дальше ждать было нельзя.

Огнезор поймал тревожный Лаин взгляд — и на мгновенье крепко прижал ее к себе, почти вырывая из стиснутых, подрагивающих губ девушки жесткий, отчаянный поцелуй, в котором было слишком много от прощального...

Затем одним движением плеч он сбросил кому-то на руки бурый ахарский плащ — и увидел, как вмиг бледнеет Лаино лицо, как расширяются ее глаза от понимания и ужаса.

Ибо он весь в белом — и тускло поблескивает в неярких лучах зимнего солнца золотое шитье на его груди и рукавах. Пугающе. Торжественно.

Он в парадной форме Белого Мастера.

Именно так должно идти на смерть...

— Нет! — шепчет Лая и обреченно тянет за ним руку, пытаясь поймать, удержать, не пустить...

Но Огнезор лишь качает головой в безмолвном прощании и отступает — а она не может дотянуться, потому что ахары уже оттеснили прочь, закрыли спинами. Леор начал выполнять свою часть сделки...

И мастер делает шаг вперед, сквозь напряженный, выжидающий строй.

Сожаления и страх, ярость и тоска остались там, вместе с Лаей. Теперь Огнезор собран, отстранен и холоден. Как всегда.

Его глаза внимательно обводят приближающихся имперцев, цепко выделяя среди них тех, кто ему нужен. Намечая цели.

Командир сотни. Командиры четвертей. Пять, восемь, двенадцать солдат, чей доспех украшают знаки особого отличия: опытных, сильных, без труда способных взять руководство на себя.

Не то чтобы без них имперцы обратятся в бегство. Нет, не сотня Амареша. Она слишком хорошо обучена, каждый — до последнего солдата — знает свое место, и, как по цепочке, готов почти мгновенно взять на себя роль убитого старшего...

Но остальные, те, что слабее, что не заслужили еще никаких отличий, уже не его забота. Ахары займутся ими. Он же... просто не успеет.

Скорость, умение, гибкость — главное оружие темного мастера, и оно вовсе не безупречно. Не так уж и много у Огнезора будет времени. Не больше, чем нужно, чтоб досчитать до тысячи. Затем собственное тело начнет предавать его, не выдержав напряжения: мышцы, готовые разорваться, станут слушаться с трудом; сердце взахлеб зайдется в безумном, убийственном бое; легкие загорятся огнем в бесполезной попытке ухватить побольше воздуха...

Если повезет, он уложит две дюжины до того, как станет достаточно уязвим и медлителен, чтоб пропустить смертельный удар.

Исход, при котором такого удара не будет, Огнезор отбросил, как нечто нереальное, граничащее с надеждой на чудо.

Он не очень верил в чудеса.

По крайней мере, его смерть не будет бесполезной. Если он успеет, если все получится — у ахаров будет неплохой шанс.

И Леор позаботится о том, чтобы Лая не высовывалась. Его Снежинка выживет. Проклятый медведь обещал!

Эх, а какое лицо будет у Славы, когда она узнает, что Огнезор, вопреки здравому смыслу, влез в это безнадежное дело! О, это будет достойная месть за ее... предательство! Бедная Слава!

Пусть это по-детски, но мальчишка в нем сейчас просто вопил от ярости! Пусть это мелочно, но, на самом деле, в нем не осталось уже ни капли сочувствия...

Он был дьявольски зол! Хоть и запер в себе эту злость за холодным сосредоточенным расчетом, позволяя лишь убийственной ухмылке поселиться на своем лице...

Первые стрелы имперцев полетели в их сторону, пока, впрочем, не достигая цели. С утесов им ответили ахарские лучники.

Вражеские воины уже бежали вперед.

Огнезор начал отсчет...

Раз...

Два...

Три...

Стремительной, белой тенью он взломал грязно-серые ряды. Кажется, сзади кто-то изумленно вскрикнул? Неужели Леор?..

Восемь, девять...

Первая цель. Огромный, одноглазый ветеран, готовый всех сокрушить своим тяжелым мечом. Падает с перерезанным горлом.

Еще трое юнцов со сверкающей, без единой вмятинки, лисой на доспехах. Новички. Просто встали на пути.

Двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть...

О, вот и первый командир четверти! Белый наряд Огнезора теперь запятнан темно-красными брызгами, чужая кровь покрывает лезвия и перстни, стекает по пальцам, пачкает запястья...

К концу отсчета его тонкий, расшитый золотом, рукав будет багровым по локоть...

Сорок восемь...

Семьдесят шесть...

Девяносто пять...

Еще двое ветеранов. И полдюжины обычных солдат.

Плохо. Слишком многие бросаются наперерез, вместо того, чтоб отойти с пути. Даже зная, что не выживут. Так он выдохнется куда раньше, чем прошепчет "тысяча"!

Сто шестьдесят...

Двести восемнадцать...

Триста один...

Он перевалил уже за вторую дюжину. Но теперь легче. Знакомый ужас стелется вокруг, расчищая дорогу. Окровавленные глазные впадины мертвецов смотрят в пухлое, серое небо тонкими иглами гильдийного арбалета — кто-то из ахарских лучников успешно прикрывает ему спину, сея в имперцах холодный страх узнавания...

Сзади стоит непрерывный боевой вопль варваров — его варваров!, — перекрывающий и крики боли, и звон мечей. А они и впрямь свирепы, если захотят!

Вот только имперцы едва-едва, но все же теснят их к завалу, вдоль тропы, мимо скал — все ближе к долине...

Пятьсот восемьдесят четыре...

Шестьсот десять...

О, вот и Саррия!..

Что же она смотрит так пристально? Узнала?

Хор-р-рошо!..

А рука уже возносится для смертельного удара...

* * *

С проклятыми варварами у Саррии все шло не так! С самого начала! Еще с того дня, как растворилась в лесу безымянная проводница. С той ночи, как, ни слова не сказав, пропал куда-то из их сотни темный мастер — дознаватель, палач и лекарь в одном лице. Человек, служивший вместе с Саррией уже более пятнадцати лет...

Амареш отдал четкий приказ: захватить девушку с портрета. Живой.

Свидетелей уничтожить? Возможно. Даже желательно.

Но варвары выполнять волю лорда не спешили. Как только командиру донесли о перегороженной за ночь тропе да воинственной кучке людей на ней, среди которых заметили и знакомое по пергаменту лицо, Саррия всерьез стала опасаться, что провалит задание. По крайней мере, в той части, что касалась пленения девушки. Та, похоже, совсем не собиралась сдаваться живьем.

Сотня Амареша налетела на варваров с мощью и непреклонностью тарана. Но те и не думали отступать.

Завязался яростный бой...

Воина в белом Саррия разглядела лишь когда вокруг него начали падать ее люди.

Он двигался так целенаправленно, словно шел по намеченному курсу — не отступая ни на шаг, выкашивая всех, кто стоял на пути.

Ее лучших воинов и командиров!

И Саррия уже видела подобное.

Прошлой весной.

Неистовый Парга собрал тогда огромную армию, желая полностью уничтожить Дома Крови, и подходил уже под самые стены столицы. Испуганные лорды присылали на подмогу Императору свои лучшие сотни и срочно сгоняли подвластных им крестьян да мещан в ополчение. Правящий Дом выставил у стен Небесного города всю Императорскую гвардию, городскую стражу и даже половину дворцового караула. Каждый давал всех, кого может.

Гильдия прислала лишь пятерых.

Черными тенями они скользнули вслед за Гильдмастером в гулкий зал ратуши, где собрались все высшие чины Империи на срочный военный совет, — и застыли безмолвными статуями с закрытыми черным лицами, выставив на всеобщее обозрение причудливую цветную вязь символов на груди. Мастера Сражения.

Кряжистый, широкоплечий гигант.

Высокий, гибкий юноша с длинной светлой косой.

Маленький, сухонький человечек с приросшей к губам коварной ухмылкой.

Две женщины с одинаковыми, брезгливо опущенными уголками рта...

— И это все? — багровея от злости, гаркнул лорд Эн.

— Это лучшие, — невозмутимо отозвался Гильдмастер. — Таких вы еще не видели...

Он говорил правду.

Уже следующим утром пять черных теней своим смертельным танцем взрезали ряды врага, расшвыривая солдат Парги, словно хищные птицы стаю глупых фермерских гусей.

Это было страшно. И по-своему красиво...

Лишь полчаса потребовалось им, чтобы прорваться через вражеские мечи к холму, где обосновался Парга со своим штабом — и застыть темными, окровавленными статуями уже над трупами.

Мятежного генерала среди поверженных не было — успел сбежать, оставив присягнувших ему командиров и лордов на растерзание. Личная сотня Парги уже ждала в ближайшей прибрежной деревеньке — вместе с кораблем, готовым к отправлению на Южный...

Без своего вдохновителя восставшие быстро сломались, побежали и рассеялись кто куда.

Это была недолгая, хоть и кровавая битва.

Одна из женщин-мастеров — та, которую приписали к сотням Амареша, — погибла тогда, и Саррия до сих пор помнила ругательства своего лорда, изрядно выпотрошившего казну ради выкупа Гильдии. Своих людей там ценили высоко, даже слишком. Саррия сильно подозревала, что гибель всей пятерки Империи просто была бы не по карману...

Какого дьявола Амареш полез сейчас против Гильдии?!

В том, что это именно так, командир уже не сомневалась. Она верила своим глазам. И, хуже всего, знала: белая фигура движется к ней.

Все ближе.

Впервые Парга, сбежавший и бросивший своих людей на растерзание, не показался ей таким уж ничтожеством...

Но она не поступит так! Она будет драться!

Четверо ее солдат встали рядом, готовые защищать свою леди до последнего.

Им всем удалось продержаться меньше пяти минут.

Хриплый шепот: "Девятьсот три", — последнее, что услышала Саррия...

* * *

Он успел!

Силы Огнезора были на исходе, но и прославленная сотня Амареша истекала кровью.

Сегодня, похоже, он превзошел сам себя. Более тридцати жизней за раз! На что только не способен человек, зная, что вот-вот умрет!..

Хриплый смешок вырвался из огнем горящих легких, пока тело продолжало двигаться — бездумно, по инерции, все в том же смертельном, но уже замедляющемся ритме. Резкий поворот. Уклониться — все еще гибко, текуче, как водный змей. Ударить. Отступить. Прыжок — так, чтоб те двое достали мечами лишь друг друга. Сбить этого ударом ноги. Полоснуть тому по едва заметной открытой полоске кожи на горле...

Если бы он мог чувствовать боль, то, наверное, уже корчился бы в грязи, не в силах шевельнуться. Спасибо вам, боги, за Темнослова и проклятое Испытание, как ни иронично это звучит!

Разворот. Еще прыжок (лучшие столичные акробаты изошли бы пеной от зависти!). Короткий удар. Изогнуться назад, пропуская вражеский клинок над собой. Сбить с ног. Уклониться... Дьяволы! Похоже, все!..

Краем глаза мастер видел лезвие меча, понимая, что уже не успеет...

Предсмертный хрип раздался сзади — и клинок, вместо того, чтоб рассечь его пополам, лишь, скользя, прошелся по спине, оставляя очень паршивую, но все же не смертельную рану.

Владелец меча был мертв. Из его спины торчала рукоять тонкого метательного ножа — одного из тех, что юноша подарил Лае вчера.

Вот, упрямая, самоуверенная, маленькая ведьма! Куда только смотрит этот проклятый ахарский медведь?!

Вместо того, чтоб уходить в горы, догоняя сестру, или укрыться с Ишей на утесах, помогая раненым, или, хотя бы, держаться поближе к завалу на тропе, Лая была в самой гуще сечи, извиваясь и скользя меж имперскими клинками, словно в детской игре, где надо, не коснувшись, пройти между летящими по ветру лентами.

Гибкая, быстрая и очень смертельная...

Рядом с ней отчаянно ругался и ревел раненым зверем Леор. Он потерял свой короткий меч и размахивал теперь огромным имперским двуручником с черным волнистым лезвием, разбрасывая врагов, как медведь стаю собак. Новый клинок был ему к лицу.

Огнезор почти согласился признать, что ахар не так уж плох.

Почти...

Пользуясь небольшой передышкой, подаренной ему отхлынувшими в страхе имперцами, мастер повернул к ним.

Уже чересчур слабый. Слишком медлительный.

Проклятая рана отзывалась зудом — привычным заменителем боли. И холодом.

А это уже плохо. Это значит — он скоро не сможет двигаться...

По крайней мере, попытается закрыть Лаю собой, если вдруг...

Смертельное лезвие взвилось над девушкой.

Огнезор понял, что не успеет. Слишком далеко!

Лая умрет...

Отчаяние, ужас и злость, смешавшись, захлестнули его, заставив захлебнуться, норовя утащить за собой, спихнуть в черноту и безумие. Мгновение растянулось до бесконечности — вязкой, страшной бесконечности, пока меч имперца опускался на беззащитную Лаину спину, и что-то кричал Леор, а сам он застыл на краю темной бездны разрушительного безумия, еще пытаясь сохранить равновесие, еще надеясь удержаться...

Затем невидимая, напряженная нить, державшая рассудок, вдруг лопнула, тонкими струйками крови прочертив две дорожки от его ноздрей к губам, и время вернуло свой бег.

Лая отлетела в сторону, словно кто-то оттащил ее за шкирку — смертельное лезвие прошло мимо, наткнувшись на подоспевший Леоров клинок.

Сверху, с утесов, перекрывая шум битвы, раздался страшный, нечеловеческий Ишин вопль. Ахары дрогнули, попятились, повинуясь этому крику, — все быстрее и быстрее, отступая в долину...

А Огнезор соскользнул.

И упал — будто в вязкую, черную воду, оставляя за собою круги.

...Первый круг — и горячим ветром из-под его ног растопило снег, швырнув кипящими брызгами врагам в лицо.

...Второй — и мелкие камни вперемешку с грязью рванули вверх, корежа живым и мертвым нагрудники и шлемы, сдирая одежду вместе с кусками кожи...

...Третий — и воинов на двадцать шагов вокруг разметало вместе с кусками земли, скрутило, скомкало, как весенних бумажных птичек в кулаке, сминая металл и кости...

...Четвертый — и лишь грязное крошево из льда, камней и крови поднялось в два человеческих роста, там, где только что был десяток солдат...

Имперцы закричали. Многоголосым, отчаянным, смертельным воплем, еще больше сводящим с ума.

Огнезор зажал уши, пытаясь спастись от этих звуков. Не в силах двинуться, зажмурил глаза, все глубже проваливаясь в безумие того ужаса, что творился здесь... Что он сам творил каким-то дьявольским образом.

"У вас уж и забыли давно про то, как совершенный дар приходит. Страшно это. Очень"...

"Сорвешься ты скоро..."

"Боги, боги, неужели это я?" — панически забилась в его затянутом темной мглой разуме единственная осознанная мысль. И паника эта вдруг вышла наружу, развернулась мощной волной, накрывая и без того обезумевших от ужаса людей, заставляя их бежать наугад, ничего не видя вокруг, сбивая и калеча друг друга — пока смерть не настигала вновь и вновь...

Но он уже не знал этого...

Не видел, как вдруг утихло все разом после шестого круга, выщербившего стены утесов, оставившего глубокие борозды и развороченные сосны у самого края поляны. Как улеглась спокойно земля на тропе у самых Ишиных ног, повинуясь ее невидящему взгляду. Как застыла, тяжело дыша, после чьей-то пощечины Лая, отчаянно до сих пор рвущаяся из рук двух ахарских воинов. Как воцарилась вокруг тишина, ибо не осталось больше никого живого...

И как собственное его тело безжизненно осело на единственном уцелевшем островке снега среди развороченной, черной проплешины...

Огнезор не мог видеть этого, ибо больше не помнил, не сознавал себя. Последние остатки его воли, его рассудка уходили на слепое барахтанье, попытку не захлебнуться, выплыть из липкой, затягивающей тьмы, уже не понимая зачем...

Затем дневной свет жестоко резанул по глазам, морозный воздух разорвал легкие, страх и усталость, тошнота и холод нахлынули с новой силой, воскрешая остатки разума, возвращая к сознанию.

