Игра с судьбой - 2. Боярин

От расположенного под крепостной стеной длинного бревенчатого здания навстречу нам ковылял горбоносый со своими холопами. Молодцы поддерживали боярина, однако и сами порой оскальзывались, с трудом удерживаясь на ногах. В голову влетела нелепая мысль, что в случае чего для врага подобное препятствие тоже будет не в радость. А привыкшие к подобным, мягко выражаясь, дорогам русские воины пожалуй окажутся даже в более выгодном положении. Возможно, не так уж и неправ был юморист, предположивший, что именно из-за присущих Руси двух бед, она не покорилась ни одному захватчику.

— Пошто меня не пустили допрос лихоимцу чинить?! — возмущенно закричал еще издали горбоносый боярин. — Нешто мы с тобой, воевода, не уговорились заранее?

— Нешто у тебя, боярин, есть право на допрос княжеских гвардейцев? — опередил я с ответом воеводу. — А не покажеш ли удостоверяющую грамотку за подписью Петра Александрыча?

Горбоносый даже топнул ногой от ярости, и непременно упал бы, поскользнувшись, но верные холопы удержали его.

— Нешто у тебя такая грамота имеется? — зло прошипел он.

— Моей грамотой являются слова, сказанные воеводе лично Светлейшим Князем! — гордо поднял я голову, краем глаза косясь на спутника, который в свою очередь удивленно воззрился на меня. Не ну, говорил же ему Светлейший, чтобы он позаботился обо мне? А разве эти слова не означают, что я обличен особым княжеским доверием?

Взяв воеводу под руку я увлек его мимо исходящегося в бессильной злобе боярина.

— Пойдем, Афонасий Егорыч. Только тебе позволено присутствовать при допросе. Вот только напишешь расписочку о неразглашении на имя Светлейшего Князя.

Окончательно сбитый с толку Афанасий последовал за мной, оглядываясь на горбоносого с каким-то извиняющимся выражением на покрасневшем лице, мол, я бы рад, да вишь какие тут дела, и все такое.

Дознание

В помещении, куда мы зашли, было очень уж жарко натоплено. За столом какой-то красномордый чин, скорее всего начальник стражи, что-то диктовал худосочному лопоухому юнцу, скрипящему пером по желтоватому листу бумаги. Увидев нас, красномордый подскочил и вытянувшись, доложил воеводе о текущих делах.

— Зря разоблачился, Дмитрий Станиславовичч, — обратил внимание Афанасий на то, что я снял дубленку. — В казематах зябковато будет.

— Нешто ты меня в казематы запереть собираешься? — попытался я пошутить, но, заметив взметнувшиеся брови воеводы, поспешно пояснил: — Да шучу я, шучу. Однако думаю, нечего нам по казематам шастать. Пущай Савелия сюда приведут. Допрашивать в комфорте надо, тогда и не пропустишь никакой мелочи.

— Воля твоя, боярин, — кивнул тот и отдал соответствующие распоряжения.

— И еще, Афанасий Егорыч, — я подошел и тихо заговорил в самое ухо: — Надобно сделать так, чтобы никого кроме нас при допросе не было.

Воевода, почему-то тоже вполголоса, что-то пробубнил красномордому начальнику стражи. Тот в свою очередь зашептал писарю, предварительно толкнув его в бок, отчего тот мазнул пером по бумаге, оставив неприглядную кляксу.

— Чернила и бумагу оставь, — приказал я писарю, видя, что тот заграбастал с собой чернильницу. И в ответ на вопросительный взгляд воеводы развел руками и пояснил: — Расписочку о неразглашении тебе, воевода, написать все же придется. А заодно и протокол допроса собственной рукой составишь, дабы светлейший узрел твое радение.

Не успели красномордый с писарем скрыться за дверью, как через противоположный вход ввели Савелия. Двое угрюмых стражников с саблями наголо крепко держали гвардейца за локти. Руки его оказались связаны за спиной, глаза затравленно зыркали по сторонам, борода всклокочена, в волосах желтели соломинки.

— Напраслину на меня возводят, боярин, — бросил он, заметив меня. — Не убивал я лекаря. Я же подле тебя был все время.

— Можете быть свободны, — кивнул я на дверь стражникам.

Те непонимающе вылупили глаза, то ли не уразумев, что я имею ввиду, то ли соображая, стоит ли мне подчиняться.

— Пошли вон! — перевел на понятный им язык воевода, и мужики споро покинули помещение.

Продолжая играть великого конспиратора, я поочередно подошел ко всем дверям и, резко открывая их, убедился в отсутствии любопытных ушей. Не обнаружив подслушивающих шпионов, вернулся к воеводе и, предложив ему сесть за стол, начал диктовать текст расписки. Было видно, что лично скрипеть пером тому доводилось нечасто — высунув кончик языка и то и дело вытирая со лба выступающий пот, тот медленно выводил на удивление ровные буквы.

— Так, отлично. Теперь здесь подпись и число, — мой палец ткнул в нижний правый край листа. — Ну вот, теперь можно приступить непосредственно к делу.

Я взял со стола перочинный, в полном смысле этого слова, ножик и подойдя к гвардейцу перерезал веревки на его руках.

— Садись, — указал ножиком на лавку. — Рассказывай.

— Что рассказывать-то, боярин?

— Все рассказывай — где был, чем занимался с того момента, как меня вчера подстрелили, кто может подтвердить.

— Дык, не был я нигде, — растерянно пробормотал Савелий. — Подле тебя неотлучно находился.

— И ночью никуда не выходил?

— Единожды только и вышел по нужде.

— Кто-то видел, как ты выходил?

— Дочка воеводы Полина Афанасьевна как раз из светелки своей выходила. Она может подтвердить. И еще кто-то из холопов дрова в избу заносил, — с готовностью сообщил Савелий, не понимая, что указал на нежелательных свидетелей.

Я бросил взгляд на воеводу. Тот внимательно слушал, забыв о своей обязанности вести протокол допроса. Может, оно и к лучшему, что забыл.

Снова обратился к гвардейцу:

— Когда последний раз видел лекаря Илью?

— Лекаря-то? Дык, как он твою голову перебинтовал, Так и ушел. Более не видел я его. И не убивал я...

— Погоди, — поднял я руку ладонью вперед, осаживая вскочившего арестанта. — Ты с лекарем о чем-либо разговаривал? Может, ссорились или спорили о чем?

— Да о чем же мне с ним спорить, боярин? Он же лекарь, а я солдат.

— Отвечай по существу! — прикрикнул для порядка на гвардейца.

— Не было промеж нас ни ссоры, ни спора какого. Нешто я буду лекарю перечить? — снова не сдержался бедолага. — Он как наказал тебе покой обеспечить, да еще сказал, чтобы бульон куриный обязательно сварили — от удара головы помогает, так и ушел.

— То и я слышал, — подал голос воевода, — про бульон-то.

— Так я ж и не видел больше Илью, — Савелий переводил взгляд то на меня, то на воеводу и произнес на этот раз тихим поникшим голосом: — Не убивал я лекаря.

Мне было искренне жаль парня. Жаль, несмотря на то, что это он той злополучной ночью под руководством Алексашки накинул мне на голову кафтан и постоянно отвешивал тумаки, пока меня, связанного, вели к князю. И будь на то княжеская воля, снес бы Савелий мою голову сабелькой не задумываясь, а может, и испытал бы даже некое удовлетворение. А мне вот его жаль. Вот такое я дитя цивилизованного века.

— Я тебе верю, Савелий, — моя рука легла на плечо гвардейца. В его глазах вспыхнула надежда, но я продолжил: — Однако моей веры мало. Твою невиновность необходимо доказать.

— Как же доказать-то? — вопросил воевода.

— Очень просто, — я повернулся к нему. — Необходимо найти настоящего убийцу.

В помещении воцарилось молчание. Лишь гул огня да потрескивание дров в жаркой печке нарушали тишину.

— Как же его найти-то? — на этот раз спросил гвардеец.

— А это уже не твоего ума дело. Тебе, не прочитавшему за свою жизнь ни одного трактата древнегреческих детективов Конан Дойля и этого, как его, Дарьяла Донцова, не понять всей тонкости детективной логики, — бросив взгляд на воеводу, брови которого заползли чуть ли не на темячко, я понял, что тот тоже не понимал не только детективную логику, но и основную часть сказанных мною слов. Впрочем, как и я сам. И вновь вернулся .к Савелию: — Тебе, братец, пока придется посидеть здесь. Тут уж ничего не поделаешь. Ежели тебя отпустить, то истинный убийца сразу насторожится и затаится. Понял? А ты, Афанасий Егорыч, распорядись, чтобы его не связывали и содержали в более достойных условиях. Истинной причины такого послабления не поясняй. Скажи, например, что Савелий обладает какими-нибудь ценными сведениями, а потому должен быть в полном здравии до особого княжеского распоряжения. Ну, или сам что-нибудь придумай более правдоподобное. Не мне же тебя учить, в самом-то деле.

После того, как увели Савелия, я некоторое время мерял шагами комнату, обдумывая дальнейшие действия. Воевода молча сопровождал меня взглядом, вертя в толстых пальцах перо.

— А ты пиши, Афанасий Егорыч, пиши, — кивнул ему. — Пиши все как есть. Мол, зарезали лекаря. Что боярин... Как его

— Залесский Никита.

— Ага. Значит боярин Никита Залесский утверждает, что зарезал лекаря гвардейский старшина... Нет, не так... Утверждает, будто зарезал лекаря старшина личной гвардии Светлейшего Князя Петра Александровича Невского. Пиши, что никаких мотивов для убийства у старшины не прослеживается, а сам он утверждает, что к убийству не причастен. Чего? Мотивы? Ну, повода к убийству у него нет. Понятно? Да, и подпишись, что дознание вел самолично. Не надо мое имя без нужды афишировать. Известность она, уважаемый Афанасий Егорыч, в тайном сыске лишь помеха.

— Дык, оно понятно, — кивнул воевода, скрипя пером. — Как говоришь про поводы писать-то?

— Про какие поводы? — не сразу дошло до меня. — А-а. Да пиши уже как знаешь. Главное чтобы суть ясна была. И пусть, пожалуй, приведут того шалопая, что меня давеча подстрелил.

Я распахнул дверь, за которой томился в ожидании начальник стражи, и жестом подозвал его. Получив от воеводы распоряжение насчет непутевого стрельца, тот снова удалился.

Привели провинившегося. М-да, действительно совсем еще стрельчонок. Лет пятнадцать на вид. Кафтан на нем сидел, как папино пальто. Ему бы еще колпак с помпончиком — и вылитый Пьеро. Пьеро с подбитым глазом. Не Савелий ли приложился?

— И чем же я так не угодил тебе, братец, что ты решил подстрелить меня среди бела дня?

— Не нарочно я, боярин, ей богу не нарочно, — приложив руки к груди, парнишка упал на колени. — Я в ворону целился.

— Нешто я так на ворону похож? Да встань ты. Встать, кому говорю!

— Не похож, — растерянно ответил тот, поднимаясь. — Кабы энтот под руку не толкнул...

— Не пререкайся, щенок! Не то снова плетей отведаешь! — гаркнул воевода так, что я вздрогнул, а парнишка испуганно ссутулился и вжал голову в плечи.

Открыл было рот, сказать воеводе, чтобы не вмешивался, но сдержался — кто я такой, чтобы указывать командиру порубежной крепости в присутствии его подчиненных? Снова переключил внимание на юного стрельца:

— Это кто ж тебя под руку толкнул?

— Дык, холоп того боярина, что из столицы наезжает, — пробормотал парнишка, боязливо косясь на грозного воеводу.

— Та-ак. Это уже интересней. Ну-ка, давай поподробней, — положив руку на плечо стрельца, я усадил его на скамью и сам сел рядом. — Тебя как зовут, стрелец-молодец?

— Борька.

— А скажи, Борька, как холоп того боярина рядом с тобой оказался?

Парень, словно не понимая, что от него требуется, растерянно переводил взгляд то на воеводу, то на меня, то снова на воеводу.

— Говори, щенок! — снова заорал Афанасий.

