Кладезь бездны

Из-за двери наплывало равномерное, монотонное, протяжное бормотание.

Дверь распахнулась вовнутрь.

В открывшейся зрению комнате ярко горели лампы. И, ахнув, Марваз тут же увидел — у правой стены.

Оно.

Огромное — в полчеловеческого роста! — зеркало на длинных деревянных ножках. Круглое, матово сверкающее полировкой, оно висело в воздухе на своей коричневой подставке.

А перед ним сидели трое обмотанных желтыми тряпками ханьских монахов и мерно гудели на своем языке. Ихний молитвенный предстоятель держал руки сложенными перед грудью в мудреном жесте — пальцы в замке, только указательные сложены вместе и торчат вверх. Остальные перетирали в ладонях крупные зерна четок — и потому казалось, что комната полна трясущих хвостами гремучих змей.

Гудение ханьцев вдруг повысилось и стало очень громким, а главный заголосил.

Марваз вдруг понял, что зеркало светится вовсе не отраженным светом. Оттуда плескало ярким сиянием, словно в комнату пытался раствориться нездешний и недобрый мир!

— О Всевышний, молю Тебя о защите... — широко раскрывая глаза, прошептал каид.

Перекрывая крики и гул заклинания, из зеркала забрякало — и этот звук был Марвазу знаком. Так брякают пластины панциря.

Каид схватился за джамбию.

Из зеркала жалобно крикнули, и из него рыбкой вылетело — вылетел? — кто-то маленький. Исчезнувшую поверхность предательского металла вдруг рассек страшный, нездешней яркости блик. Монахи зарычали на пределе голоса, маленький завизжал на полу, блик завертелся вокруг своей оси, как длинная блесна, монах заревел, тыча в зеркало пальцами, а блик вдруг лопнул и — полез в комнату!.. полез, прям полез щупальцами!

Ах так?!..

— Во имя Всевышнего, у кого лишь сила и слава! Аль-Мухаймину, Охраняющий!

И Марваз, подскочив к зеркалу, пырнул клубящуюся белесую мразину джамбией.

— Аль-Джаббаару! Могущественнейший! Ты подчиняешь творения!

Тыча в исходящее туманом нечто, он выкрикивал имена Величайшего. Лезвие явственно встречало сопротивление, рука немела от немыслимого холода.

— Господин! Господин! Сейид, остановитесь! — это кричал кто-то на ашшари.

Марваз понял, что это не рука занемела, это просто на ней кто-то повис. Перехватив запястье с джамбией, на руке действительно висел маленький лысый сумеречник. И кричал на ашшари, призывая каида остановиться.

— Чего тебе? — переведя дух, осведомился Марваз.

Мелкий самийа показал в сторону зеркала.

Чихая и кашляя, из висевшего в локте от пола зеркального кругляша кто-то выпал — голова и спина наружу, ноги с задницей еще в непонятном мареве внутри зеркальной рамы. Переступая по доскам пола смуглыми тонкими ручками, зазеркальный путешественник выполз из рамы целиком.

Когда этот кто-то распрямился, Марваз понял, что это еще один маленький, смуглый, тоненький и тоже лысый сумеречник. Точнее, не лысый, а наголо бритый — коротенькие волосики еле топорщились над кожей головы, и так же остро торчали маленькие уши.

Тьфу, шайтан! Зеркало!

Марваз дернул рукой с джамбией, мелкий самийа снова зашелся в жалобном визге.

— Пусти, во имя Праведного!

Сумеречник не пустил, но зеркало уже закрылось — снова приняв обманчиво-безобидный полированный металлический вид.

Стоявший перед Марвазом второй самийа вдруг заглянул каиду за спину и резко крикнул — по-ханьски.

Быстро обернувшись, ашшарит застыл перед лезвием меча-цзяня, направленного ему прямо в грудину. Зеленая кисточка на темляке тихонько качалась в воздухе. Лицо державшего меч молодого монаха оставалось совершенно бесстрастным.

Сумеречник гаркнул снова — и замяукал на повышенных тонах. Ханец медленно опустил отливающий странной зеленью клинок. Каид расслабил локоть с занесенной джамбией. Остальные ханьцы держали руки на виду и ничего такого особенного не предпринимали.

Маленький сумеречник наконец-то отцепился от Марваза и кинулся отряхивать своего спутника, все еще строго — судя по нацеленному на монахов смуглому пальчику — отчитывающего ханьцев. Оба самийа одеты были совершенно как люди: желтая тряпка от груди до пят — вот и все платье. Впрочем, главному еще полагалось длинное ожерелье из красных бусин, на высоте груди украшенное двумя красными кисточками.

Наконец вылезшие из зеркала сумеречники закончили общаться с ханьцами и обратились к Марвазу.

Главный, мелко переступая лапками, подошел ближе и оказался каиду аккурат по подбородок. Задрав лисью мордочку, самийа вдруг сложил ладошки, поднял руки над головой и завалился на пол в земном поклоне, потешно припадая при этом на один бок. Спутник его проделал то же самое. Ханьские монахи бухнулись на колени.

Марваз почесал голову под куфией и сказал:

— Ээээ... я... ээээ...

Сумеречник мгновенно перетек обратно в стоячее положение и серьезно сказал на ашшари:

— Ты спас нас от страшного чудовища, о юноша.

— А что это было, во имя Праведного? — поинтересовался Марваз.

— Зеркальная Рыба, — мрачно сказал сумеречник. — Опасней ее на Дороге Снов нет никого.

— Значит, пырнул я зеркальную рыбу, — пожал плечами Марваз. Рыба эта ничего ему не говорила. — Не впервой.

И сообщил ханьцам:

— Вообще-то я за зеркалом. Поручение у меня — арендовать зеркало. Вот это. Понимаете меня, нет, чурки бестолковые?

— Меня зовут Луанг Най, — остро сверкнув зубами, улыбнулся сумеречник. — Я знаю, кто отдал тебе это поручение. Тебе помогут доставить это зеркало, не изволь беспокоиться.

— А господин нерегиль знает, что вы про это знаете? — обескураженно пробормотал Марваз.

Когда дело касалось магии и сумеречных плутней, ему становилось как-то не по себе.

— Об этом тоже не изволь беспокоиться. Господину нерегилю будет любопытно узнать, что о нем знаю я — и Зеркало Люнцуань.

Каид опасливо покосился на поблескивающий в свете ламп металлический кругляш. Зеркало как зеркало, даже чуть поцарапанное ближе к волнистому чеканному ободу. Только уж очень большое.

— Ладно, — вздохнул Марваз. И прикрикнул на суетившихся ханьцев: — Эй вы, чурки понаехавшие! Ну-ка позовите сюда кого-нибудь! Не тащить же мне это зеркало на себе, во имя Всевышнего, милостивого, милосердного! Живее, живее шевелитесь, а то я уж незнамо сколько в вашем вертепе валандаюсь! Баня закроется — и что мне делать, еще день не мыться? Завтра ж женский день!

окраина Хиры близ Старого кладбища,

некоторое время спустя

— ...Почтеннейшие! Почтеннейшие! Во имя Всевышнего, милостивого, милосердного, да пребудет Его благословение на благородных сынах пустыни вроде вас, не извольте беспокоиться, сейчас ваш ничтожный раб уладит это дело!..

Между шипастыми железными стременами и боками верблюдов метался джазир, выборный староста, отвечавший в квартале ас-Судайбийа за размещение путников. Про себя же он, конечно, проклинал злую судьбу и козни иблиса, намутившего своим крысиным хвостом эдакую пакость.

Да покарает Всевышний сынов скверны — так думал про себя староста — откупившихся от амиля большими подношениями еще в прошлом месяце! Иначе как объяснить то, что градоначальник отправляет на постой в ас-Судайбийа уже второй вооруженный отряд! И какой! Рожи-то, рожи какие бандитские! Впрочем, у бедуинов всегда рожи бандитские...

— А ну пойди в дом, скажи — пусть выметаются! Нас много, а их всего дюжина, им такая усадьба ни к чему! Пусть идут куда хотят!

С высоты верблюда орал и потрясал плеткой главарь этой банды — ох знал, ох знал что делал сидевший у южной таможенной заставы города катиб, когда сказал этим хмырям ехать к нему, к Маруфу, мол, Маруф староста в том квартале, он вас и разместит... А как же, какому разумному человеку охота связываться с шайкой разбойников — а что это разбойники, а никакие не возвращающиеся из умра паломники, это ж ишаку ясно...

— О благороднейший из мужей! Позволь мне переговорить с этими правоверными!

— Поторапливайся! Всадникам племени бану куф не пристало ждать, пока им окажут гостеприимство!

О Всевышний, про себя взмолился Маруф, я так и знал! Это те самые бану куф, вот оно что, небось с добычи награбленной позолотили руку катибу, и теперь желают отдохнуть после разбоя в хорошем доме с колодцем и прудом, небось, притомились людей резать, хотя что резать, рассказывают, что эти бану куф кладут голову человека на плоский камень и бьют камнем сверху, пока не размозжат совсем...

И Маруф, боязливо оглядываясь, потрусил к воротам странноприимного дома. За ними перекликались мужские голоса, с хохотом призывающие какого-то Мусу залезть в колодец к мариду. Вот ведь шуточки у них какие, хотя вроде как кто-то из соседей болтал, что на располагающемся за домом Старом кладбище среди обвалившихся мазаров и покосившихся могильных камней поселились еще и джинны.

Тонкий стук в ворота оборвал и хохот, и веселые крики.

— Мир тебе, о правоверный, — гвардеец, по виду настоящий ханетта, недружелюбно высунул небритую смуглую морду в щель между створами.

Быстро стрельнув глазами в сторону вооруженной толпы за спиной, Маруф принялся жалостно лепетать и мелко кланяться:

— О достойнейший муж! — как много-то их в последнее время развелось, этих достойнейших мужей, чтоб их шайтаны взяли всех и сразу. — Прошу простить за беспокойство, но вот в город прибыли эти достойные люди...

Тут староста показал на темную в густеющих сумерках толпу верховых. Замотанные по самые носы, в черных гандурах и черных же тюрбанах, бану куф смотрелись подлинной инспекцией ада: десятка конных и еще пара дюжин рыл в седлах быстроходных верблюдов. Бедуины расслабленно поигрывали копьями, вздергивали морды коней, те сердито переступали копытами. Крепчающий к вечеру ветер трепал полы бурнусов и края тюрбанов, верблюды поревывали.

Южанин мрачно оглядел "гостей" и смачно плюнул Маруфу прямо перед носками туфель:

— Ну?..

— Ну вот же ж, — засуетился староста, — а места-то у нас не больно-то и много, и вот я и подумал, о образец мужества и зерцало отваги, не согласишься ли ты и другие доблестные мужи, которые, без сомнения, суть девиз храбрецов...

— Куда ж ты нас сунуть хочешь, о сын греха? — опершись локтем о воротную створу, зевнул ханетта.

И почесал в распахнутом вороте длинной рубахи, искоса поглядывая на угрожающе молчащую, ощетинившуюся остриями пик бедуинскую свору.

— А вот в пристроечку на соседнем дворе, о сын достойнейших родителей! — расплылся в льстивой улыбке Маруф.

И тихо-тихо добавил — в том числе и нарисовавшемуся за спиной ханетты здоровенному тюрку с круглым, как дыня, лицом:

— Вас от силы дюжина, а их сорок рыл. Отъявленные головорезы, отъявленные, да покарает их Всевышний. Прошу прощения за беспокойство, но нам в городе беспорядки не нужны...

Со двора крикнули:

— Чево там, Абдулла?..

Ханетта расслабленно отозвался:

— Да толпа народу еще подогналась, говорят, надо потесниться...

И, еще раз зевнув, сказал Маруфу:

— СтаршОй отошел, а без него ответа дать не можем... Начальник — он, сам понимаешь...

Староста закивал, но закивал с облегчением: разумно сказано — разумно сделано. На рожон солдатики не полезут, зачем им, у них поручение важное, вроде как кого-то они везут, то ли пленника знатного, то ли еще кого, впрочем, люди говорили, что вроде как сумеречника. Ну и пусть их, лишь бы бедуины в драку не перли..

Но они поперли.

— Эй ты, ханетта!

Так.

За спиной Маруфа затопотал верблюд.

Староста сгорбился, когда его обдало пылью и жарким смрадом огромной скотины. Боязливо, на манер ящерицы, Маруф поглядел через плечо и вверх.

Бедуинский главарь носил щегольский тюрбан со свисающим чуть ли не до пояса концом. Одной рукой он поигрывал пикой, другой — в массивных перстнях-печатках — перебирал складки тюрбанного хвоста. И щурил густо накрашенные глаза — у разбойников пустыни в последнее время прям поветрие какое-то началось, тюрбаны ниже пояса отпускать и глаза сурьмить.

— Выметайтесь, — оскалил молодые белые зубы главарь. — Не то весь здешний квартал будет должен нам за воду.

У Маруфа подогнулись коленки.

Ханетта вдруг дернулся в сторону — мимо уха у него что-то свистнуло и брякнулось о землю прямо перед туфлями старосты. В некотором ошалении Маруф понял, что это обглоданная кость куриной ноги.

— Кто-кто будет должен за воду?

Хороший ашшари и непривычный звякающий голос так странно не сочетались между собой, что Маруф заморгал — так щуришься и отводишь взгляд, чтоб не смотреть на красное пятно в больном глазу калеки.

Отодвинув ханетту, в ворота, вихляясь и жуя на ходу, засунулся сумеречник. Все-таки они везли сумеречника.

Каким-то тайным чувством Маруф вдруг понял, что ханетта и тюрок резко смылись.

Сумеречник развязно привалился плечом к воротной створке — словно боялся упасть без опоры. Худющее тело торчало даже сквозь просторную рубашку — еще чуть-чуть, и ветром сдует. Возможно, от полета сумеречника удерживал лишь длинный меч в битых ножнах — оружие самийа нагло держал за ремни перевязи, едва не волоча по земле. Морщась и щурясь, он любопытно шевелил ушами и грыз хрящик второй куриной ноги.

— Так что там про воду? Что там мы кому должны? — сдвинув, словно леденец, кость в угол рта, снова поинтересовался сумеречник.

— Пошел отсюда, тварь ушастая, — брезгливо отозвался с высоты верблюда бедуин. — Не такой уж ты ценный подарок, чтоб на ашшарита рот разевать. Пшел прочь и позови хозяев.

Худая лапка подвинула Маруфа в сторону. Тот отъехал, как занавеска, и на манер занавески, чуть колыхась на ветру, затих.

На притоптанную туфлями землю брякнулась еще одна кость.

— Прыгай, — звякнул сумеречный голос.

Косточка белела на рыхлом песке.

— Че-вооо?!

— Прыгай за костью. Она очень дорогая.

— Че-во?! Да я...

— Прыгай за костью. Она стоит воды для целого квартала — и никчемных жизней твоих спутников. А если ты полаешь над ней собакой, я не убью и тебя.

— Ах ты кафирская...

Про кафирскую морду Маруф не дослушал, ибо тем же чувством трепаной занавески уловил смертоносное колыхание воздуха. И рыбкой нырнул под ограду.

...Конь с волочащимся в стремени, еще орущим телом грузно прогрохотал мимо. Марваз быстро прихлопнул ладонью к стене обоих сумеречников — слух его не подвел, через мгновение в переулок, колыхая меховым горбом, ворвался верблюд.

Каид, оба сумеречника и носильщики-ханьцы распластались вдоль саманной стены. Ханьцы тоненько поскуливали, но не выпускали из рук концы поручней, к которым крепились ремни носилок — хотя деревянный ящик с зеркалом крепко стоял на земле. Хорошо, что предусмотрительные косоглазые напихали в него сушеной травы и прочей бумаги. А он, Марваз, еще думал: чего этой железяке сделается... а вот же ж, чуть конем не прокатило вниз по улице!

Если слух не обманывал каида — хотя с чего бы? — месиво, из которого вылетали кони под пустым седлом, орущие перекошенные люди и пуганые верблюды, крутилось аккурат перед воротами их дома. Вопли неслись с площаденки перед Старым кладбищем.