Прода к Бахиреву от Калашникова 1-3 глава

ЭТО ПОПЫТКА ОДНОГО МОЕГО ТОВАРИЩА КОЕ ЧЕГО ПЕРЕИНАЧИТЬ В МОЕЙ КНИГЕ И ВОТ ЧЕГО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО. ТУТ ПОКА ТРИ ПЕРВЫЕ ГЛАВЫ.

Четвёртая книга из цикла "Адмирал Бахирев"

"Даёшь Царьград"

Пролог.

23 июля 1916г Петроград. Особняк на Фурштатской. Господин Гучков.

Удобно расположившись в кресле, Гучков просматривал газеты, время от времени что-то подчеркивая карандашом. За то время, что он отсутствовал дома, газет скопилось изрядное количество. Понимая, что большая часть этой писанины ему будет просто неинтересна, Александр Иванович вначале решил вычленить из этого вороха те статьи, что заинтересовали его хотя бы заголовками, чтобы впоследствии уже внимательно их прочитать. Газет было много, как и мыслей, которые появлялись после прочтения очередной статейки. В одной из них он наткнулся на описание совместной операции Черноморского флота и Кавказкой армии. Какой-то, без сомнения талантливый, корреспондент довольно интересно и красочно расписывал подвиги русских моряков и пехотинцев при захвате морским десантом турецкого города Синоп. Тут Александр Иванович стал припоминать, что, находясь в дороге, от попутчиков, он неоднократно слышал разговоры о взятии русскими войсками ещё одного турецкого города на побережье Чёрного моря. Тогда он не придал этому значения. Мало ли городов за последнее время заняли в этой Турции наши войска. Если начинать с февраля, то войска Кавказского фронта при поддержке флота неоднократно высаживали десанты с кораблей и брали турецкие приморские города и таким способом планомерно продвигались вдоль побережья. Но тут говорилось о Синопе, а ведь как знал Александр Иванович, этот городишко находится довольно далеко от линии фронта. Как человек послуживший в армии и изрядно повоевавши, Александр Иванович и сам неплохо разбирался во внутренних армейских хитросплетениях. К тому же через свой Красный Крест он был знаком едва ли не со всеми командующими армиями, да и просто с генералами. "Осведомителей", как он их называл, у него было много. Но никто из них в разговорах даже не упоминал, что в планах на лето 16-о года у русского командования значится захват этого города. Честно говоря, боевые действия Кавказского фронта Гучков рассматривал как военный театр второстепенный, и не заслуживающий его пристального внимания. А тут на тебе — почти в центре Турции захватывается город. Хотя, в летописях славного русского Черноморского флота город Синоп упоминается. Более шестидесяти лет тому назад русский флот под командованием адмирала Нахимова сжёг в Синопской бухте турецкую эскадру, да и сам город тогда выгорел наполовину. И опять отличился русский флот, который своими орудиями поспособствовал захвату города. И опять эта фамилия — Бахирев. Оказывается, именно он спланировал эту операцию и её осуществил. Но не это удивило опытного политика. Умно спланировать и блестяще провести операцию и даже кампанию, может любой знающий и опытный генерал или адмирал. Их, к величайшему сожалению, в нашем Отечестве меньше, чем идиотов с орлами и звёздами, но они есть. Александр Иванович был удивлён тем, что данная операция была одобрена Николаем, причём одобрена негласно. Получается, что этот малоизвестный Бахирев был лично вхож к императору? Лично!!! Удивляло ещё и то, что в Ставке о Синопе никто ни сном, ни духом не ведал. Даже начальник штаба Ставки Алексеев ничего не мог сообщить. Это было необычно. Почти всегда через штабных можно было узнать планы Ставки, при этом не особо потратившись на угощение.

И если рассуждать о самой операции, то тоже появляются вопросы. Конечно, этого Бахирева с его, как там их назвали — морскими пехотинцами, поддержали войска Кавказского фронта, так как этих пехотинцев у Бахирева, как упоминается в статье мало для штурма крепости. А Синоп — это крепость. Но каков этот адмирал! И ведь до середины пятнадцатого года о нём практически никто не слышал. Ну да, адмиралом-то он стал только в конце 14-го, когда ему доверили командовать бригадой крейсеров. И сразу такой взлёт. И первая крупная победа нашего флота в этой войне, тоже была одержана именно им. Тогда-то его карьера стремительно начала взлетать вверх. После этого о нём стали часто писать на страницах газет в победных хрониках. После боя в Рижском заливе, где он нанёс тяжелые потери Германскому флоту, многие стали его сравнивать чуть ли не с самим великим Ушаковым. Вот тогда-то Александр Иванович и заинтересовался личностью этого адмирала. Хотя, статьи эти уж слишком походили на выдумку про лубочного героя.

Выходец из донского казачества. Отличился ещё в Китае, за что был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени. Проявил себя и в войне с японцами, награждён Золотым Оружием. Перед войной несколько лет на Балтийском флоте командовал флагманским кораблём, поэтому можно сказать, что является учеником или последователем адмирала Эссена. В последнее время к нему благосклонно относится царь. Сам собственноручно наградил его Георгием 3-й степени, для чего лично приехал в Ревель, где в тот момент лежал в госпитале раненый адмирал. Как-то в одной из приватных бесед генерал Рузский рассказал, что идея, подготовка, да и осуществление десантной операции осенью 15-о года на Курляндское побережье принадлежит именно Бахиреву, а не адмиралу Канину. Так это же очевидно. Бахирев же первого своего Георгия получил именно за успешное командование десантом, ещё в китайскую компанию. А теперь и на Чёрном море флот под его командованием осуществил несколько десантных операций. Теперь понятно, почему именно ему государь поручил командовать Черноморским флотом — предполагается захват проливов и Стамбула. Получается что Бахирев кое-что смыслит в морских десантных операциях. А что, у этого Бахирева вполне может получится, если ему выделить достаточно сил. Вот только до определённого времени его нужно попридержать. Да-с, нужно. А то сошёлся, видите ли, с Путиловым. А вот это уже нехорошо. Нехорошо и очень серьёзно. Деньги, причём большие и вооружённая сила многое могут сделать. Адмирал определённо пользуется популярностью среди сослуживцев и не только, и может так случиться, что за ним пойдёт флот, а флот, это пушки и пушки очень большие. А столица находится на берегу Финского залива.

Взяв в руки газету с прорисованной границей земель, отнятых у немцев и турок в эту кампанию Александр Иванович стол вдумчиво и неторопливо вспоминать известные ему изобретения и военные заказы последних двух лет. Кроме того, в памяти отложилось несколько случаев, когда на испытания нового оружия не пригласили не только посланников дружественных стран и журналистов, но и вообще почти никого не пригласили. Но почти на всех этих испытаниях присутствовал Император, и после этого появлялись крупные заказы Военного и Морского министерств, а немного позже победные реляции с фронтов. И фамилия Бахирев почти всегда присутствовала, хотя бы в качестве упоминания. И Гучков начинает осознавать причастность именно Бахирева к "успехам русского оружия".

"Подобный человек может быть как полезен для моих планов, так и крайне опасен. Необходимо выяснить, насколько он предан Николаю. Надо будет навестить его и приватно побеседовать, а повод побывать в Крыму у меня найдётся. Если не удастся привлечь его на свою сторону, придётся убирать, а не то могут возникнуть серьёзные трудности в достижении моих планов".

Убирать с дороги тех, кто мешал его планам, Александр Иванович умел хорошо, как же, как и находить единомышленников. А одним из основных пунктов его плана переустройства России было отстранение Николая II от реальной власти.

Почему-то Александру Ивановичу вспомнилась последняя поездка в прифронтовые госпитали. Он только вчера вернулся из Гомеля, куда ездил в составе комиссии по наблюдению за санитарным и медицинским снабжением армии. В этом городе для Юго-Западного фронта были оборудованы восемь госпиталей и пересыльно-эвакуационный пункт. С началом летнего наступления в Гомеле скопилось огромное количество раненых. С комиссией в Гомель прибыли два санитарных поезда, чтобы забрать тяжелораненых в госпитали Москвы.

Являясь особоуполномоченным Красного Креста, Александр Иванович неоднократно ездил в прифронтовую зону с начала войны. И он немало повидал за это время разного рода госпиталей и больниц, и как там обстоят дела с лекарствами и персоналом он знал не понаслышке, но вот то что там сейчас происходит... Кровь, гной, отрезанные конечности и этот непереносимый запах гниющей плоти, гноя и какой-то медицинской дряни, и всё это в одном флаконе. А ещё, и днём, и ночью, стоны и крики этих сотен и сотен раненых, покалеченных и изуродованных людей заставляющие стынуть кровь в жилах. И это он увидел только в одном прифронтовом городе. А за два года войны в России появились миллионы раненых и искалеченных. А война всё требует новых и новых жертв. Первоначального патриотического задора хватило максимум на полгода, а после крупных неудач на фронте и больших людских потерь примолкли даже официальные издания.

"Людишек-то конечно жалко, но мёртвых не воскресить, а безруких и безногих уже не вылечить. Зато эти жертвы, уже через несколько месяцев после начала войны заставили население в Империи начать роптать, и с каждым неудачно закончившимся сражением, роптать всё сильнее и сильнее. А это на руку моим планам. Только дворцовый переворот является выходом для России, для спасения её от всех бед, связанных с грозящей ей стихийной революцией"

Так рассуждал Александр Иванович, даже наедине сам с собою. И даже себе он не хотел признаться, что никакая Россия его не интересует. Единственно личная неприязнь к императору, даже ненависть двигала им. Как считал сам Александр Иванович, он был незаслуженно обижен царём, который на какое-то время приблизил к себе Гучкова, а потом полностью прекратил с ним какое-либо общение.

Одно забыл опытный и удачливый "неторгующий купец", как его называли — если император высказывает своё мнение о ком-то или о чём-то в приватной беседе, то ни одно слово этой беседы не должно оказаться известным кому-нибудь ещё, а уж тем более — продажным борзописцам.

И свержение лично Николая стало идеей фикс для Гучкова, хотя против монархии он ничего не имел. И даже не настаивал на Конституции.

Война, как это обычно бывает, проходит через каждую семью, оставляя за собой горе и слезы. И только "настоящие политики", т.е. настоящие мрази в человеческом обличье всегда использовали боль и горе народное в своих целях. Так было и так есть на Руси.

Александр Иванович принялся, как он говорил, "отстаивать монархию против монарха". Он решил заставить Россию так же возненавидеть Государя и его окружение, как он ненавидел его сам. "Режим фаворитов, кудесников, шутов" — говаривал он

Но чтобы самые убеждённые монархисты отвернулись от Николая, Гучков решил обвинить правительство в измене.

"Измена — это слово повсеместно бродит в армии и в тылу. Это началось ещё с разгрома армий Самсонова и Ренненкампфа в Восточной Пруссии и поражения (хотя некоторые считают, что там победителей не было, но русских-то войск было почти на двести тысяч больше) Северо-Западного фронта в Варшавско-Ивангородской операции. Шпионов видели повсюду, и эта шпиономания обуяла даже солдат. А тут так кстати подвернулся бывший жандармский подполковник Мясоедов, которого он ещё в 12-м году обвинял в создании в армии структуры, которую впоследствии назовут "особыми отделами". После этого, правда, состоялась дуэль. Мясоедов промахнулся, Гучков стрелял в воздух. Тогда дело за недоказанностью закрыли, но подполковнику пришлось уволиться. С началом войны он подал прошение о возврате на военную службу. После этого был призван в армию в ополчение и поначалу служил где-то во внутренних районах Империи. Но он хотел на фронт и обратился с этой просьбой к тогдашнему военному министру Сухомлинову, с которым был хорошо знаком и тот дал ему рекомендательное письмо к командующему 10-й армии генералу Сиверсу. Не знал тогда Сухомлинов, что это письмо станет концом его карьеры. А генерал Сиверс получив рекомендательное письмо от самого министра, поручил уже полковнику Мясоедову возглавить агентурную разведку. В конце января 15-го года 10-я армия потерпела тяжелое поражение. 20-ый корпус был почти полностью уничтожен. Александр Иванович тогда высказался в том плане, что "просто так" поражений не бывает. А столь тяжёлые поражения бывают только в том случае, если все планы командования становятся своевременно известны врагу. А это ИЗМЕНА, господа! Как-то сразу вспомнили о полковнике, который ещё до войны обвинялся, в том числе, и в шпионаже в пользу Австро-Венгрии. Да и сейчас он работает с агентурой, но вот с чьей? Роковым для Сергея Николаевича Мясоедова стало то, что командование получило прекрасный шанс свалить собственную тупость на шпиона. Кроме того, ведь у бывшего жандарма и предателя есть протекция. И от кого? От Военного министра! Получается, что в ужасном поражении армии виновен и министр. А кто его назначил? Таким образом Гучков мог не только покончить с Мясоедовым, но и сильно ударить по царю.

При этом Александр Иванович старался показать врагом России не царя вообще, а царя конкретного. Именно Николай II был его целью. Доведя Мясоедова до ареста и суда, Гучков не смог бы покончить с бывшим жандармом, если бы не очередной идиот при власти. Великий Князь Николай Николаевич-младший терпеть не мог Военного министра Сухомлинова. Ещё являясь главнокомандующим Гвардии и гарнизона столицы, он неоднократно пытался вмешиваться в дела не только Военного, но и других министерств. Лично храбрый, но далеко не гений, дядя царя не признавал никаких авторитетов, кроме себя. А тут такой конфуз — у Верховного Главнокомандующего целая армия почти уничтожена. Кто виноват? Царственный племянник ведь может отчёт потребовать. А тут такой шанс от Александра Ивановича Гучкова. Есть шпион, и есть его покровитель — препротивнейший, кстати, человек. Осмеливался спорить с Самим Николаем Николаевичем. Да ещё и генерал Поливанов на помощь Гучкову подоспел. Уволил его Сухомлинов в отставку. Надо честно признать, что очень неглупым человеком был Алексей Андреевич Поливанов. И служил неплохо и ранения имел и Николаевскую Академию Генштаба окончил первым в выпуске. А это, господа, дорогого стоит. Да и потом, будучи уже Военным министром, славно потрудился для России. А тут совпало. И ненависть к Сухомлинову и равнодушие к Мясоедову, и амбиции, как впоследствии оказалось — вполне обоснованные. Мясоедов стал козлом отпущения российских военных неудач, и что организаторы дела знали о его невиновности и поэтому судьи поначалу не вынесли обвинительного вердикта. Но дело решила резолюция верховного главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича: "Всё равно повесить!".

И после казни Мясоедова ушёл в отставку Сухомлинов.

А туповатое и вороватое большинство Государственной Думы вполне было довольно, и продолжало верить в Гучкова и пугать друг-друга царём-изменником. Но если первое они делали в открытую, то второе потихоньку, в кулуарах, не при всех. И предложения, которые царь вносил на рассмотрение тормозились, решения откладывались. Одно слово — оппозиция, либералы, иху мать! Иуды, если по православному.

