Лада, как всегда, окуталась звуконепроницаемым облаком, едва только сняла трубку. Я развернулся, чтобы возвратиться в кабинет (отмечу, что руны давались мне не очень легко, и Ворон опять вернулся к старой практике вдалбливания знаний в мою голову клювом, поэтому я не слишком спешил), и вдруг прямо передо мной в стену ударила молния. Я вздрогнул и обернулся.
Шиповник, который с недавних пор так красиво увивал стены и потолок коридора, исчез. Лада, в ночной рубашке, без всяких веночков на своей встрепанной головке, и никакого на ней шелка или атласа — простое полотно без вышивки — орала в трубку, и я прекрасно ее слышал:
— Ах, так? Значит, вот как?!... Ты очень пожалеешь!... — и молнии сыпались из ее синих глаз, круша вдребезги развешанные по стенам зеркала, в которые сразу же превратились все картины и витражи, и даже прелестная миниатюра тушью, выполненная не то в японском, не то в китайском стиле.
Я не помню всего, что она кричала в гневе. Я поспешил укрыться в кабинете, и, если и высовывал голову из-под письменного стола, то для того лишь, чтобы убедиться, что заградительный щит на месте.
Потом я услышал, как Лада швырнула трубку на рычаг — и как только аппарат выдержал! — и разрыдалась. Я тихо подкрался к двери, чтобы посмотреть на причиненный Ладой ущерб. Ворон, прятавшийся на верхней полке среди тонких детских книжек, посоветовал мне не спешить.
— Я бы не торопился, Кот, — произнес он хриплым шепотом, — подожди, пока она вернется в комнату...
Хлопнула дверь комнаты, и тоненько запело, разбившись, дверное стекло.
— Ну, вот, теперь, пожалуй, можно рискнуть, — сказал Ворон. — Думаю, у нас скоро появится возможность провести практические занятия на местности... Я имею в виду небелую магию.
Небелой магией, в отличие от белой, черной и нейтральной, называются всякие мелкие кошачьи пакости — чих там, сглаз, или перебегание дороги. Ворон давно уже переживал то обстоятельство, что я не могу пока приобрести практические навыки в использовании исконных кошачьих талантов, поскольку врагов, к которым можно было бы их применить, у нас не было, за исключением пьющей соседки, но Лада строго-настрого запретила предпринимать против той какие бы то ни было меры, мотивируя свое решение тем, что-де бедная женщина от нас и так натерпелась. Не знаю, что она имела в виду. Если Лада подразумевала превращение сожителя пьющей соседки в Жаба, то это, на мой взгляд, скорее было добрым делом, чем злым.
Но я отвлекся.
Итак, я выглянул в коридор. И увидел абсолютно белые стены и усыпанный осколками зеркал пол. Я принюхался. Гарью не пахло — а я было подумал, что Лада в гневе подпалила обои. Но нет — противопожарное заклинание, наложенное на нашу квартиру в предновогодние дни, еще действовало, поэтому молнии, которые метали синие глаза Лады, не привели к пожару. Однако с обоями что-то случилось.
Я пригляделся. Обои были на месте. Но их рисунок — на белом фоне вились раньше золотые и зеленые загогулинки — исчез бесследно.
И вдруг осколки на полу зашевелились, и я увидел маленькую змейку, выползающую из кучки битого стекла. Золотистую такую змейку, знаете ли. И тут, как всегда бывает, когда вначале не видишь очевидного, но стоит только заметить раз — и уже не можешь не заметить все остальные разы, если вы понимаете, о чем я, — так вот, я увидел, что весь пол, все груды осколков шевелятся, и всюду — зеленые и золотые змейки ползают, извиваются, встают на хвосты, а одна даже раздула капюшон — так, как это делают кобры перед тем как ужалить. А на капюшоне у нее золотые очки. Змейка эта была очень маленькая — с огрызок карандаша длинной, они все были очень маленькие, — но орал я громко. Наверное, меня было слышно на другом конце города.
