Оборотень-убийца, главы 1-20

Целиком выкладывается на Литмаркете

https://litmarket.ru/books/farang-1

1.

Не верьте тем, кто говорит, что понедельник — день тяжелый. Вторник, скажу я вам, ничуть не лучше, да и пятница та еще мачеха, особенно если тебе не с кем, некуда, да и не нужно. Если ты в разладе с самим собой и весь мир выписан для тебя в серых красках. Если ты просыпаешься в пустой квартире, из которой давно испарился женский смех...

Итак, утро вторника началось со звонка будильника. Знаю, банальное начало, но есть некие отправные точки, и от них автору рассказа легче начинать повествование. Бац: проснулся, побежал. Или не побежал, а медленно пополз, если вчера набрался. К телефону, или к двери, если в нее трезвонят. Или... куда-то в направлении ванной, медленно так, борясь с тошнотой. Ну, не мне ли вам пояснять, а? Или просто к чертовой матери.

Утро — всегда новое начало, но оно редко бывает добрым. Эту нехитрую истину я усвоил еще до того, как мне стукнуло пятнадцать. Когда просыпаешься на рассвете и стремглав летишь к двери, где проведены карандашом черточки-отметки твоего роста, и... и понимаешь, что не растешь уже который месяц, что твой рост застыл на отметке сто пятьдесят два сантиметра. И что так будет всегда.

Я сбросил простыню, скатился на пол и начал отжиматься на кулаках. Знаю, такие штуки с утра вредят сердцу, но мне по барабану. Привык еще с армии: побудка — зарядка. А на гражданке... В смысле, не зарядка на гражданке, то есть... Черт, я путаюсь! Короче говоря, от такой зарядки (на гражданке!) я просыпаюсь быстрее, чем от чашки зверской робусты, хотя лучше бы гражданка продолжала мирно посапывать в моей постели.

Увы, гражданка ушла от меня месяц назад. Проверив телефон, я, как обычно, не увидел от нее посланий. Но что-то подсказывало мне — сегодня новости будут. Либо я, наконец, решусь ей позвонить, либо она.

Так, теперь умыться и побриться. Ненавижу ходить заросшим, а зарастаю я быстро, так что бриться приходится каждый день.

Зеркало в ванной отобразило плотного, крепко сбитого парня с упрямым подбородком, короткой стрижкой и внимательным взглядом (и если вы решили, что я хвалю себя — вы правы).

Не люблю зеркала... Некоторые, чтобы я в них отразился, требуют привставать на цыпочки.

Пока я кудесничал в ванной, маленькую бабушкину квартиру (отцовское наследство) заполонило солнце. Разгар лета, жара... К полудню в квартире будет бесплатная сауна — заходи, парься.

Я заварил чаю, шлепнул на сковородку пару яиц, позавтракал под напевы радио. В комнате мирно дремал ноут. Я клацнул мышкой, и экран ожил. Где-то в дебрях Кураста застыл под атакой мой варвар из второй "Дьяблы", вооруженный, аки истинный головорез, сразу двумя пудовыми клинками. Вокруг него роились серокожие карлики с мясницкими тесаками и духовыми трубками, а стамина бедняги показывала уверенный ноль.

Как я вчера уснул, не вырубив ноут? Не помню... Ну да, жара, да и старость — не радость, уже, почитай, двадцать седьмой годок мне: ума нет, денег нет, жены — нет, даже внебрачного ребенка не сделал.

Так, ноут — выключаем, шорты — проглаживаем, смотрим на часы — охаем, хватаем свежую футболку и напяливаем. Ну и панамку не забываем. Солнце головушку нагревает.

Когда надевал футболку, внезапно стрельнуло под левой лопаткой, да так сильно, что я присел.

Что за... Я осторожно вздохнул. Проверил рукой, может, режутся крылья? Хрень какая-то... Я же здоров, абсолютно, сердце как пламенный мотор, и вообще... Наверное, это от жары. У нас в Екатеринбурге, в июле месяце две тысячи двенадцатого года, термометр уже который день уверенно показывает тридцать три в тени.

Я подождал еще минуту, стараясь дышать осторожно и не делая резких движений. Новых приступов боли не последовало. Ну и отлично. Спишем все на жару и стресс.

Я сунул ноги в кожаные сандалеты тридцать седьмого размера и, приподнявшись над миром еще на три сантиметра, победно развел плечи.

Тут затрезвонил мобильник.

— Тиха, ну где ты там, елки твои моталки?

Звонил Серега Ключевский, мой приятель, похабник, матерщинник, эрудит и вообще неплохой человек, хотя и порядочный зануда. Мы с ним работаем на одном рынке, он торгует секонд-хэндом у каких-то крутых арабов, я же занимаюсь благородным делом спасения домашних животных в маленькой ветклинике на территории рынка. Оба мы, что характерно, закончили институты, оба — не совсем дураки, оба — прозябаем на дешевой работе, хотя, честное слово, достойны лучшего. Почти как в фильме "Клерки".

— Поймал в прихожей, — буркнул я. И вспомнил, чего так волнуется Серега. Он, как бы сказать помягче, тот еще ходок по бабам. Но когда ты ходишь, желательно заметать следы, а вот с этим у него случился недавно очевидный прокол: Сереге пообещали набить морду и назначили рандеву у ворот рынка ранним утром. Я хоть и мал ростом, зато не дурак подраться, а что касается Сереги, то драться он умеет только в "Mortal Combat", на ясельном уровне сложности.

— Не стремайся, добрый молодец, храбрый доктор уже едет, — сказал я и дал отбой. Говоря по правде, хорошая трепка вправила бы Ключевскому мозги, но нельзя же предавать товарища, верно?

— Ну, давай, — сказал он с деланной небрежностью. — Я тоже поехал. Акула мотата!

Выходя из квартиры, я вспомнил, почему не выключил ноут.

Странное приключилось со мной вчера вечером. Странное, если не сказать — страшное. А почудилось мне, что комната начала растворяться, и вместо стен вдруг открылся простор: пронзительно зеленый лес с высоты птичьего полета, и заснеженные горы, у подножия которых высился дивной красоты город — не Минас-Тирит, но тоже вполне, вполне, из светло-серого камня, с башнями-шпилями и необычайно прекрасным белокаменным дворцом на макушке холма. "Ступай в Рендум... В Рендум, мой друг... — услышал я в своей голове женский голос с приятной такой чувственной хрипотцой. — Мы проведали, что она родилась. Значит, время пришло... Двигайся к Рендуму как можно скорей. Ты нужен всем нам! Помни про..." Этот голос внезапно заглушил целый хор, который что-то горячо обсуждал на незнакомом мне языке, злобно и рьяно. И звучало там имя, я точно знал, что это — имя. Джорек. Женский голос — не тот, хриплый, а другой, бархатный, мягкий, повторял его: "Джорек, Джорек, Джорек..." И слышалась в этом голосе такая злость, тоска и обида, что меня пробрал ужас.

Галлюцинации длились считанные секунды, затем мгновенно исчезли. Но мне хватило и этих секунд.

Холодный пот выступил на лбу. Я присел на кровать в глубоких раздумьях на тему разнообразных психических расстройств. Я не врач, я всего лишь ветеринар, но моих медицинских познаний хватает, чтобы сделать кое-какие выводы. Психоз, расстройство личности, шиза — выбирай по вкусу. В любом случае, если это повторится, мне придется обратиться к врачу. А пока... лучше списать все на усталость и жару: от жары, да будет вам известно, у людей частенько шарики заезжают за ролики. Временно. Или навсегда, как у американских солдат после вьетнамских джунглей.

Затем я плюнул на самокопания и с головой погрузился в "Дьяблу", играя самым честным персонажем — варваром. Он полагается только на смекалку и голую силу, и ненавидит подленькую магию, с которой так легко убить человека на расстоянии, с которой самый дрищеватый подросток может стать героем. А что? Качаться не нужно — получил магическую силу, и вперед. Особенно если существует Предсказание, согласно которому ты — Избранный, и так далее, и тому подобное. Ну, не мне ли вам пояснять?

Играл я до упора, чтобы отвлечься, играл, пока от кликов мышью не заныл указательный палец, а тот самый нерв, что ведет от пальца к спинному мозгу, не скомандовал — "Спать!".

Лес и горы... И голоса. И имя — Джорек.

Джорек. Кто он такой, этот Джорек?

Я — Тиха, Тихон Громов. У отца было неплохо с чувством юмора, раз он дал мне это имя при наличии такой громкой фамилии. А мать... Не хочу о ней говорить!

Еще раз убедившись, что крылья из спины не растут, я вышел в коридор и захлопнул дверь.

До рынка мне ехать почти час. Маршрутка и метро, от самой "Чкаловской", где, с трудом уцепившись двумя пальцами за поручень, я заглядываю в подмышки великанам. Да, мой рост — сто пятьдесят два сантиметра, ниже — только садовые гномы. По улице я хожу с высоко задранным подбородком, чтобы прибавить себе еще несколько сантиметров, и частенько не могу разглядеть, что делается под моими сандалиями.

Улица плавилась и подыхала от жары. Изнывая, как и большинство прохожих, я прошел, наверное, метров тридцать, глянул в небо, вздохнул, после чего уверенно наступил на чужую ногу.

— Ай! Вс-с-с-с! Мальчик, осторожней!

Девушка в ярко-голубом сарафане смотрела на меня разъяренной кошкой.

— Простите, пожалуйста, — сказал я. — Не заметил...

Тут она толком меня разглядела, и взгляд ее стал точно такой, какой я и привык обычно видеть у девушек. Вариаций взгляда ровно три. Сверху вниз, снисходительно, сквозь меня — презрительно, и самый мерзкий взгляд, вокруг меня, как будто Тихи Громова вообще в природе не существует.

Так вот она смотрела вокруг.

— Ты вообще не видишь, куда идешь, придурок конченый?

Хорошее начало хорошего дня...

— Да пошла ты, коза!.. — буркнул я, и ушел, задрав подбородок. Она что-то пробормотала мне в спину.

День был испорчен — окончательно и бесповоротно.

Вдобавок мне снова стрельнуло под левую лопатку.

Крылья. Там с вероятностью в сто процентов резались крылья. Ну, вернее, крыло. Только вот какого цвета будут перья — белого или черного, а?

*Фаранг (тайск.) — чужеземец, наемник.

2.

В дороге постоянно ловил на себе сочувственные взгляды. Умом-то я понимал, что взгляды — обыкновенные (не будем сейчас о девушках), но мой комплекс мог нарисовать сочувствие даже в невинном взгляде ребенка.

В ответ только улыбался. В рамках месячника борьбы с собственным эго, я перестал носить темные очки. Взгляд открыто-дружелюбный, нет-нет, я не смотрю на вас волком, я — искатель душевного равновесия, ясно?

В жаркой толчее у эскалатора мне отдавили ногу, пихнули в бок, а плечистый одышливый хрыч с баулами рявкнул:

— Двигай, пацан!

Эх, если бы не месячник...

У выхода из метро, чуть дальше распашных дверей, кто-то, терзаемый душевными муками, написал на асфальте ядовито-зеленой краской из баллончика: "Катя — сука!" Надпись была старая, позавчерашняя, и уже изрядно затоптанная. Сегодня она предстала в новом свете. Ночью ее тонко зачеркнули красной краской и красным же приписали внизу: "Я не сука! Катя!"*

Она бы еще добавила свой телефон, чтобы каждый смог перезвонить и убедиться.

Эх, сколько мне попадалось таких, хм, круглых интеллектуалок... Впрочем, как и умных женщин. Эти, как правило, смотрели сквозь меня. За редким исключением. Это самое исключение так и не отозвалось на мою последнюю смс.

У открытых ворот рынка Сереги не было. Он вынырнул из сумрачных дебрей прилавков, едва я прошел на центральную аллею, и уставился на меня прозрачными глазами, подавая какие-то знаки. Мы скрылись в тени навесов.

— Ну, мой юный падаван, Дарт Вейдер заглядывал? Или мастер Йода успел раньше?

— Приходил, да я спрятался, — сказал Серега, возвышаясь надо мной на полторы головы. Одет он был как пиратский боцман: черная борцовка, камуфляжная бандана и шорты-бермуды. Я бы с радостью поменял свой метр с кепкой на его сто восемьдесят два.

— Значит, кара световым мечом отложена.

— Он меня не нашел...

— Повезло мужику.

— Говорят, громко матерился, обещал прийти завтра.

— Резвый... Хочется спросить, где ты прятался, но не спрошу — пожалею свои нервы.

— А ты где был, Тиха?

— В метро я был, Серега, в метро! Там душно, темно и противно.

Ну, и проспал я малость, надо было добавить.

Если я сильный, но легкий, то Серега — слабый и тяжелый. При желании и определенном старании он мог бы нарастить на свой костяк отличную мускулатуру. Но нет, он предпочитает накачивать пивом живот. С другой стороны, есть в его неброской внешности что-то, что привлекает девушек и женщин, поэтому отросшее пузо для него не является особенной проблемой. А вот мне, чтобы привлечь девушку, надо... Ну, вырасти хотя бы на двадцать сантиметров. Или стать Наполеоном. Даже не знаю, что проще.

Серега спросил, помогу ли, если рогатый муженек, ставший практически аватаром Дьябло, явится по его душу днем. Я сказал, что помогу, если он, в смысле, Серега, успеет до меня добежать и его не забодают.

— И надень уже повязку на глаз, блин.

— Это зачем? — оторопел Ключевский.

— Для маскировки и полноты образа. А если ногу поломают и будешь передвигаться на костылях — станет вообще отлично.

— А-а-а... Метко пошутил, да. Слушай, а как там твоя эта, которая?..

— Никак, — сказал я. — Не хочу об этом говорить.

С этим мы и разошлись по рабочим местам. Серега отправился вращать колесо торговой сансары, я — врачевать невинных зверушек.

Сеть веткликник "Zоrrо-хэлс" снимала три комнаты в административном здании рынка. На вывеске слово "Zоrrо" было написано хитрым образом, сдвоенные "r" были меньшего размера, чем другие буквы, и выкрашены не зеленой, а салатовой краской, в результате вывеска читалась издалека как "Zоо-хэлс", звериное, надо понимать, здоровье.

У порога клиники сидел, вывалив язычище и с натугой раздувая и без того толстые бока, старый знакомец Васенька, — пожилой канне-корсо, молосс, бойцовская собака с головой, как у теленка. Васеньке шел десятый год, и бедняга, рано одряхлев, как и полагается молоссам, страдал всеми мыслимыми собачьими хворями. Сердце его в такую жару качало кровь все хуже, и Васенька распухал на глазах. При виде меня он с кряхтеньем встал, а его хозяйка — молодая и исключительно привлекательная особа, промокнула глаза платочком. Была она выше меня на голову, а пес — ростом мне под подбородок.

— Сердце...

Усыплять пса она не хотела, ставить уколы — не умела, и потому Васенька служил надежным источником дохода для филиала клиники. Я кивнул, отпер дверь и пропустил Васеньку с хозяйкой внутрь, где, не надевая халата, вкатил молоссу порцию мочегонного и сердечных гликозидов. Васенька, уже привычный к этой экзекуции, только кряхтел. Глаза у него были по-стариковски мутные, и застыла в этих глазах такая тоска, что сердце мое помимо воли сжималось.

Говорят, у настоящих, человеческих врачей происходит профессиональная деформация психики, они грубеют, становятся жесткими, на людские страдания им начхать. Этот верный защитный механизм, который оберегает врачей от стресса, в случае со мной, ветдоктором, ни черта не работал, или работал с перебоями. Знаю, что глупо и инфантильно ровнять страдания людей и животных, тем не менее — ровнял.

И потянулся рабочий вторник. Последний мой рабочий день на Земле. Кошки, собачки, мексиканские тушканы и змеи-уроборосы в ассортименте. Чуть позже явилась Марго, медсестра-помощница, раздолбайка, каких свет не видывал, и по совместительству — абсолютно здоровая курица. Я устроил ей нагоняй, от чего она разнюнилась. Затем пришел Ключевский, где-то раздобывший шаурму.

— И о погоде! — сказал он, блеснув глазами. — О погоде нам хотел рассказать знаменитый сурок Фил из Панксатони, но утром заживо сварился в своей норке. Жители города в трауре.

— Смешно, — сказал я. — Слушай, любитель жареных кошек в тесте, иди-ка ты прятаться в другое место.

— И ты, Брут! — патетически вскричал Серега. Марго хихикнула.

Есть такие мужики: ну никаких усилий им не нужно прикладывать, то есть — вообще, просто пройти мимо, подмигнуть, сказать пару остроумных фраз, и женщина сама прыгнет к ним в постель. Да и не только в постель — душу раскроет. А что до меня...

Никаких смс на телефоне... Никаких смс от нее.

Голос настиг меня в полдень. Напевающий, мягкий женский голос возник в голове из ниоткуда. Он выкликал одно и то же имя: "Джорек!"

Джореееек! Джореееек! Джореееек!

Тот самый голос, который уже звал меня ранее. Не хриплый, мягкий. Близкий моему сердцу. Родной, словно я знал его обладательницу тысячу лет.

Глюк — а что еще это могло быть? — длился не больше минуты и оборвался на высокой ноте. Марго ничего не заметила, хозяин кота с грустными глазами (ему предстояла кастрация, черт, я не хозяина имею в виду), — тоже. Я умудрился сохранить на лице бесстрастное выражение. Затем, спустя полчаса, мне снова стрельнуло под лопатку. Я перетерпел боль стоически, проверил еще раз: крылья не пробились. Угу, агнец божий, бескрылый, обыкновенный, брошенный своей девчонкой далеко и надолго.

Смс от моей бывшей по-прежнему не было.

К трем часам дня у меня яростно зачесались кончики ушей. Что же за напасти-то сегодня? Подхватил вирус кошачьего гриппа или собачьей лихорадки? Я осмотрел уши в зеркало: ничего особенного. Что за...

Дальнее эхо, которое слышал только я, принесло женский напев: "Джореееек!"

Чертовщина. Я действительно начал сходить с ума!

Голоса и зуд кончиков ушей настолько меня разозлили, что я вышел на улицу и набрал номер Лены, чего в нормальном состоянии ни за что бы ни сделал.

Наш разговор закончился спустя минуту.

— Прости, Тиша, мне звонит Том Круз, — хихикнула она и дала отбой.

Она имела в виду, что главный коротышка Голливуда выше меня на целых восемнадцать сантиметров!

Женщины умеют унизить словом, когда захотят.

Я возненавидел этот мир и себя в нем.

* Реальная надпись

3.

Не стал я болтаться в своих рефлексиях, как недоповешенный в петле. С головой погрузился в работу, шпыняя Марго по поводу и без. Она только шипела рассерженной кошкой, наконец, расплакалась и пригрозила нажаловаться мужу. Тогда я слегка поостыл и даже извинился. Блин, надо же — из-за одной... не будем употреблять дурных слов... перенес свои обиды на ту женщину, которая оказалась под рукой, вдобавок — на свою подчиненную. Храбрец, ничего не скажешь.

Под левой лопаткой продолжало иногда постреливать. Косоглазый балбес Амур угодил не в того, в кого надо, и теперь сопел, пытаясь выдернуть стрелу.

Нитроглицерин не помогал. Боль затихала по собственному желанию.

Кончики ушей по-прежнему зудели, и я их почесывал время от времени, стараясь делать это по возможности незаметно. Почесывал и жалел, что не снабжен для этих целей левой задней собачьей лапой.

Странное ощущение. И зачем оно, вот такое? Может, народная примета? Ну, чешется левая ладонь — к деньгам, стреляет под лопаткой — к инфаркту, зудят уши — к мордобою. Или... к новому роману? Не тому, который на бумаге, а — к любовному, способному перерасти в нечто большее, в нормальные чувства...

Мечты юного идиота.

Серега вломился за час до закрытия. Показал на свое багровое от жары лицо:

— Вишь, не забодали.

— Угу, — сказал я. — Продолжай кобелировать. Свободен.

Марго хихикнула.

— Много ты понимаешь, — хмыкнул Серега. — Я ищу свою единственную любовь. Где-то она там бродит, среди тысяч...

— Ага. Квест бесконечный, и оттого увлекательный.

— Ну так!

Тут он разглядел выражение моего лица. Вот она, мужская солидарность, ему не потребовалось даже уточнять.

— Буду скоро. Скоро буду. Никуда не уходи!

Обычно я не пью ничего крепче пива, но сегодня был особый случай. Главное в процессе заливания горя алкоголем не уйти в запой, пить точечно, редко — да метко. Запой только усиливает депрессию.

Я разрешил Марго (ничего в ней не было от королевы!) уйти на полчаса раньше, и дождался Серегу, который явился с двумя бутылками и закуской. Затем опустил ролеты на окнах, включил свет и разлил водку по ядовитым пластиковым стаканчикам. Из закуски у нас был черный хлеб, маринованные огурцы и практически кошерное сало.

Мы приняли.

— Слушай советы бывалого, чадо, и мотай на ус, — сказал Ключевский важно. — Перетопчись. Забудь. Вышиби клин клином. И сразу станет легче.

— Угу, — сказал я.

— Сам виноват. Зачем подпускаешь близко? — Он схрупал половину огурца. — Они хитрые-е-е... В тебя корешки пустят, расцветут, заколосятся. А потом этот колосок другой сорвет, а ты будешь корешки эти пустые еще год с мясом вырывать. Нельзя так...

Миллион раз я слышал эту байку — и читал о ней. В этом ублюдочном мире повторяли ее в разных вариациях и мужчины, и женщины, оправдывая собственный паршивый эгоизм, взаимную невозможность построить отношения, пестовать чувства, быть постоянным и отдавать больше чем получаешь, зная, что твоя вторая половина делает то же самое для тебя.

— Легко тебе, Казанова, советы давать: у тебя огромный выбор, а я при своем росте...

— Да ну это фигня, Тиха, надо просто уметь с ними обращаться! Пошутил, подмигнул, за попу ухватил...

— Ша, Серега, я не хочу об этом.

— Да ладно! Мягкий ты очень. Бабы любят грубость. Не смотри на нее, не обращай внимания, веди себя жестко... шутки шути, опять же.

— Серега, мне нужна обычная женщина, а не сабмиссивная мазохистка.

— Да поверь, все они одним миром... Любят мачо... Плюнь на нее — больше любить будет.

— Я не мачо. Я обычный. И я хочу найти обычную женщину.

— Мда-а-а... Да пойми наконец — нет нормальных. У всех свои тараканы, а уж у баб... Вот опять же коснемся БДСМ. Ты не поверишь, сколько из них любят, когда их связ...

— Ша. Закрыли тему.

— Тьфу! Старорежимный ты! Воспита-а-ание! Ну страдай, страдалец. Добрый ты слишком, я тебе серьезно говорю. Добрый и устаревший. А с бабами добрым быть нельзя. Не ценят. Давай еще тост: против баб!

— Ладно тебе, бабы — хорошие.

— Пока спят — да. А так — мороки с ними, ой. Они еще и жрать хотят каждый день. — Это было сказано тоном Эйнштейна, только что открывшего теорию относительности. — Ладно, новый тост: за мужиков, пострадавших от баб!

— Ага, за тех, кто в диспансере. За врачей кожвенерологии и их пациентов. За дары Венеры!

Мы выпили. Серега икнул. Я заел водку бутербродом и почесал правое ухо.

— А вообще — все фигня, — родил Серега.

— Безусловно.

— Скажи: "Акула мотата" и забей.

— Угу.

— Во, ща рассмешу. Когда ваш "Zоrrо-хеллс" погорит, а он погорит, к бабке не ходи, откроете ресторан корейской пищи. Слоган и название я придумал: "Корейский ресторан "Хатико" — лучший друг вашего желудка!"

Я сказал строго:

— Вот собачку я тебе не прощу! — Этот пошляк имел наглость поглумиться над чудесным семейным фильмом!

— Не прости, а сходи и отведай! — Он заржал. По-моему, это удел всех неудачливых юмористов, смеяться над собственными шутками.

— Не шути над дедушкой Тихоном, — сказал я. — Дедушка злой, пропишет тебе люлей и заставит мыть казарму.

— Если догонит и допрыгнет! — парировал он бесстрастно.

Я не обиделся. Просто кивнул в такт своим мыслям.

— Угораздило же меня родиться пигмеем...

— До пигмея тебе нужно ужаться на двадцать сантиметров, — заявил этот недоделанный Вассерман. — Не хнычь. Забей. Будем считать тебя королем хоббитов!

— А бутылкой по лбу за такие речи?

Мы еще выпили.

Звякнул мобильник.

Я взглянул на экран с затаенной надеждой — а вдруг?

Вдруг не получилось. Звонил Армен Борисович, Биг Босс, основной владелец сети "Zоrrо-хэллс". От приветствий сразу перешел к делу. Владельцы рынка подняли аренду, платить которую при нынешних доходах филиала было нереально.

— Кризис, сам понимаешь, — сказал Борисыч сумрачно. — Закрываем вас через две недели с концами. Завтра наведайся в контору, напиши по собственному желанию. Новых вакансий у нас пока нет. Если что — будем иметь тебя в виду.

Как говорится — беда не ходит одна. "Иметь в виду" — это он так тактично послал меня на хрен.

— Кто звонил-то? — осведомился Серега.

— По работе.

Ключевский затеял обычный трендеж, смесь из анекдотов, новостей и похабщины, а я потирал свои многострадальные уши и думал.

Не мой это мир. Вот здесь и сейчас я ощутил это особенно сильно. Мне здесь плохо. Просто — скверно. У меня толком ничего не получается, все валится из рук. Двадцать шесть лет — ни семьи, ни нормальной работы. Эта несчастная ветклиника, где я получал жалкие гроши, да и то с задержками... А теперь — добро пожаловать к Сереге в продавцы секонд-хенда, потому что друзей с серьезными связями за двадцать шесть лет своей жизни я не нажил. Не умею дружить для чего-то, для пользы. Ненавижу такое. Пожалуйста, загнивайте без меня. Лгите и социально подстраивайтесь, прогибайтесь, стелитесь, я так делать не могу, не хочу, не умею!

И нет семьи, нет женщины, которая поймет и утешит, примет тебя таким как есть, не будет дразнить "недомерком", и, мать твою, "хоббитом"! Не будет смотреть сквозь и вокруг меня! Да, пигмеи тоже хотят личной жизни, черт подери! Они тоже люди, им нужна семья, дети, нормальная работа!

Куда я не тычусь — всюду стена, которую не прошибить лбом. Не мой мир. Или не мое время. Знаю, так многие говорят, и это уже превратилось в банальность, но — я опоздал родиться.

— Тебе никогда не казалось, что ты родился не в свое время? — быстро спросил я, прежде чем Ключевский опрокинул в себя очередные сто граммов. — Те же рыцари...

Он сосредоточил на мне прищуренный взгляд.

— Рыцари были сто пятьдесят сантиметров роста, сопливые, плешивые и с геморроем от постоянного ношениях доспехов. В тридцать — повально беззубые, с шалым взглядом от алкоголизма. — Серега посмотрел на опустевшую бутылку и икнул. — Пили тогда по-черному. — Он внимательно меня оглядел. — Сто пятьдесят... Точно, в рыцарях тебе самое место!

И хотя бы извинился за бестактность!

Я не успел собраться с мыслями. Ключевский опередил меня новой порцией глума:

— И где бы ты хотел родиться? Ну, скажем, не родиться, уже случилась эта оказия, а... вот попасть, оказаться? Хочешь угодить в тело негра-раба на плантацию южан? Или — в тело пленника на жертвеннике майя? Нет, ты подумай над перспективой — жизнь будет короткая, но зато ярка-я-я-я-я.... Перед смертью увидишь, как жрец поднимает в руках твое бьющееся сердце. Можно еще оказаться среди песцов на северном полюсе. Так сказать, писец среди песцов!

— Самураем при сегуне... — несмело предположил я.

— Тогда уж лучше иди в спартанцы, особой разницы не заметишь.

— Э-э...

— Ну, к девушкам и те и другие были слегка равнодушны. Сечешь фишку? Устраивает тебя такая перспектива?

Я обмер.

— Что, и самураи тоже?

Этот паршивый эрудит радостно кивнул:

— Ага!

— Ну, не все же они...

— Нельзя выделяться из коллектива! Коллектив на это смотрит косо! Нужно уважать чужие культурные традиции! Вот представь, попал ты в самураи. Дали тебе деревянный меч субурито, расшитое золотом кимоно, тапки-сандалеты с белыми носками, и позвали, значит, к сегуну... И ждет он тебя, понимаешь, по вечерней зорьке...

— Иди ты!

— Так это что, я виноват? Это ты в самураи захотел!

Я ощутил болезненный укол под лопаткой. Скрипнул зубами.

Перетерпел.

— Знаешь, где бы я хотел очутиться, Серега?

— Ну?

— В мире варваров. Мне по душе Конан — прямой, как палка. Способный разбить стену лбом. Честный. Открытый. Умный. Жесткий. Неистовый.

Серега посмотрел на меня блудливыми глазами.

— А я хотел бы на восток, денек побыть владельцем гарема.

4.

От духоты в метро меня здорово развезло. Не помню, как ехал в маршрутке. Опомнился на лавочке остановки — в голове шумит, кончики ушей зудят, тошнота подкатывает к горлу.

Я плохо переношу крепкий алкоголь, и если переборщу — то на следующее утро мне, скажем так, плохо, и это не мрачное похмелье, а самое настоящее отравление, не любит мой организм крепкие напитки.

Разгребая густой, как патока, воздух, я отправился в магазин прикупить чего-нибудь на ужин, и, заодно, слегка остудиться. Взял два кило картошки, яйца, куриное филе и полтора литра минералки из холодильника. Сейчас приду, заброшу водичку в себя, родимого, и кое-как очищу организм от алкоголя.

По ступенькам вниз. У парковки девушка в голубом сарафане выбиралась из джипа. Она что-то прощебетала в открытую дверцу и выпрямилась. Вот сюрприз — та самая, которой я отдавил ножку с утра. Увидела меня. И тут случилось худшее, что могло сегодня случиться. Она сунула голову в салон машины и начала что-то быстро говорить.

Одновременно с тошнотой у меня зародилось скверное предчувствие. Когда стоянка осталась позади, и я подумал, что все будет хорошо, или, по крайней мере, неплохо, в спину мне рявкнул раскатистый бас:

— А ну иди сюд-д-а-а-а!

Да что за день-то сегодня такой, а?

Рядом с девушкой стоял наголо стриженный шкаф ростом за метр восемьдесят. Навскидку — около ста килограммов живого веса. Горячий привет из девяностых, когда такие кадры наводили шорох на рынках.

Сто килограмм против моих пятидесяти пяти. Я, повторюсь, сильный, но исключительно легкий по причине своего роста.

— Добрый день, что случилось?

Амбал-абнормал был примерно моих лет, красношеий, налитый дурной силой. Рукава тенниски распирают бицепсы, каких не имел даже Шварценеггер в лучшие свои годы.

Да славится гормон роста во веки веков, аминь!

— Ты как ее назвал? — взревел этот абнормал на всю стоянку.

Люблю я неформальное общение.

— Я сначала извинился.

— Что? Ты извенился? — Точно говорю, он произнес "извЕнился". Плоть от плоти социальных сетей, расплодивших недоумков, которые на полном серьезе пишут "вообщем".

Я кое-как сосредоточился, разогнал алкогольный туман, застлавший мозг.

— Д-да, я... извинился, а потом она меня оскорбила. Назвала идиотом. Я виноват, согласен, но зачем оскорблять?

— Че? Че ты гонишь, пацан! — И снова это "пацан", как будто я обычный подросток. — Ты ее отматерил там при всех!

— Это ложь.

— Да ты... — Бычок задохнулся и сделал шаг в мою сторону. Навис, обдавая жаром. — Моя девчонка мне не врет никогда!

Я бросил взгляд на девицу. Эта дура смотрела на меня с вызовом. Плодит же небо мстительных идиоток.

"Лох ты, — хотел сказать я. — Врет она тебе каждый раз, как открывает свой милый ротик, манипулирует, как восхочется ее микроскопическому мозгу, а ты, болван, ведешься".

— Возможно, она не расслышала...

— Че-е? А ну пошли туда! — Он показал на угол магазина.

И я пошел. Я вообще-то человек гордый, чтобы бегать от книжного шкафа.

Стенка магазина была украшена чудесной перепиской, нанесенной краской из баллончика. Первая надпись — настоящий вопль души! — гласила: "Настюша, ты моя жизнь, люблю тебя! Будешь моей девушкой?" Ответ был настолько чудесен, что я приведу его тут во всем великолепии: "ХЗ"*. Угу, именно так — огромными буквами. Настюша была высокодуховной особой, возможно даже, барышней тургеневского типа. Женщины, все-таки, удивительные существа...

— Я т-тебе за Настю, с-собака!

Да это же была та самая Настюша!

Несмотря на опьянение, я успел блокировать первый удар и огрел придурка пакетом с продуктами. Далее его левая рука припечатала меня к стене, а правая, сжатая в кулак, описала смачную дугу, и...

Очнулся я в скверике: сердобольные прохожие перенесли на лавку. Качок растоптал пакет с продуктами и разбил мой телефон.

Это только в кино люди разных весовых категорий могут драться долго и упорно. В реальности, когда тебе в челюсть пробивает верзила весом в сто кило, ты обычно теряешь сознание, а иногда и голову.

Впрочем, будь я трезв, я бы не дался так легко.

Какой, однако, насыщенный и интересный день выдался!

И все по нисходящей. Ниже и ниже. Каким будет финал этого дня, хотелось бы знать?

Дома я намочил два полотенца и положил в морозилку. Умылся и кое-как смазал ссадины. Нос вроде не сломан, хотя и превратился в сливу, так что говорил я как тот слоненок-очкарик из старого советского мультфильма. Под глазом синяк, челюсть распухла, ребра ноют. Как пойду в таком виде завтра на работу?

А ведь нет у меня больше работы. Вернее — не будет, через две недели.

Бывают на свете дни, когда все идет вкривь и вкось, но чтобы вот так сразу навалилось столько дряни, такое со мной случилось впервые.

Я налил в чашку холодной воды из-под крана и сел к ноуту развеяться. Включил новостной портал. Америка как обычно нагибала весь мир, Китай скромно молчал и копил силы, из России стабильно вывозили наворованные миллиарды. Жизнь текла своим чередом, и не было ей дела до какого-то побитого Тихи росточком в сто пятьдесят два сантиметра, который даже по телефону не мог сейчас позвонить. Хотя, нет, мог — по "Скайпу", да только кому? Похабнику Сереге? Или друзьям детства? Или матери, у которой давным-давно своя семья, свои — любимые! — дети? И у друзей — почти у всех — семьи. У Славки дети уже идут в школу... Практически все мои друзья отлично устроились в жизни. Только я да еще пара дурней, превратившихся в алкашей, прозябают. Но я почти не пью, я нормальный, я хороший, правильный, стараюсь жить по законам порядочности и чести, и... и что? Посторонись, пацан. Аккуратней, мальчик. Тиха, тебе срезана зарплата на четверть, кризис. Тиха, мы закрывает точку, иди на хрен. Том Круз... Блин, при чем тут этот сайентолог? А, ну да, девочка Леночка меня подколола... Сейчас, небось, хихикает в кулачок рядом с новым кавалером. У него тоже своя квартира, только побольше, и денег у него больше, и такой хороший шанс зацепиться в городе-миллионнике терять нельзя, не-е-ет, поэтому — бросаем Тишку и переезжаем к Петьке, все просто, верно? Женщины — удивительные существа!

Черт, не мой это мир. Просто — не мой. Он выталкивает меня, как вода — пробку. Гниль и ложь. Предательство. Глупость. Неужели повсюду — так? Человек-то везде одинаков.

"Джоре-е-ек!"

Схожу с ума помаленьку. Мало мне неприятностей — так еще и это!

Где-то на самом краю сознания забрезжила мысль: утро вечера мудренее. А вдруг завтра все пройдет, развеется, исчезнет? Нужно только вечер простоять и ночь перебыть. А лучше — проспать, отрубившись наглухо.

Беда только, спать совсем не хочется.

Я заварил крепкий чай и снова примостился у ноута, хватая взглядом заголовки новостей. Как обычно на любом сетевом портале, серьезные новости и откровенный бред шли вперемешку, создавая дивный информационный шум, напоминающий крики буйнопомешанных.

"Гей-парад в Белгра..."

"Фильм Никиты... лкова..."

"Филипп Кирк... заявил..."

"Олигарх Про... заявил..."

"Анджелина Джо... уда... гру..."

"Голод в Сомали продолж..."

— Богато живут люди, насыщенно... — от охватившей меня внезапной злости я хватанул горячего чаю, подавился и долго кашлял. Угораздило же тебя, человече, жить на рубеже веков, да что веков, эпох! Войны, болезни, смерти, псевдодемократия... Не мой мир? Точно, не мой. Совсем, вашу мать, не мой. Чужой, чуждый. Я не могу его воспринять, не могу адаптироваться, а могу ощущать его только как враждебную мне среду. Выдайте, пожалуйста, презерватив во все тело! Или скафандр в виде бутылки водки, чтобы выпить и отключиться. А проснуться... ну да, высоким, богатым, знаменитым, как олигарх Прохоров.

Новости... ну что там еще недовзорвали, недодемократизировали?

Одну новость я прочитал целиком.

"В Алтайском крае неподалеку Барнаула семеро членов ортодоксальной секты сурвайверов "Мародеры" доставлены в реанимацию с острым пищевым отравлением, полученным ими от ритуального поедания тушенки отечественного изготовления. Позднее было точно установлено, что все семеро заразились ботулизмом — тяжелым токсико-инфекционным заболеванием, вызываемым бактерией рода клостридий, которая может развиться в просроченной колбасе, тушенке и других мясных продуктах. К счастью, жена одного из сурвайверов приехала навестить своего мужа и вовремя спустилась в сакральное убежище сурвайверов, т.н. "схрон". По заявлению врачей, опоздай она хотя бы на час, и больных было бы уже не спасти. На данный момент жизнь всех сектантов вне опасности. Добавим, что сходный токсин ботулина типа "А" в очищенном виде используется в современной косметологии под торговыми марками "Диспорт" и "Ботокс".

— Где... карательная психиатрия... — пробормотал я, сделав новый глоток. Чай постепенно остывал.

Пришла некстати мысль:

"А может, и мне самое время... к этой самой психиатрии... малой скоростью, на добровольных, так сказать, началах?"

Я продолжал бездумно щелкать по ссылкам, наконец, набрел на сайт "Слон эпохи", где новости подавались в стебном ключе. Эти охальники умудрялись выжимать смешное даже из трагедий, а по событиям бескровным проходились титановым сапогом спейсмаринера. Плашка, выводящая к новостям политики, называлась "Из жизни инопланетян-захватчиков" (слоган: "Смерть терранам!"), а новости отечественной культуры проходили под рубрикой "Зов из з(ада)" (слоган: "Да, я ем ЭТО. Я сошел с ума!").

С ума... гм...

"Джоре-е-ек!"

На "Слоне" я отыскал Блог БезМУДрого Анонимуса, раздел "Месячные", где Анонимус раз в месяц публиковал стебные "приМУДрости".

Нынешние "Месячные" гласили:

"Бог и сатана кроются только в наших поступках. Только в поступках. Не в словах священников и жрецов и политиков. Только в наших поступках.

Р.S. Бога нет.

P.P.S. Вранье. Я есть. Пожалуйста, переводите старушек через дорогу. Спасибо. Бог"

— Во как! — промямлил я. — Значит, ты есть? Ау, бог?

Тишина.

Комната вдруг поплыла перед глазами.

Я постарался сосредоточиться. Получилось плохо. Темнота расползалась по комнате. Экран ноута потек чернотой, его верхний край расплавился и загнулся внутрь, как смоляной блин. Край стола начал проседать на ножках, те колыхались, точно большие макаронины, крашеные чернилами каракатицы. По стенам прошла перистальтическая дрожь, словно они были из пленки и снаружи на нее дул ветер.

Я дернул ворот футболки, хрипя, вскочил, сделал шаг, второй, третий...

Внезапно мир растворился. Вновь открылся простор. Подо мной был лес, и я парил над ним на высоте птичьего полета. Сочное покрывало зелени внезапно стало приближаться. Все быстрее и быстрее, пока...

* * *

Приснился мне интересный сон, будто я прикорнул на большом плоском камне посредине лесной поляны. В лицо припекает солнышко, а в ухо нашептывает приятный женский голос...

"Джоре-е-ек... Джоре-е-ек... Джоре-е-ек!"

Я поднес руку к лицу, чтобы протереть глаза.

Сдавленно выругался.

Понимаете, рука была не моя!

*И это тоже — реальная надпись.

5.

Даже не рука, лапища. Мозолистая и сильная. На тыльной стороне пальцы заросли рыжими волосами. Ох, мать...

Так, спокойно, разберемся. Или сойдем с ума. Тоже выход. Я поднес правую руку к лицу. Не знаю, что ожидал увидеть, может быть, что правая рука — она моя собственная, Тихи Громова, рука.

Правая лапища была еще больше, или мне так показалось. Тяжелая, в мозолях, ладонь с тонким золотым кольцом, посаженным на последнюю фалангу безымянного пальца. Ногти короткие, обкусанные, с темными ободками.

Я осмотрел эту лапищу со странным чувством, кажется, это называется когнитивным диссонансом, а проще — кратковременной шизой, когда разум под влиянием противоречивой информации сходит с ума.

Так, тихо, без паники, только спокойствие!

Лежу на спине на чем-то прохладном. Пялюсь в небо. В небе — солнышко сияет, и, надо сказать, порядочно пригревает. Вопрос: сплю я или не сплю?

Я поднес к глазам обе руки. Не мои, точно. А как насчет всего остального?

Медленно ощупал тело. Ой, мама... Во-первых, я разлегся нагишом. Во-вторых, "все остальное" тоже было не мое. Широкая мохнатая грудь, могучие плечи, пудовые бицепсы...

Так, а это что? Руки покрыты странными витыми татуировками, а поверх них — какие-то чуть заметные красноватые потеки, длинные, от ладоней до самых небритых подмышек. Впечатление такое, что я вымазался в краске, которую потом кто-то не очень старательно стер с моего тела.

Ладно, о краске подумаю как-нибудь потом. Главный вопрос по-прежнему один: сон или явь? И если явь, то... Пожалуй, закрою глаза и слегка помедитирую.

Я закрыл глаза и полежал так минут пять, слушая, как мерно бухает в богатырской груди не менее богатырское сердце. Потом в богатырскую ноздрю заполз муравей, и мне стало не до медитаций.

Я вскочил, кашляя и чихая, неловко переступил ногами и упал в траву. Снова вскочил — будто меня подбросили. Со странной кошачьей грацией приземлился на полусогнутых. Тело само приняло... боевую стойку? Не знаю, как мою позу охарактеризовать точнее: ноги напружинены, руки перед собой, ладони стиснуты в огромные кулаки.

Эй, тихо, тихо, на этой поляне никого нет!

Я огляделся. Действительно, никого. И за деревьями, и за подлеском тоже никого. Но как я это... Слух! И обоняние. Новое тело работало на каких-то диких инстинктах и неизвестном мне опыте. Буквально мгновение потребовалось, чтобы прислушаться, принюхаться и сделать выводы.

Руки опустились сами собой.

Никого нет, я тут один. В смысле — один из людей и нелюдей. В теле какого-то рыжеволосого бугая с ногами сорок шестого размера. Это значит, если прикидывать рост... Метр девяносто. Сбылась мечта идиота. Я вырос!

Погодим радоваться. Я теперь — не я. Тело-то чужое. Главный вопрос по-прежнему открыт — сплю или нет? Мистический путь познания действительности мы отвергнем как мракобесие. Остается эмпирический щипок за задницу. Да пожестче.

Я и сделал... пожестче. Только не слишком рассчитал силу новых пальцев, из-за чего едва не выдрал клок кожи с мясом.

Не сплю. Определенно — не сплю.

Не сплю. И вокруг никого нет. Тогда почему так тревожно на душе?

Я покрутил головой. Над цветущей поляной плавают пряные ароматы, но в них вплетается нота, которая не дает успокоиться. Я потянул воздух, как собака, поводя носом в разные стороны. Ага, вот оно что: кровь!

Застарелый запах крови... И тянет им во-о-он оттуда. Направление — старый, трухлявый изнутри вэллин... Стой, как? Вот это раскидистое дерево с острыми листьями и бородами седых лишайников, что свисают до самой земли, как я его назвал?.. Сбоку растет обычная ольха, с другой стороны — вяз. Да и весь этот лес — простой человеческий лес. И вдруг — вэллин.

"Вэллин часто отмечает место выхода силы. Рядом может быть заброшенное капище Прежних... Бывает, что Сыны Света и малефики Алой Пасти..." — слова, произнесенные скрипучим старческим голосом, прозвучали в голове дальним эхом.

Мой разум вновь забил тревогу, тело само приняло боевую стойку. Голова, как у Терминатора, начала поворачиваться с пугающей, обстоятельной вкрадчивостью.

Тихо в лесу... Только не спит барсук... Барсук или другой мелкий зверь и правда не спал: деловито шурудил метрах в двадцати за спиной. В кронах деревьев чирикали птицы. Бабочки вились над поляной. Только вокруг бородатого вэллина простиралась мертвая зона, в которой не было ничего живого кроме травы.

Безопасно. Пока — безопасно. Повинуясь безотчетному инстинкту, я поднес к лицу предплечье с затертыми следами краски и принюхался.

Гррррр! Кровь! Не к добру это... Не к добру.

Хорошо, подведем краткий итог. Я в лесу, в новом теле. И это — реальность. Новая реальность. Будем исходить из этой посылки. Глупо бегать, истерить и рвать волосы на голове. Еще глупее — сойти с ума от попыток рационально объяснить происшедшее. Рационализм нам не помощник. Итак, я в новом теле, приму это как данность.

Но почему в таком виде? Нашли добрые люди, обогрели, обобрали? И кому раньше принадлежало тело?

Сплошные вопросы, и ни одного ответа.

Я переступил с ноги на ногу, согнал муравьев. Да-а, что и говорить, мускулистый бугаина... В моем новом теле я бы скрутил давешнего качка одной левой.

Камень, на котором я очнулся, был здоровенный, круглый и плоский, как блин, он возвышался над травой сантиметров на тридцать. Маслянисто-черный, наверное, базальтовый, рассеченный строго пополам трещиной шириной в палец. В мой новый палец.

"Капище... место Силы..."

Однако.

Мои новые глаза приметили смятую траву — кого-то волоком тащили от вэллина к камню.

Кого-то? Да тебя же и тащили, дурик! Это с той стороны пахнет кровью!

Нет, не меня тащили. Когда тащили — в этом теле не было меня. Тиха Громов законнектился позже.

У меня зачесались кончики ушей.

Опять? Я в чужом теле, так почему... Я выругался — густым приятным баритоном. Бархатным, можно сказать. Такой тип мужского голоса очень нравится женщинам.

Поднес руку к правому уху и как следует почесал. Затем недоверчиво ощупал само ухо. Взялся за левое. Дела... Маленькие, прилегающие к черепу уши, по внешнему ободку покрытые редкой, но жесткой шерсткой, имели острые кончики. Не вполне те, какими щеголяли эльфы и хоббиты в фильмах Джексона, скорее, они напоминали по форме волчьи... или лисьи. А может, собачьи.

Пожалуй, острым ушам я удивился больше, чем попаданию в чужое тело. Уши были явно не человеческие, а значит, я оказался в теле... Черт, где тут ближайшее озеро или река? Сейчас малость приду в себя, соображу, что к чему, и отправлюсь смотреть на свое отражение.

Мой бугай щеголял длинной, собранной в хвост медно-рыжей шевелюрой. Край хвоста успел измараться в крови сантиметра на три, его тоже не слишком старательно пытались отмыть. На кожаном шнурке, оплетающем волосы, болталась бронзовая, покрытая зеленой патиной монетка. Я подтянул ее к глазам, надеясь разобрать год и название страны. Увы, узор на обеих сторонах монеты был затерт.

Я снова осмотрел руки, затем все тело. Кожа у бугая была белая, но отнюдь не нежная, дубленая, можно сказать. Живот ровный, с чуть заметными кубиками пресса. Навскидку я бы дал моему дуболому лет тридцать, плюс-минус год. Примерно моих лет парниша. Только здоровенный, крупнее Шварценеггера, плечистей.

Солнце начинало ощутимо припекать. Мое новое тело внезапно подало сигнал: плохо! Угу, рыжие не любят солнца, они на нем обгорают.

Ну, хорошо, куда молодцу податься? Меня раздели и бросили посреди леса без всяких путеводных знаков.

Хотя... вэллин! Меня — черт, не-меня-меня тащили оттуда к капищу. А если пойти по следам примятой травы?

Ну что вам сказать? Я и пошел, на удивление быстро освоившись со своим новым телом. Миновал трухлявое дерево с дурацким названием, когда проходил мимо, мои уши снова начали чесаться. Интересно... Я отступил на три шага — и уши успокоились. Снова подступил к дереву — и по ушам пронесся табун муравьев. Стало ясно, что мои уши — нечто типа индикатора. Они реагируют на что-то, чего я пока не могу уяснить.

Разберусь позже.

В лесу пришлось осторожно ставить ноги, чтобы не повредить ступни о сучки и коряги. Мне не понадобилось делать для этого особых усилий: я двигался так, будто бродил по дубравам голым всю свою жизнь, аки русский Маугли.

Струйки запаха, которые не мог перебить даже дух лесного перегноя, привели меня на лесную тропу в двадцати шагах от поляны. У груды замшелых валунов валялась куча барахла, накрытая сверху громадным мечом. Рядом в лужу засохшей крови кто-то воткнул короткую металлическую стрелу. Кажется, их называют болтами и стреляют ими из арбалетов.

Меч да стрела... Меня определенно занесло куда-то в средневековье!

Вот не знаю, почему я не взял меч, а первым делом выдрал стрелу. Ее трехгранное острие отковали из серебра. Оно блеснуло, поймав сквозь кроны солнечный луч.

Серебро... ненавижу серебро... Почему — неизвестно. Просто ненавижу.

Я спешно воткнул стрелу обратно в землю и, повинуясь безотчетному инстинкту, завел руку за спину и ощупал кожу под левой лопаткой.

Там был уродливый, похожий на крупную кляксу шрам.

Вихрь воспоминаний вскипел, ударил в виски, бросил на колени.

По этой тропе среди пустошей Ланграма шел вчера Джорек по прозвищу Лис. Северянин. Герой. Его убили ночью выстрелом под левую лопатку.

Меня, меня убили! Предали — и убили. Ррррааауууммм!

6.

Я проторчал на этой тропе, стоя на коленях с раскинутыми руками, как последний, а может, и первый дурак, наверное, минут десять. Я рычал от ярости и злобы. Перед глазами мелькали картины — обрывки воспоминаний, короткие эпизоды, тусклые и размытые. Я не мог толком различить лиц, вместо них виднелись затертые пятна, я слышал голоса, но не мог вникнуть в суть слов, и это бесило больше всего. Мужчины и женщины в странных одеяниях что-то говорили мне, Джореку. Мужчины в основном угрожали, иногда нападали, чтобы повалиться от ударов моих кулаков или меча (штуковина была здоровенная, и работал я ею — ну, не я, а Джорек — мастерски). Женщины обращались со словами нежности, часто — с упреками и плачем. Многие голоса — и мужчин, и женщин — обдавали презрением и ненавистью.

Я смотрел и слушал, я впитывал эту пустую информацию, раскачиваясь на тропе перед засохшей лужей собственной крови, а в груди разгорался пожар. Я не вижу лиц! Я не способен различить голоса! Ррррааауууммм!

Наконец схлынуло. Я повалился на бок, плечом в траву, пытаясь отдышаться. Виски разламывались от боли, во рту пересохло, а сердце стучало о ребра, как молот.

Это было как... загрузка информации на комп. Только гнилой, закодированной вирусом информации. Моя личность соприкоснулась с воспоминаниями убитого Джорека, впитала их, инсталлировала, теперь бы и поработать, да вот беда — из-за вируса я вижу только одну абракадабру.

Я носил в себе все воспоминания Джорека, но не мог их листать, не мог толком раскодировать картинку!!!

Не знаю, чего добивались те, кто вселил меня в тело такого бойца и оставил лишь обрывки воспоминаний. Не знаю. Но узнаю. Я доберусь до тех, кто это сделал, а после...

Я приглушенно зарычал, до того по-звериному, что сам себя испугался. Верхняя губа вздернулась, обнажив зубы.

Приступ ярости удалось подавить, стиснув кулаки и глубоко дыша. Я обнаружил, что могу управлять телом и чувствами этого тела, стоит только приложить волевое усилие. Примат чистого разума над грубыми инстинктами. Что ж, и это неплохо.

Итак, я успокоился. Различил пение птиц, шорох листвы под порывами ветра, задышал ровнее, затем открыл глаза, увидел синие капли неба сквозь ажурные кроны деревьев.

Я не из породы придурочных истериков, которые реагируют на все воплями, беспорядочным бегом по кругу и ударами лба о стену. Это удел слабых и глупых, а я — не глуп. И уж теперь — совсем не слаб, верно? Оказался в чужом теле, так что ж, чай, мне выбрали не карлика и не хоббита, не тролля, и, что совсем уж хорошо — не троллиху. Будем обживать.

Я прилег на травку у обочины, закрыл глаза, положил руки под голову и постарался сосредоточиться. Запах крови волновал, но уже меньше, я очень быстро научился одергивать инстинкты Джорека, приглушать их.

Медленно и вкрадчиво я попытался прощупать личность своего подопечного, так сказать, изнутри.

Разум Джорека был, безусловно, мертв. Я не слышал его мыслей, а если бы услышал, думаю, не очень-то обрадовался. Две личности в одном теле — это как-то чересчур. Проще удавиться на ближайшем суку, чем привыкнуть.

Особенных успехов я не достиг: попытка углубиться в личность Джорека вызвала головную боль и тошноту. Я не сумел прочитать его характер, не смог понять, каким он был в прежней жизни. Честный — или привык лавировать? Хитрец или простак? Держит ли слово? Нормальный человек — или негодяй? Однако — может ли герой быть негодяем? Думаю, нет. А единственная определенная вещь читалась в разуме Джорека легко — он считал себя героем. И, уверен, не просто так. А беря во внимание его габариты и меч, можно сказать, что сомневаться в геройстве Джорека по прозвищу Лис было бы неразумно.

Беда только в том, что я-то никакой не герой. От слова вообще.

Я решил отложить углубленное изучение личности Джорека на потом. Пусть пройдет некоторое время, я освоюсь в новом теле, вот тогда...

Тем не менее, стало ясно, что Джорек — свирепый малый, у которого слова не расходятся с делом.

Как и у меня, впрочем. По большей части. Вот только свирепости у меня нет. Я гуманист. Согласен, глупое качество в сегодняшней жизни, но — таким родился. Добро в нашем мире причинять не так-то просто, куда лучше следовать темному пути зла, находя для каждой подлости бесконечную цепочку оправданий. Жить по совести — просто жить и оставаться человеком — сложно. Думаю, и в этом мире правила игры в жизнь неизменны. Человек везде одинаков. Что же касается нелюдей... Хм, м-да... Могу ли я назвать себя человеком, если щеголяю острыми лисьими ушами? Впрочем, это-то сейчас не важно. Мне бы вспомнить хоть что-то о прошлой жизни Джорека.

А может, у меня получиться вспомнить, что случилось с Лисом вчера? Это ведь самые свежие, последние его воспоминания?

Давай, Тиха, ты сможешь! Раскодируй хотя бы пару строчек. Тем более, торопиться пока некуда.

Я сосредоточился, до боли зажмурив глаза.

Мало-помалу картинки начали проясняться, но это потребовало от меня таких усилий, что я начал хватать воздух ртом, словно пробежал километров десять. И это при моем новом богатырском теле!

Вчера... Вчера-вчера-вчера... Так что же случилось вчера? Вчера на тропе Джорек по прозвищу Лис повстречал существо... Человека или нелюдя? А что, тут есть нелюди, кроме меня? Кажется, да, и много...

Итак, Лис повстречал давнего знакомого. Об этом говорило ощущение приятного спокойствия и... вожделения, заполонившего громадное тело Джорека. Вот это чувство оказалось настолько сильным, что я немедленно присел на корточки, устыдившись вполне естественных реакций своего организма. Скажем так: у Джорека все работало, как часы, и даже лучше.

Я поворошил обрывки воспоминаний, пытаясь сложить из них общую картину. Мутное пятно лица... мелодичный смех. Женщина! Давняя знакомая. Вот оно что. Вот значит как. И здесь не обошлось без бабы. С другой стороны — радостно, что мой бугай нормальной ориентации, радостно.

Смех... Манящий запах знакомой женщины — острый и пряный. Протянутая тонкая рука...

Я-Джорек расслабился, сбросил в траву манатки, положил сверху меч. Выпрямился и шагнул к женщине, которая стояла в пятне лунного света, шагнул, сгорая от желания. Кажется, тут, в этом лесу, мне назначили интимную встречу.

