Кладезь бездны

Вот только дождей не выпадало. И лавовые поля откуда ни возьмись возникали. Ну и эта новая, странная, ни на что не похожая звезда плыла в разрывах туч, летящих по безветренному небу. За несколько месяцев все уже притерпелись к жутковатой лампаде с запада — ведь люди привыкают ко всему. К кометам. К смерчам. К землетрясениям. Ураганам. Засухам. Болезням. Вот и к розовой рогатой звезде они тоже привыкли.

Впрочем, в аль-Ахсе воины халифа пока не видели и легендарных плодородных земель — их, по рассказам, обрабатывали тысячи и тысячи рабов. В сухой земле ковырялись обычные феллахи. Часть из них и слыхом не слыхивала ни о какой богине аль-Лат — люди испуганно показывали свои крошечные деревенские масджид. Становясь на колени, совершали омовение песком и пылью и громко произносили шахаду.

Другие оказывались — как и эти, из аль-Бара — последователями странных сект и учений. Впрочем, в последние годы лжепророки множились во всех землях халифата. Наместнику Мавераннахра пришлось умертвить одного такого: тот человек доказывал свою божественность, опуская в воду руку и вынимая ее с пригоршней золотых монет.

Однако — слава Всевышнему! — здешние радетели разнообразных видов странной дури обычно не упорствовали. Так, пару недель назад в одном большом вилаяте они обнаружили очередного пророка. Звали его Абу Хусайн. Кади строго допросил нечестивца и потребовал доказать свою божественность. В ответ наглец потребовал привести к нему самых красивых женщин — мол, он в течение часа заделает им по сыну. Таково, мол, благословение истинного пророка. В ответ аль-Мамун сказал, что красивых женщин у них с собой нет, давай, мол, мы дадим тебе красивую козу. На что Абу Хусайн искренне обиделся, встал на колени и воззвал к ангелу Джабраилу: "О господин!", жалобно заголосил он в пыльные небеса над плоскими крышами и подсохшими полями. "Они хотят козла, а не пророка, я от них ухожу!". Конец его молитвы потонул в общем хохоте. Аль-Мамун велел отпустить плута, предварительно взяв с него клятву больше не морочить голову людям. Абу Хусайн собрал своих домашних и смирно уплелся в сторону побережья.

...Тем временем, вереща и хлеща хворостинами, бедуинские мальчишки погнали через двор стадо черно-белых коз. Аль-Мамун шарахнулся от рогатой тупой оравы и оказался припертым спиной к высокому колесу арбы. Козы, испуганно мекая и едва не топча его туфли, мелко копытили мимо.

Из любопытства заглянув через дощатый борт, аль-Мамун увидел там лежащего джунгара — видать, кто-то отдыхал после боя. Лицо воин прикрыл пыльной тканью подшлемника. Видно, оголтелая козья музыка разбудила солдата — тот приподнял край тряпки и привстал на одном локте.

Разглядев лицо "джунгара", халиф строго сказал:

— Отдыхаешь, значит?

Тарик невозмутимо прикрыл морду и завалился обратно:

— Я простой ратник, мне спешить некуда.

— Злишься на меня?

— Я не баба, чтобы злобу по рукавам прятать.

— Зачем ты полез на стену?

— Я простой ратник. Куда поставили, туда и полез.

— А если б тебе размозжили голову булыжником?

— Ну, на такой случай у тебя в ларце едет особый камушек с печатью. К тому же, если б мне саданули булыжником по голове, ты бы уже ответил на все свои вопросы и успокоился.

— Какие еще вопросы?

— А про мою непобедимость.

Аль-Мамун протянул руку и сдернул ткань с лица нерегиля. Тот цапнул платок за край и злобно приподнялся:

— Что? Угадал я?

— Кто тебе сказал?

— Я сам докумекал, — прищурился Тарик. — Только вот что я тебе скажу, хренов естествоиспытатель. У тебя, как я понимаю, остался еще один непроясненный момент. Так вот — не советую.

— Что?!..

— Ты ж, небось, захочешь посадить кого-то на Гюлькара в моем доспехе. Так вот — не советую.

— А мне что, ангелы помешают? — насмешливо фыркнул аль-Мамун.

