Кладезь бездны

Ну да ладно, сам Тарик, в конце концов, ни в чем не виноват.

— Такова моя воля, — сухо ответил тогда аль-Мамун.

И жестом велел удалиться.

Так что теперь он созерцал Тарикову кислую рожу с неприятным чувством ответственности за содеянное.

— У Тахира ибн аль-Хусайна дела идут ни шатко ни валко, — сообщил он нерегилю. — Сегодня прилетел голубь с известием, что караван с провизией дошел к ним от побережья. Хоть это хорошо. Но осада Хамы затягивается.

Самийа мрачно устраивался на своей подушке, кутаясь в толстую шерстяную абу.

— Я знаю, — наконец, процедил Тарик. — У Тахира даже Фахль не получилось взять — парс его обошел и оставил за спиной. Что уж говорить о Хаме — под ней наш бравый нишапурец застрянет надолго. Там два кольца укреплений. А поскольку карматы не дураки вроде храбрецов из ваших классических поэм, на вылазку они не пойдут.

Ну, ядовитые речи аль-Мамун давно научился пропускать мимо ушей.

— А вот Сиях аль-Усвари пишет, что взял Джабийю и окрестные вилаяты.

— Джабийа — чуть более, чем деревня, отчего ж ее не взять, — усмехнулся нерегиль.

— Они обошли лавовые плато с запада, и теперь стоят лагерем у подножия Маджарских гор.

— Очень рад за него, — через силу улыбнулся Тарик.

Решение аль-Мамуна разделить войско верующих на три корпуса с тремя разными командующими нерегиль встретил нерадостно — и его можно было понять. Ему-то армии не досталось! Так что требовать от самийа широкой улыбки при виде чужих успехов было бы странно. Прославленный Тарик не одержал ни одной победы — все они доставались халифу, который вел Среднее войско.

Помолчав, аль-Мамун наконец сказал:

— Завтра разрешаю выйти на бой.

— Вот как... — бесцветным голосом отозвался нерегиль.

— Но пойдешь не во главе войска. И не в своем доспехе. И не под своим знаменем. Пойдешь вовсе без знамени — как простой ратник.

— Какого отряда? — все так же, безо всякого выражения поинтересовался Тарик.

— Я смотрю, тебе джунгары по душе. Вот и иди как один из воинов Элбега.

Нерегиль пожал плечами:

— Будет исполнено.

— Иди, — небрежно махнул рукой аль-Мамун.

Майеса накручивала на палец ленту — на сердце было неспокойно.

— За что он вас так унижает, Тарег-сама?..

Рука, проводившая гребнем по ее волосам, даже не дрогнула. Князь отпустил одну длинную прядь и взялся за другую.

— Я хотела сказать: неужели он... завидует вам, Тарег-сама? А ведь сначала этот человек казался мне не лишенным благородства...

— Я не думаю, что его приказы вызваны завистью, моя госпожа.

— Так чем же еще? Здешние правители очень худо обходятся со своими военачальниками. Я беспокоюсь за вас, Тарег-сама...

Майеса зябко поежилась в нижнем хлопковом платье. Князь отложил сандаловый гребень в сторону и по своему обыкновению принялся перебирать мягкие, как шелк, пряди, пропуская их сквозь пальцы. Она где-то читала, что мужчины нерегилей считают длинные волосы женщины наипервейшим знаком ее красоты. Любопытно, отчего так — аураннцы-то заглядывали первым делом в вырез платья на спине. Но волосы так волосы, Майеса была не обиде — князь таял от удовольствия, расчесывая ее длиннейшую гриву цвета ночного мрака. Хотя, приспуская с плечей платье, сначала надеялась на большее.

Впрочем, странно ждать безумной страсти в браке по сговору...

Тарег-сама, меж тем, начал заплетать ее волосы в толстую косу. Ей уже начинало нравиться это ашшаритское изобретение — коса.

И все же, отчего князь молчит? А вдруг... Пугаясь собственной смелости, Майеса перехватила и погладила его запястье:

— А вдруг он вас... я слышала страшную повесть о судьбе полководца Афшина...

— Не бойтесь. Причин для беспокойства нет. Аль-Мамун... не завидует, — князь мягко удержал ее пальцы.

