| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Но Александр Иванович видел, что в последнее время стала меняться обстановка и на фронтах, и на флоте, и в армии, и в стране в целом. ОН — тот, кого он так ненавидел, — с несколькими своими приближенными полностью взял в свои руки власть в стране, исключил из управления страной Думу, сказав правда, что мера эта временная, и вводится только на время ведения войны. Победы на флоте, а позже и на суше. Выпуск нового, невиданного оружия и боевой техники поверг в уныние не только немецких генералов и турецких пашей, но и Гучкова. Снова послышались голоса патриотов. А этот, поистине дьявольский, указ о выделении земли всем участникам боевых действий, а отличившимся так ещё и льготы будут. Хороший ход сделал царь этим указом. Пообещал мужикам землю, после этого они стали охотнее воевать. Вот только где он после войны столько земли найдёт, чтобы каждому надел выделить?
И вот, похоже, что Александр Иванович наконец-то понял причину этих перемен. И причина — этот выскочивший неизвестно откуда Бахирев. Итак, в Крым, господа!
Глава Первая.
Июль 1916 года. Османская Империя, город Синоп. Русский полевой госпиталь. Дубровин Александр Александрович. То ли поручик Российской Императорской армии, то ли лейтенант Советский Армии.
Полевой госпиталь располагался на одной из улиц Синопа в бывшем дворце какого-то турецкого паши да прилегающих к нему постройках. Сейчас в госпитале на излечении находились в основном легкораненые и выздоравливающие участники десанта. Всех тяжёлых, кто был в состоянии перенести морской переход до Крыма, вывезли кораблями эскадры. Лишь в нескольких помещениях, сейчас называвшихся госпитальными палатами, находилось несколько тяжелораненых, которым морской круиз был противопоказан.
В одной из офицерских палат лежали трое. Прапорщик Озеров, командир полуроты из 465-го пехотного полка получил ранение в первый же день десантной операции. Вторым был пехотный подпоручик, появившийся всего-то пару дней назад, после того, как схлопотал пулю во время перестрелки на горном перевале юго-восточнее Синопа. Почти триста озверевших от голода и истошных воплей муллы аскеров пошли на прорыв, но почти все там и остались. Немногих убежавших от винтовочного и пулемётного огня в упор сейчас разыскивали и уничтожали мобильные казачьи разъезды, которым помогали армяне и авиаторы. Третьим раненым, что лежал в этой палате, был командир второй роты из 1-го полка морской пехоты поручик Дубровин. Подпоручик с прапорщиком тихо переговаривались, обсуждая новости, приходившие из воюющих частей. Иногда в разговоре всплывала тема контрзахвата Синопа турками, но оба офицера были уверены, что после того, как Черноморский флот всё же перехватил и утопил этот, так мешавший всем "Гебен" туркам ни за что города обратно не отбить. Да хотя бы и не утопили, германец всё равно не отважился бы подойти к городу, так как город прикрывают береговые батареи, а в бухте находятся броненосцы. А вот поручик в разговоре не участвовал, а молча лежал, уставившись в потолок, и похоже, о чём-то напряжённо думал. На несколько фраз товарищей по палате он отвечал не сразу и невпопад, в основном отделываясь односложными "да-нет".
Ранение у него было серьёзное и врачи были почти уверены, что не выживет. Как сказал главный хирург Нил Петрович, похоже, что в него попали сразу две пули. Одна в грудь, а другая в спину. И обе прошли навылет, оставив одно сквозное ранение, которое нужно было срочно промыть от засорившего его мусора. И крови потерял поручик немало. Два дня он лежал пластом, не шевелясь и почти не дыша. Врачи госпиталя практически молились за здоровье раненого. Всем была известна "настоятельная просьба" адмирала Короната о непременном выздоровлении этого раненого, а также тяжёлый характер адмирала, Поэтому, когда ухаживающий за поручиком морпех, откликавшийся на Петра Ивановича, сам раненый в левую руку, привёл немолодого казака с ярко зелёными, но какими-то безжизненными глазами, их пропустили к раненому почти без сопротивления. У врачей на лицах было написано — хоть бог, хоть дьявол, только помогите. Казак провёл у раненого почти два часа. Всё это время морпех стоял у дверей в палату и вежливо, но решительно просил "дохтура" и "сестричек" обождать, потому что "там, это.., пока не закончат, не велено, значит".
