Мяу, или Береги хвост смолоду! (общий файл)

Я не признавалась в этом своим спутникам, но отчаянно боялась, что однажды засну крепче обычного, а проснувшись, не обнаружу их рядом, что они просто уйдут, бросив меня, как обузу. Я отдавала себе отчет в том, насколько глупы такие мысли: сон у меня чуткий, во всяком случае, такое событие, как одновременный уход моих спутников, я услышала бы непременно — да и не поступили бы они так никогда! Но некоторые страхи продолжают отравлять нам жизнь, даже не имея под собой никаких оснований. Я сердилась на себя за глупые переживания, но изо всех сил боролась со сном и упрямо шла дальше.

Что и говорить, наше вынужденное спутничество доставляло немало трудностей и мне, и людям. Не знаю, что думали по этому поводу они, но я тем не менее ни минуты не жалела о таком повороте судьбы. С ними я чувствовала, что все еще остаюсь человеком. И если бы ради продолжения общего пути мне пришлось бы вовсе отказаться от сна — что ж, пожалуй, я бы пошла и на это.

Возможно, мой страх одиночества был бы не столь силен, если бы на дворе царило жаркое лето, а еще лучше — поздняя весна, сулящая месяцы тепла и относительного спокойствия. Но приближался снежень, которого я ждала со страхом — уже не говоря о хладне и вьюжне [1]. Я чудом уцелела в прошлую зиму, и теперь не обольщалась насчет своих шансов выжить в одиночку, оценивая их невысоко.

Но зима с ее голодом и лютыми морозами все же была далеко, ее холодное дыхание ощущалось лишь ночью, да и то не каждой. Пока же властвовала осень, в самом разгаре стояло бабье лето. День, выбивающийся из череды однообразных собратьев, случился в самой его середине.

Погода сделала нам поистине царский подарок: осеннее солнце мягко пригревало, но не пекло, на нестерпимо голубом небе от края до края не виднелось ни облачка. Время от времени золотой листвы на деревьях легко касался теплый шаловливый ветерок. В воздухе разливался одуряющий аромат поздних цветов, очарование которого подчеркивал еле различимый запах сырости (где-то неподалеку текла река). Птицы, радуясь теплу, распевали песни на все голоса, и казалось, что все живое поет вместе с ними.

В этот день мы прошли совсем немного, а после полудня и вовсе остановились у небольшой речушки. Най, напирая на то, что такого теплого дня в этом году может больше не случиться, уговорил монаха на длительный привал. Хорек задался целью устроить большую стирку. Чрезмерно хорошее воспитание рыжего давало о себе знать: он безропотно ходил в давно нестираной дорожной одежде, но с каждым днем его лицо становилось все кислее. В Светлограде рыжий прикупил себе на смену штаны и рубаху и добросовестно менял их каждый день, создавая иллюзию чистоплотности, но, понятное дело, чище от этого одежда не становилась.

На привалах, когда я вылизывалась, рыжий косился на меня с нескрываемой завистью. Иногда мне казалось, что в один прекрасный день Хорек не выдержит и последует моему примеру. Но, к счастью (а может, и к несчастью — должно быть, зрелище было бы незабываемое!), до этого не дошло.

Верд, добрая душа, проникся страданиями рыжего чистоплюя и согласился остановиться на денек у реки. Сам монах стиркой заниматься не пожелал, заявив, что его ряса еще не успела испачкаться, и, пользуясь случаем, улизнул куда-то. Куда именно и зачем, он, по своему обыкновению, и не подумал нам сообщить.

Я осталась с рыжим: обед подействовал на меня усыпляюще, и я не преминула воспользоваться редкой возможностью вдоволь понежиться на солнышке. Чем и занялась, развалившись на теплом камне у самой воды, лениво поглядывая на Хорька одним глазом.

Най, наклонившись к реке, с сосредоточенным видом стирал свои немудреные пожитки. Некоторые, уже постиранные, были развешаны на кустах для просушки. Хорек предусмотрительно избрал для этого растительность вдалеке от воды. За сохранность имущества он мог не опасаться: незнакомые шаги я услышала бы издалека и сквозь сон.