— Убьют подсадного — войско побежит. Умник хренов. Естествоиспытатель, м-мать...

И Тарик выдернул у него из рук платок и завалился обратно, продолжая бормотать на своем языке явные ругательства.

— Да как...

— Найдешь ближайшее водяное колесо — я в твоем распоряжении. А сейчас — отойди, пожалуйста. Ты загораживаешь мне солнце.

Аль-Мамун во вздохом оперся о скрипнувший деревянный борт:

— Это ты с черепахой и с залпом по стенам придумал? Черепаха отвлекает, а вы тем временем лезете на стену?

Пыльный платок отдулся там, где, видно, находились губы:

— Ну, я. Тоже мне, великий стратегический замысел.

— Я благодарен за победу.

На него настороженно выглянули из подплаточной тени:

— Да неужели?

Большой серый глаз выжидательно щурился, ухо стояло торчком — злится.

— Сегодня вечером в собрании я передам тебе командование этой армией.

— Вот еще! Я останусь простым ратником. Никакой мороки, никакой ответственности. Так что лучше не надо.

Безнадежно отмахнувшись рукавом, аль-Мамун плюнул и пошел прочь.

несколько дней спустя

С сухой траве свиристели сверчки. Факелы, укрепленные на высоких шестах, освещали повисшие в безветрии полотнища шатров. Тамийа сидела на плоских аураннских подушках поверх тростниковых циновок. За ее спиной, по аураннскому же обыкновению, растянута была материя с родовым знаком княгини — раскрывшей крылья белой цаплей.

Джунайд невольно улыбнулся: ты умеешь удивлять, о Тамийа. Сколько лет мы вместе, а я так и не научился вполне понимать тебя...

Вчерашняя вспышка ярости стоила ему места рядом с супругой — "раз так, вот иди и сиди со своими людьми! Какой же ты... какой же ты — человек!!!". Прямая спина, высоко вздернутый подбородок, стриженые прядки совершенно ровно свисают к совершенно белым щекам. Высокий гребень с любимыми фиалками торчит грозно, как рожки орикса. Ровными складками поверх розового хитоми лежит парадное фиолетовое платье. Только сердито стукает о ладонь черный сложенный веер.

Майеса сидела в положенных двух шагах от Тамийа — принимала поздравления. К ней выстроилась целая очередь — джинны. Пикси. Все сумеречники — как из хурса, так и из Гвардии. Женщины Тамийа стояли рядом и строго кивали каждой поздравительной речи и каждому подарку. Майеса смущалась и закрывалась веером, пытаясь жалобно оглядываться на Тарега. Тот невозмутимо сидел за ее спиной на серой подушке супруга, вежливо кланяясь очередному гостю. Интересно, у нерегилей тоже так принято праздновать? Сам Джунайд сидел на такой подушке позади особо одетой Тамийа уже шесть раз — и каждый раз смущался.

Поскольку Майеса носила мальчика, ее одели в платье холодных тонов: ярко-зеленое, с белыми лилиями и таким же белоснежным поясом. А вот пояс повязали так, чтобы всем стало ясно — в этом доме праздник и ликование. Прямо под грудью и гораздо свободнее, чем обычно. И хотя малышу не исполнилось еще и трех недель, в таком наряде Майеса и впрямь казалась глубоко беременной. Волосы уложили в высокую прическу с тремя длиннейшими шпильками с каждой стороны. А веер тоже расписали речными лилиями — знаком молодой матери.

Супруга Тарега в очередной раз поклонилась, коснувшись циновки пальцами сложенных рук. Неглубоко — как и положено приветствовать гостей княгине. Золотые подвески на шпильках качнулись, разбрасывая крошечные блики. Поздравлял, кстати, Имруулькайс. Пиксенок поставил перед Майесой шкатулку и, повинуясь величественному взмаху кошачьей лапы, извлек оттуда медальон на длинной цепочке. Похоже, серебряной. Тарег чуть наклонился, внимательно рассматривая подарок. Интересно, что принес котяра в подарок жене закадычного друга?.. Ого, да в шкатулке не один, а два медальона...