Смех... Острый слух Лиса притупился, обоняние слышало только запах женщины. Н-да, половая сила есть — ума не надо. Я-Джорек придвинулся к барышне, где-то на периферии сознания различив за грудой валунов шорох, и — тут-то меня и убили. Услышал щелчок, не успел отпрянуть — стрела с серебряным наконечником вошла под левую лопатку. Черт, как же больно!

Я-Тиха резко выдохнул и оперся руками о землю. Не каждый день случается пережить собственное убийство. Голова закружилась, перед глазами поплыли цветные пятна. Помимо воли я снова погрузился в воспоминания.

Боль, вспышка ярости... Я рухнул на колени, пытаясь вырвать стрелу, и таки вырвал ее, обливаясь кровью. Пробитое сердце екало, стучало все слабее, но я-Джорек с глухим рычанием пополз вперед, чтобы, аки мавр, сомкнуть пальцы на шее предательницы. Светлые волосы... Да, у нее были светлые волосы, длинные и шелковистые!

Из-за деревьев за ее спиной появились какие-то существа в балахонах. Нелюди... Явно — нелюди. Я не смог рассмотреть их толком. Женщина что-то промолвила... странные интонации. Она будто извинялась передо мной. Потом существа схватили меня под белы руки и... мое сознание угасло.

Я вернулся к реальности, стоя на коленях и задыхаясь. Голова кружится, боль стучит в виски свинцовыми молоточками, в теле слабость.

Кое-как добрался до груды камней, присел, низко опустив голову. Боль и слабость медленно отпускали...

Ладно, подведем итог. Для того, чтобы вселить меня в тело воина, его сначала понадобилось убить и, что характерно, стрелой из серебра. Почему убить — вопрос, со всех точек зрения, интересный, но ответа на него я пока не знаю, но приложу все силы к тому, чтобы узнать. Джорек — если ориентироваться по ощущениям — терпеть ненавидел магию, и ничего о подобных ритуалах не знал, во всяком случае, в его закодированных воспоминаниях не содержалось и намека на такое знание.

Ясно одно: Джорека именно убили — стреляли прицельно в сердце практически в упор, чтобы не успел отпрыгнуть, уклониться. Убили — а потом каким-то образом залечили смертельную рану. И вселили в тело меня, Тиху Громова, коротышку и неудачника. А что же мозг? Без поступления кислорода его кора умрет за шесть минут, это скажет вам всякий любитель сериала о докторе Хаусе. И человек, если его потом оживить, превратится в идиота. Или местным бойцам законы природы не указ? Как знать, может, кора их мозга выполнена из лучшего (полированного?) дуба? Ясно мне, что ничего не ясно. И дело тут, конечно, не обошлось без магии.

А может, я того, зомби? Ну, нет. Я чувствую боль, тепло, жажду, и весь спектр эмоций, а значит, я жив-живехонек. Ну и сердце, опять же, колотится. К тому же зомби, со всей очевидностью, не способен думать — все из-за отмершей коры. Это только в дурацких фильмах и играх зомби ведут себя как полуразумные существа. Короче, не зомби я, нет.

Предположим пока, что некто, включая бывшую пассию Джорека, решил с неизвестными мне целями устроить рокировку, и переправил мое сознание — или душу — в тело Лиса, а его душу — в мое тело. Не завидую я парню. Шел на свиданку, а вместо бабы получил стрелу в сердце, помер — и очухался в теле безработного избитого коротышки, которого уже лет пять тошнит от собственной тусклой жизни. Ах да, еще и похмелюга у него. Веселенький пинок судьбы, что тут говорить.

Очевидно, что многие — если не все — навыки Джорека при мне, и не слишком меня обременяют, скорее, помогают обживаться. И к тому же я теперь — воин с могучими габаритами, боец ростом в метр девяносто. Свирепый вояка.

Ура, что ли? Пожалуй, ура.

Вот только я отдал бы и рост и умение биться за воспоминания Лиса.

Пить хотелось все сильнее.

Я встал, пересиливая головокружение, добрался до вороха своих вещей и опустился на корточки.

Мои руки сами откопали в манатках объемистую деревянную флягу. Сознание в этом не участвовало. Некоторые вещи я теперь проделывал на инстинктах-воспоминаниях моего тела. На несознательных воспоминаниях. К счастью, их мне не заблокировали.

Я выдернул пробку и поднес флягу к губам, думая как следует напиться. Во фляге оказалось вино. Блин, терпеть не могу эту кислятину. Я с трудом убрал флягу от лица, сделав всего два глотка. Слушай, Лис, я люблю пиво. Могу иногда жахнуть водки, накатить стопарик вискаря на чьем-нибудь дне рождения, но от любого вина меня выворачивает наизнанку, и с этим тебе, мой неживой приятель, придется считаться.

Я вылил содержимое фляги в траву. Это далось мне легко, хотя на середине движения кисти возник рефлекс отторжения: дикарь во мне начал сопротивляться, но я-Тиха запросто его обломал.

Острые уши услужливо подсказали: рядом протекает ручей. Гм. Напьюсь я ключевой водицы, заодно наберу во флягу, ну и посмотрю на себя — красивого.

Ручей сыскался метрах в тридцати, в распадке. Чистейшая вода струится по каменистому ложу, деревья полощут ветви, птицы заливаются. Для Тихона Громова — картина непривычная. Для Джорека — обыденность. Он знает все породы деревьев, по щебету различает породы птиц, умеет охотиться, при желании — ежа убьет голым задом. Неплохо для бугая. И куда лучше — чем было раньше, там, в моей другой жизни.

Я припал на колено и напился, зачерпывая горстью. Затем нашел островок спокойной воды среди камней и уставился на свое отражение.

Мать моя женщина...

Вышел я и ростом, и статью, и мордой. Сиречь физиономией. Была в свирепых резких чертах моего голубоглазого альтер эго какая-то первобытная привлекательность. Подбородок из литого чугуния, ломаные светлые брови на тяжелых дугах, тонкие суровые губы. Ай, хорош! Ай, красавэц! Все бабы будут наши! Я — как Жерар де Мордье в лучшие его годы! Далеко не хомо эректус, сиречь человек прямоходящий. Скорее — хомо сапиенс, с легкой добавкой... инакости.

Голова крепилась к могучей жилистой шее. Еще более могучими выглядели плечи. Вообще мускулатура рельефная. Не такая, конечно, какой привыкли щеголять жрущие стероиды и фуросемид культуристы, но массивная, и — соразмерная телу. Малый я объемистый, килограмм сто двадцать, похож, скорее, не на Шварценеггера, а на Ральфа Меллера, что сыграл в "Гладиаторе" и в сериале "Конан". Всегда завидовал габаритам этого немца.

Я напряг бицепсы и покрасовался в отражении. Да-а-а... Были люди в наше время. Но — люди ли? Так-то меня не отличить от человека, если бы не уши...

И зубы. Верхние и нижние клыки все-таки выступают слишком заметно, такими только сырое мясо рвать... Или глотки. Зато — никаких следов кариеса!

Я нагнулся, рассматривая свой собственный оскал. Веселый такой, звериный.

Легкий ветерок колыхнул волосы. В груди родилось чувство опасности. Кто-то смотрел на меня, беспардонно разглядывал с той стороны ручья.

7.

Я начал медленно выпрямляться. Одновременно поворачивал голову, чтобы понять, откуда тянется нить взгляда. Ага, есть. Смотрят чуть сбоку — примерно там, где русло ручья делает изгиб, исчезая в зарослях сочно-зеленой осоки.

Кто-то изголодался по общению. А может, просто хотел жрать.

Я распрямился, тихо вздохнул, отбросил дурацкий хвост волос за спину.

Что за манера — растить волосы ниже поясницы? Гномы растят бороды до пупка, а северные дикари, стало быть, не стригутся, чтобы волосы свисали до зада. Стесняются своих ягодиц, очевидно. Нет, нафиг этот хвост — срежу при первой возможности! Я не Джорек, я — Тиха, приятно познакомиться.

Взгляд прикипел ко мне намертво. Я сделал шаг в сторону — маленький такой шаг. Начал пятиться вбок. Взгляд вел меня, не отрываясь. Странный взгляд. Не живой и не мертвый. Холодный. И явно — нечеловеческий.

Мой нос попытался уловить запах таинственного наблюдателя, но ветер дул в другую сторону. Тут я понял еще одну штуку: птицы в округе притихли. Где-то там, вдали, они чирикали себе, но вот здесь — рядом со мной и взглядом — нишкнули, сидели тихонько, зажав клювы лапками.

Наблюдатель немного сместился. Стал ближе. Я зарычал — предостерегающе, злобно.

На том берегу, метрах в двадцати от меня, колыхнулись кусты, и что-то большое с шумом приземлилось в воду.

Сквозь мельтешение листьев обрисовались острые плечи и коричневый ком головы...

Нелюдь!

Я рванул к своим вещам, к мечу, бросив злосчастные волосы за плечи, босиком по корням и сухим веткам. Инстинкты Джорека не протестовали. Лучше встретить врага мечом, чем голыми руками.

Шлепки по воде добавили мне прыти. Я ломился сквозь подлесок на первой скорости, как призовой кабан, а молчаливый охотник мчался за мной, кажется, иногда припадая на все четыре лапы. Я чуял, как земля подрагивает от его скачков.

Вот и валуны. Я подхватил меч с кучи барахла, сдернул ножны, обернулся. Руки сами выставили блеснувшее оружие. Клинок на уровне груди, обмотанная кожей рукоять сжата обеими руками.

— Ичих-ха-а-а!

Похоже, это был боевой вопль Джорека.

Преследователь не выскочил с ревом следом за мной, не вышел чинным шагом, не выбрел, ковыляя, на четырех лапах. Он... остановился. Метрах в десяти от дороги в густом кустарнике маячил силуэт — с оплывшими плечами и головой, от взгляда на которую меня пробрала оторопь: это был настоящий ком. Бугристый, голый, лишенный растительности ком. Пока даже мои новые глаза не могли различить подробностей сквозь мельтешение листьев. Морда — или лицо? Не понять... не вижу... Толком не могу разглядеть ничего... Лица словно нет, на его месте как будто бугристая поверхность без глаз, носа, рта.

Существо словно наткнулось на стену. Оно ощупывало ее передними... руками? Лапами?.. Тыкалось башкой, но не могло ступить вперед и шага.

— Ну, давай! — крикнул я, внезапно осмелев. — Подходи, бери посылку, zlyden pisukaviy!

Меч подрагивал в руке, отблескивал зловещей синевой.

Существо не издавало звуков. Просто тупо рвалось ко мне сквозь невидимую преграду. Я, говоря откровенно, чувствовал бы себя куда более уверенно, если бы услышал рев, лай, даже безумный хохот, если бы оно хотя бы щелкнуло зубами!

Чувства Джорека внезапно подсказали: здесь, на тропе, никакой опасности для меня нет. Вот просто — нет, хоть ложись да засыпай, или... занимайся тем самым, за чем Джорек вчера сюда и явился.

Тварь начала движение вбок, с хрустом проламываясь сквозь заросли и пытаясь пробиться сквозь стену то на четвереньках, то — становясь на задние конечности. Угу, хоть тушкой, хоть чучелком, лишь бы за границу... Я поворачивался следом, острием меча как стрелкой отмечая путь твари.

Она отходила все дальше: невидимый барьер, сквозь который ей не было хода, тянулся вдоль лесной тропы. Вопрос: есть ли в барьере брешь, и почему я запросто прошел сквозь него? Загадка. А выпустит ли меня стена обратно к ручью, а?

Когда треск сучьев под ногами-лапами твари слегка утих, я начал медленно красться, повторяя в обратную сторону путь своего бегства.

Раздвинул кустарник мечом, ступил туда, где недавно находилась тварь. Прошел чуть вперед. Вэлкам, так сказать, ту зэ хэлл. Значит, меня — пропускает. И то хорошо. Даже — замечательно.

Я потянул носом, пытаясь своим новым обостренным чутьем уловить запах неведомой зверушки. А вот фиг. Я слышал терпкий запах леса, гнилых листьев, коры, а вот твари — нет. Она просто не пахла ничем. Странные такие чудеса.

Вдали раздался частый топот. Я спешно отбежал к валунам. Когда оглянулся, силуэт твари снова оказался напротив меня. Она начала двигаться в другую сторону, все так же пытаясь нащупать брешь. Я слышал треск, хруст, и — никаких иных звуков. Ладно бы рев, так хотя бы посопела для порядка!

Я рассмеялся и молодцевато выпятил грудь. Показал твари средний палец.

— Вот тебе загранка! Вот тебе Courchevel с бабами!

Как интересно я мешаю местную лингву с родным языком, заметили?

Треск и хруст постепенно затихли. Тогда я положил меч в траву и занялся своей экипировкой.

Одежда была аккуратно свернута и лежала рядом с вещевым мешком из плотной серой ткани. Сбоку притулилась шляпа — тяжелая, с обширными вислыми полями. Ну, ясно, это от солнца. Я ведь рыжий. Плащ светло-каштанового цвета скручен в скатку. Именно на нем Джорек собирался предаваться любовным утехам...

Вместо труселей мне полагались подштанники на завязках. Слава богу, не красные. Натянул, завязал. Потом влез в штаны цвета хаки. Были они из мягкой ткани, я бы сказал, классического кроя — обычные штаны-дудочки, без клеша, бахромы и прочих излишеств. Пояс — из потрескавшейся старой кожи, вот-вот порвется, с тяжелой бронзовой пряжкой, изображающей оскаленную рожу какого-то неадекевата. Ничего так, сойдет. В родном краю у придурочных байкеров и неформалов встречаются пряжки и похуже. Застиранная рубаха надевалась через голову, ворот на шнуровке. Сапоги — из мягкой кожи, с коротким голенищем, тоже на шнуровке, подметка левого обвязана веревкой. Небогато что-то для героя... Я заправил штанины в сапоги, встал и пошевелил плечами. Нигде не жмет, надо же, какое удивление! И все натуральное, никакой синтетики.

Под всем барахлом лежали, крест-накрест, черные кожаные перчатки.

Интересно, на кой они мне сейчас, летом? Может, чтобы рукоятка меча не скользила? Да она вроде и так не скользит...

Ладно. Я заткнул перчатки за пояс и принялся обследовать торбу Джорека в тайной надежде найти там записку, мол, вот тебе, молодец, инструкции по прибытию на место. Пойди туда-то и туда-то. А вот сюда — не ходи, зарежут.

Худ был мешок, вообще-то. Для долгого пути Джорек мог бы экипироваться и поприличней. Ни тебе смены белья, ни жратвы, ни даже потрепанного томика Марининой. В мешке нашлись: точильный камень, кресало с огнивом (память Лиса подсказала, что это и как обращаться с этими вещами), маленький топорик в чехле, явно — чтобы рубить ветки для любовного ложа и костра, моток бечевы, хлебные крошки и кошелек — такой, как рисуют на старинных картинах: малинового бархата потертый мешочек с горловиной на шнурке.

И все. Странно. Как-то слишком по-спартански. Джорек-то у нас, конечно, неприхотливый малый, но как он намерен добывать пищу в лесу с помощью меча?

А может, благодетели меня, того, обнесли? Чтобы усложнить, так сказать, задачу?

Я вдруг ощутил запах, который знал даже Тиха — ветеринар. Мешок насквозь продушился лошадиным потом. Ага, дело проясняется. Джорек странствовал на коне — но для визита в лес к даме почему-то решил отказаться от конной тяги — я четко помню, что двигался он пешком. Может, у дамы была аллергия на лошадей, или лошадь гнусно ржала во время секса, — кто знает, да теперь уже и не важно. Главное я выяснил: раз пришел сюда ножками, значит, жилье неподалеку. Час ходьбы, или два.

При мысли о жилье в животе у меня заурчало. Да, надо выбираться отсюда, и чем быстрее — тем лучше.

Записки, понятное дело, не нашлось. Неведомые благодетели оставили меня в лесу со стертой памятью и прыскают в кулачки. Делают ставки — выберется Тиха в теле Джорека из пустошей или нет. А та, которая меня предала...

Чертов "Тотал реколл" наоборот! Волна ярости снова накатила. Я знаю, в чьем я теле, но весь массив воспоминаний у меня отобрали, и раскодировать даже незначительный эпизод стоит неимоверных усилий!

Я сжал кулаки, сердце яростно колотилось, дыхание вырывалось пополам с рычанием. Найду! Найду каждого, кто участвовал в "переселении душ", и нанесу добро, причиню справедливость! И даже ее, золотоволосую, покараю!

Вдали послышался треск: тварь возвращалась. Я сграбастал меч и вскочил. Ком головы замаячил в просвете ветвей напротив меня. Я сощурил глаза — и все так же не сумел различить ничего кроме бугристого силуэта.

Существо, однако, так и не смогло ко мне пробиться.

Хотя бы один плюс за сегодня.

Логично предположить, что тропа либо ее часть закрыта чем-то вроде силового поля, или... избирательного заклятия. Магия, то бишь, а мы магию не очень. Кушать — да, а так — нет. Заклятие пропускает своих, а чужих — не пропускает. Только как способно различать? Берет мгновенный анализ ДНК? Загадка.

А вот что насчет вэллина и алтарного камня, на котором меня "оживили"? Очевидно, защита распространяется и на них, а может быть так, что сам вэллин или камень и генерируют эту защиту. Бросив меня там, загадочные благодетели знали, что мне ничто не грозит. А дальше, как очнулся, сам, все сам. Дали тебе пистолет, тьфу, меч, и вертись, как хочешь. Вот и верчусь, а вы думали? Так наверчусь, что и вас, дорогие мои, скоро поймаю. А там...

Мой соглядатай теперь напоминал статую. Убедившись, что хода ко мне нет, он просто застыл среди веток на задних лапах и сверлил меня взглядом. С безглазого, между прочим, лица!

Я вскинул голову и погрозил ему пальцем:

— Че пялишься, суслик?

Он не ответил.

Я взял кошелек и распустил завязки. На монетах обычно ставят год чеканки, да и приветливые лица диктаторов печатают. Посмотрим.

Я высыпал монеты на ладонь.

И тут же заорал от нестерпимой боли: на широкую мозолистую ладонь Джорека посыпались раскаленные угли.

8.

Заорал я, конечно, здорово, еще и монеты в воздух подбросил. Они осыпались сверкающими каплями. Я же принялся дуть на руку, на которой вздулись белые волдыри. Ожог энной степени, как раскаленную сковородку ухватил. Боль пронзала до самых костей. Холмс, но — как? Почему? Что это за напасть?

Не переставая дуть на руку, я наклонился и поискал разлетевшиеся монеты. Вот одна, притаилась в мураве, ничуть не раскаленная на вид. Я присел на колено. Боль подозрительно быстро стихала. Я еще немного подождал, подул на руку. Волдыри вроде как уменьшились, или мне так показалось. Я помедлил, затем коснулся монетки указательным пальцем.

Уууууааааааа!

Палец теперь, равно как и ладонь, украшал вздувшийся волдырь. Красивый такой, налитой.

Чертовщина! Монеты у нас на ядерном подогреве, или как? Я нашел опустевший кошелек, просунул большой палец внутрь, и потрогал монетку через ткань. Ощутил... Догадайтесь с первого раза!

Монета была холодной.

Ладно, через ткань не пробивает. Вывод: моя кожа и металл монеты не дружат. Возможно, редкий вид аллергии, местной аллергии, ага, ибо я не слышал, чтобы в моем мире от аллергии вздувались натуральные волдыри. Впрочем, бывает всякое. Наша психика способна внушить телу все... ну, почти все. Включая ложную беременность. Возможно, в нашем — моего и Джорека случае — есть какая-то психосоматическая непереносимость металла. В детстве, может, одноклассники ему башку между прутьев железной решетки заклинили, или родители заставляли драить кастрюли... Стоп, а меч? Я преспокойно брал его в руки, касался стальной гарды. Так, значит, выдвигаю версию: мою кожу ранит не всякий металл.

Резонно? Вполне. Сейчас проведем следственный эксперимент.

Пока я думал и рассуждал, случилось еще одно занятное событие. Волдыри с моей ладони пропали. То есть — исчезли без следа. Я уставился на мозолистую ладонь с загрубевшей кожей. Последний волдырь — на указательном пальце — исчез на моих глазах: разгладился, втянулся в кожу. Боль — я только сейчас понял — пропала еще раньше, примерно тогда, когда я увлеченно рассуждал о том, как башку юного Джорека заклинивали между прутьями.

Ускоренная регенерация? Похоже, что так. Чем еще порадует новое тело? Может, летать умею?

Мой соглядатай зашуршал в кустах, звонко хрустнула ветка. Он отбежал в сторону, все такой же малоразличимый среди мельтешащей листвы, насторожился. Прислушивается к чему-то, болезный... Черт с тобой, на дорогу не суешься, и ладно.

Уши снова зачесались — слабенько, легким таким зудом. Я поскреб, выругался. Джорек употреблял обычные ругательства, обозначавшие срамные части тела, половой акт и физиологические выделения, а также набор из трех слов, пришедших из какого-то древнего, позабытого языка другого мира — "крэнк", "мандрук" и "шлендар". Насколько я понял, буквального перевода этим словам не было, только приблизительное значение. Крэнк — мать твою! Мандрук — нехороший человек. Шлендар — тоже нехороший, но рангом повыше, не настолько плохой, как мандрук. Надо же — язык мертв, а вот ругательства его — живы.

Я подул на ладонь и сграбастал меч. Провел по прохладному металлу клинка пальцами. Как и ожидалось — никакой реакции не последовало. Тогда я начал высматривать в траве монеты. Нашел одну, всю покрытую зеленоватой патиной. По виду — простая медяшка. Коснулся пальцем — не больно-то и осторожно. Ноль реакций. Я кинул медяшку в кошель: нечего разбрасываться добром. Потом натянул на левую руку перчатку и подобрал первую монетку. Осмотрел. Серовато-белая, никель, или... серебро! Вот оно что: мой бугай не переносит прикосновений серебра!

Я начал выискивать в траве другие монеты. Медяки сыпались в кошель, кое-где попадались золотые — их я тоже спокойно брал голыми пальцами. А вот серебро — обжигало. Ясно теперь, зачем Джореку перчатки...

Я отыскал в траве стрелу, коснулся трехгранного наконечника — буквально миллиметром кожи, и... серебро обожгло, опалило!

Серебро — яд. Запомню.

Теперь ясно, зачем моему бугаине перчатки — чтобы монетки считал, да не обжигался. Без серебряной монеты в этом мире металлических денег никуда. Самая ходовая монета, если получать сдачу, скажем, с золотого. Альтернатива — получить на сдачу полкило меди — никуда не годилась. И ясно также, почему в меня стреляли серебряной стрелой. Чтобы нанести действительно смертельную рану. Вот только почему остался шрам? На мне же все рассасывается...

Еще одна загадка.

Я собрал большую часть монет, когда существо в кустах по-настоящему разволновалось. Оно начало носиться туда-сюда, как обезьяна в клетке, затем метнулось на невидимую стену, отскочило, снова кинулось, боднуло ее комком головы. На всякий случай я поднял меч. Среди ветвей тварь по-прежнему была плохо различима. Кое-что я разглядел, конечно. Существо покрыто какой-то багрово-серой растрескавшейся коростой, похожей на древесную кору. Передние лапы длинней задних, мне показалось — намного. Какой-то реликтовый, мать его, гоминид, вымазавшийся, как пикт, в грязюке с неведомой мне целью. Может, это ритуал у него такой — нападать на путников, вымазавшись грязью. Какой-нибудь местный йети.

Вдруг беспокойство существа передалось моему телу. По спине прошли мурашки, уши поджались, сильнее застучало сердце. Новая опасность? Я начал оглядываться, с оттенком паники водя перед собой мечом. Затем вдруг почувствовал, что земля под ногами чуть ощутимо вздрагивает. Тут мое тело вновь сработало само: я распластался на дороге, прижав к ней свое острое волосатое ухо.

И услышал дробный нарастающий стук. Конский топот. Сюда направлялись всадники. Двое... а поодаль за ними следуют еще пятеро. Спасибо, Джорек, хоть ты и беспамятный болван, все твои рефлексы и некоторые познания при мне.

Вопрос: что делать? Встретить их тут, в чем мать родила и с мечом в руках? Думаю, меня поймут неверно. Я отнял ухо от земли и прислушался: топот приближается, земля вздрагивает. Джорек, чего делать, подскажи? Враги это едут — или друзья? Или это те, кто меня оживил? Не исключено, что они посовещались и решили... переиграть ситуацию до тотального, так сказать, устранения Лиса.

Ау, Джорек, чего мне делать?

Джорек трусливо смолчал. Пришлось решать за него. В два приема я перетаскал имущество Лиса за валуны и распластался там, устроив себе маленькое обзорное окошко из скрещенных ветвей. Вовремя успел. На тропу, сдерживая коней, выехали два всадника. Одеты они были в то, что я-Джорек охарактеризовал как "дорожная одежда": запыленные плащи из немаркой серой ткани, черные штаны и сапоги со шпорами.

Первый всадник был пожилой, низенький и полноватый, на куцей лошаденке, второй — массивный, как медведь, с гривой черных волос и обильной щетиной на вислых щеках, которая придавала его роже совершенно разбойничий вид. Лошадь была ему под стать — широкогрудая, с шалыми блестящими глазами.

За ними, на повороте тропы, показались гуськом еще пятеро верховых — блеснуло оружие. Тройка остановила коней, не доезжая до первых всадников метров десять. Держатся на почтительном расстоянии. Ага, это, типа, телохранители. В стальных заостренных шлемах, в кольчугах, прикрытых плащами. Странные какие-то телохранители, приземистые и очень широкие. Подбородки тяжелые, скулы выпуклые, лобные дуги низкие, а глаза мелкие, пуговицы, а не глаза, да к тому же глубоко посажены.

Нелюди, подсказал мне разум Джорека. Нишкни, Лис, это серьезные ребята. Да и двое что передо мной — тоже не лохи.

Нахлынула волна запахов — обоняние Лиса было острым, как у настоящей лисицы. Я, как заправский хищник, умел регистрировать индивидуальный запах каждого человека или нелюдя, а затем опознать его даже с закрытыми глазами.

А еще я мог определять перемещение живых существ только по запахам, с закрытыми глазами. Богат Джорек талантами, ох, богат!

Да, закроем глаза... В мозгу вспыхнула яркая картинка. Вот двое впереди — розовые человеческие пятна, под ними крупные багровые кляксы — это скакуны. Позади на тропе — пять оранжевых блямб нелюдей, орков, и багровые кляксы лошадей.

Синестезия. Цветное обоняние. Редкий талант, надо признать.

Ай да я, ай да Джорек!

Куцая лошаденка фыркнула, стукнула копытом и заржала. Я-Джорек немедленно разлепил веки и уставился в просвет.

Пожилой всадник откашлялся, повел рукой перед собой:

— Это случилось здесь, Эрко! Бабочка чует кровь лучше, чем пес.

Косматый Эрко привстал на стременах и оглядел землю.

— Вот пятно! Эге-е, мэтр Флоренсий, да вы правы: бастард убрался, но оставил стрелу! Знает, что жжется.

Мэтр Флоренсий с кряхтеньем сполз из седла.

— Где, Эрко, где стрела? — Схватил, долго рассматривал, наконец, упрятал в складки своего плаща. — Редкая удача. На ней сохранились все эманации... О, как же нам повезло! А теперь — быстро собирай землю, да поторапливайся!

Мой соглядатай затаился. Ни слуху от него, ни духу. Я даже не мог различить его тени. Умело прячется, ничего не скажешь.

Лошадь Флоренсия бухнула копытом и заржала, потряхивая головой. Конь Эрко ответил перестуком и поддержал запев.

Чуяли они Джорека, или же существо, я не знал, но покрепче стиснул рукоять меча. Что-то подсказывало не ерепениться, лежать тихо и слушать.

Косматый Эрко успокоительно похлопал коня по шее, и достал из седельной сумки маленькую коробочку, по виду — золотую. Рукой в перчатке наскреб в нее земли с моей кровью и, спрятав коробочку в сумку, направил по сторонам настороженный взгляд.

— Ну вот, готово, мэтр Флоренсий. Так говорите, по его следу Алая Пасть пустила голема-охотника? Я, все же, не могу понять — зачем?

Мэтр Флоренсий начал забираться обратно в седло, и Эрко помог ему занять место.

— Нам-то, Эрко, нечего бояться. Тропа на нити силы от вэллина, которую не может пересечь магическая нежить. Впрочем, что рыжему голем? На один укус... А вот Душегуб, которого направила дурочка Лорна — это серьезней. Ты же знаешь, Душегуба крайне сложно убить. Хотя у рыжего есть способ... Если примет облик. Хотя теперь он, как будто, про облик не ведает, но может вспомнить, если приложит усилия... — Мэтр Флоренсий повысил голос. — Да-да, если приложит усилия! Хозяин, когда узнает, будет очень недоволен, очень... За самоуправство он примерно накажет и Лорну, и Алую Пасть.