Но Александр Иванович видел, что в последнее время стала меняться обстановка и на фронтах, и на флоте, и в армии, и в стране в целом. ОН — тот, кого он так ненавидел, — с несколькими своими приближенными полностью взял в свои руки власть в стране, исключил из управления страной Думу, сказав правда, что мера эта временная, и вводится только на время ведения войны. Победы на флоте, а позже и на суше. Выпуск нового, невиданного оружия и боевой техники поверг в уныние не только немецких генералов и турецких пашей, но и Гучкова. Снова послышались голоса патриотов. А этот, поистине дьявольский, указ о выделении земли всем участникам боевых действий, а отличившимся так ещё и льготы будут. Хороший ход сделал царь этим указом. Пообещал мужикам землю, после этого они стали охотнее воевать. Вот только где он после войны столько земли найдёт, чтобы каждому надел выделить?

И вот, похоже, что Александр Иванович наконец-то понял причину этих перемен. И причина — этот выскочивший неизвестно откуда Бахирев. Итак, в Крым, господа!

Глава Первая.

Июль 1916 года. Османская Империя, город Синоп. Русский полевой госпиталь. Дубровин Александр Александрович. То ли поручик Российской Императорской армии, то ли лейтенант Советский Армии.

Полевой госпиталь располагался на одной из улиц Синопа в бывшем дворце какого-то турецкого паши да прилегающих к нему постройках. Сейчас в госпитале на излечении находились в основном легкораненые и выздоравливающие участники десанта. Всех тяжёлых, кто был в состоянии перенести морской переход до Крыма, вывезли кораблями эскадры. Лишь в нескольких помещениях, сейчас называвшихся госпитальными палатами, находилось несколько тяжелораненых, которым морской круиз был противопоказан.

В одной из офицерских палат лежали трое. Прапорщик Озеров, командир полуроты из 465-го пехотного полка получил ранение в первый же день десантной операции. Вторым был пехотный подпоручик, появившийся всего-то пару дней назад, после того, как схлопотал пулю во время перестрелки на горном перевале юго-восточнее Синопа. Почти триста озверевших от голода и истошных воплей муллы аскеров пошли на прорыв, но почти все там и остались. Немногих убежавших от винтовочного и пулемётного огня в упор сейчас разыскивали и уничтожали мобильные казачьи разъезды, которым помогали армяне и авиаторы. Третьим раненым, что лежал в этой палате, был командир второй роты из 1-го полка морской пехоты поручик Дубровин. Подпоручик с прапорщиком тихо переговаривались, обсуждая новости, приходившие из воюющих частей. Иногда в разговоре всплывала тема контрзахвата Синопа турками, но оба офицера были уверены, что после того, как Черноморский флот всё же перехватил и утопил этот, так мешавший всем "Гебен" туркам ни за что города обратно не отбить. Да хотя бы и не утопили, германец всё равно не отважился бы подойти к городу, так как город прикрывают береговые батареи, а в бухте находятся броненосцы. А вот поручик в разговоре не участвовал, а молча лежал, уставившись в потолок, и похоже, о чём-то напряжённо думал. На несколько фраз товарищей по палате он отвечал не сразу и невпопад, в основном отделываясь односложными "да-нет".

Ранение у него было серьёзное и врачи были почти уверены, что не выживет. Как сказал главный хирург Нил Петрович, похоже, что в него попали сразу две пули. Одна в грудь, а другая в спину. И обе прошли навылет, оставив одно сквозное ранение, которое нужно было срочно промыть от засорившего его мусора. И крови потерял поручик немало. Два дня он лежал пластом, не шевелясь и почти не дыша. Врачи госпиталя практически молились за здоровье раненого. Всем была известна "настоятельная просьба" адмирала Короната о непременном выздоровлении этого раненого, а также тяжёлый характер адмирала, Поэтому, когда ухаживающий за поручиком морпех, откликавшийся на Петра Ивановича, сам раненый в левую руку, привёл немолодого казака с ярко зелёными, но какими-то безжизненными глазами, их пропустили к раненому почти без сопротивления. У врачей на лицах было написано — хоть бог, хоть дьявол, только помогите. Казак провёл у раненого почти два часа. Всё это время морпех стоял у дверей в палату и вежливо, но решительно просил "дохтура" и "сестричек" обождать, потому что "там, это.., пока не закончат, не велено, значит".

Казак вышел из палаты пошатываясь и что-то жадно прихлёбывая из большой посеребрёной фляжки. Нил Петрович тут же зашёл в комнату и увидел, что все трое офицеров крепко спят. Даже раненый уже спокойно дышал. Пульс у него был слабый, но ровный. Сильно пахло степными травами, чем-то дурманяще-сладким и приторным. Но вспомнив глаза казака, Нилу Петровичу почему-то показалось, что к ароматам степи, царящим в комнате, добавился запах то ли ладана, то ли серы. Все расспросы врачей, а потом и сестёр милосердия привели только к невнятной фразе морпеха — батя мол евоный характерником значился. Что за батя, что за характерник? Но новые заботы скоро вытеснили мысли об непонятном и страшноватом казаке, тем более, что тот более в госпитале не появлялся. С того дня поручик был записан в выздоравливающие.

А сейчас, похоже, что с поручиком приключилась чёрная хандра. Разговаривает мало, но это можно списать на слабость после ранения. Плохих известий ни из дома, ни откуда либо, он не получал. Но лежит молча, смотрит в потолок, и думает, думает. Да и окружающие старались ему не докучать распросами, так как уже знали, что скорее всего не ответит, а если и ответит, то как-то странно — всё нормально. К тому же слух прошёл, что он какой-то родственник адмиралу Бахиреву. А от таких лучше держатся подальше.

А ведь было от чего задуматься поручику, было. И главный вопрос, который задавал он себе, звучал странно для офицера Императорской Армии — кто я? — поручик по Адмиралтейству Дубровин Александр Александрович, командир второй роты 1-го полка морской пехоты или СанСаныч Дубровин, летёха, командир взвода, офицер Советской Армии.

Бред, бред. Это полный бред. Расскажи кому, ни за что ни поверят. Подобный рассказ примут за сказку, тут даже фантастикой ни пахнет. Никаким Стругацким или даже Ефремову не приснится. Похоже, что или меня ранило и пацаны накачали своего взводного промедолом под завязку, или мы с Васьком — моим замкомвзвода всё-таки укурились на славу? Да нет, покурить не должны...

А как ещё объяснить то, что я это я, и одновременно — мой дед. И вообще где я? Я в 1986-ом или в 1916-ом? Это ведь даже не фантастика. То, что меня ранило, это я точно знаю. Я ведь помню бой с духами. Их пёрло больше сотни, а у меня из десятка бойцов только трое дедов. Двоих мы потеряли точно, остальные раненые, но продолжают стрелять. А вот духи точно укуренные — прут на автоматы, только "Ал-ла-а-а Акбар" кричат. Суки! АГС гранатомётами подорвали. Хотя гранаты к нему к тому времени уже закончились. Да и к ПК патроны закончились. Хорошо что хоть связь почти до конца действовала, но радист погиб. Ещё на одного "деда" стало меньше. Отбивались автоматами и гранатами, и даже тротиловые шашки в дело пошли. Правда до рукопашной дело не дошло, хотя кто его знает. После того как приказал пацанам отходить к башне, там позиция приличная можно продержаться до подхода помощи, а сам остался прикрыть отход. Сам-то я не успел отойти, вот тут мне в спину и прилетело. Так что, что после этого происходило на высотке сказать не могу, не знаю,. И всё же, меня ранило или убило? Хотя, если подумать логически, если я здесь, то меня не ранило, — убило. Да какая к черту логика. Убило, не убило. Да и чего тут гадать. Если я здесь в 1916-ом оказался то там меня определённо убило. А был бы жив — то и был бы сейчас в Афгане.

. Это же надо, 1916 год.... Да-а. Когда я был пацаном, то я мечтал оказаться именно в шестнадцатом году рядом с дедом и бить и бить германцев, хотя тогда я их называл фашистами. А мне мальцу тогда было без разницы, германцы или фашисты. Раз немцы значит фашисты.

Дед воевал с ними в Первую Мировую, а отец в Великую Отечественную. Если отец вернулся с войны хотя и раненый, но с руками-ногами, то дед со своей войны вернулся без руки. Вот я в своих играх и мечтах воевал рядом с дедом и спасал его от увечья. И теперь я реально здесь и могу изменить его судьбу. Ну, а заодно и свою. Я же теперь — это он. Возможно, именно из-за этого моё сознание перекинуло на семьдесят лет в прошлое. Хотя тут события идут как-то не так. Выходит это не мой мир. Деда ведь изувечили на Юго-Западном фронте, а в этом мире он воюет в составе морской пехоте с турками. Про то что он воевал в морской пехоте и был ранен при захвате Синопа, дед моего мира не рассказывал. Так как в истории нашего мира Синоп наши не захватывали, я это точно знаю. В училище Валерий Валентинович — препод по истории крепко вбивал знания, хотя в основном по сухопутным операциям. А историю я любил. И несмотря на такое большое несоответствие я всё равно понял, что попал именно в своего деда. А как понял? Да черт его знает, я даже объяснить не могу. Да просто понял и всё.

Пока в палате этой не очнулся, пока без сознания лежал — с дедом общался. Как — не знаю, но говорили мы долго. Первое что выяснилось, кроме того, что мы это мы, то, что ему прилетело в грудь в то же время, когда мне в спину.

И получается так, что тело дедово, а вот в голове его в основном я устроился. Когда нужно поговорить или подсказать что важное, дед сразу появляется, а так я один в его теле и голове обитаю.

Установили мы точно, что его в грудь как кувалдой вдарило, а меня-то, я точно помню, в спину приложило, я аж кубарем покатился. Но вот что у нас общим было — так это удар лицом о плоский камень перед тем, как шторкам задёрнутся. И как помним мы, на камнях наших какие-то надписи полустёртые были. Точнее чёрточки вертикальные и горизонтальные. Бес их знает, как их правильно назвать. Но вот запомнили мы крепко то, что были они на камнях и в Афгане и в Турции.

Вот после ранений отключились мы с ним. А потом стали одновременно в себя приходить, только в его голове уже. И состоялся у наших сознаний, можно сказать беседа:

— Больно-то как и пить страшно хочу. Воды! Вот и вода. Какое наслаждение. Вода. Так, лейтенант, смотрим где это мы? Так, бородатая рожа, стена с арабским орнаментом... Попал. Я у моджахедов. Подобрали, гады, пока в отключке лежал. Пацанов видно всех положили. Твари! И гранаты точно нет.

— Странно. У турок аскеров знаю, янычар знаю, даже топчи знаю. А вот чтобы их моджахедами называли не слышал.

— Какие турки? "Духи" это. Хотя, да, — турки. Я же с ротой в Синоп высадился. Стоп! Какой, твою мать, Синоп. Он же в Турции, а здесь...

Потеря сознания. Точнее двух сразу.

Снова мы на этом свете.

— Ну бородатые рожи в чалмах, это, понятно духи. А вот другие, в папахах и в фуражках на русских похожи.

— Так это русские и есть.

-А вот эти, в красных ведёрках с верёвками на башках кто?

— Турки это, дурень. И не вёдра это, а фески. На них кисточки.

— Ага, турки. Понятно. А почему дурень?

Снова пауза.

Очередное пробуждение.

— Галинка, радость моя. Ты в купальнике? На реку собралась. А коса у тебя откуда?

-Какая Галинка? Глаша это, жена моя! И почему она почти голая!!!

-Какая голая — обычный купальник. Ты ещё в Одессе на пляже не был.

-Галь, а что на тебе за одежда? Такие платья в прошлом веке носили. Где купила? Хотя здорово выглядишь. О, а теперь ты в блузке и брючках!

— Глаша это, тебе сказано. А почему в мужских штанах?

Пауза.

— Так, похоже, что у меня шиза после ранения.

— А это кто?

— Ты!

— Сам ты шиза. Я поручик 1-го полка морской пехоты Дубровин Александр Александрович.

— А я лейтенант Советской Армии Дубровин Александр Александрович. И я точно не шиза.

Так мы пообщались с дедом уже продуктивнее. Выяснили что родственники, что первенцев в семье всегда Сашками нарекают. Разобрались с "духами", моджахедами и турками. И с Глашей, что была для меня бабушкой Глафирой Андреевной. И с рядовым Петром Иванычем, что показался мне моджахедом и поил меня водой.

Труднее мне было привыкнуть к разнице в семьдесят лет между нашими войнами, и что сейчас шестнадцатый год. Быстро договорились что я его называю дедом, а он меня внуком. И значительно дольше дед вылавливал из моей памяти картинки с моими современницами. Особенно ему пляжи понравились. Хотя помню, бабушка всегда рассказывала, что дед однолюбом был. Ну-ну...

— Дед, а ты знаешь, твои награды все в семье сохранились. И шашка офицерская твоя наградная. Отец сохранил. Я хоть и маленьким был, когда ты умер, но кое-что вырос настоящим офицером.

— А разве по-другому бывает?

И опять долгая экскурсия в мою память, из которой дед вернулся мрачным и расстроенным. Чем-то ему СССР не понравился.

Узнал он и про Вторую Мировую и Великую Отечественную. И про то, что сын его воевал и воевал хорошо. И что мы с родителями переехали во Псков, на его Родину.

— Кстати внук, объясни пожалуйста, меня, с твоих слов, должны были в июне ранить на Юго-Западном фронте, а сейчас июль. И мою 117-ю дивизию направили в Крым, на Южный фронт. А мою роту из дивизии вообще забрали и отправили на формирование 1-го полка морской пехоты. И я сразу рапорт написал о переводе в морские пехотинцы. Хотел быть поближе к Одессе, Глаша-то моя там, в госпитале служит. Мы ж в госпитале в Одессе и познакомились. После того, как меня под Дубно ранили. А нас в полку готовить начали, по особому, да так, что об Одессе и речи быть не могло.

-Так вас для захвата Босфора готовили.

— Может для Босфора, может для Стамбула, а пока вот, Синоп взяли.

— Чего взяли?

— Синоп. Знаешь такой город? Мы в нём сейчас.

— Но насколько я знаю, мы Синоп никогда ни занимали.

— ...

Мою задумчивость прервал голос деда

— Эй внучок! А не могло получиться так, что и меня здесь убило и я попал туда, в твой мир и в твоё тело".

— Не знаю дед, но ты пока тут".

"Именно что пока. Ты разве ничего ни чувствуешь? Определённо что-то происходит."

А ведь и правда. Началось! Меня куда-то понесло, закружило и вдруг ударило об деда. Нас перемешало, потом снова каждый стал самим собой, но всё зная друг о друге. После этого голоса в моей голове звучали отрывками и определенно говорили по-русски.

— Захар, быстро разузнай, куда раненых сносят. Братцы, осторожно кладём поручика на носилки.

Я тут же почувствовал, что мою тушку начали куда-то перемещать.

Потом опять голос — "Понесли осторожно. Не растрясите.

Моё тело закачалось в такт шагам тех, кто меня нёс, и я вновь отключился. Через какое-то время сознание вновь вернулось ко мне, но на несколько секунд.

— На стол его, быстрее. — И опять провал и этот раз на долго. Как резали моё тело, а потом и штопали, этого в моей памяти нет, одна чернота и пустота.

— Братец, ты же сам ранен. И как с такой рукой собрался за поручиком приглядывать?

-Так это ж у меня левая, а правой-то я всё могу делать. И попить поднести и покормить смогу, что нужно поправить, поправлю. Да и сам командующий, адмирал Ба... Бахирев попросил за ним пригляд учинить и помощь его благородию оказать, если в том нужда будет.

— Да-с, уж попросил, так попросил. Умеет Его Высокопревосходительство убедительно просить. А не сродственник ли будет поручик командующему?

— Этого я не ведаю. Только он очень просил приглядывать за поручиком.

-Ну что ж приглядывай. Пауза.

Когда я пришёл в себя, — двусмысленно звучит — я решил оглядеться вокруг. Открывать глаза было трудно, но нужно. Чуть-чуть приоткрыл глаза и сквозь ресницы попытался оглядеться, не поворачивая головы. Первое что я подумал, когда увидел над собой низкий потолок, так это что я нахожусь в какой-то малюсенькой клетушке два на два метра. Чуть позже я понял, что это не клетушка, а балдахин, закрывающий мою кровать, причём из шёлка красивого бледно-зелёного цвета. Интересно, а где это я? Кровать с балдахином, шёлк. Сбоку явно были слышны голоса. Чуть повернув голову, я увидел двоих мужчин. Одного я узнал — бородача Петра Ивановича, что по поручению какого-то адмирала должен приглядывать за мной. Второй, судя по белому халату и возрасту, на вид за пятьдесят, был врачом. Запахи также были явно больничные, а вот обстановка этого не подтверждает. Комната где-то семь на семь метров, если сравнить с квартирами во Пскове, так многие двушки меньше будут. Два больших окна, на них бархатные бордового цвета тяжёлые занавеси. Прямо как в кинотеатре. Стены комнаты расписаны каким-то орнаментом. Я похожие узоры в Ташкенте видел. У стены, напротив моей кровати, стоит низенький, причудливо изогнутый диванчик. В голове откуда-то всплыло название — оттоманка. И, главное, кровать на которой я лежал. Она была просто огромная. Думаю, что таких как я, на ней свободно могло бы поместиться человек пять. Справа от меня стояли еще две большие кровати, но поменьше моей и без балдахинов. Одна была кем-то занята. Вижу только перевязанную ногу. Что было слева от моей кровати, я не видел. А попытку повернуть голову в ту сторону прервал голос.

— Ну, наконец-то, молодой человек, вы изволили очнуться, — сказал человек в халате.

Похоже пока я рассматривал окружающую обстановку врач наблюдал за мной

— Заставили вы, голубчик, нас поволноваться. Ведь два дня были между жизнью и смертью. Ну, а раз начали интерьером и соседями интересоваться, значит на поправку пойдёте. Поручик, вы меня слышите? Говорить можете?

— Да, слышу, — мне показалось, что я говорил достаточно громко, но для других это был хриплый шепот.

— Вот и прекрасно, голубчик. Только не напрягайтесь, вам пока этого делать нельзя. Говорить старайтесь тише, мы вас услышим.

— Учту.

— Голова не кружится, не подташнивает?

— Немного есть, доктор. Но вначале попить бы, а то в горле всё пересохло.

К кровати тут же подошел бородач и начал поить меня из чего-то похожего на маленький чайник с длинным носиком.

— Три-четыре глотка на первое время хватит — предупредил доктор бородача.

Этими четырьмя глотками я смог только чуть смочить рот и горло. Но говорить стало полегче.

— Как вас зовут помните? — продолжил доктор

— Да, помню. Дубровин Александр Александрович.

— Это очень хорошо, молодой человек. А я уж боялся, что после такого удара, что вы получили, будут проблемы с памятью. Так вы и текущий год сможете назвать.

— Тысяча девятьсот во... шестнадцатый. Июль месяц. День назвать не могу. Хотя... Вы же сказали, что я был без сознания два дня. Значит, сегодня девятнадцатое.

— Прекрасно, голубчик, прекрасно.

Я смотрел на доктора и думал, что "Штирлиц, как никогда, был близок к провалу".

— Ранение у вас, молодой человек, тяжёлое. Рану вам промыли, почистили, теперь будем надеяться на ваш молодой организм, и божье провидение. Всё в его руках поручик, всё в его руках. Отдыхайте, вечером вам придется немного потерпеть, предстоит поменять вам повязки.

Тут мне очень захотелось взглянуть на свою физиономию. А точно ли я попал в своего деда. Может в этом параллельном мире, моя бабка вышла замуж совсем за другого человека.

— Доктор, а можно зеркало.

— Зеркало!?

— Да-да. Зеркало. Хочу посмотреть, насколько сильно пострадало моё лицо.

— Если не брать во внимание небольшую припухлость и ваш синюшный вид из-за удара о камень... Ничего страшного с ним не произошло. Через неделю всё примет свой первоначальный вид. Будете ещё барышням головы кружить. Хе-хе. Братец, — позвал он бородача, — там, в соседней комнате, я видел небольшое зеркало. Будь любезен принеси его поручику.

Через пару минут я разглядывал своё, да, теперь моё лицо. С серебряного овала на меня смотрел человек очень похожий на Игорёшу Шумкова, алкаша из 49-го дома с нашей улицы. Для полного сходства не хватало только густого перегара. На лбу огромная шишка замазанная какой-то дрянью. Лицо было всё в ссадинах и опухло так, что глаза превратились в две маленькие бусинки. Губы разбиты. И вся эта красота была окрашена синевато-зеленоватым оттенком.

— Да уж, "красавЕц, хоть сейчас под венец"!

— А я что говорил. Вылитый красавчик, — со смешком проговорил доктор.

Я ещё раз взглянул в зеркало. Да, увиденное мною в зеркале лицо, определённо принадлежало моему деду. А бабушка всегда говорила, что я почти точная копия своего деда.

— Ну что, голубчик, налюбовались?

— Доктор, вы сказали, что через неделю, — я пальцем покрутил вокруг лица, — всё это пройдет?

— Обязательно пройдет, — утверждающе ответил доктор.

— Отлично. Петр Иванович, — обратился я к бородачу, протягивая ему зеркало, — отнеси, пожалуйста на место.

Унтер, забрав зеркало ушёл, сказав, что будет неподалёку. За ним и доктор отправился по своим делам. Я же лежал и пытался думать о том, что будет дальше. Но получалось не очень. И ранение сказывалось и удар головой и сама фантастическая ситуация.

— Так я это я или всё-таки дед? Вроде и то и то правильно. Странно.

— Чтобы я появился, деду жениться нужно на бабушке Глаше. Но он это я. И как я женюсь на своей бабуле? Я её, конечно, очень люблю, но как бабушку...

— Но тело-то дедово. Пусть он и женится.

— А я здесь дворянином стал. И что?

— А Бахирев это кто?

— Галинку и пацанов со взвода больше не увижу.

— Так что с бабушкой? Я, получается, не появлюсь? А я же есть.

— А как с Союзом теперь?

— А куда...

— Как вы себя чувствуете, господин поручик?

С усилием повернув голову в сторону говорившего, на соседней койке я увидел прапорщика Озерова из бывшего своего 465-го полка. Приподнявшись на локтях, он смотрел на меня с явным удивлением, но с доброй улыбкой.

— Здравствуйте, Олег Сергеевич, — тут же подсказала память моего деда — и вас турецкая пуля достала.

— Да вот, в ногу попали, но это пустяк по сравнению с тем что вам досталось. Мы уж за вас переживали, думали, что батюшку непременно звать придётся.

— Нет, Олег Сергеевич, я туркам такого удовольствия не доставлю. Вот на ноги встану, войну выиграем, потом дом построю, сад посажу, женюсь, сына, нет, детей выращу. Внуков вынянчу, а уж тогда можно будет и о домовине начинать думать. Так что, господин прапорщик, ещё не отлита та пуля, что сможет меня убить.

— Вы так говорите, господин поручик, словно свою судьбу наперёд знаете.

— А ведь вы в чём-то правы насчет судьбы, Олег Сергеевич. У меня большая уверенность в том, что мне суждено жить, как говорится, долго и счастливо.

-Ну что ж, и я вам желаю того же, — прапорщик снова откинулся на подушку, — вот отдохнёте, придёте в себя — тогда и поговорим досыта. Отдыхайте Александр Александрович.

Несколько минут я просто лежал, не думая ни о чем, просто прислушиваясь к ощущениям. Рана изрядно болела, дышалось с трудом, в голове стоял гул. "Нужно поспать". И только я прикрыл глаза, как около меня раздалось покашливание. Нехотя открываю глаза и снова вижу бороду Петра Ивановича.

— Иваныч, чего тебе?

— Так, это, вашбродь, нужно покушать, Нил Петрович велел.

— А кто это?

— Так ведь, главный врач гошпиталя.

И ведь что интересно, о еде я вообще не думал, а сразу после упоминания о ней, у меня заурчало в животе.

— Давай поедим братец, раз надо.

Вот только еда английских аристократов пришлась мне не по вкусу. Нет, это, к сожалению, не жареная говядина, от которой я бы не отказался. К слову сказать, Англия единственная страна, где по легендам, жареная говядина была официально возведена в ранг пищи аристократов, со строжайшим запретом на неё для простолюдинов. Вроде бы, Яков N 1 посвятил поданное ему на обед бедро быка в рыцарское достоинство. Хотя это и легенда, но всё-таки. Так вот, это была не говядина. Меня кормили овсянкой. Сэ-эр! Овсянка, сэ-эр! Но даже она пошла на ура. В Афгане не каждый день удавалось поесть горячей каши. После еды я заснул и спал без сновидений и разговоров с дедом. Вечером, как и обещал доктор, была перевязка, причём весьма болезненная. Под конец процедуры мне дали какой-то микстуры, после которой я просто вырубился.

Через две недели, когда было дано добро на транспортировку, меня вместе с еще сотней раненых погрузили на пароход Красного Креста, который под охраной двух эсминцев направился к берегам Крыма. За поручиком последовал и унтер-офицер Филиппов. Ещё в госпитале я неоднократно разговаривал с Петром Ивановичем, пытаясь выяснить у него, почему у командующего флота вдруг появился интерес к простому поручику. Ещё с Афгана я помнил, что, если генерал интересуется летёхой — быть беде. Если не под суд, то в рейд загонят однозначно. Не думаю, что в армии что-то изменилось. Иваныч и рассказал, как было дело.

Когда Филиппов рассказал мне что я кричал, то поначалу мне стало плохо. А потом я рассудил здраво. Ну что он мог услышать? "Духи", "Грачи", "коробочки", ну ещё "двухсотые". Хотя Иваныч произносил: души, грачи, коробки, вот хвухсотых не сразу вспомнил.

Да и остальное сказанное для непосвящённого просто слова, произнесённые в бреду. Иваныч рассказывал своему командиру, что адмирал обо всех раненых из первого полка заботу проявил. Даже всех погибших приказал похоронить в Крыму, а не на туретчине.

Ладно. Поживем — увидим — принял я решение. Возможно, адмирал просто проявляет заботу о своих подчинённых, а я паникую. Вот залечим раны, там и определимся, что дальше делать. А вот если адмирал из наших, да ещё с Афгана.... Ну да ладно. Будем ждать встречи.

Интерлюдия (Борис Александрович, стоит ли употреблять слово "интерлюдия"? Может стоит использовать слово "глава"? Но это дело автора.)

Афганистан 17 июля 1986 года. Где-то в провинции Панджшер.

Неделя, всего одна неделя, и нас сменят. Неделя, много это или мало? А это как посмотреть. Если где-то в Крыму, у моря на песочке тогда мало. А если на перевале, где каждый день стреляют духи, где постоянно "трёхсотые" и частенько "двухсотые", где с водой, солнцем и песком нет проблем, так как воды почти нет, а песка и солнца просто валом, то многовато. Не зря один день здесь, идёт за три там. Так что неделя в этих горах это, считай, для кого-то вся оставшаяся жизнь, а для везунчиков только седые виски и пугающие жён по ночам крики.

Горка, на которой обосновалась наша рота, имела плоскую вершину размером примерно полста на сорок метров, и была крайней высокой точкой у длинного хребта, прикрывающего горную долину с севера. А прямо перед горкой начиналось достаточно широкое, метров пятьсот между хребтами, ущелье, по которому сотни лет гоняли караваны. В последнее время эту дорогу мы перекрыли плотно, прервав сообщение между несколькими крупными отрядами "братьев мусульман". А позади нашей горушки, метрах в семистах, начиналась горная долина с дорогой, по которой шло сообщение между нашими частями.

С трудом, но поняв выгодное положение горки, запирающей выход в долину и к дороге, командование стало периодически подбрасывать тяжёлую стрелковку и стройматериалы. И, со временем, получилась прилично укреплённая и оборудованная маленькая крепость. По периметру десантники выдолбили полноразмерные окопы с брустверами из камней и булыжников, с амбразурами, обложенными мешками с песком, для уменьшения рикошетов. Стенки из мешков с песком были установлены по всей вершине. Оборудовали огневые позиций для ротных пулемётов. Укрепили точки для "Утёса", который командование нам всё везёт, и АГСа — нашей основной защиты. Внутри периметра отрыли ещё несколько окопчиков, в основном для хранения боеприпасов, ну и так, на крайний случай. Несмотря на огромное количество булыжников, которые в основном и пошли на брустверы, вырыли блиндаж, который перекрыли бетоном.

Почти посередине позиции находилась ещё одна круглая каменная постройка, прозванная нами Малым Стоунхенджем. Когда-то, в древности, это сооружение было сторожевой башней, и судя по кучам валявшихся вокруг этого объекта камней, была она высотой в несколько этажей. До нашего времени дошёл только первый этаж с небольшим подвалом, да половина второго этажа. Стены второго этажа мы выложили из больших камней, а местами дополнительно укрепили мешками с землёй. Сейчас здесь находиться наблюдательный пункт, так как обзор был просто отличный. А вот у самого подножья горки полно "мёртвых" зон. Решили соорудить площадку для пулемётчика с ПК, подняв её на три метра над башней. Вот только стройматериалы закончились, и доводить до ума будет уже следующая смена. Хотя один солдат с биноклем мог тут устроиться. На втором этаже и была оборудована основная позиция для "Утёса", хоть и с "мертвыми" зонами, но всё же на высоте. Отсюда и снайпер мог работать. А на первом этаже располагалась кухня, клетушка для командира и закуток связистов. Перед Стоунхенджем оборудованная позиция АГС-17. В грунт была вкопана и залита бетоном половина заднего моста от "Шишиги" с колесом, а на нём закреплён гранатомёт, который мог вести огонь на двести восемьдесят градусов по горизонту.

Была на нашей вершине ещё одна достопримечательность — из земли торчал приличного размера треугольный камень, по форме вылитая пирамида какого-нибудь Хуфу. С трех сторон его поверхность была неровная, а вот с той, что обращена на юг она была ровной, как будто её отполировали, и была испещрена какими-то знаками. А ещё на этой поверхности была выведена большая цифра "19", и было заметно, что раньше там были другие цифры.

Когда я спросил у взводника-предшественника что это значит, то получил в ответ

— Если у твоего ротного мозгов столько же, сколько у моего — узнаешь, — под весёлое ржание сержантов-стариков.

