Его зовут Ангел

Я быстро иду по коридору к выходу из школы, потому что я не останусь здесь. Я должна увидеть Ангела. Мне необходимо видеть его...

― Августа! ― я с трудом слышу, как кричит мое имя Егор.

Это не важно. Сейчас ничего не важно.

― Августа! ― кричит он снова.

Я не останавливаюсь и не собираюсь это делать.

― Августа, постой! Куда ты? ― Егор догоняет меня и старается идти со мной наравне.

― Мне надо... ― бормочу я бессвязно.

― Да погоди ты! ― он хватает меня за локоть и резко тянет назад.

Тогда я останавливаюсь. Я часто и громко дышу.

― Куда ты собралась? ― спрашивает меня Егор.

― К Ангелу, ― на выдохе отвечаю я. ― Пойдем со мной.

Мое предложение ставит его в тупик. Я вижу в его глазах желание согласиться, но так же он сильно растерян, и именно это сбивает его с толку.

― Прямо сейчас? А как же уроки? Я не... я не могу... Сегодня контрольная по физике, и...

Я не дослушиваю его, так как понимаю, что он не пойдет, и бегу к раздевалке.

― Августа! ― кричит уже беспомощно Егор, но я игнорирую его.

Я сбегаю с уроков.

Я знаю, что мне за это влепят выговор. Но важно ли это сейчас? О Господи, нет. Это совершенно не важно. Я бегу к дому Ангела со всех ног. Я забываю о том, что мне нельзя совершать физические нагрузки, а еще мне нельзя волноваться, и тем более противопоказано комбинировать первое и второе. Но опять же, это не важно. Мое сердце может подождать и не разорваться от напряжения до того, пока я не поговорю с Ангелом.

Я едва могу передвигаться, когда залетаю в подъезд его дома и замечаю на себе удивленный взгляд консьержки. Я иду к лифту и жму, не переставая, на кнопочку, будто это как-то может ускорить процесс. Когда лифт приезжает, я захожу в него и еду вверх. Я думаю о том, что меня, возможно, снова попросят уйти родители Ангела. Но сейчас я настроена весьма решительно и не собираюсь отступать, пока лично не поговорю с ним.

Я подлетаю к двери семьи Самарских и громко стучу в дверь, забывая про звонок. Нервы на пределе, голова гудит, я с трудом сдерживаю слезы.

Я забываю, что колочу, не переставая, уже минуту, или больше, и перестаю это делать только тогда, когда дверь открывается. На этот раз передо мной стоит мама Ангела.

― Августа? ― удивлена Виолетта Александровна. Она выглядит уставшей, и нет былой бодрости. Глаза... о, в них столько печали. ― Ты почему не в школе? Разве у вас нет уроков?

― Нет... то есть да, ― лепечу я. ― Я пришла проведать Ангела.

― Он сейчас спит, ― тихо отзывается Виолетта Александровна. Меня накрывает волной отчаяния. ― Но проходи. Попьем чай на кухне, ― она вздыхает и грустно смотрит на меня. ― Я все тебе расскажу.

Я готова броситься ей на шею и утопить в благодарностях. Я радостно улыбаюсь и прохожу в квартиру. Раздеваюсь, и мы идем на кухню. Я смотрю в сторону комнаты Ангела, и мне хочется побежать туда, открыть дверь и увидеть его. Но все эти действия ― только в моих мыслях.

Виолетта Александровна включает чайник и садится за стол. Она жестом просит присесть рядом. Я сажусь.

― Витя рассказал мне, что Ангел вчера устроил, ― говорит Виолетта Александровна. ― Извини. Сын, он просто... ему нелегко сейчас, Августа, ― она потирает рукой лоб и тяжело вздыхает.

― Что случилось? ― этот вопрос не давал мне покоя всю ночь, и вот, наконец, я задаю его.

― Я и сама не понимаю, милая, ― голос женщины начинает дрожать, и она не смотрит на меня, ее голова низко опущена. Я больше чем уверена, что она плачет. Я тоже на грани того, чтобы залиться горькими слезами. ― Все каникулы он жаловался на боль в спине и онемение ног, а за пару дней перед тем, как... ― Виолетта Александровна резко обрывает себя и молчит какое-то время. Я с тревогой наблюдаю за ней. Я вижу, как дрожит ее рука, которой она прикрывает пол лица. ― Два дня у Ангела был сильный жар. Мы думали, что это простуда, но четыре дня назад он проснулся ночью. Он кричал, ― Виолетта Александровна переходит на шепот. ― Мы с мужем проснулись и не знали, что делать. Ангел сказал нам, что не чувствует своих ног, ― наконец, женщина поднимает голову и смотрит на меня с таким глубоким отчаянием, что я невольно начинаю плакать. Ее глаза красные, в них стоят слезы. По моим щекам они тоже текут.

Каждая клеточка моего тела наполняется болью. Я заполнена ею от макушки головы до кончиков пальцев ног, но чувствую и то, что внутри меня ничего нет.

Ангел не говорил мне. Ничего. Ни того, что у него болит спина, и немеют ноги. Ни того, что у него был жар. И то, что он... он не может ходить. Я потеряна, все потеряно, и я не могу собраться с мыслями. Я ничего не могу, только сидеть и плакать.

― Мы повезли его в больницу, ― слышу я разбитый голос Виолетты Александровны. Я заставляю себя поднять глаза. Женщина вытирает слезы со щек и шмыгает носом. ― Врач сказал, что у Ангела паралич конечностей из-за травмы спины, которую он получил в результате аварии. Еще доктор сказал, что сын, возможно, больше никогда не сможет ходить, ― и она снова плачет. На этот раз сильнее. ― Понимаешь, Августа? Ангел может никогда не встать на ноги. Он не будет ходить, Августа. За что все это моему мальчику? ― мама Ангела закрывает лицо руками, и она сотрясается в рыданиях.

Я не могу пошевелиться, или что-нибудь сказать. Я ― пустая оболочка. Внутри меня ничего нет. Возможно, это потому, что я в шоке. Но скоро, очень скоро, на меня навалятся чувства, и тогда я сойду с ума.

Я делаю медленный вдох, несколько секунд не дышу, а затем резко выдыхаю. И чувствую боль в груди, но болит не сердце. Болит моя душа. Теперь я ее ощущаю. Теперь я уверена, что она существует, потому что что-то изнывает, но не органы. Что-то неосязаемое и необычное, но оно точно есть. Затем на меня со скоростью снежной лавины обрушивается паника, и я жадно глотаю воздух. Я задыхаюсь, задыхаюсь, и это так больно, так мучительно.

Мой Ангел. Что с тобой произошло? Почему все это случилось? Почему именно с тобой? Почему сейчас? Почему вообще? Он сейчас страдает... Мой друг сейчас сломлен, и я ничем не могу помочь ему. Я не могу ослабить его боль. Я не знаю, что мне делать. Я не знаю, что мне думать, потому что моя голова пуста изнутри. Все мысли съедает боль.

― Ангел сам не свой после того... после того, что случилось с ним, ― произносит Виолетта Александровна. Я смотрю на нее, но не вижу ее лица. ― Он ни с кем не хочет разговаривать, никого не желает видеть, и мы с Витей очень переживаем за него. Я никогда, ― она громко сглатывает, ― никогда не думала, что мой сын может так... страдать. Это невыносимо, Августа. Смотреть на него, видеть его безжизненное лицо. У него даже голос изменился.

Я знаю.

Я это заметила.

― Он не встает с постели вот уже два дня, ― продолжает женщина. ― Говорит, что не сядет в инвалидное кресло.

Я закрываю глаза. Каждое слово Виолетты Александровны ранит меня в самое сердце, глубоко, причиняя адскую боль.

― Я не знаю, что мне делать, ― всхлипывает она. Я тоже. ― Все это свалилось так неожиданно... И... Ох, Боже мой. Я не могу...

Я не чувствую своего тела. Я вообще ничего не чувствую, кроме боли и непонимания. Но я точно знаю одно. Я все еще больше всего на свете сейчас хочу увидеть Ангела, потому что... потому что тогда мне станет легче, и я знаю, что ему тоже.