Казак вышел из палаты пошатываясь и что-то жадно прихлёбывая из большой посеребрёной фляжки. Нил Петрович тут же зашёл в комнату и увидел, что все трое офицеров крепко спят. Даже раненый уже спокойно дышал. Пульс у него был слабый, но ровный. Сильно пахло степными травами, чем-то дурманяще-сладким и приторным. Но вспомнив глаза казака, Нилу Петровичу почему-то показалось, что к ароматам степи, царящим в комнате, добавился запах то ли ладана, то ли серы. Все расспросы врачей, а потом и сестёр милосердия привели только к невнятной фразе морпеха — батя мол евоный характерником значился. Что за батя, что за характерник? Но новые заботы скоро вытеснили мысли об непонятном и страшноватом казаке, тем более, что тот более в госпитале не появлялся. С того дня поручик был записан в выздоравливающие.
А сейчас, похоже, что с поручиком приключилась чёрная хандра. Разговаривает мало, но это можно списать на слабость после ранения. Плохих известий ни из дома, ни откуда либо, он не получал. Но лежит молча, смотрит в потолок, и думает, думает. Да и окружающие старались ему не докучать распросами, так как уже знали, что скорее всего не ответит, а если и ответит, то как-то странно — всё нормально. К тому же слух прошёл, что он какой-то родственник адмиралу Бахиреву. А от таких лучше держатся подальше.
А ведь было от чего задуматься поручику, было. И главный вопрос, который задавал он себе, звучал странно для офицера Императорской Армии — кто я? — поручик по Адмиралтейству Дубровин Александр Александрович, командир второй роты 1-го полка морской пехоты или СанСаныч Дубровин, летёха, командир взвода, офицер Советской Армии.
Бред, бред. Это полный бред. Расскажи кому, ни за что ни поверят. Подобный рассказ примут за сказку, тут даже фантастикой ни пахнет. Никаким Стругацким или даже Ефремову не приснится. Похоже, что или меня ранило и пацаны накачали своего взводного промедолом под завязку, или мы с Васьком — моим замкомвзвода всё-таки укурились на славу? Да нет, покурить не должны...
А как ещё объяснить то, что я это я, и одновременно — мой дед. И вообще где я? Я в 1986-ом или в 1916-ом? Это ведь даже не фантастика. То, что меня ранило, это я точно знаю. Я ведь помню бой с духами. Их пёрло больше сотни, а у меня из десятка бойцов только трое дедов. Двоих мы потеряли точно, остальные раненые, но продолжают стрелять. А вот духи точно укуренные — прут на автоматы, только "Ал-ла-а-а Акбар" кричат. Суки! АГС гранатомётами подорвали. Хотя гранаты к нему к тому времени уже закончились. Да и к ПК патроны закончились. Хорошо что хоть связь почти до конца действовала, но радист погиб. Ещё на одного "деда" стало меньше. Отбивались автоматами и гранатами, и даже тротиловые шашки в дело пошли. Правда до рукопашной дело не дошло, хотя кто его знает. После того как приказал пацанам отходить к башне, там позиция приличная можно продержаться до подхода помощи, а сам остался прикрыть отход. Сам-то я не успел отойти, вот тут мне в спину и прилетело. Так что, что после этого происходило на высотке сказать не могу, не знаю,. И всё же, меня ранило или убило? Хотя, если подумать логически, если я здесь, то меня не ранило, — убило. Да какая к черту логика. Убило, не убило. Да и чего тут гадать. Если я здесь в 1916-ом оказался то там меня определённо убило. А был бы жив — то и был бы сейчас в Афгане.
. Это же надо, 1916 год.... Да-а. Когда я был пацаном, то я мечтал оказаться именно в шестнадцатом году рядом с дедом и бить и бить германцев, хотя тогда я их называл фашистами. А мне мальцу тогда было без разницы, германцы или фашисты. Раз немцы значит фашисты.
Дед воевал с ними в Первую Мировую, а отец в Великую Отечественную. Если отец вернулся с войны хотя и раненый, но с руками-ногами, то дед со своей войны вернулся без руки. Вот я в своих играх и мечтах воевал рядом с дедом и спасал его от увечья. И теперь я реально здесь и могу изменить его судьбу. Ну, а заодно и свою. Я же теперь — это он. Возможно, именно из-за этого моё сознание перекинуло на семьдесят лет в прошлое. Хотя тут события идут как-то не так. Выходит это не мой мир. Деда ведь изувечили на Юго-Западном фронте, а в этом мире он воюет в составе морской пехоте с турками. Про то что он воевал в морской пехоте и был ранен при захвате Синопа, дед моего мира не рассказывал. Так как в истории нашего мира Синоп наши не захватывали, я это точно знаю. В училище Валерий Валентинович — препод по истории крепко вбивал знания, хотя в основном по сухопутным операциям. А историю я любил. И несмотря на такое большое несоответствие я всё равно понял, что попал именно в своего деда. А как понял? Да черт его знает, я даже объяснить не могу. Да просто понял и всё.
Пока в палате этой не очнулся, пока без сознания лежал — с дедом общался. Как — не знаю, но говорили мы долго. Первое что выяснилось, кроме того, что мы это мы, то, что ему прилетело в грудь в то же время, когда мне в спину.
И получается так, что тело дедово, а вот в голове его в основном я устроился. Когда нужно поговорить или подсказать что важное, дед сразу появляется, а так я один в его теле и голове обитаю.
Установили мы точно, что его в грудь как кувалдой вдарило, а меня-то, я точно помню, в спину приложило, я аж кубарем покатился. Но вот что у нас общим было — так это удар лицом о плоский камень перед тем, как шторкам задёрнутся. И как помним мы, на камнях наших какие-то надписи полустёртые были. Точнее чёрточки вертикальные и горизонтальные. Бес их знает, как их правильно назвать. Но вот запомнили мы крепко то, что были они на камнях и в Афгане и в Турции.
Вот после ранений отключились мы с ним. А потом стали одновременно в себя приходить, только в его голове уже. И состоялся у наших сознаний, можно сказать беседа:
— Больно-то как и пить страшно хочу. Воды! Вот и вода. Какое наслаждение. Вода. Так, лейтенант, смотрим где это мы? Так, бородатая рожа, стена с арабским орнаментом... Попал. Я у моджахедов. Подобрали, гады, пока в отключке лежал. Пацанов видно всех положили. Твари! И гранаты точно нет.
— Странно. У турок аскеров знаю, янычар знаю, даже топчи знаю. А вот чтобы их моджахедами называли не слышал.
— Какие турки? "Духи" это. Хотя, да, — турки. Я же с ротой в Синоп высадился. Стоп! Какой, твою мать, Синоп. Он же в Турции, а здесь...
Потеря сознания. Точнее двух сразу.
Снова мы на этом свете.
— Ну бородатые рожи в чалмах, это, понятно духи. А вот другие, в папахах и в фуражках на русских похожи.
— Так это русские и есть.
-А вот эти, в красных ведёрках с верёвками на башках кто?
— Турки это, дурень. И не вёдра это, а фески. На них кисточки.
— Ага, турки. Понятно. А почему дурень?
Снова пауза.
Очередное пробуждение.
— Галинка, радость моя. Ты в купальнике? На реку собралась. А коса у тебя откуда?
-Какая Галинка? Глаша это, жена моя! И почему она почти голая!!!
-Какая голая — обычный купальник. Ты ещё в Одессе на пляже не был.
-Галь, а что на тебе за одежда? Такие платья в прошлом веке носили. Где купила? Хотя здорово выглядишь. О, а теперь ты в блузке и брючках!
