Игра с судьбой - 2. Боярин

Казаки подняли ружья и пистоли. Я тоже поднял один из врученых мне пистолетов. А крымчаки все выезжали и выезжали из-за деревьев. Вот уже целая лавина неслась на нас по склону.

— Хлопцы! Стреляем, и тикать! — скомандовал сотник, первым разряжая пистолеты в накатывающих врагов.

Поддавшись общей панике, я тоже выстрелил, никуда особо не целясь, отбросил пистолет и, ничего не видя в пороховом дыму, принялся разворачивать лошадь. Рядом прозвучали еще несколько выстрелов. Один грохнул прямо у морды моей лошади. Та дико заржала и взвилась на дыбы, выбрасывая меня из седла. Хвала Богу, шмякнулся оземь удачно, ничего себе не сломав. Единственной мыслью после падения было, что меня сейчас затопчут. Потому сразу вскочил на ноги, но тут же вновь был сбит наскочившей лошадью.

— Дмитрий! Живой?

Я узнал голос Данилы. Парень помог мне забраться в седло, придерживаемой им лошади, и следом сам вскочил на другую. Лошадей не надо было погонять. Испуганные животные взяли с места в карьер. И в этот миг какая-то сила выдернула меня из седла.

На этот раз падение выбило воздух из легких. На какое-то время темная пелена застелила сознание, и я перестал что либо видеть и слышать.

Когда сознание прояснилось, вокруг стучали сотни копыт, обдавая меня комьями грязного снега. Сделал безуспешную попытку встать, и обнаружил, что руки плотно притянуты к туловищу. Однако ноги оставались свободны. Повернувшись на бок, поднялся на колени. И вновь та же сила, что выдернула из седла, рывком повалила меня на землю и, все ускоряясь, потащила по земле. Теперь все мои усилия были направлены на то, чтобы стараться скользить на спине, но все же несколько раз, наткнувшись на кочки, я переворачивался и обдирал лицо о жесткий ледяной наст, искрошенный конскими копытами.

Полон

Наконец адская гонка закончилась, и я, едва дыша из-за отбитых боков, расслаблено замер на снегу. Благо на мне был надет плотный полушубок. Иначе сомневаюсь, что отделался бы только ушибами.

— Урус, вставай!

Несколько раз пнув по и так отбитым бокам, меня за шкирку вздернули на ноги. Передо мной стоял классический татарин в лисьей шапке и стеганном халате. На поясе кривая сабля. Ростом на полголовы выше меня. Он стянул мои кисти веревкой, привязанной другим концом к луке седла топчущейся рядом лошади. Только после этого татарин ослабил и снял с меня петлю аркана. Взлетев в седло, он дико завизжал, словно сел на заботливо подставленный кем-то гвоздь. Однако, вопреки моим опасениям, не пустил лошадь в галоп, а удовлетворился легкой рысью. Впрочем, мне удалось пробежать не более пары сотен метров, после чего запнулся и упал, заскользив по насту. Но теперь хотябы было можно поднять лицо когда меня переворачивало на живот.

Снова остановились. Снова посыпались тумаки. Снова меня подняли за шкирку и что-то втолковывали на нерусской белиберде.

И вот я снова побежал, теперь подвязанный к общей грозди пленников, подгоняемый окриками и ударами нагаек. Рядом, шумно дыша, бежал кто-то смутно знакомый. Попытался всмотреться в его бородатое лицо, разукрашенное синяками и кровоподтеками, но едва не упал, споткнувшись о подвернувшуюся кочку. Крепкий полушубок в очередной раз смягчил обрушившийся на спину тонизирующий удар нагайки.

— Что, говорун, убег из огня да в полымя? — щербато ощерился сосед.

Я снова споткнулся, узнав в бегущем рядом пленнике бандитского генерала Евлампия Савина.

* * *

Нас гнали как скот несколько часов к ряду. По пути я пытался рассмотреть пленников. Рядом, судя по серым кафтанам, бежали подручные Евлампия, ставшие вдруг сами татарской добычей. Сей факт, хоть и не укладывался в моей голове, но грел душу злорадством, придающим сил. Оглянувшись, заметил сзади пленников в другой одежде, но как следует не разглядел, ибо споткнулся и заработал сразу два чувствительных удара нагайкой, отбивших охоту раздражать погонщиков.