А вот отчаянно рыжий Нуаду из хурса — ну надо же, откуда только взял такую штуку! Настоящая лаонская погремушка — у Тамийа имелась пара. На деревянной полированной палочке висела гроздь серебряных колокольчиков. Хорошая, правильно сделанная погремушка успокаивала ребенка за несколько мгновений. Полезная вещь, ничего не скажешь.

...Когда подошла его очередь, Джунайд почтительно опустился на колени и коснулся лбом гостевого ковра. Майеса ахнула — она все никак не могла привыкнуть к своему новому положению госпожи — и тоже перегнулась пополам в глубоком поклоне.

— Госпожа!.. Госпожа!.. Как можно!.. В вашем положении вредно!.. — качая длинными шпильками, ее под руки поднимали Амоэ и Тамаки.

И неприлично, конечно — ну тут уже ничего поделаешь. Теперь Джунайд ясно видел лицо Тарега — тот тихо давился от смеха.

Видишь, что такое аураннская жена, князь? Она полжизни проводит, кланяясь, а еще полжизни — извиняясь за то, что не там поклонилась...

Начинаю понимать, о шейх...

— Мои поздравления, о светлейшая княгиня, — промурлыкал положенные слова Кассим.

И поставил у колен женщины длинный лакированный ящичек красного дерева.

— Не стоило так беспокоиться, Джунайд-сама... — пролепетала Майеса.

Джунайдов пикси откинул крышку.

— Ооооо... — пронесся восхищенный вздох.

Тамийа тоже — хоть и нехотя — скосила глаза. И строго поджала губы, пытаясь не улыбнуться.

— Это... прекрасно... — заулыбалась, как ребенок, Майеса.

А Тамийа глубоко вздохнула и, видно решив, что довольно дуться, поманила его к себе.

— Где ты нашел их, Кассим? — да уж, воистину сумеречное любопытство есть притча во языцех среди детей Всевышнего.

Майеса восхищенно всплескивала руками: пикси держал куклу высоко, чтобы все могли полюбоваться. Фарфоровая фигурка в парадном платье старшей императрицы — золотые, алые и белые шелка с золотой же вышивкой, маленький зонтик хрупко качается на тростинке ножки. На лаковой подставке сидела еще и фарфоровая собачка — она зубами придерживала ослепительный каскад шлейфа.

— Не забывай, Тамийа, мне служат звери и птицы, — многозначительно и важно сообщил Джунайд, устраиваясь на циновке.

Тамийа лишь укоризненно покачала головой. Джунайд фыркнул и широко улыбнулся:

— Это Ньярве расстарался. У него же брат женат на женщине из Амори — забыла?

И вытащил из рукава маленькую куклу-оберег: кругломордый фарфоровый кот в строгой накидке дворцового чиновника:

— А это тебе. Хороших тебе дней, Тамийа.

Она улыбнулась — совсем как кукольная кошка.

— Я был неправ, — примирительно сказал Джунайд. — Я подумал и решил, что наш халиф и впрямь несправедлив к князю Полдореа.

— Мудрое решение, Кассим, — снова заволновалась Тамийа, трогая стриженую прядку волос длинными пальцами. — Посмотри — у князя праздник, а где его знамя? Этот ваш аль-Мамун даже знамени ему не пожаловал — куда это годится?..

— Никуда не годится! — успокоительно потрогал ее за фиолетовый плотный рукав Джунайд. — Совершенно никуда не годится.

Со стороны главного лагеря послышался отчетливый топот копыт.

— Хм... — нахмурилась княгиня.

От шатров быстро шел, почти бежал, Эда.

Подбежал, поклонился:

— Госпожа... — и обернулся к нерегилю:

— Тебя срочно требует халиф, Тарег-сама. За шатрами ждет гонец с лощадью и отряд сопровождения.

— Что случилось? — резко обернулась Тамийа.

— Я не знаю, — быстро ответил Джунайд.

Тарег уже вставал. На Майесу было жалко смотреть — она вся съёжилась и готовилась заплакать. Губы женщины явственно дрожали. Нерегиль осторожно забирал у нее из пальцев рукав фараджийи и что-то тихо, успокаивающе мурлыкал.

— А ты? — шелестя шелками, развернулась Тамийа.

— Меня не звали.

Она мрачно засопела.