— А мы, мэтр, будем посматривать... сбоку, — угодливо поддакнул Эрко.

Мэтр Флоренсий кивнул и с мерзким хрустом начал массировать пальцы, словно замерз.

— Верно. В прошлой жизни бастард Лис был везуч... на диво везуч. Возможно, ему повезет и сейчас. Думаю, он уже на пути к корчме Азартота... Кажется, туда лежал его путь перед вселением.

— А как скоро до него доберется Душегуб?

Мэтр щелкнул суставом указательного пальца.

— Я полагаю, бастарду осталось двое или трое суток, Душегуб скоро воплотится и начнет преследование. Если Джорек не вспомнит про облик — не выживет. Но, возможно, событие сие будет к нашему частью. — Щелкнул большой палец. — К нашему всеобщему счастью, ибо мне не нравится предсказание...

— Да, но ведь его потому и вселили, чтобы предсказание не исполнилось? — недоуменно выгнул брови Эрко.

— Не совсем, мой дорогой, не совсем... Не будем же больше здесь задерживаться. Во имя Света — возвращаемся в город! Ох, Джорек-Джорек! Как же злы на тебя все, кого ты предал!

Оба развернули коней и уехали. Телохранители-орки пропустили чародеев и направились следом.

— Пришлось умертвить перед вселением, ибо он поглощает магию... — услышал я напоследок. Мэтр Флоренсий говорил буднично, словно речь шла о процедуре обычного наркоза.

Проклятие, ведь говорили они — обо мне! Это я поглощаю магию! Это меня умертвили! Это я кого-то предал!

Ичиха-а-а!

Когда топот стих, и даже земля перестала вибрировать, я перевел дыхание. В разговоре загадочных всадников была какая-то фальшь, они будто разыграли заранее написанный сценарий. Черт возьми, Тиха, да так оно и было! Каким-то образом они узнали, что я все еще на месте, на тропе — выехали и наскоро слабали передо мной пьеску, куда ввели все нужные мне сведения! Голем-охотник и Душегуб... и корчма Азартота — вот куда первым делом следует идти... избавившись, конечно, от соглядатая. Так, сейчас имеем дело с големом — и не коростой покрыто существо, а самой обычной обожженной глиной. Голем для меня на один укус, и это вселяет спокойствие. А чем я насолил Алой Пасти и неведомой мне Лорне? Что такое — облик?

Я поежился. Мало приятного сознавать, что врагов у тебя, оказывается, немало, что киллеров по твою голову наняли, как у нас в России в лихие девяностые. Да уж, ничто не ново под луной.

"Впрочем, что рыжему голем?"

Значит, говорите, для меня он — на один укус? Ладно, поверим вам на слово. Вон какие у меня руки, да и протыкальник не из самого плохого железа. Корчма Азартота? Хоккей, ребята, я пойду туда — возможно, там меня ждет очередной кусок паззла. Вот только мэтр Флоренсий не озаботился подсказать мне направление, черт его дери!

Я приглушенно зарычал в досаде. Догнать бы Флоренсия огромными прыжками, схватить за холку, свалить с коня и выбить все, все, все!

Все? А головушка не лопнет?

Погоди, если предположить, что Флоренсий озвучил на тропе то, что мне полагается знать и ни копейкой больше — не значит ли это, что направление к корчме Азартота мне известно? Или, как минимум, что я могу его раскодировать без особого труда?

Я снова перенес свои манатки на тропу и задумчиво уставился на голема. Тот стоял неподвижно, сверлил меня взглядом из кустов, ждал.

Я закрыл глаза и сосредоточился.

Ладно, Джорек, будь другом, покажи мне направление к корчме Азартота.

Моя правая рука дернулась, поднялась на уровень груди. Палец сам собой вытянулся. Ого! Работает, однако!

Рука указывала на тропу, в сторону, противоположную той, откуда прибыли загадочные всадники. Так-так. Возвращаться за своими вещами, оставленными где-то там, в городе, естественно, я не буду. Я не самоубийца. Пойду налегке. Деньги есть — а это главное. Весь мир у меня в кармане. С ними у меня будет и еда, и одежда, и, если понадобится, лошадь. Надеюсь, Джорек подскажет, как держаться в седле.

Я устроил из плаща скатку поперек груди, сунул меч в ножны и повесил за спину, на плече — вещевой мешок, на голове — шляпа, хвост волос телипается между лопаток.

В путь!

Рано или поздно тропа кончится, и тогда голем нападет на меня. Но у меня найдется, чем его угостить.

9.

Плохо наезженная, частично заросшая тропа вилась в лесных дебрях молчаливо и спокойно. Так же молчаливо и спокойно за мной в стороне от тропы следовал голем-охотник. Он мелькал в кустах, иногда похрустывая веткой. Фигурой он напоминал гориллу и был примерно с меня ростом, с оплывшими плечами, округлым туловом и мощными руками и ногами. Голова была просто кое-как слепленным бугристым комком с выступающей нижней челюстью, на месте глаз темнели впадины. Но я знал, что эти впадины каким-то образом способны видеть. Может, наводятся на жертву в инфракрасном спектре, как у Хищника.

Мы шли, можно сказать, плечом к плечу, как давние боевые соратники, я уже почти свыкся с его присутствием, почти касался плечом, не пересекая, однако, невидимый силовой барьер. Птицы вокруг нас замолкали, затем отпускали возмущенные трели нам в спины. Пернатые, как видно, не очень любили магических созданий.

— А жена твоя как, а дети? Им все равно, что их папка — киллер? Или гордятся? Молчишь? Ну-ну. Понаехало тут всяких... Рожа-то у тебя заграничная, eshkin dryn! Часом — не шпион?

Я отпускал в его сторону шутки, затем — оскорбления, делал примитивные тесты, чтобы выяснить, имеет ли голем зачатки эмоций и, возможно, разума. Он не реагировал.

Ни один странник — ни конный, ни пеший — не встретился на тропе за час нашего пути.

— А папеньку твоего как зовут? Небось, слепил тебя из особой глины? Замесил ее пополам с конским пометом, взбил миксером, потом базилика для вкуса — и в печь. А обжигали тебя на медленном огне, да, видимо, забыли — потому потрескался и мозги вытекли. Слышь, чудо? У русских есть свой голем — называется "Kolobok". Фильм ужасов, короче, страшная история. Молчишь, скифская баба? А зря! Я тебя на одну ладонь посажу — другой прихлопну, и скажу, что так и было. Ты, govnyck на палочке!

Тут инстинкты Джорека подсказали — с тропы пора валить, она забирает в сторону от пути, нужного мне.

Твою!..

Хочу или нет, а в схватку придется вступать.

Я остановился и поискал взглядом. На стороне голема сквозь просветы в подлеске мои новые глаза заметили достаточно широкую поляну.

Круг для битвы.

Я забросил в кусты вещевой мешок и скатку, шляпу и перевязь с ножнами отправил туда же. Это чтобы случайные прохожие не потырили барахлишко, пока я буду раздавать люлей куску глины.

Меч лежал в руке, как влитой. Ну что, глиняный болван, я готов.

Голем молча смотрел на меня из кустов.

— Только не говори, что меня любишь, — сказал я. И опрометью кинулся мимо него на полянку. Выскочил, промчался до середины, едва не запнувшись о крупный булыжник, круто развернулся, встав спиной к солнцу, и занес меч для удара. Голем мчался на меня, загребая ручищами. Глиняная горилла, оживленная проклятой магией... Голова крепилась к тулову короткой шеей, и я ударил по ней, наискось, сделав могучий замах.

— Ичих-х-ха-а-а!

Меч врезался... в камень. И сломался почти у самой рукояти, отсушив мне вибрацией руку. Голем даже не ощутил удара. Он сшиб меня с ног, прижал ледяным плечом, и занес кулак. Пальцев на нем было всего три. Я отпихнулся коленями, а затем носками сапог — с превеликим трудом, ибо весил голем килограммов триста. Он не упал, просто отступил на два шага. Я вскочил... и тут же отлетел от могучего удара в грудь. Упал в траву, перекатился, рядом топнула тяжеленная нога. Проклятие, голем намерен размозжить мне голову, а я... Что я могу сделать против куска ожившей, и до кирпичной твердости прокаленной глины, которую не берет меч?

Это ваше "на один укус", мэтр Флоренсий? Шуточки у вас, я скажу!

Чудовищный удар врезался мне в ребра, закрутил волчком и бросил на траву. Сил достало вскочить, но меня тут же сшибли обратно. Новый удар в ребра — и я отчетливо услышал, как хрустнули кости. Боль обожгла изнутри. Мне хватило глупости откатиться немного и встать. Голем в три шага оказался рядом — стремительный удар бросил меня на спину. Глиняная ступня, покрытая ошметками перегноя с прилипшими к нему зелеными травинками, нависла над лицом. Никакой... м-мать... изящности! Тупая жестокая сила. Но зато — действенная!

Ножища бахнула рядом с моей головой, придавив идиотский хвост волос. Пойман! Голем нагнулся — без малейшего скрипа, черная магия придала обожженной глине непонятную гибкость. Вместо лица — слепой комок глины, который надвое рассекла пасть с рядами стальных заостренных клыков.

На один укус? Ну, теперь ясно, кто кому — на один укус.

Я упер руки в грудь голема, пытаясь отстранить чудовищную пасть.

Челюсти лязгнули. Пасть открылась и закрылась, а потом начала щелкать с безумной скоростью.

Голем не бил кулаками — очевидно, включилась программа "загрызть Джорека", он просто старался пересилить мои руки, и кренился ко мне, прямо к лицу.

Обглодает же, парой укусов снимет с меня кожу вместе с мясом, а потом с хрустом вопьется в кости.

Крэнк! Твою!..

Боль залила мои внутренности океаном вулканической лавы.

Я дернулся, попытался извернуться. Увидел перед лицом врытый в землю замшелый рыжевато-красный булыжник. Оружие, блин, пролетариата! Единственное мое оружие! Я еще дернулся, выдирая из-под ступни голема свои волосы, немного изменил положение тела, так, чтобы иметь возможность дотянуться до камня. Упер в грудь голема колени, высвободил левую руку, впился в спасительный камень и вывернул из земли. Весил он килограммов пять, но мне-Джореку этот вес казался детским.

Я размахнулся и тюкнул голема в голову изо всех сил. Оружие пролетариата сработало — голем завалился на бок. Я вскочил, в глазах было красно от боли. Ни рычать по-джорекски, ни орать не было сил. Голем поднялся стремительно: ну да, ему-то что этот удар — просто сбил с ног.

Я попытался зарычать, но услышал только хрипы — ребра пробили легкие, черт, немного мне осталось до потери сознания, но эту тварь я успею прикончить раньше!

Голем ринулся на меня. Включилась программа "забить Джорека кулаками".

Средневековый терминатор, дьявол его забери! Однако надо признать — терминатор весьма действенный. Есть программа — убить, и он выполняет ее, как умеет, а умеет, прямо скажем, неплохо. Крепко же насолил Алой Пасти Джорек.

Правый кулак поршнем пошел вперед. Я выставил свой булыжник, сжимая его обеими руками. Удар был чудовищный, я еле удержал свою каменюку. Раздался хруст, в траву плюхнулось что-то тяжелое. Голем покачнулся — и я увидел, что он лишился руки до половины локтя.

Ха! Гранит все-таки покрепче закаленной глины!

Голем снова пошел в атаку, программа была та же — и я снова подставил гранитный булыжник под удар. Теперь голем остался без обеих кистей, и его директивы дали сбой. Он замер — словно обдумывал ситуацию. Я налетел, ударил острым краем камня по голове, сбил в траву и начал молотить, крушить в труху бугристую голову. Бил и бил, сплевывая кровью из пробитых ребрами легких, молотил, орал и снова бил. Опомнился, когда от башки голема остались мелкие обломки — и железные, мастерски откованные острозубые челюсти с каким-то рунным клеймом.

Голем не шевелился.

Похоже, средневековый процессор был, все-таки, зашит в его голову, а не, скажем, в грудь или задницу. Когда найду конструктора этой мрази, я его спрошу, по-доброму, подвесив головой вниз над котлом с расплавленным свинцом, куда же он вшивает средневековый аналог "Пентиума" и портативный атомный реактор.

Я убил голема. Я, не Джорек, сломавший свой меч, я, Тиха Громов.

А хорошо, что зубки у мальчугана не из серебра. Мне бы хватило пары легких укусов.

"В прошлой жизни бастард Лис был везуч... на диво везуч. Возможно, ему повезет и сейчас".

А ведь повезло, мэтр Флоренсий! Повезло!

— Лежи, Арнольдушка... — прохрипел я. — Приказ "Скайнета" — спать.

Я бросил взгляд на солнце, давно перевалившее за полдень, отковылял в тень и сам прилег на травке, положив рядом спасительный булыжник. Поломали меня изрядно. Ребра, пробитые легкие, кажется, лопнувшая селезенка. Остается положиться на регенерацию Джорека.

Я закрыл глаза, чувствуя, как в моем новом теле начинается работа. Сердце уже стучит ровно, поломанные ребра распрямляются, словно под пальцами невидимого костоправа, боль постепенно утихает...

Я не заметил, как погрузился в забытье. Но прежде пришла мысль: голема оставили для проверки. Если он убьет меня — нечего и горевать. А если я выживу — значит, неведомые кукловоды могут использовать меня для своих целей. Лучше бы — выжил. Кукловодов я найду, умно, не дуриком с бухты-барахты, а кое-как обжившись в этом мире и поняв законы игры, которую со мной ведут. Найду — и сделаю им кое-что нехорошее. Я — не Джорек, я из другого века, из другого времени. Я умнее и цепче. Думайте, что управляете мной, да? А вот хрен, вы еще узнаете у меня места зимовки раков!

* * *

Я мчусь по лесу... Огибаю кустарники, подныриваю под ветки... Ощущение величайшей свободы пылает в груди... Ночь, но я вижу, как днем. У меня нет рук. У меня лапы. Тяжелые волчьи лапы едва касаются земли... Выбегаю на поляну. Полная луна очертила световой круг под деревом. Там меня ждет... девушка. Длинные волосы едва запахнули ее наготу... Страх в ее глазах... Прыгаю на нее и смыкаю челюсти на шее.

* * *

Я проснулся в полдень следующего дня абсолютно здоровый и зверски голодный. Я лежал, вдыхал терпкий запах листвы, а в моей голове бесконечным рефреном звучала фраза:

"Двигайся вдоль границы Корналии к Рендуму, затем садись на корабль и отплывай в Вермор. Торопись! В корчме Азартота тебя будет ждать мое послание. Торопись, мой старый друг, ибо время пришло. И не вступай в границы Корналии, если тебе дорога твоя жизнь".

Ее повторял женский голос, обладавший приятной хрипотцой. Тот самый, что чудился мне в мире Земли. Первый голос.

Я проснулся с воспоминанием, с программой действий, которую заложили в меня неведомые кукловоды, понимаете?

10.

Зверски хотелось есть, и так же сильно — пить.

Я поискал своим чутьем, и засек ближайший ручей. Выхлебал, наверное, не меньше литра воды — жадно, фыркая и отдуваясь. Затем умылся и наполнил флягу. Рассмотрел себя в воде: под глазами Джорека залегли темные пятна. Все-таки регенерация изматывает, и силы нужно восполнять. Ладно, корчма Азартота ждет меня! Там есть жареное мясо. И пиво. И много-много сна. Все, что требуется усталому путнику.

Разыскал свои вещи в кустах, нацепил скатку. Мельком глянул на останки голема, долго смотрел на сломанный меч — клинок и рукоять. Что с ними делать — взять для перековки, или выбросить и купить новый меч? Да, оружие в средние века стоило недешево, но средства у меня, как будто, есть. Черт с ним, возьму. Хотя оружие, что подвело в битве, лучше продать. Подвело раз — сделает так и снова. Но я хозяин рачительный, так что — возьму, а там видно будет.

Я бросил рукоять в мешок, кое-как сунул обломок клинка в ножны, и привесил их к поясу. Затем подумал — и, обмотав край обломка куском ткани, отпилил проклятый хвост волос под самый корень, после чего закопал его под корнями дерева. Нельзя оставлять на виду отрезанные волосы в мире, где очевидную роль играет магия. Даже я, простой парень Тиха, знаю, что через волосы можно навести замечательную порчу.

Без дурацкого хвоста и дышалось легче.

Небо было пронзительно синее, без единого облачка. Солнце сияло, как натертая золотая монета. Я напялил шляпу и, попросив Джорека указать мне кратчайший путь к корчме Азартота, отправился в путь. В глубину леса, в чащобу.

Лес казался бесконечным, обычный такой лес русской средней полосы, просвеченный солнцем, он редел, густел, и тянулся, тянулся бесконечно. Вэллинов, алтарных камней, и всякого подобного не попадалось на пути. Не было и монстров, чудовищ, людей и нелюдей. Птицы молчали. Лес вообще был подозрительно пуст. По мере того как я продвигался вперед, от одного лесистого холма к другому, густела жара. Я потел и часто отхлебывал из фляги теплую воду, пахнущую вином, а заодно слушал, как яростно бурчит пустое брюхо.

Так минуло несколько томительных часов. Я шел в безмолвии, с медитативной размеренностью переставляя ноги. Хождение по лесу становилось все более изматывающим. Голод — ладно, но я давно вытряхнул в глотку последние капли воды. Ручьев и рек поблизости не ощущалось. Устал я, прямо скажем, хотя и выглядел двужильным. Только эту самую двужилистость нужно чем-то питать, а у меня в вещевой суме — шаром покати.

Наконец я остановился и прислушался к лесу.

Живности кругом совсем мало. Почему — не ясно. Мое чутье просто говорит — эй, Джорек, кабаны и медведи отсюда давно ушли, осталась мелочь пузатая — зайцы-кролики, лисы, несколько волков. Ну и один большой Лис, который очень хочет кого-нибудь слопать.

В этом лесу ощущалось что-то странное. Оно угнездилось в нем давно, и почему-то распугало живность. Ага, вот что — странное не в самом лесу, а под ним. Под моими ногами.

Я ощущал легчайшую вибрацию. Она пропадала, затем появлялась снова. Источник ее находился под землей. В глубинах.

Кто-кто в подземельях живет? Добрые дяди-гномики? Только не убирайте, бога ради, из слова гномики букву "н", иначе черта с два я туда пойду.

Ладно, снова в дорогу.

Минут через десять дрожь земли стала ощутимее. Очевидно, источник вибраций находился неподалеку. Пойти глянуть, что ли? Наплевать на риск и пойти поглазеть? Любопытство, в конце концов, не порок, а составная часть полноценной личности.

Где-то сбоку раздался раскат грома. Баб-бах! Ого, а на небе-то, вроде, ни тучки! Возможно, гроза собирается на невидимом для меня горизонте, черт его знает, но я не ощущаю приближения дождя. А вот Джорек что-то чувствует — тело напряглось, из глотки рвется низкое рычание.

Я все-таки решил пойти в направлении источника вибрации, пересилив опасения Лиса. Интересно, что гром доносился именно оттуда. Не прошел я и ста шагов, как загремело уже неподалеку. Гроза надвинулась стремительно, я даже втянул голову в плечи в предчувствии ливня. Ближайшие кроны деревьев озарили всполохи молний. Что-то огромное, отливающее стальным глянцем, проплыло метрах в тридцати над головой, быстро набирая ход. Взгляд различил странный обод посередине, сотканный из клубящихся туч. Молнии из него рвались наружу, выстреливали острыми хлыстами, образуя вокруг обода огненную корону.

Пахнуло озоном, порыв ветра колыхнул деревья, ударил в лицо. Посыпались листья. Я присел, затем, устыдившись, встал — в боевую позицию, с растопыренными руками. Готовый... защищаться?

Громовые раскаты быстро затихли. Я перевел дух.

И что это было, господа-товарищи? А? Клянусь, эта штуковина рукотворна. И я не я буду, если то, что пронеслось над головой, не является каким-то местным летательным аппаратом! А летел этот... громолет от источника вибраций. Стало быть, мне — туда, посмотрю одним глазом. Любопытство не порок, а?

Джореку не понравилось мое решение. В той стороне было что-то, что активно не нравилось ему и даже... пугало. Громолет принадлежал людям исключительно неприятным, да и людям ли?

Вскоре я вышел к низине, зажатой между каменистых горушек. Затаился в кустах, которыми поросла ложбина между гор, перевел дыхание, продвинулся вперед крадучись. Джорек сопротивлялся моему предприятию. Я приближался к месту, с которым у него были связаны нехорошие воспоминания.

Припав на колено, я устремил взгляд сквозь кустарник, и присвистнул.

Ага, явные признаки цивилизации.

На противоположном конце низины в теле горы виднелись высокие врата, черные, как души грешников, усеянные бородавками заклепок. Мордор, блин... В такие ворота мог спокойно проехать "Белаз" с назгулами, стоящими на крыше. Над воротной горой торчали четыре крупные закопченные трубы — из одной вился серый дымок. Площадка перед вратами была каменная, блестящая. Прочая низина поросла сорной травой. Тут и там из нее торчали каменные трубы, прикрытые стальными конусами, ближайшая находилась метрах в двадцати от меня.

Воздухозаборники.

Ворота приоткрыты, не настежь — но достаточно, чтобы в темную пасть прошли в ряд два человека. Туда и входили... люди. Я различил блеск цепей, расслышал тусклое звяканье кандалов.

Крэнк!

Пленники, рабы или каторжники? Возможно, я вижу перед собой вход в подземную каторгу? Жаль, отсюда я не могу видеть, что находится внутри горы.

Пленников подгоняли всадники в синих плащах и средневековых доспехах. Всего человек десять. Пленников же было — тех, кто еще не прошел в ворота — больше двадцати. Мужчины и женщины примерно поровну, молодые, с испуганными лицами, одежды простые, часто рваные, на лицах — ссадины. В стороне от конников виднелась дорожная карета — серенькая, без позолоты, с тяжелыми колесами, запряженная четверкой лошадей.

Джорек вдруг зарычал — сам по себе, я даже испугался.

Драпать отсюда! Драпать как можно скорей!

Но я остался и досмотрел представление до конца.

Когда последняя пара пленников прошла в ворота, настала минутная пауза. Затем из ворот появились две приземистые фигуры в черных плащах с наброшенными капюшонами. Они несли тяжелый, окованный стальными полосами сундук. Сундук был занесен в карету. Пассажиров я не увидел.

Ворота начали закрываться, и тут же ударила вибрация — сильная, как будто в недрах горы, под моими ногами заработали непонятные механизмы. Все трубы над горой начали выбрасывать дым, светло-жумчужный, но быстро загустевший до черноты. Острый запах резанул ноздри. Дым был горек, как слезы невинных, он был нехороший, и Джорек отчетливо понимал это всем своим беспамятным существом.

Я поежился. Крематорий там для живых людей, что ли?

Всадники и карета уехали. Я понял, что и мне пора убираться. Это место дурно пахло — в буквальном смысле. А любопытство — это таки порок. Меньше знаешь — крепче спишь, верно?

Осторожно, пятясь на цыпочках, я вернулся назад и продолжил путь.

Первое свидание с цивилизацией получилось неважным. Вдобавок я кое-что понял. Приземистые обитатели подземелья участвовали в моем убийстве. Это они схватили меня и поволокли к алтарю.

11.

Я пробирался по лесу, время от времени беспокоя окрестности ругательствами. Пить нет, есть нет, моя злой как Халк! Пробирался — и, в перерывах между приступами брани, думал над тем, чему стал свидетелем. Похоже, упырь в карете поставляет человеческий материал для тех, кто сидит в недрах горушки, и получает за это плату какой-то хренью в сундуке. Громолет, естественно, собственность недобрых обитателей горы. Интересное дело. По виду — эта штука применяет для полета какую-то технологию, а я знаю, что в этом мире используется магия. Рассуждая логически — если у нас магия, то не должно быть технологии. Магия успешно заменяет науку и тормозит прогресс, так ведь? Либо прогресс идет по пути слияния магии и технологии. Техномагия, вот оно что! Злая техномагия, даже Джорек, герой, ее боится.

Что ж, обживусь — разберусь. Пока наша задача — добраться до корчмы Азартота.

К вечеру я спустился с холмов на равнину, увидел поля, огороды, изгороди и деревеньки. Сплошная буколика, благостность и расслабуха.

"Сифилизация!" — как сказал бы похабник Ключевский. Кто тут живет, интересно мне знать, люди или нелюди, и как отнесутся к моему облику и те и другие? И как тут, все-таки, обстоят дела насчет магии и техники?

Травяной ковер под ногами был ощутимо мягок, запах цветущих трав пьянил. Еще раз спросив у Джорека направление к корчме, я вышел к накатанной сельской дороге, увидел череду коровьих плюх и улыбнулся. Вот она, проза деревенской жизни — все такая же, неизменная за тысячи лет существования цивилизации.

Я двинулся по дороге, мимо огороженных выпасов, втайне надеясь, что мне не повстречаются виденные у котловины всадники или их собратья.

На юго-западе примерно в пяти километрах виднелся большой холм, на котором обосновался замок — приземистый и мрачный, похожий на старую бородавчатую жабу. При взгляде на него мне почему-то захотелось убраться с дороги, затеряться в полях, желательно — ползком.

Хм, Джорек чего-то явно недоговаривает о своей прошлой жизни. Я бы даже сказал, что он, скотина такая, напоминает мне быка — мычит и пучит глаза, знает куда идти, и иногда может поддеть на рога, а вот насчет слов — ни гугу. Хорошо, что корчма Азартота лежит в стороне от замка. Не хотелось бы идти мимо того места, где тебя ждут недруги.

Закатное солнце окрасило все вокруг в приятные глазу пастельные тона. Я шел, а дорога на корчму Азартота вилась между полей, меж деревенек и перелесков. Навстречу мне попадались крестьяне-люди в одежде, которую Джорек презрительно именовал "домотканой". Хм, да Лис, оказывается, сноб! Смотрит на селян так, словно они надоедливые... вши. Вид деревянных граблей и иных инструментов помимо воли вызывает кривую улыбку — мол, быдло вы, тупое и неумытое, чей удел — чистить мне сапоги.

Обожаю снобов, тьфу. Неужели Джорек был таким?

Несколько раз проехали конники, однажды я увидел отряд солдат — но те проскакали вдалеке. Синие плащи... так-так. Подумаем логически. Ребята в плащах служат тому упырю, что сидел в карете. Кареты имеют богатые упыри. Богатые упыри живут в замках (а в моем мире упыри предпочитают загородные виллы). Замок — вон, на горизонте. Стало быть, обитатель этого замка и поставляет рабов подземникам, ибо других замков в окрестностях что-то не видно. Теперь ясно, почему Джорек его опасается.

Мой облик не особенно тревожил крестьян, впрочем, я держал свои острые уши под шляпой, из-под тульи которой виднелся только мой кирпичный ральфмеллеровский подбородок.

Впереди снова начинались холмы.

Я остановился перевести дыхание перед подъемом, присел на обочину. Если я в скором времени не наемся и не напьюсь до отвала, то просто остановлюсь, замру, как тот заяц из рекламы батареек, а потом, наверное, полностью отброшу коньки.

Пока отдыхал, сдуру попытался вспомнить, кто же такой Азартот. Информацию не удалось расколоть, свинцовые молоточки снова застучали в висках, на миг я потерял сознание. Очухавшись, долго приходил в себя, дыша с натугой. Вот блин... Битый пиксель! Хард-драйв юзера закодировали нахрен! В следующий раз буду проводить раскодировку, только как следует отдохнувший и с набитым желудком.

Правда, кое-что удалось ухватить — Джорек хорошо знал Азартота, считал его своим другом. Корчма была местом отдохновения для Лиса. Пиво и мясо, и, если повезет — голопузые танцовщицы. Пришла вдруг жаркая и непристойная мыслишка использовать новое тело в личных целях, устроить ночь любви сразу с двумя... или тремя...

Ну-ка, стоп, Тиха! Это ведь не твои желания! Это инстинкты Лиса, кажется, законченного полигамщика. Больше женщин хороших и разных, смуглых, светлых, разнообразных! Да чтоб тебе пусто было, Джорек! Тихе Громову это нахрен не надо! Ему нужна одна, одна нормальная, смуглая или светлая — все равно. Добрая, пусть даже некрасивая, но — моя, моя личная, та, с которой я смогу завести нормальную семью!

Придется одергивать инстинкты Лиса время от времени, и не давать попустительства, иначе я стану как он, во всех смыслах, частично, а может, и полностью утрачу свое "я". Не слишком приятная перспектива, верно?

Я встал с намерением продолжать путь. Ну-ка, Джорек, куда мне топать? Нет, я знаю, что наверх, а... дальше? Давай, рыжий сукин сын, показывай!

Тут мое чувство направления внезапно дало сбой. Я-Джорек не знал, куда идти! Кажется, процесс раскодировки временно сбил мою программу ориентации! Надеюсь, что временно.

Ну и что мне делать теперь?

Верно — спросить у кого-нибудь дорогу. Ага, легок на помине!

Со мной поравнялся пожилой крестьянин, который неторопливо ехал себе на скрипучей телеге-развалюхе. Конь загадочной масти, дохлый конек-горбунок, едва влек эту колымагу, лениво отмахиваясь жидким белесым хвостом от слепней. При виде меня пейзанин что-то буркнул.

Я радушно улыбнулся, стараясь не демонстрировать в улыбке клыки, и приподнял руку.

— День добрый. Не подскажете, верно ль я иду к корчме Азартота?

— А тебе пошто? — осведомился он неприятным тоном и натянул вожжи.

— Есть хочу, и выпить бы не мешало.

Он пригляделся ко мне, близоруко щурясь.

— А-а-а, Охотник. Все туда же...

Охотник? Хм, ну, пускай охотник. Не буду отрицать.

Я неопределенно отмахнулся:

— Да так... Иностранец я, в общем. Chuhonetc, ferchtein?

Пейзанин кивнул вполне удовлетворенно.

— Так бы и говорил, што Охотник. Много вас развелось... А мрет ишшо больше. Чрево вас не любит, ой, не любит вас Чрево... — Он смерил меня колючим взглядом, превратив глаза в щелочки. Лицо на миг дрогнуло. — Где-то я тебя видел, память плоха стала...

Прописал бы я, дед, тебе "Циннаризин", да только тут его не достать. Тут из всех лекарств от склероза используются только живительные пинки по наиболее чувствительным частям тела.

Я улыбнулся еще радушнее.

— Прибыл я из далеких краев... Нездешний я, добрый человек.

— Кхм... Ну, Охотник ты... До корчмы три лиги...

Лига, это что-то около пяти километров, если не ошибаюсь. Еще топать и топать. К ночи там буду.

Пейзанин в очередной раз окинул меня взглядом с ног до головы.

— Я, слышь-ко, в корчму азартотову еду, лярву для барона Урхолио забирать. Привезли нынче ночью, в леднике дохлая валяется. Так вот, раз Охотник ты, так садись рядом, подвезу!

Ого, автостоп удался.

Я не заставил себя упрашивать и взгромоздился на облучок. Пейзанин подвинулся.

— Большой ты... может, и проживешь дольше, чем эти...

Какие еще эти?

— Нет, где-то я тебя точно видел... Ты, слышь-ко, скажи, из каких таких краев будешь?

— Тамбовские мы.

— Тамбовские? Я так думаю, это совсем далече...

— Угу. За горами, за лесами, за широкими морями.

— А зовут-то тебя как?

Благоразумие подсказало — имя Джорека не называть.

— Кларенс Топор.

Пейзанин испуганно на меня покосился:

— Из палачей, что ли?

— Да окстись, папаша, — мы лесорубы!

— А-а, — протянул он, как мне показалось, недоверчиво. Я уже и не рад был, что присвоил себе такую звучную фамилию. Вечно меня кто-то тянет за язык, стеб — он хорош в нужном месте и в меру.

Навстречу нам попадались подводы, конники и пешие путники в средневековой одежде. Видимо, анклав техники был надежно скрыт в недрах горы. Примем это и будем считать, что вокруг — натуральное средневековье.

Настал мой черед задавать вопросы.

— А не подскажешь, кто правит этой местностью?

— А тебе пошто? — Он ощупал мое лицо колючим, как терн, взглядом.

А блин. По то, что я ни черта не помню, елки палки!

— Прибыл я из далеких краев... Здешних обычаев не ведаю. Как бы не попасть впросак!

— Да уж, по голосу твоему слыхать, што нездешний... Слова наши коверкаешь... Край наш в подданстве барона Урхолио, сына Урхолио, сына Урхолио, чьи предки приняли титул барона Урхолио из рук корнальской династии Мэйсов. А к востоку лежат земли барона Торвальдо, сына Торвальдо, сына Торвальдо, чьи предки приняли титул барона из руки корнальской династии Мэйсов. А к западу Рендум со столицею в Верморе, которому барон Урхолио нынче платит дань, ибо освободился из-под гнета Корналии. — Он отбарабанил эти сведения, словно рассказывал домашнее задание. — Баронство Урхолио тянется до самого Сумрачья и процветает в достатке и благополучии милостью Спящего! Встречая его милость барона Урхолио, мы должны кланятся ему дважды, и еще раз — в память его невинно убиенного сына!

Хм... Плыть к Рендуму... вопрос: плыть ли? Посмотрим, какую часть паззла предложит мне Азартот. Он — друг. По-крайней мере, я-Джорек так ощущаю. А от Урхолио, продавца человеческого материала, мне нужно держаться подальше.

Сбоку от нас показалась деревня, над которой господствовал замок или храм — кажется, это все-таки был храм, чем-то похожий на небольшой готический собор. Две острые башни, массивное основание с витражными стеклами на уровне человеческого роста.

Крестьянин несколько раз, не вставая с облучка, поклонился в сторону храма и произнес скороговоркой:

— Слава Спящему! Слава Спящему-у-у! Да пробудится он вскорости и принесет блага всем сирым и убогим, а равно всевластным и имущим! И убережет нас от Маэта, и отведет Сумрачье, и принесет счастье, и обрушит Кобальд, и убьет Императора, и убережет нас от всех Неспящих, что еще бродят! Слава!

— Слава... — повторил я следом, чтобы, по заветам Ключевского, не выделяться из коллектива. Старик зыркнул неодобрительно, и я поклонился трижды, и столько же раз произнес "Слава!".

— Охотник... — выдавил пейзанин, как мне показалось, презрительно.

Охотник, видимо, равнялось для него безбожнику.

Постепенно мы разговорились, наконец, я настолько обнаглел, что попросил пить, и получил баклагу с теплой водой. Потом я обнаглел еще сильнее, и спросил — осторожно подбирая слова — о громолете.

Старик спал с лица.

— Ты эта... чего, совсем тронутый? Прежних никогда не видал?

— Прибыл я из далеких краев...

— Да что у вас там за шлендары такие, что и Прежних никогда не видали? Прежние — они везде!

Я пожал плечами.

— У нас их... — едва не сказал "дефицит". — Нет их у нас. Оттого и спрашиваю — кто они?

— Кто-кто — Прежние! Видел — и нишкни! Летают себе... Пущай летают. Мы их не трогаем, а они нас. Наверху и внизу... и подземье и воздух за ними.... И на земле ухи имеются. Нишкни!

Прежние... Хм. Значит, там, в недрах горы — не люди?

Впрочем, я это предполагал.

12.

Ехали мы еще долго, крестьянин не ускорял движение своей клячи, и правильно делал. Недавний дождь превратил земляную дорогу в скопище бугров и ям, а телега не была оборудована даже самыми примитивными рессорами. В результате мы даже на малой скорости хором подскакивали на любой выбоине, качались, ходили ходуном и едва не падали. Впрочем, Джореку это было привычно — подскакивать и хлопаться на жесткую деревянную лавку. И морской болезнью он, судя по всему, не страдал.

Давно пали сумерки, на небо высыпали звезды — непривычно яркие, разноцветные. В созвездиях я не разбираюсь, а вот серебряный рожок луны заставил улыбнуться — хоть что-то родное, знакомое. Злой ветер забросил меня на параллельную Землю, или, во всяком случае, такую планету, что по многим параметрам сходна с Землей. И комары тут... как у нас в разгар лета. Только фумигатора нет.

Потянуло прохладой, где-то вдали лягушки открыли вечернюю сессию. Я облачился в плащ, крестьянин набросил на тощий стан что-то вроде вязаной безрукавки. Комары вились над Джореком по прозвищу Лис и настоятельно требовали его крови.

Я обнаружил, что обладаю ночным зрением. Не знаю, как там видят в темноте хищники, но в моем случае не было ночного размывания предметов, я мог различить на порядочном расстоянии каждое деревце, и почти каждый листик. Лишь бы луна светила. В полной темноте даже кошка становится слепа.

Сон... внезапно вспомнился нынешний сон. Страшный... манящий... будоражащий... Я несся по ночному, залитому луной лесу, точно так же видя каждую травинку, каждый листик... Жестокий финал сна заставил сердце сжаться. Джорек, ну и кошмары тебя одолевают!

Корчма стояла неподалеку от леса, к ней сходились три бугристые, разбитые дороги. Обнесенная высоким частоколом, она была заключена в хоровод огней — это фонари вывесили наружу на длинных палках.

— Глейв сюда, конечное дело, не достает, да и твари не добегают, — промолвил крестьянин, зябко ежась. — Раз только было... илот шальной... забили его.

Лярвы, илоты... что это все за твари, хотелось бы знать? И что такое глейв? Джорек, ау, знаешь?

Джорек знал — колыхнулись смутные воспоминания, которые тут же отдались в висках дикой болью.

Ну и ну... Чтоб они сдохли, эти средневековые программисты!

Широкие ворота были распахнуты. Я увидел мощеное подворье с двумя коновязями, большим колодцем, поленницами дров. Мимо расставленных в беспорядке телег слонялось около десятка вооруженных людей, чья внешность, скажем так, не вдохновляла. Звякали доспехи, поблескивало оружие.

— Во, охотнички, — процедил крестьянин. — Готовятся, кажись, в поход. Ну-ну... Чрево-то в последнее время озверело, жрет отряд за отрядом, так жрет, что уж и охотников на охоту все меньше... Но ты пробуй, пробуй. Могет да и выживешь, вернешься с добычей. — Он снова мимолетно меня оглядел. — Нет, парень, где-то я тебя видел... Вот ей же ей!

Склероз у тебя, батя, склероз!

Сама корчма больше походила на разбойный притон — мрачное трехэтажное здание из бревен, словно выросшее из земли. Все окна первого этажа забраны тяжелыми решетками, за мутными стеклами ничего не разглядеть. Из труб вьются дымы, двери на высоком крыльце полураспахнуты.

Я спрыгнул с телеги на мощеный двор, поклонился благодарно, натянул перчатку и, покопавшись в кошельке, выдал крестьянину серебряную монету. Он не столько удивился монете, сколько моей руке в перчатке. Долго смотрел, прежде чем взять серебряный кругляш.

Я вошел в корчму, совершив первую непростительную ошибку в своей новой жизни.

* * *

Общий зал был велик и плохо освещен. У огромного и уже прогоревшего камина виднелся здоровенный стол с остатками трапезы; парень в нечистой одежде собирал на деревянный поднос грязные тарелки, другой служка гасил свечи на столах. Посетителей было немного — два человека у окна наливались пивом. По виду — такие же наемники, как и те, что слонялись по двору. А где, интересно, полураздетые официантки?

От запахов пищи начало мутиться в голове. Я внезапно ощутил такой зверский голод, что едва не завыл.

В глубине виднелись два выхода в смежные залы, меж ними притулилась барная стойка — простая деревянная стойка высотой мне по пояс, на которой рядком уложены бочонки. Пивные, наверное. За стойкой — шкаф с бутылками и кресло — пустое.

Место Азартота.

А где же он сам?

Внезапное чувство опасности заставило оглянуться.

В тени — по обе стороны широкой двери — на массивных табуретах устроились два... существа. Ростом — с баскетболистов. В немарких черных робах и таких же штанах. Бледнокожие, с вытянутыми, как дыни, лысыми головами. Маленькие птичьи носы, покатые лбы, глаза-щелки. Зато всю эту мелочь компенсировали рты — широкие и губастые. Руки с огромными кистями свисают до самого пола.

Горные яджи, кольнуло воспоминание. Нелюди. Существа времен войн Прежних. Тупые и послушные. Используются для охраны, войны, тяжелых работ.

Ну вот, приехали. Оказывается, в этом мире есть разумные существа, которые намного крупнее меня.

— Мне нужен хозяин. Азартот.

Яджа справа прогнусил:

— Нет-у-у...

— Когда придет?

Яджа слева распахнул рот — я увидел тупоконечные зубы, налезающие друг на друга, как бревна старого забора:

— Нету. Ушел. Навсегда.

Опс...

— Как — навсегда?

— Нету-у-у.

М-мать! Все мои планы полетели к черту.

— Кто здесь теперь главный? Позови. Быстро, я сказал! Arbaiten!

Приказной тон подействовал. Яджа справа встал — оказалось, что он выше меня на голову и, конечно, массивней в плечах — и, тяжело переваливаясь, болтая невероятно длинными руками, отправился на поиски. Я невольно посторонился. Мой затылок не доставал даже подбородка горного великана. Пахло от него странно... не скверно, странно. Как от медвежьей шкуры. Черт, откуда мне знать, как пахнет медвежья шкура? Воспоминания Джорека...

Яджа скрылся в другом зале. Я терпеливо ждал, пытаясь понять по ощущениям Лиса, каково ему в корчме. Кажется, раньше тут было все по-другому. И музыка звучала, и песни, и даже полуголые официантки — или, как их тут называют, разносчицы, и те шастали.

В зале появился низенький, но плотный, как бык, человек в черной блузе и белом фартуке корчмаря.

— Джорек, родной!

Он приблизился семенящим шагом, склонив голову. Я увидел обширную лысину за оборкой коротких рыжеватых волос.

Родной? Хм. Родственник, что ли?

— Заждались, заждались! Пойдем же в отдельный кабинет, ты поешь и выпьешь. Ты малость осунулся, и, видно, оголодал!

Быстрый взгляд ощупал меня с ног до головы. Я уставился на человека, стараясь сохранять спокойствие. Корчмарю было лет пятьдесят — одутловатый, веснущатый, с мясистым лицом, вид продувной бестии, эдакого yokarnogo babaya. Джорек его знал... наверное. Вот только воспоминания молчали.

— Что, не узнаешь, Джорек? Это я, Йорик Остранд!

— Остранд? Давно было дело...

— Давно? Хо-хо, да ты шутник, Джорек! Давно! Ну, я бы так не сказал! Мы не виделись года два... А за этим местом я смотрю уже полгода, Азартота здесь нет, он отправился в лучший из миров, слава Спящему, слава Спящему! Пойдем, пойдем! Я предложу тебе прекрасные яства из рук моей супруги! Сегодня я узнал, что ты прибудешь, от наших общих друзей!

Кусочек паззла...

Общие друзья? Погоди, поем, затем возьму тебя за грудки и все узнаю! И только попробуй мне не рассказать!

Корчмарь увлек меня в другой зал, пустой, затем провел в кабинет (ничего особенного — лавки, столы, голые деревянные стены) и лично зажег на стенах две масляные лампы... нет, не масляные. Это были вечные лампы, Прежние постарались.

Джорек знал.

— Сейчас все принесу! Пока — какое вино будешь пить?

— Пива.

Он удивился, но быстро кивнул:

— Как скажешь! Лучшее пиво — моему другу!

Другу? Вот как? Хм...

— Только Obolon не неси, это гнилое пойло ненавижу.

— Ась?

— Выпью все что принесешь, старый друг!

— А-а-а, этоть хорошо, этоть правильно! А что с твоим мечом? Сломан? Ай-ай-ай, какая незадача. Я скажу местным кузнецам, чтобы починили, пока ты будешь у меня... отдыхать.

Получив пиво, я жадно накинулся на него. Излишне горькое оно было, как на мой вкус, слишком, хм, пряное. Затем принесли блюдо с жареным мясом, краюху хлеба, и какие-то тушеные овощи в горшочке. Я ел быстро, орудуя трезубой вилкой, как шпагой, глотал, едва успев прожевать. Соображалка отключилась полностью. Я заправлялся топливом.

Йорик лично принес еще жбан пива:

— Пей, пей, мой старый друг! О делах — после!

Я не почувствовал в его голосе странных интонаций.

Блюдо опустело в пять минут. Овощи, серый грубый хлеб — все поглотила ненасытная утроба Джорека. Я схватился за жбан с пивом, поднес к губам. Горьковато... Возможно, тут все пиво такое?

Йорик устроился напротив меня, суетливо утер со лба бисерины пота.

— Скоро поговорим о делах, мой старый друг... Скоро...

В моей голове начали стучать молоточками маленькие гномы, громко и настойчиво просясь на выход. Тело сковывала усталость, теплая и приятная, как после ванной.

— Азартот не оставлял для меня послания?

Йорик потер пухлые ручки.

— Сейчас-сейчас... Ась? Не-ет, он умер. Теперь тут я, моя жена и мои правила. Ни о каких посланиях мне неизвестно.

Куда-то девалась напускная любезность, голос стал жестяным, грубым.

— Азартот должен был...

Внезапное озарение подбросило меня на лавке, я отпихнул ее и ринулся на корчмаря, пытаясь обогнуть стол, но покачнулся, замер, шатаясь. Йорик угрем скользнул в двери, что-то крича. Проем заслонила тень яджа.

— Kozel krivonogiy!

Я бросился на великана, боднул головой в солнечное сплетение и сбил на скрипучие доски пола. Второй яджа неслышно надвинулся сбоку, облапил и сдавил мои плечи и грудь. Я откинул голову, врезал великану темечком по подбородку. Ушиб голову, но своей цели достиг — яджа рефлекторно разжал руки. Мощным ударом я-Джорек обрушил его на пол.

— Ичих... а-а-а...

Я свалился рядом, не закончив боевого клича — два жбана пива с каким-то снотворным отваром, наконец, подействовали.

13.

— О-о-остроу-хи-и-и-ий! О-о-остроу-хи-и-и-ий! У Иммо и Тинни родился остроухий ребенок!

Вопли старой повитухи эхом отдаются в моих... острых ушах. Она резво ковыляет по главной улице деревни, прижав к груди крохотный сверток. В свертке — я. Остроухий. Верчу головой. Вижу дома. Раннее утро. Дымки из труб устремляются в осеннее свинцовое небо.

Повитуха ковыляет от дома к дому. Стучит в стекла. Орет. Родился остроухий. Я.

Я верчу головой. Слышу, как собирается за повитухой толпа. Мне страшно, но я не плачу. Смотрю внимательно. На горизонте вижу скалу, похожую на человеческий череп. Над скалой в просвет туч виднеется бледное солнце.

Повитуха подходит к богатому дому — очевидно, здесь живет староста, забирается на крыльцо, поворачивается и высоко поднимает меня в воздух. Толпа без меры возбужденных селян взирает на меня с ужасом.

— Семь лет несчастий для деревни! Семь лет! — вдруг вскрикивает кто-то. И сразу же сотни глоток подхватывают его истерический клич:

— Семь лет несчастий! Родился остроухий! Семь лет неудач, болезней и голода!

На крыльцо выходит староста — похожий на гнома сморщенный человек. Долго смотрит на меня. Трогает заскорузлыми пальцами мои крохотные розовые, остроконечные ушки.

Испускает тяжелый вздох. Поворачивается к толпе. Вздыхает снова. И громко:

— Убейте ребенка! Убейте мать! Убейте отца! Дом сожгите!

Вдруг — конский топот. Далекий. Затем близкий. Толпу раздвигает группа всадников. Не могу их разглядеть... меня держат вполоборота. Алые плащи...

— Отдай ребенка.

Голос скрипит, как свежий снег под сапогами.

Меня передают в другие руки. И — надо же такому случиться! — в момент передачи роняют...

* * *

Кто-то хлопал меня по щекам, настойчиво и властно.

— Ну, ну, Лис, просыпайся.

Я замычал, потом рыкнул: кто смеет бить Джорека, великого героя? Сейчас как встану, как врежу!

— Давай, давай, Джорек, кончай спать! Ура, траля-ля, на небо выползла заря! Пора подниматься, за работу приниматься!

Удары по моему лицу стали сильней, яростней, меня колотили с наслаждением.

— Ну, хватит дурочку валять! Мне известно, что твое тело справляется с любым ядом!

В моих глазах понемногу прояснялось. Я увидел красную мозолистую ладонь, летящую к моему лицу, и, на рефлексах Джорека, попытался ухватить ее зубами.

Йорик рассмеялся.

— Узнаю Лиса!

Я попытался сфокусировать взгляд на Йорике. Со зрением были какие-то нелады, но пленка перед глазами быстро рассасывалась. Крохотные гномы в моей голове колотили молоточками по вискам и затылку, но уже лениво, видимо, им хотелось спать.

— Ох-х...

— Во-от, очухался, радость ты моя семипядная! А и всего было в пиве, что дурман-трава. Побольше, конечно, чем для обычного человека... — Он пошевелил в воздухе толстыми пальцами. — Чем для пяти человек. Но и ты у нас парниша не простой, ага?

Намекаешь, что я не совсем человек? Я это знаю, спасибо. Исходя из нынешнего сна — я уникум, вроде полукровки, реликта или мутанта.

— Крэнк... Что-то не заладилось у нас, Йорик...

Корчмарь бросил на меня выразительный взгляд:

— Ды ты, Лис, догадлив. Ну, очухался, болезный? Два часа тебя не могли добудиться, хилый ты стал. Стареешь!

Не хилый, Йорик. Внутри Лиса — другой человек. А сам Джорек изможден переходом. Все очень просто, если понимать, что регенерация Джорека напрямую зависит от его физиологии, водно-солевого обмена и потребленных калорий. Поел — восстановился. Но только постепенно, ведь пищу еще нужно обратить в энергию, а это происходит не так уж и быстро.

Я сидел перед небольшим круглым столом в главной зале. Руки заведены за спину и надежно примотаны к спинке стула. Зал едва освещен — одна вечная лампа на стене, вторая — на столе, заполненном какими-то бумагами. Светильник был пузатый и матовый, внутри спокойно тлело маленькое желтоватое солнце.

Я повертел головой. Ставни заперты, но за ставнями — я помню — решетки. И, конечно, в зале никаких посетителей. Йорик сидел по другую сторону стола, отхлебывал зеленоватую дрянь из маленькой рюмки, и сверлил меня взглядом. Белый фартук корчмаря он так и не снял.

За спиной чуть слышно скрипнула половица. Я закрыл глаза и, отдавшись на волю синестезии, увидел позади два мутно-белых пятна. Яджи. Йорик страхуется на тот случай, если мне удастся разорвать веревки.

Странно, но я не ощущал страха. Ярость — была, но ее я пригасил. Что-то подсказывало: коль не убили сразу, стало быть, есть крупный шанс выпрыгнуть из этой переделки живым.

Корчмарь сцепил руки на груди и сказал:

— Не знаю, какие у тебя дела с Азартотом, и мне плевать. Этот мандрук тут больше не смотрящий от своих — и твоих — покровителей. Теперь тут я — надолго. И мои покровители хотят, чтобы ты кое-что для них сделал.

Покровители? Это какие же у нас покровители? Спросить, что ли? Да только не хочу я рисковать. Сначала послушаем так называемого друга. Вопрос главный — знает ли он, что внутри Джорека — никакой не Джорек? Нет, есть вопрос поглавней: покровители корчмаря — не те ли, кто провернул рокировку с душами — моей и Лиса?

Взгляд Йорика стал твердым:

— Молчишь? Ухо востришь? Этоть верно. Да, я продался, мой дорогой Лис, и продался очень неплохо. Дела сейчас таковы, что покровителей надо выбирать с умом... Ведь скоро... Говорят, скоро проснется Измавер Спящий...

— Что-то не слыхал я этой fishki.

Он взглянул на меня резко, и расхохотался:

— Да уж, остер на язык! Не слыхал! Ха-ха-ха! Умеешь пошутить, Лис! Только теперь это никакие не слухи, не помешательство крестьян. Измаверу суждено проснуться, я знаю это от своих покровителей точно. Они слышат глас Спящего, и он говорит, что родилась уже та, что споет Песню Пробуждения...

Я сделал скучающий вид. Корчмарь истолковал выражение моего лица верно:

— Да-да, смешно, о Пробуждающей твердят уже полтыщи лет. Но поверь — теперь это не шутки. Спящий слышит Пробуждающую... Она еще мала, но уже скоро она подрастет и войдет в силу! Осталось немного времени. Год-два-три. Ты ведь понимаешь, что никто не знает, что случится, если Спящий все-таки пробудится.

— Это да...

— Конец света... или новая жизнь, или старая жизнь, но получше чем была — справедливая! Ведь Маэт давно низвергнут и никто не помешает Измаверу творить добро так, как оно его понимает...

Я тут же вспомнил фрески: Маэт, очевидно, местный дьявол, низвергнутый в шлюзы Измавером. Только у того силенок после боя не хватило на добрые дела — он и уснул.

— Но нужно ли Спящему вообще просыпаться? — продолжал рассуждать Йорик. -Впрочем, это старые разговоры, помнится, наши общие покровители хотели его пробуждения... А вот мои новые покровители — не хотят...

— А кто твои новые покровители, Йорик?

Толстый прохвост улыбнулся, поскреб жировой депозит, что выпирал из фартука оплывшей глыбой.

— Ты же догадываешься, на кого я теперь работаю. Но напрямую я тебе не скажу. Барон Урхолио — их человек. Подумай сам. Жрецы Неспящих... Или Свет... Или Алая Пасть. Или Кобальд... А может, Прежние. Попытайся угадать.

Я сделал вид, что задумался. Все эти имена и наименования Лис, разумеется, знал, но раскодировать воспоминание о каждом даже в минимальных подробностях стоило бы мне, наверное, нескольких лет жизни. Лучше молчать и на ус мотать. Копить информацию. Я не глуп, думать — умею. Постепенно узнаю обо всем. Если выберусь от корчмаря живым.

Йорик отхлебнул из рюмки и сказал:

— Ладно, перейдем к делу, чтобы сохранить немного времени. Моим покровителям срочно требуется от тебя услуга по твоему классическому профилю.

Классическому профилю? Какой же у меня профиль, скажи, Йорик? Римский или греческий? То, что ты не знаешь про Тиху Громова, я уже понял. Что ж, продолжаем играть втемную.

— Мой профиль? Хм... Я готов тебя выслушать.

Толстые губы корчмаря растянулись в улыбке.

— Ты всегда был умен, Лис. Я в тебе и не сомневался. Сделаешь ты вот что. Доберешься до Кустола в кратчайшие сроки... Кустол, это столица Корналии, разумеется... Оружие и все полагающееся получишь от меня. Сам видел — у меня тут работа, фактория. Тварюшек из Сумрачья охотнички ко мне привозят, а дальше я их своим покровителям отдаю... или Прежним... А часть продаю барону Урхолио, у него в замке два чокнутых раба-алхимика, с их помощью тоже надеется... отыскать вечную жизнь! — Йорик хмыкнул презрительно. — Сегодня продал лярву. Навар неслабый.

— Да уж, — сказал я, чтобы поддержать разговор. Интересно играть вслепую, но только до тех пор, пока тебя не раскусили, не отобрали слепую и не взвесили тебе люлей.

— Ну вот, — промолвил Йорик слегка утомленно. — Ты нужен моим покровителям в Корналии. Доберешься до Кустола в кратчайшие сроки. — Он явно повторял чью-то инструкцию. — Знаю, там тебе рады не больше, чем бешеной собаке, но ты же умелец, прикинешься ветошью. — Глаза корчмаря закрылись, он сделал вид, что задремал, но я чувствовал, как цепко изучает меня в щелочки между веками.

Яджи чем-то зашелестели. Конфеты жрут, что ли? Поделились бы с Лисом. Я, вообще, сладкоежка. Я-Тиха. И я-Джорек. Ушастый тоже любит сладкое, даром что собаки и лисы не едят конфет.

Йорик вскинулся:

— Ась?.. Чуть не уснул, вот оно... оно... что оно? О чем я тебе говорил? — Он в насквозь фальшивом жесте приложил ко лбу пятерню. — Ах да, да-да! Ты проберешься в Кустол, окольными путями, разумеется, даже не вздумай идти сквозь Сумрачье! В Кустоле окопался человечек именем Аврис Сегретто. Не слыхал?

— Что-то не припомню.

— Запомнишь имя, или мне записать на бумажке, хе-хе? Аврис Сегретто. Человечек. Мелочь пузатая. Ты найдешь его.

В случае, когда ты связан, а за твоей спиной топчутся великаны, способные сломать твои руки, а заодно и шею, лучше не спорить.

Йорик добавил в рюмку зеленоватого зелья. Я принюхался: это был всего лишь мятный ликер, а не змеиный яд, как я подумал изначально. М-да...

— Найду — и? Что я должен сделать с этим человеком?

Йорик уронил рюмку на стол и с хохотом захлопал себя по ляжкам.

— Джорек, ну ты сегодня в ударе! У меня просто нет слов! Ты отыщешь его, и, как обычно — прикончишь.

14.