― Августа, ― когда Виолетта Александровна произносит мое имя так тихо и робко, я вздрагиваю. ― Я могу тебя попросить кое о чем?

Я все еще не могу говорить, поэтому киваю.

Виолетта Александровна протягивает ко мне руки и берет мои. Крепко сжимает. У нее холодная и слегка мокрая от слез кожа.

― Не бросай его, ― шепчет она. ― Потому что он не выдержит этого.

И тут происходит взрыв. Внутри моей головы. Я чувствую. Все. Абсолютно. И эти чувства обострены до предела. И они раздавливают меня.

Бросить Ангела.

У меня никогда и мыслей таких не было, нет, и не будет. Как я могу оставить такого, как Ангел? Этого не произойдет. Я буду с ним всегда, буду поддерживать, даже если он станет продолжать игнорировать меня. Я буду с ним, потому что рядом с ним мое место.

― Не брошу, ― шепчу я в ответ.

Никогда.

Ни при каких условиях.

Глаза Виолетты Александровны начинают радостно блестеть, и она даже улыбается.

― Спасибо, Августа, ― говорит она. ― Спасибо.

Виолетта Александровна тянет ко мне через стол, чтобы обнять. Я запоздало обнимаю ее в ответ и молчу какое-то время. А когда слышу тихий плач женщины, уткнувшейся в мое плечо, ищущей поддержки, то тоже начинаю плакать.

* * *

Я не помню, как добираюсь до дома. Я не помню, как открываю входную дверь и раздеваюсь. Я начинаю все осознавать, когда вижу перед собой недоуменное лицо мамы. Она стоит передо мной и что-то говорит, но я не слышу ее.

― Что с тобой? ― доносится до меня ее голос. ― Что с твоим лицом? ― она подходит ближе и всматривается. ― Ты плакала?

Я молчу.

― Августа?

Я не могу разговаривать. Только ни сейчас.

― Августа? ― уже не на шутку взволновавшись, спрашивает мама. ― Почему ты плачешь?

Я открываю рот, надеясь объяснить, но слова так и не вылетают из моих уст. И я стою, не зная, что сказать, не зная, куда смотреть, и что думать.

Так и не сумев ответить, я опускаю глаза, и мои плечи резко опускаются, когда я шумно выдыхаю. Все начинает плыть перед глазами из-за нового приступа слез. Я пытаюсь сдержать их, но не могу. Я не так сильна для этого, хоть и не хочу, чтобы мама видела меня в таком состоянии. Но у меня нет выбора.

Когда я закрываю лицо руками и начинаю скулить, мама резко притягивает меня к себе, как маленького ребенка, крепко обнимает и начинает спрашивать, почему я плачу. В ее объятиях мне тепло и уютно. В ее объятиях я чувствую себя защищенной, но, к сожалению, этого недостаточно, чтобы залечить полученные раны. Думаю, их ничто не сможет залечить, разве что чудесное выздоровление Ангела, его улыбка и прежний живой голос.

Через час мама все-таки добивается от меня объяснений. Я рассказываю ей, что случилось с Ангелом, и она в ужасе. Она тут же бежит к телефону, по пути пересказывая папе мои слова, и звонит родителям Ангела. Я слышу ее разговор, когда папа разговаривает со мной. Мама выражает свои сочувствия родителям Ангела. Она еще долго разговаривает с Виолеттой Александровной. Они обе плачут.

Когда я оказываюсь в своей комнате, я звоню Егору. Он в шоке. Он в ужасе. Я стараюсь не плакать, разговаривая с ним. Мы говорим недолго ― минуты две-три, не больше. Когда я отключаюсь, мне больше не требуется сдерживать свои чувства, которые вырываются наружу, словно давно этого ждали.

Я падаю спиной на кровать и смотрю в потолок. Я чувствую, как мир перестает вращаться. Все останавливается, как и жизнь, и время, и мое сердце. Всего на миг, но этот миг кажется мне целой вечностью. Я сгораю изнутри, я разрываюсь. Я чувствую, как невероятная тяжесть обрушивается на мои плечи и давит, давит, пытаясь превратить меня в пустое место, уничтожить.