Он съежился, инстинктивно пытаясь спрятаться от привычных, но возросших до болезненности, ощущений — гула чужих эмоций, предчувствий, чьих-то присутствий.

И, да — мысленных призраков.

Проклятых, въевшихся в развороченную грязь теней, оставленных мертвецами.

Эха боли, страха и воплей.

Его собственного безумного лица, отраженного в дюжинах ракурсов...

Это все чуть было вновь не толкнуло Огнезора за пределы рассудка.

Но он выдержал.

Ощущения вспыхнули — и, повинуясь приказу хозяина, послушно стали затухать, оставляя лишь скупое, ненавязчивое тление.

Огромным усилием мастер заставил себя подняться. Осмотрелся, не сдержав пораженного стона, перешедшего в истеричный смешок, но резко оборвал его — нахмурился, словно прислушиваясь.

Затем медленно, очень медленно Огнезор обернулся, поднял взгляд к одному из скалистых уступов.

— Выходи... Я знаю... что ты там.

Слова вырывались хрипло, с усилием раздирая горло. Из раны, кажется, шла кровь. Спина немела.

Робкий снежок влажно оседал на коже, падал к ногам, смешиваясь с грязью, кровью, ошметками плоти.

Из-за камней осторожно поднялась темная фигура. Подмастерье. Немолодой уже. Со слабым целительским даром.

— Каков был приказ? — немедленно потребовал ответа Огнезор.

Подмастерье почти трясся, безумно вращая глазами. От него тошнотворно несло страхом.

— Г-господин Б-белый Мастер... — дрожащими, синими губами, кажется, прошептал он.

— КАКОВ БЫЛ ПРИКАЗ?! — заорал на него юноша.

— Наблюдать... запомнить... донести, — заставил себя, наконец, что-то сказать мужчина.

Губы Огнезора скривились в угрожающей усмешке. Вместе с кровью и грязью, покрывшими его лицо, одежду, волосы, эта ухмылка и вправду должна была смотреться ужасающе...

— Кто приказал? — с нажимом спросил Огнезор.

Темный вздрогнул, глядя на него, затем опять застыл, колеблясь.

— Не для твоего ума... наши игры... подмастерье! Сам не видишь разве, во что... ввязался? — Белый Мастер уже не кричал: говорил он по-прежнему тяжело, но теперь с вкрадчивым, подкупающим спокойствием. — Выбирай... кому служить будешь. Кто приказал тебе?

— Сребноглав, — угрюмо раздалось в ответ.

Усмешка Огнезора стала еще неприятнее.

— Не повезло тебе, подмастерье, — почти совладав с голосом, продолжил он. — Способности у высокого мастера Сребноглава слабенькие: картинку-то нужную он из памяти твоей вытащит, а вот стереть ее потом — никак не осилит! И к блокировщику идти побоится — очень уж сведения щекотливые... А как еще ему от свидетеля избавиться? Сюда спускайся, — поманил к себе мужчину.

Тот отшатнулся, снова наполняясь подозрением и страхом.

— Память подчищу, — уже почти неслышно от усталости сказал юноша. — Смерти здесь и без тебя много...

Подмастерье приблизился. Огнезору теперь даже не нужно было его касаться — только рядом быть, впитывая чужой ужас, выпивая его вместе с воспоминанием о сегодняшнем сражении. Вот он — долгожданный первый уровень! Хотелось кричать от безумия.

Он стиснул зубы, не давая ускользнуть остаткам выдержки. Осторожно закончил с подмастерьем, дав легкий посыл отправляться восвояси.

Мужчина скрылся, а Огнезор все смотрел в одну точку, с трудом вдыхая разрывающий легкие воздух вместе с кружащими в нем снежинками. Лес тошнотворно плясал перед глазами. Было очень — дьявольски! — холодно...

Откуда-то вновь слышались вопли, угрожающий Лаин крик. На краю сознания выплыла картинка: Леор уцепился в девушку, пытаясь ее удержать, но она выворачивается, ловко двинув противника по носу, и бежит, бежит...

Затем ноги перестали держать, земля угрожающе двинулась навстречу, и Огнезор начал падать, с отвращением представляя себя в грязной кашице из земли, льда и крови, покрывающей камни.

Вместо этого его подхватили теплые женские руки.

— Потерпи, милый, — прошептал самый прекрасный на свете голос, и впервые за этот страшный день юноша по-настоящему улыбнулся.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ, В КОТОРОЙ ОГНЕЗОР И ЛАЯ ПРОЩАЮТСЯ С АХАРАМИ.

Лаины руки исцеляли и ласкали, гладили с укоризной и нежностью, смывая снегом, тающим от их жара, запекшуюся кровь, стягивая белым, затянувшимся рубцом края еще недавно опасной раны. Погружая в блаженное, полусонное тепло, из которого так не хотелось возвращаться к тому отвратительному, страшному, что было здесь совсем недавно и за что еще предстоит ответить... Ибо не может такое пройти для человека бесследно. Даже для него — темного мастера с пустой душой...

Со вздохом Огнезор заставил себя очнуться.

— Не боишься меня? — спросил отрывисто, все еще с трудом проталкивая слова. Деланно небрежным тоном — но оба знали, что спросил сейчас о главном, о том, что не дает покоя...

— Боюсь! — сердито буркнула Лая. — Что опять в драку полезешь, да только чуда — хоть доброго, хоть злого — не будет больше...

Голос ее скрипел, сорванный и хриплый — Огнезор снова увидел, будто наяву, как заходится она в диком крике, вырываясь из цепкой Леоровой хватки. Кричит и кричит. Из-за него...

— Как же ты теперь петь-то будешь, — еле слышно вздохнул он.

— На похоронах ахары не поют, — отвернулась Лая. — Только шепчут: богам, и предкам, и умершему...

Она хмуро засопела, сначала усиленно втирая ему в кожу какое-то зелье (вот столько Иша его, бездаря, мучила, а все равно по запаху никак не определит — какое!), затем бережно и настойчиво укутывая плечи в теплый ахарский плащ-покрывало...

— И много ахаров полегло? — наконец, решился спросить Огнезор.

Руки девушки застыли на его плечах, легко подрагивая.

— Из Леоровых мечников — почти половина, да еще семеро добровольцев из охотников, — глухо отозвалась она. — Все — от имперских мечей, а не... — Лая замолкла, не в силах подобрать нужных слов для того страшного, что было на мертвой теперь уже прогалине, — ...не из-за тебя, — наконец, договорила она, до боли сжимая дрожащие руки на Огнезоровых плечах.

— Иша — молодец, — горько, но с тенью облегчения, выдохнул он. — Вовремя почувствовала, что я срываюсь. Увела остальных...

Лаины пальцы судорожно вцепилась в него — так сильно, что, умей он чувствовать боль, наверное, вскрикнул бы. Мгновение она смотрела на него, старательно сжимая подрагивающие губы, — и вдруг, словно не выдержав, с еле слышным всхлипом уткнулась ему в шею.

— Я думала, что потеряю тебя...

И это были те самые слова, что жгли его собственный язык.

Они надолго застыли, просто держась друг за друга, — растерянные, еще не верящие, что все закончилось...

Потом Лая нехотя отодвинулась, без труда освобождаясь из слабой хватки его рук.

— Нам пора идти.

Только теперь Огнезор огляделся. Он опирался на что-то твердое, неприятно шершавое даже сквозь толстый плащ, — кажется, искривленный древесный ствол с торчащими сучьями. За спиной начинался завал — тот самый, которым ахары перегородили тропу накануне. Впереди виднелся спуск в долину.

Скорее всего, Лая вытащила его сюда с прогалины, но дотянуть дальше сил не хватило. А ее соплеменники слишком перепуганы были увиденным, чтобы рискнуть не то что прикоснуться к нему, но даже приблизиться...

Из долины, наверное, придется уйти.

Осознание этого наполнило мастера вполне понятной горечью. Не дождались они весны, а куда дальше деваться — загадка...

С нахлынувшей вдруг злой решимостью он погрузил грязные, покрытые засохшей кровью руки в снег и принялся тереть, пока не онемели замерзшие пальцы. Затем пришел черед лица.

Жалящий холод помогал прийти в себя, окончательно вернуть чувство реальности.

Девушка не вмешивалась. Просто смотрела на него и ждала, пока он выдохнется. Вспомнилось, как отчаянно, до саднящей красноты, отмывалась Лая в Эн-Амареше, в тот день, когда чуть не убила Темнослова своим даром.

О да! если кто и понимал его сейчас, так это она!

Наконец, Огнезор опустил руки, отряхнулся от снега и бросил коротко:

— Пойдем!

Опираясь на Лаино плечо, упрямо борясь с тошнотой и смертельной усталостью, он неловко поднялся. Первый шаг дался тяжело — юноша просто повис на охотнице, пытаясь отдышаться. Потом стало легче.

Лая сопела, ворчала, но шагала вперед, таща его следом и вливая в его тело (как ей казалось — незаметно) все больше и больше теплых целебных струек.

— Хватит уже, — наконец, оторвался он от ее плеча. — Саму скоро нести придется. А еще ведь других лечить будешь...

Девушка вздохнула, неохотно отстранилась и просто пошла рядом.

— Почему твоя... подруга сделала это? — хрипло, не глядя на Огнезора, вдруг спросила она. — Зачем привела сюда имперцев?.. Это такая месть?

— Месть? — грустно усмехнулся Огнезор. — Скорее уж трезвый расчет... Просто способ нас с тобой отсюда выманить. Видно, была уверена, что я не стану ввязываться в... хм... чужое и гиблое дело, но предпочту просто уйти...

— Плохо же она тебя знает! — зло буркнула Лая.

— Наоборот, Снежинка. Слишком хорошо... Никаких привязанностей, никакой ответственности, кроме той, что налагает Гильдия, — он устало выдохнул. — Я слишком долго жил по правилам, и многим теперь кажется, что я не склонен делать глупости. Да мне и самому так казалось совсем недавно!

Девушка фыркнула, потом еще раз — и в этих странных, дерганных звуках мастеру почудился смех.

— Что с тобой? — забеспокоился он, опасаясь, что у Лаи началась истерика.

Она издала нервный, едва сдерживаемый всхлип — и вдруг захохотала в полный голос.

— Это... ты... не склонен... к глупостям? — с трудом выдохнула сквозь хриплое хихиканье. — Ты, который всегда таскал яблоки только со дворов с самыми злющими псами, потому что "так вкуснее"? Который ходил в горы ловить зимнего барса с одним только ржавым ножом? Хвала богам, не поймал!.. Который...

— Да понял уже! — обиженно прервал Огнезор, но в глазах его тоже заплескалось веселье. — Неужели думаешь, что за десять лет я ни капли не поумнел?

— Что-то не заметила, — вновь фыркнула Лая. — А "умнеть" должен был Эдан или Огнезор?

Смеяться как-то сразу перехотелось.

— Не знаю, Лая, — угрюмо проронил он. — Я даже не знаю, кто из них двоих я сейчас...

— Какая разница? — мгновенно уловив перемену в его настроении, перебила девушка. — Я люблю обоих.

И Огнезору вдруг стало жарко, потому что, кажется, впервые со времен их детства она сказала это вслух...

* * *

Долина встречала запустением и тоскливым молчанием. Ахары ушли, побросав ненужную утварь и голые остовы шатров.

Кого-то, наверное, уже сегодня догонят вести о победе — и они вернутся к ночи, добавив гула и оживления, но пока что людно было лишь на площадке у Ишиного шатра. Там жарко горели костры, согревая уставших, хмурых воинов, да суетились немногие оставшиеся в долине женщины, помогая раненым.

Вновь опираясь на Лаино плечо, Огнезор позволил ей вывести себя к огню. Показываться сейчас перед испуганными ахарами было не лучшей идеей, но юноша слишком устал, чтобы думать о чужом спокойствии.

Голоса вокруг притихли. От их пары, с трудом держащейся на ногах, шарахались, как от дьяволов, тайком делая знаки, отводящие зло...

Никто не осмеливался даже поднять глаз.

Только Леор поглядывал на недавнего своего соперника с безмерным, недоверчивым удивлением, словно на ярмарочного кудесника, секрет фокусов которого никак не давался к разоблачению...

Им навстречу, опираясь на девочку-ученицу, неспешно выступила Хранительница. Застыла перед самым лицом, подняла голову, повела носом, словно обнюхивая, — и, наконец, удовлетворенно кивнула.

— Зайди ко мне, Огнезор, — приказала коротко.

Проклятая старуха всегда, с завидным упорством, называла его только этим именем. Из ее уст оно прозвучало так привычно, что в первый миг юноша даже не понял: сейчас Иша говорила при всех.

Угрожающее молчание мгновенно разлилось над кострами.

Леор вскочил, лицо его вытянулось, исказилось шоком и отвращением, а пальцы побелели, недвусмысленно сжимая рукоять трофейного меча.

Огнезор пристально взглянул на него и лишь в насмешливом вызове изогнул бровь: мол, ты правда этого хочешь? Не страшно?

Пальцы Леора дрогнули.

Мастер оскорбительно хмыкнул и последовал за Ишей.

— Кого ты привела, Лая? — разрывая тишину, яростно зашипел сзади голос предводителя, тут же подхваченный дюжиной шепотков.

— Ой, да заткнитесь вы! — перекрыл этот нарастающий гул злой Лаин возглас.

И когда Леор хотел уже что-то рявкнуть в ответ, Снежинка выдала столь гневную и красочную отповедь, что Огнезор у порога Ишиного шатра даже застыл на миг в полном изумлении.

Нет, он, конечно, еще не к такому привык — от Славы, маленькой циничной злючки, наслушался. Но чтобы Лая? Колючая ирония — это одно, без нее Насмешница — не Насмешница. Но такое — никогда! Слишком уж сильна была в ней нелепая ахарская вера в силу проклятия!.. И вот теперь... несчастного Леора даже жалко стало.

Эта мысль вызвала слабый, пусть и слегка истеричный, смешок — а в душе окончательно воцарилось облегчение. Не сорвется он в пропасть, как Иша боялась! Сможет удержать тонкую ниточку разума — пока Лая с ним.

С уверенностью этой и вошел он в дымный старухин шатер, сразу напоровшись на пристальное, изучающее внимание Хранительницы.

— Не похоже, чтоб ты совсем обезумел, — с привычной ворчливостью отметила она. — Это радует.

— Меня тоже, Иша. Хоть и жаль лишаться твоего гостеприимства.

— Разве я тебя прогоняю? — картинно выгнулись Ишины брови.

— Конечно, нет! — съязвил Огнезор. — И мое имя, названное при всех, полагаю, просто оговорка?

— Ну, не при всех, — примирительно буркнула старуха. — Там только Леоровы мальчишки были. Должны же они знать, кому обязаны!

— Это, значит, ты их так уму-разуму учишь? — хмыкнул мастер. — За мой счет?

Хитрая усмешка искривила Ишины губы.

— Не бойся, болтать они не будут: боязно, да и стыдно тоже! Леор вон так своим умением гордился, а настоящую силу распознать не сумел!.. Да только прав ты, Огнезор. Здесь вам больше нельзя оставаться. Пришли эти — могут прийти и другие... Так что отдохните пару дней — и в дорогу.

— Куда же нам идти? — как-то беспомощно спросил он.

— На север, куда же еще? — снизошла до ответа старуха. — У ахаров есть проторенная тропа — через все Северные горы и до самого моря. А там — Волчий Перешеек до берегов Северного континента. Летом на лодке за полдня добраться можно, а зимой — чуть подольше, зато пешком: промерзает там до самого дна. Только успеть надо до четвертого зимнего месяца: в конце зимы сильные бури разобьют лед, и долго еще не будет там ходу. Зато, уж если успеете, следом никто увязаться не сможет...

— На Северный, значит? — растерянно переспросил Огнезор. — Но там же нет ничего! Зима большую часть года!..

— И там люди живут, — возразила Иша. — Остатки северных племен, подальше сбежавших от Империи, да и коренные жители. Лето у них, и правда, короткое: ничего, кроме мелкого кустарника да ягод, вырасти не успевает. Зато рыбы много, птицы, зверя пушного... Чем не жизнь? Имперцам, конечно, тяжело с непривычки, да и не любят вас там. Но ахары со всеми в добрых отношениях, так что я весточку передам в ближайшее стойбище — примут. Карту, где наша тропа и все стоянки отмечены, Леор даст, припасов соберем... Так что идите!

— Время-то хоть на раздумья дашь? — буркнул юноша, уязвленный таким явным желанием Хранительницы поскорее от них избавиться. — Может, найдется для нас и другой путь?..

— Нельзя вам по-другому! — перебила Иша с внезапной мрачностью. — Успеешь через Волчий перешеек — может, и обманешь свою судьбу, кровный Первого Бога!..

— А если не успею? — невольно содрогнувшись, Огнезор понизил голос почти до шепота.

— Не знаю, — качнула головой старуха и погрузилась в хмурое молчание.

Он с трудом держался на ногах — и все же терпеливо застыл, ожидая, что еще скажет Иша. Но та не проронила больше ни слова — лишь махнула рукой: иди, мол. И почему-то Огнезор понял: это уже прощание. За те два дня, что оставили им с Лаей на сборы, Хранительница его больше не позовет.

— Прощай, Иша, — почтительно поклонился он. — Спасибо тебе за все и доброго снега!..

С тем и вышел из шатра.

Лая встретила его у костра. Ни на кого не глядя, потянула к их жилищу.

— Упрямая старуха с тобой даже не попрощалась! — сердито буркнула через плечо.

— Подслушивала? — вздохнул юноша, откидывая перед ней шкуру на входе.

Охотница угрюмо промолчала.

— Ну, может тебе с ней больше повезет, — обнадежил Огнезор, с огромным удовольствием рухнув, наконец, на мягкую, пахнущую травами, постель.

— Вряд ли, — сделалась Лая еще мрачнее. — С того самого дня, как я свадебный ритуал проводила, Иша не говорит со мной. Я вначале думала — может, за тебя злится, да только не похоже на нее это... И если б злилась, то ругалась бы, нотации читала. А так... не замечает вовсе, словно и нет меня...

Горькая детская обида на миг пробилась в ее охрипшем голосе — и тут же тщательно была спрятана.

То ли от сочувствия к Лаиной беде, то ли от странных Ишиных предсказаний, вновь стало юноше на сердце тоскливо и муторно. Захотелось притянуть Снежинку к себе, завернуться в теплый белый мех покрывала — и не двигаться до самой весны. Пусть снегопадами заметет шатер, и по ночам над долиной воет зверье — а здесь все так же будет жарко гореть круглый очаг, грея чан с водой для купания и заставляя плеваться да брызгать на камни очередное лечебное варево; все так же будет тянуться вверх, к узкой прорехе, сизая струйка дыма, все так же будет пахнуть вокруг сухими травами, пучки которых в беспорядке рассованы повсюду...

Лая, меж тем, уже развела огонь, и теперь вовсю гремела котелком да склянками, шуршала мешочками с всевозможным знахарским добром.

— Иди сюда, ведь еле на ногах держишься! — тихо позвал Огнезор.

— Нет, пока не напою нас с тобой укрепляющим зельем, — отозвалась она, упрямо мотнув головой.

— Лая!

— Видел бы ты себя сейчас — не возражал бы! У тебя глаза почти белые...

— Жутко, наверное, — слабо улыбнулся он.

— Губы, кстати, тоже! — неумолимо продолжала девушка. — И лицо! Хотя нет, лицо еще и синевой отливает!..

Огнезор не удержался от смешка.

— Ладно, давай свое зелье, — покорно согласился он, пытаясь встать.

Уже почуявшие долгожданный отдых мышцы слушаться наотрез отказались. Лая, впрочем, с ними была согласна, и следующую попытку подняться пресекла безжалостно.

— Пей! — приказала она.

И он выпил.

Горьковатое тепло растеклось по горлу — и тут же потянуло за собой, погружая в спокойное сонное марево.

Огнезор еще чувствовал Лаины руки, осторожно снимающие его одежду, мягко смывающие кровавую грязь с его тела, плотно укутывающие в покрывало.

Затем сон полностью поглотил его, отрезая, наконец, от этого безумного дня.

* * *

Первый из отведенных Ишей на сборы дней Эдан проспал. Было ли тому причиной принятое зелье, или просто чрезмерная его усталость, Лая не знала. Но будить его и сама не собиралась, и другим бы не позволила. Впрочем, почти никто весь день их и не беспокоил. Напуганные соплеменники обходили ее шатер десятой дорогой, а, стоило Лае выйти, старательно пытались не попадаться на глаза.

Только ближе к полудню окликнул девушку снаружи знакомый рычащий голос — и в шатер заглянул хмурый Леор. Постоял, помолчал — угрюмо, но уже как-то беззлобно, разглядывая раскинувшегося на постели, беспробудно спящего своего соперника. Перевел взгляд на охотницу, которая, будто не видя гостя, возилась у очага, спешно заготавливая полезные снадобья в дорогу. Тяжело вздохнул, махнул рукой и вышел, оставив затрепанный кусок светлой кожи с картой и две пары снегоступов.

Чуть позже заскочил старичок-ахар — Лая не раз видела их с Эданом вместе, мастерящих какие-то хитрые ахарские охотничьи штучки или просто беседующих обо всем подряд. Старичок покряхтел, помялся у порога, чинно поклонился хозяйке да вручил ей большой, плотно скатанный тюк: в дороге, мол, пригодится.

К вечеру в стойбище вернулась Шана с ребятишками. Поохала над сияющим от гордости супругом, что дрался за долину среди добровольцев-охотников — и теперь вовсю хвалился шрамом на поспешно исцеленной Ишей руке. Покричала на шарахающихся от ее сестренки соплеменников, и ввалилась к Лае с расспросами, советами да помощью в сборах.

Они провозились почти до полуночи, а Эдан так и не проснулся.

Зато утром, даже сквозь дрему, девушка почувствовала на себе изучающий, чуть насмешливый взгляд синих глаз.

— Что? — зарываясь в покрывало с головой, сонно буркнула она.

— Мне вот интересно, — задумчиво протянул Эдан, — сколько всего сонных зелий ты знаешь? Пока, кажется, ни разу не повторилась. Уж по вкусу я бы одно от другого отличил!

— И чему только тебя Иша учила! — горестно застонала Лая, пытаясь поймать убегающие остатки сна.

Не получилось.

Пришлось открывать глаза и вылезать из-под груды меха.

Хотя вырваться из крепкого кольца рук так и не вышло.

Ну, не очень-то ей и хотелось...

Из шатра они выбрались лишь к полудню. Полюбовались морозно искрящимся на ярком солнце снегом, неспешно обошли долину, словно пытаясь запомнить каждый уголок, проведали прижившихся у ахаров Стрелокрыла и Лошадку, которым не по пути было дальше с хозяевами. Навестили Шану — вовремя, как раз к обеду. Забежали в Мужской Дом к давешнему старичку-охотнику — Эдан рассыпался в благодарностях за принесенный вчера непонятный подарок, вручил в ответ собственноручно изготовленный амулет от бессонницы, а потом долго прощался с неугомонным долгожителем, игнорируя хмурые взгляды бородатых охотников.

Их дела в долине были завершены.

Оставалось лишь аккуратно уложить вещи, стянуть вьюки поплотнее веревками — да пораньше лечь спать, чтобы с рассветом отправиться в дорогу.

* * *

Утро их ухода выдалось прозрачным, безветренным и морозным, обещая хороший ясный день. За ночь долину укрыло снегом, превратив ахарские жилища в круглые белые холмики с темными норами раскопанных выходов. На черном небе еще блекло угасали последние звезды, когда Лая, привычно разгребая сугроб, выбралась из шатра.

Она неспешно прошлась туда-сюда, привыкая к тяжести своего вьюка и к одолженным у кого-то из ахарских охотников сапогам — огромным, неуклюжим, с торчащим наружу косматым мехом. В таких не замерзнешь даже в самую сильную стужу!

Сапоги были великоваты, но девушка осталась довольна: тепло, не жмут — и ладно!

Ноги проваливались в снег, вещевой мешок тяжело оттягивал плечи. Передвигаться в толстой меховой куртке и двух теплых штанах было непривычно, даже неудобно, но Лая знала, что скоро приспособится. Придется! Хоть и текла в ней беспокойная ахарская кровь — зиму девушка не слишком жаловала, а зимние странствия — тем более. Но выбора-то все равно нет!

С подозрением и неприязнью покосилась охотница на брошенные у шатра снегоступы — чуяло ее сердце: с ними еще намучается...

Эдан вышел вслед за нею — и теперь посматривал на неловкое ее кружение с плохо скрытым весельем.

Смешно ему!

Девушка хотела было обидеться, но и сам он — в тяжелой ахарской куртке, в толстых штанах с начесом, в таких же огромных, как у Лаи, сапогах, в большой косматой шапке, с лицом, натертым от мороза жирным, пахнущим травами снадобьем, — уж слишком забавно выглядел!

"Ох, видела бы тебя сейчас Илания!" — не удержалась от смешка охотница.

Утонченный имперский лорд, придворный красавчик в подобном варварском наряде, наверное, потряс бы нежные души высокородных девиц до обморока!

Лая рассмеялась, и Эдан, явно догадавшись, о чем она думала, засмеялся в ответ.

А девушке вдруг стало совсем легко и радостно — тяготы пути не пугали больше, зато поднял голову неугомонный азартный бесенок, и опять проснулась вечная Лаина любовь к странствиям.

— Пойдем? — правильно понял ход ее мыслей юноша.

— Ага.

Лая в последний раз оглянулась на шатер. В этой жизни у нее было не так уж много собственных вещей — и почти все оставались там, в большом деревянном сундуке у постели.

Ну и бог с ними!

— Ты иди, я догоню, — с извиняющейся улыбкой вручила она Эдану свои снегоступы. — Сестричка не простит, если я не загляну к ней еще раз попрощаться...

Это было правдой лишь наполовину.

После недавних событий в долине охотнице так и не выпало случая толком поговорить с Шаной: вначале не до того было, а потом все не получалось остаться наедине. А Лая вот уже два дня — как раз с последнего Ишиного разговора с Эданом — мучилась от любопытства.

Говорили же ей, что подслушивать нехорошо! Но ремесло берет свое! А тут еще любимый, спасибо ему, научил скрывать свое присутствие так тщательно, что даже всемогущая старуха не поймает! И как тут удержаться?

Соплеменники с Лаей не разговаривали, Хранительница видеть ее не хотела, у Эдана вообще спрашивать неловко — а вот Шана всегда и все растолковать готова!

Женщина, как оказалось, Лаю ждала — видно, и мысли не допускала, что та не зайдет проститься. Охотница тут же почувствовала себя виноватой.

— О чем задумалась, неугомонная сестричка? — усмехнулась ей Шана.

— Да глупость одна, — Лая сморщилась, неловко заправила торчащие из-под капюшона куртки волосы. — Ты знаешь сказку о кровных Первого Бога? — решила перейти сразу к делу.

— Да и ты должна знать! — удивилась такому вопросу женщина. — Нам ее с измальства в шатрах старухи бубнили, когда приходило время овечью шерсть прясть...

— Ну, мало ли, что они там бубнили! — сконфузилась Лая. — Будто мы, детвора, их слушали... Расскажи, а? На дорожку! — добавила она просительно.

— Ладно, — улыбнулась Шана. Затем лицо ее стало серьезным, почти торжественным, речь зазвучала монотонно и плавно в подражание тем самым старухам-сказительницам, — и только в глазах, так похожих на Лаины собственные, засветились лукавые смешинки...

— Сказывают, судьбы всех людей мира, — говорила она, — подобны сваленной в кучу, спутанной в беспорядке пряже, и почти невозможно отделить витки в ней друг от друга. Но порой все же выбивается один из путаницы — и тогда любопытно становится Первому Богу. Хватает Творец-Разрушитель эту нить, ранит пальцы и пропитывает ее своей кровью. А та загорается от проклятой крови огнем, выпрямляется горящей струной, и идет сквозь наш мир туда, куда тянет ее Первый Бог. И кто коснется ее хоть раз — опутается. И тянется следом. Но чаще, не выдержав, просто сгорает. Огненная нить и есть судьба кровного. И, говорят, мир вокруг меняется, ложась к его ногам...

— Вот не думала, что Иша и правда в сказки верит! — задумчиво хмыкнула Лая.

— Иша?

— Ну, с чего бы еще она назвала его кровным?..

Глаза Шаны потеряли вдруг насмешливую свою беззаботность, распахнулись, наливаясь тревогой.

— Кого Иша назвала так? — испуганно вскинулась она. — Эдана?

Лая лишь отстраненно кивнула: ну кого же, мол, еще?

— Не ходи с ним, сестричка! — хрипло от волнения вдруг выдохнула женщина. — Не ходи!.. Сказывают ведь, что жизнь кровного — длинная и славная, но всегда полна одиночества, ибо близкие к нему сгорают первыми...

— Ну, что за глупости! — насмешливо фыркнула Лая, легко выворачиваясь из молящих Шаниных рук и звонко чмокая сестру в нос. — Ладно, сказку на дорогу послушала — и честь знать пора! Еще раз прощай, сестричка! Доброго тебе снега! — добавила она традиционное ахарское пожелание.

И, ничуть не смущаясь странным таким с сестрой прощанием, подхватила с земли свой вьюк да резво, не оглядываясь, заспешила к ожидающему у выхода из долины спутнику.

А Шана так и не решилась крикнуть вслед "прощай" — слово это будто прилипло к ее языку, промораживая не хуже льда...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, ГДЕ ЕСТЬ ТОЛЬКО ГОРЫ И СНЕГ.

Тайная ахарская тропа начиналась в лесистых предгорьях над долиной, пробивалась сквозь неласковые к путникам Северные горы (где над, а где и под землей), вилась дремучим лесом и безлюдными холмами по другую их строну — чтобы недели через две пешего пути уткнуться в Волчий Перешеек. Вот уже сотни лет она оставалась единственной безопасной дорогой к Северному побережью и, скорее всего, именно этим обязаны были ахары своим почти мирным сосуществованием с Империей — та пока на холодные просторы Северного моря не спешила, но и с варварами, проторившими туда путь, ссориться не хотела: на всякий случай.

За тропою тщательно следили: расчищали от завалов и хищного зверья, берегли от чужаков, пополняли припасы на хорошо спрятанных стоянках, которые можно было найти в конце каждого дневного перехода: охотничьи хижины, сухие пещерки, расселины или просто густые навесы из еловых лап, где путника ожидали дрова, запас еды и источник воды неподалеку. Ахары, часто кочующие через горы (порой — целыми семьями), сделали все, чтобы дорога стала безопасной, даже удобной — хотя их старания и не могли полностью оградить путников от сильных морозов, затяжных метелей или осмелевших от голода случайных хищников. Но тут уж каждый полагался на свой талант к выживанию, да еще — на везение.

А удача, казалось Лае, была на их стороне. Управляться со снегоступами она наловчилась на удивление быстро, да и тело, привычное к пешим странствиям, уже не тяготилось поклажей за спиной. Зима выдалась мягкая, холод не донимал. Следы притрушивал вяло кружащийся снежок, ленящийся стать настоящей вьюгой, такой опасной в этих местах...

Вроде тревожиться и не было повода. Но Эдан после первой же ночевки почему-то забеспокоился: скользил мягко и напряженно, будто вслушиваясь в лесистые, заснеженные склоны вокруг, часто оглядывался по сторонам, внимательно, подолгу смотрел на север и хмурился.

Лае самой поначалу было неуютно и пусто — будто в тишине, вдруг воцарившейся в шумном месте. Но виной тому она считала привычку к Ишиным амулетам, охраняющим долину: как в первые дни в стойбище неприятен был голове неумолчный от них зуд, так теперь тяготило их отсутствие. Очень скоро это чувство пройдет, — девушка так и сказала Эдану. Тот кивнул в ответ, вроде бы соглашаясь, но как-то неубедительно. И оглядываться с подозрением по сторонам не перестал.

