Две твердыни

От этой мысли ему стало страшно. Почему он должен всю жизнь бежать в колесе? Ради кого? Ради того, кто без раздумий отправил бы его на казнь за малейший промах? Ради его детей, которые терпели его через ненависть, чтобы спасти свои шкуры, когда придёт время?

Ларсий сжал зубы и снова затолкал эти мысли поглубже. Ответа у него не было, а раз так, нечего было и думать о подобном, так и дать слабину недолго.

В этих безрадостных мыслях он провёл больше половины обратного пути. Проблемы с мытьём никуда не делись, а неминуемо встающие вдали стены дворца постепенно вытягивали из Ларсия последние остатки боевого духа. Его верблюд, как будто переняв его тоску, плёлся в самом хвосте каравана, несмотря на понукания погонщиков. Впрочем, Ларсий предполагал, что он просто стал тяжелее за время визита, потому что, оттягивая ненавистный момент отправления, проводил целые дни поглощая сласти и местные деликатесы. Не то чтобы они были очень вкусные, но на нервной почве Ларсий ел. Много.

Он отчаянно не хотел в Адмар. Он уже подумывал о том, чтобы развернуться и поехать обратно, в ту землишку, и остаться там хоть нищим на паперти, только бы не возвращаться. Дворцовые округлые крыши высились над ним во сне, завлекая в вечное колесо, предвещая непрерывный, недооценённый, неблагодарный труд и мгновенное забвение. Ради чего всё это?! Ради чего он сам себя загоняет в угол?!

Верблюд отстал ещё немного. Ларсий уже не мог скрывать своё дурное настроение от челяди, он сгорбился и закрыл лицо руками, про себя проклиная всех и вся, в том числе себя самого. Столько лет он изо всех сил отращивал внутренний стержень, который не дал бы ему согнуться перед лицом трудностей. И вот теперь этот стержень пригвоздил его к месту, которое он ненавидел.

Куда угодно, только не в Адмар. Куда угодно, только не в Адмар.

В какой-то момент Ларсий понял, что молится. Он не знал, кому. Адмарские поверья он не признавал, а западные давно забыл. Он не верил в высшие силы. Он верил в людей, а точнее, в себя. Он никогда не позволял себе положиться ни на чью высшую волю, потому что знал, что кроме него самого о нём никто не позаботится.

Ты дошёл до ручки, старый Ларсий, сказал он себе. Ты просишь подаяния. Ты больше не имеешь права ни на чьё уважение.

Он взвыл сквозь сжатые зубы и изо всех сил пожелал исчезнуть, затеряться и никогда больше не показываться людям на глаза.

Следующим утром, когда пора было отправляться в путь, караванщик внезапно замер и встал на пригорок, прислушиваясь к ветру. Ларсий сначала не обратил внимания, но потом услышал, как кто-то спорит, мол, выходить или подождать. Сам бы он предпочёл подождать, хоть и не знал, о чём спор. Но всё, что откладывало возвращение в Адмар, ему нравилось. Хоть даже путешествие было неприятным и некомфортным, это всё равно было лучше, чем...

Они всё же вышли. Маг-погодник обещал всё уладить. Ближе к полудню стало ясно, что он не справится, и решено было срочно повернуть к оазису и всё-таки пересидеть... что? Песчаную бурю. Ещё через полчаса стало ясно: не успеть.

Буря надвигалась, казалось, со всех сторон. Горизонты почернели, исполосованные столбами смерчей. Маг-погодник дрожал и заикался, клянясь, что никогда такого не видел. Ларсий сидел на верблюде и безразлично смотрел, как кольцо смерчей смыкается и затягивается вокруг него. Ветер сдул с его головы синюю шерсть и растрепал отросшие рыжие волосы, так что теперь они вперемешку с песком хлестали его по лицу.

В Адмар он не вернётся — это стало очевидно.

Потом он уже ничего не мог думать, сражаясь с потоками песка и пряча лицо как можно глубже под одежду, чтобы хоть как-то дышать и не остаться без глаз. Он никогда не попадал в песчаную бурю. В какой-то момент земля под ним завертелась, а возможно, это верблюд понёс, а потом Ларсия, казалось, подхватило море песка и понесло куда-то, покатило и... оставило в покое.

Когда он осмелился открыть глаза, сначала ему показалось, что он похоронен заживо. В ужасе он содрал с лица всю ткань, засыпав себе за ворот песок, задёргался, и наконец выкопался из бархана.

Кругом сколько хватало глаз был нетронутый песок. Смеркалось.

Ларсий встал из бархана и огляделся более тщательно. Невдалеке он заметил на песке что-то цветное и с трудом побрёл туда. Это оказалось краем попоны с верблюда. Сам верблюд был здесь же, погребённый под песком. Дохлый. Ларсий поозирался, сколько мог в сумерках, но больше никого и ничего не увидел.

Рациональное начало в нём снова временно взяло верх над отчаяньем, и он принялся соображать. Один, с ограниченным запасом воды, без верблюда, днём он далеко не уйдёт. Значит, идти надо было сейчас, тем более, что он неплохо ориентировался по звёздам. Верблюд, опять же, скоро начнёт вонять, а на вонь могут сбежаться падальщики, если только в этой пустыне хоть кто-то живёт.

Куда идти тоже было ясно: обратно к оазису. До следующего слишком далеко, а о том, чтобы дойти до Адмара и речи быть не могло. Оставалось только дождаться следующего каравана. Правда, Ларсий не мог припомнить, чтобы караваны в этом направлении планировались в ближайшее время. Он утешал себя тем, что, всё же, не всеведущ, и кто-то мог и помимо его знания отправиться этим путём. А ещё где-то глубоко внутри у него сидела слабая надежда, что его станут искать. Но он не очень-то в это верил.

С огромным трудом и облившись семью потами, Ларсий выволок из песка верблюжью поклажу и отобрал то, что, как он полагал, сможет унести. Потом взвалил на спину и с горечью понял, что половину придётся оставить. В итоге он взял одеяло, самую лёгкую по весу еду и минимум воды, поскольку вода в оазисе была, а если он не найдёт оазис, то его уже ничто не спасёт. И тронулся по барханам.

Идти было мучительно. Ларсий даже по дворцу ходил мало, а тут ещё разъелся. Одышка начала мучить его с первых шагов по песку, а через полчаса он уже думал, что сейчас начнёт кашлять кровью. Но как-то обошлось. Со временем даже стало легче, хотя к середине ночи ноги стали заплетаться, и в какой-то момент Ларсий ткнулся носом в песок.

Пока он сидел, переводя дыхание и прикидывая, стоит ли сейчас пить воду или ещё потерпеть, из песка прямо у него под рукой вывинтилась ящерка. Ночью в пустыне было холодно, а Ларсий от натуги распалился и обливался потом. Ящерка, видимо, приняла его за нагретый дневным солнцем камень и шмыгнула в рукав. У Ларсия не было сил её искать и выгонять.

В течение ночи и утром он делал ещё много привалов, и почти на каждом ему под одежду проникали ящерки. Ларсий подумал, что он похож на пошедший ко дну корабль, в котором селятся рыбы и всякие морские гады. Он подозревал, что если не найдёт оазис и сдохнет посреди пустыни, эти мелкие твари его сожрут, но такой сценарий не беспокоил его. Он хотел, чтобы этот эпизод его жизни просто кончился. Как угодно.

Оазис он всё же нашёл, всего часов пять спустя после рассвета. К тому моменту он уже практически полз, а поклажу свою не побросал только благодаря своему оказавшемуся напрасным внутреннему стержню, который не позволял изменить продуманному плану. Добредя до воды, он рухнул лицом в небольшой родник и чуть не захлебнулся, в последний момент с трудом оттолкнувшись руками. Под одеждой защекотались маленькие лапки, и ящерки скопом покинули своё временное убежище, разбежавшись по оазису.

Спустя пару часов, когда солнце уже палило нещадно, Ларсий заставил себя встать и заняться неотложными делами. Он напился, вымылся и как смог прополоскал одежду, развесил её на колючих кустах, нашёл местечко потенистее и улёгся там на своё одеяло, припрятав сумку с едой.