— А что же он делает?

— Он... Увы, я не знаю нужного слова на аураннском! — рассмеялся Тарег-сама и отпустил ее руку.

И принялся заплетать косу дальше.

— Ну так расскажите! — с князем она становилась неприлично любопытной.

И невежливой — хорошо, что Тарег-сама этого не замечал.

— Ну... хорошо. Однажды ашшаритские любознатцы решили измерить окружность земли.

— Зачем? — искренне изумилась Майеса.

— Аль-Мамун попросил, — фыркнул Тарег-сама. — Наш халиф может быть очень, очень любопытным. Так вот, астрономы отправились в пустыню Синджар под Куфой, славящуюся тем, что почва там совершенно плоская. Они измерили высоту Полярной звезды, а затем с помощью веревки измерили расстояние между этой точкой и тем местом, где положение звезды изменилось на один градус. Потом они пошли в обратном направлении, и снова измерили расстояние до того места, где звезда на градус опустилась. Расстояние оказалось одинаковым. Потом они умножили его на триста шестьдесят градусов и получили длину земной окружности — восемь тысяч фарсахов.

— Вот как... — недоверчиво протянула Майеса. — А что измеряет ваш господин, Тарег-сама?

— Он желает узнать, что приносит войску победу: моя удача или то, что воины считают меня непобедимым. Аль-Мамун — мутазилит, он не может ничего принять без предварительного доказательства...

Майеса рассмеялась так, что пришлось прикрыть губы рукавом:

— О, я поняла! Во время первого штурма аль-Бара ашшариты знали, что вы не ведете их на бой, а завтра они будут думать так же, но вы будете среди нападающих!

— Именно так и случится, моя госпожа, — и Тарег-сама принял у нее из рук ленту и накрутил на кончик косы.

— У нас в Ауранне так не поступают — оттого и слова не нашлось! — снова засмеялась Майеса.

Меж тем князь осторожно потянул вниз ворот ее нижнего платья. От неожиданности Майеса ухватилась за расходящиеся на груди полы и попыталась удержать сползающую с плеч ткань. Потом опомнилась и медленно разжала пальцы.

Жмурясь от прикосновений, Майеса подумала: нет, зря она полагала, что Тарег-сама не ценит истинно аураннскую красоту ключиц, изгиба шеи и ложбинки между лопатками... Он ее... мммм... ценит...

Ах, эти проклятые правила... они требовали от женщины нежно ворковать в объятиях любимого... Но ей-то, ей-то хотелось отдаться неприличной страсти и... и — быть смелой тигрицей!.. Ах, почему она не женщина из квартала наслаждений... Про них говорили, что во время соития они позволяют себе — кричать от удовольствия!..

Пылища стояла такая, что еле видать было башню замка — здоровенный прямоугольник желтоватого камня плыл в мареве сплошной песчаной взвеси. На плоской вершине стояла метательная машина-аррада, кучка людей тянула за веревки, почти переваливаясь через каменные зубцы ограждения. Рычаг был откинут назад — видимо, накладывали камни в пращу.

Здоровенная деревянная балка взмыла вверх, раскручивая сетку на длинной веревке, — ш-шух! Каменюки вылетели и стали падать по длинным, расходящимся в стороны дугам. Вертевшиеся под стенами верховые джунгары Элбега прыснули в стороны, спасаясь от смертоносных снарядов. Когда же у карматов кончатся камни?..

Аль-Мамун сморщился и обернулся к своей метательной машине — ханьцы пискляво перекрикивались, распутывая канаты. Здоровенные ножищи опорных треног манджаника источали густой смолистый запах, огромная балка пока лежала, упешись концом в землю, и походила на срубленную корабельную мачту. Машину собрали быстро, и теперь аль-Мамун жалел, что не решился ее использовать во время первого штурма. Ханьский мастер мяукал через толмача в том смысле, что манджаник хорошо бы приберечь для стен и башен карматской столицы — Хаджар славился крепостью своих укреплений. Мол, устройство с таким тяжелым противовесом рассчитано на конечное число ударов — сотрясение разрушает осадную машину. Развалится чудо механики при штурме захудалого замка — что будем делать?