О, как я орал! Как я кинулся обратно в кабинет, захлопнув за собой дверь, как я взлетел — даже, по-моему, не касаясь лапами дерева — на самую верхнюю книжную полку, и забился там в уголок, дрожа от ужаса! О, как я дрожал! Дрожь моя передалась книжным полкам, и они дрожали вместе со мной. Тонкие книжки, среди которых прятался Ворон, посыпались на пол.
— Что случилось? — спросил меня перепуганный Ворон. — Пожар? Или она разрушила стену?
— Хуже, — промямлил я, заикаясь: язык мой отказывался мне повиноваться. — Там змеи!... с обоев!...
Ворон, конечно, меня не понял. Ворон полетел посмотреть сам. И всюду ему надо совать свой длинный клюв!
Я попытался его не пустить.
Я спрыгнул на пол и встал грудью перед дверью.
Я кричал, что нет, что я не позволю открыть дверь в коридор, что надо подождать, пока эта нечисть там передохнет с голоду, и, пока она не передохнет, дверь открывать нельзя, а мы как-нибудь потерпим, мы как-нибудь обойдемся, в конце концов, есть форточка, и я всегда могу сбегать что-нибудь украсть у соседей, и он тоже, но не в дверь, в эту дверь нельзя пройти или пролететь...
Увы — все было впустую, и не только потому, что Ворон не желал ничего слушать. А еще и потому, что, пока я говорил, несколько змеек проползли под дверью в тот крохотный зазор, который имелся внизу, и теперь шастали по комнате быстро и хозяйственно, уж наверное, в поисках пищи; я снова взлетел к потолку и забился в угол самой верхней полки. Говорят, что любовь придает нам силы. Не знаю, так ли это, а вот насчет страха — в этом я уверен. Никакой любви со страхом не сравниться, когда нам надо перемахнуть через забор, или влезть на дерево, или совершить еще какой-нибудь славный подвиг спасения своей жизни.
Увы мне — я совсем не учел, что змеи тоже умеют лазить по деревьям.
И по другим поверхностям.
Эти очкастые золотистые и зелененькие твари ползли по боковой стенке книжных полок так, как будто всю свою жизнь только этим и занимались. Впрочем, всю свою жизнь они только этим и занимались — когда были узором на обоях.
Надо было что-то делать, надо было как-то спасаться, и я пожалел, что в свое время не превратился, то есть не трансформировался, в птицу. Сейчас бы вспорхнул — и вся недолга.
Между тем из кухни доносились испуганные вопли Домовушки и кваканье Жаба — змеи добрались и туда, и Жаб от ужаса позабыл, что умеет разговаривать по-человечески.
У Ворона даже оперение посерело.
— Ты представляешь, Кот, — прошептал он хрипло, — что будет, если кого-нибудь ужалят?! Тогда Лада станет причиной гибели живого существа!
Нет, как вам это нравится! Вместо того чтобы думать, как нам спастись, эта честолюбивая птица беспокоилась о сохранении за Ладой ее наследственных прав!
— Мне плевать, — мяукнул я — тоже, между прочим, шепотом, — мне плевать, главное, чтобы меня не укусили!
Он, кажется, не слышал меня.
— Я надеюсь, Домовушке достанет здравого смысла не перекидываться в таракана, ведь змеи такого размера питаются в основном насекомыми... Надо что-то делать, Кот, на тебя одна надежда, ты же у нас маг... Лада, скорее всего, сейчас в невменяемом состоянии, от нее не будет никакого толку...
От страха Ворон даже перестал выражаться заумно и наукообразно.
В его словах было рациональное зерно. Я представлял себе очень хорошо — ну, как будто видел своими собственными глазами, — чем сейчас занимается Лада. Она ревет. Ревет, уткнувшись носом в подушку, и, наверное, накрыв голову другой подушкой. До нее сейчас не докричишься. А жаль! Потому что я совершенно не представлял, что можно сейчас сделать. То есть мои мыслительные способности были начисто парализованы страхом.
— ...И убивать их нельзя, — бормотал тем временем Ворон, — они ведь живые!
