Кладезь бездны

Однако так далеко — отравленная одежда для Аббаса — госпожа Мараджил еще не позволяла себе заходить. Видать, пора отправить матушку подальше на запад. В земли клана Бану Марнадиш, к примеру. В какой-нибудь горный замок поближе к границе, куда даже голуби барида не долетают.

Да, так он и сделает — напишет фирман прямо сегодня.

— Нум? Нум, ты слышишь меня?

Она жалобно покосилась, все еще прикрывая губы тканью. Глаза набухли от слез.

— Я вышлю мою мать в Хисн-аль-Сакр на западной границе. Ни тебе, ни мальчикам больше не придется ничего опасаться.

Нум всхлипнула, поставив брови домиком.

— А мальчиков верни — не хватало им там еще чесотку подхватить. Мои сыновья — в берберском кочевье, кому сказать — сочтет безумцем...

Женщина тут же перестала всхлипывать и нахмурилась:

— Ты будешь в походе, Абдаллах. Как ты можешь ручаться за их безопасность? Говорят, госпоже служит могущественный маг, он убивает людей на расстоянии, останавливает их дыхание и сердце!

— Тьфу на вас на всех с вашими бреднями! Нум, ты же образованная женщина! Тебя учили мутазилитскому каламу!

— А я не согласна с мутазилитским каламом!

На этом их богословские споры обычно заканчивались.

— Нум, подумай сама, своей головой. Ну если он убивает людей на расстоянии, то не все ли равно, в Магрибе наши дети или в столице?

— С гудала уже шесть лет ходит святой шейх-проповедник, — строго сказала Нум. — Никакому кафирскому колдуну не сдюжить против нашего святого!

— Нум! Ты же образованная женщина!

— Шейху служат птицы и звери! Окрестные племена одно за другим принимают веру! Шейх такие чудеса творит — ты бы видел!

Оставался последний довод:

— Ну хорошо. А если я оставлю в столице Якзана аль-Лауни?

— Якзана аль-Лауни? — она распахнула глазищи. — Ух ты... А правда, что он к тебе на доклад через зеркало приходит?

— Нум! Ты же образованная женщина!

— Ой, а правда, что Тарик...

— Нум! Я приказываю! Напиши своим родственникам... тьфу, они ж читать не умеют... словом, я приказываю вернуть моих сыновей в Баб-аз-Захаб!

— А Якзана — оставишь?

— Оставлю!

— Хорошо, я пошлю в Кайруан человека.

Слава тебе, о Всемогущий! Ты вложил в эту женщину сговорчивость!

— Абдаллах?

— Да?

— А правда, что Тарик непобедим?

— Что?!

— Ну, у нас рассказывают, что на нем заклятие: Всевышний отнял у аль-Кариа свободу, зато теперь он побеждает во всякой битве.

— Нум! Какая чушь!

— А его разбили? Хоть раз?

— Это еще ничего не значит!

— А что это значит?

— Он талантливый полководец! Ну и удачливый! Кстати, возможно, люди верят в эту легенду и его присутствие их воодушевляет — надо будет над этим подумать...

Абдаллах попытался погрузиться в размышления, когда его настигло это:

— Возьми меня с собой.

— Что?!

— Я — хочу — быть — с тобой.

Когда Нум говорила с таким мрачным упорством, у нее выпячивалась нижняя губка.

— Нет. Нет!

— Но...

— Нет! Ты боишься за детей, а сама хочешь отправиться со мной в военный поход! Нум, ты же...

— Я — хочу — быть — с тобой!!!

— Тогда жди меня в столице, Нум!

Она разрыдалась, вскочила и убежала в комнаты.

Ну вот так всегда.

Каср аль-Джунд,

тот же день,

некоторое время спустя

Госпожа Тумал шла по краю негостеприимно-холодного, зимнего пруда. В зацветшей воде лениво помахивали хвостами толстые красные рыбины. Женщина недовольно покосилась в зеркало воды: мда, надо отказываться от плова с бараниной, эдак ни одно платье под грудью не сойдется.

А платье кахрамане, управительнице харима то есть, положено богатое. Ткань такую — желто-красную, толстую, в три слоя, поверху сплошь изузоренную, — выделывали только на государственной мануфактуре в Фустате. И только для нужд двора. Заслужить надо еще право на платье из такой ткани. И на кайму из золотой нити — в ладонь толщиной — тоже надо право заслужить. Да.

Госпожа Тумал усмехалась: ишь ты, собрались они там у себя в Большом дворе. Ишь ты собрались. "У нас дела государственной важности!" Ишь ты! Кахрамана имеет право выходить из харима и входить в харим во всякое время! На мужскую половину ходить! С открытым лицом! В город выезжать! По лавкам за покупками! В особых носилках, в особом платье, да! И плевать ей, Тумал, на всякие ихние советы государственной важности! Ишь ты! Госпожа Буран составила список нужных вещей и просьб: галийи нет уже! Запас мази из алоэ почитай что исчерпан! Арапчонка желает иметь госпожа для услуг! Подарки для факихов купить надо! Опять же жалоб сколько! И все на богомерзкую кафирскую кодлу, на хурс энтот сумеречный — хамят! Двери харима запирают, ключи уносят! Везде шныряют, всюду нос суют! Шпиёнов, понимаешь, ищут! Дурачье — шпиёны им на женской половине привиделись! Да они сами шпиёны, это ж по роже видно, рожи одна другой поганее, все как один на мертвеца похожие, бледномордые твари аураннские, тьфу! Один огрызнулся — Акио его, что ль, звали? Ну что за имя такое собачье, Акио, тьфу, его Азимом, как человека прозвали, ан нет, не отзывается на Азима, — так она велела палкой бить. Чтобы впредь не огрызался, сволочь неверная. А сегодня другой такой же, ну чисто утопленник бледностью, аж синюшный весь, не пустить ее пытался в Большой двор — а-га... Совет там, понимашь, у них. Так она на него как гаркнула в том смысле, что пусть дружка своего спросит, как спина после пятидесяти палок чешется, прям отпихнула и во двор вошла! И еще прям по картам энтим ихним дурацким протопала и прям на подушку села, рядом с вазиром этим новым ихним. Тоже мне вазир, ни бороды, ни живота, мальчишка-молокосос, выскочка. Куда такому тайной стражей ведать? Госпожа Буран так и сказала: "эээ, у него еще мозгов нет, мозги человек к пятидесяти приобретает! Где борода — там и ум!". Да. И вазир этот ей, главно дело: вы извините-подвиньтесь, мы щас про алоэ с арапчатами решать не можем, у нас тут дела государственной важности, судьба, понимашь, аш-Шарийа, решается. Да-да-да. А как певичку незнамо от кого брюхатую привезти к халифу в харим — это у них дела неважные, да. Ладно, сказала она, я уж трех факихов пригласила, они уж там разберутся, когда Арву энту камнями нужно бить и где. Плюнула прям в карты ихние и пошла — обратно в харим, чего уж там, поздно в город-то уже. Тоже мне государственные мужи-военачальнички, смешно смотреть. Один парс, другой бедуин, третий старикашка — ни одного знатного приличного человека, тьфу. Нерегиля, правда, она не увидела — а страсть как любопытно было посмотреть. Ну и шейха из ар-Русафа тоже не было — и что теперь сказать госпоже? Она ж с нее, с Тумал, шкуру спустит за то, что нечего рассказать-то. Ну ладно, расскажем, как новый вазир одет был. Говорят, кобель — каких свет не видывал. Тут давеча имущество казненных мятежников распродавали — так он накупил девчонок, чуть не с дюжину. Ох, кобель, ох, кобель... знаем, как судьбу аш-Шарийа ты решаешь, все больше зеббом девкам между ног тыкаясь...

Сопя и поправляя на груди края платья, управительница вступила в Малый двор.

Подумала-подумала, да и свернула в комнаты госпожи Зубейды. Умм Муса, вторая кахрамана, в последнее время сидела там подолгу — а с чего бы? А и правильно, с другой-то стороны, там спокойнее. Ситт-Зубейда — она женщина строгая, но справедливая. Сумеречников к себе в комнаты мать покойного халифа не пускала: так и сказала, что плевать ей, человек перед ней или нет, а мужику при зеббе на ее ковры не ступить. А то ишь чо придумали: мол, ежели у аль-самийа из хурс контракт и в ём запрещено непотребное, так они, мол, контракт подписамши прям и глазом в сторону женской жопы или там сисек не стрельнут. Ага, как же. Мужик — он и есть мужик, будь он трижды с утопленной мордой.

Войдя в приемную, Тумал милостиво позволила снять с себя туфли. Ее тут же подхватили под руки и отвели в следующую комнату. Плюхнувшись на подушки, кахрамана с наслаждением вытянула ноги. Две девчонки тут же принялись разминать ей ступни. Хорошие пальчики, сильные, даже сквозь зимние шерстяные чулки чувствуются.

— Мир тебе, сестрица.

И Умм Муса мягко опустилась по ту сторону чайного столика. Поскольку столик вдвинули под правый локоть — над ногами все еще трудились девочки — Тумал пришлось аж вывернуть шею, чтоб туда посмотреть. В последнее время под затылком и в спине побаливало, да и в голове шумело, когда шею-то поворачиваешь.

— И тебе мир от Всевышнего, сестрица. Как Матушка?

— Нездоровится госпоже. Горе ее точит и мучает.

Тумал понимающе покивала. Сипнув, потянула из пиалы горячий чай. Заела кусочком пахлавы. Вытирая липкие руки о платок, снова покивала. Ну да, горе-то, горе-то какое. Эмир верующих лишил своего благоволения принца Ибрахима! Говорили, что госпожа Зубейда аж места себе не находит с того страшного дня, как обвиненных в заговоре в саду за залом приемов Умм-Касра прикопали. В другой дворец после того переехали — а что ж, жить, что ли, с таким садом? Принца Всевышний избавил от страшной смерти — вроде как Ибрахим аль-Махди припозднился, а уж у причала нужные люди об опасности предупредили. Но не вечно же ему скрываться от халифского гнева?

— А что слышно по делу этой блудницы? — со своей стороны столика осведомилась Умм Муса. — Экая же наглость, и о чем только думала эта Арва...

И тоже с шумом потянула чаек.

Чего-то в последнее время исхудала сестрица, подумала Тумал. Да и цвет лица стал бледноватый, землистый. Подавив стон, кахрамана отвернулась — ох шея, ох болит. И еще эти подвески здоровенные лоб тянут и брякают: почетно, конечно, но уж больно тяжелые. Целая гроздь чеканных серебряных кругляшей у каждой щеки, по шее такое же ожерелье — хорошо, что бусины, каждая с персиковую косточку, полые, а то как нагибаться и разгибаться... Ну и обруч в три пальца шириной — ох давит лоб, ох давит...

— Так что же сказали почтенные законоведы? — не унималась Умм Муса. — Я-то в город отлучалась, по поручению госпожи нашей, не пришлось послушать. Все аптеки оббегала — фенхелевый порошок понадобился Матушке, я и искала...

— Уважаемые факихи опрашивали невольниц, — важно покивала Тумал. — Четыре девушки подписали свидетельство, что у блудницы месячные отошли еще в Медине. Одна так и вовсе сама ее шальвары стирала — штаны-то белые, говорит, на них все видно.

Умм Муса звучно сёрбнула чаем и крякнула:

— Да-аа... а кто ее валял по дороге, не сказали?

— Нет, — откусила пахлавы Тумал.

И тут же сморщилась — тьфу, миндальная. Она такую не любила.

— Почтеннейшие шейхи, — прожевав, продолжила Тумал, — согласились с тем, что, возможно, эмир верующих сделал Арву беременной. Они привели хадис: "И нескольких раз довольно". Ну, для того, чтоб женщина понесла.

— А скоко раз было?.. — оживилась Умм Муса.

— Два, — хлюпнула чаем Тумал. — А так только пела...

Умм Муса покивала, забрякав подвесками. Воодушевившись, Тумал решила щегольнуть осведомленностью:

— Но потом уважаемые факихи спорили относительно слова "несколько"! А там ведь непросто все! Ведь рассказал нам аль-Харис ибн Мискин, что поведал нам Ибн аль-Касим со слов Малика ибн Анаса, который сказал: "Несколько — это между тремя и семью".

— Воистину так, — важно согласилась Умм Муса.

— А еще рассказал нам Асад: поведал нам Абдаллах ибн Халид, передавая слова аль-Калби, который пересказал сообщение Абу Салиха со слов Ибн Аббаса, который сказал: "Несколько — это между пятью и семью".

— Это еще дальше от двух, — фыркнула женщина с другой стороны чайного столика.

— Однако же есть и еще мнение, — важно подняла палец Тумал. — Рассказал нам Асад: поведал нам Ибрахим ибн Са'д со слов Абу-л-Хувайриса, что Посланник Всевышнего — да благословит его Всевышний и да приветствует! — сказал: "Несколько — это столько, что составляет от одного до четырех".

— Мда, сложный случай, — вздохнула Умм Муса.

Тогда Тумал решила еще раз блеснуть ученостью и заметила:

— А по мне, так надо вот какой хадис вспомнить: "И камни от неправедных недалеки". Госпожа Буран требует, чтобы с блудницей поступили по законам праведности, да.

— Истинно, истинно так: совершающий блуд подлежит побиению камнями, — звякнула подвесками Умм Муса и снова сёрбнула чаем.

И тут мир взорвался.

В соседних комнатах что-то грохнуло, а за грохотом последовал истошный визг:

— Аааааааа, кто сюда его пустил?! Уберите это! Брысь! Брысь! Шайтан, ааааа!!!!!

Тумал чуть пиалу не выронила.

Гвалт несся в их направлении:

— Ааааа! — вопль стоял дикий. — Ловите! Ловите его!!! А вот тебе! Нна! Получай, о бесстыжий!

Трах! Бах! Бах! Тарарах!

— Не смей швырять в меня лампу! — раздался новый вопль. — Аааа!

Тумал таки выронила пиалу — голос был мужской.

— Не смей лампой кидать, говорю! Ааааа, зашибет! Она зашибет меня, аааааа!

— Получай, охальник!!

Бах! И звон меди.

— Протестую-уууууу!!

Бах! Бах! В ход пошла еще и посуда.

— Мерзавец! Убирайся! Это харим!

— Аааааа!

Бдыщ! А вот это был, наверное, стол.

— Убиии-ила! Аааааа!

— Всевышни-ииий! Да что ж это такое! Сумеречники! Мамочки, помогите, сумеречники!

— Убирайтесь вон, бесстыжие рожи!

Бах! Бах!

— Мяааааа! — орал кот.

— Не трогайте котика! — орал сумеречник.

И знакомый сумеречник, надо сказать — мало тебе палок было, Азимка, гаденыш, щас ты у меня...

Бах! Бдыщ!

— Нет! Нет! Только не вазой! Это аураннский фарфор, династия Лэйан! Ааааа!

Бздряк! И нету больше вазы... Ну все, Акио или как тебя там, сегодня вечером ты на зад не сядешь. Бах! Бах!

— Аааааа!

И в комнату влетел здоровенный черный кот, а следом за котом — медное блюдо. Баммммм! За котом, кубарем — сцепившиеся девчонка и сумеречник, две визжащие рабыни, еще сумеречник и еще блюдо — баммм! Посудина с протяжным звоном долбанулась о стенку над головой Тумал, кот сиганул на стол, стол был мокрый, кот с диким мявом уехал вместе с чайником:

— Мяяааааааа!

Бдыщ! Животное обрушилось со стола вместе с подносом с посудой.

Девчонка со всей мочи тузила сумеречника, другой аураннец пытался оттащить ее за платье, Акио верещал:

— Ай-яй! Не надо! Ай! Ай! Не троньте котика, он просто выпил лишку!

Над краем стола показалась кошачья морда и, раззявив пасть, заорала:

— Я — выпил лишку?! Да я трезв, как стекло!

— Ааааааа! — заорала Тумал. — Джинны! Помогиии-теееее!

— Н-на! — кувшин мелькнул прямо у кахраманы перед носом и впечатался в морду кота.

Кот улетел в стену.

— Мяяаааааа! Убиии-лиииии!!! Убили поэта! Ты убила поэта, о несчастная!

Отчаянно звереща, котяра выпростался из-под сплющенной меди и со всей мочи хлобыстнулся передними лапами об стол:

— Умейма! Ты покинула меня, о неверная! Моя тоска безгранична!

— Пощадите пьяную кошечку! Аааа! Положите подставку! Ой, не надо! Не надо бить меня этим, это черное дерево, оно очень твердое — аааа!

Бдыщ!

Кот прыгнул на занавеску и полез по ней вверх, раздирая ткань и отчаянно вереща: