| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
И таким способом за месяц действительно буквально слепили разрушенный терем практически в том виде в каком он был до разрушения — в это, казалось, невозможно было поверить, но все — от бревенчатых стен, резных балясин снаружи, стеклянной веранды на гульбище до голландских печей (!) внутри и всей — поголовно! — внутренней обстановки (ну, тут, правда, стопроцентного восстановления, конечно, добиться не удалось, но процентов восемьдесят было наверняка — в качестве примера взять те же сшитые из осколков кружки, их ведь кванги отремонтировали совершенно самостоятельно, предъявив землянам уже в конце выполнения работ в качестве результата... ) Даже книги и листы с записями и рисунками — ну насколько они не были уничтожены пребыванием на открытом воздухе за прошедшие годы — были точнейшим образом собраны, рассортированы, просушены и отчищены и водворены на то место, которое и занимали (и практически почти нигде кванги не ошиблись — разве что чуть-чуть бумаг Новикова Шульгина и Воронцова перемешались между собой. Но и то чуть-чуть — ну более точно еще предстояло выяснить...) В общем, глядя снаружи, никто бы не сказал, что дом пережил что-то серьезнее легкого ремонта.
Внутри — да, там было сложней — все же придать первоначальный облик изгвазданной ткани и полировке не так просто, но и тут кванги постарались не ударить в грязь лицом — все было отчищено и отдраено максимально, даже шторы висели на окнах и даже известная шкура суперкота была разложена в холле у камина. И часы — переделанные, видимо, еще кем-то из первого состава колонистов на двадцать девять часов с четвертью — отмытые, отчищенные и заново запущенные! — равномерно тикали на каминной полке, склеенной из нескольких обломков с такой тщательностью, что заметить это было невозможно. Только время кванги, с земными часами незнакомые, выставили произвольно — ну так в этом к ним претензии предъявлять было не за что...
Но всё же окончательно убедиться в поистине волшебных способностях таорэрской аварийной службы земляне смогли только после того, как опробовали в действии баню — оказавшуюся полностью работоспособной, несмотря на то, что гравитационный удар аггрианского бронехода сломал ее в свое время как спичечную. Как и всю остальную конструкцию, кванги разобрали ее буквально по щепочке, каждый обломок измерили, добавили недостающее и собрали всё заново — как будто так и было...
21-07-2020 06:32:22
(Да, Славина поменял на Кондратьева — черт его знает, кажется так более подходит. Ну — там видно будет...)
Итак...
Чисто черновой набросок (номер один
)
........
Октябрь 1941 года встретил Кондратьева неожиданно с детства знакомыми запахами острого паровозного дыма, угольной пыли и застоялой "вагонной" смазки... Дед по материнской линии жил на крупной узловой станции ив шестидесятые Сережка часто с родителями ездил туда летом. Ездили, понятное дело, на электричке. Но на станции еще сохранились в полной исправности водокачка для заправки паровозов и куча угля с краном-грейфером — мимо них каждый раз приходилось идти с перрона на улицу где стоял дом деда — да и с самой станции регулярно, раз в неделю, ходил "старый", движимый паровозом, поезд по отдельной неэлектрифицированной ветке в ближайший райцентр. Как-то раз Сережке даже довелось на этом поезде прокатиться, когда вся семья ездила в гости к проживавшим в райцентре родственникам. Там Кондратьев и увидел впервые и вообще в единственный раз, живьем те еще "довоенные, вагоны — с трубчатыми рамами, утопленными в ниши входными дверьми и торчащими нелепо лестничными ступеньками. Ну и с непривычными узкими окошками в которых рамы поднимались и опускались целиком, скользя куда-то внутрь вагонной стенки... Рамы в тех вагонах были двойные — видимо на никому не хотелось возиться со сниманием лишних на лето, частично полуоткрытые и заклиненные и потому тот самый паровозный дым за время поездки свободно проникавший внутрь вагона, хорошо мальчишке запомнился.
И вот сейчас это воспоминание резко всплыло в памяти...