Через неделю ротный надумал выкопать эту каменную пирамиду и приткнуть её куда-нибудь в периметр, для упрочнения стенки. Не лично, конечно, а приказал бойцам. Ага, выкопали. Камушек оказался по форме как груша и груша очень объёмная и увесистая, и не факт, что её вообще можно выкопать. И цифра "19" была заменена на "20".

— Пока мы сидели на этой вершине, время от времени происходили перестрелки с духами, но пока ничего серьёзного. Зная, что в ночь их по горам никто преследовать не будет, они, под вечер, втихаря, подбирались на три-четыре сотни метров по ущелью или лезли на соседнюю вершину чтобы пожелать нам спокойной ночи. Шарахнут из РПГ, две-три автоматные очереди и сразу делают ноги. Приучили мы этих уродов, что сразу, в точку, откуда был произведен обстрел, следует ответный огонь из нескольких стволов, плюс гостинцы из АГС. Но эти их пожелания даром для двоих наших не прошли — получили пулевые ранения. Завёлся у духов свой Вильгельм Телль, только у него вместо арбалета была винтовка, которой он умело пользовался. Своего снайпера у нас не было и спасало нас то, что днём нас тревожить он опасался из-за АГСа и ПК, а ночного прицела у духа, видимо, не было.

Вообще винтовок у духов хватало. Попадали к нам такие раритеты вековой давности, что им только место в историческом музее. Видать дедушки нынешних моджахедов ими гоняли ещё наглых островитян, лет, этак, шестьдесят-сто назад.

Вокруг нашей и соседней высотки, и на выходе из ущелья нами и нашими предшественниками было натыканы сотни растяжек, противопехоток и других сюрпризов. Душманы тоже не жадничали и минировали все наши возможные спуски и тропки. Но духи-стрелки как-то умудрялись обходить опасности, хотя иногда гремели взрывы. В ту точку сразу начинали бить ПК и АГС, если конечно угол наклона позволял. Так что и духам доставалось.

Как я уже говорил, до конца смены оставалась неделя. Сидим, службу несём, долину и дорогу охраняем. Вчера командир роты получил донесение, что в ущелье воздушной разведкой замечена группа духов, рыл двадцать-двадцать пять, и, по всей видимости, они планируют пройти в долину. Нам приказали бдить, и не дай нам Бог пропустить духов. По дороге потоком шли грузы. Ночь прошла в нервном напряжении, постоянно ожидали обстрела. Бойцы в окопах вслушивались в темноту, так как рассмотреть что-нибудь было невозможно. Тучи полностью закрыли звёзды. А шума ночью в горах достаточно. Кто ночевал выше полутора тысяч метров, знает, как скрипят остывающие камни, как вздрагиваешь от звука оползня или катящегося с высоты камня.

Рано утром над нашей горкой прошла четвёрка МИ-восьмых под охраной пары "Крокодилов". Сразу же народ предположил, что вертушки выбросят десант в тылу духов и начнут выдавливать их на нас, а уж с двух сторон мы их раздавим.

Перед завтраком, с той стороны, куда улетели вертушки до нас долетела едва слышная трескотня. Потом, уже громче, раздались разрывы, один из них особенно сильный.

— Видимо, наши духов долбят, — почему-то шёпотом произнёс мой "замок", — чуешь, как молотят?

— Вась, а чё шёпотом-то?

— Да не знаю, само как-то получилось.

Вскоре раздалась команда:

— Рота, строиться! Экипировка по полной.

— Не к добру это — теперь каким-то глухим голосом изрёк Васёк.

— Не накаркай, Вась! Сейчас ротный всё популярно объяснит. Строиться, — командую своим бойцам.

А у самого что-то в груди засвербело. И в голове: "Зачем общее построение-то. Да и броники, вроде, как, ни к чему. Раньше Савельев просто ставил задачу нам, а уж мы её доводили до своих бойцов"

-Вот что бойцы — начал капитан Савельев, когда рота построилась, — разведрота во время десантирования попала в засаду, — и он махнул рукой в сторону ущелья. Сбит вертолёт, в котором находился командир роты и какая-то шишка из управления.

-Ёпрст, вот тебе, Васёк, и намолотили — вырвалось у меня от такой новости.

-Наши ведут бой в окружении, духов больше двух сотен точно, несколько пулемётов и граников. Положение очень тяжёлое, большие потери. Мы находимся ближе всех к этому месту. Получен приказ — немедленно выдвинуться к месту боя! С собой брать только оружие и боеприпасы, по два БК, всё остальное оставить здесь. Командиру второго взвода оставить одно отделение и с ним держать высоту. Остальные с прапорщиком Кухаревым идут с нами.

Капитан подходит ко мне.

— Вот что Сан-Саныч, ты же у нас шкандыбающий.

Это он напомнил мне о том, что пару дней назад я подвернул ногу на этих чёртовых камнях.

— Бегать не можешь. Так что остаёшься тут и смотри в оба. Что-то не нравится мне всё это, как-бы духи не ударили по высоте. У тебя останется АГС и один ПК. Оба ручника я забираю. Не должны духи на тебя толпой переть. У тебя позиция отличная, да и рация у тебя с радистом будет. Если что — вызывай базу. Помогут.

Да горка была укреплённая. Но, если раньше тут находилось более девяноста бойцов, из них больше половины "дедов", то сейчас нас тут остаётся десять. И из них только трое дедушек, считая радиста, которого я не знаю.

— Я понял, товарищ капитан. Не переживайте. Всё будет тип-топ.

— Вот и хорошо, бывай.

Рота, где скорым шагом, а где позволяла местность, то бегом, направилась на подмогу попавшим в засаду товарищам.

Представляюсь: Дубровин Александр Александрович двадцать пять годков от роду. Пскопские мы. Командир взвода. Лейтенант. Воюю второй год, и пока тьфу-тьфу, кроме травмы ноги, других увечий не получил, но зато получил "Звездочку" и "За боевые заслуги", а на днях комроты обрадовал меня — пришло представление на старлея. И как это прошло мимо замполита полка, с которым у меня постоянные проблемы за "панибратские" отношения с подчиненными? Но "поляну" я буду накрывать, как предупредил меня ротный, по прибытию в полк.

Со мной на высоте осталось десять человек. Это командир отделения старший сержант Аристарх Фомичёв — "Фома", родом из Воронежа, дедушка СА. Пулемётчиком с ПК у нас двухметровый гигант по кличке "Зубр", младший сержант Могилевич Доброслав. Второй дед Советской Армии. Вот на этих могу положиться как на себя. Несмотря на свой рост и недюжинную силу, это был простой и добродушный белорусский парень из-под Минска,

Ефрейтор Сергей Рыжов или просто "Рыжий" — наш балагур. Отслужил полгода в учебке и в Афган. Родился в интеллигентной семье в Ленинграде. Чего только стоит его оценка попадания на эту войну. "Каждый хочет посмотреть чужие края, к тому же задаром! Вот и мне выдался такой шанс" Поначалу я думал, что этот перл он сам придумал, а оказалось, что это из бессмертного "Солдата Швейка".

Если честно, то и я не рвался посмотреть на Афганистан, ни как турист, ни, тем более, с автоматом, вместо фотоаппарата на шее. Но улыбающаяся судьба и приказ Министра обороны СССР предоставили мне бесплатную путёвку. Хотя за всё надо платить и плата эта бывает разная. Так что, когда меня заносило в самые дикие места Афгана, я всегда смотрел вокруг широко открытыми глазами, впитывая и запоминая увиденное. А эти поездки на броне по горным дорогам — в основном, конечно, по направлениям — это разве не приключения для любителей пощекотать себе нервы. Цените эти мгновения, никогда и ни за какие деньги вы не повторите этого в другом месте. И не надо повторять, ни к чему всё это.

Немного отвлеклись

Следующий — это ефрейтор Бунчук — "Дед" из Таганрога. Дед — не в смысле старослужащий. Пока год отслужил, черпак называется. Но уже обстрелянный. Он своим занудным характером смахивал на старого деда, который вечно ворчит, когда чем-то недовольный. Но особенно он ворчит от однообразной солдатской едой, сетуя что не скоро ещё поест домашней пищи. А пожрать он любитель, упитанный как кабанчик.

Рядовой Наджимуддинов — или "Нажминомеродинов" как его поначалу ребята называли. Молодой. Но вскоре он получил кличку "Абдулла", так как однажды проговорился, что у него есть мечта иметь несколько жён. Гарем он, видите ли, хочет. Одной ему мало будет. Он согласен на три Гульчатай сразу. Как там в "Солнце" одна должна обед варить, другая стирать, третья за детьми следить. У них даже сейчас, правда неофициально, мужчины по несколько жён имеют, если в состоянии прокормить. Хотя всё наоборот, это бабы его кормят, работая как каторжные, а он в чайхане целыми днями чаи гоняет. И это после семидесяти лет Советской власти!

Ещё четверо бойцов: это кореец Ли из Ташкента, ему и кличка не нужна, он просто "Кореец". Тоже молодой, но, с эсвэдэхой управляется, будь здоров. Да и всякие восточные приёмчики знал и мне показывал. "Воробей"— Воробьёв Серёга из Мурома, молодой. Кулибаба Микола — "Хохол" — первый номер АГС. Опытный, надёжный черпак. Этот из Запорожья. Прохор Афанасьев "Афоня" из Иркутска. Хоть и полгода всего отслужил, но толковый боец. Десятым в нашу команду временно влился связист "Москвич", со своим ящиком в придачу — он из Москвы. И вот он мой третий дед. Ничего о нём не знаю, но год в Афгане — это не просто так. Так что надеюсь, что лишним он не будет.

Рассредоточились по вершине, наблюдаем за местностью. Пока у нас всё тихо. И своих ни видно, и чужие прошмыгнуть мимо нас не пытаются. А за прошедшие полчаса с небольшим в тональности идущего вдалеке боя нечего не произошло. Стрельба, и разрывы гранат по доносившимся до нас звукам, происходили на одном месте. Наша рота по-видимому туда ещё не добралась. Появляются мысли в голове — "Раз стрельба происходит в отдалении, значит и духов поблизости нет". Но все равно поглядываем вниз на выход из ущелья.

— Командир, пора бы перекусить, а то с этим шухером так и не успели пожрать. Я схожу, на всех приготовлю? А? — озвучил свою идею Бунчук.

Да, перекусить не мешало бы, но взглянув на хитрую рожу ефрейтора, я отрядил на это дело Прохора. Дед, недовольный моим решением, пару минут что-то бухтел себе под нос. Минут через десять раздался голос Прохора, который орал с интонациями Василия Алибабаевича:

— Командир, пацаны, ресторан открылся, кушать подано, идите жрать пожалуйста!

— Афоня, ты что, уже накрыл что ли? — переспросил его Фомичёв

— Так точно, товарищ старший сержант.

— Ну наконец-то, а то кишки уже усохли, — тут же простонал Бунчук, услышав про еду.

— Воробей, наблюдай, потом тебя подменят — тут же отдал команду Фомичёв. Пошли дедуля, а то у тебя от голода живот пухнет, — и хлопает Бунчука по пузу.

Наблюдая за Бунчуком, я невольно сравнивал его с артистом Леоновым из "Джентельменов удачи". Такой же кругленький и розовенький как поросёночек. И такой же неунывающий.

-Вот вернёмся в расположение, заставлю тебя арыки копать отсюда и до отбоя, — стращаю я Бунчука, когда они вдвоём с Фомой поравнялись со мной, — после этого, ты у меня будешь похож на сознательного бойца, а не на бабу на сносях. Ты же ни в один окоп не помещаешься.

-А я один такой что ли? "Зубр" потяжелей будет, а к нему почему-то претензий нет, — оправдывается ефрейтор.

-Да в нём роста два метра, да плечи полтора и талия как у осы, и ты носом в его пупок упираешься, а если вас взвесить, так одинаково потянете.

Идя к своей импровизированной столовой и разговаривая по пути, мы не догадывались что нас уже выцеливают с другой стороны ущелья. Один самый супер-пупер меткий моджахедовский стрелок на счету которого было уже больше полутора десятков воинов шурави, теперь держал на мушке своей "Ли Энфилд" офицера "шурави". За офицера ведь премия полагалась. Если правда то, что полковой зам говорил, то две тысячи долларов. Кроме того, убив офицера, ты лишаешь солдат командира, и горку будет легче захватить. Целил этот гад точно мне в голову и она по определению должна туда попасть. Но я не знаю чего или что тогда меня спасло, то ли более сильное притяжение земли в районе высоты или в патроне было меньше пороху, но пуля подняла фонтанчик пыли у меня под ногами. Фонтанчик пыли у меня под ногами бросил меня на землю с криком

— Ложись!

Звук одиночного выстрела донёсся уже после приземления. Бунчук плюхнулся за тот самый "Обелиск". Фома, как в фильмах, перекатом ушёл в отрытый окоп. Вот что значит дедушка Советской Армии. Мы с ефрейтором торопливо доползли до окопа и скатились вниз. В окопе, как выяснилось, кемарил связист-москвич. Теперь он таращил на нас глаза, не понимая, что происходит. По выложенному перед окопом брустверу цокали пули, иногда с визгом рикошетили от булыжников.

— Что происходит?!

— Да духи услышав Афоню, решили глянуть что он там приготовил нам на завтрак — недовольно буркнул Серёга. Мы-то их и не думали приглашать, вот они и обиделись, стрелять начали.

-Понятно. То они нам нормально ужинать не давали, так теперь решили и завтрак испортить своим присутствием — спокойно проговорил связист.

-Вот именно — ответил я. А сам осторожно выглядываю через амбразуру и вижу, как люди, в длинных рубахах, чалмах или пуштунках на головах, перебегая от валуна к валуну, спускались по противоположному склону. "Человек шестьдесят, если не больше — прикинул я на глазок, — а нет, уже меньше" — я увидел, как один из бегущих споткнулся и больше не встал, потом ещё один завалился навзничь, роняя винтовку на камни. Это стрелял Воробей, и довольно результативно.

— Молодец Воробей! Красавчик, вали их! — радостно заорал Фома, наблюдая зрелище из соседней амбразуры.

А по нам огонь вёлся с другой стороны ущелья, и в основном душманы стреляли из винтовок и пулемётов, так как для автоматов пятьсот метров очень далеко. Вспышек было много, особенно часто клацало по камням, за которым укрылся Дед. Он отвечал короткими очередями непрерывно матерясь при этом.

— Сейчас на нашу сопку полезут — сквозь зубы зло проговорил Фома, стараясь бить прицельно. Подгадали суки, как знали, что нас тут мало.

Да, примерно по пять-шесть харь на брата. И это только те, кто на штурм идёт. Кого нам видно.

— Вызывай базу — бросаю я связисту.

Да нет, какой нахрен подгадали?! Это они спланировали. Устроили засаду разведроте, наши отсюда сорвались на выручку. Наблюдатели с соседних горок доложили, что рота ушла, а эти где-то рядом хоронились. И дождавшись, когда наши отошли подальше, ударили по нам. И Дед не вовремя со своей жратвой, вот ведь "желудок" ненасытный. А так бы встретили нападавших в окопах. И ведь как качественно гады нас тут прижали, не высунуться. До бруствера не добежишь — срежут нахрен как пить срежут.

Огляделся, как там мои. Из Стоунхенджа пара стволов стреляет. Афоня и наверно Хохол. Нас тут четверо. Это шесть. Вон из-за камня зад Бунчука торчит. Блин, хоть бы спрятал его, так и отстрелить могут. Автомат Воробья тоже слышно. Тут слева в унисон автомату Воробья, замолотил ПК Зубра.

— База! База! Я Клён! — отчаянно кричал связист в микрофон — База я Клён. Не слышат они ни фига!

— Эх ты, база... — прошипел ему Рыжий, вставляя новый магазин и передёргивая затвор.

Что-то я ещё двоих не слышу и не вижу.

— Абдулла, живой?

— Тута я товарищ лейтенант, — донёсся откуда-то сзади его голос.

— Ага, понял тебя, ладно поглядывай за тылом.

Рядом с амбразурой ударила очередь, несколько пуль впились в мешки, заставив меня отшатнутся.

— Вот суки, чуть не задели — выругался я.

И Ли что-то не слышно.

— Ли, ты цел?

— Нормально, товарищ лейтенант. Сейчас одного сильно прыткого успокою.

Раздались почти одновременно два выстрела и пулемёт на соседней горке замолчал.

— Патронов три рожка осталось, — меланхолично констатировал Рыжий.

— И у меня так же... — добавил Фома.

— Значит так, бойцы. Сейчас большинство из них до самого низа спустятся, мы будем в мёртвой зоне, сразу рвём на внешний периметр. А там уже будем, как на стрельбище работать, каждый патрон по цели.

— Так ещё как-то добежать туда надо, тащ лейтенант, а эти бл...и нам и головы поднять не дают, — засомневался Рыжий

— Значит надо задавить огнём тех, кто засел на высотке, но вначале.... Фома, дымовые шашки у тебя при себе?

— Так точно, пара есть.

— Сейчас запалишь и кидай к брустверу, против ветра.

Пока Фома готовил шашки кричу Кулибабе

— Хохол, как только стрельба поутихнет, шементом за свою шарманку, Афоня тебе поможет. Вначале серию гранат закинь на соседнюю высоту, потом перед подножьем положишь, и вновь через ущелье по высоте. Понял?

— Да, командир.

— Дальше мы уж подскажем куда.

— Ли! Мы сейчас рванём, ты тех, кто на горке загони под камни.

— Я понял, командир.

— Теперь ты, родной, — обращаюсь к связисту — давай в Стоунхендж перебирайся и береги и себя и рацию. Помни — ты наше спасение. Подключись к выносной антенне, тогда должны услышать. Если сумеешь связаться, обрисуешь ситуацию, пусть высылают или вертушки, или "Грачей". Понял?

-Так точно, товарищ старший лейтенант.

Ну да, он же знает, слышал, что представление на меня пришло, вот и обозвал старлеем.

— Фома, зажигай. Как только дымом прикроет, рвём отсюда.

— Дед, — кричу Бунчуку, — задницу ещё не отстрелили.

— Цела.

— Тогда как только нас накроет дымом, хватай её в охапку и вперёд в окопы. Всё понял?

— Понял.

Мы в три автомата ударили по высоте, заставляя духов попрятаться за камни. Может кого и задели.

Вначале редкий, а потом всё более и более плотный дым отгородил нас от противника. Через некоторое время щёлканье по камням прекратилось.

— Давай вперёд, — кричу всем.

Заняв новую позицию и глядя как лезут к нам духи, я со злостью проговорил

— Вот сейчас мы с вами пободаемся.

Теперь-то мы могли стрелять вниз, и несмотря на подавляющее превосходство противника в живой силе, у нас было маленькое преимущество. Мы наверху, они внизу. Огонь с соседней горки практически прекратился. Вся её вершина окуталась разрывами. Это Хохол наконец-то добрался до своего АГСа. Хотя он первую очередь и выпустил как пристрелку, на глазок, но не все гранаты были выпущены впустую. А тут и мы ещё добавили огоньку, заставляя противника искать укрытия среди камней.

Через минуту он пристрелялся, и духам пришлось очень несладко. После того, как гранаты по дуге посыпались к подножию горы, с вершины продолжили стрелять только три ствола, да и то не сразу.

Духов, что спустились со своей горки и приготовились в атаке, Хохол удачно накрыл второй очередью.

— Ли, работаешь по пулемётчикам и гранатомётчикам, — и как бы в подтверждении правильности моего решения, перед стенкой разорвалась граната, подняв вверх тучу земли и щебенки. Следом за ней, уже позади нас, ещё одна. Ойкнул Фомичёв, хватаясь за руку. Куртка на его левом предплечье потемнела от крови. Рыжов бросился перевязывать товарища.

— Что с ним?

— Ничего страшного командир, так немного поцарапало, — кривясь от боли, проговорил Фома.

— Порвало руку от кисти почти до локтя, но не глубоко, сейчас перевяжу, промидол вколю, будет как новый, — прокомментировал Рыжов, — считай, повезло.

"Да повезло" подумал я

Почувствовав, что с нашей стороны огонь несколько ослаб, духи внизу опять зашевелились, перебегая от камня к камню, и прячась за ними, вели огонь по высоте. Медленно, но верно враг приближался к вершине.

— Духи! — вдруг заорал за спиной связист. — тащ старший лейтенант! Духи с тыла!!!

"Какие духи, там же Абдулла, он бы предупредил. Неужели его сняли втихую. Все смотрели на связиста, а он махал рукой в сторону хребта, по которому час назад убежала рота. Душманам всё-таки удалось подняться на наш хребет, где-то вне поля нашего зрения, и теперь они подбирались к нам. Их тёмные фигуры сливались с такими же тёмными скалами.

И как это он их обнаружил — подумал я о связисте. Если бы не он, мы бы так все и остались здесь, отбивая атаки тех что лезли снизу. Кулибаба уже среагировал и положил серию гранат из АГСа вполне удачно. Несколько духов остались лежать среди камней, другие, уже не таясь, бросились вперёд.

— Абдулла, — кричу, пытаясь перекрыть шум боя, — быстрей на левый фланг, помоги Афоне.

— Сейчас, командир.

Снизу тоже напирают. "Пуштунки" духов уже метрах в двухстах мелькают. Одни продвигаются вперёд, другие поддерживают их огнём. Пули пролетают над нами или рикошетят от камней бруствера. В нескольких местах он уже поврежден выстрелами из гранатомётов.

— У них что, каждый второй с трубой бегает? — растерянно выкрикнул Бунчук после очередного разрыва гранаты. На противоположной высоте вновь ожил пулемёт, но вскоре заткнулся. "Похоже Ли постарался — решил я. А что там справа?" Справа был слышен только пулемёт Зубра. Поискав глазами Воробьёва, я увидел торчащую из окопа каску, но эта каска была неподвижна.

— Воробей, ты жив?

— Амба, командир, — откликнулся Зубр, — нет больше Воробья. Убит он.

-Чёрт, чёрт, чёрт. Суки!

Я с силой ударил кулаком по брустверу. Рыжов посмотрел на меня с сочувствием, но ни слова не проронил, продолжал стрелять вниз. Оглядываюсь кругом: Абдулла пока один держит под прицелом тропу вдоль хребта. Духи перебегали уже метрах в трёхстах от его позиций, ныряют за камни после каждой его очереди. Кулибаба в это время заправляет ленту в АГС, по-видимому последнюю. Рядом прислонившись спиной к колесу, сидит раненый в бедро Афоня. Тоже, повезло. Пулевое, навылет, только мышцу пробило. Ли на башне. Зубр справа, его пулемет стреляет короткими очередями. Бой идет всего одиннадцать минут, а кажется целую вечность. Я похлопал по разгрузке, остался последний магазин, не считая того что в автомате, думаю у других не лучше.

— Патроны кончились, — объявил Дед, вставляя последний магазин. Как будто мои мысли подслушал.

— Я тоже на нуле, — выдохнул Фомичёв. Рыжий! Сбегай, забери патроны у связиста, ему и одного магазина хватит.

Рыжов бросился к Стоунхенджу, петляя по дороге, чтобы не зацепило. Через пару минут он вернулся с подсумком со снаряжёнными магазинами, да ещё притащил ящик, сверху были навалены продукты из сухпая и пара фляжек с водой, а на дне с пару десятков тротиловых шашек.

— За воду спасибо, — хватаю флягу, — а то не помню, когда свою опустошил, — и делаю два больших глотка, — а вот жрать что-то не хочется.

— А я не откажусь, — встрял Дед, выудил из ящика банку тушёнки и засунул её в карман. В другом кармане оказался большой кусок хлеба.

— Вот, сейчас почифаним, и воевать веселей будет, — Бунчук взял из подсумка связиста полный магазин и занял место у амбразуры. — Сытым и воевать веселее, да и помирать тоже.

— А детонаторы есть? — задал я вопрос Рыжему, когда увидел, что он притащил помимо продуктов.

— Есть, но мало. Будем по несколько шашек связывать вместе и использовать вместо фугасов.

— Вот этим и займись, только оттащи это в сторонку, а то одно удачное попадание, и мы на том свете. С восьми килограмм тротила от нас вообще ничего не останется.

— Командир, Москвич сумел докричаться до начальства, так оно приказали держаться.

— Ну а что ещё оно может приказать?! Только держаться, на....

Через несколько минут, несмотря на экономию, патроны подошли к концу, а духи всё наседали. Тогда в ход пошла карманная артиллерия, а так как мы находились на горке, то некоторые из нас могли забросить гранату метров на семьдесят-восемьдесят. Атаку эту мы смогли остановить. Духи немного отошли назад, схоронившись среди камней, зализывают раны. Но долго это не продлится. Да и гранаты у нас, в основном, наступательные. Фенек мало. Так что кидать нужно очень точно, а эффект в скалах — так себе. Сейчас главный душман накрутит хвостов своему воинству и с криками "Аллах Акбар!" погонит их вперёд.

При этом, чтобы мы не расслаблялись, обстрел с двух соседних вершин не прекращался. Заряды к АГСу кончились, и прижать их нам нечем. ПК тоже на голодном пайке. Что-то у Зубра, наверное, осталось, но, голову на отсечение даю — немного. Да и на один его ствол у духов не меньше трёх. Уже все были ранены, только я оставался целым. И это после того, как, буквально, у меня под ногами разорвалась граната. Меня качественно глушануло и взрывом отбросило в сторону, а вот Рыжову, который был рядом досталось. Несколько осколков принял броник, и хотя до тела ни один не добрался, но, как потом выяснилось два ребра поломаны, но один отсекает три пальца на его левой руке. Рыжов потерял сознание и упал в окоп. Фома сразу вколол ему промидол, а потом стал бинтовать руку.

Но и мы в долгу перед духами не остались, думаю, что десятка три они потеряли. Одно было очень плохо — патронов практически не осталось. Следующий штурм будет для нас последним.

Вторым у нас погиб связист.

Находясь в Стоунхендже за толстыми каменными стенами, он чувствовал вину за то, что не участвует в бою и не рискует своей жизнью как остальные. Вроде как отсиживается в безопасном месте. Да он здесь из-за прямого приказа офицера. Нужна помощь, и вызвать её может только он.

Снаружи идёт бой, а он должен сидеть внутри этой крепости и непрерывно орать

— База, ответь, я "Клён". База, я "Клён". А в ответ, как в песне у Семёновича — тишина. И опять — База, база, я "Клён", ответьте, вашу мать!

И ему ответили, когда он уже отчаялся. Уже решил бросить этот ящик и с автоматом идти к пацанам. Помочь. Он всё-таки на салабон, а дедушка Советской Армии, и в Афгане уже почти год.

— Ну что там у тебя, Клён?

— База, на высоте ... веду бой с превосходящими силами. Нужна помощь. Присылайте вертушки или поднимайте "Грачей"!

— Какой бой, боец, ты что что, бредишь?

— База, веду бой. Патроны почти закончились. "Духи" прошли по хребту. Мы отрезаны. Высылайте вертушки, мать вашу!

— Ты что, боец, охренел? — командный прокуренный голос, — как фамилия? Доложить немедленно, где офицер?

И в этот момент раздались два близких разрыва и по стене укрытия прошла пулемётная очередь. Несколько пуль залетели внутрь и с противным визгом срикошетили от стен.

— Что там у тебя? — голос резко сбавил обороты.

— Говорю же, ведём бой. Командир воюет. Подойти не сможет. Тут всё простреливается. Рота ушла, нас 10 человек, может уже меньше, духов не менее двухсот. Нас обстреливают из пулемётов и гранатомётов. Хребет перекрыт. Рота подойти не сумеет. Нужна помощь.

Голос помощь пообещал, но, конечно, потребовал держаться, и ещё раз держаться, и быть на связи. Только закончил сеанс, как в помещение ворвался Рыжов, забрал его разгрузку с запасными магазинами, оставив, правда, одну гранату на тот самый случай. Похватал со стола продукты, жадно выхлебал две кружки воды из бачка, и набрав воды в свою фляжку, опять убежал, проорав на прощание, что патронов почти нет. А он только успел сказать Рыжову, что ему удалось связаться с командованием, и что оно на это ответило. Рыжов только презрительно плюнул, и рявкнув — Суки!!! — выскочил наружу.

Несколько минут связист сидел у рации, выполняя приказ быть на связи и обдумывая ситуацию.

"Та-ак, пацанам отдал три магазина. Что ещё? Ещё связь, которой нет.

И тут он вспомнил, что в углу, под лестницей на площадку, за коробками с сухпаем и ещё каким-то барахлом, есть два ящика с цинками, он сам их видел пару дней назад. Бросившись туда и раскидав коробки, он обнаружил оба ящика на месте.

Рацию за спину, ящик в руки и бегом в траншею. Но с таким грузом и Зубр особо не побегает. Плюс автомат на шее. Мешает сильно.

В какой-то момент я понял, что что-то происходит позади нас, так как пули полетели куда-то выше нас. Оглянувшись, я увидел бегущего связиста. Он бежал, стараясь хоть как-то петлять, сбивая духам прицел, но, с грузом и рацией получалось не очень. Его срезало метра за три до окопа. Когда первая пуля ударила его в грудь, он не упал, а остановился и, опустив голову, удивленными глазами смотрел, как на груди расплывается тёмное пятно. Мы ему кричим — падай, — а он, похоже, нас и не слышал, стоял и смотрел на свою грудь, но ящик из рук не выпускал. Вторая пуля угодила почти в горло. Не выпуская ящика из рук, он падает вперёд, придавливая его своим телом, а рация бьёт его по затылку. Мы с Бунчуком под свист пуль выскочили из окопа и схватив связиста за руки, стащили его к себе. Радист был уже мёртв. Ящик он так и не выпустил. Бунчук приложил ухо к груди и прислушался. Посмотрев на меня, помотал головой.

Я молча открыл ящик с цинками, Бунчук вытащил оба и стал вскрывать без ключа, штыком.

— А мы даже его фамилии не знаем, — проговорил он, — а звать, кажись, Юркой.

— Я только знаю, что он из Москвы, — бормочу в ответ. Наконец-то один цинк вскрыт. Достал несколько пачек и принялся набивать свои магазины, а цинк передаю приковылявшему Афоне.

— Возьми себе и пацанам крикни что патроны есть.

Второй цинк забрал Бунчук и отсыпал себе пачек. Тоже начал быстро набивать пустые рожки.

Я, закрыв пустой ящик, уселся на него.

