Девочке стукнуло к тому времени, по моим подсчетам, лет восемьдесят, девочке пора было замуж. И пока Лада заканчивала школу и осваивала профессию секретаря-машинистки, Бабушка изучала литературу и проводила эксперименты по пространственному ориентированию, как называл это Ворон.
Но я отвлекся. В мои намерения не входило подробно рассказывать о Бабушкиных изобретениях в области прикладной магии. Я просто хотел объяснить вам, почему к одиннадцати часам, когда мы наконец-то пообедали — или поужинали, не знаю, как будет правильнее, — ванна была наполнена живомертвой водой.
Итак, мы наконец-то пообедали. Домовушка запер дверь на полагающееся количество запоров и засовов, Ворон — поскольку Лады не было дома — прочитал затворительное заклинание, решив этим ограничиться — все равно сплести магическую охранительную сетку было не в наших силах, мы ведь, хоть и являлись существами, так сказать, волшебными, не обладали способностями к чародейству. Я лежал на своей бархатной подушечке и собирался с силами, необходимыми для принятия ванны — мое тело ломило, что предвещало сильную простуду или, может быть, даже грипп, если я немедленно не приму необходимые меры.
Тут-то все и началось.
Я не могу сказать, кто первым заметил Это. Помню только, что мы с Псом взвыли одновременно и одновременно же бросились на... — на что? Этого я тоже не могу сказать.
Оно проникло в кухню через невидимую щель между рамой и форточкой в виде струйки вонючего дыма или тумана. Оно вползало очень быстро и по мере накопления формировалось в нечто непонятное, размытое и очень мерзкое. Мерзок был его вид, мерзок его запах, а на ощупь оно было в одно и то же время скользким, холодным и обжигающим. Я не знаю, как это получалось у него, но когда я вцепился в него зубами и когтями, я почувствовал гадкий вкус во рту, и что оно жжется, и запахло паленой шерстью. Я отскочил, отплевываясь, и Пес тоже отскочил и ошарашено мотал головой, глядя на Него с гадливостью и удивлением.
Мы все-таки смогли Это повредить. То есть мы Его не уничтожили, но разорвали на клочки, и эти клочки теперь медленно сползались в центр кухни, сливаясь в одно целое и обретая плотность. По краям Оно было лохматым, и эти лохмы постепенно превращались во что-то вроде пальцев или щупалец, и этими своими псевдоподиями Оно пыталось дотянуться до нас, и до стен, и — главное — добраться до коридора. В тех местах, где Оно прикасалось к стенам, обои обугливались и сползали клочьями, как обожженная кожа. Полотенце, которым была прикрыта миска Жаба, попалось на пути струйки дыма и истлело в один миг; Жаб, покрытый волдырями, не квакал даже, а ревел жалобно, подвывая от боли. А дымок все полз и полз в форточку...
Я, позабыв об опаленной своей спине, с боевым воплем бросился в драку. Я не герой — это я хочу заявить сразу же, чистосердечно и без ложной скромности. Я не герой, и ни в коей мере не хочу таковым казаться. Но в тот момент я не думал ни о героизме, ни о возможной в результате этого героизма гибели, ни о том, что дураки дерутся, а умный смеется. Эта тварь не оставила нам с Псом выбора. Мы должны были драться. Мы должны были победить Это. И мы победили.
Буду скромен. Ни мне, ни Псу, хоть мы и сражались, не щадя лап своих, и спин, и зубов, и когтей, а паче всего своей шерсти, ни мне, ни Псу, повторяю, не удалось добиться ощутимых результатов. Все, что мы могли сделать — разодрать уплотняющуюся тварь на несколько клочьев тумана, отодрать пару щупалец — но клочья слипались снова, и вырастали новые щупальца, и струйка вонючего тумана все ползла и ползла в щель, и все меньше свободного места оставалось в нашей кухне, и все тише вопил издыхающий уже почти Жаб...
Спас всех нас Домовушка. Вначале он пытался вмешаться в драку, но потом, как он после объяснил нам, "...лапы только без толку опалил, а Оно как было, так и осталось, а тут Жаб криком кричит, надрывается, болезный, я и меркую, что вам-то, зубастым, я не помощник, а вот Жабку, бедолагу обгорелого, подлечу. А к окошку мне было не пробраться, опять же и вы со Псом в ранах, в ожогах, я вас и окати водицею..."