Когда нерегиль ушел, а всхлипывающую Майесу под руки увели в шатер, Джунайд мягко поинтересовался:

— Тамийа, а ты почему тревожишься? Майеса носит его ребенка — но чего боишься ты? Тем более что...

Княгиня резко вскинула руку в тяжелом рукаве:

— Не будем сейчас об этом! Никто не знает, что ждет нас в будущем!

— Хорошо, — нетерпеливо отмахнулся Джунайд. — И все же... почему? Аль-Мамун не похож на своего брата, он не будет мучить и издеваться ради удовольствия!

— Твой аль-Мамун — гораздо хуже, — вдруг выпалила Тамийа.

От неожиданности Джунайд вздрогнул:

— Что ты хочешь этим сказать?

А она поднесла ему под нос фарфоровую фигурку кота:

— Вот что для него Тарег. Кукла.

— Это не так!

— Так, Кассим. То отправит куда-то — под замок. С записочкой — засунуть туда-то на такое-то время. То там поставит. Там не понравилось — на другое место переставит. Халиф Аммар мог ссориться и спорить с князем — но он видел в нем не куклу, а такое же разумное существо. А твой аль-Мамун смотрит на Тарега либо как на опасное животное, которое хорошо бы на сворку взять, либо как на куклу, которая вдруг заговорила и задрыгалась — хорошо бы в коробку спрятать, а то боязно и неприятно с такой штукой дело иметь.

— Тарег делает все, чтобы халиф видел в нем нечто опасное! — рассердился Джунайд.

— Тарег бесится, пытаясь доказать ему, что он — живой. Что он не Знамя Победы. И не Меч Эмира Верующих. И не Нерегиль Халифа Аммара. Что он просто — живой. И что у него есть имя — которое твой аль-Мамун оказался так и не в состоянии запомнить.

Отчеканив это, Тамийа резко поднялась и ушла, волоча за собой длиннейший шлейф цвета грозового неба.

Просовывающегося под полотнища входа нерегиля аль-Мамун приветствовал не самым любезным образом:

— Где тебя носило? Ты пропустил магриб! Войска должны видеть своего командующего на общей молитве! И, — аль-Мамун строго упер в него палец под расшитым рукавом, — ты не вылезаешь от этих сумеречниц! Тебе что, медом намазано в их лагере? Это против приличий.

Тарик молча простерся в полном церемониальном поклоне.

— Вас, сумеречников, не поймешь, — уже остывая, пробурчал халиф. — То ты с ними дерешься насмерть, то днюешь и ночуешь в их шатрах... Разрешаю поднять голову и смотреть на нас. Садись. Не здесь! Вот здесь! Да! Как положено главнокомандующему!

Дождавшись, пока нерегиль устроится на своем месте по правую руку эмира верующих, аль-Мамун тихо спросил:

— Отвечай мне, что ты делаешь в лагере сумеречников?

Странно кашлянув и отводя глаза, Тарик пробормотал:

— Ничего неприличного.

— Что-то ты от меня скрываешь... — недоверчиво прищурился халиф. — Ну да шайтан с твоими плутнями. Вот смотри, какие у нас новости.

И кивнул на какие-то смятые бумажки в странных пятнах. Бумажки валялись поверх широкой ленты карты аль-Ахсы — на ней Маджарский хребет был нарисован длинным коричневым прямоугольником, перечеркивающим земли карматов от моря и до пустого места Руб-эль-Хали.

— Прислал Харсама ибн Айян с беговыми верблюдами, о сейид, — веско сказал Элбег ибн Джарир.

— Что это?

— Взяли пленных. На допросах они сознались, что на нас идут три карматских корпуса. В каждом не менее десяти тысяч воинов. Один движется вдоль побережья, другой прямо нам в лоб...

— Через лавовые поля?

— Похоже, что через долину, о которой рассказали мариды, о сейид.

— Почему мариды не предупредили нас об этом?

— Последний их отряд не вернулся, — мрачно отозвался командующий Движущейся гвардией. — Полагаю, что джинны погибли, столкнувшись с врагами.

Аураннцу Тарик отдал не только четыре тысячи конников, но и войсковую разведку и отряды шурты. Что ж, такому решению нельзя было отказать в мудрости — опыт у сумеречника имелся, и немалый.