На третий вечер, когда древняя, заросшая лесом, почти пологая, часть гор остались позади, и путникам открылось каменистое, открытое всем ветрам плато, Лая, наконец, узнала, что тревожит ее друга. Они сидели у костра, забившись между огромными валунами, ужинали наспех сваренной шархой и остатками подстреленного вчера тощего зайца, когда Эдан опять напрягся, невидяще уставившись в темный проем меж камнями, за которым свистел ветер.

— Опять зовет, — прошептал он.

— Что? — впервые за эти дни девушка по-настоящему забеспокоилась.

— Сколько помню себя, слышу это... этот зов — тем сильнее, чем дальше на север. В долине, правда, его почти не было, наверное, из-за амулетов. А вот теперь вопит так, что голова болит.

— В детстве ты часто говорил, что горы зовут тебя, — вспомнила Лая.

— Да. Только это не горы. Кто бы это ни был, он ждет за горами, по ту сторону. Но я еще не настолько сошел с ума, чтоб идти к нему...

— Тогда просто не обращай внимания. А головную боль я тебе уж как-нибудь вылечу.

— И рад бы, Снежинка, — устало нахмурился Эдан. — Да только из-за него я остальное плохо чувствую. Не могу толком разобрать, идет за нами кто, или нет. А Слава, думаю, так просто не отвяжется. Да и на той прогалине вряд ли все люди Амареша полегли: могут, если захотят, и тропу отыскать, и проводника...

— Ахары не предают своих! — возмутилась на такое подозрение девушка.

— Не предают, — согласился мастер. — Но нам ведь ясно показали, что мы... больше не "свои".

— Думаешь, Леор..?

— Не Леор. И не кто-то из близких тебе. Но там ведь еще остались те, чьи родные погибли из-за нас...

Лая мрачно уставилась в огонь.

— Может, тогда лучше пусть догонят, — прошептала она, но, перехватив полный боли взгляд, осеклась. — Мы выберемся, — уверенно вздернула подбородок. — И вообще... Иди спать, я покараулю...

* * *

Через плато они брели два дня. Бесконечные два дня, за которые Лая много раз успела проклясть и Северные горы, и злой, до костей пробирающий ветер, и скользкую каменную крошку под ногами, и снегоступы, прикрученные к мешку да больно бьющие с каждым шагом пониже спины. Эдану было хуже — кроме вещей он тащил на себе еще и связку толстых сухих веток, тщательно укутанную от непогоды, да мешочек древесного угля: там, куда они шли, с топливом было худо. И пусть только часть из взятого пригодиться для их собственного костра, остальное же пристроено будет на ближайших стоянках для следующих путников, юноша все равно терпеливо закидывал за спину после каждого привала лишнюю ношу, ни разу не позволив себе даже намека на недовольство ахарскими порядками, — и лишь однажды мечтательно помянул легкие торфяные кубики с Южного континента. Завидная все-таки у темных мастеров выучка!

К середине второго дня сгрудившиеся на горизонте белые вершины приблизились, тесня и обступая с трех сторон, ощерились заледеневшими каменными клыками, — и Лая, к своему ужасу, все сильнее начала понимать, что уж туда-то полезть ее не заставит даже вся имперская армия с Гильдией во главе! Слишком сильно отличались эти неприступные, заснеженные громадины от привычных с детства лесистых склонов. Перевалить через такой хребет, да еще зимой? И о чем они только думали?!

Но, к Лаиному то ли облегчению, то ли беспокойству, карабкаться к теряющимся в облаках вершинам им не пришлось: обозначенная большими черными валунами тропа к вечеру спустилась в расселину, закончившись у темного зева пещеры.

Ага, вот зачем они тащили с собой неудобный масляный фонарь, баклагу масла к нему и целую связку дорогущих лучин из плотного южного дерева! Света от последних немного, зато горят медленно, ровно, почти без дыма. И где только Эдан отыскал эту редкость в ахарском стойбище? То ли с собой принес, то ли Ишин шатер, где и не такое найдешь, выпотрошил...

Спрашивать у Лаи сил не было. Согретая разведенным в пещере, недалеко от входа, вялым костерком да кружкой наваристой шархи, только и успела она, что закутаться поплотнее в одеяло, перед тем, как провалиться в сон.

Подземный путь оказался почти приятным — если не считать едва разгоняемой слабым светом фонаря тьмы вокруг да угнетающей толщи камня над головой. Но к последним охотница быстро притерпелась. Не так уж сильно узкие пещерные проходы отличались от привычных каждому вору мрачных лазов да отдушин в замках высоких лордов. Здесь, пожалуй, даже было уютней. Уж просторнее точно.

Спутник ее тоже ничуть не нервничал. Наоборот, спокойнее стал, что не очень-то удивительно: если и преследовал их кто от самой долины, то в этом лабиринте без ахарской карты уж точно потеряется. Вспоминать о том, что Эданова гильдийная подружка брела за ними по чутью, а вовсе не по следам от сапог, Лае как-то не хотелось...

Чем дальше уходили они в глубь горы, тем теплее становилось. Почти вся верхняя одежда заняла место среди тюков за спиной уже к концу первого дня — а на четвертый охотница пыхтела в потертых полотняных бриджах и нижней рубашке, раздумывая, сильно ли натрет плечи поклажей, если разденется совсем или хотя бы до пояса. Эдан шагал чуть впереди — ничуть не запыхавшийся и все такой же невозмутимый. Кажется, ни жара ни холод его не брали. Лая, глядя на него, завистливо вздыхала, устало переставляла ноги и потихоньку впадала в уныние, мечтая о свежем ветерке да возможности искупаться.

Неудивительно, что не смогла она сдержать восторженный — хорошо, хоть негромкий! — взвизг, когда неудобный узкий лаз вывел их в огромный белый грот, в центре которого раскинулось слабо светящееся озеро.

Прозрачное!

Теплое!

И, если верить ахарской карте, вполне пригодное для питья и купания!

Согласно той же карте, до выхода из подземелий оставался всего день пути, так что Эдан, прежде не дававший им передышки, теперь с чистой совестью позволил задержаться. Даже костер из припрятанного бережливыми ахарами на стоянке сушняка предложил развести, что было очень кстати: последние три дня приходилось им обходиться лишь сухим пайком или тлеющими углями крохотной походной жаровни.

Они вымылись, выстирали одежду, вычистили вещи. Затем плескались в исходящей паром, мерцающей воде, резвясь, как дети. Эдан сгребал Лаю в охапку и целовал — грубо, нетерпеливо, царапая отросшей щетиной.

Они долго любили друг друга. И заснули вместе — спокойные и довольные, забыв о ночном дежурстве впервые за всю дорогу.

А наутро (наверное, это было утро — Лая совсем потеряла здесь счет дням и ночам) молодой мастер, собранный, гладко выбритый и вновь какой-то напряженный, растормошил охотницу, так и не дав досмотреть первый за последние месяцы уютный и ласковый сон.

— Я чувствую в пещере, в паре дней пути, других людей. Много, — встревожено сообщил он, и Лая со вздохом поняла, что пора выбираться.

Они спешно собрали высохшие вещи, досушили над затухающими углями костра то, что было еще влажным, плотно скрутили свои тюки и, сверившись с картой, нырнули в один из проходов. Волшебное озеро осталось позади.

После его мягкого сумрачного света черная тьма вокруг навалилась, стянула, стиснула, так и норовя задушить. Слабенький огонек лучины не спасал — от пахучего дыма только вдох тяжелее становилось делать. Охотница с трудом хватала ртом воздух, удивляясь своей нежданной слабости перед мраком — а затем вдруг с облегчением поняла, что темнота здесь совсем ни при чем: просто они потихоньку поднимаются в гору, и подъем становится все круче.

Разгоряченная движением, Лая даже не сразу заметила, как резко похолодало. Пришлось останавливаться, доставать теплые вещи. Идти стало гораздо неудобнее, но спутник ее слишком торопился, чтоб обращать на это внимание. Конечно, попроси она передышку, Эдан не отказал бы. Но то ли охотнице передалась его тревога, то ли проснулось всегдашнее ее презрение к нытью и нытикам, — она хранила гордое молчание, стараясь даже ругательства шипеть про себя.

Наконец, когда Лаины ноги уже выли от усталости так, что она почти могла их слышать, а желудок в который уж раз обиженно напоминал о еде, их предпоследняя лучина погасла, и девушка, вместо привычной непроглядной черноты увидела едва различимые очертания собственных рук.

Где-то впереди был свет.

К выходу они почти бежали, упиваясь слабым свежим сквознячком, таким сладким после тяжелого подземного воздуха. Боковые проходы исчезли, становилось все светлее, сквозняк превратился в настоящий ветер, гулко свистящий в каменных пустотах, под ногами зашуршали камешки и захрустела тонкая ледяная корочка. Оскальзываясь на ней, тяжело дыша, они вылетели за поворот и застыли, ослепленные.

Земляной пол устилали сухая листва и снег, нанесенные ветром, а впереди маячил долгожданный выход — большая светлая дыра, обросшая по краям заиндевелым кустарником.

Глаза постепенно привыкли к свету, и Эдан с Лаей осторожно выбрались наружу. Они ошиблись со временем суток: вместо вечернего сумрака мир снаружи полыхал рассветом.

Крутые горные склоны остались позади, а перед ними раскинулся заснеженный хвойный лес: бесконечные стволы и глубокие сугробы, почти похоронившие под собой черные валуны, что отмечали ахарскую тропу.

Лая привалилась было к одному такому, но тут же отпрянула — камень ощутимо кольнул силой, встряхнул, вызвав недолгое головокружение. По ту сторону гор такого не было: там вдоль дороги громоздились обычные глыбы. Здесь же — охраняющие амулеты, причем не из слабых.

Кто ж их, интересно, создавал, такие громадины? И заряжаются, похоже, сами по себе: энергию тянут из путников. Даже Ише такого не сделать! Выходит, стоит раз с тропы сойти — и все, уже не найдешь? Нет, конечно, человек с даром разберется. Если раньше в лесу не замерзнет.

На всякий случай охотница заглянула в карту Эдану через плечо: очень уж задумчиво тот ее изучал. Заглянула — и поежилась. Широченная (семеро рядом пройдут!) тропа была прорисована до каждой ямки, каждого изгиба, а вот местность вокруг — почти сплошное белое пятно. Лишь у самого побережья есть на что глянуть. Мда, похоже, немного нашлось смельчаков, вылезших из-за камешков! Лая уставилась на валун уже с откровенной неприязнью.

Мастер, заметив ее интерес к камням, тоже присмотрелся, но только хмыкнул: надоело, видать, удивляться ахарским чудесам. Да и времени на это не было.

— Сильно устала? — с сомнением окинул он взглядом сначала ее, а потом теряющуюся среди древесных стволов тропу.

— Не так сильно, чтоб не отползти от этой дыры поскорее и подальше. Есть хочется, но пожевать и на ходу можно.

Она отыскала среди запасов два куска вяленого, высушенного до несгрызаемости, мяса, один протянула Эдану, другой торопливо сунула за щеку. Затем извлекла мешочек с остатками сухарей, вытащила себе парочку, остальное сунула юноше. Тот заглянул в мешочек, укоризненно качнул головой, вручил Лае еще две штуки, поделив тем самым их скудный запас ровно пополам.

— Ты больше, тебе и больше надо, — протестующе буркнула охотница, но как-то вяло: настаивать не хотелось.

Она привязала к ногам снегоступы, закинула за плечи мешок и, на ходу запивая мясо с сухарями холодным травяным отваром, зашагала к лесу. Эдан двинулся следом.

Местность была холмистой, тропа то поднималась, то ныряла вниз, но снег держал хорошо — и то радость. Брести по пояс в сугробах Лае совсем не хотелось.

После полудня они выбрели на заснеженную полянку. Здесь обнаружилась ахарская стоянка — треугольная хижина, слепленная из кое-как приставленных друг к другу бревен, с ямой для костра у входа. Стен у хижины было всего две, зато сзади подпирал ее массивный древесный ствол, рядом с которым намело огромный, почти вровень с верхушкой хилого строения, сугроб — так что внутри теперь стало почти уютно.

Эдан забросил в хижину свой мешок, задумчиво осмотрелся вокруг, отмечая хилые елочки с подчистую обломанными нижними ветвями, со вздохом подивился чужой глупости, вытащил длинную веревку, обмотал себе вокруг пояса одним концом, а Лаю — повязал другим, и молча шагнул за огороженный черными камнями полукруг. Девушке оставалось только наблюдать, как он скрывается в чаще.

Вернулся мастер довольно быстро: сгрузил большую охапку веток и протянул Лае две заячьих тушки.

— В следующий раз я на охоту пойду! — тут же загорелась она.

— Еще чего! — возмутился юноша. — Здесь тебе не имперские леса! Вон, смотри!

Лая обернулась, проследив за его рукой: по ту сторону полянки, за чертой камней беспокойно кружил здоровенный зимний барс.

— Ух ты! Красавец!

Хищник явно их чуял, но вряд ли видел и на тропу ступить боялся.

— А если нападет? — забеспокоилась охотница.

— Зверь не пойдет против инстинктов, а эти ахарские камушки, кроме того, что взгляд от тропы отводят, еще и страх внушают...

Барс, недовольно рыкнув напоследок, нырнул в чащу.

— ...Вот видишь! Но крупных хищников здесь много, так что в одиночку никуда ты не пойдешь! — назидательно завершил Эдан.

Девушка печально вздохнула: мол, нахватался у ахаров мужских заморочек на мою голову! — но возражать не стала. Ее неуклюжая от зимней одежды фигурка против огромного красавца-кота действительно выглядела невпечатляюще — скорее уж смешно.

Сегодня решили дальше не идти: зимний день короток, да и устали они, еще с пещеры. Сытная еда, тепло костра и крыша над головой, пусть даже такая сомнительная, так и тянули к себе — особенно же, когда закружился в небе частый снежок, а где-то в угрюмой чаще протяжно завыли волки.

Ночь выдалась холодной и беспокойной. Эдан, как всегда, взял на себя большую часть дежурства — Лая сменила его лишь в предрассветные часы, и то, как подозревала, только потому, что сама проснулась. Зевая и морщась от боли, неприятно скребущей горло, охотница выглянула из хижины, бесцельно, скорее для порядка, потопталась по полянке, и вернулась к костру. Зверье их вряд ли здесь бы потревожило, но кому-то все равно нужно было поддерживать огонь.

Снег все так же заметал их пристанище, а из лесу по-прежнему доносился волчий вой.

* * *

Их ночные соседи обнаружились утром: два огромных волчары, принюхиваясь, метались тоскливо у преграды из черных камней. Охотница с мастером, поглядывая на зверей, собирались торопливо, завтракали и того быстрее, спеша покинуть неуютное лесное пристанище. Но толку от спешки не было: стоило им, утопая в свежевыпавшем снегу, продолжить свой путь — волки потрусили следом.

Позже к паре хищников прибился еще один, потом еще — и вскоре уже целая стая бежала у границы тропы, почти задевая темные валуны серым мехом.

Волчья настойчивость начинала тревожить. Эдан с Лаей прижимались к противоположному краю дороги, выбиваясь из сил, ускоряли шаг, но звери не отставали — и их становилось все больше.

Они рычали, огрызались друг на друга, тыкались мордами в черные валуны, тут же с визгом отскакивая... А затем, будто получив невидимый пинок, большой волчара взвился вверх, перемахнул преграждающие камни и приземлился напротив путников.

Охотница потянулась за метательным ножом...

Щелкнул спускаемый арбалет, зверь отлетел с иглой в мертвой глазнице.

Эдан тут же перезарядил свою "игрушку", взвел тетиву, не переставая шипеть ругательства. Лая понимала его злость — кажется, та коробочка с десятью иглами, что ушла в магазин арбалета, была последней.

Какого дьявола вообще этот бешеный зверюга полез на тропу?! И почему?! Он же должен бежать от камней в ужасе!

Но как следует удивиться девушка не успела. Вслед за убитым волком перед ними оказались еще двое, потом еще, а сзади, будто через силу, поскуливая и отряхиваясь, на тропу выходили другие.