Стрелец с перепугу попытался подскочить со скамьи, но я удержал его на месте, ухватив за шкирку.

— Он к нам с Еремой загодя подошел, — наконец-то заговорил Борька. — Вот как ты, боярин, с гвардейским старшиной в башню прошел, так тот столичный боярин со своими холопами следом показались. Боярин-то мимо прошел, а один холоп к нам направился. Спросил, не из нового ли мы набора, да попросил ружья посмотреть, показать, как заряжаются. Потом сказал, что меткость нужно следя за летящей птицей нарабатывать. Сам в ворон целиться начал. Потом мы с Еремой стали за ними ружьями водить. А как я стрельнул, дык и сам не пойму. Энтот холоп ружье потянул, а оно и стрельнуло. Я и понять ничего не понял, а он мне в глаз как припечатает, — парнишка потрогал опухшую половину лица и поморщился. — Я наземь и брякнулся. А он кричит, мол, пошто, стервец, в бояр стреляешь? И давай меня сапогами по ребрам охаживать. Я уж думал, забьет насмерть. Ежели б мужики не оттащили его, то и забил бы.

Теперь стало понятно, отчего стрелец говорил, будто с силой слова выдавливал, и постоянно локти к бокам прижимал. Похоже, ребра у парня действительно отбиты. А ведь ему еще и плетей всыпали в наказание. Ну, не будет впредь оружие кому попало в руки давать.

Выпроводив парнишку за двери, наказал ждать.

Ситуация все более прояснялась, и все более не нравилась. Я задумчиво поглядывал на воеводу — заодно ли он с этим горбоносым Залесским, или нет? Можно ли ему довериться? И почему он молчит? Будто бы и не сделал никаких выводов из рассказа стрельца.

— Что скажешь, Афанасий Егорыч?

— Надо бы высечь этого холопа, да понимаешь, Дмитрий Станиславович, мне с Никитой Олеговичем ссориться не с руки. Он поставки провианта в порубежные крепости контролирует... — воевода красноречиво замолчал, почесывая шею под окладистой бородой.

Мне оставалось лишь понятливо кивнуть.

Посланец

— Ладно, давай так поступим, — предложил я после короткого раздумья, кивнув на исписанный им лист, — пошлем гонца к Светлейшему Князю с этой грамоткой — пусть он сам решает, что делать со своим гвардейцем. Гонцом пошлем шалопая Борьку...

— Да разе ж можно ему такое доверить? — прервал меня воевода.

— Нужно! — мой указующий перст многозначительно поднялся. — В первую очередь именно доверием нужно воспитывать подрастающее поколение! Воинское умение придет со временем, а вот желание служить Отечеству можно воспитать лишь доверием. А стрелец этот, желая искупить свою вину, будет вдвое радеть за дело. Понимаешь? Тем более, что не в бой его посылаем, и не во вражеский тыл, а всего лишь с донесением, в котором нет особой государственной тайны.

— Мудрено как-то ты изъясняешься, Дмитрий Станиславович, — крякнул воевода по завершению моей высокопарной речи. — Это что ж, этому щенку еще и лошадь дать придется?

— И хорошую лошадь, Афанасий Егорыч. А то какой-то непорядок прослеживается в подопечном тебе воинстве.

— Это какой же непорядок, — возмущенно покраснел собеседник, выпучив на меня глаза. На его лбу выступили крупные бисеринки пота. Вот одна капля покатилась и, соединившись с другой, повисла на густой брови над правым глазом. Воевода смахнул ее и вытер лоб рукавом, продолжая буравить меня взглядом.

М-да, пожалуй нужно было поаккуратней наезжать на этого бородача. Но теперь-то уже отступать поздно. Потому, поумерив в голосе гонора, продолжил более спокойно:

— А ты сам посмотри на это дело будто бы со стороны. Что бы ты подумал о военачальнике, который не может доверить стрельцу простейшее задание по доставке донесения, но при этом доверяет ему оружие и ставит стеречь рубежи государства? А? Получается, в армию значит, можно, а водку... тьфу ты, а лошадь доверить ему нельзя? Так что ли?