Куртку, приведенную в милый его сердцу порядок с особым тщанием, рыжий расстелил на большом плоском камне на берегу.

Вид у трудящегося рыжика был такой уморительно серьезный, что я, не сдержавшись, фыркнула. Хорек вздрогнул и обернулся, поспешно прогоняя с лица сосредоточенность.

— Бьяла! Не хочешь искупаться? — хитро прищурившись, предложил он. — Вода совсем не холодная!

— Сдурел? — не очень-то вежливо отозвалась я. Зевнула и снисходительно пояснила: — Кто же будет купаться в такое время года? Не хочу. И тебе не советую.

— Чистота — залог здоровья, — не согласился рыжий.

— Угу. А купание в это время года в проточной воде — залог болезни, — проворчала я, чувствуя, как сон понемногу начинает одолевать меня. — Даром что солнышко греет и вода кажется теплой, для купания она уже холодна. Подхватишь воспаление легких — и привет, революцию придется совершать другим. Ничего-то ты не знаешь, глупый человеческий детеныш, всему тебя надо учить...

Клянусь Двуликой, я вовсе не хотела обидеть Ная! "Детеныш" вырвался у меня вообще в полусне, безо всякой задней мысли. И тем не менее рыжий смертельно оскорбился. Бледные щеки вспыхнули, как от пощечины. Подумать только, я посмела обозвать его не только неумным, но и малолетним! Его, хитроумного и многоопытного революционера, грозу монархии! Оставить это так Хорек не смог.

— А ты... ты... — было видно, что рыжий усиленно размышляет, как бы побольнее меня уязвить, но на сей раз фантазия его подвела, и он брякнул первое, что пришло в голову: — Кошка мокрая!

— Это с чего я вдруг мокрая?! — удивленная нелогичностью оскорбления, я почти проснулась.

— А вот с чего!

Я слишком поздно расслышала в его голосе нотки торжества. Рыжая зараза схватил меня за переднюю лапу, резко дернул... В следующий миг я уже бултыхалась в холодной осенней воде, громко, пусть и мысленно, выражая свое мнение об умственных способностях некоторых революционеров и их родичей заодно, подтверждая свои мысли самым противным мявом, на какой только была способна.

— Ну как водичка? — Най широко улыбался, как ни в чем не бывало. — Хороша?

"Ах ты рыжая скотина", — "ласково" мурлыкнула я Хорьку вместо ответа, выбираясь на берег и отряхиваясь. От сонного благодушия не осталось и следа.

Зато Найлир повеселел, глаза его радостно заблестели, и он довольно расхохотался:

— Не злись, красотка! Что ты все вылизываешься да вылизываешься? Когда еще тебе доведется искупаться?

Довольный шуткой, Най подмигнул и вернулся к прерванному занятию.

Я еле удержалась от возмущенного шипения. Он меня еще будет чистоплотности учить! Да я на каждом привале по полчаса кряду вылизываюсь!

"Ну погоди же, — взяв себя в лапы, мрачно посулила я, с отвращением стряхивая с шерсти ненавистную воду — в десятый, наверное, раз. — Кошки тоже умеют мстить!"

В моей голове моментально созрел план — простой, но эффективный.

Я оглянулась на Хорька — тот, не подозревая о нависшей над ним опасности, с энтузиазмом оттирал грязь с купленных в Светлограде штанов. Грязь присохла к ткани намертво и оттираться на желала, но Хорек не терял оптимизма, мурлыча под нос какую-то песенку. Ну-ну, веселись, дружок...

Я прошлась по берегу, мстительно ступая по влажной глине, выбирая самые грязные места, и скоро на лапы налипли огромные комья, здорово мешающие при ходьбе и вызывающие непереносимую брезгливость. Хотелось начать вылизываться прямо на месте, и мне стоило немалых усилий сдержать инстинкты. Ничего, успокаивала я себя, осталось немножко потерпеть, а потом я вылижусь так тщательно, как только смогу...

Но вот берег пройден. Река вместе со склонившимся над водой Хорьком осталась за спиной. А прямо перед моей мордой соблазнительно покачивались на ветвях свежевыстиранные Найлировы пожитки. Теперь можно было не сдерживаться.

Я с наслаждением провела измазанной в глине лапой по белоснежной рубахе, оставляя на мокрой ткани замечательные живописные полосы. Ах, как чудно они будут смотреться, немного подсохнув на солнышке!.. Но долго любоваться делом лап своих я не стала. Меня дожидались еще портянки рыжего, нательная сорочка и — кто бы мог подумать, что наш Хорек такой запасливый! — дюжина носовых платков. Можно подумать, он ими питаться собрался...

Пардон, трусы рыжего я решила не трогать. Отнюдь не из жалости к Хорьку — скорее из-за внезапно проснувшейся девичьей стыдливости. Согласитесь, все-таки это не совсем прилично — молодой незамужней девице касаться столь интимной части мужского гардероба. Пусть даже из мести.

Впрочем, мне и без того было где разгуляться. Очень кстати пришелся период линьки: как раз в эти дни моя летняя шерсть так и лезла, уступая место густой зимней шубке. Что не достала лапами, перепачканными в глине с речного берега, то исшерстила, нежно потершись о вещи боками и обмахнув напоследок пушистым хвостом. Мокрая ткань просто замечательно притягивала шерсть.

На все про все у меня ушла пара минут, не больше. Я окинула содеянное оценивающим взглядом и почувствовала тихую злую радость. Все-таки хорошо уметь постоять за себя! Знай наших, рыжая бестолочь!

И как была, мокрая и грязная, улеглась прямо на Наеву куртку, заботливо расстеленную на камне, и наконец-то принялась невозмутимо вылизываться. Ну, кто скажет, что я была неправа?!

Приводя себя в порядок, я не забывала поглядывать на все еще пыхтящего над штанами рыжего. Я жмурилась от восторга. Я предвкушала фурор. И я его получила.

То ли штаны наконец поддались усилиям Найлира, то ли рыжий оставил надежду их отстирать, но через несколько минут он вынул одежку из воды, отжал и встал. Повернулся ко мне. Увидев меня возлежащей на куртке, Хорек поперхнулся от возмущения и уже открыл было рот, чтобы высказать свое честное нелицеприятное мнение о моей персоне, но тут его взгляд упал на развешанную по кустам одежду — всего несколько минут назад чистую.

Рыжий молчал несколько долгих мгновений, не веря своим глазам и моей подлости, а потом... О, как изощренно, эмоционально и красочно он ругался! Жаль, кошки не умеют писать — такая речь потеряна для потомков! Шедевр! Соловьиная трель! Вот ни за что не поверю, что искусство брани входило в программу его благородного образования!

Рыжий разорялся. Я благосклонно внимала, щурясь на солнышке и сохраняя загадочное молчание. Оставаясь лежать на куртке, между прочим. Оскорбления не причиняли ни малейшего вреда моему спокойствию, отскакивая, как стрелы — от каменной стены. Когда надо, я умею быть нечувствительной к словам, даже обращенным в мой адрес. Научилась за прошедший год.

Наконец Хорьку надоела безрезультатная брань. Он выдал еще несколько злобных фраз, попытался испепелить меня гневным взором (или хотя бы прожечь дыру в шкуре), плюнул и принялся выдирать из-под меня куртку. Я нарочно даже не приподнялась — не облегчать же Хорьку задачу! В какой-то момент у меня мелькнула шаловливая мысль уцепиться за куртку (оказавшуюся, кстати, весьма удобной подстилкой!) когтями, но в конце концов я удержалась: месть местью, а портить достаточно дорогую вещь в мои планы не входило. А то придется потом еще выделять Хорьку деньги из общей кассы на обновку — а мы за Вердову куртку только-только расплатились...

Монах вернулся как раз к тому времени, когда Най исчерпал запасы своего красноречия, а я вдоволь насладилась местью и принялась издевательски подбадривать рыжего, перестирывающего свои тряпки.

— Давай-давай, веселей работай! Где трудовой энтузиазм? Где огонек в глазах?! Как ты там говорил: "Чистота — залог здоровья"? Помни об этом! А труд к тому же еще и облагораживает! Тебе не помешает!

Най молчал, сжав зубы. То ли опасался усугубить ситуацию, то ли просто устал говорить. И немудрено — после столь продолжительного пламенного монолога кто угодно утомился бы!

Верд растерянно оглядел царящий на берегу живописный беспорядок, а в особенности — сваленные у ног Найлира вещи, перепачканные глиной и шерстью. Пришлось посвятить монаха в курс дела. Признаюсь, я немного приукрасила действительность, выставив себя чуть более белой и пушистой, чем следовало, — но не подумайте дурного, я пошла на это исключительно из любви к искусству, для пущей эффектности рассказа!

Честно говоря, я ожидала, что Най возмутится и примется излагать свою версию событий, постаравшись изобразить уже себя жертвой хитроумной и коварной кошки, но рыжий лишь вяло оправдывался, и я смягчилась, почувствовав даже что-то похоже на раскаяние — на мгновение.

Верд, выслушав мою историю, хохотал долго и от души, то и дело утирая выступающие слезы. Он смеялся так искренне и заразительно, что даже Най невольно улыбнулся, а после, не выдержав, расхохотался. У меня потеплело на душе. Смеется — значит, уже не обижается. Я хотела проучить Ная, и мне это удалось, но долго дуться и враждовать с Хорьком в мои планы не входило. Да и дальняя дорога — не та ситуация, когда можно позволить себе длительные обиды.

Отсмеявшись, Верд вдруг хлопнул себя по лбу, будто вспомнив что-то важное. Я насторожилась. Чутье подсказывало мне, что сейчас произойдет нечто интересное. И, как всегда, интуиция меня не подвела.

Из недр одного из своих бездонных карманов монах выудил нечто продолговатое, завернутое в рогожу, и с гордым и одновременно хитрым видом вручил Наю (рыжий как раз только что разделался с последней тряпкой):

— Владей и пользуйся!

Хорек поглядел на Верда с подозрением, помедлил, но сверток все-таки взял. Поколебавшись, медленно и с опаской принялся разворачивать ткань.

Я заинтересованно придвинулась ближе. Ну же, что там?!

Найлир наконец справился с упаковкой и восхищенно выдохнул. В его руках был меч. Отполированный клинок так и сверкал на солнце; его края даже на вид были острыми. Серебряный эфес покрывали тончайшие изображения животных. Приглядевшись, я опознала в них волков. Их было великое множество. Они сидели, бежали, дрались и выли на луну. В какой-то момент волки показались мне живыми: несметное количество создавало иллюзию движения. Я с трудом отвела взгляд от эфеса. Изображение волчьей головы красовалось и на клинке — в верхней трети.

— Этот меч принадлежал моему отцу... — Верд взял оружие, несколько раз со свистом рассек им воздух, полюбовался сияющей в солнечных лучах сталью и добавил: — Ты похож на него — на отца, не на меч. Такой же... упрямый, — мне показалось, монах хотел сказать что-то другое, но в последний момент передумал. — У меня есть свое оружие, и отцовский меч вряд ли пригодится на моем пути. А тебе он не помешает. У него есть имя, как у каждого хорошего меча, — отец называл его Волчьим Пламенем.

Най растроганно благодарил монаха, не отрывая глаз от подарка.

— Красивый, — оценила я, разглядывая хищный клинок. — И... опасный.

От него так и несло магией боя и крови.

— Еще бы! — довольно ухмыльнулся Верд. — Это тебе не пустая безделушка, каких пруд пруди в любой захудалой лавчонке! Штучная работа!

Монах провел по клинку ладонью — с такой нежностью, будто держал в руках любимую женщину, а не оружие.

Но пока рыжий радовался как ребенок, мне не давала покоя одна существенная деталь.