В первый момент мне показалось, что погас свет. Затем я сообразил — у меня просто потемнело в глазах.

Я чудом сохранил на лице невозмутимое выражение. Сердце прыгнуло к горлу, молоточки превратились в молоты, грозя расколоть мою бедную беспамятную голову. Я должен совершить убийство? За кого он меня принимает? Герой-Лис, он, что, головорез?

Спокойно, Тиха, спокойно. Корчмарь не должен прочитать по твоему лицу ничего.

— А какие же преступления совершил этот Сегретто, что я должен его убить? В чем провинился?

Йорик хмыкнул, взял рюмку и подлил себе еще ликера, потом звонко щелкнул по бутылке, от чего в моей голове взорвалась сверхновая.

— Крэнк! В первый раз слышу, чтобы ты спрашивал такие вещи. Тебе-то не все равно, а, Джорек?

Все равно? Черт... не понимаю... Почему он говорит со мной так, словно я... Головная боль усиливается от любого напряжения, а мне как никогда нужна светлая голова! Хорошо, что в желудке уже нет пищи, иначе я вряд ли удержал бы ее внутри.

— Просто скажи.

Йорик перекатил глаза куда-то в сторону окна.

— Ты же матерый убийца... ты бы и Измавера прихлопнул, если бы Маэт дал тебе денег.

Убийца? Джорек — обыкновенный убийца? Вот так вариант... Я мог бы предположить все что угодно, но — убийца? Информация не укладывалась в голове. Я — в теле убийцы? Возможно, психопата? Ублюдка, упыря? Вот свезло так свезло!

— С некоторых пор... С некоторых пор мне не все равно, Йорик.

Корчмарь бросил на меня косой взгляд, затем деланно хохотнул. Джорек, кажется, перестал его веселить и начал всерьез беспокоить.

— О-о-о... А не ударился ли ты с некоторых пор в религию, мой добрый приятель? Человеко— и прочее любие, и все такое? А? Раньше ты убивал без разбора — платили бы деньги. А платили тебе немало, хо-хо.

Я — в теле головореза. Это — данность. Успокойся, Тиха. Уйми свою панику. Работаем с тем, что есть. На тебе-то нет крови, и это сейчас — главное.

— Платили, Йорик. Но и шишек я набил немало. Я поумнел.

— Неужели... надумал выйти из дела?

Толстяк хмыкнул. В сухом смешке мне почудилась угроза. Я сообразил, и для этого мне не понадобилось долго шевелить мозгами, что, если я дам утвердительный ответ, более того, если вздумаю ляпнуть что-то о гуманизме и человеколюбии, меня... спишут со счетов одним движением красной веснущатой руки.

М-да, веселенький поворот.

Я сказал, преодолевая эмоции, что захлестнули:

— Не совсем. С некоторых пор я... скажем так, хочу побольше узнать о тех, с кем мне предстоит... работать.

Он даже привстал от изумления.

— О-о-о, уважаю. Растешь в моих глазах, Джорек. Раньше тебе нужны были только деньги, и плевать на моральную сторону. Но пройдет еще немного времени, и ты все-таки обратишься к Спящему, верно? Груз грехов имеет обыкновение давить... с возрастом... Так вот, ты обратишься, и...

И меня сразу можно будет списать со счетов. Кажется, ты меня проверяешь, Йорик? А вот очищенный хрен тебе в задницу, я не расколюсь! Не на того напал.

— Вряд ли, Йорик. Все стареют, обжигаются, набивают шишки. Я просто стал осмотрительней. Я больше не shlemazl.

— Ась? — Он верно уловил суть этого земного слова. — Больше не? Этоть хорошо, этоть верно! Этоть правильно!

Ох, не идет тебе мужицкий говор, Йорик, совсем не идет... Никакой ты не простолюдин, ты летаешь высоко. И Джорек знает твою подноготную. А Тиха Громов — нет. Он как слепой котенок, ползает да пищит, да и пищит — так себе.

— Мне тоже так кажется.

— Ну да, ну да. Тем более, на тебе проклятие. Что я, не понимаю? С возрастом хочется уже остепениться, осесть где-нибудь с золотцем и барахлишком, а ты не можешь...

Проклятие? Еще одна напасть. Да что же это такое? Но нельзя задавать прямые вопросы, иначе корчмарь меня расколет.

Йорик слегка шевельнулся, сосредоточив взгляд на бутылке ликера.

— Шутки в сторону, Лис. Заказ очень срочный. Мне вчера передали, что ты явишься в корчму, назвали имя клиента. И кое-что еще передали — для твоего усмирения. — Он сделал значительную паузу, глядя на меня из-под полуопущенных век. Я не отреагировал. Усмиритель Джорека? Что же это — цепи? Ошейник в садо-мазо стиле? — Моя почтенная женушка очень не хотела тебя видеть. Она помнит, что ты наворотил в прошлый раз. Но... с покровителями спорить чревато... Если им нужно, то — разбейся, а сделай. Я и делаю...

— Хорошо, Йорик. Что ты знаешь о Сегретто?

— Что я знаю, мой дорогой Джорек... Что же я знаю... Зовут... как зовут, тебе уже и так известно. Живет в столице Корналии, в самой ее сердцевинке, в чудесном и прохладном месте, именуемом Ямой.

— Не помню этого места. Я слишком давно не был в Корналии.

— Конечно, ты же сам мне говорил, что сбежал оттуда аккурат перед тем, как грянуло Сумрачье. Яма, мой дорогой Джорек, это подземелье под рыночным кварталом и главным храмом Измавера в Кустоле. Сегретто — там. Он, как бы тебе сказать, прячется.

— Ждет визитеров?

— О да. Трусливый человечек. Кто он и что — я понятия не имею, мне не сказали. Ты найдешь его, и убьешь. Как именно — меня не волнует. Главное, убедись, что клиент мертв. Убей надежно, как ты умеешь. Убей нежно.

Я — убийца, стучало в голове. Джорек по прозвищу Лис — наемный убийца... Угораздило же меня, угораздило. Попал в другой мир — и сразу угодил в оборот. Убей, мол. А я — мол, чего там, сделаю. Во всяком случае, пообещаю — иначе живым от Йорика не уйти.

Яджи за моей спиной поскрипывали половицами. Переминались с... лапы на лапу. И чем-то шелестели.

Йорик ухмыльнулся.

— Ну, вижу, думаешь.

— Думаю, Йорик. Ладно. Предположим, я согласился...

— Вот и замечательно!

— Ни черта не замечательно, я еще думаю.

Он сморщился, будто откусил от лимона.

— Ты, умник! То-то, смотрю, нажил башкой проблем на свою задницу!..

— Моя задница, мои проблемы. Так вот: предположим, я согласился...

— Да куда же ты денешься! Я же сказал: мне передали средство усмирения! Ты согласишься, затем принесешь клятву. Сейчас, сейчас... — Он порылся в бумагах на столе, взял какую-то записку. Поднял голову, и мигнул яджам.

На мою шею легли огромные холодные пальцы — две сцепленные пятерни были настолько велики, что задрали мой подбородок. Я напрягся, но веревки на лодыжках и запястьях были слишком толсты.

Йорик фыркнул, как конь, поддернул рукава черной блузы.

— Слушай внимательно. Сейчас повторишь то, что я записал. Не повторишь — яджа оторвет тебе голову. Сомневаюсь, что у тебя отрастет другая.

Я смог прохрипеть что-то невразумительное. Перед глазами расходились цветные круги.

Йорик сделал знак, и нажим страшных ладоней великана ослаб.

— Я, Джорек по прозвищу Лис, завтра отправлюсь в Корналию и ее столицу Кустол, и не остановлюсь, пока ее не достигну, и не успокоюсь, пока не убью в Кустоле человека или существо, чье истинное имя Аврис Сегретто. Я клянусь в этом той силой, которой сейчас принадлежит моя душа. Я клянусь креал-вэй-маррагготом. — Йорик отдулся, опустил дрожащую записку, по всему было видно, что чтение ее не доставило ему особой радости. — Повторяй слово в слово. Запнешься — яджа сломает тебе шею. Повторяй, Джорек, я не буду заново читать!

Я повторил, понимая, что от этого зависит моя жизнь. Я — Тиха Громов, я не Джорек, плевать мне на эти клятвы. Повторил слово в слово. И почувствовал, как на миг потеплело кольцо на моем пальце.

Магия? Но мэтр Флоренсий говорил, что я невосприимчив к заклятиям? Или я могу заклясть сам себя?

Йорик смял записку, затем бросил ее на доски пола, как нечто... фантастически грязное, нет, даже — греховное. Дрожащей рукой утер обильно вспотевший лоб.

— Слыхал я, Лис, что такое креал-вэй-марраггот, только намеками и шепотом. Не думал, что ты с таким свяжешься. Крепко же тебя припекло... Даже я не способен ради жизни заложить свою бессмертную душу!

15.

Ледяные ладони убрались с моей шеи. Я вздохнул свободно.

— Извини, пока не буду тебя развязывать, — сказал Йорик. — Закончим разговор, тогда.

— Я солгу, если скажу, что испытываю к тебе теплые чувства, мой друг.

Он равнодушно пожал плечами.

— Да, разумеется. Но я — тот, кто принял от тебя клятву креал-вэй-марраггота. Ни убить меня, ни избить не сможешь.

Я живо вспомнил третью директиву Робокопа — не причинять вред членам корпорации "OCP". Проклятие, я натурально похож на робота! Есть программа, которую сам же в себя прописал, по глупости и незнанию, так будь добр — выполнять. Но, если подумать трезво — был ли у меня иной выход кроме принесения клятвы? Только сломанная шея. Нет, ошибся — не сломанная шея, а открученная руками яджи голова.

— Тогда почему не развяжешь сейчас?

— Хочу, чтобы помучился. Тебе-то мучения как с гуся вода, а мне приятно.

Попал один в тело супермена, твою же ж растак! Приключения, радости, много-много женщин! Дурень! Обалдуй! Пора бы уже понять, что ни в какой жизни, ни на Земле, ни тут, ничего не бывает легко и просто! Это только у болванов в жизни все зашибись!

Ладно, успокоимся и продолжим... играть. И будем надеяться, что неведомый креал-вэй-марраггот не подействует. Я — не Джорек, я — Тиха Громов, и пошло оно все лесом!

— Креал-вэй-марраггот... — Йорик сплюнул, будто это слово поганило ему рот. — До сих пор не могу поверить, что ты с таким дерьмом связался.

— Мне не оставили выбора.

— Скажешь, кто?

— Нет.

— Ну, я и знать особо не хочу, а мои покровители не сказали... — Он посмотрел на рюмку, затем на бутылку, схватил и жадно поднес горлышко к губам. — Но дурак ты, Лис, ой, дура-а-ак!

Угу. Стало быть, клятву я принес не тем, кто меня оживил, а другой... группировке. Стало быть, и в этом мире есть такая штука, как утечка информации. Покровители Йорика ее вызнали и использовали... для своей пользы. Умно. Аморально. Просто — замечательно.

Я сказал:

— Как мне идти? Что ты там болтал... про Сумрачье?

Йорик набулькал в себя полбутылки ликера.

— Пфу-у-ух... Ну, чую, у нас начинается деловой разговор. Мне тебе карту показать? Покажу, что ж... — Он зашелестел бумагами на столе. Яджи о чем-то переговаривались вполголоса. Смысл разговора ускользал, хотя Джорек неплохо знал язык великанов — хриплый клекот с обилием согласных.

— Карта... была бы кстати, — проронил я, царапая сухим языком десны. — Пить...

— Не рассохнешься. Жди. — Йорик выудил бумажный свиток, развернул передо мной, поднялся, придерживая бумагу толстыми пальцами. — Значит, смотришь и запоминаешь. — Он ткнул в край карты, где темнело большое серое пятно. — Вот туточки вот! Верно тебе говорю! Сумрачье. Смотри, запоминай, карту не дам — это свежая, еще не успели копию снять. Сумрачье — оно растет помалу, каждый месяц вешки переставляем... Еще пару лет, и заползет через выработки Прежних на земли нашего Урхойо, милостивца, чтоб ему змею проглотить... Ну, зырь, да запоминай, умник!

Я скосил глаза на карту. Она изображала кусок Рендума (столица, как я помнил, Вермор), Корналию целиком (столица — Кустол), и владения барона Урхойо (столица — замок на холме), отделенные от Корналии вытянутым красным пятном. Масштаб в милях, север и юг указаны подписанными стрелками.

— Карта бы мне весьма пригодилась.

Йорик скривил губы в сардонической ухмылке.

— Да не бреши! Тебе достаточно раз глянуть, чтобы запомнить тютелька в тютельку! Так значит, Сумрачье выросло, пока ты бродил незнамо где, а я выплачивал Алой Пасти деньгу за твои проделки. Видишь? Не вздумай идти через Моар и Кратис — эти города уже пожраны. Пятно теперь тянется до самой Тилуанны, — он провел кургузым пальцем по извилистой линии реки, которая разграничивала Корналию и Рендум. — Вода дурная, в Кустоле болеют... Можешь пить, но осторожно. С малым количеством глейва справится любой человек. Полагаю, что ты, умник, сможешь разгуливать даже в Чреве без вреда для себя — но это я так полагаю. Лучше избегать. Не знаю, как на тебя подействует глейв... Поборешь ты его или в тварь обратишься.

Ни черта себе!

От интонаций корчмаря по моей спине пробежали мурашки. Глейв был чем-то крайне нехорошим. Но спросить напрямую, что это — нельзя. Йорик меня раскусит.

— Пойдешь на юго-запад, по левому берегу Тилуанны, до самого Кустола, выработки Прежних — обойдешь, коли не дурак. Водное сообщение работает, захочешь — наймешь транспорт. Запомнил?

Мой взгляд скользнул по карте, я легко читал заостренные буквы местного алфавита. Корналия, как и говорил пейзанин, соседствовала с владениями барона Урхолио. Вернее — Сумрачье соседствовало. Очевидно, ранее оно было частью Корналии, и сейчас простерлось уродливым серым пятном на треть ее территории, едва не захлестывая столицу королевства под названием Кустол, лежавшую почти строго на юге. Нет, ребята, туда я не ходок. Тиха Громов двинется вдоль Сумрачья, затем через Тилуанну переправится в Рендум, — вот он, приятно так зеленеет на карте, и поминай как звали. А дальше он заявится в столицу Рендума — Вермор, красиво изображенный на карте в виде белого, похожего на Минас-Тирит замка... Хм-м... А не этот ли замок я узрел в своих видениях еще на Земле? Интересное дело...

Красное пятно между владениями Урхолио и Сумрачьем, было обозначено как "Выработки Прежних".

Выработки? Хм... Верно говорил старик: Прежние — повсюду. Расспросить бы о них Йорика, да нельзя. Черт подери, ни о чем его нельзя спрашивать напрямую! Но косвенно — можно. Попробуем...

— Йорик, а если я перейду границу у реки? Этой ночью. Я вижу, что отсюда до Кустола не больше сорока миль... Nash postrel vezde pospel!

— Ась? — Йорик уставился на меня, сморщив мясистый лоб. Цитату он, разумеется, не узнал, а то, что я произнес по-русски, не понял. Удивился бы я вельми, пойми он русский язык.

— Если я вжарю до Кустола напрямки, Йорик?

Под нос мне ткнулся веснущатый кулак, внушительная штуковина размером с дыню. У самого носа кулак раскрылся — мелькнула красная мозолистая ладонь — и вновь сложился, на этот раз в кукиш. Йорик поводил им перед моим лицом с неизвестными целями, хохотнул, затем сел, снова расправил карту.

— Дурак? И костей от тебя не останется. Даже не пытайся идти через Сумрачье, Лис. Сожрут. Или глейвом надышишься и станешь уродом.

— А если я все-таки...

Огонек лампы на нашем столе дрогнул — это Йорик ударил кулаком по столешнице.

— Ты головой своей подумай! Хорошо подумай головой-то! Сожрут тебя, кретин!

— Я подумал. Хорошо подумал. Что ж, ты меня убедил. Через Сумрачье я не пойду. Йорик, а какие из тварей глейва опаснее всего? Я слышал про лярву...

Толстый жучила уставился на меня сердито:

— Ох, Джорек-Джорек, Неспящие тебя забери! Кого ты решил надурить? Вздумал прорваться в Кустол напрямик?.. Вот что, Лис. Деньги для дела ты получишь, а вот оружия я тебе не дам! Не будет чем от тварей отбиваться, и пойдешь ты вдоль Тилуанны как миленький, понял?

Я кивнул.

— Думаю, что взывать к былой солидарности бессмысленно? А как насчет флера старых добрых времен?

Он прожег меня яростным взглядом:

— В задницу твои старые времена! И тебя тоже в задницу!

Взгляд корчмаря налился кровью, веснущатый кулак-поршень нырнул вниз, чтобы набрать разгон для удара... Я пожалел, что вовремя не завязал язык узлом. Флер старых добрых времен отчего-то вызвал у Йорика припадок ярости. Кажется, Джорек поучаствовал в жизни корчмаря достаточно весомым образом. Недаром же Йорик упоминал, что выплачивал за меня долг Алой Пасти...

Толстяк наверняка прошелся бы по моему лицу кулаками, но позади с грохотом распахнулась дверь. Раздался дробный топот шагов, и к нашему столу подбежал взволнованный служка. Не глядя на меня, он склонился к уху Йорика и что-то прошептал.

В мой затылок подул ветер. Чувство опасности поднялось в груди жаркой волной. Нос уловил запах взмыленных лошадей там, за частоколом.

Йорик вскочил и наподдал стул ногой.

— Крэнк! Старый барон Урхолио у ворот, а с ним два десятка солдат! Им нужен ты, Джорек! Скажи мне, родной, есть на свете хоть один человек, которому ты не насолил? Барон Урхолио работает на моих покровителей, и он знает, что у него будут неприятности, если тебя тронет, но ему плевать, ты ему нужен... Вернее, ему нужна твоя голова. Без тела. Подумай, Лис, стоит ли мне тебя отдавать?

16.

Я вздохнул глубоко. Очень глубоко. Известие не вызвало удивления. Джорек — убийца. Что может быть еще хуже? Убийцу хотят убить за его прошлые дела? Как смешно.

Жирная рожа корчмаря пошла складками. Гримаса была яростной, злобной.

— Я знаю старого Урхолио. Умен, хитер, жесток. Если захочет — найдет! А он — захочет. Кто-то сказал ему, что ты здесь!

Я стиснул зубы. Какой сюрприз, а?

— Его сынка прикончили три года назад в Верморе, где он студентил. Значит, Джорек, это был ты — а барон об этом как-то узнал. Грязно работаешь... плохо! Кровавый след за тобой, как за мясником каким-то...

Из рукава Йорика выскользнул нож. Блеснуло серебряное, недавно начищенное лезвие. Я напрягся: подлец знает мою тайну! Раны серебром для меня — болезненны и опасны.

Йорик нагнулся, и начал перепиливать веревки на моих лодыжках. Потом освободил запястья, при этом коснулся плоской стороной ножа обоих кистей — как клейма ставил. Я молча перетерпел дикую боль.

Лошади за частоколом заржали. На ворота обрушились отчаянные удары.

— Барон, — пискнул служка, — велел открывать срочно!

Йорик выругался, наотмашь ударил слугу по лицу.

— Джорек, твою... Урхолио нас обложил! Значит так, умник. Я слеплю ему хрень, а ты — шасть за стойку, там люк в тайный подпол. Знаешь ведь, пострел, где.

Я? Знаю? Где? Смешная шутка, спасибо. Аффтар, жги есчо.

— Откроешь запросто.

Я? Запросто?

— И вниз. Твое шмотье возле лаза, где лаз — знаешь.

Да не знаю я!

— Дальше как обычно — в лаз, и — бегом в лес. — Он порылся в кармане и швырнул мне туго набитый кошель. — Это тебе для дела. Свои отдаю, кровные! Должен будешь, голодранец...

Неуемная скорбь читалась в его бычьих глазах.

Кошелек я схватил и негнущимися пальцами бросил за пазуху. Если чему и научила меня жизнь, так это тому, что от халявных денег не отказываются. А когда мне платят, я всегда выполняю свою работу... Черт, это уже мысль Джорека. В нашем мире так высказывался один персонаж... забыл, кто.

Блин. Найти лаз — и бегом в лес, угу. Джореку, видимо, были известны все ходы-выходы в корчме Азартота. Но только не Тихе. Придется импровизировать, иначе — убьют. Сомневаюсь, что Джорек даже в лучшие годы мог справиться с десятком профессиональных солдат. Это не кино, реальная жизнь — тут тебя окружат и приткнут копьем со спины, пока ты будешь изображать крутого героя.

Йорик наградил меня огненным взглядом: мол, чего застыл истуканом? Кургузый палец указал на барную стойку:

— Все, двигай!

Сомнительная ситуация! Убийственная ситуация!

Я уже сползал под стол, держась пальцами за края изрезанной ножами столешницы. Руки и ноги плохо слушаются — при всем желании я не могу ходить еще минуты три. Только ползком... хренов герой!

Йорик двинул ногой стул. Ужасный скрип! Стул упал.

— Я пошел открывать этому мандруку. Через три минуты чтобы и духу твоего... Если тебя найдут, то убьют. Помни. Лаз прикроешь тщательно, чтобы никто...

— Не бойся, я найду выход! — Мой голос был полон оптимизма. — А кто старое помянет, тому глаз вон, верно? — Я еле успел отдернуть руку, которую Йорик вздумал припечатать башмаком.

— Убирайся, Джорек! — Тени придали его лицу вид гротескной маски... не злого, а, скорей, растерянного духа. — Сбоку на полке у лестницы — фиал с гномьим траат-теоргом. — Йорик коснулся ножки плафона вечной лампы. Зал погрузился в полумрак — я даже испугался. Ночное зрение не включилось. Видимо, снотворное здорово нагрузило мой организм. — Не мне тебе объяснять, как им пользоваться.

Да уж пояснил бы, сделал милость! А то я совсем зашьюсь! Фиал — это сосуд. Значит, там жидкость. Гномий траат-теорг. Наверное, какая-то особая водка. И как ей, интересно, пользуются? Только по прямому назначению, или, там, спину натирают?

Да пошли вы все со своими загадками!

Я мимо воли оглянулся назад: а ну, как солдаты барона уже во дворе? Увидел захлопнутую дверь и яджей, что застыли в тени. Под ногами-лапами каждого серые бумажки... проклятие, они действительно жрали конфеты! Стало быть, бумага в этом мире — не такая уж дорогая, обыденность, проще говоря...

Йорик был уже у двери, бросил на меня злобный взгляд, мол, уваливай!

Я выдал ему ободряющее напутствие:

— Katis v zadnicy, — и заскользил меж столов, напоминая змею с покалеченными позвонками. Руки и ноги покалывали сотни иголок. Максим на пузе проползет, и доползет, и уползет; оглушительная боль в обожженных кистях только прибавляет мне прыти.

За стойкой царила темнота, слабо пахло алкоголем. Над головой нависли пивные бочонки. Стукнувшись локтем о шкафчик, я сдавленно засипел.

Я поморгал, темнота уже не была тьмой, в сумраке обозначились дверки шкафчиков с латунными ручками, чуть выше начинались ряды бутылок — глянцевитые бока, соблазнительные формы. Вино, самогон, бренди... Выбирай на вкус! Все паршивое, самое дешевое, для Охотников. Я улавливал, регистрировал запахи алкоголя, чутье Джорека подсказывало — что и где, зрение, впрочем, все еще отказывалось работать в полную силу.

Украсть, что ли, пару бутылок, чтобы подтвердить свою репутацию негодяя?

Ладно, шутки в сторону. Где этот проклятый люк?

Двор наполнился стуком копыт и лошадиным ржанием. Разлаялись псы.

Подштанники вдруг стали мне тесны. Как и штаны, и рубаха. Холодок пробежал по спине, в груди родилось тягучее чувство страха. Я начал панически шарить ладонями по полу.

Тени заметались на потолке, а потом выход из барной стойки перегородил клин света.

Чтоб я подавился! Солдаты направлялись сюда! Явились с фонарями, чтобы меня найти!

Сорок против одного... против пары моих единственных штанов — они меня увидят! Внимание, вопрос к знатокам: чего делать, а?

— Бу-бу? — невнятно сказал Йорик от двери.

Послышался мокрый, захлебывающийся кашель. Затем хриплый голос сказал — гулко, на весь зал:

— Я ищу человека по имени Джорек, по прозвищу Лис.

— Бу-бу-бу! Бу!

— Мне нужно это пояснять, Йорик Остранд?

Старый барон вновь надрывно закашлялся.

Ну, теперь ясно, чего барон ищет вечную жизнь — жить ему с таким кашлем недолго.

— Он убийца моего сына! Джорек пришел к тебе днем, крестьянин Моргард опознал его.

Старик на подводе меня слил. Черт, или, как тут говорят — крэнк, я же чувствовал, я же знал, что дело не чисто!

— Бу-бу-бу! Бу!

— Высокий, рыжий, уши острые. Возможно, полукровка северных эльфов. Мускулистый угребок.

На четвереньках "мускулистый угребок" и возможный полукровка северных эльфов отполз в глубину барной стойки, над головой нависли бочки, едва видимые в полумраке. Никогда не паниковал так сильно. Даже когда за мной гналась пара ментов, которым я сдуру отдал честь (старая и глупая история). Возможно, мне придется стать искупительной жертвой за все грехи Джорека. Вернее — моей душе, если меня найдут.

— Бу-бу-бу!

— Уехал? На Охоту?

— Бу!

— Осмотрим тут все, корчмарь!

— Бу-бу? — В голосе Йорика послышалась наигранная растерянность. Он тянул время. Тянул, давая мне возможность бежать.

Я отполз еще дальше, молясь про себя, чтобы случайно не зашуметь. При моих габаритах задеть что-то, обрушить, просто стукнуться в тесноте лбом или локтем — проще простого.

Где же люк в подпол?

Я слепо шарил ладонями по половицам. Нет. И тут нет! Лисы отлично видят в темноте, я же после зелья не мог пока толком сфокусировать взгляд.

Я начал поворачиваться, чтобы встать на четвереньки. Громыхнул сапогом. Тут же раздался холодный голос. Йорик ответил:

— Бу-бу.

— Крысы? Вот как?

— Бу-бу-бу!

Тени заметались на потолке, а потом выход из барной стойки перегородил клин света. Я утер холодный пот. Пока он держит барона разговором. Минута, две. Они не дураки, заподозрят. Ох. Выскочить, перемахнуть стойку, и... Судя по шагам, солдат барона — около десятка, наверняка — с оружием. При мне же — голый энтузиазм, что чуть лучше голого зада, но все равно не спасет от гибели. На окнах решетки — не выломишь. Ломануться на второй этаж? А там? Прыгать сверху на выставленные копья? Угу, герой, разбежался.

Клин света расширился. Барон с солдатами приблизились еще на два шага! Йорик удерживал их трепотней, верно, умел это делать, обладал... большим опытом.

Я начал молиться всем богам сразу, слепо шаря ладонями по гладко скобленым доскам. Хм, я давно подозревал, что родился под несчастливой звездой! Под звездой тотальных неудачников.

Я ощупал весь пол — никакого кольца! Крэнк, да где же этот люк?

— Сейчас мы все осмотрим, милостивый государь Остранд. Не пытайтесь препятствовать моим людям.

— Бу-бу-бу!

Лепет Йорика стал униженным. Я представил, как он скукожился под враждебным взглядом. Играя, конечно. Внутри он был как взведенная пружина. Я это ощущал, это ощущал сам Джорек.

А что делать мне? Прикинуться случайно забредшим идиотом? Притвориться статуей?

Я вжался в стойку, ногами уперся в основание шкафа для бутылок.

— Бу-бу-бу!

— Твоя супруга приняла снотворное? А какое мне до этого дело, корчмарь?

Носок сапога звякнул какой-то фиговиной — едва слышно. Я качнулся вперед, и нашарил ладонью железное кольцо! Маленькое, едва заметное, под нависающим шкафом! При беглом осмотре — не заметишь! Чтоб мне погореть — люк в подвал не на полу, а в стене!

Спасен.

Замка нет, петли врезаны в стену. Я потянул кольцо на себя, люк распахнулся беззвучно.

Застучали тяжелые шаги. Йорик лепил какую-то несусветицу, аж уши вяли. Несчастье ты мое! Сейчас пожалею, как же.

Люк был узкий, но я ввинтился в него, нащупывая мокрыми от страха ладонями ступени, уходящие вниз. На ступенях развернулся, по чистому наитию нашел точно такое же кольцо на внутренней стороне люка, и, подцепив пальцем, успел прикрыть, прежде чем клин света перегородили тени солдат.

Голос Йорика прыгнул на высокие ноты. Я боялся вздохнуть. Кто-то прошел за стойку, заскрипели половицы. Я не двигался. Лестница — тоже скрипит. Если я начну движение вниз, меня могут услышать. Темно тут было — хоть выколи глаз. Люк был настолько плотно подогнан к стене шкафа, что ни единой струйки света от фонарей не пробилось ко мне.

С одной стороны — плюс. С другой — я же ни черта не вижу, куда двигаться!

— Бу-бу-бу-бу-бу бу! — вел свое Йорик визгливо. Внезапно я сообразил — он же заглушает меня, Джорека, на случай, если я каким-либо образом зашумлю.

Угу, шумелка мышь. Я сидел тихо. Шаги, поскрипев (и позвенев бутылками), удалились. Тогда я перевел дух и принялся нащупывать путь вниз.

17.

На лестнице имелись поручни. Я начал спускаться во тьме кромешной, осторожно, ступенька за ступенькой, нащупывая путь каблуками. Лестница круто забирала вниз, настолько круто, что каждый неверный шаг грозил мне падением, — она скрипела и пошатывалась, как позвоночник старого коня. Плашки лестницы были не струганы. Я занозил ладонь. Выругался. Тут же прикусил язык. Проседали, хрустя, от шагов солдат половицы. Слышалось пчелиное гудение голосов и хриплый захлебывающийся кашель старого Урхолио. Поверх всех звуков вдруг лег пронзительный женский визг. Кажется, это супруга Йорика (хорошо, что не привелось с ней сегодня познакомиться), вступила в перепалку с людьми барона.

Спустился я, по моим прикидкам, метров на двадцать, наконец, коснулся пола, встал, выпрямился и оглянулся во тьме, моргая, как щенок, у которого прорезалось зрение. Темно. Ни черта не видать. Стены, однако, рядом — от них тянет знобкой сыростью, я чувствую ее.

Есть мнение, что животные видят в темноте. Как ветеринар заявляю — фигня. Ночное зрение работает лишь тогда, когда есть хоть какой-то источник света, если же его нет — животное, вроде Джорека по прозвищу Лис, может ориентироваться только на ощущения и запахи.

На миг мне показалось, что в темноте есть кто-то, невидимый и неслышный. Вот он приблизил свое лицо ко мне и беззвучно рассмеялся, вот он зашел сбоку, вот — сзади. Ненавижу этот безмолвный смех.

Твою же мать! Оказался в теле супермена — но в душе обычный человек. А нужно — соответствовать. Быть посуперменистее, ведь это так просто. Сила — она в душе, а не в мускулах. Только в душе.

Усилием воли я подавил страх. Сосредоточился. Джорек уже тут бывал. Значит — помнит направление. Знает, куда грести.

Я слепо начал шарить по обе стороны от лестницы. Нащупал нишу. В ней был искомый фиал с гномьим траат-теоргом. Небольшой стеклянный сосуд, пузатый, с узким горлышком, заткнутым пробкой. Я коснулся ее пальцем и сдавленно зашипел — пробка была сделана из серебра. Проклятый... корчмарь!

Оп-па! От боли я встряхнул рукой, и тут же фиал засиял слабеньким ядовито-зеленым светом. Я встряхнул сосуд посильней; кругом разлилось гнилостно-зеленое, мягкое сияние. В жидкости фиала, похожей на глицерин, плавают сияющие крупинки, — ни дать не взять, помет радиоактивной крысы. Алхимия, или что-то подобное... Нет времени размышлять. Встряхиваю — светится, и на том спасибо. Главное — не касаться пробки, а света — пускай и тусклого — моему зрению хватит с избытком. Поиграю в Сэма Гэмджи в логове тетушки Шелоб. Только меча у меня нет.

Наверху шумели и ссорились. Истошно визжала вторая половина Йорика. Я подумал, что нахожусь в тайной части подвала, скрытой от основной части. Если рассуждать логически — Урхолио и его люди вряд ли знают об этом схроне. Тем не менее, шестое чувство настоятельно рекомендовало торопиться.

Каменный мешок заканчивался обшарпанной дверью, ее углы разбухли от влаги, кованная ручка проржавела. Петли, тем не менее, блестели от масла. Дверь открылась беззвучно.

Я сжал светильник в кулаке, как делают с фонарями американские полицейские; света от донышка хватает с избытком. Увидел низкий, обшитый дубовыми панелями коридор, загроможденный ларями, ящиками и мешками. С каменных балок свисают пучки трав, связки сушенных кореньев. Пахнут — гнилью и плесенью. Местная флора, сушится, чтобы потом намолоть из нее специй? Судя по запаху — скорее, Йорик намелет из нее яд. А может, таким образом трактирщик отпугивает крыс.

Впереди метрах в пяти виднелась еще одна дверь, обитая полосами ржавого металла. Я двинулся к ней, осторожно занося ноги. Было свежо. Наверху продолжала верещать жена Йорика.

Я приблизился к двери и толкнул ее. Она распахнулась беззвучно. В нос ударил запах плесени — влажный и тошнотворный.

Чувство опасности внезапно стало острым. Я замер на пороге, созерцая осклизлые каменные ступени, которые исчезали за выступом стены, сложенной из старого, крошащегося от времени кирпича. Винный подвал небось, погреб, или как это может здесь называться... Впрочем, я забываю — эта часть подпола тайная. И — вот она, тайна — Джорек знал, что внизу может находиться нечто важное, и при этом... опасное.

Я насторожил уши. Крики наверху прекратились. Вместо них я различал шебуршение — солдаты занялись плановым осмотром корчмы. Срочно — ноги в руки, и драпай из подвала, Джорек!

Я сбежал по ступеням метра на три вниз, выдохнул облако пара и осмотрелся. Тут же выругался. Взгляд выхватил ряды клеток, цепи с заржавленными крюками на каменных балках потолка. Один из таких крюков был занят куском тела. Обрубком без рук и ног, или... лап? Просто кусок охлажденной плоти.

Ледник, вдруг кольнуло понимание. Здесь ледник. Вдоль стен и между клеток уложен колотый лед, прикрытый дерном. Допотопный холодильник, чтобы мясо не портилось.

Только хранят здесь не туши крупного и мелкого скота.

Я посветил фонариком. Между клеток в глубине увидел очередную дверь. Там же на приступочке лежит родимый мой вещевой мешок и все прочее — кроме меча, отданного Йориком на перековку.

В ближней ко мне клетке справа взгляд вдруг различил движение. Раздался почти человеческий — но все же не человеческий вздох. В клетке поднялось нечто, похожее на кучу белых костей. Выпросталась сквозь прутья бледная рука, протянулась ко мне.

— Да-а-ай... Коу-х-р-р-р... — Слабый вопль превратился в хрип, чахоточный кашель. Рука опала, начала болтаться меж черных прутьев. Пальцы были увенчаны длинными когтями — частично или намеренно обломанными.

Тварь скорчилась в клетке боком ко мне. Живая дохлятина — именно так она выглядела. Умершая и оживленная кукла, на которую кто-то натянул сморщенную белесую кожу. Кожу покрывали многочисленные рубцы. Тварь били до полусмерти.

Йорик, твою же... Больной сукин сын. Я словно попал в подвал маньяка из "Молчания ягнят"!

Я едва сдержал рвотный позыв. Тварь воняла плесенью. Этот запах был знаком Джореку. Запах опасности — и почти неотвратимой смерти.

Верно мне говорили — когда ты вырастешь, лучше не станет. Я вырос, ага. На целый метр стал выше — и набрал проблем по самую шею. Большая буква "Ж" — и никакого просвета.

Так, ладно. Тихонько, прижимаясь к левой стороне, идем. В клетке, явно, не человек. Монстр, чудовище, морлок. Во, морлок — точно! Может — так выглядят Прежние, а? Спер одного Йорик, или его покровители приказали украсть — и проводят над ним эксперименты в стиле Менгеле.

Вперед и с песенкой. Вместе весело шагать... и на косточки в клетках смотреть... Холодно. Пар изо рта. Существо вроде дышит, мимо, мимо... в других клетках пусто, да. И слава Богу.

Вот и дверка. Существо молчит и не дрыгается. Вещи подберем, скатку через плечо повесим, дверочку откроем. Ага, фиг тебе — засов. Отодвинем тихонько. Ход, обшитый деревом, впереди. Крепи сосновые. Корешки деревьев свисают с потолка. И паутинка. Это ничего, что паутинка, с лица ее приберем. Дверку прикроем. И бегом, бегом, бегом по лазу все двадцать метров — пригнувшись почти вдвое, бегом, пока не очухалась белесая тварь!

Выход был скрыт кустарником. Я начал проламываться сквозь него, хрипя и ругаясь. Какая там конспирация! Сэмуайз Гэмджи испугался так, что, если не удерет, то запросто двинет коней!

Оказался в овраге с ручейком. Перебежал его, едва замочив голенища сапог. Начал взбираться вверх, трактир остался за спиной, сиял огнями, как новогодняя елка. Лязг оружия, запахи пота, вина и страха — позади. Адье, Йорик. Я сваливаю в лучшее будущее!

— Он здесь! Ловите его! Джорек по прозвищу Лис убега-е-ет!

Женский голос донеся с третьего этажа трактира. Тот самый, визгливый, принадлежащий супруге Йорика. Супруга моего бывшего приятеля, по-видимому, имела на меня зуб. Очень серьезный зуб. Я бы даже сказал — клык моржа.

Она знала про тайный подвал и лаз. Муж и жена — одна Сатана.

Я припустил, но оскользнулся на склоне и скатился в ручей с громким "Плюх!", потеряв шляпу.

Пока вздымал себя на ножки и откашливался, жена Йорика продолжала корректировать огонь. Какое-то количество своих людей барон Урхолио разумно рассредоточил вокруг трактира, так что я не особо удивился, когда, громко шлепая по ручью, ко мне устремился солдат. Молодой, в кожаном стеганом доспехе, отличной защите от комаров и мошкары. Меч в его руке отсвечивал синим блеском. Очевидно, барон не экономил на оружии для своих людей.

Инструкции, думаю, барон дал следующие — задержать, а если не получится — убить. Солдат замешкался — трусливое ничтожество на голову ниже меня. Ждал подкрепления. На миг я зажмурился. Аура солдата была светло-розовой.

Я-Джорек сделал к нему шаг, легко перехватил взметнувшуюся с мечом руку, выкрутил оружие — с хрустом, ломая кости, — и ударом в кадык вышиб из солдатика жизнь.

Убил... так просто... Тиха Громов замер, глядя на оседающее в воду тело. И чуть не поплатился за рефлексию своей драгоценной жизнью. По бережку, почти неслышно, подбежал еще один солдат и ткнул в мою накачанную тушку копьем. Целился он спешно, бил без замаха, потому острие копья едва пропороло мой бок. Справа, там, где природа велела находиться печени. Я-Джорек взревел. Скорее удивленно, чем от боли. Схватил древко, вырвал копье из рук солдата, развернул и отправил посылку острием в грудь. Все это время солдат маячил на берегу, как статуя.

Копье осталось в его груди, когда он повалился на спину. Я всадил его с нечеловеческой силой — и яростью.

— Ичих-х-ха-а-а!

В ушах звенело от прилива крови.

Еще одного убил...

Мои уши различили плеск за спиной. Разворот. Моргаю. Втягиваю запахи. Картина перед глазами — светло-красные пятнышки — много. Вокруг и больше всего — на склоне, над которым высится трактир.

Солдат плеснул сапогами рядом со мной. Я очнулся, раскрыл глаза и выставил ладонь, в которую врезался клинок. Удар предназначался моей головушке. Лезвие скрипнуло о кость запястья. Больно. Яростно. Злобно. Костяшками в кадык — и новый труп с застывшим взглядом падает в воду. А и ладно же работает Джорек!

Кто это там верещит? Женщина... Чего она хочет?.. Моей смерти. Не могу вспомнить, почему она на меня зла. Кто это сипло и мокро кашляет в другом окне? Да ведь это барон! Чего он хочет? Моей смерти... Все хотят смерти Джорека, а он не дается, ну что ты будешь делать!

Плеск сбоку — о, а это уже не солдат, кольчужка интересная, да и взгляд томный. Офицер барона. Почему-то знакомое лицо... Встречал его раньше? Тоже хочет меня убить...

Я подхватил меч в левую руку и отбил удар тяжелой сабли. Офицер двигался так же замедленно, как и солдаты. Что за чертовщина? Джорек умеет ускоряться — или замедляет время? Прежде чем офицер попытался ударить вторично, я вогнал меч ему в горло и оставил там, ибо в левый бицепс вонзилась стрела.

Еще одна стрела царапнула щеку.

Солдаты садили по мне из луков, высунувшись из окон трактира. Ловкие ребята!

Я ринулся на берег, схватил торбу и помчался, петляя, как заяц, вверх по склону.

Стрела прошелестела рядом. Более удачливая товарка впилась в икру левой ноги.

— За ним! За ним! За ним! — хрипло заорал начальственный бас. — Стоять, ты, ублюдок! Ты — вне закона!

Угу, стоять, чтобы меня расстреляли. Я выскочил на гребень и нырнул под сень деревьев. И помчался, со стрелами в теле, словно кабан-подранок. Если вам скажут, что бегать со стрелами неудобно — скажите "Ну-у... да". Это больно. Но инстинкты Джорека приказывали одно — бежать, бежать, бежать.

Бегать в темноте по лесу — не совсем приятное занятие, однако меня вел инстинкт и зрение — ночное, звериное.

Отбежав километра на два, я нагнулся и выдернул стрелы, обломав их древка. Ту, что увязла в икре, пришлось протолкнуть острием наружу. Было больно.

Оглянулся и потянул носом, прикрыв глаза.

Пятна... много красных пятен по моему следу.

Я развернулся и похромал в неведомую даль.

Я проковылял километров десять, точно зная — Джорек ведет меня по определенному маршруту (он включал и движение по руслу какого-то ручья, чтобы сбить собак с толку, полагаю). Когда сил уже не осталось, Джорек смилостивился и разрешил остановиться. Меня била дрожь. Раны, как и ожидалось, успели затянуться, даже распоротый бок теперь напоминал вареник с вишнями — кровь под стянувшейся раной темнела, но регенерация брала свое.

В торбу присные Йорика натолкали разной еды. Суточный примерно рацион я смолотил весь, запил водой из фляги и уже намеревался отрубиться, положив под голову скатку, как рука нашарила в торбе что-то, чего там не должно было быть. Записку на тонкой, свернутой в трубку бумаге.

"Существо, ранее известное как Джорек. Мы знаем все. Двигаешься в Кустол. Аврис Сегретто. Убей. Помни — нарушивший клятву креал-вэй-маррагота умрет".

Излишнее напоминание. Я смял записку, затем расправил и высморкался в нее.

18.

— Ты не поверишь, но убить человека — очень просто, — говорит мне наставник. — Сложнее заставить себя убить что-то невинное и прекрасное. Но если ты научишься убивать это невинное и прекрасное — с людьми у тебя проблем не будет.

Передо мной — щенок. Длинноухий, с короткой белой шерсткой и вытянутой мордочкой. Резвится в глубокой корзине, пытается выбраться, опираясь лапками, смотрит с живым любопытством поочередно то на меня, то на наставника. И каждый раз наставник сталкивает его в корзину.

— С нелюдями проблем не будет тоже. Ты понимаешь, Джорек?

Я не вижу лица наставника. Только смазанное пятно. Я киваю. Мне — пятнадцать лет.

— Теперь убей его. По счету три.

Я поднимаю щенка за холку. И убиваю, вонзив в крохотное сердце стилет.

* * *

Цепочка конников там, цепочка конников здесь, много пеших — пестрая толпа, дымки от костров в безоблачное жаркое небо. Можно не закрывать глаза — и так ясно: барон Урхолио поднял, наверное, все свое войско, срочно мобилизовал крестьян и рабов. Умел бы, так и покойников заставил бы за мною гнаться.

Каждый раз, когда я оглядывался, гребни ближайших холмов напоминали мне разворошенный муравейник.

В охоте на Джорека по прозвищу Лис участвовало не менее тысячи человек. Они вытянулись огромным полумесяцем и без устали преследовали меня. Я бежал, закинув язык на плечо, чуя, как неравнодушные к моей судьбе персоны дышат мне в затылок.

"Господа, неужели вы будете меня бить?" — "Нет, бастард, мы будем тебя убивать — больно и долго, и так, что ты пожалеешь о своем появлении на свет".

Чувство опасности разбудило посреди ночи, вырвав из когтей чудовищного сна. Острые лисьи уши различили далекий тявк собак, ржание коней, брязг оружия. Я вскочил и, еще не до конца стряхнув сон, помчался прочь от звуков, сулящих смерть некоему бастарду северных эльфов.

По моему следу спустили псов войны. Вот только кричать "Резня!" еще не пришло время.

Интересно, как отыскали след — я же вроде бежал по ложу ручья? Магия? Или особо чуткие собаки? Что у Йорика осталось из моих вещичек? Только меч и ножны. Значит, их и использовали. Запомню на будущее — ни единой нитки не оставлять в руках врага.

Меня загоняли в Сумрачье. Вернее, я-Джорек мчался вчера именно туда — не понятно за каким чертом, и теперь, вытянувшись полумесяцем, люди барона Урхолио не давали мне возможности вырваться из ловушки. Или Сумрачье, куда столь красноречиво отговаривал меня идти Йорик, или — в любезные руки загонщиков. Пять-десять человек, я, конечно, убью, но их слишком много, да еще и собаки... Уж кто-кто, а я знал — умело натасканные собачки спокойно останавливают даже матерого медведя, давая время охотникам подъехать и избавить косолапого от мирской суеты.

Бегом, бегом, бегом через пустоши и перелески. А лай в спину все ближе. С собаками нагонят быстро, вернее — загонят. Мое самочувствие и скорость напрямую зависят от количества потребленной пищи, а ее-то как раз и нет — я смолотил вчера суточный запас.

Почему-то вспомнился первый "Рэмбо" — как этот хрен голым носился по горам. Я — практически в такой же ситуации. Однако не обладаю в полной мере талантами Джорека — проскользнуть между загонщиками мне вряд ли удастся. Значит — путь один: в Сумрачье. В Кустол я, разумеется, не пойду и никакого Сегретто убивать не буду. Плевал я на креал-вэй-мараггот, я не Джорек, я Тиха Громов, и под марагготом не подписывался. А отправлюсь я вдоль реки в Рендум, туда, куда так настойчиво зовет меня женский голос. Возможно, его обладательница предложит мне кусок паззла.

Странно, но нет отчаяния, нет потери самоуверенности. Даже вчерашние убийства, скажем так, не колышут. Я сделал то, что должен был сделать, иначе бы меня пленили — и убили. После долгих, страшных пыток.

Джорек, что ты делаешь с моими эмоциями... Я не хочу относиться к убийству даже по необходимости как к чему-то незначительному! А сон... в какую же мразь меня вселила злобная судьба!

Я уже говорил — я сострадаю животным так же, как и людям. А может быть, и больше. И плевать — глубоко плевать — на мнения знатоков, которые вещают с умным видом, что, мол, такое сострадание — глупо и инфантильно. Животные — невинны. А люди, если разобраться, виновны все до одного.

Тем не менее, обрывки снов хотя бы немного приподнимали завесу таинственности над личностью Джорека...

Убийство щенка — пусть и во сне — подействовало на меня куда сильнее, чем убийство четырех солдат. Те выполняли свою работу, а щенок — он и правда был невинным. Загадочный наставник — я тебя найду. Ну и тех, кто забрал меня из поселка, чтобы планомерно воспитать из меня убийцу. Найду и молча сверну вам шеи.

Собачий лай давил в спину. Я поджимал уши, как загнанный волк. Все ближе... если не случится чудо — меня загонят и пленят.

Деревьев становилось все меньше. Местность была изрядно пересечена оврагами. Впереди я вдруг увидел шлейф из трех густых черных дымов. Они упирались в небо, как щупальца гигантского спрута. Что-то знакомое... Я выскочил на гребень холма, понизу вытянулся овраг, складка местности шириной метров в десять, до середины заполненная какими-то белыми продолговатыми предметами, сквозь которые там и тут пробились чахлые деревья.

Преисполненный решимости выжить, я сиганул в эти предметы (инстинкт Джорека сказал — можно) и только по приземлении понял, куда меня занесло.

Овраг был заполнен человеческими костями. Грудные клетки, берцовые и тазовые кости, кисти рук. И черепа. Много пустоглазых людских черепов, давным-давно выбеленных солнышком, у каждого — аккуратная круглая дыра на темени.

Я увяз в останках по пояс, вдыхая черствую солноватую пыль.

Перед глазами вспыхнула карта, виденная в трактире.

"Красное пятно между владениями Урхолио и Сумрачьем, было обозначено как "Выработки Прежних".

Прежние...

На противоположном склоне оврага находилась решетка. Круглая, обложенная черным камнем, скрывающая вход в туннель — такой, по которому я мог бы пробираться, только согнувшись пополам. Я-Джорек знал, что тоннель уводит вниз, в глубины. В места обиталища Прежних. От решетки шел каменный желоб, погруженный в кости.

Место сброса человеческих отходов, всего-навсего.

Во как...

Ребята, Прежние, да вас и в ад-то не пустят!

Бледное лицо смотрело на меня с той стороны решетки. Девушка совсем молоденькая, лет, может, семнадцати. Я выпростался из костей и, не понимая, что делаю, полез вперед. Брех собак приближался. Плевать. Я схватился за решетку и рванул на себя. Заперто.

Лицо подалось ко мне, из-под наброшенного капюшона смотрели огромные глаза. Взгляд был тусклый, странный, но одновременно — в нем читалась неявная мольба о помощи.

— Уйди-и-и...

Я моргнул. Пятно девушки было нежно-васильковым. В душе — трепет надежды. Это я тоже прочувствовал. Но трепет этот быстро поглощал страх.

Заскрежетали камни, я, схватившись обеими руками, выворачивал штыри решетки с мясом. Сейчас действовал я — Тиха Громов, запихнув слепок личности Джорека в самые сумрачные глубины нашего общего разума.

Я вырвал решетку, девушка испуганно откачнулась в глубину тоннеля, но я поймал ее за складку нелепого серого балахона.

— Нет, нет, не-е-ет! Нельзя...

— Zakroy rot!

Я выдернул ее наружу, странная ткань скользила под пальцами. Капюшон упал, обнажив стриженную наголо голову. И обруч — плотно насаженный на тонкую шейку обруч из золотистого металла, с крупным пурпурным камнем, свисающим между ключиц.

Рабыня.

Где-то вблизи нехотя, словно пробуждаясь, заурчал гром, земля содрогнулась. Я не придал этому значения, больше меня волновал близкий собачий лай.

Наверное, мне на роду написано влипать в неприятности. Ну вот просила же она — уйди. Нет, вмешался, сломал, выдернул. Чего теперь делать?

Я взметнул девушку на плечо поверх скатки, мелькнули маленькие босые ступни, и начал карабкаться вверх по склону. Не мог я ее оставить там, в туннеле, живой пищей для Прежних, не мог бросить в овраге — чтобы она попала в руки людей Урхолио, который торгует с Прежними... этой вот самой пищей.

На краю оврага, откуда я совершил смелый и не менее глупый прыжок в кучу костей, появилась псина. Поджарая, длинная. Она смерила меня взглядом и слабенько тявкнула. Джорек, оказавшийся на расстоянии нескольких прыжков, ее пугал.

Ах да, я ведь не совсем человек. И даже на медведя не похож.

— Ичиха-а-а! Ррраууум!

Раскат грома ударил в уши, я дрогнул. Застыл между кустов боярышника, как дурак.

На меня плыл громолет, вблизи похожий на огромную двустворчатую ракушку вместимостью так в двадцать моллюсков размером с человека. Бока аппарата жирно лоснились, словно покрытые слизью. Вихревое кольцо вращалось, ежилось короткими голубоватыми молниями, похожими на ядовитые щупальца медуз. Узкий нос с целым хороводом маленьких круглых оконцев нацелился на меня, снизу выдвинулась какая-то блестящая сталью штуковина...

Повинуясь инстинкту, я распластался на земле.

"Пуф-пуф-пуф-пуф-пуф!"

Череда глухих негромких звуков заставила вжаться в землю. В глубине моего сознания взвыл Джорек. Меня-Тиху пронзил животный ужас. Не нужно было открывать воспоминания Джорека, чтобы понять — в меня стреляют. С негромкими, вкрадчивыми, какими-то детскими звуками. Девушка скатилась с моего плеча и заскулила.

Я зарычал, вскочил, сграбастал свою мягкую, податливую добычу и помчался огромными прыжками — прочь, прочь, прочь. Людские вопли и лай собак подсказали — загонщики прибыли. Но я-то понимал, что людишки — это сопливая мелочь по сравнению с Прежними, у которых имеется самый настоящий пулемет.

Бабахнул гром, дьявольское устройство, видимо, начало разворачиваться.

Я несся, петляя следы, среди кустов, вниз, по пустошам и оврагам, затем — мимо развалин какого-то строения. Адские разряды грома зазвучали над головой.

"Пуф-пуф-пуф-пуф-пуф!"

Швак... швак... швак...

Вихляя, я умудрился попасть под очередь. Меня пронзили сразу три огненных шмеля. Бедро, плечо, почка. Я упал в кустарник, подмяв под себя девушку, кажется, мертвый.

Наверху громыхнуло. Тень закрыла солнце. Я приготовился получить контрольный в голову, но громыхание отдалилось. Агрегат Прежних унесся обратно, и спустя несколько секунд я услышал вопли людей, ржание лошадей и предсмертные взвизги собак: громолет принялся зачищать территорию. Барон Урхолио забылся, без спроса вторгшись туда, куда, очевидно, нельзя было вторгаться.

Отлично, чудо, о котором я молил, случилось — погоня больше мне не страшна. Теперь будем молиться, чтобы не вернулся громолет. Надеюсь, Прежние решили, что я покойник — откуда ж им знать, что я регенерирую, как та морская звезда.

Усилием воли Я-Тиха заставил себя подняться, огляделся мутнеющим взглядом. Выдернул из тела три штыря черного металла. Вернее, не штыря — болта. Они были еще горячие, но порохом не пахли. Судя по звукам и по форме снарядов, в меня стреляли из болтера. Чудно. Прямо как в первом "Quake", где я таким болтером глушил фиендов и огров. Теперь охота объявлена на меня.

Кровяные фонтаны, хлеставшие из дыр в моей шкуре, быстро унялись. Регенерация принялась за свое.

Девушка была мертва. Она взяла на себя часть очереди, которая предназначалась мне. Болты перебили ей позвоночник, угодили и под левую лопатку. Она лежала, скорчившись, поджав под себя ноги, похожая на куклу с глазами из живого стекла.

Ладно...

Ладно, Прежние. Даю слово — с вами я разберусь. Рано или поздно.

Я огляделся: развалины, возле которых нас настигла очередь, располагали остатками черепичной крыши. Я отволок девушку туда.

Храм. Некогда это был храм, судя по остаткам заплесневелых фресок на стенах. От него теперь остались только три стены, часть крыши и купол — пробитый дырами купол, сквозь который падали снопы солнечного света.

Есть где переждать, если громолет вернется. Есть где пересидеть, чтобы раны стянулись.

Но сначала я вооружился обломком кирпича и вырыл рядом со стеной неглубокую могилу. Разомкнул ошейник. Вот так. По крайней мере, похороню тебя свободной. Женщина может стать рабыней лишь по собственному желанию — да и то, рабыней любимого мужчины. Все прочие виды рабства — порочны.

19.

Я распростерт на теплом алтарном камне. Над головой лениво шевелит листьями вэллин, а вот я — не могу пошевелиться. Я чем-то опоен, и яд надежно держит меня в неподвижности. Людские фигуры — лица снова видятся смазанными пятнами — склонились надо мной. Я снова ребенок. Десять лет — мне десять лет, я это знаю точно. Люди, что склонились надо мной, проводят ритуал. Магия. Магия — чернее некуда. Напевно читаются заклятия. Острие кинжала чертит на моей груди кабалистические знаки. Затем голоса поднимаются до высоких нот. Голоса почти визжат. Кинжал взмывает в воздух и резко опускается, с хряском пробивая мою грудь и вонзаясь в сердце.

Я неподвижно смотрю в небо.

Лист вэллина падает на мою окровавленную грудь.

Меня в первый, но далеко не последний раз — убивают.

* * *

В любом путешествии есть своя прелесть. Не помню, кто написал этот вздор. Пусть он скажет это тому, кто не по своей воле взялся путешествовать по кругам ада. Желательно — в глаза.

