11 Глава

ГЛАВА 11

Мы шли по самому краю леса, готовые при любой опасности нырнуть в чащу и раствориться среди деревьев. Спустя два часа мы наткнулись на следы пребывания фашистов. Клочки газет. Смятая пачка от сигарет. Помятая трава. Со стороны дороги были слышны звуки: рев двигателей машин, гул множества голосов и резкие, отрывистые команды офицеров. Как только мы слышали подобный шум, то сразу уходили вглубь леса. Очередное свидетельство, что блокада плотная и нам лучше из леса не соваться. Единственное, что нас частично успокаивало, так в этой части леса, где полночи прочесывали лес, не должно было быть немецких солдат, и надеялись проскочить этот участок без проблем.

Мы уже дважды подходили к окраине леса, но постоянно натыкались на открытое пространство, вроде лугов, которое нам никак не пересечь из-за немецких блокпостов и мобильных патрулей на дороге. Решив уйти подальше от дороги, мы снова углубились в лес, но и здесь были везде следы немецких солдат. Потом Паша, шедший в голове группы, неожиданно поднял руку. Мы замерли. Он сделал движение рукой: подойдите. Стоило мне пойти, как я понял, почему мы остановились. На этом месте, возле старого, сухого, поваленного дерева, был бой. Осколки, торчащие в стволах деревьев, россыпи стреляных гильз, черные опалины на месте разрывов гранат, срезанные пулями и осколками ветки деревьев. Ни тел, ни вещей, ни оружия. Мы медленно обошли место схватки, и пошли дальше.

Немецкие егеря увидели нас первыми, но так как группа русских парашютистов была на одного бойца больше и сильно растянута, они устроили нам довольно хитрую засаду. Один дал длинную очередь по первой паре русских парашютистов, второй стрелял в меня, а третий должен был взять русского радиста живым. Спутал им все карты наш радист, который устал и случайно оступился. Стоило мне услышать легкий шум у себя за спиной, как тело мгновенно напружинилось, готовясь к действию. Резко пригнувшись, я моментально оглянулся и замер. Все делалось помимо сознания, на одних боевых рефлексах. Именно во время своего разворота, мельком, где-то на краю глаза, я поймал чужой взгляд.

"Нас выследили".

Я выпрямился, дал знак Кораблеву, следующему за мной: двигаться и осторожно пошел вслед ушедшей вперед паре наших парней. Если бы немцы почувствовали опасность, то они просто расстреляли бы нас, а так была возможность попробовать их переиграть. Вот только как предупредить парней?

Унтер-офицер Карл Лямке насторожился, когда русский присел и исчез из его поля зрения. Он никак не мог понять: заметил он его или нет? По всему видно, что парашютист оглянулся на шум своего неуклюжего радиста, а не из-за него. На этот счет он мог дать голову на отсечение. Значит, через пару минут он должен осмотреться, понять причину шума, успокоиться и следовать дальше по своему маршруту.

"Сколько их? — сейчас для меня это был самый важный вопрос. Спасаться бегством или попробовать вступить с фашистами в схватку. Так как дело шло о моей жизни и смерти, значит, мне необходимо сделать все, чтобы я жил, а мои враги умерли.

"Выслеживают. Если не бросились сразу нас вязать, значит, их немного. Попробуем поиграть".

Я еще не знал, какую тактику изберу, но при малейшей опасности был готов стрелять или бежать, но, ни в коем случае не дать себя убить. Сознание стало холодным и собранным, убрав все свои эмоции куда-то далеко-далеко внутрь.

Вот только у гитлеровцев были свои правила игры, и меня от смерти спасло только острое чувство опасности, как и то, что я знал о засаде. В воздухе неожиданно звонко и дробно где-то впереди меня простучала длинная автоматная очередь. Следующая очередь должна была убить меня, но только фашист, целивший в меня, нажал на спусковой крючок, как я уже падал на землю. Пули просвистели мимо, с глухим стуком врезаясь в стволы деревьев. Уже лежа на земле, я услышал крик, переросший в протяжный стон, затем шум драки, вскрик радиста: — Сволочь фашистская! — все это завершилось новым стоном и шумным падением тела Кораблева. Под этот шум я быстро отполз в сторону от места своей предполагаемой гибели (так должен был считать немецкий разведчик) на десяток метров, потом переполз корневища громадной сосны и укрылся за ее стволом. С минуту стояла тишина. План их засады теперь был мне понятен. Мы не шли компактной группой, а растянулись, что очень неудобно для нормальной засады, но даже из этого опытные фашистские вояки извлекли выгоду. Один из фашистов срезал из автомата первую пару разведчиков, второй должен был убить меня, ну а на третий фриц должен был взять живым радиста.

"Значит, их всего трое".

Если я срежу очередью одного из них, то Кораблев сразу умрет. Немецкий разведчик не будет рисковать, прошьет одной очередью пленного и рацию, после чего оба гитлеровца не будут играть в героев, а быстро смотаются из леса за помощью. То, что я задумал, строилось на поведении, стрелявшего в меня, немецкого разведчика, который должен был сначала убедиться, что убил меня. Это было логически правильно, иначе они могли получить в любой момент пулю в спину.

Гитлеровец появился из-за дерева бесшумно и неожиданно. Он стоял боком ко мне, настороженно прислушиваясь к шуму леса и почти слившись с листвой дерева в своём камуфляже. Последующие события произошли в течение долей секунды. Взмах руки с ножом. Бросок. Немец-егерь успевает уловить краем глаза движение и уже начал разворачивать оружие в мою сторону, как лезвие вошло ему в шею. Он захрипел и упал на колени, а в следующую секунду ткнулся головой в землю. И неподвижно замер.

