Кладезь бездны

— Да, госпожа, да, о милостивая госпожа... — чуть не плача, Абид смотрел на острое страшное жало.

— Аки! Убери копье!

Копье тут же вскинули, лошадь крутанулась боком и потопала вперед. Абид не решился поднять глаза выше стремени.

— Подойди же, о юноша! — снова пропел медовый голос.

Отряхиваясь и все еще трясясь, Абид подошел. Закрываясь краями платков, звеня монистами, девчонки хихикали и стреляли густо подведенными глазами.

— Сюда, прямо ко мне иди, — вновь прозвучало из сердца наслаждения и рая красавиц.

Опустив глаза, Абид видел только края ковров и свои запыленные сандалии.

У края Ее ковра он упал на колени и уткнулся носом в толстый теплый ворс.

— Кто же ты, о юноша? И зачем прятался среди верблюдов?

В плечо попало чем-то твердым. Твердое отскочило и покатилось по земле. Слива.

— Подними голову, о юноша! — засмеялись со всех сторон.

С головы до ног Ее окутывал роскошный хиджаб цвета рассветных дюн. Длинные пальцы с красными ногтями поигрывали золотым шнурком. Массивные перстни казались слишком грубыми для смуглой тонкой ручки.

Абид сглотнул слюну:

— Мое имя — Абид ибн Абдаллах. Я из племени бану таглиб.

— Что делает один из бану таглиб в походе на карматов? — искренне удивилась Она — даже пальчики замерли и прекратили накручивать шнурок.

— Я... я хочу славы в бою, — твердо сказал Абид и поднял взгляд.

И задохнулся.

— О владычица красавиц... — тихо пробормотал он первую пришедшую на ум глупость.

А Она лишь слабо улыбнулась. И стыдливым жестом прикрыла лицо золотистым химаром. Похищающая сердце родинка над уголком рта скрылась под краем платка. Невесомая ткань рукава упала вниз, открывая точеное запястье с нежными выступами косточек.

Абид сглотнул и опустил глаза.

— Тебя не взяли в поход, а ты не смог стерпеть такого унижения? Не правда ли, о юноша? — он готов был поклясться, что полные розовые губы под платком улыбаются.

— Да, моя госпожа... — прошептал Абид, теряя голос.

— Хочешь остаться при мне? У нас говорят: "Упорному и стена не препона". Я это проверила на себе, о юноша...

Вокруг зазвенели браслеты, зазмеились шепотки.

— Госпожа?.. Одобрит ли эмир верующих?.. — мягко шепнул кто-то еще.

— Мне нужен кто-то быстрый и смышленый, способный быстро скакать верхом, бегать с поручениями, сражаться и выходить из лагеря куда угодно, о Шаадийа! — строго одернули этого кого-то. — Ни один из наших евнухов для этого не подходит!

— Но...

— Он останется при мне!

И ручка отшвырнула шнурок ломаным, отчаянным жестом.

— Но...

— Хороший мальчик.

От звука этого голоса Абид едва не перекинулся обратно лицом в траву. Сумеречница.

— Мальчик не лжет. Да и не такой уж он дурачок, если приглядеться. Верный слуга нечасто встречается — и еще реже остается верным. А у этого мальчика есть множество оснований быть верным госпоже Хинд...

Смех сумеречниц походил на звон колокольчиков над входом в пещеру со статуей Богини. Страшно и ветер свистит в камнях. И солнце садится, обдавая холодом...

— К тому же, — продолжила главная сумеречница, — находясь при нас, мальчик вряд ли сумеет найти глупую и бесполезную смерть, которую ему так неймется повстречать.

По спине бегали холодные, холодные мурашки. Белая статуя в пещере белела, как отскобленные непогодой кости. Ветер мертвой пустыни бренчал колокольчиками.

Но тут снова заговорила Она, и весь лед, и иней, и морозная ночь улетучились:

— Дайте ему новую одежду и коня. Иди, о Абид, и приведи себя в порядок.

Пока он лобызал край Ее ковра, в небе трубили и кричали, как птицы, ангелы.

— Пойдем-пойдем, — его пихнули в бок, и этот голос звучал куда менее любезно.

Но в небе Абида продолжали летать белые люди верхом на пестрых лошадях и развеваться знамена Пророка. Пошатываясь от счастья, он шел навстречу славе и богатству, ступая по коврам, на которых сидели гурии рая и улыбались ему — Абиду ибн Абдаллаху.

Однако удача Абида ибн Абдаллаха исчерпалась, стоило ему покинуть собрание красавиц.

Сопровождавшая его ворчливая гурия испуганно вскрикнула, евнухи шарахнулись, а в уши ворвался — опять! — топот копыт.

— Эт-то кто?!! — заорал страшно знакомый голос, и Абид понял, что ангелы — отлетели.

Точнее, отлетели добрые ангелы. А на их месте воздвигся один, но самый для аш-Шарийа главный. Ангел-истребитель верхом на бледном коне серой рассветной масти. Тарик.

— Я тебя спрашиваю — что ты здесь делаешь, о засранец?! Что ты делаешь вдали от своего отца, о сирота-говнюк?! А?!

В отчаянии Абид расхрабрился. В вертящемся вокруг кольце стремян, и шитых золотом попон, и проплывающих перед глазами панцирных чешуек он отчаялся найти взглядом страшного всадника и крикнул:

— Меня взяла на службу госпожа Хинд!

— Что?!

— Я не вру, клянусь Все...

Тут он получил подзатыльник.

— Я не вру!

Сиглави вперся ему в лицо своей длинной щучьей мордой.

— Войскам Абдаллаха Абу-аль-Хайджа велено отправляться в столицу. Как ты посмел нарушить приказ? — тихо спросил Тарик, и Абид понял, что когда нерегиль орал, его, Абида, жизнь была в меньшей опасности.

Ни на что не надеясь, он решил отвечать честно:

— Отец выгнал меня.

— За что?

— За тебя, сейид.

— Не понял.

— Я сказал, что ты, сейид, — величайший из героев аш-Шарийа. А он хлестнул меня по лицу плетью.

Абид поднял лицо, на котором еще саднило свидетельство размолвки с отцом. В бледной острой морде нерегиля ничего не дрогнуло. Даже глаза не сморгнули. Тем неожиданнее прозвучало совершенно человеческое горе в ответных словах:

— Уходи, о Абид. Садись на ближайший корабль — и отплывай.

— Почему, сейид? — прошептал юноша.

Тарик наклонился к нему с седла — низко-низко. Здоровенные серые глазищи раскрылись во всю немалую ширину, и Абид невольно попятился.

— Я проклят, Абид.

Юноша — в который раз уже — сглотнул и попятился еще.

— Все, кто рядом со мной, — погибают. Когда-то давно у меня были друзья. Они пошли за мной в поход и погибли. Я не хочу видеть твою смерть, о Абид. Уходи.

Звеня железными чешуйками панциря, нерегиль выпрямился в седле. Сиглави затоптался и вытянул задние ноги, сердясь и требуя скачки.

— Лучше смерть, чем позорное возвращение к отцу, — неожиданно твердо выговорил юноша. — Я никуда не уеду.

В лице Тарика ничего не дрогнуло. И не изменилось. Глазищи медленно, не по-человечески смигнули.

— Как знаешь.

Пустой сумеречный голос, словно и не слышались с нем мгновение назад подлинные горечь и сочувствие.

Нерегиль тронул сиглави, и через мгновение Абид снова остался наедине с чихающей и бормочущей проклятия гурией.

Уже отойдя на порядочное расстояние, он решил обернуться.

Тарик подсаживал на коня сумеречницу в распашном платье-халате. Девушка ставила ногу в стремя, и видно было, что на ней просторные штаны, похожие на шальвары. Сумеречница легко взбросила себя в седло и посмотрела на нерегиля.

Абид разглядел ее лицо и тут же отвел глаза. В нем было столько замкнутого на себе, отрешенного счастья, что юноше стало стыдно — словно за поцелуем подсматривал.

Потом Абид не выдержал и обернулся снова. Тарик вел коня под уздцы — куда-то прочь, в песчаные дюны, на которых ветер трепал камыш и сухой кустарник. Девушка покачивалась в седле, тяжелые волосы отдувало с прямой спины в сторону. Нерегиль поднял голову и обернулся. Что-то сказал. А девушка весело, весело засмеялась.

аль-Ахса,

окрестности замка аль-Бара,

месяц спустя

На горизонте торчали щербатым гребешком Маджарские горы. Издалека хребет казался безобидно низким и состарившимся. Время погрызло горы, вода погрызла горы, горы осели широкими седловинами. Не осталось острых сколов, страшных пиков, зеркальных обрывов. Серо-бурый песчаник отрогов плавно повышается, повышается, верблюду все труднее шагать — а потом раз, и ты на перевале. А перед тобой выбитая тропа, плавно идущая вниз, к крошечному оазису среди редких пальм.

Все это было обманом.

Вблизи Маджары вставали отвесными скалами с крупными валунами у подножия. Да, в паре мест они проседали перевалами, но страшная громада, нависавшая над предгорьями, внушала путникам священный ужас.

А то, что виделось гладкой, уходящей к виднокраю пустошью, на поверку оказалось лавовым плато. Мариды вернулись из разведывательного рейда траурно-серыми от печали:

— Аль-харра, воистину мы видели аль-харра, там нет ничего кроме больших камней. Долина непроходима ни для человека, ни для коня, — важно кивал Амр ибн аль-Сад, старший над маридами.

Остальные джинны тоже кивали большими полосатыми — как джинны любят носить — чалмами.

Такие же безжизненные пространства разведчики видели несколько недель назад под Дайр-Айюбом: на фарсахи и фарсахи вокруг простирались неживые поля черно-серых каменьев. Словно земля отрыгнула лишнее и отвернулась от непотребного зрелища. Круглое солнце в белесом небе и молчащая мертвая равнина под ним. Аль-харра начинались неожиданно: вот только-только ты ехал по зеленым от тамарисков склонам, и вдруг раз — все кончилось.

Мариды прятали руки с лишними пальцами и шелестели тихими, ночными голосами.

— Воистину на этой земле творится странное. Клянусь Всевышним, — тут Амр ибн аль-Сад значительно поднял палец с длинным когтем, крашенным золотом, — я не видел более удивительных мест.

— Объяснись, о Абу Салих, — вежливо попросил халиф.

Ночи здесь тоже изматывали — смутным, давящим чувством тревоги. Словно уперт в тебя чей-то большой глаз. И смотрит — брезгливо, как на вонючего древесного клопа. Призывы муаззинов к рассветной молитве войско встречало радостным гомоном: азан избавлял от гнетущей тоски и обещал восход солнца.

Но до рассвета еще далеко. Ущербная луна остро мелькала в разрывах туч — странных, беззвучных, без ветра плывущих туч. Ночные облака в аль-Ахсе вели себя причудливо, словно обладали собственной волей.

— Мне приходилось бывать в здешних краях, — строго сказал марид.

Золотой коготь поскреб в аккуратно расчесанной бороде.

— Клянусь именем Могущества — перед Маджарским хребтом не было аль-харра. Здесь цвели оазисы, распахивались поля. Ветры приносят с моря много дождей — говорили, здесь палку в землю воткнешь, и она расцветает.

Кстати, о дождях. Зимних дождях. За месяц с неба не упало ни капли.

— Как же нам приблизиться к горам, о Абу Салих? — почтительно спросил аль-Мамун седого марида.

— Все в руке Милостивого, — тихо отозвался джинн. — Но мы видели проход и путь к хребту.

— Воистину видели, — важно закивали полосатые тюрбаны его спутников.

— Долина теперь пролегает ближе к морю. А где-то за фарсах от гор аль-харра заканчиваются, и мы сможем подойти к перевалам.

— Слава Всевышнему! — поднял обе ладони аль-Мамун.

— Слава Всевышнему! — шелестяще отозвались мариды.

Отпустив джиннов с благодарностями, халиф повернулся к военачальникам:

— Завтра мы снова пойдем на штурм Хисн-аль-Бара. Я не оставлю замок в тылу. К тому же войску нужны припасы. Идите, готовьтесь к бою.

Все поклонились и принялись расходиться.

Поглядывая на своих военачальников, аль-Мамун не знал, радоваться или печалиться.

Тахира ибн аль-Хусайна с нишапурскими гвардейцами, куфанцами и ополчением он отправил брать крепости и города на побережье. Харсаму ибн Айяна и Сияха аль-Усвари с Бессмертными — на запад, к границе с пустыней. Сам же халиф вел Среднее войско. В нем шли джунгары — и джунгары Тариковой Движущейся гвардии. Ну и сумеречники, состоявшие в этой самой гвардии. Поэтому сегодня в собрании аль-Мамун не видел ни одного ашшаритского лица. Перед ним сидели Тарик, Элбег ибн Джарир — и аураннец, которому нерегиль отдал командование Движущейся гвардией.

Одни джунгарские да сумеречные лица, мрачно подумал аль-Мамун. Причем сумеречных лиц становится все больше — а как же, назначь самийа на одну должность, он потянет за собой своих. Да, они хорошие воины и верные слуги, но... неуютно как-то. А ведь в собрании не было шейха из ар-Русафа, Джунайда. Еще одно нелюдское лицо. И с ним — толпа аураннцев.

Кстати, вазир барида слал неприятные донесения из столицы: в народе ходят плохие слухи и злые сплетни. Мол, халифа околдовали и прибрали к рукам аль-самийа и теперь судьба войска правоверных висит на волоске. Абу-аль-Хайр писал, что до открытых мятежей и проповедей в масджид не дошло, но люди шепчутся: эмира верующих окружают одни нелюди. Хурс, гвардия, военачальники — везде они.

Нехорошие настроения в столице, зайядитские волнения в южных землях, непонятная звезда, вызывающая ужас у простого люда — что еще? Ах да, Нум со своими плутнями. А вокруг нее — опять сумеречники. Точнее, сумеречницы Джунайдовой жены. Действительно, кругом одни нелюди.

С другой стороны, ашшаритские военачальники сейчас спорили бы — всю ночь напролет. И неизвестно еще, согласились бы с приказом идти на приступ.

Ибо ашшаритские наставления по ведению войны не советовали штурмовать неприступные крепости. Осажденных следовало брать измором. Подсылать шпионов — чтоб мутили воду и изводили врага страшными слухами. Еще лучше подкупить предводителей. Или кого-то из местных жителей — во все трактаты вошла как знаменитый случай осада Балха. Огромные валы из глины, наваленной поверх необожженного кирпича, защищали парсов получше любой армии. И что же? Ваки ибн Низар, командовавший осаждавшими Балх ашшаритами, посулил одному из местных жителей треть дани, который стребуют со взятого города, — и тот следующей же ночью открыл ворота. Столица державы Хосроев пала, шахиншах бежал к границе со степью и там нашел бесславную кончину. Ашшариты вошли в город и перебили четырнадцать тысяч парсов, взяли множество пленных, а затем обложили Балх данью в семьсот тысяч дирхам. Житель тот принял веру Али и стал мавла Ваки ибн Низара. Вот почему ибн Низары из Харата возводят свой род к Ваки и считаются клиентами племени Бану Амир.

Но гарнизон аль-Бара устоял и перед посулами, и перед угрозами. К тому же карматы оказались трусами и отказались от вылазки. Воины веры выкликали их на бой, но ворота Хисн-аль-Бара так и не открылись. Карматы предпочли отсиживаться за стенами, как трусливые суслики. После недельного стояния под замком, глядя на то, как тают припасы, аль-Мамун неохотно отдал приказ о штурме. Штурм отбили — на осаждающих спустили лавину камней. Теперь, после двухдневного перерыва, халиф желал повторить попытку.

— Тарик? Останься. Подойди сюда.

Подошел. С кривым лицом, но подошел.

Кривое лицо и скверное настроение самийа отнюдь не удивляли халифа. Перед первым штурмом аль-Мамун велел нерегилю остаться в лагере:

— В бой не пойдешь.

— За что?.. — нерегиль аж посерел. — За то, что во мне Силы нет?

Да, еще и это: конечно, все легенды про волшебство Тарика оказались чушью и выдумкой. Как же много вранья в наших хрониках и преданиях, не уставал удивляться аль-Мамун. Ворота нерегиль вышиб, одним взмахом руки — ага, как же. Крепость в Набаке пришось брать большой кровью — и с помощью обычной осадной машины, кто бы сомневался. А плели-то, плели! Прям плюнул, и стена Альмерийа упала, ну-ну... И про недавний случай в Хире незнамо что болтали: мол, вихрь и смерч там по площади гуляли! Как же...