Правда, тут и сейчас никаких "довоенных" вагонов не было. Была обычная теплушка. Ничем особо не отличающаяся от всех последующих товарных вагонов. "Сорок человечков, восемь лошадей". Сдвижная дверь посередине, перекрытая доской — как бы поручнем чтоб не вывалиться, окошки по два в каждом конце вагона, под потолком с одной и другой стороны... Деревянные нары в три ряда, засыпанные сеном для пассажиров. И чугунная буржуйка напротив двери, с дневальным рядом. Ведро с углем стояло у дежурного под рукой. Буржуйка была однозначно необходима. Поскольку температура твердо держалась в районе нуля и того и гляди грозила опуститься ниже. Не май месяц, как через сорок лет принято было говорить в полку у Кондратьева. А может и сейчас где-то тоже так шутят. Почему бы нет? Солдатская служба не в двадцатом веке началась...
Воинский эшелон шел в Москву.
Ну и подсадил на него комендант вокзала станции Пермь-вторая (Блин... А станция-то тогда так называлась или "Молотов" Вот же черт, как налетел) немолодого интенданта третьего ранга, недавно призванного из запаса и следующего к месту будущей службы. Интендант был практически штатским человеком, форма на нем сидела как то седло на корове, вел он себя как натуральный новобранец, сам это хорошо понимал и держался соответственно. Регулярно поправляя на носу круглые очки в металлической оправе — Сергей вполне сознательно выбрал эту деталь для маскировки — ну кто заподозрит близорукого неловкого интенданта, не знающего толком, как себя вести и как себя держать... Зато очки были не совсем простые — вставленные в оправу стеклышки служили неким индикатором, призванным помочь найти нужную точку там, куда он должен был добраться в конце этого своего путешествия...
А пока что смешные очечки эти — "очки-велосипед", как назвал их Маяковский — хорошо помогали вести разговоры с попутчиками-аборигенами, обитателями приютившей Сергея теплушки. Теплушка, впрочем, громко именовалась "командирским вагоном" и контингент в ней ехавший, вполне соответствовал шпале на петлицах у Кондратьева — такие же капитаны и лейтенанты с их производными в интендантов и воентехников — так что общество было как бы даже привилегированным... Только в текущий период даже и на привилегированное общество зачастую не хватало классных вагонов, уж очень большой объем перевозок осуществлялся — Сергей знал, зачем, остальные же просто догадывались — и офицеров без особых сантиментов грузили в такие же теплушки, что и солдат. Иногда и генералов. Фронт ждать не станет, пока вам купейные пульманы подгонят!.. Вот с таким контингентом и помогали Кондратьеву общаться очки: можно было их все время снимать, протирать специальным кусочком фланели, надевать обратно на нос, потом опять снимать и повторять все манипуляции... Ну и дополнительно сдабривать речь по рецепту Штирлица "социальными звуками". Вполне достаточно, чтобы изображать из себя провинциального интеллигента из отдаленнейшего охотсовхоза в верховьях реки Камы, где "Основной транспорт у нас — самолет да катер с баржей в полноводье, в остальное время — пешком ходи, так как даже и на лошади ездить некуда — лес глухой кругом!.." Ничего особенного в таком описании не было — подобные места в неизменности сохранились с дореволюционных времен до двадцать первого века, нечувствительно пережив советскую власть и, похоже, и впредь меняться не собираются. Но народ там живет совсем неглупый и если какое государственное дело есть — так и вполне образованный... А в какие-то более тонкие подробности Сергей углубляться не собирался — не с приятелями болтает, со случайными попутчиками едет. Тем более и сами-то попутчики не особо откровенничали откуда они и куда. Хотя по кое-каким фразам было понятно, что едет эшелон с Востока (С Дальнего, хотя попутчики об этом и не кричали), едут они не первую неделю и езда эта всем смертельно надоела. И новенький пассажир являл для всех объект повышенного интереса. Вот на то очки и сгодились.
Ехали, кстати, действительно не сказать чтоб курьерской скоростью. Во всяком случае с будущими поездами было не сравнить. Да и с довоенными... Курьерский "Москва-Владивосток" (будущий "Россия") пробегал тогда всю дистанцию за две недели в один конец и это считалось быстро. Грузовые так не могли. Просто физически. А воинский эшелон — тот же грузовой, при всем желании такое количество вагонов до курьерской скорости не разгонишь. Тем более сейчас... Сейчас — потому что поезда теперь шли чуть ли не впритык. Хорошо если с километр друг за другом. Это и по встречным эшелонам видно было — насколько часто они попадались. Тут уж поневоле не разгонишься — чтоб в хвост переднему не въехать. И при всем при этом поезда не ползли кое-как а шли со вполне приличной скоростью. Сначала Сергея это удивило. Но затем он заметил что вдоль всего пути практически через каждый километр стоят посты... Не то регулировщиков не то сигнальщиков — во всяком случае какие-то сигналы они точно подавали. А уж путем нехитрых опросов удалось понять, что по всей магистрали установлен такой вот живой коридор, своеобразная линия семафоров, наподобие забытых нынче башен телеграфа братьев Шапп (кто читал "Графа Монте-Кристо" тот должен помнить описание визита графа на промежуточную станцию такого семафора, когда он устраивал каверзу для банкира Данглара). Которые, располагаясь в пределах видимости друг от друга, могли оперативно передавать информацию о том свободен ли путь — так сказать онлайн, в режиме реального времени. И это работало — поезда шли практически без остановок.
Другое дело, что никакие ухищрения не могли разогнать состав до скорости бОльшей, чем позволяла мощность локомотива. А перегруженность магистрали заставляла тормозить поневоле в сравнении с довоенными графиками движения: если до войны поезд — пассажирский — шел от Перми до Москвы несколько больше тридцати часов, то сейчас на дорогу затратили больше двух суток. Основные задержки были после Ярославля — немецкие налеты вынуждали останавливаться даже если немцы и не бомбили — откуда железнодорожникам было знать, чего фашисты летят? Вот и тормозили довольно часто. Приходилось ждать. Иногда и в самом деле доносились взрывы, видно было зарево — налеты немцев происходили, естественно, ночами — кое-где, проезжая, пассажиры "командирской теплушки" видели следы взрывов и пожаров на станциях и возле дороги. Затемнение, начавшееся после Ярославля, если и помогало, то определить величину этой помощи было затруднительно. Но во-всяком случае ночных огней из поезда видно не было. А появившаяся в воздухе снежная крупа очень выразительно принялась дополнять пейзаж, быстро заметая пожухлую осеннюю траву, как будто не двадцатый век окрест,а какой-нибудь тринадцатый, во времена нашествия Батыя...
В Москву приехали поздно вечером. Практически ночью. Встали где-то на маневровых путях Трех Вокзалов (даже и непонятно было — какого из трех именно). И даже не начали разгружаться (да без платформы это было и невозможно) Никто ничего не знал. По слухам, командир отправился в штаб обороны за распоряжениями. Эшелон стоял в полном мраке — всвязи с затемнением — и сам соблюдал режим полной светомаскировки. В вагонах завесили все окна и щели, закрыли двери, до минимума убавили освещение. В теплушке, где ехал Кондратьев и вовсе оставили одну только печку — в щели поддувала и дверцы пробивались красные блики раскаленных углей и этого, в принципе, было достаточно для ориентировки, когда приглядишься...
— И чего, спрашивается, торопились? — сказал в темноте кто-то. Ему никто не ответил, но тон этого молчания совершенно экстрасенсорно получился солидарным. Ведь и в самом деле — стремились, переживали за Москву, торопили время, а приехали — как и не нужны никому...
У Кондратьева же возникли свои заботы. Во-первых — уже наступил комендантский час. А ночного пропуска у него, естественно, не было. Да и смысл какой был в том, чтоб идти куда-то ночью в середине октября сорок первого? Скоро вообще то самое шестнадцатое подкатит... К тому же он банально просто не знал — в какую сторону тут надо выбираться, из этого лабиринта путей, заставленных бесконечными эшелонами, гружеными неведомо чем (Может статься, такими же как они, "сибирскими дивизиями" Ничего же неизвестно) В итоге, подумав, Сергей решил не искать от добра добра, а ночевать в эшелоне. А в город отправляться уже завтра — когда рассветет...
Реальность рассудила несколько иначе...
Нет, относительно "отправиться в город утром" — все оказалось правильно. Вот насчет "ночевать в эшелоне" вышло не столь благостно...
Сперва начался налет. Завыли сирены воздушной тревоги, загудели паровозы, небо расчертили лучи прожекторов, а взрывы бомб и грохот зениток полностью отбили всякое желание спать. В эшелоне вообще, презрев свою же давешнюю сверхосторожность в светомаскировке, пооткрывали двери и всем личным составом принялись пялиться на возникшее световое шоу, дополненное разгорающимися где-то пожарами... Понять людей было можно — до сего момента, по дороге, они видели только последствия бомбежек. Сами же под них не попадали (Ну насколько происходящее можно было считать попаданием под бомбежку. Но будем снисходительны к людям еще не побывавшим на войне как таковой (кое-кто бывал, конечно, на том же Халхин-Голе, но все же из общего числа таких было немного)) И вот — такое зрелище!.. Ну не спать же было в данной ситуации... Кондратьев толпился у двери вместе со всеми, курил, выходя наружу, снова возвращался. Немцы бомбили довольно вяло. (Ну никак это не сравнить было с теми же ковровыми бомбежками, которые устраивали в конце войны англо-американцы. Не Гамбург и не Дрезден. И уж тем более не Токио. Даже в самых первых, самых массовых налетах, у немцев было порядка 200 бомбардировщиков. А в дальнейшем не было и по сотне. Добавить к этому, что ПВО Москвы на тот момент было сильнейшим в мире превосходя ПВО Лондона и Берлина и вялость немецких бомбежек станет вполне объяснимой. Ну и главное конечно — несколько десятков — да даже и пара сотен самолетов — это не тысячная армада "летающих крепостей" конца войны (автор в курсе, что цифры и обстоятельства были несколько другими. Но порядок значения соответствует) Как говорится — "размер имеет значение!") Больше шуму и светоэффектов создавали сами зенитчики, буквально нашпиговывая небо снарядами. Кондратьеву даже стало казаться, что осколки сыплются с неба на крыши стоящих эшелонов (Потом оказалось, что не казалось). Продолжалось это все довольно долго. И ничего понять было нельзя. Но через пару-тройку часов все же суматоха пошла на убыль. И только было Сергей собрался все-таки на боковую, как абсолютно внезапно прозвучала команда "По вагонам! Приготовиться к движению!" А весь эшелон слитно грянул буферами, показывая, что к поезду прицепили паровоз. И не только прицепили, как вскоре выяснилось, а и действительно, куда-то двинулись. Причем явно не на соседний путь... А сообщить Кондратьеву, что происходит, никто не мог... Потому что никто и не знал!
В иоге Кондратьев, подхватив свой вещьмешок, натурально выпрыгнул из вагона фактически уже где-то у выходных стрелок. А эшелон явно пошел куда-то прочь из Москвы. Видимо командир в штабе получил таки приказ о дальнейших действиях, сообразил Сергей. Но лично для него это ситуацию никак не меняло. Пришлось добираться до вокзала. Это, кстати, оказалось не так уж и сложно. Немного проплутав по пристанционной местности, Кондратьев набрел на патруль не то ВОХР не то истребительного отряда и честно им сказал, что едва успел спрыгнуть с поезда и теперь ищет вокзал. Шпиона в нем никто не заподозрил (Впрочем, заподозрили бы — так все одно на вокзал бы и отвели. На тот момент еще не было распоряжения стрелять паникеров и диверсантов на месте в случае чего) и люди — вполне ординарные москвичи, не в форме даже, а в обычной гражданской одежде, довольно внятно объяснили, какиой дорогой лучше пройти...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