Вот один из бегущих впереди бандитов упал и не сделал попытки подняться, а так и потащился по снегу, путаясь под ногами у бегущих следом, вынуждая их спотыкаться и в свою очередь падать. Ехавший рядом татарин что-то заорал. Колонна резко остановилась. От неожиданной остановки пленники натыкались друг на друга. Образовалась куча-мала. Однако засвистевшие нагайки быстро навели порядок, заставив всех подняться на ноги. Я, как и мои соседи, стоял согнувшись, и надсадно дыша. Дыхание после длительного забега скребло по гортани словно наждаком.

Спешившийся татарин подошел к так и оставшемуся лежать бедолаге, накинул ему на шею петлю, кинжалом отсек стягивающую руки веревку и поволок хрипящего и цепляющегося руками за петлю пленника к лошади. Привязав веревку к луке и вскочив в седло, он с визгом и гиканьем проскакал полсотни метров, волоча за собой бывшего бандита. Когда руки у того безвольно повисли, крымчак отрезал веревку от седла, оставив мертвое тело валяться на снегу.

Колонна тем временем двинулась, ускоряясь, пока снова не перешла на бег. Гнали нас почти до вечера, сделав еще всего лишь две короткие остановки, чтобы показательно казнить очередного выбившегося из сил. Я уже готов был стать следующим, приняв сию участь, как избавление от творившегося кошмара, когда колонна вновь остановилась, и на сей раз пленникам позволили повалиться на снег.

— Не знаю сколько времени прошло, прежде чем я восстановил дыхание и стал воспринимать окружающую действительность. К этому времени уже опустились сумерки. Пытаясь согреться, люди жались друг к другу, сбившись в отдельные кучки.

Потирая стертые до крови запястья — я даже и не заметил, когда мне освободили руки — попытался рассмотреть ближайших соседей. В одном узнал Евлампия.

— Слышь, Иудушка, тебя-то сюда за что? — толкнул локтем ренегата.

На меня тут же зашикали соседе, боязливо косясь в сторону ближайшего костра, от которого слышалась возбужденная татарская речь. Кто-то даже пнул исподтишка.

— Тише ты, аспид говорливый! — прошипел Евлампий, вернув мне удар локтем. — Али по татарским нагайкам заскучал?

— Придушить цьёго злыдня, и уся недолга, — предложил один из бандитов, но генерал срезал инициативу грозным цыканьем и объяснением, что крымчаки наверняка обидятся за порчу их имущества.

Решив не накалять обстановку, я умолк и стал прислушиваться к тихому разговору, а вскоре и сам втянулся в него, задавая разные вопросы. Оказалось, многие подручные из шайки Савина понимали татарскую речь. Они прислушивались к разговорам у костра и передавали содержимое остальным.

В общем, из обрывков информации и собственных доводов я сложил примерную картину происходящего. Получалось, что на пиру у крымского хана один из его сыновей поспорил с остальными братьями, что совершит стремительный набег на Русь зимой и приведет, полон в количестве, равному числу его воинов. Разгоряченный насмешками братьев, принц покинул пир и призвал в набег три сотни самых лучших своих нукеров, повелев явиться налегке, взяв лишь оружие, заводных лошадей и немного овса для них в седельных сумах.

Когда пиршественный хмель развеялся, и туманившая разум злость на братьев улеглась, давать обратный ход было уже поздно, ибо это значило покрыть себя славой труса.

Нападать столь малым количеством на более-менее крупные поселения было бы верхом безумия. Но после недавней войны в порубежных районах мелких сел и хуторов почти не осталось. Те же немногие, что сохранились или отстроились за последний год, имели крепостные стены, которые сходу не взять. Впрочем, в один хуторок крымчакам удалось ворваться, застав жителей врасплох. Со следующим вышла осечка, и при осаде, хоть она и была недолгой, потеряли больше воинов, чем взяли пленников. В ярости принц поклялся, что придумает страшную казнь всему полону сразу, как только продемонстрирует его братьям.

Зато утро порадовало татар неожиданно легкой добычей. Более полусотни всадников сами прискакали к ним в руки. Правда, это оказались подданные османского султана казаки-перебежчики, а их предводитель предъявил соответствующую грамоту. Но что крымскому принцу какой-то там османский султан, который вряд ли узнает, где и как сгинули верные ему урусы? Да и верные ли? Если они однажды предали свою родину, разве не предадут они так же султана? Значит принц поступит во благо сюзерена крымского хана, срубив головы этим нечестивцам. Разумеется, после того, как продемонстрирует, полон братьям.

Когда я высказал Евлампию Савину свои соображения о предназначенной ему судьбе, тот посмотрел на меня так, что стало понятно, он и без меня давно пришел к аналогичному выводу. Я бы с удовольствием позлорадствовал, не находись сам в такой же ситуации.

— А чего это ты, говорун, тут пригрелся? — прищурил вдруг глаз генерал. — Чего к своим не ползешь?

Ошарашенный вопросом, я так и застыл с отвисшей челюстью. Мне до сих пор и в голову не пришло, поинтересоваться судьбой пленников, захваченных бандитами в усадьбе убитого ими боярина Жуковского. После остановки колонны я как упал на снег среди тех, рядом с кем бежал в связке, так тут и остался, не подумав, что где-то среди остальных пленников должны находиться гвардеец Савелий, стрелец и брат Данилы Владимир, ради спасения которого ямщик отправился в опасное предприятие. Жив ли он сам? А Алена? Что с ней? И словно в ответ на мой мысленный вопрос от одного из костров донесся женский крик, сопровождаемый грубым мужским хохотом. Я прислушался к женским причитаниям. Нет, голос был низкий, явно не Алены.

— Где мои товарищи? — спросил у Евлампия.

— Где ж им быть? Здесь все, — кивнул он на темные кучки остальных пленников.

Насколько я мог видеть, когда ночная тьма еще не сгустилась окончательно, рядом, судя по серым кафтанам, были только подручные Савина. Значит Савелий где-то дальше.

— Погодь, говорун, — остановил меня шепот Евлампия, когда я собрался переползти к соседней кучке людей, — Ежели мои казачки шум поднимут, ты со своими нас поддержи. Может, и удастся убечь. А ежели нет, так лучше так голову сложить, чем когда зарежут как овцу.

— Ну, — задумчиво протянул я, — это тебя зарежут как овцу, чтобы с грамоткой твоей османской не засветиться. А меня резать вроде как не за что.

— Не дожидаясь ответа бандитского генерала, я перекатился к другой компании.

— Шось такэ? Сонно вопросил мужик, к спине которого я прислонился, прислушиваясь, как отреагировали на мое перемещение пирующие у костров татары.

Никакой реакции не последовало, и я перекатился дальше.

— Цэ хто скачет, як блоха? — озадачились моими перемещениями тут.

Не удовлетворив любопытства вопрошающего, я двинулся дальше.

— Тебе чего, хлопец? Никак лихо шукаешь?

А вот это уже, судя по разномастной одежке, люди не из банды Савина. Да и лица бородатые в отличие от бритых рож казачков-ренегатов.

— Своих ищу, — сообщил кучерявому русоволосому бородачу.

— Дмитрий, ты што ли? — послышался шепот со стороны. Голос явно знакомый, однако я не смог сообразить, кому он принадлежал. Ясно только, что никому из тех, кого я ищу.

Двинулся на голос и внимательно всмотрелся в заросшее неопрятной всклокоченной бородой худое лицо с темным фингалом под левым глазом. Мы явно встречались с этим бомжеватого вида мужиком. Но где и когда?

— Нешто не признал? — щербато ухмыльнулся тот, и только тут я с удивлением узнал пропавшего без вести Алексашку. Ё-мое, видно досталось бедолаге не слабо!

— Жив, боярин? — потянул меня кто-то за рукав, и я снова удивился, обнаружив рядом Данилу.

— И ты здесь?

— Лошадь подо мной пала, — виноватым тоном сообщил тот.

Все мы тут, боярин, — раздался из недоступной отсветам костров темноты тихий голос гвардейского старшины Савелия.

— И Алена?

— Бабы отдельно. Енто товар дорогой, его на лошадях везут, — сообщил Меньшиков. Заметив мой тревожный взгляд в сторону доносящихся от костров женских вскриков, он пояснил: — То крымчаки початых баб пользуют. Алену Митрофановну не тронут, ибо цена за порченый товар в десятки раз ниже.

Один из сидящих рядом мужиков начал яростно рычать. Соседи тут же заткнули ему рот и навалились, что-то шепча в попытках успокоить.

— У них всех старых баб, кои ценность не представляют, да детей малых, кои пути не перенесут, порубали, — опять прояснил мое недоумение княжеский денщик.

М-да... я смотрел на успокаивающих взбесившегося мужика соседей и не мог разобраться в собственных чувствах к ним. Это ж какое миропонимание у этих здоровых бородачей, если после того, как убили их матерей детей и жен, они покорно плетутся в рабство? А что бы я сделал на их месте?

Решив оставить на потом расспросы Меньшикова, сам коротко поведал товарищам, что узнал о причинах татарского набега, о планах Савина и его предложении поддержать попытку прорыва из плена.

— Мыслю я, не по пути нам с Евлампиевскими татями, — поскреб ногтями заросшую бородой щеку Алексашка. — Ежели с хуторскими считать, нас десятков семь наберется. Даже ежели все разом поднимемся, то с голыми руками три сотни крымчаков никак не одолеем. Оно, может, двум-трем и удастся конем завладеть да ускакать прочь. Токма всех остальных посекут татары. А ежели чудо произойдет, и одолеем татар, то опять же останемся меньшим числом супротив татей продажных. А на хуторских надежи никакой. Не воины они. Токма для обороны за крепостными стенами годны.

— И что делать? — спросил я, продолжая разглядывать исхудавшее лицо княжеского денщика. Грязные растрепанные волосы, всклокоченная борода и пылающие отсветами костров глаза придавали ему демонический облик.

— Мыслю, не нужно спешить, Димитрий, — продолжил шептать Алексашка. — Ежели то, что ты узнал о крымском принце верно, татарам необходимо добавить к полону еще две сотни душ. Ежели среди них мужички крепкие будут, тогда на крайний случай, можно будет и с татарами потягаться, и с татями. Но то на крайний случай. Казачки-то, что с тобой были, ушли от татар. Надо полагать, тревогу подняли и погоню за крымчаками снарядили. Не зря нас нонче гнали весь день. Полагаю, и завтра вдоль порубежья аки табун рысаков нестись будем.

— Невеселая перспектива, — хмыкнул я. — Тот, кто переживет еще один день такого забега, устанет так, что ни на что не будет способен.

— Отчего же? — удивился моему заявлению молчавший доселе Савелий. — Беги и беги себе налегке. Вот мы бывалочи на марше, да с полной выкладкой пуда в полтора, да без отдыху и сразу на османа... Ох и рвали его от злости...

— Полз бы ты, Димитрий, к Евлампию, — сквозь навалившуюся дрему донесся голос Меньшикова. — Эй, Димитрий. Уснул либо?

— А? Чего?

— Да тише ты, — Алексашка тревожно глянул в сторону костров и снова зашептал: — Я чего говорю-то, уболтал бы ты Евлампия, чтобы нынче бечь не надумали. Скажи, мол, то да се. Ну, да ты ж языком молоть горазд. А?

Мне не хотелось никуда ползти, не хотелось ни с кем разговаривать. Хотелось свернуться калачиком прямо так, на затоптанном грязном снегу и забыться до утра, желая лишь одного, чтобы это утро не наступало как можно дольше. Однако какая-то сила заставила встать на четвереньки и перебежками вернуться к генералу. Тот тоже не спал и встретил меня так, будто бы ждал.