Я глядел во все глаза — какие такие гости посетили этот в общем-то негостеприимный дом?
И ничего не увидел.
Только будто прохладный, но приятно прохладный ветерок пробежал по комнате, и запахло свежестью, и не озоновой послегрозовой свежестью, а арбузной свежестью снега и хвойного леса.
И голосок раздался — тоненький, писклявый, на пределе слухового восприятия:
— С Новым Годом! С новым счастьем!
Г Л А В А Д В А Д Ц А Т Ь В Т О Р А Я, в к о т о р о й
я в с т р е ч а ю с ь с Д е д о м М о р о з о м
и п о л у ч а ю п о д а р о к
Добрый Дедушка Мороз,
Он подарки нам принес...
Детский фольклор
Все (кроме меня и Петуха) радостно гомонили, приветствовали гостей криками: "Добро пожаловать!", "С Новым годом вас!" и прочими получленораздельными возгласами, какие положено говорить гостям, заглянувшим на огонек в новогоднюю ночь.
А я вертел головой и не мог понять, где те, к кому обращены эти приветствия, и кто это отвечает на эти приветствия таким тоненьким голоском.
Я прищуривался, чтобы задействовать свое магическое зрение.
Я принюхивался, вспомнив о своих кошачьих возможностях.
Наконец, внимательно проследив направление взгляда Ворона, я увидел — на журнальном столике, покрытом красной скатертью, сидел, свесив ножки, крошечный человечек в красной шубке. Красное на красном различимо плохо, поэтому, наверное, я сразу его и не заметил. Рядом с человечком лежал крошечный мешочек, и еще виднелось крохотное голубое пятнышко. Пятнышко это шевелилось, я подскочил поближе и рассмотрел наконец — это были Дед Мороз и Снегурочка.
Крохотные — их вдвоем можно было бы посадить в наперсток, который служил нашему Пауку рюмкой, и еще осталось бы место для мешка с подарками.
— А почему вы такие маленькие? — не выдержал и задал вопрос я. Я ведь любопытен, если вы помните. Любопытен, как всякий кот.
Дед Мороз, чтобы меня рассмотреть, задрал голову так, что с головы его слетела шапка. То есть я так думаю, что это была шапка, потому что до того, как он посмотрел на меня, его голова была прикрыта красным лоскутком, а теперь стала белой.
— Вашего полку прибыло? Знаю, знаю, Ладушка мне сказывала, — пропищал он. — А где ж сама она, хозяюшка? И Бабушки не вижу я, подруженьки моей...
— Ой, Морозушко, дела нынче у нас неладные, злосчастные, — пригорюнившись, сообщил Домовушка. — Однако же, может, примешь вид обыкновенный, гостем будешь, угощением нашим не побрезгуешь...
— Прежде с делами покончить надобно бы... Ну, да уж ладно. Успеется. А ну-ка, внученька...
С этими словами Дед Мороз спрыгнул со стола и исчез. В комнате еще пуще запахло арбузом, и снова подул прохладный ветер.
— А где?... — начал было я вопрос, но кто-то за моей спиной засмеялся раскатистым басом, таким громким, что уши у меня заложило.
Я обернулся. В кресле сидел Дед Мороз в натуральную (для человека) величину. А рядом с креслом стояла, сунув ручки в голубого шелка муфточку, отороченную горностаем, милая худенькая девушка, большеглазая и бледненькая. Снегурочка.
— А вот он я! — зарокотал Дед Мороз. — Ну, здравствуй, Кот! Все здравствуйте!...
Домовушка потчевал гостей — Снегурочку усадили прямо на пол, предложив ей в качестве сиденья подушку, а Дед Мороз сидел в кресле и держал свою тарелку на коленях. Впрочем, они почти ничего не ели, а пили только лимонад. То ли успели закусить где-то в другом месте, то ли аппетит им испортил рассказ Домовушки, потому что рассказывал Домовушка о печальных вещах. Об исчезновении Бабушки, и о том, что Лада от рук отбилась, и о том, что, по его мнению, пора бы нам переезжать в другой город, потому как эта квартира "засвеченная" (ох, уж этот Домовушка с его шпиономанией!), однако же Лада о переезде и слышать не хочет, потому как а ну Бабушка вернется, что тогда? Где она нас искать будет?
Дед Мороз хмурился, покачивая головой, и дивился тому, что слышал.
— Ну, Ладу я еще увижу нынче, — сказал он, почесывая бороду, — потому что мы еще свои дела не завершили здесь, в этом городе. А вот Бабушка... Ежели она этот Новый Год встречает, я, конечно, ее в любом обличьи обнаружу. Однако же а вдруг проспит она новогоднюю ночь? Или же за границу уехала? Там моя власть, сами знаете, ограничена. Что же Лада прежде мне такую новость печальную не сообщила? Я бы поискал, да коллег попросил, чтоб они смотрели в оба. Завтра, конечно, я с ними поговорю, но надежды мало... Мало, знаете ли, надежды...
— А коллеги — это кто? — не выдержал я и встрял с вопросом.
— А коллеги мои, киса — это Санта Клаус и фея Рождества. В Европе да в Америке. Ну, в Азии есть кое-кто знакомый. А вот Африка...
Он покачал седой головой и опять почесал бороду. Снегурочка утерла слезку со щеки. Расстроилась, значит.
Я прыгнул к ней на колени и замурлыкал, утешая. Она погладила меня прохладной ручкой по спинке и почесала за ушком.
— Да, не подумали, — вздохнул Ворон.
— Однако же, — сказал Дед Мороз, вставая, — засиделись мы, и о делах своих позабыли. А дел у нас еще ого сколько! Ну, ребятки, милые зверятки, подходи, говори, кто как в старом году себя вел, хорошо ли, дурно ли, кто какой подарок заслужил!
Он взялся за свой ставший огромным — под стать его росту под потолок — мешок, а я спрыгнул со Снегурочкиных колен и отошел в сторонку. Только сейчас мне в голову пришла мысль, что, кажется, подарка я не получу — благодаря некоторым фактам моей биографии. И надо же мне было нашкодить прямо перед праздником! Но кто же знал, кто знал, что детские сказки — и не сказки вовсе, и что воздаяние по заслугам бывает не только в викторианских романах?
Дед Мороз рылся в мешке, наделяя каждого чем-нибудь полезным и приятным, сопровождая раздачу подарков прибаутками, поздравлениями и наставлениями. Я особо не приглядывался, заметил только, что Пес получил новый ошейник с надписью золотом: "Верен, честен, благороден", а Ворону досталась китайская ручка с золотым пером. Домовушка радовался новым спицам, у Рыба в аквариуме прибавилось растений...
Я отвернулся к окну. На улице шло новогоднее гулянье — в небо взлетали разноцветные ракеты, кто-то гнусаво орал: "Эй, мороз, мороз...", женщины визгливо смеялись...
Мне взгрустнулось.
— А ты, киса, что ж не подходишь? — прогудел вдруг над самым моим ухом Дед Мороз. — Или тебе подарок не надобен?
— Я не заслужил, — буркнул я со всем достоинством, на которое был способен в настоящий момент. Мне хотелось плакать.
— Ну, проказник ты изрядный, это правда, — согласился Дед Мороз. — Однако же не даром ты — Кот, а не ягненок. Это в натуре твоей сидит — шкоды да проказы, но ты же раскаиваешься?
— Раскаиваюсь, — промямлил я, чувствуя, что вот-вот расплачусь.
— И с натурой своей борешься?
— Борюсь.
— Ну, а что не всегда побеждаешь — это потому, что опыту у тебя пока маловато в таком трудном деле. Хорошо быть благородным тому, у кого благородство в крови. А вот как быть тому, кто родился озорником? Трудно. За труды твои тебе подарок будет, а за то, что не всегда справляешься с собой — порицание покамест.
В подарок мне досталась трубка вишневого дерева и кисет с табаком.
— О!... — задохнулся я от восторга. Моя давняя мечта — мне так хотелось научиться курить трубку!
— Спасибо! — воскликнул я, и слезы все-таки прорвались на волю. — Я буду стараться! Я очень буду стараться!
— Ну, вот и ладненько. Ну, братцы мои дорогие, хозяева, пора нам с внукой и честь знать. Спасибо этому дому...
...И по комнате пробежал прохладный приятный ветерок, а Дед Мороз со Снегурочкой исчезли, и только издалека донеслось до нас их прощальное "До свидания!..."
Г Л А В А Д В А Д Ц А Т Ь Т Р Е Т Ь Я, в к о т о р о й
я р а с к у р и в а ю т р у б к у
Одна грамм никотина убивает лошадь.
Научный факт
— А почему они были вначале такие маленькие, а потом стали большие? — спросил я.
— А потому что вначале они были сразу в очень многих местах, — объяснил Ворон. — А потом они были только здесь, отдохнули и отправились дальше.
— Подарки раздавать?
— Ну, не только... — неуверенно сказал Ворон. И — о, чудо из чудес! — признался: — Я не очень хорошо знаю, чем они занимаются в новогоднюю ночь, и вообще каков их образ жизни. Это Бабушка с ними дружила, и Лада, конечно, тоже. Бабушка даже в гостях у них бывала, но никого из нас с собой не брала.
— В Лапландии?
— Не знаю. Бабушка просила меня не интересоваться этим вопросом, я и не интересуюсь, — сухо ответил Ворон. В переводе это означало: "Не суй свой нос куда не следует".
Я перестал совать свой нос, куда не следует, и вместо этого занялся трубочкой.
Нет, безусловно, курение вредит нашему здоровью. И Минздрав СССР не зря предупреждал, как теперь предупреждают Минздравы России, Украины и других стран СНГ: курить вредно!
Но...
Есть еще такая вещь, как положительные эмоции. Которые мы получаем не только от того, что полезно для здоровья, но и от того, что безусловно вредит нашему здоровью. Должен отметить, что второе чаще приносит нам положительные эмоции, чем первое.
Хотя в некотором роде я личность исключительная, из этого правила я себя не исключаю.
Ах, трубочка, гениальное изобретение человека!
Процесс набивания и раскуривания трубки достоин отдельного литературного произведения со всяческими изысками и словесными выкрутасами: дефицит времени и места не позволяют мне этого, к тому же мешают узкие рамки избранного мною жанра биографических записок. Поэтому я буду краток.
Итак — вот ваша новая, вишневого дерева трубка. Вы берете ее в руки. Некоторое время вы вертите ее в пальцах и наслаждаетесь ощущением шероховатости обработанного должным образом дерева — удовольствие первое, осязательное.
Вы ее нюхаете: трубка, пока она не обкурена, сохраняет вкусный и теплый запах вишневого дерева — удовольствие второе, обонятельное.
Вы зажимаете мундштук трубки в зубах, и у вас слюнки текут от предвкушения грядущего наслаждения — удовольствие третье, перспективное.
Потом вы вынимаете трубку изо рта. Вы уже получили все удовольствия от нераскуренной и необкуреной трубки, и, собравшись с силами и мыслями, вы приступаете к следующему важному этапу — вы приступаете к употреблению трубки по ее прямому назначению.
Вы распускаете завязки кисета с табаком, и вновь некоторое время предаетесь получению обонятельного наслаждения — вы вдыхаете благородный, чуть кисловатый запах табачных листьев, возросших на щедрой земле Виргинии, или Каролины, или Болгарии, или Украины, или еще какой-нибудь благодатной и солнечной территории; собранных потом вручную или при помощи табакоуборочного комбайна; высушенных жарким американским или европейским, или каким иным солнцем, либо в сушилке подогретым воздухом или заключенным в оцинкованные трубы острым паром; мелко нарубленных ножом-гильотинкой, или же измельченных на специальной табакодробилке; смешанных с чайным листом, или сорной травой, или оберточной бумагой, изрубленными еще более мелко — какая разница? Эффект достигается в любом или почти любом случае.
Затем вы осторожно, двумя пальцами, берете щепоть табачной высококачественной смеси и помещаете ее в выемку, специально выдолбленную в головке трубке — в чашечку. Вы приминаете табак — только специалисты этого дела могут примять табак правильно, чтобы трубка раскурилась почти сразу, чтобы не пыхтеть долго и упорно, сжигая без счета ставшие с недавних пор дефицитными спички, и это умение, как никакое другое, дается вам после долгих упражнений; и вот вы набили чашечку трубки табаком и наступает самый ответственный момент — вы начинаете раскуривать трубку.
Вы снова зажимаете гладкий мундштук в зубах. Теперь вам не до получения третьего, перспективного удовольствия — вы слишком заняты, чтобы наслаждаться. Вы чиркаете спичкой о боковинку коробка и подносите горящую спичку к трубке — спичка гаснет. Вы мысленно чертыхаетесь — чертыхнуться вслух вам мешает зажатый в зубах мундштук, — и повторяете операцию. С третьего раза вам удается поднести спичку к трубке, и вы изо всех сил начинаете пыхтеть — прогонять воздух сквозь табачную смесь в чашечке трубки с целью обеспечения воспламенения. С непривычки, а также вследствие волнения, вы забываете, что воздух надо тянуть в себя, вдыхать, а не выдыхать, но вы с силой дуете в отверстие чубука, и табачная смесь вылетает под давлением воздушной струи из чашечки, обсыпая вам грудь и колени. Вы повторяете весь процесс сначала — от момента взятия пальцами щепотки табака и до момента сосредоточенного пыхтения. На третий или четвертый раз вы добиваетесь успеха, табак в трубке начинает тлеть, испуская клубочки синеватого, сизоватого, ароматного дымка, — удовольствие четвертое, зрительное; вы вдыхаете дым — и, закашлявшись, поперхнувшись дымом, слюной и теми особыми веществами, которые вырабатываются в вашем рту под влиянием табачного дыма, содержащего никотин, оксиды, смолы и прочие вредные химические отравляющие вещества, вы роняете трубку из внезапно ослабевших пальцев, сгибаясь пополам от влекущего вас неудержимо к рвоте кашля, трубка разбивается надвое, или даже на б*льшее количество кусков, и вы с тоской глядите на обломки и сожалеете, что не сдержались, что ваш организм не справился с таким утонченным удовольствием, и ждете следующей оказии, когда вам снова доведется подержать в пальцах новую необкуренную еще никем трубку вишневого дерева с янтарным мундштуком, внутри которого сидит такая симпатичная искусственная мушка...
Удовольствие от раскуривания трубки может сравниться только с удовольствием от варки кофе по-турецки (с последующим употреблением, разумеется).
Однако мне — в моем котином обличье — часть удовольствий была недоступна. Если обонятельное и вкусовое удовольствия я еще мог с грехом пополам получить, то сам процесс ощупывания трубки и набивки ее табаком был для меня недосягаем. Ну как, скажите, я мог повертеть трубку в пальцах и насладиться ее шероховатостью, если как раз пальцев у меня и не было, а были когти и покрытые шерстью лапы с твердыми и не ощущающими почти ничего подушечками? Я даже щепоть табаку захватить своими когтями не мог, и мне помог набить трубку Домовушка, который, как оказалось, когда-то курил, пока не прочел в журнале "Здоровье" о пагубности этой привычки.
Домовушка набил для меня трубку по всем правилам, потом протянул ее мне, и даже и спичку зажег. После первой же моей попытки раскурить трубку он отобрал ее у меня и раскурил сам. И покурил немножко, со смаком вдыхая дым, даже показал, как пускать колечки. А потом протянул трубку мне. Трепетной лапой я взял трубку, сунул ее в рот, вдохнул дым... — и закашлялся, и упустил трубку из внезапно ослабевших лап, и трубка разлетелась на две половинки: мундштук отдельно, а чубук с головкой — отдельно.