Домовушка выплеснул на нас ведро живомертвой воды.
Жаб сразу же перестал кричать, напоследок жалобно всхлипнув.
Я отскочил в сторону, чувствуя, как боль от ожогов постепенно — но очень быстро — сходит на нет.
Пес сидел посреди кухни, отряхиваясь, и недоумевающе смотрел по сторонам.
А Этого не было. Только посреди кухни таяла кучка чего-то серого, похожая на грудку прошлогоднего грязного снега. Еще мгновение — и, кроме мутной лужицы, от Этого не осталось и следа.
Мы вздохнули с облегчением и занялись своими ранами. Тут только из кабинета, куда он удалился сразу после ужина, вылетел Ворон.
— Что за базар вы здесь развели? — спросил он недовольно. — Совершенно никакой возможности заниматься!
Я подозреваю, что его напряженные занятия заключались в основном в похрапывании над раскрытым томом сказок братьев Гримм — он за последние две недели не перевернул ни одной страницы в этой книге.
Домовушка попытался объяснить, что произошло, но испуганное карканье Ворона остановило его:
— О, что это такое?!
В узкую щель снова пополз вонючий дымок.
Дальше мы действовали совсем иначе, чем в прошлый раз. Домовушка таскал из ванной полные ведра живомертвой воды, мы с Псом аккуратно придерживали тварь по центру кухни, не давая ей расползаться, Домовушка выливал на тварь воду, тварь таяла, мы переводили дух, и все начиналось сначала. Ворон, пытаясь помочь нам, в основном мешал. В первый же момент он опалил перья, потом попал под душ, устраиваемый Домовушкою, и потерял способность летать. Он прыгал по полу, постоянно подвертываясь нам под ноги — один раз даже Домовушка из-за него упал, разлив воду, — и пытаясь клювом оторвать от твари хотя бы кусочек ее мерзкой плоти. Как он потом объяснил, ему нужна была "пункция для идентификации". Пункцию он так и не получил, потому что клочья, не соединившиеся с основной тварью, быстро таяли.
— Скорее бы уж петушок пропел, — выдохнул запыхавшийся Домовушка, выливая очередное ведро воды на пол. — Ведь эта нечисть покуда петушиного крика не услышит, не угомонится.
— Откуда в городе петуху взяться? — спросил я. — В нашем доме никто ни кур, ни петухов не держит...
— Курица недоделанная, а ну!... — завопил вдруг Жаб, подступая к Ворону. После первого ведра воды, вылитого с милосердной целью его, Жаба, спасения — в отличие от всех остальных ведер, предназначенных для уничтожения нечисти, — Жаб уполз в коридор, подальше от арены событий; мне кажется даже, что его желанием было добраться до ванны и поплавать там в живомертвой водичке, однако он боялся преодолеть коридор, боялся, что в пылу битвы на него наступит стремительный Домовушка.
И теперь Жаб вылез из уголка в коридоре, где он прятался, и подступал к Ворону.
— А ну-ка, птиц, каркни нам по-петушиному — ты ж хвалился, что все птичьи, и человечьи, и звериные языки знаешь!
— Я знаю, да, — замялся Ворон, почесывая клюв голым кончиком крыла — его оперение почти полностью сгорело. — То есть я понимаю, но сам говорю с сильным акцентом... Как иностранец стал бы говорить по-русски, например... А поскольку практики у меня в языках сельскохозяйственной птицы было маловато, боюсь, эта тварь меня не поймет, или, что еще опаснее, поймет неправильно...
— Гляди, гляди, Оно снова!... — закричал Домовушка и стремглав бросился в ванную, подхватив ведро.
— Ну!... — крикнул Жаб.
И Ворон попробовал. Он захлопал лишенными перьев крыльями, раздался звук, какой можно услышать, шлепнув ладонью по мокрому телу. Потом Ворон прокашлялся по-стариковски, попробовал голос, выведя одну-две ноты — не очень чисто, по-моему, — и робко кукарекнул.
Тварь, успевшая уже сконцентрироваться до размера баскетбольного меча и вырастившая пару десятков коротеньких щупалец, замерла, прислушиваясь Ворон кукарекнул еще раз, теперь уже погромче. Тварь с хлюпаньем втянула щупальца внутрь, и быстренько стала опадать — как будто из мяча выпустили воздух.
Тоненькая струйка вонючего дыма приобрела желтоватый оттенок и поползла наружу, наращивая скорость. Ворон, осмелев, заорал громко:
— Кукареку! — и дымок со свистом втянулся в щель. Когда Домовушка примчался из ванной с полным ведром живомертвой воды, он увидел нас, прыгающих от радости, и никакой нечисти. И огромную лужу на полу.
— Неужто справились?! — завопил Домовушка, роняя ведро и добавляя еще десяток литров к имевшимся на полу, — неужто все?
И тут только мы услышали звонок в дверь. И стук.
Стук? Нет, это был грохот. Кто-то тарабанил в дверь ногами, и ноги эти были очень большого размера, и, кажется, обутые в тяжелые сапоги. Домовушка подошел к двери на цыпочках.
— Ворон, а ну, еще кукарекни! — скомандовал Жаб хриплым шепотом. — А то мы их в окно выставили, а они в дверь лезут!
Но кукарекать Ворону больше не пришлось. Потому что тот, кто тарабанил в дверь, заорал:
— Открывай, (непечатное ругательство), а то я щас милицию вызову, взломаю к (непечатное ругательство) твою (непечатный эпитет эротического содержания) дверь, будешь, (непечатное ругательство опять же эротического содержания), знать, как посреди ночи гармидеры устраивать, сучка!
Голос мы узнали. Голос принадлежал нашему соседу снизу, дюжему слесарю-сантехнику. К этому голосу присоединился другой, женский, принадлежавший пьющей соседке из пятьдесят третьей квартиры. Соседка верещала истошно, призывая на голову Лады всяческие напасти, начиная от парши и кончая прокурором, и перемежая эти призывы не только стонами и воплями, но так же и ругательствами такого же характера, как и употреблявшиеся слесарем-сантехником, только, пожалуй, еще непечатнее.
— Что будем делать? — шепотом спросил Домовушка.
— Не открывать же!... — так же шепотом ответил ему Пес. — Попробуй, может у тебя получится поговорить с ними женским голосом, как бы за Ладу.
— Кто там? — пропищал Домовушка. Это было не очень похоже на нежный Ладин голосок, но те, за дверью, кажется, поверили.
— Соседи твои, соседи. Это что ж ты, (непечатное ругательство) творишь?! Вода с потолка ручьем льется! А ну открой щас же! А не то ж я не ленивый, я милицию позову!
— Не отопру! — твердо заявил Домовушка как бы Ладиным голоском. — Имею все права не опирать. У меня тут пожар был, оттого и вода.
— Пожарников надо было вызывать, а не самой пол поливать!... — заверещала пьющая соседка.
— Не, это ты не права, — уже более миролюбиво проворчал грубый сосед. — Пожарники не только бы меня, они бы и тебя, и всех остальных в подъезде залили бы. Ладно, сиди там, (непечатное ругательство), только учти — я участковому все равно на тебя подам. А то развела зверье всякое, покою от него нет ни днем, ни ночью, и коты там у ей мявчат, и собаки горчат, и вороны каркают, еще и петух!... Нету такого закона, чтобы в квартире зоосад устраивать!
Жаб зло и громко квакнул.
— ...Еще и лягухи, ты гля!... (Дальше весь текст представлял собой сплошное нагромождение непечатных ругательств и эпитетов. Поскольку текст этот, по выражению Ворона, не нес никакой смысловой нагрузки, я его опущу.)
Напоследок дюжий слесарь-сантехник еще раз пнул ногой дверь и удалился, громыхая по лестнице своими тяжелыми сапогами. Мы перевели дух.
— Ну, вот и ладненько! — воскликнул Домовушка, — вот и славненько! Теперича порядок будем наводить.
— Ой, а карась-то наш как там? — закричал вдруг с ужасом Жаб. — Я-то сбежал, а он же не может!...
Мы бросились к аквариуму. Карасю досталось больше, чем кому-либо из нас. Вода в аквариуме почти вся то ли расплескалась, то ли выкипела. Рыб лежал на боку, сунув рыло в свой грот, и бока его тяжело ходили. Чешуя его, обычно такая матово-перламутровая, поблескивающая, высохла и потускнела.
— Ай, кончается! — завопил Домовушка и зарыдал. — А Лады нету! Что будет!
— Воду! — крикнул я, — живомертвую воду! В ванну его тащи, вместе с аквариумом!
— Да воды-то, воды-то и нет, всю ванну вычерпал, последнее вот это ведерко-то было!... И в кране вода кончилась!...
Мы все, как один, посмотрели на пол. Большая лужа, образовавшаяся Домовушкиными стараниями, уже успела исчезнуть. Ее впитал паркет, который теперь набух и местами вспучился.
— Чайник! — заорал я, — суй его в чайник!
— Помрет, — охал Домовушка, когда мы осторожно засовывали Рыба в чайник головой вниз, потому что воды там оставалось на донышке, — помрет, как есть помрет, горе-то!... И вода-то в ём вареная, а рыбы в вареной воде не живут, им сырую надобно...
— В шкаф! — каркнул Ворон властно, — в шкафу он протянет до утра, а в шесть часов, когда дадут воду, мы изготовим необходимое количество субстрата, и, я надеюсь, сможем избежать летального исхода...
— Ай, умен, умен, право слово, преминистр! — воскликнул Домовушка, — и как же это я про шкапчик-то запамятовал?
Он схватил чайник с торчащим из него рыбьим хвостом и огромными шагами, теряя на бегу валенки, помчался в дальнюю комнату.
— Вы что, мужики, с ума сошли? — спросил я удивленно. — Он же в шкафу еще быстрее загнется! Там же холодильник! Мы же карася просто заморозим!
— Там не холодильник! — крикнул Домовушка на бегу, — там вовсе времестан, а не холодильник!
— Наш неуч хотел сказать "хроностазис", — невозмутимо поправил его Ворон. — Этот прибор останавливает течение времени. Подобно знаменитым холмам фей — если ты помнишь историю небезызвестного Рипа ван-Винкля, проведшего одну ночь за игрой в кегли с великанами, или не менее известного Томаса Лермонта, погостившего у королевы фей... Эффект достигается за счет жизнедеятельности особого рода частиц — хроностазионов, которые в качестве запасов на черный день аккумулируют в своих вакуолях время. В обычном пространстве деятельности хроностазионов успешно противостоят хронофаги, которых значительно больше, нежели трудолюбивых хроностазионов, и они значительно прожорливее. Поэтому время течет из прошлого в будущее. В случае если хроностазионов больше, чем хронофагов, время замедляет свой бег, как это было в холмах фей. Если же хронофагов удалить полностью, что удалось Бабушке в этом приборе, внешне представляющем собой антикварный шкаф (стиль "бидермайер"), время полностью останавливается... Ты плотно закрыл дверцу шкафа? — обратился он к вернувшемуся уже в кухню Домовушке.
— Плотно, плотно, чай, известно, что от неплотного быть-случиться может!
— А что может случиться? — не смог я сдержать природного своего любопытства.
— Времяжоры! — таинственным шепотом произнес Домовушка, вытаращив маленькие глазки. — Один раз такое было, и времяжоры — те, что время жрут, гадины такие, — влезли внутрь! А там же ж времени валом, у этих... как бишь их,... времястанцев в животах, а времяжоры почуяли, и стали этих времястанцев — они ж меленькие, как пылиночки! — стали малюток давить, чтобы, значит, до животов их добраться и время накопленное пожрать. Да только времени было столько, что эти времяжоры не справились, и сами, обожравшись, передохли. Бабушка, бедная, с ног тогда сбилась, чтобы порядок какой-никакой навести! Поверишь ли, тогда, почитай, у нас в каждой комнате свое время было. У Бабушки в спальне рассвет, а в Ладиной горнице — закат, а в кухне и вовсе понедельник прошлой недели. Даже к соседям немножко лишнего времени выплеснулось — к этим, в пятьдесят третьей, тогда наш Жаб еще не был Жабом, и так со своей бабой квасил, так квасил, шутка ли, между средой и четвергом целых пять суббот и два воскресенья выдались! Но, конечно, потом Бабушка новых времяжоров и времястанцев наловила и понемногу в порядок все привела, чтобы после понедельника сразу вторник наступал, а не пятница прошлой недели...