— Какие такие живые! — взвизгнул я, наблюдая, как самая настырная змейка влезла уже на высоту человеческого роста и одолевает последние сантиметры третьей сверху полки, а на последней скрываюсь я. — Они бумажные! То есть они состоят из краски!
— Ну придумай же что-нибудь! Ты же умный!
Если бы мне не было так страшно, я бы возгордился. Шутка ли — Ворон, сам премудрейший преминистр назвал меня умным! Прежде определения, которые он находил для обозначения моих умственных способностей, варьировались в диапазоне между "тупица" и "балбес".
— Я начинающий! Я еще даже не молодой специалист! — орал я, лихорадочно вспоминая все известные мне способы борьбы со змеями. Мангусты у нас не было, так же, как и ежа. Может, исходя из первоосновы этих тварей, стоило бы попробовать растворитель — ацетон там, или уайт-спирит? Хотя вряд ли — попытайтесь уайт-спиритом смыть краску с обоев — не получится. Может быть, применить обыкновенную воду — обои ведь делаются из бумаги?
На это мое соображение Ворон возразил, что обои в коридоре были дорогие, моющиеся, немецкие, то есть воды они не боялись.
Какая недальновидность со стороны Бабушки! Если бы она оклеила стены обычными бумажными обоями по цене рубль двадцать за рулон, мы бы сейчас вполне успешно справились с этой вот напастью...
Тем временем Ворон сорвался со своего места, подлетел ко мне и, ухватив меня своим крепким клювом за шкирку, поднял в воздух — вовремя, потому что настырная змейка уже успела добраться до верхней полки. Ворон покружил немного по комнате и ринулся в дверь, распахнув ее настежь с моей помощью. Причем моя помощь была пассивной — я просто висел в его клюве.
— Осторожнее! — взвыл я, — ты вышибешь из моей головы все мозги!
— И вот благодарность! — заорал Ворон. — Я спас его от неминуемой гибели, а он...
При этом произошло то, что должно произойти. То, что случается со всякими вор*нами, когда бог посылает им кусочек сыра или целого кота — предмет, который они могут взять в свой клюв, — а они при этом пытаются петь. Или хотя бы разговаривать. То есть они роняют этот самый кусок сыра. Или кота. Или что там еще они держат во рту.
Я выпал — и приземлился посреди коридора, угодив на кучу битого стекла. И, кстати, в целый клубок змей.
К счастью, змеи наши были еще неопытные и не знали, что в таких случаях надо кусаться. Они просто брызнули врассыпную, а я подпрыгнул — приземлиться я уже не успел, Ворон подхватил меня в воздухе и понес в комнату Лады.
Действительная ситуация оказалась хуже воображаемой. Лада совсем не рыдала, уткнувшись носом в подушку. Она сидела на постели и тупо глядела в окно. А вокруг нее — на полу, и на постели, и даже на ее коленях резвились золотистые и зеленые змейки. По-видимому, неподвижную Ладу они воспринимали как неодушевленный предмет. Своего рода деталь обстановки.
— Лада! — заорал я, — оглянись вокруг! Посмотри, что ты наделала!
Лада встрепенулась, метнула в мою сторону гневный взор, и я втянул голову в плечи, мне казалось, что моя шкура уже запахла паленным. Но молнии в ее взоре закончились, и я уцелел. Зато Лада увидела всех этих чешуйчатокожих и...
Ну, вы знаете, как ведут себя женщины в таких ситуациях. Она, конечно, завизжала, конечно, подскочила вверх — и зависла в воздухе. Змейки посыпались с ее колен, как сухая хвоя с новогодней елки, выброшенной после праздников на снег. От визга Лады полопались стекла в витринках стенки, и рассыпались в мелкую хрустальную труху вазочки, рюмочки, бокальчики и бокалища — все то, что я так тщательно мыл и перетирал перед Новым годом по поручению домовитого Домовушки. К счастью, оконные стекла не пострадали. К еще большему нашему счастью змеи — существа, как оказалось, непрочные и хлипкие, — тоже не выдержали акустического удара, и под действием звуковой волны рассеялись мелкими частичками краски — и весь пол в комнате оказался позолоченным. Ворон с облегчением выпустил меня из клюва, и я рухнул на кресло, потревожив при падении Петуха, не проснувшегося даже от визга Лады. Петух недовольно заквохтал, вспорхнув, приземлился на спинку второго кресла и снова сунул голову под крыло. А Ворон перевел с облегчением дух и разразился нравоучительной сентенцией на тему того, что при любых обстоятельствах необходимо учитывать возможные последствия своих действий, и что эмоции — это, конечно, важно, но куда важнее помнить о своей ответственности за судьбы и жизни домочадцев, и что, поскольку Лада позволяет себе непродуманные и рискованные действия, то пусть она будет готова к самому наихудшему, что только можно себе представить — к потере наследственных прав, например, или к гибели кого-либо из нас. Ворон даже употребил выражение "к трагической гибели".
Дальше я не слушал. Я побежал в кухню — посмотреть, чем закончилось нашествие змей на холоднокровных и на Домовушку.
У страха глаза велики — это я не про себя, это я про Ворона. Он переживал, что Домовушка, в случае перекидывания его тараканом, может послужить пищей для какой-нибудь змейки. Ворон не учел Домовушкиных размеров — в виде таракана он, Домовушка, был длиннее самой длинной змейки раза в два. Сомневаюсь, чтобы его могла проглотить даже очень прожорливая змея. Другое дело ужалить, но, судя по жизнерадостности всех присутствующих в кухне, обошлось без жертв.
Домовушка — тараканом, разумеется, как всегда в случае сильного испуга, бегал по потолку. Паук тоже вылез на потолок, а паутина его, размещавшаяся на дубовой поросли подоконника, переливалась зеленым и золотистым — акустический удар сработал и на кухне, заставив змей рассыпаться. Жаб плавал в аквариуме Рыба, а сам Рыб сидел в своем подводном гроте мордой внутрь и хвостом наружу. На всякий случай я спросил:
— Все целы?
— Ой, Кот! — захлебываясь от восторга и пережитого ужаса, квакнул Жаб и выпрыгнул из аквариума, — такое было, такое было!... Они как поползут!... Они как зашипят!... Рыб перетрухал, всунулся в грот, а я решил, что ему плохо, и прыгнул помогать, если что — возраст все-таки!... А Паук бегом наверх! А Домовушка — в таракана, и тоже наверх!... А они все ползут!... А они все шипят!... А потом раз — и рассыпались, когда сирену включили!...
— Это не сирена была, — сказал я, — это была Лада.
Жаб не понял.
— Ну, это Лада визжала, — пояснил я. — От испуга.
Домовушка шлепнулся на пол, встал уже в нормальном, более привычном для нас состоянии лохматого-волосатого и схватился за веник. Выметая сухую краску и осколки зеркал, он ворчал, что деются самые невероятные невероятности, творятся самые ужасные ужасы — а все от чего? А от того, что некому задрать юбчонку, да надавать ремешком да по мягким частям, возомнила, вишь, себя взрослою, дитя безразумное, непутевое...
Зато как разинул пасть Пес, когда он вернулся домой с утренней прогулки по магазинам! Даже сумку с покупками выронил.
— А где?... — спросил он, когда дар речи вернулся к нему, — где аллея? Где цветы? Что случилось?!
— Да ничего особенного, — мурлыкнул я, усаживаясь на свою подушечку поудобнее, — твоя обожаемая Лада чуть нас всех не скормила кобрам...
Нет, он неисправим. Он кинулся в комнату, наступив попутно в лужу молока — конечно, оно разлилось, когда сумка с продуктами вывалилась из его разверзнутой пасти. Он подскочил к Ладе, успевшей уже спуститься из-под потолка и лежавшей теперь ничком на постели. Он заскулил, завилял своим толстым хвостом, просунул голову под руку Лады и ткнулся носом в ее подмышку. Лада пошевелилась.