* * *

Переломный момент наступает всегда. Главная проблема в том, что мы не знаем, когда ждать этого подвоха, мы не можем предвидеть это, ведь тогда все было бы просто, а всем известно, что судьба любит усложнять жизнь.

Особенно мою.

Ангел.

Это имя для меня так же свято, как Библия для верующего. Обладателя этого имени я могу сравнить с самим Господом, потому что для меня он и есть Бог, потому что он создал для меня отдельную, удивительную и наполненную красками вселенную.

Жизнь не справедлива по отношению к некоторым людям. Жизнь не справедлива к тем, кто заслуживает счастья. Она сталкивает их с настоящим адом. Но чего она добивается?

Задавая себе бесконечные вопросы ― почему, зачем, за что ― я прихожу к одному единственному объективному ответу.

Все это бессмысленно. От нас в этом мире ничего не зависит. Мы всего лишь люди. Крохотные создания, не имеющие, на самом деле, свободы и выбора. Все решено за нас уже давно. Все судьбы расписаны задолго до нашего рождения. Это жизнь. И никогда не будет так, как мы хотим. Всегда будет происходить то, что должно произойти, и судьбе плевать с высокой колокольни на наши желания.

И все, что нам остается делать, это играть по ее правилам, правилам Жизни, стараться делать все возможное для того, чтобы не вылететь из игры.

Вот она ― правда.

Глава шестнадцатая

Никто в классе не потрясен новостью о том, что случилось с Ангелом.

Всем все равно. Хотя секунда полнейшего оцепенения все же наступает. А потом, как ни в чем не бывало, как будто ничья жизнь не сломана, все возвращаются к своим делам и разговором.

Всем все равно, потому что это не их друг попал в беду, и я могу предположить, еще потому, что они не имеют сердца, которое способно испытывать сочувствие.

Я не представляю, как мне дальше ходить в школу, сидеть на уроках, учиться... Я не знаю, как буду готовиться к предстоящим экзаменам, потому что все мои мысли об Ангеле, и только об Ангеле.

Все это так сложно.

После уроков я и Егор договариваемся навестить Ангела. Перед этим я созваниваюсь с Виолеттой Александровной, и она говорит, что не будет говорить сыну о том, что мы придем, потому что Ангел скажет нам не навещать его.

― Надо купить апельсины, ― говорю я, когда мы подходим к овощному ларьку. ― Он любит апельсины.

Егор ничего не говорит.

Мы покупаем два килограмма апельсинов, грейпфрут и мандарины. Ангел без ума от цитрусовых.

Я и Егор не разговариваем, когда идем к Ангелу. Каждый из нас думает о своем, точнее об одном, но мы все равно молчим.

Виолетта Александровна встречает нас с усталой улыбкой.

― Заходите, ребята, ― говорит она нам.

Мы раздеваемся и неуверенно идем к комнате Ангела. Мне не по себе даже просто смотреть на его дверь. Мы не виделись две недели, включая зимние каникулы, и мне кажется, что все это сон, и Ангел является лишь его частью, а не моей реальностью. И я так боюсь проснуться однажды...

― Идите, ― шепотом говорит нам Виолетта Александровна.

Я с сомнением смотрю на нее, и женщина, чтобы подбодрить, улыбается и кивает.

Ангел уже знает, что мы с Егором здесь. Наши голоса, наши шаги... он знает это, но не готов встретиться с нами. А мы готовы. Мы всегда готовы, потому что быть вдали от него намного тяжелее.

Я неуверенно стучусь в дверь и открываю ее. Я затаиваю дыхание и замираю, потому что волнуюсь. Егор сзади осторожно подталкивает меня вперед, и я вваливаюсь в комнату Ангела. Когда я уже внутри, когда я вижу Ангела, сидящего у окна в инвалидном кресле, кровь застывает в моих жилах. Я снова теряю самообладание. Я теряю способность мыслить, разговаривать, дышать, видеть.