Финская Руна

— Это тебе к Дёчун Маше, надоть! Третий дом от следующего поворота по этой стороне. К ней зайди! — и старуха, про себя прошепетав что то вроде "кобелина и по осени кобель" махнув рукой, вернулась к своей работе, показав тем самым что аудиенция окончена. Видимо Слава настолько выглядел по-местному, что не воспринимался всерьез. Его, похоже приняли за парня из другой деревни, пришедшего в село по своим амурным делам, и пытающегося это все замаскировать мифическим интересом к древним сказаниям. Бабка даже не посмотрела во след. Викторов споро нашел указанный дом и, войдя в ветхую калитку, постучал в дверь. Пока он слышал шаркающие шаги, из головы никак не лезла мысль о том, откуда такое звучное и сочное японское имя появилось в карельской глуши.

Дверь отворилась и Слава чуть было не свалился с потемневшего крыльца, невольно оступившись. Такого испуга он не испытывал давно. Из темного проема в дом, прямо на него стояла и смотрела высокая худая старуха с некрасивыми, будто высеченными из камня, чертами лица. Спутанные седые космы торчали от головы во все стороны. Но самым страшным оказались ее глаза, своими огромными бельмами они притягивали взгляд, и отвести его от этого явно потустороннего слепого взора, не хватало силы воли.

— Что тебе, коробейник? Нет у меня ничего для тебя! Иди мимо, куда шел! — неожиданно сильным голосом заявила эта самая настоящая по виду средневековая ведьма.

Потерявший дар речи Слава что-то неуверенно хрюкнул, горло попыталось издать ломаный визг. Возмутившись своим недостойным поведением, он прокашлялся и как мог бодро озвучил легенду:

— Я журналист! Собираю сказания Ленинградской области. Мне, Дёчун Машу, рекомендовали вас как самого известного специалиста по устной словесности. Можно записать с ваших слов несколько местных легенд? Я хорошо заплачу!

Лицо старухи исказила гримаса. Увидев этот совершенно демонический перекос лица Слава вздрогнул, но не отступил, присовокупив к сказанному:

— Поверьте, мне это очень важно! Это же народная память, она не должна умереть с последним знающим человеком! Сказки — душа народа!

Инфернальная бабка неодобрительно покачала головой.

— Мы сами живем как в сказке — чем дальше, тем страшней. Проходи! Не стой на ветру, нечем будет сходить по утру!

Слава вошел в дом и оказался в полных потемках. Через несколько секунд глаза начали привыкать к отсутствию света и он увидел лучики света пробивающиеся из-за закрытых ставен.

— Мне свет ни к чему, я и без него обхожусь, но тебе он как воздух нужен сейчас? — ехидно проговорила старуха и Викторов просто кожей почувствовал ее ухмылку. Старая хозяйка отодрала от окна то что она считала ставнями, и Викторов понял, что под этим подразумевались тоненькие горбылины, привязанные к палкам крест-накрест. Он сел за стол посреди осветившийся комнаты и осмотрелся. Против его ожиданий в комнате оказалось довольно опрятно, грязь на столе отсутствовала, и мусора по углам не лежало. Бабка как-то ухитрялась поддерживать чистоту.

— Сколько по деревням не хожу, одни старики да пожилые. Где молодежь у вас? — задал он вопрос вроде на нейтральную тему.

— Спроси у Советской Власти, где наша молодежь! — резко прокаркала старушенция. — Хорошо кто в колхозе работает, меньше повезло тем кого в солдаты забрили. А часть — в прошлом мае расстреляна!

— В смысле? — удивился Викторов. — А по какой причине расстреляли?

— Трепались много и не по делу, да родственников было много, да не там. Всех взяли, вместе с председателем колхоза Кайбияйненом, да брата его и еще двоюродного, а без них еще пятнадцать человек: казначея, бригадира и прочий народ помельче. В феврале одного за другим взяли, да в разные дни, а расстреляли в один, пятого мая. За контрреволюционную деятельность.