"Есть Бог на свете. Не выстрелил, — облегченно выдохнул я и осторожно двинулся в ту сторону, где слышал шум схватки, но шел не прямо, а по дуге, стараясь зайти вбок фрицу. Еще шаг, за ним второй, третий.... Осторожно выглянул из-за дерева. Немец, спрятавшись за стволом дерева, настороженно вглядывался в тут сторону леса, где последний раз слышал шум. Он не знал, что произошло, но тишина его явно настораживала. Он только на секунду оглянулся назад и бросил взгляд на пленного. Как он там? Я был на расстоянии семи метров от него и то, что мне удалось подобраться так близко к нему, можно было считать большой удачей. Вот только что с ней, этой удачей, делать? Малейшее неосторожное движение привлечет его внимание, а перестрелка в мои планы не входила, к тому же я не знал, где сейчас находится второй гитлеровец. Тут нельзя было рисковать. Мне надо убить его сразу, иначе он убьет Кораблева. Прошло несколько минут, и по его поведению стало видно, что он растерян и испуган. Непонятная тишина давила на немца, который пытался понять, что пошло не так в их плане. Я напряженно выжидал, надеясь хоть на небольшую ошибку немецкого разведчика. Наконец, он на что-то решился. Резко развернувшись, он подставился под мой автомат. Один короткий шаг в сторону и мой палец нажал на спусковой крючок. Мне была видна только часть его плеча и бок, поэтому я не пожалел патронов и всадил в гитлеровца почти половину рожка. Он пошатнулся, вскрикнул, оперся плечом на сосну и стал медленно оседать, скользя спиной по дереву, но на середине пути его тело склонилось набок, а затем, с глухим шлепком упало на землю. Я сразу сменил место укрытия, перебежав к другому дереву. Вжавшись спиной в ствол, я настороженно замер, готовый открыть огонь на любой шум. Медленно потекли, вязкие и тягучие, секунды полные до краев напряженного ожидания. Где третий, мать его? Снова короткая перебежка, в ожидании выстрелов. Замер, прислушиваясь и только убедившись, что прямой опасности нет, быстро оглядел радиста. У него была разбита голова, но он был жив. Пробежал взглядом по рации. На первый взгляд она была в порядке. Снова затаился за стволом сосны, вслушиваясь в напряженную, бьющуюся по нервам тишину.

"Что третий сейчас сделает? Скорее всего, чешет из леса. Если так, то нам хана — не свалить. До дороги здесь.... Метров шестьсот по прямой, а значит.... — тут мои мысли прервала короткая автоматная очередь, в которую вплелся крик боли, и почти сразу ударила новая, но теперь длинная, очередь. Ситуация была неясна, но в любом случае, тем кто сейчас стрелял, было не до осторожности и я кинулся вперед, на звуки, скользя между деревьями и перепрыгивая через корневища. Остановился, только когда услышал характерное лязганье металла. Кто-то менял обойму. Пригнулся, осторожно выглянул из-за дерева. В шести метрах от меня третий разведчик, перезарядив автомат, с перекошенным от боли лицом, сейчас пытался зажать рану в бедре, одновременно нащупывая в сумке бинты. Только он их достал, как я вышел из-за дерева и тихо сказал на немецком языке: — Автомат в сторону отложи, а то неудобно делать перевязку.

Немец вздрогнул, отбросил бинт и попытался схватиться за оружие, но уже в следующую секунду шмайсер был выбит у него из рук, а в переносицу уперся ствол автомата. Он попытался отпрянуть, но получив сильный удар по голове, упал на спину, раскинув руки.

Забрав его автомат, я вытащил из кобуры пистолет и засунул себе за пояс, после чего быстро подошел к нашим парням, лежавшим где-то в десяти метрах от немца. Судя по всему, он срезал их одной очередью, но почему-то остался на месте, то ли ожидая сигнала, то ли не был уверен, что убил их. Когда он услышал выстрелы, видимо занервничал и каким-то образом подставился под пулю.

Гриша Мошков неподвижно лежал на земле, уткнувшись лицом в землю. Я насчитал у него на спине три пулевых отверстия. Паша Швецов лежал на спине, в нескольких шагах от него, в луже крови. Пули пришлись ему в бок и в живот, поэтому он был еще жив. Я присел на колено. В его глазах что-то мелькнуло: он, похоже, узнал меня.

— Надо... выполнить.... Приказ....

Его последних жизненных сил хватило лишь на то, чтобы вытолкать через сухие, потрескавшиеся губы эти три слова. Несколько секунд я смотрел в его мертвые глаза, потом встал, вернулся к немцу, связал его, а затем тщательно перевязал его рану. Глядя на окровавленные бинты и на его маскхалат, мне в голову неожиданно пришла мысль.

Я вернулся за Кораблевым и рацией. Плохо соображающего радиста, я почти тащил на себе. Посадил его рядом с пленным немецким разведчиком, затем перевязал ему голову. Бледное, без кровинки, лицо. Мутные глаза.

— Ты как?

— Не знаю, Костя.

Я задумался. По логике, нам нужно было брать ноги в руки и пробираться в район болот, только там у нас был шанс оторваться от собак и егерей, которые уже идут по нашим следам. У меня ни малейших сомнений не было, что через пару часов максимум они будут здесь, но с Кораблевым, в его теперешнем состоянии, оторваться от них будет невозможно. Несколько часов нас погоняют, а потом прикончат. И это в лучшем случае. Другой вариант предполагал избавиться от радиста и уходить одному, вот только подлой сволочью я никогда в жизни не был. Я посмотрел в сторону лежащего без сознания немецкого егеря, потом на Мишу и сделал свой выбор.

— Посиди пока, парень, а я с фрицем за жизнь потолкую.

Очнулся унтер-офицер Густав Берг быстро, от резкой и пронзительной боли в паховой области. Он был сильным и волевым человеком, но увидев перед собой молодое, жестокое лицо с холодными безразличными глазами, он почувствовал ледяной комок под сердцем.

У меня была не такая большая практика в проведении допросов в полевых условиях, но работу специалистов видеть приходилось, хотя потом хотелось сразу и навсегда забыть.

Этот немец стоял между мною и моей жизнью, как только это укрепилось в моем сознании, эмоции ушли, растворились без следа. Теперь для меня он уже не был человеком, и все что с ним делал, выглядело так, словно я строгал острым ножиком кусок простой деревяшки, и когда он это окончательно понял, то сразу сломался. Стоило мне увидеть, что в глазах гитлеровца поселился панический страх, замешанный на острой, всепожирающей боли, только после этого я остановился и сказал ему: — Расскажешь все — умрешь быстро.

Он не сразу понял меня. Пришлось повторить ему несколько раз, пока смысл дошел до затуманенного болью сознания.

— Да. Все... скажу.

Около часа я вел допрос, спрашивая, потом переспрашивая, уточняя, пытаясь поймать его на лжи, и только потом убил.

Обыскивая трупы, я нашел несколько банок консервов, аптечки, фляги с водой, карту с пометками и жетоны. Металлические бляхи, мы, с Кораблевым, повесили себе на шею. Наши маскхалаты и оружие ничем не отличалось от обмундирования немецких егерей. Последним штрихом нашей маскировки стали окровавленные бинты, которые я намотал на себя и Кораблева. К этому моменту он немного пришел в себя и уже мог самостоятельно идти.

— Я дополнительно намотал тебе на шею бинт, поэтому на все вопросы, которые будут тебе задавать, ты ничего не говори, а хватайся за горло и хрипи. Понял меня?

— Понял. А дальше?

— Дальше.... Спроси что-нибудь попроще, парень.

Шагал он тяжело и неуверенно, несмотря на то, что теперь я нес рацию и оружие. Идти нам, правда, пришлось недалеко и вышли мы из леса где-то в пятидесяти метрах от немецкого блокпоста. Гитлеровцы при виде нас настороженно замерли и еще только выпучили удивленные глаза, как я заорал во все горло: — Группа "Призраки"!! Командир обер-лейтенант Шнитке!! Рейн!!

Последним я выкрикнул пароль, и сердце мое при этом сжалось. Если унтер-офицер соврал.... Нет. Все правильно. Солдаты кинулись к нам с оружием в руках, но явно не для того, чтобы брать в плен. Двое из подбежавших солдат подхватили Кораблева, который прямо обвис у них на руках. Еще один подхватил рацию.

— Унтер-офицер Густав Берг. Кто у вас старший?

— Командир блокпоста унтер-офицер Фридрих Зейдлиц, господин унтер-офицер! — вытянулся передо мной солдат.

— Врач есть?

— Никак нет, господин унтер-офицер!

Подбежавший ко мне унтер-офицер оказался мужчиной лет сорока и при этом имел огненно-рыжие волосы. Вытянувшись передо мной, он отрапортовал: — Командир блокпоста унтер-офицер Фридрих Зейдлиц!

Не дав ему опомниться, я вкратце рассказал о нашей героической схватке с русскими парашютистами, после чего потребовал врача и рацию, по которой я собирался говорить с генералом Рихтером. Услышав звание и фамилию генерала, унтер-офицер явно растерялся и растерянно доложил, что рации у них нет, зато есть мотоцикл, с которым можно послать курьера.

— У меня раненый, унтер! Какой, к черту, курьер! — придав себе разозленный вид, заорал я на него. — Бездельники! Вам бы здесь только брюхо жратвой набивать! Сам доставлю!

На мое счастье, отделение Зайдлица прибыло на этот пост два часа назад, поэтому немцы знали о прибытии специального подразделения "Призраки". Ошарашенный появлением раненых егерей из специальной группы, которые приехали, как слышал унтер-офицер, с генералом Рихтером, унтер окончательно растерялся и сразу выделил мотоцикл разъяренному разведчику. Сейчас он молил Бога об одном, чтобы этот бешеный "лесной призрак" не наговорил ничего лишнего генералу, иначе из роты охраны он мгновенно окажется в окопах передовых частей, в звании рядового.

Спустя десять минут мы мчались по большаку, оставив за спиной блокпост.

— Куда мы теперь? — усталым и тусклым голосом спросил меня Кораблев.

Я бросил мельком на него взгляд. Он был неестественно бледный. Губы сухие, потрескавшиеся. Глаза мутные.

— Пока не знаю. Сначала попробуем выжить.

Кораблев ничего не ответил. Я и в самом деле не знал, что мне теперь делать. Мы чудом проскочили. Сколько у нас осталось времени до того момента, когда на нас начнут охоту, наверно, сам бог не знал. Единственное, что мы должны сделать в течение часа, так это сменить обличье, форму и машину. Тогда у нас будет шанс скрыться.

Я объехал деревню и выскочил на проселочную дорогу, а спустя пять минут сзади нас появилась легковая машина. Шофер подал сигнал, требуя освободить дорогу, но вместо этого мотоцикл остановился, перегородив дорогу.

Выскочивший из машины водитель, уже спустя пару секунд сучил ногами и судорожно скреб руками землю недалеко от машины. Перескочив через тело, я подбежал и направил ствол автомата на сидевших на заднем сиденье двух офицеров. Полковник и майор смотрели на меня испуганно и непонимающе, не сразу осознав ужаса сложившейся ситуации.

— Господа, нам нужно поговорить. Выходите из машины и держите руки подальше от пистолетов.

Немецкая форма, довольно вежливая просьба, сказанная на чистом немецком языке, и направленный на них автомат, все это ввергло их в новый шок. Первым опомнился полковник, бросив руку на кобуру, но уже в следующую секунду ствол автомата с силой ударил его в лицо, заставив закричать от резкой боли. Так как майор, продолжал находиться в прострации, продолжал таращить на меня испуганные глаза, я воспользовался ситуацией. Резко открыл заднюю дверцу, схватил за плечо полковника и с силой выдернул из машины. Тот шлепнулся лицом в дорожную пыль, мне под ноги. Я отпрыгнул назад и повел стволом автомата: — Майор, теперь твоя очередь.

Тот не спуская с меня глаз, словно слепой, судорожно и неловко, вылез из машины. Он только открыл рот, как получил удар в солнечное сплетение — немцу показалось, что из него выпустили кишки. Только он сложился пополам, как последовал удар автоматом по голове, после чего его сознание провалилось в пустоту. Весь захват я взял на себя, так как Кораблев, в его состоянии, бойцом не был, а вот постоять в стороне, держа автомат, в случае страховки — самое то. Я кивнул ему головой: подойди.

Пока он следил за пленными, я загнал мотоцикл, а затем машину в лес, предварительно загрузив в нее труп водителя и двух пленных.

Полковник, оказался начальником штаба танковой дивизии, а майор был его сослуживцем, заместителем командира танковой дивизии по тылу. Оба ехали с совещания, на котором им были поставлены задачи, которые они должны выполнять при вступлении в действие план германского командования "Железный кулак". Полковник Фурц сначала пытался молчать, но к жесткому методу допроса явно был не готов, после чего заговорил. Майор в отличие от него оказался большим трусом и все что знал, выложил сам, при этом очень просил не убивать его, потому что он просто военный инженер и на его руках нет крови русских солдат.

— У меня четверо детей. Самой маленькой, Анхелен, исполнилось только шесть лет. Жена, Клара....

Он умер почти мгновенно, до последней секунды надеясь, что останется жить. Радист, когда я проводил допросы, старался не смотреть, а если была возможность, как сейчас, уходил. Вот и теперь я его нашел, сидящим на траве, по другую сторону машину. Подойдя к нему, спросил:

— Миша, ты как? Сумеешь передать, что мы узнали?

— Да. Сумею.

В машине, в папке полковника, я нашел подробную карту с пометками, которые подтвердили полученные данные, чистую бумагу и карандаш. Зашифровал и записал на бумагу полученную информацию. Спустя десять минут шифрованное сообщение было отправлено, а спустя какое-то время мы получили подтверждение.

"Вот и все. Остальное не мое дело. Пора валить. И быстро".

Ни форма, ни машина, нам не подходили, так как были слишком приметными, поэтому оставив трупы и автомобиль, мы двинулись дальше на мотоцикле, по направлению к лесу, отмеченному на нашей карте. Этот большой массив, находился где-то в двенадцати-четырнадцати километрах от нас и мог нас укрыть до прихода наших войск. Удача не покинула нас на ближайшие полчаса, и мы добрались до границы леса без приключений. Утопив рацию и батареи в омуте ближайшей речки (противнику не надо знать, что мы теперь без связи и неуязвимы для радиоразведки), я загнал мотоцикл как можно дальше в лес, после чего мы неторопливо двинулись в глубину леса. Продукты и оружие я нес на себе, так как радисту было плохо и с каждой минутой становилось все хуже. Я понимал, что ему надо отлежаться, но нам нужно было уйти как можно дальше. Ближе к ночи пошел сильный проливной дождь, чему я мог только радоваться. Теперь никакая ищейка не возьмет наш след.

Я дремал, прислонившись спиной к сосне. Сильный дождь, который шел не менее двух часов, хоть и скрыл наши следы, но вместе с этим промочил нас насквозь. Насквозь мокрая одежда, несмотря на усталость, долго не давала согреться и уснуть. Рядом со мной, в забытье, лежал Миша Кораблев, с грязным и распухшим от комариных укусов лицом. Как вдруг неожиданно рядом с нами раздался чей-то голос:

— Глянь, дядька Николай, чудо дивное. Фрицы в лесу прячутся.

Остатки сна слетели мгновенно, но вскакивать я не стал. Зачем нервировать вооруженных людей? Открыл глаза. На меня из-за деревьев насторожено смотрели два серьезных бородатых мужика и совсем молодой паренек с удивлением во взгляде. Партизаны. Радость от встречи была, но какая-то неестественная, придавленная зверской усталостью.

— Сам ты фриц, пенек бородатый. Мы разведчики. Нам срочно нужна помощь.

Партизаны удивленно переглянулись.

— Какие-такие разведчики? — спросил меня подошедший поближе ко мне мужик, пока остальные держали меня на мушке. — Нам о вас ничего неизвестно.

— Как неизвестно? Неужели наш главный маршал товарищ Ворошилов (он руководил партизанским движением) не передал вам лично радиограмму о нас? Непорядок!

Паренек засмеялся, партизан насупился в бороду.

— Ишь ты, какой разговорчивый, вот только форма на вас фрицевская. Говори: кто ты есть такой?!

— Погоди, Федор, — подал голос второй партизан. — Мы почти сутки, как из лагеря вышли. Мало ли что за это время случилось?

— Так что будем делать? — несколько растерянно поинтересовался у него Николай.

— Как что? В плен нас берите! — изобразил я возмущение, под новый смех паренька.

Партизаны коротко посовещались, после чего молодой парень остался с Кораблевым, а меня бородачи отконвоировали в лагерь. Когда мы вышли на большую поляну, и я увидел шалаши вместо обустроенного лагеря, то сразу вспомнил слова партизана о походе.

"Куда они интересно идут? — но спрашивать не стал. Надо будет — расскажут. Нет, значит, мне не надо знать.

При виде человека в немецкой форме, отдыхавшие партизаны, почти все, как один, оборачивались в мою сторону, шушукались, подталкивали друг друга. Со всех сторон слышались вопросы и шутки.

— Эй, Федор! Там еще много фрицев осталось?! Или этот последний?! Николай! Откуда немца достали?!

Мои конвоиры ничего не отвечали, придав себе важный вид. Не просто так по лесу ходили, вот немца привели, пока вы тут языками чесали.

Меня подвели к группе из трех человек, сидевших на поваленном дереве. В центре — плотный, коренастый мужчина с пышными усами и окладистой, но аккуратно подстриженной, бородой, одетый в кожанку, перетянутую портупеей, сначала внимательно оглядел меня и только потом спросил партизан, которые меня привели: — Откуда вы этого фрица взяли?

— Так это, товарищ командир.... Мы их в лесу нашли.

— Нашли. Они что, грибы? — сердито усмехнулся плечистый здоровяк, сидевший по правую сторону от командира, одетый в гражданскую одежду, но на голове у него была офицерская фуражка. На боку висела деревянная коробка маузера, а из-за поясного ремня торчали две немецкие гранаты. — Как докладываете?!

Мой конвоир, мужчина, лет сорока, по обличью вылитый крестьянин, недобро зыркнул на него и уже четко, но при этом явно сердитым голосом пояснил: — Производили разведку, согласно приказу командира отряда. Наткнулись на двух людей в немецкой одежке. Один из них раненый, остался там под присмотром Степки, а этого мы с собой привели. Говорит, что они разведчики.

— Разведчики. И что вы тут в лесу делаете? — здоровяк, пристально вглядываясь в меня, усмехнулся. — Насколько нам известно, отсюда до фрица километров десять-двенадцать будет! Вот и хотелось бы мне знать, что вы тут разведываете?

— Об этом можно и потом поговорить! У меня товарищ ранен. Ему помощь нужна! Прямо сейчас!

— Человек правильно говорит, — неожиданно вступил в разговор третий мужчина с худым, нездоровым лицом. Несмотря на теплую погоду, он сидел ватнике и курил объемистую трубку, выпуская клубы вонючего дыма. Лицо простое, а вот глаза умные, только усталые. Его гражданский вид выдавал в нем комиссара партизанского отряда. — Николай Иванович!

Командир отряда, хитро прищурился, кивнул согласно головой и сказал бойцам, которые привели меня: — Берите нашего доктора с носилками. Еще Ваню Ступкина и Воронова. Скажите им, я приказал. Принесете раненого сюда.

Когда партизаны ушли, командир спросил меня: — Ну, рассказывай теперь, мил-человек, как вы в лесу оказались?

— Я разведчик. Наша группа была сброшена в тыл врага со специальным заданием. Моя фамилия Звягинцев. Позывной нашей разведгруппы "Рассвет".

— Чем подтвердить можешь? — деловито спросил меня здоровяк, все еще продолжая сверлить меня взглядом. — Документ или что другое есть?

— Если есть рация, то передайте мою фамилию вместе с опознавательным паролем, который я сообщу, а также позывной нашей группы и там вам все подтвердят.

— Все так, мил-человек, вот только выступили мы неожиданно, в спешке, ну и наш радист вчера не доглядел, замочил батареи. Подсевшие они теперь. Так что наша радиостанция только на прием сейчас работает, — виноватым тоном неожиданно сообщил мне командир отряда.

— Мать вашу! — зло выругался я. — Мы от своей рации только вчера избавились. Знать бы....

— Чего сейчас об этом говорить... — только начал говорить комиссар мужчина, как закашлялся и замолчал.

— Этот Мошкин у меня под суд пойдет, если что не так получится!! — вдруг неожиданно взорвался начальник разведки. — Под трибунал его, сукина сына, подведу!

— Остынь, Тимофей! — строго сказал командир отряда. — Говорили мы уже об этом. Нам сначала надо дело сделать, а уже потом судьбу радиста будем решать!

Я хмыкнул.

— Значит, пока побуду с вами. Вот еще, — я достал из внутреннего кармана карту. — Держите. Взял с немецкого полковника. Теперь следующее....

После чего я коротко изложил партизанским командирам всю полученную от фрицев информацию. Меня внимательно выслушали, а затем, развернув карту и все трое, склонившись над ней, принялись ее изучать. Спустя какое-то время командир поднял голову и крикнул: — Сашка!

К нам подошел, стоявший недалеко, молодой партизан. — Накормите человека. И пусть отдохнет.

Уже вечерело, когда меня растолкали и привели к командиру отряда.

— Мы тут карту твою внимательно посмотрели, да и данные, что ты нам дал, сравнили. Все соответствует, поэтому решили, что доверять тебе можно. Поэтому хочу суть задачи, перед нами поставленной, тебе объяснить. Мы в этом лесу не просто так оказались. Командование дало нам приказ пройти быстрым маршем и ударить в спину фашистам....

— Погодите! С какой радости вы будете бить регулярные немецкие части? Или вам жить надоело?

В этот момент к нам подошел комиссар. Услышав мои вопросы, улыбнулся: — Николай Иванович, ты же ему главное не рассказал. Так вот, Звягинцев, уже сутки идут, как Красная армия перешла в наступление. На наш, левый берег, был высажен десант, который должен захватить мост. Захватить плацдарм наши бойцы сумели, но развить наступление не получилось, поэтому нам приказали срочно выдвинуться и ударить фашистам в спину.

— Стоп. Стоп! Там же регулярные части. Артиллерия, самоходки. А вас от силы восемь десятков будет. Как вы будете воевать с такими силами? Или... вы идете на объединение с другими отрядами, чтобы потом вместе ударить?

Партизанские командиры переглянулись.

— Нет. Мы предложили дождаться подхода отряда "Непобедимый" из Сосновского леса, но как только командование узнало, что те смогут подойти лишь через сутки, нам было приказано немедленно выступать.

— То есть вы одни будете прорывать немецкую оборону?! — я не смог сдержать своего удивления. — Одни?!

— Почему одни? И ты пойдешь с нами, — усмехнувшись, сказал комиссар, после чего сразу закашлялся.

"Отсиделся в лесу. Молодец. Какой я молодец, — со злым сарказмом подумал я — А послать бы их.... А!".

— А Кораблев? Как с ним?

— Возьмем с собой. У нас в отряде есть сестра и врач. Присмотрят.

Говорить им, что они идут на верную смерть, было бесполезно. Они это и так знали. Плохо было другое — они собирались положить меня с собой в одну братскую могилу.

"Дезертировать, что ли? Все равно они там все полягут. А если нет? Снова влип!".

Прокрутил в голове сложившуюся ситуацию, потом спросил: — Как думаете действовать?

Командир невесело ухмыльнулся, показывая большие, желтые от никотина, зубы: — Ты, мил-человек, не торопись. На место придем, там и видно будет.

— Спасибо, что сразу не расстреляли, — сердито пошутил я.

В ответ раздалось дружный смех партизанских командиров, а спустя час партизанский отряд снялся с места и двинулся через лес. Партизаны шли, молча, без обычных шуток, только изредка тихо переговаривались.

За несколько часов, проведенных в лагере, из разговоров между партизанами, мне стало известно, что фашисты заметили переправу наших войск, сумели подтянуть резервы и не дали расширить захваченный плацдарм. Сейчас там шел жестокий бой.

"Регулярные части нашей славной армии ничего не могли сделать, а партизанский отряд в семьдесят рыл придет и немцам пинков надает?! Да это просто какая-то хрень собачья!".

Рассвет еще не наступил, но на востоке небо уже начало светлеть, когда мы вышли к окраине леса и уперлись в стоявший в ста пятидесяти метрах от леса минометный взвод. Быстро обежал взглядом две большие палатки, затем снарядные ящики, лежавшие аккуратными штабелями, накрытые брезентом. Рядом с ними вышагивал, зевающий в полный рот, часовой. Чуть дальше и левее от него я заметил окопчик с пулеметным расчетом. Возможно, были и другие посты, но полуторка, стоявшая рядом со складом боеприпасов, сильно ограничивала мой обзор. Еще дальше, впереди, с большим трудом, проглядывали пехотные части, залегшие в неглубоких окопчиках. Ситуация была совсем невеселая. Шанс на призрачную победу и прорыв сквозь немецкую оборону, нам давала неожиданность, но только в том случае, если мы бесшумно достигнем гитлеровских пехотных порядков, вот только для этого необходимо снять часовых и вырезать обслугу

минометного взвода. Минут двадцать я наблюдал за немцами, а потом с кислой мыслью: — А оно тебе надо?" — пошел искать командира. Нашел его вместе с комиссаром. Они оба сейчас наблюдал за немцами. До моего прихода они тихо переговаривались, но стоило к ним подойти, как оба сразу умолкли и стали на меня вопросительно смотреть: чего пришел?

— Можно попробовать снять часовых, а потом вырезать минометную обслугу.

— Хм. Мы сейчас об этом и говорили. Вот только если что-то пойдет не так и гитлеровцы поднимут тревогу, мы потеряем самое главное: неожиданность.

— Они нам просто из леса носа не дадут высунуть. Только сейчас перед нами стоят минометы, пулемет, а впереди еще около роты пехоты, — следующим высказал свои сомнения комиссар.

— Настаивать не буду. Вы начальники, вам и решать.

— Так-то оно так, — вздохнул командир отряда, — вот только как нам продержаться, пока наши подойдут, честно говоря, пока не представляю. Пять пулеметов — вся наша огневая мощь. Вот тут и думай.

— Тебе, разведчик, зачем так рисковать? Ты, я ведь видел, вроде не горел желанием идти с нами, — кинул на меня косой взгляд комиссар.

— А кому хочется в братской могиле лежать? — только я так сказал, как пожалел об этом, увидев, как резко переменились в лицах командир и комиссар.

— Ты, разведчик, здесь панику не разводи. Еще бой не начался, а ты уже заупокойную читаешь.... — тихо, но жестко стал выговаривать мне командир.

— Если разрешите, я попробую, — оборвал я его, потом посмотрел партизанским командирам в глаза, объяснил. — Вам пара дополнительных пулеметов и миномёты не помешают, к тому же мы получаем дополнительный шанс выжить. А мне очень хочется жить.

— Не ты один.... — уже задумчиво протянул командир отряда, потом посмотрел на комиссара. — Ты как, Василий Игнатьевич?

Тот перехватил его взгляд, потом внимательно и цепко какое-то время смотрел на меня.

— Вижу, ты человек рисковый, разведчик. Глаза у тебя шальные и злые. Может, что и получится, — медленно, словно нехотя произнес комиссар.

— Значит, рискнем, — полувопросительно произнес командир, глядя тому в глаза.

Тот согласно кивнул головой.

"Конечно, согласны. Куда вам деваться. Не выполните приказ, вас точно наши к стенке прислонят. Так что при таком раскладе, за соломинку цепляться будешь".

— Так тому и быть, — подвел итог командир отряда. — Что тебе надо?

— Ничего. И еще. Услышите шум, тогда уже действуйте сами по обстановке.

Спустя десять минут я уже лежал на мокрой от росы траве, за ящиками с минами. Часовой подошел к краю штабеля, скрытого под брезентом, со вкусом зевнул, зябко поежился и только развернулся идти в обратную сторону, как в следующую секунду я оказался у него за спиной. Заученным движением левой рукой поймал фрица в захват, рванул на себя и немного вверх и тут же с силой ударил ножом чуть ниже ребер. Вырвал клинок и для верности ударил еще раз. Осторожно опустил труп на землю и замер, прислушиваясь. Кругом было тихо. На мне все еще была немецкая форма, правда грязная и измятая, но в предрассветных сумерках это было не так заметно. Потратил несколько минут, чтобы снять с трупа ремень с подсумками. Поднял с земли автомат, надел на голову каску и вышел из-за снарядных ящиков. Второго часового я увидел сразу. Он стоял у ближайшей палатки и смотрел куда-то в сторону реки. Только в последнюю секунду он успел заметить чужое присутствие и начать поворачивать голову, как его рот оказался зажат, а в следующее мгновение острая сталь перечеркнула его горло. Короткое время, но мне оно показалось часами, пока я держал, дергающее в агонии, тяжелое, остро пахнущее потом, тело, зажимая рот. Потом осторожно, словно оно было стеклянное, положил на землю, настороженно вслушиваясь в храп солдат за тонкой тканью, а затем, пригибаясь, двинулся в сторону пулеметного расчета. Осторожно подкравшись, я увидел, что фрицы решили спать по очереди, что и решило их судьбу. Первый номер еще что-то успел услышать, и даже попробовал повернуть голову, но больше уже ничего не успел — длинное лезвие вошло ему под левую лопатку, насквозь пробив сердце. От такого удара умирают мгновенно, не успев даже понять, что произошло. Второй номер умер во сне, так и не проснувшись. С минуту прислушивался, осторожно оглядываясь по сторонам и только потом, двинулся в сторону палаток. Там меня ждала "грязная" работа.

Сообщать, что работа сделана, мне не пришлось, это было и так видно, но только очень внимательному наблюдателю, да и то, который знает, куда надо смотреть. Партизаны с большой осторожностью перебрались на немецкие позиции и какое-то время даже изображали часовых, нахлобучив на головы каски. Пока шло распределение людей по новым позициям меня нашли командир отряда и начальник разведки.

— Не ожидал. Ты нам так помог.... — командир от избытка чувств покачал головой. — Спасибо тебе большое от всех наших бойцов. Ты нам не одну жизнь спас.

— Молодец, разведчик! Как свиней их резал! Сколько ты фашистских гадов на тот...?

— Тимофей!

— Уже иду, Николай Иванович.

Командир отряда проводил глазами начальника разведки, потом повернулся ко мне: — Что скажешь, разведчик?

— Ничего. Свое дело я сделал. А дальше.... — я пожал плечами.

— Понятно, — вздохнул партизанский командир и кивнул вбок головой. — Нам опять повезло. Вовремя утренний туман поднялся.

— Почему опять? — не понял я.

— Потому что сначала нам с тобой повезло, — усмехнулся в усы командир, потом посмотрел на часы. Тяжело вздохнул. — Время. Пора идти к рации.

Спустя пятнадцать минут, согласно полученного от командования приказа, партизаны открыли бешеный огонь по ничего подозревавшим гитлеровцам. Вырванные из сна, полуодетые немцы в панике метались, сталкиваясь друг с другом, падали, пронзенные пулями, чтобы больше никогда не подняться. Спустя какое-то время я сквозь выстрелы и стоны, услышал громкий крик: — Товарищи, вперед!! За Родину!! За Сталина!!

Обернувшись на крик, я увидел сквозь бледный, рассеивающийся туман поднявшуюся фигуру командира отряда. Вот он кинулся вперед, а рядом с ним уже бежал комиссар с револьвером в руке: — За Родину, товарищи!!

Вслед за ними вскакивали с земли и бежали партизаны, прошивая перед собой пространство автоматными очередями и винтовочными выстрелами, с криками: — За Родину!! Бей немецких гадов!! У-рр-а-а!! Смерть фашистам!!

Неожиданности и неразберихи в немецких порядках нам хватило ненадолго. Гитлеровцы, несмотря на неожиданный удар в спину, сумели опомниться и перегруппироваться. Вокруг нас засвистели пули. Люди, окружавшие меня, бежали, падали, потом одни из них поднимались, крича что-то на ходу, другие оставались лежать, кто неподвижно, кто со стонами или матерной руганью. Не знаю, как так получилось, но когда мы добежали до следующих немецких окопов, в них никого не оказалось, а те немцы, которых мне удалось увидеть, маячили далеко впереди, убегая со всех ног.

Я упал на дно плохо вырытого, неукрепленного, окопчика и решил, что здесь не так уж плохо. В любом случае, намного лучше, чем бежать по открытому, простреливаемому пространству, на мушке у гитлеровцев. Пот заливал лицо, дыхание хрипло рвалось из груди. Вокруг меня, партизаны, выставив над бруствером оружие, жадно глотали воздух, хрипя и матерясь сквозь зубы. Боевой запал у них прошел. В глазах у них тревога, страх, беспокойство за свое будущее. Что их ждет впереди? Умирать никому не хотелось, особенно сейчас, когда ты сидишь в окопе, прикрытый от пуль, живой. Да поднимать в атаку этих людей сейчас было некому. Мне не была известна судьба начальник разведки и комиссара, но зато своими глазами видел, как пулеметная очередь срезала командира отряда, когда он бежал в первых рядах атакующих партизан.

"Если немцы сейчас ударят, то нам хана!".

Так думал не только я, а и все остальные партизаны, выжившие после этой сумасшедшей атаки. Вдруг неожиданно загрохотали, где-то далеко впереди нас, орудия и среди немцев стали вздыматься черно-огненные столбы. Спустя какое-то время черные фигурки фашистов заметались, стали перебегать с места на место.

— Слушайте, так это, похоже, наши бьют, — раздался чей-то неуверенный голос.

— Точно! Вон как драпают фрицы! — поддержал его кто-то недалеко от меня, а потом вдруг неожиданно закричал в полную силу. — Браточки, точно, драпают!!

Мы получили шанс выжить и тяжелое, напряженное молчание, висевшее над нами, стало рассеиваться. Стрельба все продолжала усиливаться, и немцы, не выдержав, начали отходить по всему пространству, а затем мы услышали еще негромкий, из-за расстояния, но мощный и раскатистый рев сотен и тысяч голосов: — Урр-ра!!

Теперь стало понятно, почему немцы отступили и оставили нас в покое. Там, на берегу реки, наши войска пошли в наступление. Немцы стали отступать все быстрее и скоро оказались от нас на дистанции выстрела и партизаны сразу открыли по ним огонь. Фрицы, сначала отстреливались, забирая правее, потом просто побежали, и я подумал, что возможно мне еще удастся вылезти из этой кучи дерьма, но мою преждевременную радость быстро притушила немецкая артиллерия. За нашими спинами стали рваться снаряды. Земля задрожала, вскидывая вверх веера черной земли. Партизаны, увлеченные стрельбой, не сразу сообразили, что нам грозит, но я-то все сразу понял.

— Немецкая артиллерия!! На дно окопа!! — заорал я и сполз вниз, вжимаясь в стенку окопа.

Ремешок немецкой каски жестко передавил подбородок, причиняя боль, но я этого не замечал, так как сознание и тело застыли в напряженном, мучительном ожидании.

Вздрогнула земля и вместе с грохотом в небо ударил фонтан из земли, травы, глины. Спустя минуту — новый взрыв, потом еще один. И еще. Немцы пристрелялись, и вскоре снаряды рвались по обе стороны траншеи. Со всех сторон сыпалась земля, не давая открыть глаз, со свистом и скрежетом летели осколки, дико кричали люди. Новый взрыв, прогремевший совсем рядом, сотряс меня всего, бросил на бок и обрушил на меня край окопчика, почти полностью засыпав землей. Потом на меня что-то упало, чем-то твердым больно ткнув меня в лицо, и я почувствовал, как потекла кровь. Открыл глаза, но сразу закрыл их от режущей боли, тогда я на ощупь попытался отодвинуть то, что на меня свалилось. Только приподнялся, как в следующую секунду мне словно железным молотком кто-то с размаха врезал по каске. Я даже боли не почувствовал. Земля стремительно рванула мне навстречу, и... я потерял сознание.

Армейские части, удерживающие плацдарм, получили шанс. Красноармейцы кинулись в этот прорыв, с бесстрашием обреченных, у которых вдруг появилась возможность выжить. У меня тоже появился шанс выжить, но только я это осознал, как немцы ударили по линии прорыва артиллерией и минометами. Визг мин и разрывов немецких снарядов смешались со стонами и криками боли, но красноармейцы, невзирая на потери, рвались вперед. Их поддержала авиация. Стремительно шли вниз один за другим пикирующие бомбардировщики с красными звездами на крыльях, их было очень много, они неслись стремительно, сбрасывали бомбы и снова круто уходили в небо. Не успели они улететь, как пришла очередь штурмовиков. Только в немецких порядках перестали рваться бомбы, как их стали косить пулеметы и скорострельные пушки, и немцы, оказавшись под массированным ударом, дрогнули и стали отступать.

Нетрудно было догадаться, что сейчас через реку идет полным ходом переправа наших войск, вливая все больше сил в наступающие войска. Гремели разрывы, стреляли пулеметы и винтовки, мимо меня пробегали солдаты, падали раненые или убитые, но сейчас для меня это было только громким гулом в моей голове. Я почти не воспринимал окружающую действительность из-за непонятного, навязчивого ощущения, что моя голова раскалывается на кусочки, потом разваливается и складывается вновь, но в какой-то момент стало тяжело дышать. Инстинкт самосохранения заставил меня дергаться и когда в какой-то момент я открыл глаза, то увидел навалившееся на меня тело одного из партизан, которого видно бросило на меня во время очередного разрыва снаряда. Лица у него не было. Меня вырвало, и я снова потерял сознание. Очнулся от того, что кто-то больно ткнул меня в грудь чем-то твердым, после чего раздался громкий голос: — Тут фриц живой!

Очнувшись, я ощутил на губах вкус крови и рвоты, в плечо, словно, огненную иглу вогнали. Открылся почему-то только один глаз. Картинка была мутной и плавающей.

— Товарищ сержант, сюда идите! — снова раздался тот же голос.

Я попытался разглядеть крикуна, но стоило повернуть голову, как перед глазами поплыла муть, и сознание снова провалилось в пустоту. Видно какой-то кусок времени стерся из моей памяти, потому что снова я очнулся, лежа на носилках, в каком-то полутемном бараке. Кругом стоял шум и все почему-то говорили по-немецки. Меня мутило, думать не о чем не хотелось.

— Смотрите, унтер глаза открыл, — раздался чей-то голос.

"Кто унтер? — спросил я сам себя, но так и не получил ответа, губы сами по себе прошептали по-немецки: — Пить.

Мне кто-то поднес кружку с холодной водой. Стоило мне напиться, я сразу закрыл глаза, чтобы избежать лишних вопросов, а затем сам для себя незаметно провалился в сон. Следующий раз очнулся уже где-то утром, когда мои носилки грузили в машину. Когда кузов оказался заполнен ранеными, грузовик тронулся. Кругом были немцы.

— Как ты? — вдруг кто-то спросил меня по-немецки.

Я скосил глаза на солдата, задавшего мне этот вопрос. Осунувшееся лицо, тоска в глазах, двухдневная щетина и перевязанное плечо, явно не красили этого молодого немецкого парня.

— Ничего. А куда мы едем?

— В сборный лагерь для пленных, так сказал старший нашей охраны. Название какое-то странное.... М-м-м.... — немецкий солдат с перевязанной головой задумался.

— Синель-никово, — подсказал ему кто-то из раненых с запинкой, из дальнего угла.

У меня словно пелена с сознания упала. Как я попал в барак для немецких раненых, мне так и не удалось вспомнить. Когда меня нашли, на мне был мундир унтер-офицера, а на голове немецкая каска, поэтому нетрудно было предположить, что именно это сыграло решающую роль.

Привезли нас уже к вечеру. Распределили по баракам, и я еще одну ночь провел в качестве военнопленного среди других немецких раненых, собранных в одном помещении. Утром в барак пришел лейтенант — переводчик. Я поманил его рукой. Он подошел, потом сухо и быстро спросил по-немецки: — Имя? Фамилия? Звание?

— Константин Звягинцев. Младший лейтенант. Четвертое управление НКГБ, — тихо сказал я, старая не привлекать внимание других немцев.

Лейтенант, услышав мои слова, замер, не веря своим ушам.

— Как вы здесь оказались? — наклонившись ко мне, так же тихо спросил лейтенант.

— Может, мы в другом месте поговорим?

— Хм. Вы ходить можете?

— Давно не пробовал, но когда-то все равно начинать надо. Так что....

Я попробовал сесть, потом опираясь на спинку кровати и руку лейтенанта, встал под изумленные взгляды пленных немцев. Спустя час, когда я уже лежал на кровати в отдельной палате, так называемом изоляторе, ко мне пришел старший лейтенант из СМЕРШа. Беседовали мы с ним долго, подробно, с мельчайшими деталями, особенно в той части, что касалось обстоятельств моего выхода из немецкого тыла. О задании, с которым мы были направлены в тыл врага, говорить отказался, мотивируя данной мною подпиской о неразглашении государственной тайны, после чего сообщил ему под протокол свое имя, фамилию, звание, место службы, личный цифровой пароль. Когда он все записал, я попытался выяснить у него судьбу нашей группы, но единственное, что он смог мне сказать: никто из разведчиков не вышел в расположение наших частей.

— А наш радист? Кораблев?

— Погиб. Кроме вас, в том бою выжило девять партизан. Трое из них сейчас в госпитале.

— Повезло. Выжили. Их на смерть послали, а они наперекор ей выжили, — глядя ему прямо в глаза, сказал я.

— Не на смерть, а на подвиг они пошли! За Родину свою они смерть приняли!

— Что совой об пень, что пнем по сове — ей все едино конец, — произнес я это уже равнодушно, без капли эмоций.

С минуту особист смотрел на меня, без злости или настороженности, даже, можно сказать, сочувственно, а потом сказал:

— Трудно тебе пришлось, Звягинцев. Понимаю. Ничего! Подлечишься, в себя придешь, а пока выздоравливай!

Спустя сутки меня перевезли в госпиталь.

На полуразрушенной железнодорожной станции по воинскому литеру я получил билет на поезд, пожал руку сопровождающему меня из местного территориального отдела НКГБ, после чего закинув за плечо "сидор" с сухим пайком, двинул в сторону платформы, где уже попыхивал паром локомотив с десятком обшарпанных вагонов разного цвета.

В своей плацкарте я был первым, что позволило мне занять место у окна. Через минуту подтянулись попутчики. Поздоровавшись и перебросившись несколькими дежурными фразами с попутчиками, я какое-то время смотрел в окно, как мимо меня медленно уплыл железнодорожный вокзал с перроном и провожающими. По мере того как паровоз набирал скорость, быстро пробежали наполовину разваленные дома районного городка, за ним пошли луга и рощи и только далеко впереди виднелась темная полоса леса. Картинка за вагонным стеклом показалась неинтересной, и мысли неожиданно свернули в новое русло.

"Раньше мне часто снился Афган. Пыльные дороги, натужно ревущие грузовики, горы, остовы обуглившихся танков и бронетранспортеров, погибшие друзья. Потом как отрезало. Если что и снилось, то просыпаясь, этого просто не помнил. Это кстати, очень странно, ведь потом я столько лет воевал.... Теперь почему-то снова пришли сны. Лес. Мертвые тела. И главное, непонятно кто убит. Стоит присмотреться, как черты лица расплываются. К чему это? — додумать я не успел, как почувствовал, что меня кто-то тронул за плечо. Вскинувшись, я развернулся, но сразу замер, глядя на испуганно-удивленные лица попутчиков. Похоже, я настолько ушел в свои мысли, что не сразу понял, что мои соседи по плацкарту пытаются обратить на себя мое внимание.

— Извините меня, но у вас такое мрачное лицо было. Вот я и подумал.... — начал оправдываться мой сосед по вагонной полке.

— Это вы меня извините. Задумался, — при этом я изобразил виноватую улыбку и одарил ею попутчиков, — и сразу не представился. Звягинцев Константин. Еду после госпиталя домой, на побывку.

— Я так и подумала, — жалостливо улыбаясь, сказала, сидевшая напротив меня, женщина, с добрыми и усталыми глазами. — Молодой, а с лица осунулся. Вон уже прядь седая на виске. Тяжело пришлось, сынок?

— Нелегко, — честно ответил я.

— С какого года воюешь, боец? — поинтересовался, как я узнал чуть позже, ее муж.

— С мая сорок второго.

Мне не хотелось лишних вопросов. Не хотелось врать или что-то придумывать, поэтому сам стал расспрашивать своих попутчиков. Так я узнал, что семейная пара Бирюковых ехала забирать своего младшего сына из госпиталя, находившегося где-то под Москвой.

— Мы с мужем сына младшего, нашего Сашеньку, из госпиталя едем забирать, — объяснила мне Варвара Николаевна, сразу после знакомства. — Врачи говорят, что у него со зрением после ранения стало плохо, но мы узнали, что в Москве, вроде, в специальной клинике, нам смогут помочь. Мы очень на это надеемся.

Пожилой, худой мужчина с запавшими глазами, инженер-технолог, ехал в столичный наркомат решать вопросы с поставками сырья. Он имел пышные черные усы с обильной сединой и живые глаза. Рядом с собой у него лежало с десяток газет, которые он, внимательно читал. Когда его об этом спросил супруг Варвары Николаевны, инженер ответил, что у него просто времени ни на что не хватает.

— На сон еще выкроишь шесть-семь часов, а все остальное время уходит на работу. Вот я и решил воспользоваться командировкой, чтобы хоть немного отоспаться, да почитать газеты.

Соседи видно уже успели кое-что рассказать о себе, и теперь им хотелось побольше знать о попутчике, который как-то сильно задумался.

— Может, для скрепления компании тяпнем по рюмочке, — неожиданно предложил супруг, при этом кося глазом на жену.

— Поддерживаю! — повеселел технолог. — У нас в запасе тоже кое-что имеется!

Он кинул газету, которую читал, на стол и встал, чтобы достать с верхней полки небольшой чемоданчик. Только я начал разворачиваться к своему худому сидору, лежавшему у меня за спиной, как при этом чисто случайно мазнул взглядом по раскрытой странице и замер, когда глаза зацепились за знакомые мне фамилии.

"За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками.... Наградить посмертно.... капитана Мирошниченко Владимира Васильевича,... старшего лейтенанта Павла Ивановича Швецова..., старшего лейтенанта Алексея Сергеевича Смольского,....".