Судья королевского дома (Судья и король-1)

Судя по всему, ему очень нравилось хвастаться. Хотя, было ведь, чем. А может, просто редко выдавалась такая возможность...

Элиас не пожалел еще пары слов, восхваляющих чудесное оружие Фредерика, и не покривил душой — за такой дивный клинок он сам отдал бы полжизни.

— А еще я видел у тебя такой необычный арбалет. Он из руки выскакивает? — спросил юноша.

— Не из руки, а из рукава, — поправил Фредерик, отпустил поводья и с готовностью начал показывать мудреный, блестящий механизм, что крепился ремешками на его левом запястье. Когда судья резко сжал пальцы в кулак, механизм со щелчком превратился в маленький арбалет, уже заряженный тонкой белой стрелой. — Такое хитрое оружие придумал три века назад оружейник Реф по заказу Южного судьи Альберта. Оно не раз доказывало своё право на существование. Легкое и почти бесшумное — просто незаменимо для засады. И в ближнем бою весьма удобно. Запас болтов невелик — шесть штук — и крепиться повыше арбалета на руку. Очень эффективно: достаточно далеко стреляет и практически не надо целиться — куда укажешь рукой, туда и летит. Если натренироваться — не будешь знать промаха. С сотни шагов в глаз — легко, — и лорд шутливо прицелился в Элиаса, а тот невольно поёжился. — У меня еще много всяких секретов...

— А почему мне все рассказываешь? — спросил юноша.

Фредерик вновь усмехнулся:

— Ты теперь один из моих, так сказать, адептов. Как и все те, кого я спас. Не волнуйся. Это практически ни к чему не обязывает, кроме как, по мере сил и возможностей оказывать мне помощь, если я о ней попрошу. Спешу заверить, что делаю я это довольно редко.

— О, для меня это честь! — поспешил с пылким ответом Элиас. — Быть в одной команде с судьей Королевского Дома — это такая честь! О таком я и не мечтал!

— Ты не в команде, — поправил Фредерик, чуть дернув углом рта. — Ты для меня запасной вариант, так, на всякий случай. Часть моих обязанностей на тебя никак не перекладывается. Вот провожу тебя к твоему папе, и живи себе дальше, как планировал, можешь даже забыть про меня. А я не забуду, и если понадобиться — напомню. Но это не угроза. Так — малозаметная часть твоей жизни. Если конечно ты не вздумаешь нарушать закон. В этом случае я не просто напомню о себе, — и судья в который раз усмехнулся.

Элиас слегка обиделся на 'запасной вариант', и Фредерик, видя это, ободряюще хлопнул парня по плечу:

— Эй, младший брат, не дуйся. Я ведь откровенен с тобой. К тому же, зачем мне подвергать тебя лишней опасности. Моя жизнь не такой уж сахар, как может показаться на первый взгляд. Я готовился к ней с малолетства. Если же тебя, малыш, окунуть в ту среду, в которой я вращаюсь, ты и суток не продержишься. Поверь, мне тоже бывает нелегко, именно для таких случаев и нужны мои запасные варианты.

— Я буду рад оказать тебе любую помощь, если потребуется, — ответил Элиас, стараясь не хмурить брови.

— Отлично, это я и хотел услышать...

Так они ехали и беседовали о том, о сем, а в основном Фредерик рассказывал о разных забавных историях, связанных с судейством. Незаметно окончилась Лисья дубрава, которая теперь, по словам Западного судьи, освободилась от разбойников, и потянулось золотистое пшеничное поле, там-сям украшенное голубыми звездочками васильков.

— У фермера Свана замечательный урожай в этом году, — сказал Фредерик. — Это его угодья.

— Ты про всех все знаешь? — спросил Элиас.

— Ну, не про всех и не все, — отвечал судья, отхлебывая из фляжки что-то, ароматно пахнущее медом. — Не знаю же я секретов, скажем, пятилетнего малыша Барри, что живет в деревне Заболотье, или красавицы Улиссы из Горбов, которая в свои двадцать лет все не хочет выходить замуж.

— И почему она не хочет замуж? — удивился юноша.

— Вот этого я и не знаю! — расхохотался Фредерик. — А до некоторых людей мне попросту дела нет...

Тут смех его оборвался — далеко, за полем, он увидал густой и темный столб дыма.

— Что это? — спросил Элиас, также обратив внимание на сизые клубы.