— Дед, закурить есть?

— Так точно, тащ лейтенант, — и протягивает мне мятую пачку "Примы". Выудив из пачки кривую сигарету, осторожно, чтобы не сломать, слегка её выпрямляю и только потом закуриваю. В голове была пустота, все мысли из неё улетучились.

— Жаль парня, — проворчал Бунчук, — настоящим оказался. А я думал, так..., связист...

Я ничего не ответил, хотя полностью его поддерживал. Только одно могу сказать с уверенностью — москвич нас спас. Не знаю, надолго ли, но теперь духам придётся с нами повозиться.

— Дед, надо Зубру подкинуть патронов и магазинов пустых. А то у Зубра к ПК вряд ли много осталось. Хоть автоматом воевать сможет.

Дед схватил неполный цинк и прячась за бруствером поспешил к Могилевичу

— Командир, может рацию послушаем, она, кажись, работает, — Афоня показывает на мигающий огонек на панели.

— Ну, давай послушаем, а если что, то и поговорим.

Беру наушник, прижимаю к уху и слышу: "Клён, Клён! Почему молчите. Клён ответьте Первому". — по голосу я узнал комполка Захарова

— И правда, работает. Сам подпол на связи, — прокомментировал я ребятам.

— Бля..., а где обещанная помощь? — вырвалось у Рыжова.

— Сейчас узнаем. Первый! Я Клён!

— Ну наконец-то. Кто на связи?

— Лейтенант Дубровин, тащ подполковник.

— Почему долго не отвечали?

— Так мы немножко заняты были, тащ подполковник. Война у нас тут.

— Не ёрничай Дубровин.

— А я и не ёрничаю, тащ подполковник. Отвечаю на Ваш вопрос.

— Ладно. Докладывай, что там у тебя.

— А что у меня? Рота ушла, думаю, что ведёт бой. К нам не пробьётся. Нас обложили духи. Со стороны хребта тоже. Заняли круговую. Имею двух двухсотых, восемь трёхсотых. Сам пока цел. В строю девять человек. Патронов на один бой. Гранат штук пять-семь на всех. Если нас снесут, через двадцать минут духи блокируют дорогу. Воюем. Но, тащ подполковник, пока живы, и на дорогу, и в небо поглядываем в ожидании обещанной подмоги.

— Дубровин, я тебя понимаю, но и ты пойми, не маленький уже. Не всё так быстро делается. Коробочки к тебе отправили. Жди, уже в пути. Десять минут как вышли. Летунам сообщили, обещали быстро подняться.

— Спасибо, товарищ подполковник, ободрили. Коробочкам ещё не менее двадцати минут пылить, так что просто не успеют. А на летунов надежда слабая. У меня здесь никого из Генштаба нет. Так что суетиться они не будут. За нас орден никому не дадут....

— Лейтенант! Это война, а не в кино с барышней. И не надо развешивать сопли. Держись, подмога скоро будет.

С последними словами связь оборвалась, видно подпол не захотел выслушать от меня комментарии на тему чьи, где, а главное кто развешивает сопли.

— Ну что, мужики, — я посмотрел на Серёгу и Афоню, — комполка сказал, что коробочки уже на подходе и "Грачей" можно скоро ждать, велел держаться.

— Раз командование велит, то его надо слушать, — злобно прошипел Рыжий.

— Серёга, где взрывчатка?

— Да там, — Рыжий, показывая направление, махнул рукой вправо — я её в закутке положил.

— Там внизу, под нами, у самого обрыва, есть трещина. Я хочу попробовать устроить обвал, когда духи подберутся поближе, — поведал я свой план ребятам.

— Ну, не знаю, командир, получится ли. Надо будет добежать до расщелины, уложить туда шашки и обратно бегом, да ещё разматывая за собой шнур. А это время. Могут и срезать.

— Надо попробовать. Я пойду.

На лицах пацанов непроизвольно нарисовалось облегчение. И тут же оба, переглянувшись, покраснели.

— Хорош вам. Если кто из нас и сможет, так это я.

— Командир, я только половину из шашек подготовил в качестве фугаса. Связал попарно, детонаторы вставил и шнура там секунд на тридцать.

— А с остальными что?

— Так детонаторов нет.

— Понял. А шнура-то сколько осталось? До траншеи хватит?

— Точно не знаю, но метров семь будет.

— Нормально, должно хватить.

Пригибаясь к земле, я быстренько пробежался до ячейки где находился ящик с толовыми шашками. Всего там было пять парных брикетов, приготовленных Рыжовым и ещё девять пачек россыпью. Пришлось вязать по четыре шашки, хотя понимал, что скакать вниз-вверх до расщелины с серьёзным грузом шустро не получится. А духи мух ловить не будут.

— Вот что мужики. Я сейчас до расщелины рвану, и как только с той высотки начнут стрелять, прикроете меня.

Я глянул вниз. Там, где-то, метрах в шести, эта расщелина. Вот она. "Прыжка за три доберусь — решил я, — если только нога не подведёт". Я понимал, что будет больно прыгать с грузом, но выхода нет, придётся вытерпеть. Это три секунды. Ещё столько же чтобы засунуть шашки в щель, а вот обратно вверх, уже как получится, тут не разбежишься понадобиться гораздо больше времени. Решил, что шнур разматываю сразу и тащу за собой. Будем надеяться, что на таком коротком расстоянии он не порвётся.

— Держи, — сую один конец огнепроводного шнура Серёге, а второй вставляю в детонатор. Сам шнур большими ровными кольцами сложен на бруствере, чтобы без всяких помех мог разматываться.

— Ну, приготовились, — командую ребятам.

Сам пару раз притопнул больной ногой, проверяя её на болевые ощущения. Вроде терпимо.

— Всё, я пошёл.

Перемахиваю через бруствер и со всей возможной скоростью где спрыгиваю, а где соскальзываю вниз к намеченной цели. Как я и предполагал, на третьем прыжке ногу пронзила острая боль, но я уже был у расщелины. Две-три секунды ушло на поиски наиболее глубокой щели, в которую поместился бы наш сюрприз, немногим больше, чтобы опустить туда шашки и завалить их парой больших камней. И только после этого засвистели первые пули. И тут же с нашей стороны ответили автоматы, прикрывая меня.

"Проспали духи мой рывок. Если даже не выберусь, пацанам останется только поджечь шнур и духам трындец".

Я рванул к брустверу с таким отчаяньем, что даже нога перестала болеть. Жить захотелось неимоверно. А пули так и щелкали по камням рядом со мной, противно визжа при рикошетах.

Передышка закончилась, духи снова полезли. И лезли они с каким-то остервенением, как будто за голову каждого из нас им пообещали по "лимону зеленью". Через пять минут мы устроили им большой "БУМ". Поджигая шнур, я крикнул

— Аллах Акбар, уроды! Ловите гостинцы.

Подрыв в десяти метрах от нас почти четырёх кило тротила шандарахнул нам по ушам с такой силой, что мы оглохли на несколько минут, к тому же ещё и щебень сыпался сверху как шрапнель. От этого камнепада духам досталось сильнее, чем нам, но не так, как мы рассчитывали. Сказалось то, что взрывчатка не была завалена камнями и часть энергии взрыва ушла вверх. Большой козырёк так и не отвалился. Но десяток-полтора минут передышки мы себе выкроили, пока духи были в замешательстве. Ещё через десять минут я приказал всем перебираться в башню, а сам остался прикрывать отход своих ребят. А через пяток минут в моём исполнении был аттракцион "Несущийся заяц" за которым неслись пара десятков разъярённых бородатых охотников. Но как оказалось, не таким быстрым был мой бег — пуля оказалась быстрее. Страшный удар в спину швыряет меня головой на каменный "обелиск". Вижу приближающуюся каменюку и какие-то знаки на ней. Мозг разорвался на тысячи, а может миллионы осколков, которые яркими искорками куда-то устремились. Последней мыслью было "Больно-то как..."

Глава Вторая. Кабинет командующего Черноморским флотом.

На второй день, после прибытия флота в Севастополь, я собрал на совещание флотских специалистов, чтобы сформировать комиссию по оценке боевых повреждений, полученных нашими кораблями в бою с "Гебеном" и решить вопрос о перевооружении кораблей для дальнейших действий против Османской империи.

Возглавить комиссию я поручил главному инженер-механику Черноморского Флота, генерал-лейтенанту Чахлину Степану Захаровичу.

Оценить степень повреждений корпусных конструкций должен был флагманский корабельный инженер-полковник Трегубов Владимир Константинович.

Повреждения механической части кораблей — инженер-механик, капитан первого ранга Салтыков.

За артиллерийскую часть, то есть, собственно, за перевооружение кораблей отвечал артиллерийский флаг-офицер штаба, капитан второго ранга Колечицкий Дмитрий Борисович.

За перевооружение и работу электротехнической части кораблей ответственным был назначен инженер-механик старший лейтенант. Лиходзеевский

— Степан Захарович, первоочередная цель вашей комиссии — оценить степень повреждений каждого из кораблей флота. Начните с "Екатерины". После определения нанесённого ей ущерба подготовьте от моего имени распоряжение о её переходе в Николаев, — ставлю задачи перед Чахлиным.

— Я уверен, что Вы Регламент не нарушите, но всё же напомню — боезапас необходимо выгрузить полностью. Благо, что его осталось менее половины.

— Далее. Все остальные поврежденные корабли ремонтируем на нашем судостроительном заводе, только определитесь с очерёдностью ремонта. Но если Вы решите, что какой-то из кораблей всё же лучше отправить на Николаевские верфи, тут же докладывайте мне. Будем решать.

— Михаил Коронатович, я бы и "Марию" отправил в Николаев и ....

— Степан Захарович, — я жестом остановил Чахлина, — по "Марии" будет особое распоряжение. На неё есть другие виды. И, вот что ещё, Степан Захарович, мне нужен полный отчёт обо всех повреждениях, полученных нашими кораблями в результате сражений с противником и желательно, чтобы этот отчёт сопровождался фотографическими снимками этих самых повреждений. За сутки управитесь?

— Ваше превосходительство! Михаил Коронатович! Я не уверен, что мы сможем за такое короткое время успеть осмотреть и оценить степень всех повреждений. Да ещё на всех кораблях. Я вчера побывал на "Екатерине Великой" — так там ужасные разрушения. Линкор получил одиннадцать попаданий крупного калибра, да два десятка средним, и, по предварительным прогнозам, его ремонт продлится не менее года. А кроме "Екатерины", повреждения получила "Императрица Мария" — торпедное попадание. Ещё старые линейные корабли "Евстафий", "Иоанн Златоуст" и "Пантелеймон". Они также имеют изрядные, причём множественные повреждения от огня с береговых батарей. Конечно, не такие тяжкие, как линкоры, но их множество! Кроме этого, повреждения разной степени тяжести получили три нефтяных миноносца. Больше всех, конечно пострадал "Беспокойный", совершив таран подводной лодки, и при этом сильно разбив форштевень. А если с фотографиями, так быстро никак не получится.

— Степан Захарович, всё понимаю. Но мне крайне нужны эти отчеты. И как можно скорее. Все эти сведения уже завтра потребуются для ремонта и модернизации кораблей. И при разработке новых проектов они тоже...

Тут я обратил внимание на побагровевшее лицо Чахлина и недоумевающие взгляды, которыми обменялись мои технические спецы. "Твою дивизию! Сейчас же начало века! Каждая фотография, это ж произведение искусства. Сейчас фотографов кое-где даже называют фотографическими художниками. И на каждую фотку времени нужно много. А уж во внутренних, слабо освещённых помещениях, среди разрушений и пожарищ, качественное фото очень трудно сделать. Да-с, товарищ адмирал, пошутить изволили".

— Добро, Степан Захарович, сколько вам потребуется времени?

— Дня три-четыре.

— Три, и ни часом больше. Теперь насчет "Марии". Завести пластырь, пробоину заделать временно. Артиллерийский боезапас выгрузить полностью. Торпеды тоже. Оставить только патроны для стрелкового оружия. В док линкор не вводить. Поставить на рейде на бочки.

— Но как же так, Ваше превосходительство? Там работы всего на пару месяцев, — такому решению удивился полковник Трегубов.

— Владимир Константинович, "Марией" займёмся позже. В первую очередь требуется отремонтировать старые броненосцы. Я уверен, господа, что ремонт на них не затянется надолго, как и на эсминцах. Не так ли?

Я достаточно долго смотрел на каждого из приглашённых, пока они не начинали кивками выражать согласие с мнением командующего.

— Прекрасно, господа, я рад, что вы с этим согласны. Далее, ремонт "Беспокойного" совместить с модернизацией. Двухтрубные торпедные аппараты заменить на трёхтрубные. Но установить только три. После такой установки мы практически ничего не теряем. Девять труб вместо десяти. Зато у нас освобождается место для дополнительного орудия. Сейчас одна дополнительная четырёхдюймовка намного важней одной торпедной трубы. То, что наши эсминцы перевооружены торпедными аппаратами и не довооружены артиллерийскими орудиями, давно уже всем ясно, и такое решение давно пора принимать. Дмитрий Борисович, вы со мной согласны по поводу такого перевооружения?

— Полностью согласен, Ваше превосходительство. Командиры эсминцев уже давно говорят об этом. Вот только осуществить это не было возможности, так как эсминцы почти постоянно в морях. Ну а теперь, после потопления обоих германских кораблей, турецкий флот уже не отважится что-либо предпринять, и по всей видимости будет отстаиваться в проливе. А у нас наконец-то появится возможность ставить к стенке для перевооружения по одному эсминцу. Эсминцы что заложены по переработанному проекту, так же решено вооружить четырьмя орудиями.

— Владимир Константинович. За вами разработка проекта по изменению конструкции и вооружения эсминцев. "Беспокойный" будет первый, на нём и апробируете все проектные изменения. А потом запустите их в серию. Орудие я предлагаю установить за кормовой надстройкой, на освободившееся после демонтажа торпедного аппарата место. Носовую надстройку удлинить, оборудовать там дополнительные помещения. Предусмотрите, пожалуйста, возможность увеличения вместимости артиллерийских погребов и удобной доставки снарядов к новому орудию. Кормовую надстройку предлагаю увеличить и на ней установить дополнительно два орудия Лендера. Для расчётов нужно предусмотреть хотя бы противоосколочную защиту. Ну как, Владимир Константинович, берётесь, или будем просить кого-то с "Наваля"

— Ваше превосходительство, — Трегубов сел по стойке "смирно" с каменным выражением лица, — я Вам представлю подобный проект в кратчайшие сроки.

— Вот и ладненько. А теперь, Владимир Константинович, расскажите, как продвигаются работы на "Синопе" и "Григории Победоносце"?

— На "Синопе" прежнее артиллерийское вооружение частично сняли. Приступили к подготовке мест для установки нового. Вот только, из обещанных Военным ведомством шести двенадцатидюймовых гаубиц, нам выделили только три.

— Вот как они решили. А ведь именно эти орудия были заказаны для Морского ведомства. Однако, после начала войны, по настоянию Ставки и лично Великого Князя Николая Николаевича Младшего, пришлось уступить их сухопутному командованию. И всё из-за того, что до войны эти..., как бы, потактичнее назвать — высокоумные стратеги — не озаботились заказать и принять на вооружение достаточное количество крупнокалиберных осадных орудий. Наверное изначально планировали в окопах воевать. И это при том, что возможности наших заводов по выпуску таких орудий просто мизерные. Дают по одному орудию в месяц, а желательно в десять раз больше. Так, когда, Вы говорите, прибудут орудия?

— К нам они должны прибыть не раньше двадцатого числа.

-У нас ещё есть три недели. Я попробую ещё раз переговорить с Его Величеством, а уж если и он не сможет помочь, то вместо недостающих двенадцатидюймовых гаубиц придется позаимствовать с береговых батарей старые одиннадцатидюймовые пушки, что оснащены лафетами Дурляхова. Я понимаю, что скорострельность у них аховая, один выстрел в три минуты, а на корабле будет и того меньше. Но раз других орудий не предвидится, ставить придется именно их. Надо объехать все батареи и отобрать орудия с наименее расстрелянными стволами, в приличном техническом состоянии. Этим займётся старший лейтенант Шрамченко. Дмитрий Борисович, сегодня же поручите это дело своему помощнику.

— Слушаюсь, ваше превосходительство.

— А шестидюймовые орудия в полном объёме получили?

— Объём-то, Ваше Превосходительство, получен полностью. Вот только что именно мы получили! — с нескрываемым разочарованием воскликнул Колечицкий.

— Ну и что же, Дмитрий Борисович?

— Четыре осадные пушки, образца 1910 года. Десять осадных орудий образца 1904 года. Шесть осадных орудий образца 1877 года.

— Ну а теперь, Дмитрий Борисович, пожалуйста, расскажите подробно о каждой системе.

— Слушаюсь, Ваше Превосходительство. Начну с самых новых. Это орудия образца девятьсот десятого года. Разработаны фирмой "Шнейдер" по заказу русского командования для сухопутной армии. Используется поршневой затвор, более скорострельные чем старые. От двух до четырёх выстрелов в минуту. Конструкция лафета допускает угол возвышения до сорока градусов. Дальность стрельбы свыше четырнадцати километров.

Орудие образца четвертого года, ещё вполне себе не старое, но вот со скорострельностью беда — всего один-два выстрела в минуту. Угол подъёма те же сорок градусов и дальность так же до четырнадцати километров. Эти орудия изготовил Пермский орудийный завод.

И самые старые орудия, это образца 1877 года, производства Обуховского завода, но год изготовления восемьдесят пятый. Со скорострельностью выстрел в минуту. И дальность всего девять километров.

— Да, господа, подобного старья у нас и на своих складах в достатке имеется. Могли бы и не присылать. Жаль, что и тут армейцы нас обделили. А ведь была уверенность, что, хотя бы с десяток новых артсистем нам выделят. Я уверен, господа, что в окружении императора есть кто-то, кто очень не хочет, чтобы проливы были нами захвачены. И это, господа, настоящий враг. Хотя пока мы его, или их, не знаем. Но узнаем. И тогда..., — пришлось прикусить язык. Этих офицеров я знал недостаточно хорошо.

— Для захвата проливов нам нужно в три-четыре раза больше артиллерийских кораблей, чем мы можем сейчас вывести в море. Можно сказать, что нам нужны плавучие батареи. Вот только для их создания, требуются крупные мореходные суда для переоборудования. А их, считай, что и нет. И как сейчас выясняется, и современных орудий крупных калибров нам тоже неоткуда взять. Нужны ещё и специальные десантные корабли, чтобы высаживать войска сразу на берег. И они у нас будут. Первая пара из заложенных уже спущена на воду и проходит испытания. А через две недели мы должны принять их в состав флота. Дмитрий Борисович, обратитесь к генерал-майору Рербергу, может быть Фёдор Петрович выделит нам шестидюймовые орудия.

— Прошу учесть, Ваше превосходительство, — включился в разговор Колечицкий, для установки крепостных одиннадцатидюймовок на корабли, их лафеты нужно будет переделывать, так как горизонтальное наведение у этих орудий практически отсутствует. Они же создавались как осадные, поэтому практически отсутствует угол поворота, так как приходится стрелять почти в одно и то же место.

— Защиту для расчётов орудий не забудьте, а то останемся с орудиями, но без обслуги. И, Дмитрий Борисович, как я понимаю, нужно у всех орудий, кроме трёх тяжёлых гаубиц, лафеты переделывать, чтоб их можно было установить на корабли.

-Так точно, Ваше превосходительство.

— Подумайте над какой-нибудь поворотной платформой, на которую можно установить орудия. Я думаю, что поворот градусов по тридцать по горизонту нам хватит. И, Дмитрий Борисович, времени у нас мало, так что, очень вас прошу, поторопитесь с этими переделками.

— Ваше превосходительство, необходимо Ваше содействие, чтобы в мастерских РОПиТа приняли к исполнению наш заказ на изготовление некоторых деталей для новых лафетов. Такие же заказы нужно сделать в Николаеве. Кроме того, нужен металл, дюймовой и полудюймовой толщины.

— Дмитрий Борисович, окажу любую потребную помощь. Нужен металл — докладывайте где он есть и что нужно, чтобы его получить. Нужно разместить заказ на каком-то заводе — говорите, что нужно или кто мешает. Причём точно указывайте кто, чем и как мешает. Будем разбираться. У нас, слава богу, есть Кириенко Павел Николаевич и Автономов Александр Петрович — разведка и контрразведка. Наши глаза, уши, и если необходимо, то и руки. И указанные мною господа обязательно "помогут" любому чину на любом заводе Крыма принять единственно правильное решение. В интересах флота, разумеется. Санкции я указанным господам дам любые.

Офицеры заулыбались и немного расслабились. Командующий во всей красе. Заботлив к своим, беспощаден к чужим. Слуга царю, отец солдатам!

— Владимир Константинович, у меня есть большие сомнения в том, что нам удастся получить от Военного министерства новые артсистемы. Поэтому, вместе с Дмитрием Борисовичем, перевооружение начинайте с "Победоносца". На него поставим более новые орудия. "Синопу" достанутся старые образцы. Это чтобы не было проблем со снабжением кораблей боеприпасами. Да и задачи перед ними можно будет ставить разные. Кстати, господа, а не попытаться ли вам переделать станки на шестидюймовках Канэ. Попробуйте увеличить угол возвышения на них до сорока или даже пятидесяти градусов. Эти орудия и скорострельные, и дальнобойные.

— Я даже не знаю, сможем ли мы в наших условиях это выполнить, ответил в задумчивости Колечицкий.

— Нужно сделать, Дмитрий Борисович, нужно. Какая будет нужна помощь..., ну я уже говорил.

— Пятьдесят я не обещаю, — после некоторого раздумья, ответил главарт, — но тридцать пять-сорок может и получится.

— Будут ли у нас орудия для работы с кораблей по берегу или нет, теперь зависит от вас Дмитрий Борисович.

Делаю паузу. Господа офицеры почтительно молчат. И ведь правда — почтительно. Доказал Коронат, что право имеет командовать! И идеи, что сейчас выдвинул, крайне необычные для них. Но при этом понимают, что разумное предлагает командующий, а главное — знает, что предлагает. Непривычно это офицерам, но по глазам вижу — готовы работать.

После минутной паузы обращаюсь к кораблестроителю.

— Владимир Константинович. У меня есть ещё одно очень важное пожелание. Наши артиллерийские корабли будут действовать против берега. А там и калибр может быть не меньше, и целиться легче. Нужно усилить горизонтальную защиту кораблей от навесного огня. Я разрешаю снимать броню с любых списанных кораблей. И имейте в виду, что крайний срок готовности этих штурмовых кораблей первое января семнадцатого. И, ещё, поглядите на "Двенадцать Апостолов". Может из него можно что-то путное соорудить?

Глава Третья

5 августа. Севастополь. Черноморский морской госпиталь.

Вице-адмирал Российского Императорского флота Михаил Коронатович Бахирев.

Вице-адмирал Германо-Турецкого флота Вильгельм Антон Сушон.

С недавнего времени одна из палат морского госпиталя в Севастополе была превращена в тюремную камеру, но камеру весьма комфортабельную. Вместо решёток на окнах занавески из "ситчика весёленькой расцветки", вместо тюремных служителей, симпатичные сёстры милосердия и вежливые врачи. Трёхразовое питание прямо в палате. Однако дверь, коридор, ведущий к двери, площадка перед окном палаты и само окно находились под бдительной охраной морских пехотинцев круглосуточно. На ночь посты удваивались, и соблюдение предписанного режима охраны несколько раз в сутки проверяли неприметные сотрудники Александра Петровича Автономова, ротмистра Корпуса жандармов, а ныне начальника контрразведки Черноморского Императорского Флота. И дело своё они знали. Доступ не только в палату, но и в коридор, ведущий к ней, почти для всех был закрыт. Знающие люди поговаривали, что этой палате находится сам командующий германо-турецким флотом вице-адмирал Сушон, волею случая попавший в плен. Это случилось неделю назад. После потопления "Гебена", наши корабли, обследовавшие район морского боя, искали выживших с эсминца "Гневный" затонувшего в этом же бою. По прошествии нескольких часов после боя с эсминца "Пылкий" случайно обнаружили человека в спасательном пробковом жилете, явно раненого. Когда матросы подняли его на палубу, то поняли, что это немец и в немалых чинах. А когда его привели в чувство, то выяснилось кого им посчастливилось выловить в море. Адмирала Сушона доставили в Севастополь, где в госпитале его прооперировали, избавив от осколка, а потом поместили в отдельную палату, выставив охрану.

Адмирал Вильгельм Антон Сушон стоически переносил боль в груди, от раны, что оставил русский осколок. Сейчас он, лёжа на кровати, размышлял о превратностях судьбы. Он и в страшном сне не мог представить, что окажется в плену. Он был уверен, что если корабль под его командованием когда-либо будет потоплен, то он пойдет на дно вместе с ним. Но только не плен. И вот он в плену, которого так страшился, а не на дне вместе со своим "Гебеном".

Предупреждал же он этих ослов в дурацких красных шапочках с ослиными-же хвостами сзади — дикари, как есть, дикари — что если он выведет "Гебен" в море, то русские тут же устроят на него облаву, и только чудо поможет прорваться обратно в пролив. Но чуда не произошло. Абсолютно весь русский флот был в море. Его обложили со всех сторон и гнали прямо в западню. Заблаговременно пришло предупреждение, что у пролива находится русская эскадра во главе с дредноутом. Но шанс прорваться был. "Возможно я допустил ошибку, когда принял решение прорываться в пролив мимо русского линкора в темноте. Но было много плюсов за то чтобы идти на прорыв именно в темноте. Если бы не эти минные поля, которые русские с азиатским постоянством выставляли на подходе к проливу, то прорыв наверняка удался бы. Но мин наш противник не жалел. И было такое чувство, что на каждом квадратном метре моря они поставили по одной мине. А протраленный фарватер находился южнее, к нему я решил не идти, так как догадывался, что именно там меня дожидаются. Приказал прорываться по кратчайшему пути у мыса Узуньяр, где расположены турецкие батареи, надеясь на везение, на то, что удастся, прижимаясь ближе к берегу, пройти по воде, свободной от русских мин. Но оказалось, что, несмотря на наличие артиллерийских батарей на берегу, русские и здесь сумели поставить мины, считай, под носом у этих диких обезьян, что корчат из себя солдат. Подрыв на мине помог русским определить наше место, и они тут же начали стягивать свои корабли в район прорыва. И первым на нашем пути оказался русский миноносец, который в темноте подобрался очень близко, и, несмотря на ураганный огонь с нашей стороны, бросившийся в свою сумасшедшую атаку. Отчаянный был у кораблика командир, да и команда хороша. Ведь русский командир прекрасно понимал, что в одиночку атаковать "Гебен" равносильно самоубийству. И всё же пошёл в атаку и выполнил свой долг до конца. Ведь выпускал по нам эти две торпеды уже не военный корабль с командой, а тонущий металлолом с несколькими ещё живыми мертвецами. Но выпустил, и обе попали. Жаль, что командир миноносца погиб. Такому врагу не стыдно пожать руку. Да и моряки у него были под стать командиру. Я был бы не против таких в команде моего бедного "Гебена".

Да-а. А через несколько минут после того, как русский миноносец затонул, нас атаковала подводная лодка. Из-за того, что почти всё смотрели в сторону, откуда пришёл эсминец, атаковавший нас, подлодка подкралась на пистолетный выстрел и, прежде чем её обнаружили, успела выпустить по нам торпеды. Мы даже не успели среагировать, как в нас опять попала торпеда. Это была уже третья, поразившая крейсер за последние пятнадцать минут. Мой бедный "Гебен", построенный на немецких верфях немецкими рабочими, несмотря на серьёзные повреждения от подрыва на мине и трёх торпедных попаданий, всё же сохранил ход и боевые возможности и мог постоять за себя. Даже после атаки лодки я не утратил веры в благополучный исход прорыва. Так что я приказал продолжать движение к проливу, несмотря на предложение командира крейсера капитанцурзее Аккермана повернуть назад и укрыться в одном из болгарских портов. Потом был бой с русским дредноутом, в котором экипаж крейсера проявил высочайшие стойкость и мужество. Какие были моряки! Гордость Кайзерлихмарине. Хотя мы и сумели нанести русскому линкору тяжёлые повреждения, и до спасательного пролива оставалось совсем немного, но от судьбы не уйти.

То, что "Гебен" затонул в нескольких кабельтов от берега, Сушон узнал от своих врагов, так как в бессознательном состоянии был погружен на одну из оставшихся шлюпок. Не иначе, как молитвы матушки уберегли, и то, что кто-то надел на него спасательный жилет. За ночные часы течение и ветер отнесли его на значительное расстояние от места боя, где его и выловили из воды матросы с русского эскадренного миноносца "Пылкий".

Когда "Гебен" стал тонуть, экипаж, спасался кто как мог, в основном вплавь, держась за деревянные обломки и любые плавающие предметы. Все пытались добраться до недалёкого берега. Направление немецкие моряки знали. Но среди плывущих к берегу немцев, находилось и несколько десятков турок. Многие из них, как это ни странно, не умели плавать, и держались на поверхности просто чудом. Кому-то помогали деревянные обломки, а кого-то, наверное, спасала последняя молитва муллы. И вот шлюпка с раненым адмиралом проходя мимо группы турок была в прямом смысле атакована ими. Они цеплялись со всех сторон за шлюпку, пытаясь в неё забраться. Крики находившихся в ней людей, что тут раненые в том числе и адмирал, до обезумевших от страха людей не доходили, как и удары по рукам и головам цеплявшихся. В конце концов, шлюпку перевернули, так адмирал оказался в воде.

Сегодня адмирала Сушона предупредили о том, что его намерен посетить командующий Черноморским флотом. И вот в его палату входит молодой, на вид лет тридцати, ну никак не больше, морской офицер в вице-адмиральском мундире с белым орденским крестиком на шейной ленте.

"Это ещё кто?" — в первую секунду подумал немец. "Бахиреву должно быть около пятидесяти. Это должно быть кто-то из Великих князей, только они в столь юном возрасте имеют высокие чины. Хотя вряд ли. Даже тем, о которых я знаю, должно быть около сорока лет. Возможно среди князей есть кто-то и моложе, но не в таких чинах".