Когда я, хрипя, завалил труп девушки землей, а вместо надгробия установил в изголовье могилы обломок кирпича, я понял, что никогда не приживусь в этом мире. Не смирюсь с положением вещей. Не приму этот мир, не приму в самой категорической форме даже при том, что не знаю о его устройстве и десятой части. Может быть, тут есть разноцветные пони и радуги, чудные высокие эльфы и единороги. Может быть. Но чутье подсказывало — дряни здесь значительно больше. Наверное, больше даже, чем в моем мире.

Если получится своими силами этот мир изменить — хорошо. Не получится — я его уничтожу, порву, разметаю. Не спрашивайте — как. Разумеется, это были мысли маньяка, я это понимал и позволял себе плавать в них, пока свинцовая усталость окончательно меня не сморила.

Мне приснилось собственное убийство. А из сна выдернул женский голос:

"Двигайся вдоль границы Корналии к Рендуму, затем садись на корабль и отплывай в Вермор. Торопись! Торопись! Торопись!"

Кроме озлобленного женского голоса (того самого, волшебно-хриплого), утро принесло с собой влажный душный туман. Плотная молочно-белая завеса сократила видимость шагов до трех. Солнце, забравшееся довольно высоко, просвечивало сквозь туман, как яичный желток.

И запах... Я еще валялся в полудреме, когда учуял его. Какие-то одинокие флюиды наплывали и рассеивались, наплывали и рассеивались, словно какой-то великан далеко отсюда натужно дышал сквозь гнилозубый рот.

Плесень, тлен и гниение — как в подвале у жирного корчмаря.

Дыхание Сумрачья...

Вот оно что... Спасибо за подсказку, Джорек!

Я громко чихнул и привстал. Усталость сморила меня рядом с могилой, у полуразрушенной храмовой стены. Мда... а если бы вернулся громолет? Или Прежние выслали патруль на поиски тела?

Не вышлют. Они редко покидают... убежище.

Вот как. Спасибо второй раз, здоровенный лоботряс! Значит, твои инстинкты спокойно позволили мне уснуть у стены, не прячась, ибо ты знал, что особой опасности нет.

Ну, здравствуй, новый день. Третий день в теле Джорека. Чувствовал я себя до странности бодрым, и это — заметьте — после вчерашнего. Кошмарный сон на голой земле не сделал меня разбитым. Джорек запросто мог спать на снегу, в навозной куче, в ледяной луже, в муравейнике, и вообще где угодно. Как говорится — гены, мутация. Недаром же у него — нет, теперь уже у меня — острые мохнатые уши.

Что же мне снилось? Определенно — со мной-Джореком проводили какие-то манипуляции, я бы даже сказал — какой-то аналог местной вивисекции. Укрепляли плоть и дух, что ли? Ведь убийцам было ведомо, что регенерация меня оживит. Хм... если собрать все что я знаю о Джореке, и прибавить к этому разрозненные куски снов (кроме первого, в котором я не могу пока разобраться), можно прийти к выводу, что... из меня-Джорека целенаправленно выращивали убийцу. Хорош сюрприз. Впрочем, я уже ничему не удивляюсь.

Я сделал несколько простых упражнений, чтобы разогнать кровь. Побоксировал, вспоминая — а вернее, возвращая в тело Джорека боксерские навыки Тихи Громова. Затем отжался на кулаках под яростную ругань собственного желудка. Если я в ближайшее время не найду харчевню, или любое заведение, где подают все жареное и вареное, я... за себя не отвечаю.

— Если хочешь быть здоров... закаляйся! — Мой голос запутался и увяз в густой пелене. По ощущениям Джорека я понял, что туман ему неприятен и, разумеется, знаком. Отчетливо теплый, туман давил, теснил мою грудь, и каждый вдох требовал незначительного, но все же осознанного усилия. Мне показалось, что туман липнет к лицу и рукам, оседает на них жирной пленкой. Я даже провел ладонью по лицу, но ощутил только влагу и ничего больше.

Дыхание Сумрачья...

Вчера тумана не было, сегодня — есть. Значит, Дыхание — явление, может, и постоянное, но проходящее.

Повинуясь странному импульсу, я забрел в развалины и некоторое время смотрел на фрески. Они оплыли и взялись плесенью, но кое-что я разглядел. Картинки, в общем, повторялись — некая лежащая навзничь фигура, человеческая или нет, не разглядеть, и фигура поменьше, кажется, маленькая девочка с воздетыми к темным небесам руками. Из рук устремлялись лучи света, расходились веером, разрезали низкие тучи. Под ногами девочки в какой-то подземелье, что ли, корчилась мерзкая тощая фигура — по всему видно, гнусь еще та. Она прикрывала одной рукой башку, другая же рука держалась за брюхо.

Надпись были тоже полустерты, но кое-что я прочел. "Измавер Низвергающий" — это, стало быть, имя Спящего. "Маэт Низвергнутый" — имя местного дьявола. Это он держался за брюхо. Хм.

Волнение и испуг, которых не было вчера, охватили меня при взгляде на эти образы. Я выскочил из храма, руки дрожали.

Что за чертовщина, а?

Женский голос снова ожил в моей голове — и звучала в нем тревога и плохо сдерживаемая ярость.

"Двигайся вдоль границы Корналии к Рендуму, затем садись на корабль и отплывай в Вермор. Торопись! В корчме Азартота тебя будет ждать мое послание. Торопись, мой старый друг, ибо время пришло. И не вступай в границы Корналии, если тебе дорога твоя жизнь".

Я ощутил раздражение.

— Да помолчи ты, иду!

Желудок снова напомнил о себе — скандально и властно.

— И ты пасть свою прикрой! — прибавил я тихо.

На меня открыли охоту, и пока мне остается идти вперед, вперед и только вперед. А, собственно, откуда я знаю, куда именно мне нужно идти? Туман заслоняет обзор, так откуда такая уверенность?

Я начал поворачиваться, и вдруг понял, что Джорек безошибочно определяет направление. Вот оттуда я пришел, а вернее — прибежал. Теперь я у границы Корналии, если еще ее не пересек — нет, не пересек, граница — это река. Теперь, благодаря громолету Прежних стряхнув с хвоста погоню, я должен пройти вдоль границы к Рендуму, там сесть на корабль и отплыть в Вермор. Отлично, Григорий? Да зашибись, Константин! Давай, Джорек, покажи, куда мне надо топать. У тебя в башке встроен местный аналог GPS или что покруче. И пока он тебя не подводил.

Итак, куда мне идти?

Рука — помимо воли — сама показала направление.

Прекрасно, положусь на Джорека. Раскодировать бы еще все, что он помнит...

Я подхватил торбу, устроил поверх груди скатку и бросил последний взгляд на могилу девушки.

— Спи.

Туман, туман, молочная река... Я зашагал вперед, глядя под ноги. Из мглы выныривали кусты, под ногами некстати оказывались камни, а я все шагал и шагал, перебирался через ложбины, взбирался по склонам холмов, заросших редколесьем.

Вниз, вверх. С севера — на юго-запад. Оставляя позади выработки Прежних, барона Урхолио и корчму Азартота. Кто он такой, кстати? Я попытался воссоздать его образ в уме, но виски сразу заломило, а в затылок с размаха всадили раскаленный штырь.

Мда... бугаям думать вредно. Достаточно и того, что я знаю, куда идти. По пути, возможно, попадутся деревеньки, где я смогу разжиться хоть какой-то едой. Деньги-то у меня есть.

Не разживешься. Сумрачье пусто...

Э-э, что? Погоди, Джорек. Я не иду в Сумрачье, мой путь — к границе Корналии, И оттуда — к Рендуму! Верно? Ответь!

Джорек молчал. Я прошел еще метров двадцать, затем, осененный внезапной догадкой, притормозил.

— Джорек, за ногу тебя и твоих родителей, покажи мне путь к Рендуму!

Рука бугая указала путь — в сторону от моего нынешнего маршрута.

Чертовщина... Джорек, покорно сориентировав меня на Рендум, все равно навострил лыжи в Сумрачье!

Я развернулся и направился в Рендум. Прошел минут десять, потом снова попросил бастарда указать мне путь.

Крэнк! Я опять встал на маршрут, ведущий в Сумрачье!

— Джорек, я иду в Рендум! Ты меня слышишь?

Остроухий безмолвствовал.

"Пойдешь на юго-запад, по левому берегу Тилуанны, до самого Кустола, выработки Прежних — обойдешь, коли не дурак. Водное сообщение работает, захочешь — наймешь транспорт. Запомнил?"

Слова Йорика. Я запомнил, Джорек все помнит, ничего не забывает. А теперь — кто мне скажет, почему он идет не в бок, а напрямую?

Еще эксперимент. Местность стала понижаться, я вышел к реке, да не просто к реке — а к броду через нее. Ой-вэй, как говорится. Джорек специально вел меня туда. Хорошо. А теперь, дорогой мой обормот, мы пойдем вдоль речки!

Не вышло. Едва я зашагал низким речным берегом, как управление телом перехватили. Ноги сами понесли меня к воде, к броду через Тилуанну. Раздвигая клубящийся туман, я перебежал реку, подняв фонтаны брызг. На том берегу удалось остановиться. Усилием воли я направил бугая вдоль речки. Шаг за шагом топает малыш...

Малышок протопал пять шагов, после чего упорно развернулся в сторону Сумрачья.

Еще попытка. Втуне.

Еще.

Еще!

Еще...

Я опомнился метрах в двадцати от реки. Джорек упорно лез в Сумрачье. А значит — в Кустол. Убивать Авриса Сегретто.

Джореком двигала клятва креал-вэй-мараготта. Я-то думал, это семечки. Думал, клятву дал Тиха Громов, так какой с него спрос? Оказалось — ого-го, какой. Размером с Эверест.

Убить себя, что ли? Прикончить, чтобы не мучился? Или все-таки дать шанс — дотопать до Кустола, а уже там — посмотреть, как быть? Ладно, уговорил — посмотрю. А что мне еще остается делать? Возможно, в этом самом Кустоле я успею найти какого-нибудь мага, чтобы он снял проклятие. Чудеса ведь случаются, а? Случаются?

На этом берегу реки запах тлена и плесени стал намного сильнее. Туман был им пропитан, попросту говоря.

Я двинулся вглубь Сумрачья, чвакая мокрыми сапогами и кусая губы до крови. Хреново мне было и злобно.

Я не сдался. Я просто решил временно усыпить бдительность Джорека.

Часа через полтора я упарился, пот стекал по лицу градом. Туман, похоже, забирал от солнца все тепло и не думал его отдавать. И рассеивался медленно, нехотя.

Я настроился на размышления, но внезапно среди почти полной тишины услышал странный посвист. Он доносился сверху и чуть сбоку, несся из белого марева, стремительно нарастая.

Подчиняясь инстинкту, я распластался на земле, больно ударившись подбородком о камень. Еще миг — и меня накрыла тень. Порыв ветра взъерошил короткие волосы, саданул в ноздри отвратительным гнилостным запахом. Крик застрял в глотке. Я распахнул рот, куда сразу набились трава и пыль.

Что-то царапнуло скатку, легко, в одно касание. Что-то очень, очень острое.

Когти?

Я проворно откатился в сторону, слепо нашарил булыжник и вывернул из земли, ободрав кожу на пальцах. Оружие бедняков, но, как говорится, чем богаты...

Привстав на колене, я замер с занесенной каменюкой. Воображение нарисовало крылатого гада с картин Валледжо: скользкое тело с длинной шеей, кожистые крылья, бородавчатое рыло и выпученные рыбьи глаза.

Но тварь улетела. Я различил лишь бесформенную тень в белесом мареве, которое застило небо. Она стремительно уносилась ввысь и вскоре растаяла в тумане.

— Крэнк! Шуточки у вас, tovarish боцман...

Я присел на корточки, булыжник дрожал в ладони. Пришло отчетливое понимание — меня спасло только чудо.

Однако, хорошеньким сюрпризом меня встретило Сумрачье!

Что это было? Огромный стервятник? Или что-то покруче и похлеще?

Я посмотрел в небо, но не различил там зловещих теней. Подождав еще немного, я рискнул подняться на ноги.

Тварь пикировала на меня с высоты. Так сокол падает на добычу. Свист — это был звук ее тела, рассекавшего воздух. Она рассчитывала на внезапность... Но уж теперь — дудки! Меня так просто не возьмешь.

Йорик говорил, что в Сумрачье живут твари...

Разыскав в траве штук пять камней размером с яблоко, я бросил их в мешок и потуже затянул горловину. Несколько раз крутанул мешок над головой. Хорошо! Не меч, конечно, и не копье, но будем радоваться тому, что есть. Такой мешок, направленный опытной рукой, запросто расколет череп медведю. Ну, или что тут водится страшного, в Сумрачье.

Лярвы, Тиха, илоты... И прочие... твари.

Я продолжил путь. Слух был обострен, взгляд часто устремлялся вверх. Торба оттягивала плечо, острые углы камней кололи спину. Я шел, солнце поднималось все выше, а туман медленно, но верно рассеивался. Наконец от тумана осталась лишь кисейная дымка, белая понизу и розоватая, если взглянуть наверх. Она не пропала, так и висела, какая-то неестественная. А небо над ней было лишено облаков.

Жарко...

Внезапно моя нога за что-то зацепилась, да так прочно, что я едва не упал. Что за... Ну и ну! Правый сапог стоял посреди островка свинцово-серой стелющейся травы. И каждая травинка оканчивалась тонкой, загнутой, как рыболовный крючок, колючкой. Интересное дело! А будь я босиком?

— Вот pakost! — Я подергал ногой. Колючка держалась прочно, а вот подметка — и так уже расхлябанная - грозила слететь. Ругаясь вполголоса, я нагнулся и вцепился в травинку. Ого! У травинки были острые края, как у болотной осоки! Того и гляди, поранишь себе пальцы. Придется осторожно... Я извлек топорик для рубки валежника.

Травинка оказалась прочней каната. Скрежеща зубами, я перепиливал ее волокна больше минуты. Наконец, освободился из плена, совершенно затупив лезвие топорика. Колючка так и осталась в подметке. Чертов сорняк! Угораздило же его вырасти здесь! Кругом трава как трава, а... Я огляделся. Там, откуда я пришел, и вправду была трава, а вот впереди, метрах в двадцати, среди зелени я различил еще один серый островок.

— Проклятье! Это же самая настоящая ловушка для овец! — Я представил, как овцы цепляются губами за колючки, как жалобно блеют, пытаясь вырваться. И вырываются, оставляя на колючках куски мяса. Или какой-нибудь дикий зверь — лиса или волк, ночью попадает в естественный капкан, устроенный природой. Колючки вонзаются в лапы, влезают под шкуру... Бр-р! В любом случае, земли с такой приятной травкой не пригодны для выпаса скота.

Я передернул плечами. Когда увижу людей, то спрошу их об этом. Когда увижу... Предчувствие чего-то скверного зашевелилось в душе. Чего-то очень скверного. Я поежился. Потом бросил:

— А, пошло оно все в jopu! — и двинулся в путь.

20.

Душно... А как хочется пить! Пыхтя, я взбирался по отлогому скату. Мешок колотился о плечо, плащ лежал на груди тяжким грузом.

Чертова жара! А на небе — ни облачка. Одно радует: белесая дымка, оставшаяся от тумана, рассеивает солнечные лучи, и они не опаливают кожу. И это хорошо, шляпу-то я потерял. Но все равно, впечатление такое, что сидишь в парилке. Только к парилке обычно прилагается бассейн и холодное пиво. Вот сейчас — конкретно сейчас — я бы не отказался пропустить пару кружек, а потом кемарнуть часа три или четыре.

Ан шиш, клятва несет меня вперед.

Я выругался, и, выпятив подбородок, вскарабкался на гребень холма. Ау-у-у, люди, где вы? Может, хоть кто-то остался, чудищ не испугался?

Где-где люди — а вон, внизу, под холмом у реки — горстка домов, обнесенных частоколом. Не деревня, хутор.

Ну и кто сказал, что Сумрачье — необитаемо? Пугают своей Корналией, не суйся, мол, дальше границы. А вот черта с два, пройду Корналию насквозь до самого Кустола и ничего со мной не случится!

Бодрой трусцой я помчался к людям, можно сказать, распахнув объятия.

Хутор встретил молчанием. То есть кроме шума текущей воды я не услышал вообще ничего. Ни людских голосов, ни квохтанья кур, ни собачьего лая. Над печными трубами не вьются дымки...

Я замедлил шаги. До частокола метров двадцать... Так, ясно — людей тут нет. Да и нелюдей — тоже.

Ушли... Вопрос: как давно? И откуда это давящее чувство, что я не один, что рядом находится кто-то...

Я прикрыл глаза, повел носом. Ни одного теплового пятна не засек. А может, синестезия моя временно ослепла.

Все осмотрю, но сначала — утолю жажду. Инстинкт выживания Джорека сам выстраивал приоритеты. Я сошел к реке, устроился на толстом покореженном корне ольхи и быстро напился, зачерпывая горстью и не отрывая взгляда от частокола. Тепловатая вода имела необычный, достаточно скверный привкус, словно где-то выше по течению в реку скинули цистерну с прелым зерном. Я даже не стал наполнять флягу.

Хм. Возможно, выше находится заболоченный участок? Или семейка бобров устроила запруду, вот вода и застаивается.

Я передернул плечами: "Загадки!" С тех пор как я оказался в этом мире, я собираю загадки полными горстями, и не получаю ни одного ответа. Ненавижу играть роль слепого котенка!

Ярость начала подниматься в груди, но я подавил ее, стиснув кулаки.

Спокойствие. Только спокойствие. Сейчас произведу осмотр на месте. Может, на хуторе удастся найти какую-нибудь пищу.

Я бросил взгляд на тот берег. Полоса глянцевитой гальки, несколько валунов поблескивают капельками росы. Клонятся к воде ивы. За береговой кручей угадывается низинка, а дальше — снова поднимаются холмы, голубовато-серые в душном безветрии; над их гребнями вьются клочья тумана. Плешины лугов, перелески... Там и тут — стальные пятна травы убийцы.

Ладно, положим — в Сумрачье вообще нет людей, после того, как здесь произошло нечто, народ убрался с таких вот хуторов поближе к метрополии. Наверняка тут есть еще хутора, спрятанные в складках холмов, по берегам рек — такие же безлюдные. Йорик сказал, что за время моего отсутствия Сумрачье выросло. Вопрос: вот этот хутор, как давно он попал под действие Сумрачья?

Ладно, все-таки осмотрю хутор. Проклятое любопытство.

Плеск ручья успокаивал, навевал дремоту. Я внезапно осознал, что говор текущей воды лишь подчеркивает мертвенное безмолвие.

Тут птицы не поют, ага. И собаки не лают. И коровы, что характерно, не мычат.

Нехорошо...

На сей раз в груди родилось странное чувство. Я бы не рискнул назвать его страхом — Джорек вообще мало чего боялся, в отличие от Тихи Громова. Скорее — опасение.

— Останусь я сегодня без обеда...

Собственный голос показался гулким и каким-то невнятным. И нарочито громким. Здесь так говорить не следовало. Вот просто нельзя было, и все!

Колыхнулась ветка.

На том берегу, в ивняке, колыхнулась ветка!

Я подпрыгнул и едва не грохнулся в воду, оскользнувшись на корне. Успел вцепиться в ствол ольхи обеими руками, ногами уперся в выбоину под деревом. Кое-как выполз на сухое и посмотрел на тот берег.

Пусто.

Сонные ракиты все так же клонятся к воде. Поблескивает роса на камнях. И — никаких следов чудовищ.

Ну вот, уже мерещится всякая дрянь.

Я свирепо ощерился, глухо зарычал — так рычит пес для острастки. Или лиса — лисы ведь относятся к семейству псовых.

Мне не ответили.

Я сполоснул ладони, подобрал торбу и пружинисто вскочил. Если на хуторе есть кто из людей — ох и испугается он Джорека. Щетинистый малый со свирепыми глазами — настороженный, вернее — свирепо-настороженный. Злой. И голодный. Героям тоже надо есть. Прикид от Хьюго Босого, а торба с камнями — вместо фирменной барсетки.

А теперь спокойно и обстоятельно проведем осмотр хутора. И заодно проверим собственную смелость. Не Джорека, прошу заметить — Тихи Громова, обычного ветеринара росточком в сто пятьдесят два сантиметра, любителя носить обувь на утолщенной подошве.

Взвесив в руке торбу, я двинулся к частоколу — осторожно, словно по топкой гати.

Частокол навис надо мной, здоровенный, весь в каких-то грязно-серых пятнах, словно его обрызгали краской. От бревен шел запах, подобный тому, что был рассеян в тумане.

Запах тлена, гниения.

Опачки, как говорится. Приехали...

Я присмотрелся к пятнам. Они были испещрены крохотными дырочками, как ноздреватый хлебный мякиш.

Плесень! Да как много...

Я пнул сапогом бревно палисада и ощутил, как подается дерево. Эге, а частокол-то — трухлявый! Я отскочил, живо представив, как подгнившие бревна валятся мне на голову. Трухлявеет обычно снизу, а вот сверху древесина еще вполне крепкая, запросто долбанет по темечку.

Но частокол выдержал. Из вмятины, пробитой сапогом, осыпалась серая труха, похожая на крысиный помет.

— Вот дрянь... надо же...

Я с брезгливой гримасой постучал каблуком о землю.

Очень захотелось развернуться и дать деру. Вот это точно говорил Тиха Громов, не Джорек, хотя и чувства Джорека подсказывали — задерживаться на хуторе не стоит.

Хм, а если по всей Корналии такая чертовщина? Жалко, что Йорик не рассказал мне о Сумрачье хотя бы несколько подробностей.

Я бросил взгляд за реку и покрыл Йорика самыми последними словами, затем, двигаясь мягким кошачьим шагом, подкрался к воротам. Правая створка приоткрыта, в щель виднеется двор, поросший травой.

Запустение...

Хозяев нет уже давно. А может, они того, внутри? Ну, в разобранном виде? В виде обглоданных костей. Или даже — расколотых костей. Костный мозг — а это всем известно — лакомство для хищников.

— Эй, — тихо позвал я в проем. — Эй, есть кто живой? Эй, люди? Почта приехала! Магазин на диване! Считаю до трех, кто не отзовется, пусть всю жизнь страдает геморроем!

Тишина громко зевнула в ответ.

Я легко отжал створку локтем, чтобы руками не касаться заплесневелой древесины. Петли взвизгнули, хлопьями осыпалась ржавчина. В лицо повеял легкий ветерок.

Жилой дом смотрел пустыми глазницами окон. Ставни распахнуты. Дверь косо висит на одной петле. Сложенные из массивных брусьев стены и черепичная крыша заляпаны серыми пятнами, причем на крыше плесень образует причудливые узоры.

Я покрутил головой. Двор широкий... Справа сарай и слева сарай, весь перекошенный, с просевшей соломенной кровлей. За домом виднеется еще пара хозяйственных построек. Вдоль частокола, сделанного хитро, с навесом, поленницы дров, заготовленные неведомо кем неведомо когда. И все — все, все! — измарано плесенью. И гнилое. Мертвое.

Впрочем, плесень не мешала расти вьюнку, заткавшему поленницу. Он даже цвел, распустив голубовато-серые колокольчики.

Мурашки пробежали по моей спине. Мертвый хутор. Мертвый и проклятый. Эта плесень, быть может, с одинаковой легкостью пожирает не только дерево, но и людей.

Я превозмог страх и, движимый любопытством, направился к дому — массивной громаде с четырьмя кирпичными трубами. Как видно, тут живали люди имущие.

Стиснув горловину мешка, я, крадучись, приблизился к входу. Крыльцо было невысокое, но явно подгнившее, как и все здесь. Я не рискнул на него наступать. Зайдя сбоку крыльца, толкнул разбухшую дверь. Открылась сумрачная комната с плесенью, все той же плесенью, только на сей раз ее было куда больше, словно в таком затененном месте она лучше росла. Ее кляксы усеивали стены и дощатый просевший пол столь обильно, что местами под ними не было видно дерева. Потолок также просел, подгнившие балки грозили в любую секунду рухнуть вниз. Мебели я не увидел.

А что это на полу?

Посредине комнаты были свалены различные вещи — гора внушительная, мне по колено.

Кривясь от тяжелого запаха, я осматривал ее несколько секунд. Домашний скарб. Некогда увязанный в мешки домашний скарб. Плотная мешковина припала плесенью и расселась, утварь и инструменты выглядывали из прорех: дерево сгнило, а железо изошло ржавчиной до дыр.

Угу, так и запишем: люди отсюда сбежали. Они снаряжались второпях, и для утвари просто не хватило места в фургоне, или на чем там они собирались податься в бега. А вторую ходку сделать не рискнули. И, видимо, на это были веские причины.

Очень веские.

Разум Джорека нарисовал мне яркую картину бегства. Повального, панического бегства.

Что-то здесь случилось такое, из-за чего...

У меня зачесались кончики ушей. Легонько так, словно перышком щекотали. Я недоуменно вскинул брови и яростно заскреб пятерней. И только потом, инстинктами Джорека, сообразил, что на меня смотрят со спины.

Я круто повернулся на каблуках, шагнул вперед и...

У ворот сидел пес. Кротко устроился на задних лапах, глядя на меня огромными кроваво-красными глазами без зрачка и радужки.

Я чуть слышно вздохнул.

Пес? Нет, тварь! Еще одна тварь, черт дери! Она была размером с кавказскую овчарку. Здоровенная псина, но при этом худая, настоящий скелет, обтянутый шкурой. Да собственно, это, кажется, и был оживший скелет. Тощие лапы с гротескно огромными когтями, отливающими стальным блеском, грудь — костяная заостренная пластина, покрытая черной как уголь шерстью. Местами шерсть протерлась, и виднелась грудная кость — бледная, словно ее давным-давно выбелило солнце. Тонкая шея, оплетенная выпуклыми жилами, и голова... Вот от головы меня натурально кинуло в дрожь. На голове не было шерсти. Совсем. Белая кость — и плетенка из голубоватых пульсирующих вен. И глаза — выпученные и красные. Маленькие дыры там, где некогда были уши. Морда вытянута, я бы сказал — чрезмерно. Пасть с огромными белыми клыками отвисла, и наружу высовывается обычный собачий, розовый язык.

Зенки с красными бельмами, выпученные и круглые, смотрели на меня пристально, изучали, временами подергиваясь жемчужно-розовыми, слюдяными веками. И читался в безмолвном взгляде пса такой разум, что я волей-неволей отвел глаза.

В горле вдруг поднялось рычание, но смолкло, захлебнулось на жалкой ноте.

Милая собачка... Баскервилей. А уж какая у Баскервилей рыбка — я вообще боюсь представить!

Внезапно у меня защипало в ноздрях. Мне нестерпимо захотелось чихнуть, но я сдержался. И тут... к горлу горячей волной подступил ужас. Волосы на руках встали дыбом. Кажется, даже на голове зашевелились.

Ужас подсек колени, я покачнулся. По-прежнему избегая взгляда собаки, начал пятиться, шаркая подметками о траву. Пятился, пока не уперся задниками сапог в крыльцо. За спиной оказалась полуоткрытая дверь и отсыревшая, заполненная плесенью комната. Отступать дальше, в трухлявый дом, крыша которого в любую секунду могла обрушиться, было глупо.

Перед глазами стояла жуткая голова-череп с красными бельмами глаз.

Демон. Настоящий демон. Не какой-то там голем, о башку которого я обломал меч. Как справиться со сверхъестественной тварью?

Или тут все собаки такие? Не повезло с предками, вот и получились уродцы. Ага, очень смешно.

Воздух стал вязким. Виски сдавило. Дневной свет начал слепить глаза. Запахи обострились, накатили волной. Кровь расходилась по телу упругими толчками.

В моей голове был кто-то еще.

Я оцепенел. Несколько предельно долгих мгновений я вообще не мог двигаться. Не мог даже крикнуть. Дыхание с хрипом вырывалось из груди. Где пес? Приближается ко мне, или... Но я не могу на него смотреть, не могу — иначе сойду с ума!

Внезапно меня отпустили. Это ощущение можно было сравнить... ну вот как если бы веревку, на которой болтается еще живой повешенный, обрезали ударом ножа. Я вскинул голову, сморгнул слезы. Собрался с духом и взглянул на собаку. Она сидела у ворот не шевелясь. Молча смотрела. Смотрела внимательно, мертвенно, неподвижно.

Гнусная морда, чего же ты хочешь? А ну, кончай играть в гляделки! Фу, собачка, фу!

Пес шевельнулся. Переступил с лапы на лапу. Лениво и даже как-то наигранно... зевнул.

Насмешка? Да ты смеешься надо мной, тварь!

Вот этого я-Джорек уже не стерпел. Заревел, зарычал страшно, перехватил котомку с каменюками и бросился на монстра.

Целиком выкладывается на Литмаркете

https://litmarket.ru/books/farang-1