— Глаша это, тебе сказано. А почему в мужских штанах?
Пауза.
— Так, похоже, что у меня шиза после ранения.
— А это кто?
— Ты!
— Сам ты шиза. Я поручик 1-го полка морской пехоты Дубровин Александр Александрович.
— А я лейтенант Советской Армии Дубровин Александр Александрович. И я точно не шиза.
Так мы пообщались с дедом уже продуктивнее. Выяснили что родственники, что первенцев в семье всегда Сашками нарекают. Разобрались с "духами", моджахедами и турками. И с Глашей, что была для меня бабушкой Глафирой Андреевной. И с рядовым Петром Иванычем, что показался мне моджахедом и поил меня водой.
Труднее мне было привыкнуть к разнице в семьдесят лет между нашими войнами, и что сейчас шестнадцатый год. Быстро договорились что я его называю дедом, а он меня внуком. И значительно дольше дед вылавливал из моей памяти картинки с моими современницами. Особенно ему пляжи понравились. Хотя помню, бабушка всегда рассказывала, что дед однолюбом был. Ну-ну...
— Дед, а ты знаешь, твои награды все в семье сохранились. И шашка офицерская твоя наградная. Отец сохранил. Я хоть и маленьким был, когда ты умер, но кое-что вырос настоящим офицером.
— А разве по-другому бывает?
И опять долгая экскурсия в мою память, из которой дед вернулся мрачным и расстроенным. Чем-то ему СССР не понравился.
Узнал он и про Вторую Мировую и Великую Отечественную. И про то, что сын его воевал и воевал хорошо. И что мы с родителями переехали во Псков, на его Родину.
— Кстати внук, объясни пожалуйста, меня, с твоих слов, должны были в июне ранить на Юго-Западном фронте, а сейчас июль. И мою 117-ю дивизию направили в Крым, на Южный фронт. А мою роту из дивизии вообще забрали и отправили на формирование 1-го полка морской пехоты. И я сразу рапорт написал о переводе в морские пехотинцы. Хотел быть поближе к Одессе, Глаша-то моя там, в госпитале служит. Мы ж в госпитале в Одессе и познакомились. После того, как меня под Дубно ранили. А нас в полку готовить начали, по особому, да так, что об Одессе и речи быть не могло.
-Так вас для захвата Босфора готовили.
— Может для Босфора, может для Стамбула, а пока вот, Синоп взяли.
— Чего взяли?
— Синоп. Знаешь такой город? Мы в нём сейчас.
— Но насколько я знаю, мы Синоп никогда ни занимали.
— ...
Мою задумчивость прервал голос деда
— Эй внучок! А не могло получиться так, что и меня здесь убило и я попал туда, в твой мир и в твоё тело".
— Не знаю дед, но ты пока тут".
"Именно что пока. Ты разве ничего ни чувствуешь? Определённо что-то происходит."
А ведь и правда. Началось! Меня куда-то понесло, закружило и вдруг ударило об деда. Нас перемешало, потом снова каждый стал самим собой, но всё зная друг о друге. После этого голоса в моей голове звучали отрывками и определенно говорили по-русски.
— Захар, быстро разузнай, куда раненых сносят. Братцы, осторожно кладём поручика на носилки.
Я тут же почувствовал, что мою тушку начали куда-то перемещать.
Потом опять голос — "Понесли осторожно. Не растрясите.
Моё тело закачалось в такт шагам тех, кто меня нёс, и я вновь отключился. Через какое-то время сознание вновь вернулось ко мне, но на несколько секунд.
— На стол его, быстрее. — И опять провал и этот раз на долго. Как резали моё тело, а потом и штопали, этого в моей памяти нет, одна чернота и пустота.
— Братец, ты же сам ранен. И как с такой рукой собрался за поручиком приглядывать?
-Так это ж у меня левая, а правой-то я всё могу делать. И попить поднести и покормить смогу, что нужно поправить, поправлю. Да и сам командующий, адмирал Ба... Бахирев попросил за ним пригляд учинить и помощь его благородию оказать, если в том нужда будет.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