Паника вдруг охватила охотницу, она дернулась, закрутила головой, готовая бежать куда угодно...

— Стоять! — сцапал ее за руку Эдан. Страх схлынул так же внезапно, как и пришел. — Это всего лишь небольшое воздействие. Я надеялся, они сбегут.

— Не очень-то помогло, — раздраженно буркнула Лая, стыдясь своей несдержанности.

— Вот именно! Тебе "помогло", а им нет? Что ж это за звери такие?

— А ты не можешь с ними... ну как с имперцами тогда?

Плечи мастера напряглись — вспоминать о битве при долине ему было неприятно.

— Я тогда был не я... Вряд ли что-то такое может выйти... осознанно.

Говорил он тяжело, через силу — и девушка предпочла больше не спрашивать. Да и не время было.

Волков на тропе становилось все больше. Они подходили медленно, нехотя, топорщили шерсть, рычали, а то и поскуливали: будто гнал их кто-то вперед против воли. Но отступать, похоже, не собирались. Мохнатые тела плотно терлись друг об друга, заполнив собой все пространство впереди, загородив тропу стеной из оскаленных пастей, тесня путников все дальше. Еще шаг — и девушка уперлась спиной в один из черных валунов: тот обжег кожу даже сквозь толстый слой зимней одежды.

Метательные ножи закончились. Иглы в Эдановом арбалете тоже. Он выпустил уже свои лезвия на перстнях, но Лая слишком хорошо понимала, что толку и от "коготков" ее спутника, и от ее небольшого кинжала здесь немного, что ахарский лук или имперский меч против зверья был бы куда надежней. Последний — особенно теперь, когда негде развернуться, а значит вся хваленая скорость да изворотливость темного мастера не помогут: волки все-таки намного быстрее тяжеловесных имперских солдат. А еще их больше — словно со всего Северного побережья сбежались.

— Разве бывают такие большие стаи, Эдан? — растерянно прошептала Лая.

— А разве хоть один зверь осмелился бы ступить на тропу? — вопросом на вопрос ответил он, не отрывая напряженного взгляда от волчьих морд.

Волки не спешили нападать, только подступали все ближе, подталкивая их к границе.

— Нас загоняют, как дичь, — хмыкнул мастер. — Кому-то очень хочется, чтоб мы сошли с дороги.

— Кому?

— Понятия не имею. Но как раз оттуда, — он чуть качнул головой назад, — я и слышу зов. Чудесное совпадение, не так ли? — яда в его голосе хватило бы на всю рычащую впереди стаю.

Звери застыли в паре шагов от юноши с девушкой: перебирали лапами, нервничали, повизгивали. Среди задних начиналась грызня. Еще немного — и не выдержат, набросятся всем скопом, разрывая на клочки.

— Пошли, — принял решение Эдан. И сделал шаг назад, вытаскивая Лаю за границу камней.

В первый миг девушка пошатнулась, голова закружилась, а тело пробрал озноб. Дорога, камни, волчья стая тут же исчезли из виду — повсюду были лишь древесные стволы и сугробы. Она вытянула перед собой руку, пытаясь нащупать невидимый предел, но все вокруг поплыло, меняя очертания, сбивая с толку, будто ее раскрутили с завязанными глазами, — и Лая обнаружила себя сидящей в снегу да растерянно вертящей головой.

Эдан опомнился раньше нее: он ведь и прежде сходил с тропы — знал, чего ожидать.

— Граница немного задержит стаю, но нужно спешить!

— Аа... в какую сторону? — огляделась Лая.

Юноша махнул рукой, кажется, наугад.

— Туда, значит туда, — вздохнула она.

Волки появились почти сразу — охотница даже не заметила, когда. Зверей теперь было меньше, они не напирали и вообще держались на расстоянии. Рассеялись между стволами, трусили в сторонке, будто провожая, — но из кольца не выпускали, преграждали дорогу, стоило только Эдану с Лаей попытаться свернуть не туда, сбивались рычащей кучей, набрасывались на заметно выдохшихся путников, оставляя на снегу свою кровь и тела собратьев.

Однако сила, что гнала волков вперед, казалось, слабела: все больше зверей отставало, бесследно растворяясь в заснеженном лесу, некоторые, не выдержав, налетали на путников, стремясь, наконец, завершить вынужденную свою охоту .

Вскоре Эдан притормозил, сосредоточился, опять стараясь навеять страх — и в этот раз стая дрогнула, кинулась врассыпную.

Осталось лишь пятеро — самых крупных и злых. Вместо того, чтоб бежать, они напали.

Четверо бросились к юноше, целя в ноги и спину, норовя вцепиться в горло. Эдан устоял, первых двух поймал на лезвия еще в прыжке, одного стряхнул с себя, швырнув о ствол сосны и, кажется, сломав ему позвоночник. Последнему распорол брюхо.

Пятому волку удалось сбить Лаю с ног, он метил в шею, но вцепился в вовремя выставленную руку, не смог прокусить толстый рукав куртки, и отлетел уже с разрезанным горлом.

Девушка резко вскочила, но ее повело назад, нога ушла в снег, не находя дна. Она взмахнула руками, и, проломив чахлый кустарник, ухнула куда-то вниз: скатилась по снегу, набившемуся в глаза и рот, взвизгнула, приземлившись всем телом в обжигающе холодную воду. Здесь была речушка — мелкая, быстрая, резво бегущая под тонкой ледяной коркой на дне овражка.

Лая тут же поднялась, отряхиваясь.

— Снежинка! — раздался сверху встревоженный окрик.

— Все нормально, — хрипло отозвалась она. — Осторожней только, здесь яма! Вылезти помоги.

Эдан вытащил ее наверх, быстро осмотрел, бегом потянул прочь от волчьих трупов. Остановился на соседней полянке, вывалил в снег содержимое своего мешка. Поспешно, почти судорожно, сорвал с Лаи промокшую куртку, тут же закутав ее в сухое покрывало — пока она трясущимися, непослушными пальцами пыталась стащить сапоги, в которых хлюпала ледяная вода. Ее верхние штаны из плотной кожи, к счастью, остались сухими, хотя снаружи уже покрывались ледяной коркой.

Сапоги, а за ними — и мокрые шерстяные чулки, — наконец, поддались, и через пару мгновений Лаины ноги уже были тщательно натерты Ишиным согревающим снадобьем, обмотаны мехом, а Эдан протягивал ей небольшую плетеную флягу.

Ее дрожащим губам не сразу удалось отыскать горлышко, стучащие зубы мешали сделать глоток, но она все же очень постаралась, чтоб обжигающая, крепкая жидкость попала в горло. Хрипло закашлялась. В голове зашумело.

Это, впрочем, не сильно помогло. Девушку трясло по-прежнему, замерзшее тело просто отказывалось греть себя самостоятельно.

Эдан уже спешно стаскивал промерзшие ветки для костра.

Собравшись с силами, Лая вытащила из поясного мешочка трут, огниво, и попыталась дрожащими пальцами высечь хоть искорку, не слишком, впрочем, надеясь на успех — негодной она была ахаркой. Соплеменники ее на снегу, и даже в метель костер развести способны, у Лаи же проклятое дерево даже не дымилось!..

— Давай, я! — подскочил Эдан, подкладывая под ветки кусок коры.

Он прижал кору двумя пальцами и замер на пару мгновений в глухой, напряженной сосредоточенности. Лая видела, как выцвели вдруг его глаза, и что-то будто полыхнуло в зрачках...

Ветки вспыхнули высоким, ярким пламенем.

— Проклятье, со свечками полегче! — зашипел юноша, отдергивая обожженную руку.

Лая даже забыла на миг о холоде.

— Хор-р-рош-ень-кий фокус! — простучала зубами она, поближе придвигаясь к огню. — Ч-что ж ты р-рань-ше не пр-ризн-на-вался?

— Случая походящего не было, — буркнул он, торопливо разворачивая на снегу самый большой из их вьюков, тот самый, кажется, что принес ему старичок-ахар за день до ухода из долины.

Показалась пара теплых ахарских одеял, знакомая уже глиняная походная жаровня и внушительный сверток из крепких, мохнатых шкур. От шкур резко пахло зверь-корнем — безобидной ароматной травкой, запаха которой почему-то сторонилось все хищное зверье.

Эдан выбрал из принесенного для костра две палки поровнее да покрепче, быстро заточил их ножом, вбил глубоко в сугроб под ближайшей разлапистой елью. Разгреб там снег, оставив круглую яму, дно которой устелил срезанными еловыми ветвями и толстым одеялом на кожаной подкладке. Развернул туго скатанные шкуры, встряхнул пару раз, и накрепко привязал к вбитым кольям и нависающим веткам, старательно врыв получившийся крохотный шатер в сугроб, засыпав его снегом почти доверху.

Лая с изумлением взирала на столь умело сработанное походное жилище, без труда опознав в нем традиционный зимний ночлег ахарских охотников.

— О-о! — только и смогла выдохнуть она.

— Я ведь не только у Иши учился, — мягко объяснил Эдан.

Вскоре маленькая жаровня уже жарко тлела углями, грея слишком тесное пространство шатра, а девушка, тепло и тщательно укутанная, свернулась в объятиях своего спутника, отчаянно пытаясь выгнать из дрожащего тела всякие остатки холода.

Приближалась ночь.

Время от времени юноша оставлял ее, не без труда протискиваясь наружу, чтобы вскоре вернуться с горячей кружкой наспех приготовленной шархи или очередного целительного отвара. Лая с усилием заставляла себя выпить, но Эдан, наблюдая за ней, все больше хмурился. Вслушивался в тяжелые, хриплые вдохи, пробовал пышущий жаром лоб — а в глазах загоралось бессильное, почти отчаянное выражение...

Охотница и сама знала, что дела хуже некуда. Она и так измотана была в последние дни, горло саднило, покашливала, — а тут еще и ледяное купание. Если болезнь хоть немного отступит к утру — это уже будет неслыханным везением! Даже у них здоровых дальнейшая судьба далеко не радостна. Петляли они сегодня по лесу долго, а значит с тропы сбились окончательно. Вот-вот нагрянут метели... Что брести к северу наугад, надеясь дойти-таки до перемычки (притом вовремя!), что зимовать в незнакомом лесу без надежного укрытия и хоть каких-то припасов — затея одинаково гиблая, полагающаяся лишь на удачу, никак не на здравый рассудок...

Изнуренная, опоенная лекарствами, Лая постепенно впадала в горячечное, сонное забытье, лишь иногда выныривая из него — болезненно и резко: с рвущим легкие кашлем, тяжело гудящей головой, лихорадочным метанием...

Эдан прижимал ее все крепче к себе, шептал что-то успокаивающее, кажется, пытался даже пробиться к своему целительскому дару — отчаянно, все еще неумело, а оттого безуспешно, — и потом долго ругался сквозь зубы: на снег и холод, на проклятых волков и неведомого зовущего, на трижды проклятую Гильдию, но больше всего — на самого себя. За свою неумелость, за то, что притащил ее сюда, не отправив с ахарами, за то, что вообще втянул во все это... Он думал, Лая спит, а она слышала — только сил, чтобы фыркнуть, как обычно, отметая все его глупости, не было...

Утром она проснулась уставшая и слабая, но жара почти не было, что давало надежду.

Кое-как выбравшись из шатра, она чуть не рухнула в снег, но Эдан вовремя подхватил и усадил у костра.

— Нельзя тебе вставать, — хмуро сообщил он то, что Лая и сама знала.

— Оставаться здесь дольше тоже нельзя, — возразила она. — Метели настигнут или зверье — уже никогда не выберемся. А получится на тропу вернуться — там и на зиму застрять не страшно... Если же совсем мне плохо будет, — закончила она вполголоса, — ты лучше сам выбирайся. Нечего двоим погибать...

— Да если надо — я на руках тебя поволоку! — зло отрезал он.

Сама того не желая, девушка ощутила облегчение.

Эдан же встал, окинул лес впереди мрачным взглядом, мотнул головой, будто решаясь на что-то...

— Пойдем сегодня, — выдавил наконец. — Я знаю, куда...

— Знаешь, где тропа? — насторожилась Лая.

— Нет, это мы позже выясним.

— Тогда куда?..

Казалось, ему не хочется отвечать.

— На Зов, — обронил тихо. — Кто-то ведь его издает — я чую. Человек. Значит, жилье есть, будет, где укрыться и тебя в порядок привести... Узнаю, в конце концов, какого дьявола ему от меня нужно... Волков, гад, натравил!

— Это опасно, — попыталась было возразить Лая.

— Я что, похож на беззащитного? — взорвался он. — Еще вопрос, кому наш визит опасней будет!

— О да, ты у меня стра-ашный! — с улыбкой поддела охотница, исполнившись вдруг любовью и глупой гордостью.

Эдан почуял ее настроение — подошел, притянул к себе, сжимая почти так же крепко, как и в прошлую ночь. Хрипло зашептал на ухо:

— Я и не думал, Снежинка, что после битвы в долине еще способен на страх! Но в эту ночь...

— Я ведь справляюсь! — ободряюще соврала она. — Скоро буду совсем в порядке!

Конечно, "в порядке" она не была. Накопленных за ночь сил хватило лишь до полудня — при том, что спутник ее отобрал всю поклажу, да еще и старался подставить плечо, так что Лае нужно было лишь переставлять непослушными ногами в ставших вдруг неподъемными снегоступах.

Она и переставляла — через силу, задавливая в себе кашель, больше озабоченная тем, чтоб не показать Эдану, насколько ей плохо, чем самой дорогой. Тело вновь пылало жаром, есть не хотелось, а от чудодейственных снадобий по Ишиным рецептам только плыла голова, но видимого толку, похоже, не было.

Лае нужен был целитель, но она ни за что не призналась бы в этом. Не хватало еще, чтоб ее темный мастер опять пытался пробиться к закрытой части своего Дара, безжалостно и бестолково истощая себя!

Ранние зимние сумерки принесли с собой ненавистную метель. А девушка поняла, что не может сделать больше ни шагу, — и под новым порывом ветра, бьющим снегом в лицо, просто рухнула в сугроб.

Темнота накрыла ее.

Что было дальше, она помнила лишь урывками. Кажется, Эдан сдержал свое слово и упрямо тащил ее на руках, глубоко проваливаясь в снег и что-то шипя сквозь зубы. Кажется, он уговаривал ее потерпеть, говорил, что жилье близко, что он чует в зовущем целительский дар...

Снег яростно кружился вокруг, сливаясь с ночной тьмой в жалящую, мглистую бесконечность, и Лая знала, что юноша давно уже идет лишь на окрепший Зов, совершенно потеряв направление.

Все чувства ее теперь были притуплены, подернуты горячей дымкой — и постепенно даже страх, что они не дойдут, начал отступать. Ей становилось все равно, а это значило, что смерть подобралась куда ближе, чем она боялась...

И Лая почти готова была сдаться.

Затем свет пробился к ней, в нее, сквозь опущенные ресницы, залепленные тающими снежными хлопьями. Свет дразнил ее, почти заставляя поверить в божественный лик смерти... Свет падал на ее тяжелые веки, вызывая боль, а за ней недоумение — и вдруг чьи-то руки вырвали ее из снежных лап метели в восхитительное тепло и тишину.

Со счастливым вздохом Лая, наконец, погрузилась во мрак.

* * *

Слава вывалилась из подземной дыры, рухнула в снег, болезненно щуря отвыкшие от света глаза и с упоением вдыхая свежий морозный воздух. Проклятые пещеры чуть не стоили ей жизни! Чистое безумие — брести почти наугад, полагаясь лишь на чутье да слабую искорку огненного амулета — бесполезной игрушки, сделанной Огнезором из любопытства и отданной Славе за ненадобностью. Амулет вытягивал столько сил, что девушка уже вот-вот могла рухнуть от истощения. Но держалась. Шла и шла на каком-то зверином упрямстве... Чтоб она еще когда-нибудь!..

Над деревьями поднялась вспугнутая стая воронья. Мастер проводила их голодным взглядом. Припасы, захваченные на одной из стоянок варваров, закончились два дня назад, а приближаться к местам пещерных ночевок Слава не решалась, да и бесполезно — дюжина солдат Амареша с бородатым проводником из местных вряд ли оставили там хоть что-то съестное.