— И что, правда, что-то замышляли колхозники? — ошарашено спросил Слава. Одно дело семейные предания, а другое — вот такой вот эмоциональный выплеск информации.

— А ты, внучок, сам как думаешь? — хитро, вопросом на вопрос вывернулась старуха. Но сказала свои слова таким тоном, что стало понятно — ни за что сгинули мужики.

Слава решил спрыгнуть с острой темы сталинских репрессий, он сам из субъекта исследований, в любой момент мог превратиться в объект допроса. С пристрастием. Время такое, виноватых, кроме как на самом верху нет. Все тогда пострадали. Империя шла к своим целям, перемалывая малые судьбы на жерновах свершений. Ответственен тот кто стоял у руля в тот момент? Не было бы их — были бы другие, не менее идеологически повернутые, не менее беспощадные в стремлении к своим целям, которые на гербе СССР символизировал глобус без границ. Но, кто знает, может эти другие люди стали бы более удачливей? История не ведает сослагательного наклонения.

— А почему вы так открыто об этом говорите, Дёчун Машу... сан, — почему-то на японский манер решил все-таки закрыть неприятный разговор совсем растерявшийся гость. "С темы надо сходить" — буквально орала ему интуиция.

— Мария Евсеевна я, русская. А часть здешних, кроме русских — инкеры, карелы, вепсы. Их некоторые зачем-то называют ингерманладскими финнами. Странное название, конечно, для совершенно особняком стоящего народа. Почему финны? Как их поделили, по фамилиям? Новая власть еще дурнее старой, хотя глупее Бобрикова сложно уже представить, сначала зачем-то делят народы на своих и чужих, потом, блажь взбредет в голову, еще и кукурузу не дай бог, заставят сажать.

У Викторова отвисла челюсть. Откуда слепая древняя бабка, стоящая одной ногой в могиле, могла знать про хрущевскую придурь высаживать даже около полярного круга, в северных районах Карелии солнечный злак, доставшийся нам от самого Кетцалькоатля? Тут целое село провидцев?

— Здеся испокон веку саамы жили, затем тех сумь и емь, финны значит прогнали. Потом карелы пришли, вытеснили финнов дальше на север. А потом тута Россь появилась. Это Карельский перешеек вообще островом одно время считали из-за Вуоксы на севере, да Невы на юге, Ладоги или иначе Русского моря на востоке и Кирьялаботнар, то есть Финского залива, тогда на западе. Страна Арсения была — родина людей-медведей. Сами ничего не сеяли, да что тут, на наших болотах вырастишь? Грабили они, значит, все вокруг. На своих длинных кораблях ходили и в Европу королей щипать, да на юг, в Хазарию каганов доить. Правили землями от Западного моря, что сейчас английское, то есть британское, до Гандвига, Колдовского залива, как ранее называлось Белое море. И были под их рукой как короли Свеоленда, так и цари Биармии. Правили они так долго, пока тешило гордыню — тысячу лет. Потом надоело им это, сели на Ладоге, да в Хольмграде, что сейчас Новгородом кличут, княжить. А Киев, — так то хазарская сторожка была, военный городок приграничный этих иродов проклятых. Они, иудеи те, ездили, да с местных полян дань собирали. Мне тут пигалица одна сказала — теперь Киев — Матерь городов Русских! Вот умора то! Я чуть в тот день дух не отбросила, как узнала. Иудейский город — и вот те раз — матерь! А туточки потом снова финны поселились: саваки и эвремейсы. Да промеж собой крысится начали, нос задирать, кто из них финн больше. А затем комиссары пришли, из иудеев, да всех заровняли. Некоторых даже под землю. Так что, чует мое сердце, скоро Питербурх сам матерью станет, раз тут эти появились...

Слава озадаченно молчал. После сказанного бабусей сказать было откровенно нечего. Когнитивный диссонанс разорвал мозг на тысячу кусочков. Мысли клубились в голове густым туманом, набегая друг на друга и откровенно мешая прийти к четкому решению. Вывела из прострации гостя сама хозяйка. Викторов обнаружил, что старуха давным-давно задала и повторила вопрос, а он никак не реагировал на внешние раздражители, все баюкая свое помутнение, отрешившись от всего.

— Ну, говори, чего ты удумал, почто пришел? Мне готовится к загробной жизни надо, а ты отвлекаешь! — с юмором у бабушки был полный порядок.

— Я, это, фольклор пришел собирать — сказки, частушки. И тому подобное. Буду записывать, — наконец очнулся молодой гость и заученно, уже как то безжизненно, без особого огонька, повторил свою легенду.

— А зачем? Я те мало сейчас рассказала? Сам будешь рассказывать? Кто тебя, молодого, будет слушать? Слово твое невесомо у старших! — бабушка продолжила допытываться непонятно чего своими странными вопросами.

— Книжку издам! — уже более живо начал профессионально отбрехиваться псевдособиратель крупинок народной мудрости.

— Если крепко закрутить, да подать с экшеном, пропиарить как следует, текст выстрелит, пипл схавает, не оттащишь.

Тут Слава, заговорившись, дал перебор на современном новоязе. Он, поняв что отмочил что-то не то, начал искать понятные для собеседницы образы.

— Перчинка нужна в тексте, и все будет в порядке. И в тоже время, чтоб не пересолено оказалось, язык должен быть понятным.

— Соль?! Ясно! — засмеялась старушка. — Что недосол — то на столе, а пересол, о тот на спине! Меру надо во всем знать! Но тебе не я нужна. Я мало знаю. Что слышала — то повторяю, на память не жалуюсь. Тебе бы Анни Каннинен послушать. Сюда, к ней Фанни Мария Паюла сама приезжала, и та для нее, руки в руки держала со всеми округ рунопевцами — никто одолеть не мог! Неделю бились, всех перепела!

— И где я ее могу увидеть? — проявил вежливое любопытство Слава, который твердо решил держаться своей новой легенды ученого-филолога, и действовал теперь, стараясь придерживаться логики подобного очкарика от науки.

— Так умерла она! На кладбище, вот где! Я и не скажу в каком году... — То ли издевалась бабка, а то ли в этой деревне принято вести такие, незамутненные классической логикой разговоры. Но что хорошо для комнат деловых телеконференций — то, наверное, не сработает так как надо в общении с представителями крестьянской общины.

Слава медленно, со свистом сквозь зубы досчитал до десяти. Понял, что сейчас сорвется, нервы не выдерживали напряжения и соседства с этой безумной на первый и даже на второй взгляд старухой, и сосчитал обратно, до единицы.

— Раз она умерла, то, значит, ее песни я услышать, без ритуала вуду, я точно не смогу! Давайте вы мне что-нибудь под запись расскажите, я вам заплачу! — медленно выдохнул Слава, с помощью тяжелого самоконтроля удерживая душевное равновесие, как самурай перед харакири.

— Дивно говоришь! Не слыхала о таком! Говорят немцы в войну, с помощью пара и лепестричества оживляли своих мертвяков, так чуть Питер не захватили! А рассказывать басни сейчас некому, внук ейный, аккумуляторщик Ленавтопарка, Иван, хоть и молод был, да знал почти все, книжки все читал, о самосознании народа рассуждал. Дорассуждался. Его, председателя нашего, да еще пятнадцать человек — всех в городе расстреляли. Еще прошлой весной.

Разговор плавно пошел на второй, очевидно штрафной круг. В сказку про оживших немцев Слава чуть было не поверил, но увидев кривую ухмылку на лице слепой сказительницы, понял, что его дурачат. Тот, кто поет народные руны, по карельской традиции вложив партнеру руку в руки, и куплет за куплетом, друг за другом — должен, кроме хорошей памяти, отличаться просто невообразимой находчивостью, смекалкой и быстротой ума.

"Может бабка чего-нибудь хочет?" — подумалось Славе. — "Почему она вокруг да около ходит?"

— На голодный желудок много не споешь, баснями сыт не будешь! — отчеканил внезапно догадавшийся визитер, сам потихоньку перешедший на местный иносказательный речитатив. — Вы скажите мне, где можно хлеба раздобыть, молока может, приду во второй раз, не с пустыми руками.