— Добрый день, господин адмирал. Я командующий Черноморским флотом вице-адмирал Бахирев, — на вполне приличном английском представился вошедший, присаживаясь в приготовленное персоналом госпиталя по этому случаю кресло.

"Не может быть. Этот молодой человек, почти юноша, и адмирал?! Да к тому же командующий флотом. Нет, всё же это дурацкий розыгрыш" — глядя на Бахирева думал Сушон

— Молодой человек, я не знаю кто вы такой, и по какому праву вы надели этот мундир. Вы зря думаете, что достаточно какому-то мальчишке одеть адмиральские эполеты, и я приму его за Бахирева? Вам сколько лет, юноша?! Вот мне пятьдесят два. И я доподлинно знаю, что Бахирев всего на четыре года младше меня. На четыре, молодой человек, но не на двадцать! Хотя определённое портретное сходство с адмиралом у вас есть, но и только!

Пока адмирал Сушон возмущался и негодовал на "розыгрыш", адмирал Бахирев улыбался.

— Молодой человек, перестаньте улыбаться, — взорвался немец, — я старше вас по возрасту, уверен, что и по званию, и я ранен. Но когда я поправлюсь, я буду с вами драться на саблях!

— Господин адмирал, я не учёл вашей реакции на мою внешность. Сам я уже привык к ней, да и окружающие меня люди тоже привыкли. И всё же, господин адмирал, позвольте ещё раз представиться — вице-адмирал Российского Императорского флота Бахирев, командующий Черноморским флотом.

— Как? Вы адмирал Бахирев?? Так сколько же вам на самом деле лет!?

— Недавно исполнилось сорок восемь.

— Не может быть, не верю.

— Вы, господин адмирал, не один в своём неверии пребываете при определении моего возраста.

— Но как? Объясните..., так не бывает

"Так, ну что ж, продолжим историю о чудесном превращении старого адмирала в молодого. Есть у меня планы на этого дядьку, есть. И если я сумею его убедить в божественном вмешательстве в мою судьбу и в бессмысленности войны со стороны Германии, потому что бог на нашей стороне, так это сколько ж я смогу русских мужиков спасти?? Немцев, конечно, тоже поменьше поляжет, ну да они меня не интересуют. Вот, наглов бы, с лягушатниками, союзничков дорогих в землицу бы уложить, да побольше... А как с ним общаться? Мужик тёртый, серьёзный. В бога то, наверное, как все моряки, верит, но и только. Баснями его не накормишь, не соловей."

До личной встречи с Сушоном, я, естественно, прокручивал в голове возможные варианты беседы. Но то до встречи. А тут, тет-а-тет, немецкий адмирал совсем другое впечатление производит. И ошибиться нельзя. Даже если я ему потом телевизор покажу или BMW, уже не поверит ни единому слову.

— Господин адмирал, вы верите в мистику, сверхъестественное?

— Думаю, что нет. Хотя, пару раз за мою карьеру было что-то, что нельзя объяснить с точки зрения науки. Да и мы же с вами, господин адмирал, моряки, так что как минимум, в определённые традиции и суеверия верим. В предчувствия тоже. Но не более.

— Согласен с вами, адмирал. До недавнего времени я тоже не верил. А вот как-то утром...

Я вспомнил легендарного Станиславского, и замолчал. Пауза длилась около минуты. Но Сушон, очевидно, тоже был знаком с привычками великого русского режиссёра. На его обветренной саксонской физиономии было просто написано "Не верю". Однако, скука, имевшая место у любого заключённого, заставила его сдаться.

— Господин адмирал, вы и далее будете молчать? Или всё же расскажите мне как можно помолодеть?

Но скептическая улыбочка все же змеилась по его губам.

— Конечно расскажу, господин адмирал. Я именно для этого и решил вас посетить.

Я поудобнее устроился в специально принесённом охраной кресле и ненадолго задумавшись начал.

— Накануне выхода из Петрограда для встречи с вашими силами балтийского моря, я отметил день ангела в кругу друзей. Неплохо отметил, весьма неплохо.

Сушон, непроизвольно усмехнулся. Я знал, что наш бравый Вильгельм, как все моряки, дослужившиеся до адмиральского звания, уважает хорошую компанию под хорошую закуску.

— Утром я проснулся несколько не в себе. И не в том смысле не в себе, как вы, господин адмирал, подумали. А в том, что был я в каюте не один...

Я, уж как смог, поведал Сушону о явившемся мне высшем существе, которое разговаривало со мной не пользуясь речью. Но длинным рассказ не был, чтобы самому не запутаться и не выглядеть фигляром и болтуном.

Немного я сообщил и о том, как должны были развиваться события на Балтике. Сушон недоверчиво смотрел на меня, но не перебивал.

После того, как я замолчал, немец задумался, и, через пару минут, радостно улыбнувшись сказал

— У вас, господин адмирал на Балтике просто отлично поставлена разведка. В этом я вижу основную причину ваших побед.

— Действительно, разведка есть. К моему величайшему сожалению она не так хороша, как вы её только что оценили, но...

Далее мы разобрали несколько схваток и операций русского флота. И вот тут Сушон задумался. Я рассказывал ему кто, когда, куда двигался, и что в это время происходило у германского флота. Дошло до того, что я пересказал ему, не дословно, конечно, разговоры кайзера с братом и другими адмиралами.

Вот тут Вильгельм Антон стал мрачнее тучи.

— Получается, что у русских есть свой шпион в Генштабе?

— Господин адмирал, ну давайте допустим даже это. Но я хочу уточнить один момент.

— Пожалуйста.

— Как вы наверняка знаете, на том совещании у кайзера присутствовали только он сам, его брат, старший адъютант кайзера и то ли трое, то ли четверо самых доверенных адмиралов Кайзерлихмарине. Не могли бы вы мне сообщить, кого именно из перечисленных господ вы считаете русским разведчиком?

Немец растерянно смотрел на меня.

— Но откуда вы, русский адмирал, можете знать о чём говорилось на том совещании?! Я и то, узнал об этом случайно! Это просто мистика какая-то!!

И он уставился на меня ожидая ответа.

Не отвечая на его вопросы, я продолжил.

— Думаю, когда я сменил адмирала Эбергарда на посту командующего Черноморским флотом, вы поручили кому-то из своих офицеров собрать на меня всю возможную информацию.

— Так и есть, господин адмирал. Я должен был знать с кем мне предстоит сражаться. Даже более того, я запросил штаб гросс-адмирала принца Генриха, и получил оттуда всё, что касалось вас и ваших способов ведения войны.

— И вам что-то показалось странным, господин адмирал?

— Так и есть, — немец на несколько мгновений задумался, — я понял, что вы неглупый и решительный человек, способный с имеющимися в вашем распоряжении кораблями доставить много неприятностей туркам, да и моей эскадре тоже.

Однако было непонятно вот что. Вы отличный моряк, смелый и опытный офицер. Но ведь вы, уж прямо скажем, до назначения на должность начальника 1-ой балтийской бригады крейсеров звёзд с неба не хватали. Хороший исполнитель, не щадящий ни себя, ни подчинённых в бою. Но и только! А то, что вы начали творить после этого назначения, иначе как высочайшим профессионализмом и почти гениальностью не назовёшь. На основании предоставленных мне, и тщательно изученных мною сведений, складывалось впечатление, что вы заранее знали какие корабли куда и с какой задачей отправить. И все ответные действия немецкого флота вам известны!

Я молча смотрел на Сушона и мысленно кивал головой. "Ну, ну давай, адмирал, давай! Ты сам должен дойти до единственно правильных выводов. Сам".

Не обращая на меня внимания, Сушон продолжал рассуждать.

— Вы доставили принцу Генриху столько неприятностей, что он всерьёз обратился к брату с просьбой отозвать несколько новейших линкоров Флота открытого моря и усилить ими свою эскадру. Я помню, что мне рассказывали. Принц был и в ярости на вас, господин адмирал, и в растерянности. Он, хотя и пообещал своему венценосному брату, посчитаться с вами, но явно не понимал, как с вами бороться.

— Я, господин адмирал, конечно сочувствую принцу. Это ведь очень нехорошо — пообещать и не выполнить. Тем более, если обещаешь императору. Но что делать? Судьба такая у принца. Может, нужно было почаще самому выходить в море? Тогда, возможно, мы бы с ним и встретились. Но сегодня разговор не о его высочестве.

-Да-да, согласен с вами. Так как же вы, господин адмирал можете объяснить такое неожиданное превращение крепкого, исполнительного, но среднего по способностям офицера в почти гениального флотоводца, да ещё имеющего разведку, равной которой нет даже у англичан?

Я опять взял паузу. Ну что ему сказать? Правду? Так я сам во всё произошедшее с трудом верю. Опять про божественное вмешательство? Про божьего посланца с огненным мечом? Так ведь точно не поверит, а те зёрна сомнений, что уже запали в его голову просто превратятся в ничто".

— У мня, господин адмирал, оказался выбор. Причём, лучше сказать — ВЫБОР. Это как в русских сказках. Стоит человек на развилке дорог, перед ним камень. А на камне написано — "Направо пойдёшь — коня потеряешь, себя спасёшь; налево пойдёшь — себя потеряешь, коня спасёшь; прямо пойдёшь — жив будешь, да себя позабудешь".

И выбрал я прямую дорогу. И получил то, во что вы не верите. Да и я до недавнего времени не верил.

— И что же вы, господин адмирал, получили?

— Знание, господин адмирал, знание. Знание того, кого, когда и как бить нужно. Знание того, как мой флот и армию вооружить, чем вооружить, и кто это оружие сделать сможет. Знание того, что будет дальше с моей Россией и вашей, господин адмирал Германией. И зависит это будущее от того, какой мы с вами путь выберем, господин Сушон. Именно мы с вами.

— Может поделитесь своим планом, — несколько иронично спросил раненый.

— Плана пока нет, господин адмирал, я просто расскажу то, что знаю, но, боюсь, вам это не очень понравится.

И я выдал! И про гибель сотен тысяч людей, про исчезновение четырёх империй, про отречение кайзера, про потерю Германией всех колоний, про полную гибель немецкого флота, про голод в Германии. Не забыл Версальский договор, по которому "культурные европейцы" догола раздели других европейцев, после чего, изгнанные из почти уничтоженных армии и флота кадровые офицеры бывшей германской империи радовались, если им удавалось устроиться на работу официантами. А их жёны и дочери стали побирушками и проститутками, и ублажали толстых и грязных бюргеров, у которых были деньги, просто за еду. Про немецкую революцию, про весь кошмар, обрушившийся на Германию после Первой Мировой или, как её сейчас называют Великой войны.

И вот это сильно ударило по каменному спокойствию адмирала.

— Такое нельзя придумать за несколько минут, господин адмирал. Вы ведь называете фамилии тех людей, которых просто не можете знать. Вы описываете события так, как будто всё это видели своими глазами. И, даже если допустить, хоть на мгновение, что всё рассказанное вами правда, то почему вы так мрачны. Мы ведь сейчас враги. Убиваем друг друга. А всё, рассказанное вами произойдёт только с моей несчастной Германией, — Сушон на несколько секунд приподнялся, опершись на локоть и впился в меня глазами, — или не только с ней?

Мне вдруг захотелось закурить. Просто жутко захотелось. А перед этим жахнуть полный стакан. А потом дать со всей силы кому-нибудь в морду. Предателю Горбачёву, например, а лучше бы ещё и алкашу Ельцину. Да по нескольку раз. И бить, бить, бить, пока не сдохнут.

Вспомнилась история моего Советского Союза. Яркая, героическая, но короткая. И его гибель, вопреки желанию 92% населения этого Союза. От рук предателей-правителей, собравшихся на свой шабаш в Беловежье. Ельцин, Кравчук и Шушкевич.

И адмирал Сушон, похоже, что-то увидел на моём лице. Может увидел, как я сглотнул из-за выступавших на глазах слёз, а может окаменевшие скулы. Он, побледнев, откинулся на подушку и что-то прошептал. Мне послышалось — не верю, чёрт бы вас побрал, Бахирев, не верю.

Молчал Сушон, закрыв глаза. Молчал я, отвернувшись к окну. Тишина реально давила, и, похоже, не только на меня.

Через несколько, тянувшихся, как показалось годы, минут Сушон прошептал:

— Германия погибнет, Россия погибнет, турки с австрийцами тоже... Адмирал, зачем тогда всё это? Для чего?

— Только для того, чтобы клятые англо-саксы и евреи-банкиры богатели, адмирал, только для этого и задумана эта война. И единственное что им мешало,что их страшило, это начало сближения России и Германии. Для островитян и их кузенов из-за океана это страшный сон — союз Российской и Германской империй. Лягушатники сразу подожмут хвост и кинутся к нам, макаронники просто замрут от страха на своём сапоге, а австрийцы послушно пойдут за вами туда, куда вы их пошлёте.

Как потомственный военный, тем более военный моряк, Сушон был очень далёк от экономики и принципиально далёк от политики. Поэтому мои слова вызвали у него искреннее недоумение. Пришлось популярно объяснять то, что в конце двадцатого века знал почти любой житель России. Рассказывать про "истинно британские ценности", про "честное слово истинного британского джентльмена", который никогда не нарушает слово, а только меняет его смысл. Про пиндосов, которые впитали все "истинно британские ценности", добавив к ним привычку настоящего быдла обманывать и отнимать у слабейшего то, что "представляет стратегический интерес для САСШ". Немало рассказал про Ротшильдов, Рокфеллеров, Морганов и прочих Круппов и Тиссенов. Про то, как богатейшие люди развитых стран меняют понятие "моя страна" на "мой бизнес". Немного добавил про капиталиста и триста процентов прибыли, не упоминая дедушку Томаса Даннинга. Упомянул в разговоре термин транснациональная корпорация, а потом и объяснил, что это такое. Рассказал о том, как правительство одной и той же страны поставляет оружие, продовольствие, а, главное, деньги всем воюющим странам, ведь это же "только бизнес, ничего личного".

Рассказ был весьма сумбурным. Я, то говорил спокойно, то перескакивал с темы на тему, сжимая кулаки. И вдруг я посмотрел на Сушона. Я замолчал, таким было выражение его лица. Недоумение, обречённость и ярость одновременно.

— Вы не можете этого знать, этого не может знать простой адмирал, — почти прошипел Сушон сквозь стиснутые зубы, — вы не должны этого знать.

— Не могу, не должен, но знаю, — негромко ответил я, и снова повернулся к окну, — и мне почти пятьдесят.

— Но Германия никогда не капитулирует!

— Капитулирует, адмирал, ещё как капитулирует, и не один раз.

— Никогда!!!

— Иных слов я от вас, господин адмирал, и не ожидал услышать. И всё же. Вы будете продолжать лечиться именно здесь, и, думаю, что со временем у вас появится желание ещё раз со мной поговорить. Просто сообщите о своём желании персоналу госпиталя. Как только у меня выдастся свободная минутка, мы встретимся, а пока просто подумайте над моими словами. Главное, подумайте над ответом на вопрос — кому действительно выгодна эта война и то, что русские и немцы героически истребляют друг друга. Подумайте, господин адмирал.

Я поднялся из кресла.

— Честь имею! — и вышел из палаты.