Варвара-проводника лишь позапрошлой ночью удалось девушке подкараулить и утянуть в узкий боковой проход. У полумертвого выдернула она из памяти столь ценную сейчас карту, а тело сбросила в одну из бездонных расселин. Со знаниями ахара Славе стало куда легче — а вот черным лисицам лорда теперь не позавидуешь. Хорошо, если хоть кто-то наверх выберется. Ну и дьяволы с ними! Армия Амареша в этой истории свою полезность уже исчерпала...

Слава с тоской окинула взглядом заснеженный лес. Вот пытался же когда-то втолковать ей Ледогор особенности выживания в дикой природе, а она пропускала мимо ушей! Зря, оказывается... Огнезору вон — хоть чаща, хоть болото, а хоть Императорский Дворец! Даже у варваров прижиться сумел!

И зачем его с проклятой охотницей на край света понесло? В Империи что ли мест мало? Какого дьявола, вообще, его память так не вовремя вернулась? Вот надо же было Совету Семерых этот приказ именно Огнезору поручить! И сугробы еще эти...

Так, злясь на все и вся, брела Слава, тяжело переставляя ноги и раз за разом глубоко проваливаясь в снег. Что гнало ее вперед, какая мысль заставляла двигаться, до боли вслушиваясь в тонкую ниточку следа, — она и сама еще не знала. Но чувствовала, что поймет.

Надо только дойти...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ, ГДЕ СОВЕРШАЕТСЯ ЗАПРЕТНЫЙ РИТУАЛ, И ДВОЕ СТАНОВЯТСЯ ОДНИМ.

Резкие голоса тревожили и без того неспокойный Лаин сон. Незнакомый, хрипло-старческий увещевал, терпеливо уговаривал с раздражающей и — почему-то Лая была уверена — напускной мягкостью. Родной же, чуть севший с мороза, почти рычал — недоверчиво, подозрительно, словно сторожевой пес, не спешащий идти навстречу приманивающему чужаку.

— Твой зов преследовал меня много лет, старик! Уже это хороший повод насторожиться, не находишь? — ядовито вопрошал Эдан.

— Я только последний жрец давно забытого храма, — недоуменно отзывался собеседник. — Звать сюда одаренных, таких как ты, — и есть мое служение. Здесь нет никакого злого умысла.

— А как же волки?..

— В лесу сейчас много хищного зверья. Наверное, есть и волки.

Раздраженное фырканье ясно давало понять, как Эдан отнесся к этому доводу. Охотница пыталась открыть глаза, рассмотреть незнакомца, но веки не слушались, тело растекалось теплом и слабостью, голова предательски уплывала в сон.

— Почему я должен верить тебе? — на краю сознания откликался родной голос.

— Желай я вам зла, просто не пустил бы на порог, — снисходительно, как ребенку, разъяснял старик. Его вкрадчиво-плавная речь очаровывала, усыпляла не хуже кровь-травы. — Но я же открыл дверь, помог вам согреться, исцелил твою подругу...

— Я знаю. И благодарен тебе. Но все же пока посижу здесь...

— Тебе тоже нужен отдых.

Лая уговаривала себя вынырнуть из сна, отчаянно со жрецом соглашаясь, но сил, чтоб пошевелиться или издать хоть какой-то звук, не было.

— Я не оставлю нас беззащитными на твою милость, — меж тем говорил Эдан. — Не могу. Доверию к незнакомцам меня не учили.

— Даже к благодетелям?

— Особенно к благодетелям!

Казалось, жрец не знает, что на это ответить.

— Зря, — наконец раздался его укоризненный вздох. — И чем ты поможешь подруге, если свалишься от усталости?.. Я не причиню вреда. Да и что может дряхлый старик против темного мастера?

— Какие все сведущие в здешних краях! — без удивления, но с досадой бормотал Эдан. — На мне что, клеймо стоит?

— Хороший лекарь всегда почует такого, как ты. Измененного. Улучшенного...

Любимый еще шипел в ответ что-то недоброе, но Лая уже не разбирала, окончательно потерявшись в сонном мареве.

В следующий раз она проснулась уже в тишине, прижатая к нагретой горящим очагом стенке, с ощущением мужского тепла и сонного дыхания за спиной, да тяжести знакомой руки на боку.

Значит, жрец все-таки уговорил его?

Лая слабо улыбнулась, не открывая глаз, но тут же застыла, затылком почуяв настырный, изучающий, нехороший какой-то взгляд. Она чуть было не пропустила вдох, но вовремя опомнилась, задышала спокойно и ровно, старательно изображая сон и радуясь в душе, что Эдан так настойчиво учил ее, нерадивую, всегда прятать свое присутствие.

— Огненная нить... — послышалось рядом тихое старческое бормотание. — Надо же! Горит? Горит... Вот так везение!.. — Слова жреца были путаны, неразборчивы, как у человека, от одиночества давно уже привыкшего говорить лишь с самим с собой. — А ты думал, не придешь ко мне?.. Я знал, что придешь... Вон каким стал! Не зря я столько сил потратил... А я, значит, дурак по-вашему? Нет, я прав был — не вы! Это вы дураками были... Старые, мертвые дурни... Хи-хи... Ну, побегал, мальчик, — и будет...

Охотница замерла, борясь со сном и вялостью, стараясь вникнуть в странное бормотание, а старик все повторял и повторял что-то про огненную нить и про неизвестных дурачков — теперь уж совсем бессмысленно. Потом и вовсе сбился на хриплое, некрасивое хихиканье, совсем не похожее на его прежнюю, плавную, убеждающую речь.

Боги! а вдруг нелюдимый их хозяин свихнулся здесь, в глуши? Или, может, это Лае в горячке чудится?

В любом случае, наутро окончательно проснувшись, девушка первым делом поклялась себе внимательно за жрецом приглядывать, и очень старалась свое слово сдержать.

Так прошло пять дней. Пять дней! Если бы не волки на тропе и не ее проклятая болезнь, они с Эданом уже переходили бы через Перешеек. Что там Иша говорила насчет "успеть" и "обмануть судьбу"? Девушке казалось, что их время утекает, как талый снег сквозь горячие пальцы. С каждым днем ей становилось все тревожнее.

Жрец еще этот...

Старик-хозяин не походил больше на безумца, но все же вел себя странно. Кружил угодливо вокруг Эдана, выпытывал, хитрым котярой терся у ног, чуть ли не мурлыча, щедро расточая с каждым словом сладчайший мед и приторный дурман кровь-травы, — но темные глазки при этом блестели нехорошо, колюче так, выжидающе... Он и к Лае поначалу, видя, как трясется над ней молодой мастер, пытался подольститься, но охотница держалась настороженно, в ответ на покровительственные улыбочки зло поджимала губы, ворчала Эдану на ухо, что старик ей не нравится, и тайком перетряхивала вещи в мешках да собирала припасы, готовясь улизнуть из этой заснеженной крысоловки, как только хватит сил выйти за порог.

До жреца, впрочем, вскоре дошло, что Лая ему не помощник, а может, в своем затворничестве он просто невзлюбил женщин, — и теперь относился к ней не иначе, как с опаской и брезгливым снисхождением, будто к больному зверенышу, случайно подобранному в лесу. Лечить — лечил, зельями пичкал, выхаживал, но сладкая улыбочка очень быстро сменилась презрительной гримасой, которую, вопреки всем стариковским ухищрениям, Эдан заметил почти сразу, а заметив — и вовсе ощетинился. Ну как же — его Снежинку обижают! Да как этот старый котяра посмел!

Лая от такой чрезмерной заботы только фыркала, но про себя растекалась от удовольствия.

Старик же сдаваться не желал: лез, когда на ощупь, а когда — и напролом, пытаясь зацепить принесенного к нему метелями темного мастера то так, то эдак, — и вот, к концу пятого дня, кажется, нашел лазейку.

Охотница как раз возилась в грязной здешней кухоньке, используя приготовление ужина как предлог, чтоб улизнуть из-под неприятной опеки своего лекаря, когда услышала, как тот хлопает входной дверью, топчется на пороге единственной жилой комнаты, отряхивая снег, ворчит что-то себе под нос, шаркая к огню очага, а потом с любопытством спрашивает у пристроившегося прямо на полу юноши:

— Чем это ты занят?

Лая поближе придвинулась к плетеной занавеске, отделяющей комнату от кухоньки, и прислушалась — ей тоже было интересно. С самого обеда Эдан, отыскав среди их вещей грифель и мятые листы дорогой гильдийной бумаги, забился между очагом и единственным в приютившей их землянке тусклым окошком и что-то увлеченно писал, рисовал, чертил, задумчиво хмуря светлые брови.

— А? — рассеянно оторвался он от своего занятия, лишь когда жрец повторил свой вопрос. — Пытаюсь сделать амулет, который будет на мне, но при этом станет отслеживать состояние здоровья другого человека. То что надо для одной слишком скрытной упрямицы...

Услышав такое, Лая возмущенно фыркнула, но, вспомнив загадочные схемы и формулы, выходящие из-под Эданова грифеля, вдруг приуныла. Она-то сама амулеты делала наугад, на одной лишь интуиции, — а потом удивлялась еще, почему не все работают, как надо.

"Зато сломать любой, неважно чьего производства, — для меня не проблема!" — поспешила себя утешить, и осторожно выглянула из-за занавески.

Жрец с интересом наклонялся к исчерченным листкам, расспрашивал и бормотал что-то одобрительное.

— ...почти закончил, — объяснял ему Эдан, — вот тут только не могу связь закрепить...

— И не сможешь, — приглядевшись, заявил старик. — Ты делаешь одностороннюю связь, а устойчивы только двусторонние. Зачем вообще что-то придумывать, возиться с амулетами, заряжать их потом, если есть уже готовый связующий ритуал?

Эдан оторвался от бумаг, вскинул внимательный взгляд на собеседника, — и Лае почудилось в нем какое-то напряжение.

— Я находил лишь упоминания о нем. Никаких схем или формул. Никаких описаний.

— Ну-у, многое забылось со старых времен, — вкрадчиво протянул жрец. Тон его совсем Лае не понравился. Было в нем что-то такое... предвкушающее?

— А ты, значит, сохранил то, что забыли другие? — с подозрением прищурился молодой мастер.

— Этот ритуал когда-то был одной из главных причин посещения здешнего Храма. Обмен опытом и памятью, возможность всегда ощущать другого, даже на большом расстоянии, абсолютное понимание и преданность — раньше получить все это было много желающих. Я хорошо знаю все тонкости. Если ты и твоя... подруга захотите...

Чем дальше говорил он, тем больше расширялись Лаины глаза от изумления и какой-то внезапной, глупой надежды. Она бы действительно смогла уйти, спрятаться на пару лет, чтоб не подвергать Эдана риску, — и при этом знать, что с ним все хорошо. Знать, что не потеряет его опять, как десять лет назад... И он был бы спокоен, не мучаясь от неизвестности и ревности... Они бы...

— А что будет, если один из связанных умрет? — вопрос юноши вырвал ее из бессмысленных мечтаний.

Старик споткнулся на полуслове, замялся, явно не желая отвечать.

— Это ведь тот самый ритуал, не так ли? — безжалостно давил темный мастер. — Запретный? Так что случится после смерти?

— Душа умершего останется с живым до конца его дней, — неохотно пробормотал жрец. — Да, это тот самый ритуал.

Губы Эдана вытянулись в болезненной усмешке. Глаза смотрели напряженно, изучающе.

— И это действительно того стоит? — тихо спросил он.

— Разве не мечтает каждый, чтоб близкие не оставляли нас и после гибели? — мягко, искушающе проговорил старик.

И Белый Мастер... сдался.

Лая не могла точно сказать, как поняла это: лицо его ничуть не изменилось, Эдан только отвел взгляд и буркнул, что подумает. Но искус был слишком силен. Он согласится, — поняла девушка. Согласится, а потом, если что-то произойдет (а произойдет наверняка, ведь хитрюга-жрец не стал бы предлагать все это просто так!), — не простит себе.

Хотя... решение ведь не обязательно должно исходить от него?

— О чем тут думать? — выскочила из своего укрытия Лая. — Мы ведь сможем отыскать друг друга на расстоянии, узнать, если что-то случится! Уж в нашей-то ситуации, Эдан, это просто подарок! Давай, — с лицом радостной дурочки подлетела она к старику, — проводи свой ритуал!

Тот даже растерялся, вопросительно переводя взгляд с нее на юношу.

— Ну и чего ждешь? — клещом вцепившись в него, состроила капризную гримаску охотница.

— Лая, эмм... Так вообще-то не делается, — оторвал ее от жреца Эдан. В синих глазах загорелся с трудом сдерживаемый смех.

— Ну вы тут обсудите... Сами... — почуявший свободу старик тут же юркнул на кухню.

— Ритуал и правда помог бы нам, Эдан, — уже серьезно сказала девушка.

— Я знаю. И тоже хочу этого.

— Тогда давай притащим обратно старого котяру — пусть проводит. Можем даже встряхнуть по пути, чтоб не вздумал чего напортачить...

— Сначала я хотел бы вытянуть у него все про саму церемонию и позаботиться о нашей безопасности. И потом... это правда так не делается.

— Почему? — удивилась Лая. Показалось ей, или Белый Мастер и впрямь выглядел... смущенным?

— Потому что это свадебный обряд, Снежинка. Возможно, мы бы хотели как-то выделить этот день.

— А-а... Только не говори, что делаешь мне предложение! — хихикнула от неожиданности девушка. В ногах вдруг разлилась подозрительная слабость, и она почти сползла на сундук у стены. Удивленный смешок застрял в горле, а глаза растерянно распахнулись.

— Это ведь не в первый раз, — опустившись рядом, мягко взял ее за руку Эдан. — Ты когда-то даже ответила согласием.

Лае тут же вспомнилось яркое весеннее солнце, мерцающие воды Таркхемской речушки, их наивные детские планы. Стало отчего-то тоскливо.

— Это ведь навсегда, Эдан, — тихо, встревожено отозвалась она. — Связь не перед законом, не перед богами, но душа с душой... Звучит немного страшно.

— Еще и как страшно! — подтвердил юноша, заглядывая ей в глаза со странным сомнением. И совсем не ясно было, чего боялся он больше — ее согласия или отказа.

— Мы сделаем это! — неожиданно решилась Лая, чувствуя знакомый злой азарт.

На миг он нахмурился — затем счастливая мальчишеская улыбка осветила лицо.

— Конечно, сделаем! И пусть идут все к дьяволам!

* * *

— Ритуал пройдет тем проще, чем лучше я буду понимать вас, — напевал Огнезору старик следующим утром. — Ты мог бы доверять мне чуть больше. Неужто за свою помощь я не заслужил немного откровенности? Я ведь давно живу на свете — ты даже не представляешь насколько! — и многое могу рассказать тебе! Я бы с радостью занялся твоим обучением, если б ты надумал задержаться...

— У меня нет на это времени, — раздраженно попытался отмахнуться мастер.

— Или желания? — не отставал жрец. — Но почему?

— Я ничего не знаю о тебе.

— Разве ж это повод? Ты вот и о себе ничего не знаешь, юноша! Ни о себе, ни о тех, чьи знаки носишь... Таинственная Гильдия давно уж похоронила в забвении истоки и смысл своего существования...

— Ты всегда говоришь так напыщенно, жрец? — поморщился Огнезор. — Подозреваю, дальше меня ждет целое сказание... Вот бы ты с такой же радостью мне про волков поведал. Или про свой зов... Хотя о чем это я? Давай уж, начинай! Считай, что я заинтригован.

Всего на миг он увидел, как глаза старика укололи злостью — но благодушная маска так и не дрогнула на морщинистом лице.

Здешний хозяин был опасен, и Огнезор, в любом случае, не собирался доверять ему.

— Они появились, — вздохнув, заговорил старик, — в последний век прошлого мира, когда Дар в людях был еще силен и многочисленен, когда он означал еще бесконтрольную власть, почти могущество, — но шел рука об руку с безумием куда чаще, чем теперь... "Гильдия Хранителей" — так те люди в шутку называли себя. Тогда еще было много гильдий: купцов, суконщиков, каменотесов, скотоводов, даже — старьевщиков и трубочистов... Вот и эти тоже... Гильдия Хранителей! Сборище ученых чудаков, владетельных идеалистов и доблестных вояк, принесших клятву вечного служения... Спасители мира! — жрец издал сухой, презрительный смешок. — Они верили, что смогут ограничить Владеющих Даром, оградить мир от их безумия, и использовать их силу. Они надеялись собрать и сохранить все тайные знания, спрятать их от других — тех, для кого Дар был прежде всего властью. Или свободой. Возможностью жить по своим собственным законам... Пойми правильно! — в хриплом голосе старика пробились восторженные и немного завистливые нотки. — Ты силен, юный мастер. Я слышал отголоски того, что ты сделал по другую сторону гор. Но это и в сравнение не идет со всем, что могли одаренные прежде!..

— Они ведь разрушили мир, разве нет? — грубо перебил его Огнезор.

— Некоторые из них, — равнодушно пожал жрец плечами. — Для кого-то это были войны за территорию. Кто-то просто... гм... был не в себе, потерял контроль... Тебе ли не знать, как это бывает?.. Но не о том сейчас речь. Я рассказывал о других. О тех, кто пережил Великий Передел Мира, известный больше, как его Погибель, — да еще и сохранил кое-что из прошлых знаний, хоть и скрыв или изменив большую их часть... Ты ведь знаешь, о ком я говорю?

— О Гильдии, не так ли? — скривил губы юноша. — Что ж, очень познавательный взгляд в прошлое. И очень удобный способ не ответить ни на один из действительно интересных мне вопросов...

— Я не нравлюсь тебе, верно? — в щелочки сжались стариковские глаза.

— Я не могу тебя разгадать. Не могу понять твоих мотивов. Разве это не повод быть настороже?

— Но ты все же согласился на ритуал, — усмехнулся старик, выжидающе подавшись вперед. — Не расскажешь, почему?

— Я любопытен, — усмешкой на усмешку ответил мастер. — Это у нас с тобою общее...

Улыбка на стариковском лице превратилась в гримасу.

— Никаких откровений, значит? — без тени прежнего добродушия переспросил он.

— Никаких откровений.

Медленно, не сводя с Огнезора глаз, жрец встал, раздраженно одернул хламиду, и вышел из комнатушки — наверное, даже хлопнул бы дверью, если б она была. Вместо этого лишь сердито дернул напоследок запутавшийся в плетеной шторе посох.

Огнезор провожал его ехидной ухмылкой. Не хватает старичку терпения на словесные игры! Темный мастер ведь не сельская барышня, что за хорошую байку прослезится да все секреты выложит!..

Пока что им обоим удавалось избегать откровенности с удивительной дотошностью. Но жрец попыток прекращать не собирался — и юноше оставалось лишь поступать так же.

Может, и не стоило соглашаться на предложение старика.

Огнезор узнал о ритуале достаточно, чтобы понимать, насколько уязвимыми станут они с Лаей на ближайшие часы, а то и дни. И пусть жрец доказал уже, что не причинит им физического вреда, но ведь что-то ему все-таки нужно!

Возможно, он надеется на особенности воздействия ритуала, на то, что соединение ломает все мысленные барьеры, оголяет разум, делая его доступным для любого влияния... Возможно, старик даже не хочет навредить. Может быть, им движет просто любопытство и непомерная скука.

Но Огнезор не стал бы полагаться на это. Ни себя, ни Лаю он не оставит ослабленными.

Не зря ведь Иша показывала ему четыре особенных способа защиты, годных, наверное, лишь для запретных ритуалов, а потому давно позабытых всеми за ненадобностью! Предвидела ли ахарская Хранительница, что ее наука пригодиться так скоро? Может быть. С ней никогда нельзя знать наверняка...

Надежнее всего, конечно, вообще сейчас отказаться. Но очень уж заманчивой казалось Огнезору обещанная возможность! В один момент научиться всему, что знает Лая, и научить тому, что знает сам? Всегда чувствовать, где она и что с ней? Остаться подле нее бестелесным защитником даже после собственной смерти — чересчур вероятной смерти, судя по тому, сколько раз он был на волоске в последнее время?.. Жрец действительно знал, чем соблазнять!

И потом, нельзя не признать, что какая-то часть его, себялюбивая и властная, предвкушающе потирает руки — ибо жаждет именно такого, абсолютного, всецелого обладания... Эгоистичный мальчишка, привыкший добиваться своего, брать почти все, что захочет — именно таким он был в последние годы, и не так просто сейчас уже что-то поменять...

— Эй! — появление Лаи уже привычно вырвало Огнезора из бесцельных раздумий, и он принял это почти с облегчением.

На охотнице была легкая белая туника до колен, одетая на голое тело, талию перехватывал тонкий пояс, а в волосы затейливо вплеталась белая лента.

Этот простой наряд заставил мастера на миг задержать дыхание.

— Снежинка, — улыбнулся он, откровенно ее разглядывая. — Маленькая зимняя богиня...

— Жрец сказал ведь, что мы должны быть в белом, — неловко одернула девушка края туники. — Это единственное, что нашлось на дне его сундука...

— Мне нравится, — губы Огнезора изогнулись в чувственно-соблазняющей усмешке, и Лая (его дерзкая, самоуверенная Лая!) залилась краской смущения.

Кажется, не только он сегодня нервничал!

— Старик еще велел нам быть босыми, так что я принесла остатки Ишиного снадобья. Не думаю, что в его Храме тепло в это время года...

Девушка выжидающе посмотрела на него, сжимая в руке круглый глиняный кувшинчик с чудодейственной ахарской мазью.

Улыбаться Огнезору расхотелось. Он еще раз, по-новому, осмотрел Лаино слишком открытое одеяние.

— Тебе, в таком случае, нужно натереться полностью. Ты замерзнешь.

Охотница лишь досадливо дернула плечами. Ну да, пугать ахарку холодом — это почти оскорбление!

— Погоди, у меня есть кое-что для тебя, — потянулся мастер к их вьюкам, тщательно собранным и сваленным в кучу в углу у порога.

Он нашелся на самом дне — стянутый в тугой сверток и почти забытый. Огнезоров роскошный белый плащ. Последняя, уцелевшая часть парадного одеяния. Все остальное сгинуло безвозвратно на той проплешине у ахарской долины — белый шелк и золотое шитье, исполосованные вражескими клинками, пропитанные насквозь грязью и кровью...

Что ж, достойная смерть для формы Белого Мастера! А ее хозяин вполне обойдется одной из своих обычных рубашек да простыми штанами из беленого полотна, любезно одолженными старым жрецом...

С легким смешком юноша отряхнул плащ и накинул его Лае на плечи.

Они сделают это — вдруг со всей ясностью осознал он. Пройдут через ритуал, свяжут свои души. А потом уйдут далеко на север — и ни одна сила в этом мире не сможет больше им помешать!

* * *

Пещера была огромной.

Каменная арка, высеченная в скале, украшала узкий вход. К проему под ней поднималась давно разбитая, занесенная снегом лестница — землянка старого жреца ютилась у ее подножия, будто нора, вырытая в холме.

Сама же пещера ничуть не походила на нору. За аркой, в полумраке тоже начинались ступени: семь широких белых ступеней, расходящихся вниз, словно круги на воде. А дальше... дальше действительно была вода.

Пещерное озерцо на ахарской тропе ни шло ни в какое сравнение с тем, что раскинулось здесь: широкое, заполняющее все пространство необъятного грота, прозрачное до самого светлого известкового дна, знакомо светящееся мягким белым светом — отчего весь подземный зал с его неровными стенами, высеченными колонами и статуями давно забытых богов, казалось, тоже мерцал.

Жрец не соврал. Это и правда был Храм...

Неглубоко под теплой, почти горячей, водой угадывалась белая тропа, рассекающая глубины озера. Прямой линией она прочерчивала отмель, шершавым камнем стелилась под ноги, ступенями взбиралась к круглому рукотворному островку, в центре которого, в окружении пылающих чаш с маслом, лежал большой неровный камень — невысокий и плоский сверху.

Алтарь.

И не просто алтарь — это чувствовалось издалека. "Дарящий силу"! Редчайшего типа амулет, позволяющий направлять и усиливать способности!

Теперь понятно, как жрец смог подчинить волков! С таким камушком даже весьма средних возможностей старика хватало с лихвой.

О "дарящих" Огнезор раньше только читал: последний из известных Империи разрушился почти три сотни лет назад, и создать новый с тех пор было некому — ведь для этого нужен круг из десяти мастеров с высшим уровнем. Сейчас таких всего двое: он сам да Иша — и это, возможно, больше, чем за всю тысячу лет Имперской истории.

Камень впечатлял. Он тянулся навстречу, покалывал, звал и мурлыкал, словно живое существо. Дневной свет падал на него сверху — из большой дыры в своде пещеры, — редкие снежинки, кружась, сыпались оттуда, но таяли, не долетая: Огнезору почему-то казалось, что поверхность алтаря не по-каменному теплая...

Перед тем, как ступить на островок, они с Лаей замешкались. Жрец уже вовсю хозяйничал здесь: подливал ароматное масло в коптящие чаши, расстилал мягкое бархатистое полотно на плоском центральном камне, раскладывал еду и подношения на глыбах поменьше, — а мастер все стоял по щиколотку в теплой воде, не замечая, как крохотные волны теребят намокшие штанины. Стоял, смотрел на "дарящего силу" — это чудо, оставшееся от прошлого Мира, — и никак не решался приблизиться.

Потом мягкая Лаина ладонь прижалась к его руке.

— Ты передумал? — с ехидцей спросила она.

— Не надейся!

Огнезор сгреб ее в охапку, вызвав удивленный визг, рывком перенес и поставил босыми ногами на ткань, покрывающую алтарь. Вызывающе вскинул бровь в ответ на осуждающий взгляд старика.

— Так что делать-то? — борясь со смехом, спросила Лая. — Нам надо будет что-нибудь сказать? Просить богов, приносить клятвы?

— Это безмолвный ритуал, как и все древнейшие таинства, — высокомерно обронил жрец, а на лице его отразилось столько презрения в адрес охотницы, что кулаки молодого мастера недвусмысленно зачесались.

— Безмолвный — так безмолвный, — казалось, гримасы старика Лаю даже забавляют. — Мне стать, сесть или сразу... лечь? — тон ее был сама невинность. И плащ с плеч она вроде бы небрежно сбросила, но жрец своим презрением так и подавился.

Огнезор же едва сдержался от фырканья. Похоже, его Снежинка тоже кое-что об этом ритуале слышала, хоть и прикидывается перед здешним хозяином маленькой дурочкой. А тот ведь даже уровень ее способностей узнать не удосужился!

Старик Лаиной шутки совсем не оценил. Опомнившись, что-то зашипел сердито, заставив юношу с девушкой сначала встать на алтаре лицом к лицу, затем опуститься на колени. Кончиком ножа уколол им пальцы, и выдавил по капле крови в раскрытый Лаин медальон, которому отныне предстояло стать связующим предметом и хранилищем их душ после смерти.

Когда темные пятнышки на их тусклых портретах высохли, жрец приказал взяться за руки. Сам замер в шаге от пары, собираясь с силами, концентрируясь на той невидимой паутине, что должен будет сейчас сплести...

Обряд начался.

Первое касание жреца Огнезор ощутил так ярко, словно над ним рассыпали раскаленный уголь. Слишком грубо для человека, что проделывал подобное, скорей всего, не одно столетие — впору заподозрить старика в небольшой мести.

Впрочем... и дьяволы с ним!

Очень быстро юноша вообще перестал его замечать.

Потому что чем крепче сжимал он Лаины руки, не отрываясь от ее глаз, — тем сильнее чувствовал, как старый жрец, алтарь, чадящие лампы, сыплющий сверху снег будто растворяются, теряют плоть и смысл. Как, вместо этого, чужая сила захватывает его, вначале чувствуясь лишь легкой щекоткой, потом настойчивым, проникающим течением — и вот уже странные, полузнакомые ощущения полностью покоряют его: то острые и резкие, то тягучие. Он не знал ничего подобного уже много лет и почти забыл. Боль — вот что это такое! Не его, Лаина.

Глухо пульсируют ее уставшие мышцы и синяки; тоненько отзываются перемерзшие пальцы; неприятно жгут сбитые в дороге ступни...

Ее боль обрушивается на Огнезора — такая разная, яркая, слишком отличающаяся от привычного, однообразного покалывания, которым его собственное тело обычно сообщает о ранении. Она оглушает, сбивает с толку, почти вышибает дыхание.

И времени опомниться уже нет. Мощный поток подхватывает, сминает, швыряет вперед, заставляя захлебнутся в таком же сильном встречном потоке.

Лая!

Их души распахиваются друг перед другом — до самого донышка. Расходятся, подобно краям сорванной раны.

И это... отвратительно.

Каждое грязное пятнышко, каждая подлая, некрасивая мыслишка, каждая тайна, в которой страшно даже самому себе признаться, выплескивается теперь наружу, бесстыдно выставляясь напоказ. Перед другим. Перед чужим — потому что до сих пор они действительно не знали друг о друге ничего.

Теперь же все на виду.

Ее холод — холод маленькой девочки, забирающей последнее тепло у остывающего тела матери.

Его злость — злость мальчишки, часто и всеми битого.

Ее зависть — зависть нескладного волчонка к взрослым цветущим красавицам, на которых он смотрит с таким интересом.

Его ревность — первая, неосознанная, а оттого еще более жестокая.

Ее желание унизить и высмеять. Его эгоизм и себялюбие.

Ее отвращение от липких, сминающих лап, боль тела, разрываемого чужим телом. Его похоть, ласки женщин, чьи лица стерлись даже из идеальной памяти, а имен он так и не узнал.

Их мертвецы.

Убитые ею. Убитые ним...

И дальше только хуже.

Лая вдруг дергается, вырывается — не физически, но мысленно, — потому что сила, вытряхивающая из них все до крупицы, тянет из него теперь воспоминания, которым лучше бы исчезнуть вообще.

Испытание Боли.

Каждую иглу, каждый удар, каждый надрез.

Он кричит, как и тогда — беззвучно, лишь в своих мыслях, и она кричит вместе с ним. Кричит так ужасно, что ему на миг кажется: она не выдержит. Просто сойдет с ума, как сходили многие.

Но и это проходит.

Кусочки их сознания мелькают все быстрее, норовя утопить в цветном, многоголосом тумане, — и страх, боль, отвращение вдруг растворяются, уступив место легкой грусти, любви, восторгу. Его (ее?) радости. Ее (его?) вожделению.

Теперь между ними нет границы.

Его (ее?) пальцы зарываются в волосах, ее (его?) губы тянутся к губам, руки рвут одежду, кожа касается кожи, тело вжимается в тело...

— Теперь же слейтесь плотью, как слились душою, — вслух завершает свой безмолвный ритуал жрец.

Волна желания накрывает, топит все, что осталось от мысли в их едином теперь существе. И лишь напоследок мелькает в сознании злорадная тень — ибо кто-то чужой, кто-то третий хотел прорваться к ним в последний миг, но был жестоко вышвырнут за тотчас же возведенную стену.

Они в безопасности.

* * *

Слава сжимала кулаки — так сильно, что почти лопалась обмороженная кожа на костяшках пальцев. Отсюда, сверху, сквозь глубокую расселину на диво правильной формы большая часть освещенного огнями пещерного островка была как на ладони.

Она знала, что должна отвернуться. Не смотри! Не смотри, убеждала она себя — но не могла сделать ни движения в сторону.

Ослепительная ярость поднималась в ней...

— А-а, вот и ты, — послышался сзади хриплый старческий смешок.

Слава резко обернулась. Маленький, неприятный старичок в шерстяной жреческой хламиде ссутулился сзади, опираясь на посох и опасно сверкая на девушку жесткими черными глазами.

— Нравится подсматривать? — ехидно спросил он, недвусмысленно указывая посохом на расселину.

— Не твое дело! — немедленно огрызнулась Слава, заливаясь злым румянцем.

— Да мне-то что? — пожал плечами старичок. — Смотри, на здоровье! Им сейчас — хоть над самым ухом заори — все равно не заметят. Даже ребенок с легкостью мог бы всадить кинжал в сердце. Вот только, — кинул он на вмиг напрягшуюся Славу быстрый, нехороший взгляд, — связь пока так сильна, что умри один — умрет и другой... Но если дня через три-четыре...

— Зачем ты говоришь мне все это? — насторожилась девушка.

— Ты знаешь зачем, милая, — приблизившись, вкрадчиво выдохнул ей в ухо старик. — Вот здесь, — приложил он руку к ее сердцу, — здесь ты уже приняла решение...

Он издал еще один странный смешок и отступил, потихоньку спускаясь с холма.

Снег жалобно скрипел под его ногами.

— Ты можешь пока зайти ко мне, отдохнуть и погреться, — не оборачиваясь, крикнул уже снизу застывшей недвижно Славе. — Накормлю, пальцы твои вылечу... Наша парочка еще дня два в себя не придет.

Бросив последний взгляд в дыру, девушка уныло поплелась следом.

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ, В КОТОРОЙ ПРИХОДИТ ЧЕТВЕРТЫЙ МЕСЯЦ ЗИМЫ.

Лая потянулась, не открывая глаз. Как кошка, потерлась затылком о теплые, тугие мышцы на груди обвивающего ее мужчины, с трудом сдерживая счастливое урчание.

Она вновь была собой.

Ну, не совсем.

Эдан все еще был здесь, на краешке ее сознания, — исполненный легкости, тихого ликования и (кто бы сомневался!) глубокого мужского самодовольства.

Лая фыркнула, получив в ответ вызывающий смешок.

— С возвращением! — хрипло выдохнул он ей в ухо.

— И тебя, — отозвалась девушка. Отвыкшие от внятной речи связки не слушались, голос получился ломким и каким-то чужим.

Сколько же они с Эданом... отсутствовали?

Горячий, сумбурный поток воспоминаний затопил ее, ничуть не помогая определить день или время суток, зато заставив очень сильно покраснеть.

Нет, Лая никогда не была порядочной барышней, но чтобы настолько!

— Даже не буду думать, где ты научился этому! — буркнула она, получив в ответ еще один самодовольный смешок.

Мягкий дневной свет струился из отверстия над алтарем, лишь слегка разгоняя теплый сумрак пещеры. Масло в чашах давно перегорело, и теперь заметно было слабое белое свечение пара над водой.

Эдан нехотя выпустил охотницу из своих объятий, со вздохом встал. Задумчиво осмотрел груду тряпья, в которую превратилась их одежда, и натянул штаны. Почти целые.

Почти.

Лая опять покраснела, с подозрением уставившись на собственные, местами поломанные, ногти.

Ее теперь уже муж сохранял каменное лицо — мысленно же давился от смеха.

— Сам не лучше, — обиженно бросила она. — Мне вон вообще одеть нечего...

Все с тем же серьезным лицом Эдан подобрал белый меховой плащ, отряхнул его и накинул Лае на голые плечи.

— Жди здесь, — шепнул, защекотав ей ухо дыханием, ухмыльнулся, довольный эффектом, и спрыгнул на затопленную тропу. Поднимая брызги, побежал к выходу из пещеры.

Девушка поежилась, отошла подальше от дыры в своде, сквозь которую снова сыпал снег. Наткнулась на расстеленный на камне кусок полотна с черствым хлебным караваем — и тут же с жадностью набросилась на еду, запивая водой прямо из озера, откуда черпала горстями.

Эдан пропадал недолго — вернулся, пахнущий морозом, с покрасневшими от снега ступнями и кистями рук, таща на себе их дорожные мешки. Лая молча отобрала свои вещи и придвинула к нему половину каравая.

— Спрятал наши вьюки в снегу у входа в пещеру еще до церемонии, — отвечая на ее беззвучный вопрос, пояснил Эдан. — Незачем нам возвращаться к старику.

Охотница согласно покивала и начала одеваться.

— А куда..? — открыла она было рот.

— Для начала — к тропе, — не дожидаясь конца вопроса, ответил юноша.

— А как..?

— Выйдем, покажу. Я тут побродил по окрестностям, пока ты от болезни оправлялась.

— А старик..?

— Ну не станет же он следом бежать, в самом деле?..

— Ты так и будешь отвечать прежде, чем я спросила? — сердито прищурилась Лая.

Лицо Эдана расплылось в совершенно дурацкой счастливой улыбочке.

— А почему нет? Я же теперь чувствую, что ты хочешь сказать, заранее.

— Жрец говорил: это скоро пройдет, — не удержавшись, буркнула девушка и, закатав повыше штанины, подхватив в руки сапоги с носками да перекинув за спину свой мешок, решительно пошлепала к выходу.

Тихонько посмеиваясь над ее смущением, мастер побрел следом.

На верхней ступени перед аркой они обулись; тщательно, хоть и без особой радости, облачились в верхнюю одежду — тяжелую, вымороженную, заскорузлую от снега, в котором она пролежала последние... часы? дни? — и вышли из теплого полумрака пещеры навстречу зимнему холоду.

* * *

С каменистого, торчащего породой даже сквозь снег, пригорка, под которым скрывался подземный храм, Эдан с Лаей спустились в стороне, далеко обходя лестницу и приютившуюся у ее подножия хибарку. Но, уже скрывшись в лесу, так, чтоб от землянки разглядеть их стало невозможно, вернулись к разбитым глыбам камня, что когда-то были колоннами и отмечали конец ведущей к храму дороги.

— Здесь, — произнес Эдан с каким-то особенным внутренним торжеством: совсем как в ахарском поселении, когда удавалось справиться с очередной заковыристой Ишиной задачкой. — Не чувствуешь?

Лая задумчиво осмотрелась.

— Вот здесь, — повторил он и руками в толстых рукавицах принялся разгребать сугроб.

Под снегом показалась гладкая каменная поверхность — и вскоре девушка с удивлением созерцала верхушку знакомого черного валуна.

— Дальше еще есть, правда вывернутые из земли и разрушенные. Думаю, когда-то, еще до твоих предприимчивых соплеменников, огражденная камнями тропа вела вовсе не к Волчьему Перешейку, а к здешнему Храму. И дороге этой вряд ли меньше лет, чем алтарю: просто ахары ее немного перестроили...

— Значит, по этим глыбам и выйдем?

— Ну, это быстрее, чем брести по лесу напрямик, тем более, не зная местности.

С этим сложно было поспорить.

Ахарская тропа, огибая Храм, делала приличный крюк на запад — так что, когда путники к следующей ночи вновь на нее вышли, до Перешейка, если верить карте, оставался всего день пути.

Ночью им спалось плохо. Ожидание, предвкушение и тревога, сливаясь в один общий нервный круговорот ощущений, не давали усидеть на месте, толкали вперед — к морю, к концу пути, к свободе: от прошлого и настоящего, от Гильдии и цепких лап Империи, от всех прежних, навязанных обязательств. Ведь там, на краю света, не будет больше темного мастера и его неудавшейся жертвы, не будет ахарки и имперского лорда — только два человечка, потерявшихся в холодной дикой земле.

И это хорошо.

— Мы ведь не опоздаем? — в десятый раз уже спрашивала Лая. — Ветров и бурь, вроде, не было пока. Значит, лед еще цел? Дьяволы! Знать бы, какой день сегодня!

— Если верить календарю, что вел старик на стене Храма, то последний день третьего зимнего месяца. Или уже первый день четвертого? — Эдан задумчиво смотрел на пухлые снежные тучи, затянувшие ночное небо, будто силясь угадать за ними положение луны и звезд.

Они сорвались в дорогу, даже не дождавшись рассвета.

Утром опять пошел снег. Лес закончился, впереди простерлось белое холмистое поле с чахлым гребешком кустарника в ложбинках. Крупные снежные хлопья лениво оседали на одежде, залепляли глаза, капельками стекали по лицу — но это не мешало путникам идти, почти лететь вперед: резво взбираясь на пригорки, из-за быстрого шага проваливаясь порой в сугробы, тяжело дыша и посмеиваясь друг над другом — раскрасневшимися, заснеженными от подошв мохнатых сапог и по самую макушку...

Пока с вершины очередного холма не открылась вдруг взгляду бескрайняя белая равнина, гладко и бесконечно убегающая вдаль, сливающаяся впереди с серым зимним небом.

Волчий Перешеек.

Лишь где-то сбоку, разделяя землю и небеса, горизонт прорезала широкая черная полоса — воды Северного моря.

Ахарская тропа заканчивалась здесь, у ровной ледяной кромки.

Они пришли.

— Мы дошли! Мы успели! Мы дошли!

Полная необъяснимой, опьяняющей, всецелой радости, Лая закружилась на месте, ловя крупные снежинки на язык, — а потом вдруг с визгом бросилась Эдану на шею, прильнула к нему со всей силой своего восторга, покрыла быстрыми поцелуями улыбающееся лицо, горячо припала к таким родным губам.

Никогда еще нить ее жизни не была натянута так крепко — настолько, что все подрагивало да сверкало вокруг, и яростный, почти болезненный звон стоял в ушах...

* * *

Слава рухнула в снег, подвернув ногу, но даже не заметила этого. Темная, жаркая ярость гнала ее — вперед, туда, где в белой, холодной пустоте отчетливо видны были две человеческие фигуры. Все ближе, и ближе... Еще чуть-чуть — и она сможет без труда различить лица.

Слава припала к серому камню последнего из прибрежных утесов, вминая себя в снег и чахлый, кривой кустарник.

Чему-чему, а прятаться она за прошедшие недели научилась отменно! Пара внизу давно уже перестала ощущать даже тень ее присутствия! Или, может, здесь жрец постарался?

Вопрос промелькнул бесплотно в голове, совсем не задев сознания. Теперь все уже было не важно.

Она знала, что нужно сделать. Решимость выросла в ней давно — и плескалась теперь, почти переливаясь за край.

Если не сейчас, то никогда. Еще немного — и они уйдут: туда, на белоснежную замерзшую равнину, где ее темная фигура видна будет издалека. Она не сможет больше идти следом.

Слава достала арбалет — маленькую, серебристую игрушку Гильдии, — замерзшими пальцами потянулась за иголками. Укололась, зашипела — не от боли, скорее, по привычке. Рассыпала иглы в снег. Лихорадочно принялась собирать.

Но как только арбалет был заряжен, холодное спокойствие овладело ею. Скоро!

Слава прицелилась.

Вот она! Зеленоглазая ведьма, околдовавшая Белого Мастера. Десятая статья. Его смертный приговор. Из-за нее Огнезор пошел против своего долга, своей судьбы. Пошел против себя.

Но кому-то все равно нужно исполнить этот проклятый приказ! Пусть не ему. Она может сделать это за него.

Все просто.

Слава выстрелила...

* * *

Огнезор все еще крепко прижимал Лаю к себе. Не отрывая губ, не открывая глаз, он увидел вдруг, почувствовал тонкое плетение нитей (совсем, как в историях спятившей ученицы Милы!) — сиявшее над Лаиным лицом. Увидел, как лопнуло, оборвалось в момент их кружево, словно кто-то щелкнул ножницами. Услышал даже тонкий, металлический звук... И лишь потом понял, что это звук спущенной арбалетной тетивы.

Лая дернулась, прокусив себе губу. Он ощутил ржавый вкус крови и ее тихий всхлип. Открыл глаза, и поймал изумленный, потерянный взгляд.

Затем боль — ее боль — вонзилась в него. И страх. И холод. И темнота... От потрясения он разжал руки, пальцы заскользили по ее пальцам, не встречая сопротивления, и она медленно — безмолвно и медленно, как сыплющие с неба белые хлопья, — опустилась в снег.

— Лая, — позвал Огнезор тихо, не решаясь поверить. Ни за что не веря в такое...

Все силы, что еще оставались, все знания, что принял от Лаи во время ритуала, он бросил к ней одним мощным целительным потоком.

Но тот бесполезно рассеялся, почти не коснувшись цели.

Огнезору не хватало умения.

Девушка не двигалась.

Он упал на колени, сорвал толстую меховую куртку, срезал шерстяную безрукавку — и застыл, глядя, как расползается по ее спине, по белому полотну рубашки, темное кровавое пятнышко.

Иглы не видно — слишком короткая. Достав до сердца, она вся осталась в теле.

Он не успел.

Иша смогла бы! Но он НЕ УСПЕЛ!

Смерть наступает мгновенно. Темные мастера не знают промаха.

Он сам учил Славу стрелять!

Лая мертва...

Огнезор все еще чувствовал связь. Так сильно, как никогда прежде. Но она исказилась, изменилась, в ней не осталось ничего хорошего или правильного. Лая билась и вопила в ней, пойманная в сеть предсмертной боли и страха. Плененная там навеки. Обреченная умирать вновь и вновь...

Чудовищный обман! Он знал, подозревал — но позволил это. Позволил старику сделать с ними такое!

Над ним стояла Слава. Огнезор теперь до боли ясно ощутил это — она не скрывала больше своего присутствия. Ей не нужно было больше прятаться.

Она стояла, смотрела — и уверенность все больше покидала ее.

— Что... ты... сделала... — глухо, хрипло вырвалось у юноши, сразу же утонув в снежной, кружащейся тишине, как в белом меховом покрывале.

— Я сделала то, что должно! Вместо тебя! — почти прокричала в ответ Слава, уже растеряв всю свою злую решимость, силясь вновь накрутить себя. — Теперь ты свободен от этого! От всего этого! Ты можешь вернуться, Огнезор!

Ответом ей было лишь молчание.

— Все закончилось! Все будет теперь так, как надо!

Он был все так же безмолвен.

— Огнезор?

Славе вдруг сделалось страшно. Очень страшно. Страшно до тошноты. Как перед первым убийством, как в день испытания Боли. Застывшая фигура перед ней, безмолвно поникшие плечи, тяжелый липкий снег, покрывающий его светлые волосы... Она не видела лица. Она не хотела видеть. Мысль о том, каким оно будет, приводила в ужас.

Его пальцы двигались, лаская мертвые щеки, стирая капельку крови с прокушенной мертвой губы, зарываясь в мокрые темные волосы. Трясясь и сжимая...

Слава видела только их — его пальцы.

— Огнезор?! — на них, на него, на свой страх разозлилась она. — Оставь ее! Уже все! — закричала в этой жуткой тишине, срывая горло. — Ее нет! Приказ выполнен! Все! Вернись в Гильдию! Там твое место!

Снег падал и падал, залепляя мягко глаза, поглощая незаметно ее крик.

Не было ничего, кроме снега вокруг.

— Уйди, Слава, — прорвался сквозь него мертвый, незнакомый совсем голос.

— Лишь когда заберу тебя! — не сдалась она. — Пойдем! Вернемся вместе!

— Что? — казалось, он сейчас рассмеется.

Теперь Слава ясно видела лицо — искаженное, дрожащее, безумное. Чужое. Не его. У Огнезора просто не могло быть такого лица!

Слава знала, что будет помнить это лицо до самой смерти.

— Ты должен вернуться! — в последний раз попыталась она. — Ты дол...

— УЙДИ! — закричал он с дикой, страшной яростью, и хлесткая снежная волна ударила ей по щекам. — Уйди, пока я не убил тебя!

Большие, мягкие хлопья обернулись сотнями ледяных стрел, царапая и жаля кожу, словно мелкая злая поземка в ветреный день. Тяжело содрогнулась за ее спиной скала. Брызнуло, разлетаясь, каменное крошево.

Как могло быть такое? Ведь даже ветра нет! Показалось?

Девушка сделала шаг назад. Отступила. И еще.

— Я не вернусь, — уже без гнева, безразлично и безжизненно дернул губами Огнезор.

Слава развернулась и медленно-медленно, утопая в свежих сугробах, побрела прочь, так ни разу и не оглянувшись на застывшую в безмолвном снежном кружеве фигуру.

2008 — 2011