Викторов не сразу, но нашел верный путь. Бабушка сидела здесь оголодавшей, но гордость не позволяла ей ни принять деньги, ни выпрашивать еду. Так она медленно и угасала здесь, тихонько загибаясь с голоду. Через час, Викторов, оббегав указанные рунопевицей дома, уже позаботился о застолье. Бабуся, схватив корочку, еле нащупав ее костлявыми руками, принялась ее буквально жадно обсасывать. Славе стало не по себе. "Нахрена происходили все эти политические войны за светлое будущее, московские перевороты, и прочие восстания, если и в мое время, спустя десятки лет, вот точно также, безвестные бабушки умирают в своих развалюхах с голоду?! Какого черта?"

Свечерело, неожиданно для Славы, к избе стали подходить люди. Часть из них, особенно старшего поколения уже видел — так как заходил к соседям, покупая продукты, заодно рассказывая с какой целью, появился в их селе и для кого берет еду. К его удивлению, нисколько не стесняясь, они свободно заходили в дом к сказительнице, и рассаживались по лавкам. Открыто переговаривались через открытые окна с бабками и бабами, оккупировавших двор и проход к калитке. На столе, как по волшебству возникла бутыль с белесой жидкостью, на рушниках появились яблоки, сливы, груши и сладкий финский крыжовник.

Завязались разговоры. Все пришедшие интересовались новым персонажем в деревне. Высокий, образованный гость из города внес некоторую интригу в колхозные будни. Неожиданно для самого себя Слава признался, что в родне с Викторовыми и Ореховыми из Кандалакши. Какой-то пожилой мужичок припомнил его, видимо, прадедушку, с которым вместе сплавлял лес. Другая старушка выдала, что де, некий Орехов-рыбак сватался к ней сорок лет назад...

Оба этих свидетеля, как на библии, открыто поклялись перед народом, что гость — очень похож на их давних знакомых. Деревенские выслушав это поцокали языками, выпустили кубическую тонну ядреного махорочного дыма, кивнули дружно головой и простодушно честно выразили восхищение карьерным ростом Славы. Но гость, перенервничав за этот день, выдал гневную отповедь принимающей стороне.

— Что у вас бабушка голодает? — неожиданно взорвался Викторов. — Почему известная сказительница похожа на скелет?

В ответ нагло, буквально в лицо прыгнула со скамьи ерническая частушка:

Хорошо тому живется

У кого получки нет:

В магазин ему не надо,

И не надо в туалет!

— Всем сейчас живется туго, каждый пояс затянул, — спокойно отмел эти юношеские нападки псевдофилолога беловолосый кряжистый мужик, не обращая внимания на ядреный, явно антисоветский текст. — Чем можем, делимся — сама не берет. Говорит — детей лучше кормите, меня выкармливать — корм переводить. И ведь права, старая, не поспоришь. На выпей, лучше.

Новый собеседник протянул Викторову стакан.

Кто-то язвительно выступил с рифмованным речитативом, тут же куплет подхватил второй голос:

Мы с приятелем на пару

Зарубили муравья

Три недели мясо ели

И осталось до хрена!

Народ дружно грохнул хоровым пением:

На столе стоит стакан

А в стакане лилия

Что смотришь на меня

Рожа крокодилия!

Потом они, кроме язвительных частушек пели протяжные песни, о чем-то жарко спорили, выходили курить на крыльцо, где Викторова скрутило от жесткой деревенской махорки, затем снова сели за стол и там пили и пили. Он пытался записать хоть что-то из ярких выражений, но получались слабочитаемые каракули — рука отказывалась выводить буквы. Тетрадки затем забрали и посадили за них девочку, которая высунув от старания язык записывала какой-то текст сразу и одновременно надиктовываемый ей несколькими бабками и ухабистыми мужиками, в том числе и престарелой хозяйкой дома. Викторов в последствии с удивлением прочел записанный текст, никак не похожий на размеренные песнопения, который, похоже, просто стенографировал происходящее: