Кладезь бездны

Два года назад Меамори но-Нейи попался в стычке на северной границе — а до этого успешно изничтожал ашшаритские отряды, пытавшиеся провести разведку боем в долине Диялы. Аураннец настолько измучил наместника в Фарсе, что тот личным приказом запретил принимать за "аспида" выкуп — и отправил Меамори в медные рудники под Шамахой. Оттуда-то его и вытащили вербовщики-каиды, набиравшие в войско сумеречников.

— Куда направляется третий карматский корпус? — спокойно спросил Тарик.

— А вот это самое интересное, — поджал губы аураннец. — Пленные говорили, что в этой армии идут аль-Хамра и бедуинская конница. Они должны выйти со стороны Руб-эль-Хали. Причем выйти Бессмертным и Харсаме ибн Айяну прямо в тыл.

— Хороший план, — покивал головой Тарик.

— Прекрасный, — согласился Меамори. — Мах Афридун дал приказ отступать — как можно скорее. Он опасается, что его отрежут от основных сил.

— Умное решение. Где он сейчас и каково его положение?

— Днем я должен был получить от него известие по голубиной почте. Но не получил.

— И?..

— Теперь жду возвращения знакомой гулы, посмотрим, что она скажет.

— Знакомой... гулы? — переспросил аль-Мамун.

— Гула — лучший разведчик, о господин, — покивал едва отросшим хвостиком черных волос Меамори. — Она бежит очень быстро. И никакие лавовые поля ей нипочем. Она и через аль-харра бежит.

Аль-Мамун ошарашенно повернулся к Тарику. Тот ответил ему почтительно-предупредительным взглядом — мол, чего изволите, господин?

— Вернемся к карматам, — решил халиф.

— Вот Хама, — и он ткнул пальцем в карту. — На Хаму вдоль моря идет карматская армия. Вторая армия выходит ей во фланг — а нам в лоб — с другой стороны по долине между лавовых полей. Еще немного — и Тахир попадет в клещи.

— Не позабудь про Фахль, повелитель, — поставив обе ладони на карту, заметил Тарик.

— Смотри!

Острый коготь уткнулся в башенку, изображающую укрепленный замок. Башенка темнела позади полированной гематитовой дощечки, обозначающей войско Тахира ибн аль-Хусайна. Фахль парсы взять не сумели и оставили крепость у себя в тылу.

— В замке большой гарнизон. Карматы могут выслать туда флот и ударить парсам в тыл. Более того, они смогут доставить существенные неприятности даже без дополнительных подкреплений! Что им стоит перехватить караван с провизией, к примеру?

— С Сияхом аль-Усвари тоже все ясно, — вздохнул аль-Мамун. — Что ж... Воистину мы находимся в яйце карматов. Что же нам делать, чтобы не допустить поражения?

— Отступить. Отступить — всем трем армиям. И объединиться для общего сражения, — сказал Тарик и выпрямился.

— Отступить? Мы месяц сражаемся в этой земле, и ты предлагаешь нам все отдать? — вскипел аль-Мамун.

— Прости, что перечу тебе, о мой халиф, — подал голос Элбег. — Парсы говорят — спорить с государем, все равно что бить ладонью по шилу. Но они же говорят: ни в море, ни в судьбе человека при государе никогда нельзя быть уверенным. Да смилуется надо мной Всевышний, но я рискну вызвать твой гнев и согласиться с Тариком. Если мы не отступим и не объединим силы, нас перехватят и разобьют поодиночке.

— Хм... — протянул аль-Мамун.

И посмотрел на аураннца. Тот, хищно припав к карте, перебирал тонкими длинными пальцами вдоль пятен лавовых полей у Дайр-Айюба.

— Ну и куда нам отступать? К аль-Кисва? К Набаку?

— У нас много конницы, господин, — мурлыкнул Меамори. — Среди обрывов и ущелий не больно-то разгонишься...

— Так куда же? — нахмурился халиф.

— Я бы предложил дать бой в окрестностях Гадары, — брякнув полумесяцем нагрудника о кольчугу, распрямился аураннец.

— Гадары?! А может, нам и вовсе спрыгнуть обратно в море?!

Сумеречник медленно моргнул большими пустыми глазами. И усмехнулся:

— Поле. Там большое поле. Не такое уж холмистое. И много зелени. Когда мы стояли под Адраном, я высылал туда разъезды. Мои люди сказали, что там много источников и ручьев. И много, много травы. Там есть, где пасти лошадей. Можем спокойно отступить и ждать там карматов — столько, сколько нужно, не испытывая недостатка в провизии и припасах. В Адране мы оставили большой гарнизон, туда приходят все караваны, принимающие грузы с кораблей. Хорошее место для лагеря. Хорошее место для боя. Просторное.

Тарик, неведомо как оказавшийся рядом с Меамори — халиф мог поклясться, что не слышал, как нерегиль поднимался со своего места, — поставил на ковер локти и оперся на них подбородком. Его взгляд сосредоточенно перемещался по карте.

— А ты что скажешь? — вздохнув, спросил аль-Мамун своего командующего.

Нерегиль вздохнул в ответ. Встал. Перешагнул через расмотанную длинную ленту карты. Сел с другой стороны.

И уперся когтем в переплетение черных линий, расчертивших просторы между рекой Невед и Дайр-Айюбом:

— Вади. Глубокие. Обрывистые. И всего один мост — через Вади аль-Руккад.

— У нас будет время прийти первыми и занять лучшую позицию, — тонко улыбнулся Меамори.

Тарик, наконец-то, кивнул:

— Я согласен.

Аль-Мамун наклонился, чтобы лучше рассмотреть тот конец карты.

Невинно глядевшаяся развилка черных линий на самом деле обозначала узкие, как шрамы, скалистые ущелья головокружительной глубины.

— Ну что ж, — решился он. — Гадара так Гадара. Отступаем.

вечер следующего дня

...Барабанчики сменили ритм, флейта резко засвиристела, забирая выше и выше...

Тамаки крутилась все быстрее — спадающие с пояса рукава развевались многоцветным вихрем, плыла по воздуху черная грива волос. Резкая дробь барабана — миг тишины — и Тамаки сделала выпад копьем. Флейта захлебнулась в хрипловатом, хищном, как у змеи, свисте. Еще выпад. Длинное изогнутое лезвие коротко сверкнуло — еще выпад. Аураннка, угрожающе наставив оружие, стала поворачиваться вокруг своей оси, барабаны мерно били, разгоняя кровь, тревожа душу. Флейта снова сорвалась в странную вибрирующую руладу, и Тамаки завертела копьем, повинуясь ускоряющемуся ритму. Быстрая дробь барабанчиков — выпад. На миг замерев, женщина впилась взглядом страшных, остановившихся глаз в невидимого врага — и вновь закрутилась в вихре шелков, играя острой, наточенной сталью.

— Хорошая девушка, правда? — усмехнулся Меамори.

— Заглядываетесь, господин? — засмеялись Саюри с Айко, посматривая на даму Амоэ.

Госпожа Амоэ изволила сшить для господина Меамори подобающую одежду. Ну в самом деле, нельзя же все время ходить в этой оскорбляющей вкус ашшаритской хламиде. Сейчас девушки поправляли на господине но-Нейи шелковую черную накидку — раскладывали ровными складками рукава, разглаживали спину.

— Вам очень к лицу, — улыбнулась дама Амоэ, прикрываясь веером.

Аураннец молча поклонился и, почтительно подняв с циновки меч, продел его сквозь складки широкого пояса. Шелковая алая кисточка темляка закачалась, Меамори осторожно успокоил ее пальцами.

— К тебе гости, но-Нейи, — тихо сказал Тарик, отпивая вина из чашки.

Тамаки, легко поднимаясь на пальчиках босых ног, скользила по кругу, вычерчивая замысловатые фигуры лезвием. Сине-розовый шелк взметнулся над головой, аураннка застыла в грозной позе.

За ее спиной, вне круга света, стояла другая женщина. Тоже нечеловеческая.

Встряхнув копной длинных волос, гула широко улыбнулась и подбоченилась.

— Варуна, — так же широко улыбнулся Меамори.

Встал и приветственно поднял руки:

— Иди ко мне, моя красавица...

Женщина исчезла, словно ее и не было никогда.

Посмотрев через левое плечо, Тарик фыркнул: гула стояла у них за спиной, в той же позе — унизанное золотыми браслетами запястье на бедре, темные волосы откинуты назад, золотая кайма платья расходится на груди от тяжелого дыхания. Быстро добралась, красавица.

Брякая ножными браслетами, джинния отмахнула с плеча непослушные пряди и пошла к Меамори, покачивая бедрами. Покачивая так, что колыхалось даже широкое платье-камис. Аураннец ждал ее, распахнув объятья.

— Господин Меамори женат на гуле? — тихо спросила Майеса.

— Навряд ли, моя госпожа, — покачал головой Тарик. — Господину Меамори просто нравится играть с огнем.

— Она опасна?

— Очень, — улыбнулся Тарик. — Но господин Меамори — еще опаснее.

Расцеловавшись с джиннией — и с трудом отведя от шеи ее улыбчивое, скалящееся лицо — аураннец крепко надавил женщине на плечи и усадил на землю:

— Расскажи мне все, Варуна. Расскажи, что видела.

Окончившая танец Тамаки подошла и встала за спиной. Тонкие пальчики перебирали по древку копья.

Гула запрокинула голову, оскалила клыкастый рот и хрипло засмеялась. Потом ощерилась еще страшнее, и все же заговорила — на хорошем, певучем ашшари:

— Старик поспешил со своей почтой — и поплатился за спешку.

— Объяснись, о Варуна, — мягко отозвался Меамори.

— Те карматы, которых он счел пленными, просто пришли поболтать с Махом Афридуном, — гула снова обнажила в улыбке длинные клыки. — Ну и передать ему братский привет от командира Красных.

— Что с Харсамой ибн Айяном? — резко спросил аураннец.

— Он мертв, — снова блеснули кинжальные клыки. — И ему повезло — остальных людей его войска, отказавшихся идти с карматами, распяли на столбах. Головой к солнцу в зените. Парсы Маха Афридуна принесли Богине богатую жертву...

— Она — приходила? — острожно поинтересовался Меамори.

Гула вся сжалась:

— Тихо, тихо... что такое говоришь... нет, нет, Ее никто не видел...

— Что они посулили Маху?

— Хорасан, конечно! — расхохоталась гула. — Хорасан, свободный от ашшаритов и их глупой веры!

— Кто-нибудь из отряда Харсамы перешел к карматам?

— Из пятисот человек — где-то сотня. Остальные сейчас подыхают вдоль дороги на Джабийю.

— Где сейчас Красные? Где Асавира?

— Стоят лагерем у Джабийи, мой хороший...

— Я отдам тебе столько пленных, сколько ты попросишь.

— Благодарствую, мой чудесный принц...

Сверкнув напоследок зубищами, гула зазвенела монистами — и исчезла.

Меамори обернулся к Тарегу и нехорошо улыбнулся:

— Ты позволишь мне убить Маха Афридуна, Тарег-сама? Отдашь мне предателя?

Нерегиль медленно склонил голову в знак согласия.

Аураннец прошипел:

— Захотел обмануть меня, смертный дурак...

Тамаки попробовала пальчиком лезвие и с мечтательной улыбкой слизнула каплю крови. Меамори, запрокинув голову, посмотрел в небо и тихо сказал:

— Под Гадарой я вырву твою печень, человечек... Клянусь богами — я попробую ее на вкус!

четыре дня спустя

Нум рыдала, уткнувшись ему в плечо. Аль-Мамун молча гладил ее вздрагивающую спину.

Утешить женщину он не мог. Ничем.

— Я ее зна-аа-лааааа... Я ее зна-ааалааа... Хафизуууу...

Да, знала. И даже подарками обменивалась — с молоденькой невольницей, которую Харсама ибн Айян взял в поход. Сегодня вечером разъезды доставили двоих беглецов, чудом переживших предательство Асавиры. Несчастные рассказали, что карматы не пощадили даже женщин. Распяли всех, кто не отрекся от веры. Всех до последней невольницы.

Дорога на Джабийю воистину стала Дорогой мучеников.

Нум подняла на него заплаканные, красные глаза. Нечесаная, несчастная. И вдруг вцепилась в рукава его рубашки:

— И ты отступаешь! Отступаешь! Они там умирают, а ты отступаешь!

Аль-Мамун попытался обнять ее снова, но Нум вывернулась со звоном ожерелий:

— Как ты можешь!

— Они умерли, Нум, — жестко сказал он. — Все умерли. Мы бы не спасли никого — и погибли сами. Там десять тысяч тяжелой кавалерии, Нум. И еще восемь тысяч бедуинов верхами. Два других карматских корпуса, говорят, не уступают им в численности. Если не отступим и не объединимся — нас перемелют как зерно между жерновами. И все равно нас будет в три раза меньше, Нум. Поэтому мы идем к Гадаре.

Она молча вытерла нос рукавом. Шумно шмыгнула. И вдруг четко, тихо и страшно сказала:

— Я так не хочу. Не хочу сидеть в лагере и ждать, когда за мной придут и поволокут к столбу с перекладиной. Я так не хочу.

Он молча привлек ее к себе. Снова погладил по спине. И тихо сказал — она ведь не видела его лица, его глаз:

— Тебе не о чем беспокоиться. Мы их разобьем. Обязательно разобьем.

Восемнадцать тысяч против шестидесяти. Из которых десять — железная парсийская конница. И это в лучшем случае — пока ведь не соединились, Тахир еще в двух днях пути.

Зря ты пустилась в эти плутни, Нум. Зря. Надо было тебе остаться с мальчиками в Баб-аз-Захабе...