Его никто не побеспокоил.

Не побеспокоил его никто ни в тот вечер, ни в последующий день, ни вообще на этой неделе. Запасы, которые он притащил от павшего верблюда, кончились. К счастью, в оазисе росло несколько плодовых деревьев, и Ларсий мог дотянуться до их нижних ветвей. О том, чтобы ловить живность, и речи не шло, он был совершенно неспособен к охоте. Впрочем, по мере того, как еды становилось всё меньше, Ларсий обнаружил, что может иногда вскарабкаться на нижние ветки деревьев. Сначала ему это давалось очень тяжело, но потом он вспомнил, как в детстве вместе с другими мальчишками залезал на пятках по ровному стволу. Конечно, сейчас он был намного тяжелее, и его ноги едва могли приподнять его вес, но постепенно он приловчился залезать хотя бы на высоту человеческого роста. И очень кстати, а то на нижних ветвях фрукты не успевали вызревать.

Как-то раз к нему приползла змея. Ларсий кемарил в полуденный час на краю воды. Думать он не мог ни о чём вообще. Иногда ему даже казалось, что он забыл человеческий язык — все языки, какие знал.

Так вот, змея приползла и уставилась на него своими хищными глазами, аппетитно облизываясь. Ларсий смотрел на неё без единой мысли в голове. Что толку? Поймать её он не поймает. Если она решит его ужалить, не увернётся. Будь что будет.

Будь что будет — это единственное, что он мог подумать. Он посмотрел на свои руки — непривычно тонкие, с обломанными грязными ногтями. Штаны ему давно уже приходилось подвязывать, а рубашка иногда соскальзывала с обоих плеч разом. Где-то в глубине сознания он понимал, что на фруктах он долго не выживет, а накопленные на теле запасы скоро кончатся. И караванов через этот оазис не планировалось. И не искали.

Но дойдя до этой мысли, он переставал думать.

Змея поглазела на него ещё какое-то время и уползла. Ларсий различал её блестящую головку среди листвы, а потом на песке. Змея ползла в пустыню.

Зачем посреди жаркого дня ей в пески? Ларсий приподнялся, чтобы удостовериться: ну да, точно, вон она ползёт по барханам. Почему не осталась у оазиса?

Не думая ни о чём, кроме змеи, он встал и побрёл к краю зарослей. Он всё ещё видел чёрное гибкое тело, оставляющее характерный след на песке. Что там впереди, куда она так стремится?

Он поднял взгляд.

III

Змеи шуршали среди песка и зноя...

Что это там? Что это там такое?

Белый корабль, снастей переплетенье,

Яркий флажок, кильватер голубой...*

Вдали, у самого горизонта, вздымался белый корабль. Огромный, гораздо больше тех, что строили в Адмаре. В зыбкой жаре корабль колыхался, двоился и троился, и вскоре Ларсий разглядел не один, а целую вереницу кораблей, причаливших в просторный порт. А ближе них, перед портом, начали проступать здания. Белокаменные, с блестящими крышами, непохожие ни на один город, что Ларсию приходилось видеть.

Будь что будет, думал он, делая шаг на песок. Будь что будет. А после вообще ничего больше не думал.

Город не исчезал, хотя и не становился ближе. Солнце жарило нещадно, и время от времени Ларсий падал от головокружения или просто запнувшись о песчаный холмик. Где-то глубоко внутри он понимал, что это мираж, и что идти к нему по палящей пустыне — самоубийство. Но шансов выжить у него и так почти не было. Полагайся только на себя. Не будет никто тебя искать. Не пойдёт караван этим путём. Ты можешь сгинуть в пустыне или отравить своим трупом оазис. Ему не было жаль людей, которые, может, через год найдут отравленный оазис. Но он не хотел, чтобы к его трупу отнеслись неуважительно. И шёл к белым кораблям.

Когда он в очередной раз упал, он почувствовал под штаниной маленькие лапки и понял, что снова стал убежищем для ящерок. К вечеру их набежала на него целая стайка. Он пока ещё переставлял ноги, хотя уже с трудом. Его шатало, глаза закрывались, голова нещадно гудела, а губы и язык испеклись и раздулись от сухости.

Это конец, думал он, стараясь всё же не сводить взгляда с кораблей, всё ещё видимых в сумерках. Это конец, понимал он, но боялся упасть и придавить ящерок. Они же не знали, что он идёт к миражу. Что его никто не ищет.

Впереди высился большой бархан, и Ларсий понял, что не сможет на него взобраться. И обойти тоже не сможет. Медленно и осторожно он опустился на колени, а затем и на четвереньки. Потом потихоньку лёг, дождавшись, пока маленькие лапки под одеждой перебегут на спину. Может быть, они его сожрут. И никто никогда не будет искать. И никто никогда не найдёт. А если кому и попадутся в пустыне высохшие кости, никто никогда не узнает, что это был Ларсий, раб и повелитель, забравшийся так высоко и павший так низко.

Он выдохнул.

— Что ты здесь делаешь? — послышался голос.

Ларсий моргнул, пытаясь понять, что может мешать его сну. Голова не работала.

— Зачем ты ушёл из оазиса на верную смерть?

Он приподнял голову и увидел змеиный хвост. Змея заговорила с ним? Потом он услышал журчание воды. Он хотел броситься к воде и утолить жажду, но не стал даже шевелиться. Эта вода не для него. Его ведь никто не ищет. И никогда не будет искать. Можно полагаться только на себя. Что толку от воды, которую ни разу в жизни тебе никто не преподнёс по собственной воле?

— Один из ручейков — для тебя, — продолжал голос.

Ларсий усмехнулся, подняв облачко песка. Этого не могло быть. Его никто не ищет.

— Ты приютил моих маленьких друзей, — продолжал голос. — Не убил их и не съел, даже не обидел дурным словом. За это ты можешь умыться из моего ручейка. Но ты должен выбрать его сам.

Это было уже немного понятнее. Услуга за услугу, да ещё выбор. Полагаться можно только на себя, но есть ещё честный обмен. Возможно, нечестный, но Ларсию нечего терять. Он с трудом сел на раскалённом песке. Кажется, на ногах у него были ожоги. Но это было не так важно, потому что он наконец увидел, с кем разговаривает.

Змеиный хвост свешивался с верхушки бархана ему под самый нос, а там, в темнеющем небе высилась золотая башня, имеющая очертания прекрасной девы. Её золотая коса змеилась по песку, а из гребня бархана били три ключа, и их потоки аккуратно огибали Ларсия.

— Выбери, — напомнила дева, сверкая золотыми глазами.

Сосредоточившись, он понял, что ручейки разные. Из одного вода струилась чёрная, как жидкие чернила, из второго кристально прозрачная, а из третьего золотая.

Золото — это слишком заманчиво, — вяло подумал Ларсий, почти неспособный к логическим умозаключениям. — Слишком очевидно. Наверное, мне пристало выбрать чёрный. Но ведь так бы подумал любой. Подумал бы, что золото — обман, и искать правды надо во тьме. Но это неверный путь. Искать правду надо там, где всё ясно. Значит, прозрачный. Но и так бы подумал любой, разве нет? И вообще, кто сказал, что здесь надо искать правду? Один из ручейков мой. А вовсе не правдивый. Даже скорее всего ложный. Ведь и Ларсий — она сплошная ложь. Просто раб с непомерными амбициями. И если один ручеёк мой, то должен ли он принести мне радость? Вовсе не обязательно. Он должен дать мне то, чего я заслуживаю. И если это гибель или мучение, то будь что будет. Но если уж выбирать мой ручеёк, то хотя бы не прибедняться перед самим собой. Мой — конечно, золотой.

И Ларсий молча опустил голову под золотой фонтанчик.

По телу пробежала дрожь, даже какой-то зуд, а потом внезапно стало легко. Он почувствовал нестерпимое желание встать на ноги, что он и сделал. Змеедева смотрела на него с игривой благосклонностью.