— Там хутор Свана. Он горит, — коротко ответил судья и крепче сжал поводья.

Он пришпорил коня и, словно ветер, понесся по дороге. Элиас поспешил следом. Надо сказать, его раскормленная лошадь безнадежно отставала от длинноногого судейского жеребца, который мчался по желтой ленте дороги и, казалось, не касался копытами земли.

Всадники свернули на тропу, шедшую в сторону горевшей усадьбы. Понадобилось еще десять минут быстрой скачки — и молодые люди остановились наконец у высокого бревенчатого забора, из-за которого валил дым. Крепкие, на совесть сделанные ворота оказались закрыты, и Фредерик встал ногами на спину своего гнедого, а со спины прыгнул на забор и оттуда — во двор. Элиас самонадеянно пробовал сделать так же, но ему удалось лишь до забора допрыгнуть и то неудачно: он повис на нем на руках, беспомощно болтая ногами. Подтягиваться было чрезвычайно неудобно. Тем временем, скрипнули, открываясь, ворота. Из них выскочил Фредерик. Увидав по-глупому висящего Элиаса, он лишь покачал головой, схватил за поводья лошадей и повел их во двор. Будущий же гвардеец еще повисел пару секунд, сполз по забору вниз, слегка попортив куртку, и последовал, сконфуженный, за лошадьми. То, что он увидел во дворе, заставило его забыть о неудавшемся прыжке.

Внутри был разбит прекрасный фруктовый сад: яблони, груши, вишни, сливы. Ветки деревьев ломились от плодов. И это было еще ужасней, потому что на одной из груш висело чье-то обгоревшее тело. В глубине сада располагался большой, добротный, каменный дом, крытый темно-красной черепицей. Из его разбитых окон валили густые черные клубы дыма.

— Это Сван, — кивнул на повешенного Фредерик и резво побежал к дому, на ходу сбрасывая с себя сумку и оружие. — Скорее, малыш, у него большая семья. Может, они в доме. Может, они еще живы.

Элиас, топоча своими тяжелыми сапогами, последовал за Западным судьей, чувствуя, как что-то неприятно холодное заползает в грудь и как предательски дрожат коленки.

Изящный Фредерик, ничуть не мешкая, ринулся, в еще горящий, судя по всему, дом. Будущий гвардеец, к стыду своему, не смог так поступить: жар и дым, бившие из распахнутой двери, остановили его. Он беспомощно застыл на крыльце, прикрывая глаза руками, и пару раз все-таки попытался войти, но мощный инстинкт самосохранения не позволил ему переступить порог. Из дома, тем временем, послышался ставший зычным голос Фредерика:

— Катарина! Дети! Где вы?!

Еще через пару минут Западный судья выскочил вместе с едким дымом на крыльцо, где столкнулся с Элиасом. Он сунул в руки юноши какой-то небольшой теплый и грязный сверток, схватил ведро, что стояло у бочки с дождевой водой, наполнил его и кинулся обратно в дом.

Элиас в полной растерянности спустился с крыльца и глянул в сверток. Это оказался младенец. Он трогательно закашлял, а потом по-кошачьи заплакал, сморщив покрасневшее личико. Оно стало похожим на изюмину.

— Б-боже, — прошептал Элиас, совершенно сбитый с толку: матушка многому его учила, только забыла рассказать, как обращаться с младенцами, только что спасенными из огня.

Юноша положил ребенка на скамейку под липами, водой обмыл его лицо, пару капель влил в раскрытый ротик. Дитя вновь закашлялось и взревело еще громче.

Фредерик тем временем успел несколько раз мелькнуть туда-сюда, гася, видимо, огонь в доме. Из окон уже повалил белый пар. На четвертом забеге судья не выдержал: выскочив на крыльцо, он упал на колени, выронил ведро и отчаянно закашлял, держась за грудь. Элиас кинулся было к нему, но тот оправился раньше, чем подоспела помощь, и вновь побежал в дом. Еще через два забега Фредерик буквально выполз на крыльцо, волоча громыхавшее ведро за собой, и затих на ступеньках.

Теперь Элиас подоспел очень кстати. Он взял судью на руки (Фредерик оказался довольно легким для такого здоровяка, как будущий гвардеец), снес вниз и уложил на траву возле скамейки, на которой заходился от плача ребенок, и опять воспользовался водой, чтоб плеснуть ее в лицо судьи. Тот ответил громким, давящимся кашлем, перевернулся на бок и сел. Лицо его было в копоти, глаза слезились, руки и одежда также пострадали от дыма и огня. И Элиас вновь застыдился того, что побоялся кинуться за лордом в горящий дом.

— Уф, это хорошо, что ты остался здесь, малыш, — хрипло сказал Фредерик, когда смог говорить. — А если б мы оба свалились с ног? Оба бы и пропали, — он еще покашлял и с наслаждением втянул свежий воздух в легкие. — Как там ребенок? Судя по воплям, жив и здоров.

Он поднялся и, шатаясь, подошел к скамейке, развернул пеленки.

— Ах, это девочка. И совершенно мокрая... Элиас, достань-ка пару своих рубашек и теплый плащ: ее надо перепеленать... Бедняжка, плачь-плачь, не стесняйся. Судя по всему, ты теперь круглая сирота, совсем как я, — и судья улыбнулся, не так весело, как улыбался раньше, и снял с головы ребенка попорченный огнем чепчик.

Пока Элиас бегал за сумками и потрошил их, Фредерик жадно напился из бочки, вымыл лицо и руки. Потом вымыл девочку, не обращая внимания на ее отчаянные крики, от которых у Элиаса сводило челюсти, взял принесенные рубашки и ловко запеленал в них ребенка, укутал в теплый шерстяной плащ и сунул этот сверток в руки юноше со словами:

— Будь с ней поласковее: она теперь одна-одинешенька на целом свете.

Сам же направился к погребу, что находился позади дома, и через какое-то время вернулся с большой кринкой в руках.

— Судя по запаху, это — козье, — сообщил он Элиасу, взял ковшик, которым черпал воду из бочки, чтоб напиться, налил в него молока. — Чтоб не плакала, надо покормить. Эх, холодное, — посетовал, отхлебнув из кувшина. — Можно застудить девочку. Нет, не годиться, чтоб, спасшись из огня, она умерла от простуды... Давай, Элиас, набери молоко в рот. Я сделаю то же самое. Не глотать! Когда согреется, выльешь в ковшик, и накормим кроху.

Они набрали молока в рот и уселись на скамейку. 'Два парня, два грозных воина, наверно, очень забавно смотрятся с раздутыми щеками и с ревущим младенцем на руках', — думал Элиас, перекатывая молоко во рту. Фредерик же сидел, опираясь локтями о колени и бесстрастно глядя на притоптанную траву. О чем он думал? Наверняка о том, что нужно как следует разобраться: кто мог разорить усадьбу фермера Свана, у которого всегда была прекрасная пшеница, который снабжал Марту и ее Пост белоснежной мукой, замечательными фруктами и овощами, нежным телячьим мясом, жирным молоком, маслом, яйцами и многим другим, не зная, что это все для судьи Фредерика...

Молоко быстро согрелось, Фредерик свернул из куска полотна что-то вроде соски, и малышку Катарину накормили. Она ела жадно, чмокая, хрюкая и захлебываясь. А Катариной назвал ее Фредерик, по имени сгоревшей жены Свана.

— Я ведь не знаю, как на самом деле ее зовут. Эта кроха недавно родилась, и я не успел с ней познакомиться, — сказал судья, осторожно вытирая молочные подтеки на щечках ребенка. — Видишь, не все я знаю...

— Я первый раз вижу, чтоб мужчина так здорово управлялся с ребенком, — не смог не признаться Элиас. — По-моему, это очень трудно.

— Нисколько, — покачал головой Фредерик и передал зевающую девочку юноше. — Я сам второй раз в жизни так хлопочу. Главное — не бояться браться за дело. Тогда все получается так, как надо...

Он окинул взглядом почерневший дом, оглянулся на труп на груше.

— Они убили Свана, сожгли его жену и четверых детей, мал мала меньше. Серьезные ребята, — пробормотал Западный судья.

— Что за изверги это сделали? — спросил Элиас, бережно качая на руках наевшуюся и засыпающую Катарину.

— Тебе не надо это знать. Тем более, что я и сам точно не знаю. Зато я знаю, зачем они это сделали: чтоб лишить провизии мой Пост в этой дубраве. Ведь все остальные деревни, где можно запастись продовольствием, намного дальше, чем усадьба Свана. Покойный Гленвас никогда не трогал фермера — боялся меня, ведь я хорошо знаком со Сваном. И Гленвас грабил только на дороге случайных путников. Эти же бандиты бросили мне вызов, — отвечал Фредерик, ероша волосы на голове. — Посмотри за малышкой, братец, а я осмотрю местность.

И он сорвал с нижней ветки ближайшего дерева пару груш и быстро пошагал вглубь сада...

* * *

Капитан Бартен Крунос, не скрывая слез радости, обнял сына.

— Какой богатырь вырос! Быть тебе гордостью королевской гвардии! — воскликнул он, хлопая Элиаса по плечу. — Матушка, правда, мне писала, что ты ленив в учении, но, судя по тому, что она отправила тебя все-таки в столицу, да еще одного, ты всему самому нужному и важному уже научился.

Элиас скромно молчал: он не мог сказать, что лишь благодаря судье Фредерику из Западного округа он остался в живых и добрался до столицы королевства, Белого Города. Может, он и признался бы в этом отцу, самому близкому своему человеку, но лорд взял с юноши слово, что все приключившееся тот сохранит в тайне.

— Не очень-то хвастайся тем, что стал моим адептом, — посоветовал Элиасу Фредерик. — В мире достаточно тех, кому судьи и их приятели — первейшие враги. А потому не торопись и моих врагов делать своими...

После того, как они закрыли усадьбу Свана, отвезли малышку Катарину в ближайшую деревню, жителям которой Фредерик, представившись, строго наказал заботиться и о ребенке и о хуторе, как о наследстве малышки, молодые люди продолжили свой путь в столицу. Фредерик часто оставлял Элиаса по каким-то своим делам, а потом нагонял уже в дороге. Судя по тому, что один раз он вернулся переодетым в другую, но похожую на прежнюю, одежду, он наведался в один из своих Постов. Почему не брал с собой Элиаса? Об этом юноша не спрашивал, памятуя, что в дела судьи лезть не следует, ради себя же самого.

В Белый Город Элиас въехал через Ворота Заката без Фредерика — судья остался в пригороде, пожелав юноше всего наилучшего...

Столица встретила младшего Круноса блистающими шпилями башен на высоченной крепостной стене и светлыми просторными улицами. Город по праву назывался Белым: не только дома, но и мостовая оказались из светлого камня, а многие деревянные постройки были выкрашены в белый цвет. На этом фоне зелень смотрелась просто великолепно. Столица любила себя украшать: всюду были пышно цветущие клумбы, раскидистые каштаны, липы и клены, душистые кипарисы, аккуратно подстриженные кусты и газоны. Много где, над улицами, натягивали широкие разноцветные ленты и гирлянды из цветов, балконы домов тоже пестрели трепещущими на ветру яркими лентами — Белый Город готовился к празднику. На эту осень намечалось Посвящение в рыцари лучших юношей из королевского воинства.

— Да-да, — сказал сыну капитан Бартен, когда они прогуливались вдоль высокой, чугунной ограды дворца. — Жаль, конечно, что ты прибыл только сейчас. Случись это раньше — стоял бы в первых рядах за рыцарской цепью. Вручает ее сам король. Это большая честь. Но, не переживай. Ты молод, силен. Все впереди, сынок. Послужишь год-другой, проявишь себя при случае — и ты рыцарь...

Элиас поселился у отца. Капитан снимал в доме, недалеко от дворца, небольшую квартиру в две комнаты на третьем, последнем, этаже. Еду готовили повара в хозяйской кухне и доставляли наверх в удобное сэру Бартену время. В комнатах, спальне и гостиной, имелись мягкие диваны, шкаф и сундук для одежды, стол, несколько кресел. На полах лежали пушистые бежевые ковры, окна обрамляли клетчатые занавеси, два раза в неделю приходила горничная. Поэтому в покоях сэра Бартена было чисто и опрятно. Элиас невольно удивился, видя, что отец, легендарный капитан, преданный королю от кончиков пальцев до кончиков седых волос, судя по всему, любит уют и покой. Окна квартиры сэра Бартена выходили в маленький, тихий, внутренний дворик, откуда, кроме смеха местных детей и поскрипывания качелей, практически не доносилось никакого шума. Грозный рыцарь, покраснев, признался сыну, что голоса играющих во дворе ребят всегда напоминали ему об Элиасе, которого он оставил в Осенней усадьбе пятнадцать лет назад и навещал изредка — только на зимние праздники.