11 Глава

минометного взвода. Минут двадцать я наблюдал за немцами, а потом с кислой мыслью: — А оно тебе надо?" — пошел искать командира. Нашел его вместе с комиссаром. Они оба сейчас наблюдал за немцами. До моего прихода они тихо переговаривались, но стоило к ним подойти, как оба сразу умолкли и стали на меня вопросительно смотреть: чего пришел?

— Можно попробовать снять часовых, а потом вырезать минометную обслугу.

— Хм. Мы сейчас об этом и говорили. Вот только если что-то пойдет не так и гитлеровцы поднимут тревогу, мы потеряем самое главное: неожиданность.

— Они нам просто из леса носа не дадут высунуть. Только сейчас перед нами стоят минометы, пулемет, а впереди еще около роты пехоты, — следующим высказал свои сомнения комиссар.

— Настаивать не буду. Вы начальники, вам и решать.

— Так-то оно так, — вздохнул командир отряда, — вот только как нам продержаться, пока наши подойдут, честно говоря, пока не представляю. Пять пулеметов — вся наша огневая мощь. Вот тут и думай.

— Тебе, разведчик, зачем так рисковать? Ты, я ведь видел, вроде не горел желанием идти с нами, — кинул на меня косой взгляд комиссар.

— А кому хочется в братской могиле лежать? — только я так сказал, как пожалел об этом, увидев, как резко переменились в лицах командир и комиссар.

— Ты, разведчик, здесь панику не разводи. Еще бой не начался, а ты уже заупокойную читаешь.... — тихо, но жестко стал выговаривать мне командир.

— Если разрешите, я попробую, — оборвал я его, потом посмотрел партизанским командирам в глаза, объяснил. — Вам пара дополнительных пулеметов и миномёты не помешают, к тому же мы получаем дополнительный шанс выжить. А мне очень хочется жить.

— Не ты один.... — уже задумчиво протянул командир отряда, потом посмотрел на комиссара. — Ты как, Василий Игнатьевич?

Тот перехватил его взгляд, потом внимательно и цепко какое-то время смотрел на меня.

— Вижу, ты человек рисковый, разведчик. Глаза у тебя шальные и злые. Может, что и получится, — медленно, словно нехотя произнес комиссар.

— Значит, рискнем, — полувопросительно произнес командир, глядя тому в глаза.

Тот согласно кивнул головой.

"Конечно, согласны. Куда вам деваться. Не выполните приказ, вас точно наши к стенке прислонят. Так что при таком раскладе, за соломинку цепляться будешь".

— Так тому и быть, — подвел итог командир отряда. — Что тебе надо?

— Ничего. И еще. Услышите шум, тогда уже действуйте сами по обстановке.

Спустя десять минут я уже лежал на мокрой от росы траве, за ящиками с минами. Часовой подошел к краю штабеля, скрытого под брезентом, со вкусом зевнул, зябко поежился и только развернулся идти в обратную сторону, как в следующую секунду я оказался у него за спиной. Заученным движением левой рукой поймал фрица в захват, рванул на себя и немного вверх и тут же с силой ударил ножом чуть ниже ребер. Вырвал клинок и для верности ударил еще раз. Осторожно опустил труп на землю и замер, прислушиваясь. Кругом было тихо. На мне все еще была немецкая форма, правда грязная и измятая, но в предрассветных сумерках это было не так заметно. Потратил несколько минут, чтобы снять с трупа ремень с подсумками. Поднял с земли автомат, надел на голову каску и вышел из-за снарядных ящиков. Второго часового я увидел сразу. Он стоял у ближайшей палатки и смотрел куда-то в сторону реки. Только в последнюю секунду он успел заметить чужое присутствие и начать поворачивать голову, как его рот оказался зажат, а в следующее мгновение острая сталь перечеркнула его горло. Короткое время, но мне оно показалось часами, пока я держал, дергающее в агонии, тяжелое, остро пахнущее потом, тело, зажимая рот. Потом осторожно, словно оно было стеклянное, положил на землю, настороженно вслушиваясь в храп солдат за тонкой тканью, а затем, пригибаясь, двинулся в сторону пулеметного расчета. Осторожно подкравшись, я увидел, что фрицы решили спать по очереди, что и решило их судьбу. Первый номер еще что-то успел услышать, и даже попробовал повернуть голову, но больше уже ничего не успел — длинное лезвие вошло ему под левую лопатку, насквозь пробив сердце. От такого удара умирают мгновенно, не успев даже понять, что произошло. Второй номер умер во сне, так и не проснувшись. С минуту прислушивался, осторожно оглядываясь по сторонам и только потом, двинулся в сторону палаток. Там меня ждала "грязная" работа.

Сообщать, что работа сделана, мне не пришлось, это было и так видно, но только очень внимательному наблюдателю, да и то, который знает, куда надо смотреть. Партизаны с большой осторожностью перебрались на немецкие позиции и какое-то время даже изображали часовых, нахлобучив на головы каски. Пока шло распределение людей по новым позициям меня нашли командир отряда и начальник разведки.

— Не ожидал. Ты нам так помог.... — командир от избытка чувств покачал головой. — Спасибо тебе большое от всех наших бойцов. Ты нам не одну жизнь спас.

— Молодец, разведчик! Как свиней их резал! Сколько ты фашистских гадов на тот...?

— Тимофей!

— Уже иду, Николай Иванович.

Командир отряда проводил глазами начальника разведки, потом повернулся ко мне: — Что скажешь, разведчик?

— Ничего. Свое дело я сделал. А дальше.... — я пожал плечами.

— Понятно, — вздохнул партизанский командир и кивнул вбок головой. — Нам опять повезло. Вовремя утренний туман поднялся.

— Почему опять? — не понял я.

— Потому что сначала нам с тобой повезло, — усмехнулся в усы командир, потом посмотрел на часы. Тяжело вздохнул. — Время. Пора идти к рации.

Спустя пятнадцать минут, согласно полученного от командования приказа, партизаны открыли бешеный огонь по ничего подозревавшим гитлеровцам. Вырванные из сна, полуодетые немцы в панике метались, сталкиваясь друг с другом, падали, пронзенные пулями, чтобы больше никогда не подняться. Спустя какое-то время я сквозь выстрелы и стоны, услышал громкий крик: — Товарищи, вперед!! За Родину!! За Сталина!!

Обернувшись на крик, я увидел сквозь бледный, рассеивающийся туман поднявшуюся фигуру командира отряда. Вот он кинулся вперед, а рядом с ним уже бежал комиссар с револьвером в руке: — За Родину, товарищи!!

Вслед за ними вскакивали с земли и бежали партизаны, прошивая перед собой пространство автоматными очередями и винтовочными выстрелами, с криками: — За Родину!! Бей немецких гадов!! У-рр-а-а!! Смерть фашистам!!

Неожиданности и неразберихи в немецких порядках нам хватило ненадолго. Гитлеровцы, несмотря на неожиданный удар в спину, сумели опомниться и перегруппироваться. Вокруг нас засвистели пули. Люди, окружавшие меня, бежали, падали, потом одни из них поднимались, крича что-то на ходу, другие оставались лежать, кто неподвижно, кто со стонами или матерной руганью. Не знаю, как так получилось, но когда мы добежали до следующих немецких окопов, в них никого не оказалось, а те немцы, которых мне удалось увидеть, маячили далеко впереди, убегая со всех ног.

Я упал на дно плохо вырытого, неукрепленного, окопчика и решил, что здесь не так уж плохо. В любом случае, намного лучше, чем бежать по открытому, простреливаемому пространству, на мушке у гитлеровцев. Пот заливал лицо, дыхание хрипло рвалось из груди. Вокруг меня, партизаны, выставив над бруствером оружие, жадно глотали воздух, хрипя и матерясь сквозь зубы. Боевой запал у них прошел. В глазах у них тревога, страх, беспокойство за свое будущее. Что их ждет впереди? Умирать никому не хотелось, особенно сейчас, когда ты сидишь в окопе, прикрытый от пуль, живой. Да поднимать в атаку этих людей сейчас было некому. Мне не была известна судьба начальник разведки и комиссара, но зато своими глазами видел, как пулеметная очередь срезала командира отряда, когда он бежал в первых рядах атакующих партизан.

"Если немцы сейчас ударят, то нам хана!".

Так думал не только я, а и все остальные партизаны, выжившие после этой сумасшедшей атаки. Вдруг неожиданно загрохотали, где-то далеко впереди нас, орудия и среди немцев стали вздыматься черно-огненные столбы. Спустя какое-то время черные фигурки фашистов заметались, стали перебегать с места на место.

— Слушайте, так это, похоже, наши бьют, — раздался чей-то неуверенный голос.

— Точно! Вон как драпают фрицы! — поддержал его кто-то недалеко от меня, а потом вдруг неожиданно закричал в полную силу. — Браточки, точно, драпают!!

Мы получили шанс выжить и тяжелое, напряженное молчание, висевшее над нами, стало рассеиваться. Стрельба все продолжала усиливаться, и немцы, не выдержав, начали отходить по всему пространству, а затем мы услышали еще негромкий, из-за расстояния, но мощный и раскатистый рев сотен и тысяч голосов: — Урр-ра!!

Теперь стало понятно, почему немцы отступили и оставили нас в покое. Там, на берегу реки, наши войска пошли в наступление. Немцы стали отступать все быстрее и скоро оказались от нас на дистанции выстрела и партизаны сразу открыли по ним огонь. Фрицы, сначала отстреливались, забирая правее, потом просто побежали, и я подумал, что возможно мне еще удастся вылезти из этой кучи дерьма, но мою преждевременную радость быстро притушила немецкая артиллерия. За нашими спинами стали рваться снаряды. Земля задрожала, вскидывая вверх веера черной земли. Партизаны, увлеченные стрельбой, не сразу сообразили, что нам грозит, но я-то все сразу понял.

— Немецкая артиллерия!! На дно окопа!! — заорал я и сполз вниз, вжимаясь в стенку окопа.

Ремешок немецкой каски жестко передавил подбородок, причиняя боль, но я этого не замечал, так как сознание и тело застыли в напряженном, мучительном ожидании.

Вздрогнула земля и вместе с грохотом в небо ударил фонтан из земли, травы, глины. Спустя минуту — новый взрыв, потом еще один. И еще. Немцы пристрелялись, и вскоре снаряды рвались по обе стороны траншеи. Со всех сторон сыпалась земля, не давая открыть глаз, со свистом и скрежетом летели осколки, дико кричали люди. Новый взрыв, прогремевший совсем рядом, сотряс меня всего, бросил на бок и обрушил на меня край окопчика, почти полностью засыпав землей. Потом на меня что-то упало, чем-то твердым больно ткнув меня в лицо, и я почувствовал, как потекла кровь. Открыл глаза, но сразу закрыл их от режущей боли, тогда я на ощупь попытался отодвинуть то, что на меня свалилось. Только приподнялся, как в следующую секунду мне словно железным молотком кто-то с размаха врезал по каске. Я даже боли не почувствовал. Земля стремительно рванула мне навстречу, и... я потерял сознание.

Армейские части, удерживающие плацдарм, получили шанс. Красноармейцы кинулись в этот прорыв, с бесстрашием обреченных, у которых вдруг появилась возможность выжить. У меня тоже появился шанс выжить, но только я это осознал, как немцы ударили по линии прорыва артиллерией и минометами. Визг мин и разрывов немецких снарядов смешались со стонами и криками боли, но красноармейцы, невзирая на потери, рвались вперед. Их поддержала авиация. Стремительно шли вниз один за другим пикирующие бомбардировщики с красными звездами на крыльях, их было очень много, они неслись стремительно, сбрасывали бомбы и снова круто уходили в небо. Не успели они улететь, как пришла очередь штурмовиков. Только в немецких порядках перестали рваться бомбы, как их стали косить пулеметы и скорострельные пушки, и немцы, оказавшись под массированным ударом, дрогнули и стали отступать.

Нетрудно было догадаться, что сейчас через реку идет полным ходом переправа наших войск, вливая все больше сил в наступающие войска. Гремели разрывы, стреляли пулеметы и винтовки, мимо меня пробегали солдаты, падали раненые или убитые, но сейчас для меня это было только громким гулом в моей голове. Я почти не воспринимал окружающую действительность из-за непонятного, навязчивого ощущения, что моя голова раскалывается на кусочки, потом разваливается и складывается вновь, но в какой-то момент стало тяжело дышать. Инстинкт самосохранения заставил меня дергаться и когда в какой-то момент я открыл глаза, то увидел навалившееся на меня тело одного из партизан, которого видно бросило на меня во время очередного разрыва снаряда. Лица у него не было. Меня вырвало, и я снова потерял сознание. Очнулся от того, что кто-то больно ткнул меня в грудь чем-то твердым, после чего раздался громкий голос: — Тут фриц живой!

Очнувшись, я ощутил на губах вкус крови и рвоты, в плечо, словно, огненную иглу вогнали. Открылся почему-то только один глаз. Картинка была мутной и плавающей.

— Товарищ сержант, сюда идите! — снова раздался тот же голос.

Я попытался разглядеть крикуна, но стоило повернуть голову, как перед глазами поплыла муть, и сознание снова провалилось в пустоту. Видно какой-то кусок времени стерся из моей памяти, потому что снова я очнулся, лежа на носилках, в каком-то полутемном бараке. Кругом стоял шум и все почему-то говорили по-немецки. Меня мутило, думать не о чем не хотелось.

— Смотрите, унтер глаза открыл, — раздался чей-то голос.

"Кто унтер? — спросил я сам себя, но так и не получил ответа, губы сами по себе прошептали по-немецки: — Пить.

Мне кто-то поднес кружку с холодной водой. Стоило мне напиться, я сразу закрыл глаза, чтобы избежать лишних вопросов, а затем сам для себя незаметно провалился в сон. Следующий раз очнулся уже где-то утром, когда мои носилки грузили в машину. Когда кузов оказался заполнен ранеными, грузовик тронулся. Кругом были немцы.

— Как ты? — вдруг кто-то спросил меня по-немецки.

Я скосил глаза на солдата, задавшего мне этот вопрос. Осунувшееся лицо, тоска в глазах, двухдневная щетина и перевязанное плечо, явно не красили этого молодого немецкого парня.

— Ничего. А куда мы едем?

— В сборный лагерь для пленных, так сказал старший нашей охраны. Название какое-то странное.... М-м-м.... — немецкий солдат с перевязанной головой задумался.

— Синель-никово, — подсказал ему кто-то из раненых с запинкой, из дальнего угла.

У меня словно пелена с сознания упала. Как я попал в барак для немецких раненых, мне так и не удалось вспомнить. Когда меня нашли, на мне был мундир унтер-офицера, а на голове немецкая каска, поэтому нетрудно было предположить, что именно это сыграло решающую роль.

Привезли нас уже к вечеру. Распределили по баракам, и я еще одну ночь провел в качестве военнопленного среди других немецких раненых, собранных в одном помещении. Утром в барак пришел лейтенант — переводчик. Я поманил его рукой. Он подошел, потом сухо и быстро спросил по-немецки: — Имя? Фамилия? Звание?

— Константин Звягинцев. Младший лейтенант. Четвертое управление НКГБ, — тихо сказал я, старая не привлекать внимание других немцев.

Лейтенант, услышав мои слова, замер, не веря своим ушам.

— Как вы здесь оказались? — наклонившись ко мне, так же тихо спросил лейтенант.

— Может, мы в другом месте поговорим?

— Хм. Вы ходить можете?

— Давно не пробовал, но когда-то все равно начинать надо. Так что....

Я попробовал сесть, потом опираясь на спинку кровати и руку лейтенанта, встал под изумленные взгляды пленных немцев. Спустя час, когда я уже лежал на кровати в отдельной палате, так называемом изоляторе, ко мне пришел старший лейтенант из СМЕРШа. Беседовали мы с ним долго, подробно, с мельчайшими деталями, особенно в той части, что касалось обстоятельств моего выхода из немецкого тыла. О задании, с которым мы были направлены в тыл врага, говорить отказался, мотивируя данной мною подпиской о неразглашении государственной тайны, после чего сообщил ему под протокол свое имя, фамилию, звание, место службы, личный цифровой пароль. Когда он все записал, я попытался выяснить у него судьбу нашей группы, но единственное, что он смог мне сказать: никто из разведчиков не вышел в расположение наших частей.