Сейчас Вэй Юй стоял над деревянным ящиком этого самого противовеса и наблюдал, как туда сгружают свинцовые чушки.

— Что делают! О Всевышний, вы только посмотрите, что делают! — вдруг ахнул кто-то из рабочих.

К воротам подползла "черепаха" под большими плетеными щитами — уже вся утыканая стрелами и дротиками. Хорошо, что у карматов не оказалось в запасе нафты и смолы. А все крупные камни явно подняли к аррада на башне...

Вытирая грязные руки о набедренные повязки, обслуга манджаника размахивала руками и тыкала пальцами. Ханьцы тоже побросали канаты и кивали друг другу бритыми головами.

На плоской вершине надвратной башни карматы деловито целились из луков. Хорошее у них вооружение — луки мощные, тюркские. Да и больших, почти в рост человека хватало — из таких стреляли бедуинские племена Ямамы. Все при кольчугах. Кстати, великолепное вооружение и доспех куплены в аш-Шарийа на награбленное у ашшаритов золото. Купцы даже под страхом смерти не могли отказаться от торговли оружием с карматами. Круговорот вещей в природе, как об этом писал ибн Сина: они нам смерть, мы им золото, они нам золото, мы им оружие, они нам смерть. Чудесно.

— Что они хотят сделать? — раздраженно бросил аль-Мамун.

Поправляя на лице платок, халиф обернулся к Элбегу ибн Джариру. Молодой военачальник красовался в парсийском шлеме со сложной чеканкой — от обода до макушки хищно вышагивали злые львы Хативы. Городские оружейники славно расстарались для джунгарского джунда — а что, воины Элбега прикрывали их от каких-то новых наглых пришельцев из западных степей. Журжени, что ли, их называли. Рассказывали, что они уже лет десять как терзают границы Хань. Теперь вот стали наведываться в гости к ашшаритам...

Элбег отвел от лица черный шарф и блеснул белыми-белыми зубами:

— Хотят открыть ворота, о мой халиф!

— Горе тебе, что ты говоришь, о Элбег! У них нет тарана!

— Разве не сказано в жизнеописании Пророка, составленном ибн Хаукалом, что ансары плечами выломали ворота Хайбарской крепости?

— Тьфу на тебя, о Элбег! — сплевывая мгновенно набившийся в рот песок, пробурчал аль-Мамун.

Ну что за дурь — вот так ломиться, без надлежащего снаряжения, без...

Обернувшись снова — надо приказать этим дурням уходить, пока их не перестреляли, как сайгаков! — Абдаллах не обнаружил рядом с собой молодого джунгара. Тот стоял рядом с Вэй Юем и быстро трещал по-ханьски, тыча пальцем в сторону замка.

Ханец кивнул, махнул рабочим, те налегли плечами на канаты. С жутким стоном и ахом в небо взмыла мачта манджаника. Дерево напряженно, зло гудело, россыпь камней из пращи медленно разлеталась в желтой пыли осады.

— Просили залп по стене, — Элбег быстро подбежал и чихнул, завороженно глядя на замок.

С резкими хлопками пыли камни бились об стену — а несколько ударили по зубцам и снесли кирпичи вместе с защитниками.

— Еще залп! Шуганите их снова! — рявкнул Элбег, как мальчишка, потирая руки.

— Кто просил? — до аль-Мамуна стало доходить, что происходит. — Кто просил, я сказал?

Джунгар воровато прищурил и без того узкие глазки:

— А никто ничего не знает, о мой халиф. Сейид говорит мысленной речью только со мной, вы же ж сами мне приказали не выпускать его из виду...

— Где он?! — прорычал аль-Мамун.

— Так простым ратником пошел в десятке моего двоюродного брата, о мой халиф!..

Над головой снова со скрипом охнуло и загудело. Машина выдала еще один каменный залп — поприцельнее. Со стены, вопя и дрыгая руками и ногами, падали люди.

Шакалий визг и подвывание джунгарских всадников заглушило все звуки мира. Глумливо вереща, они подкатились под самые стены. Вверх полетели осадные крючья на длинных канатах, по разоренной, исходящей пыльными дымками стене беспорядочно метались окровавленные защитники. На веревках тут же гроздьями повисали джунгары — бросая коней, они карабкались вверх на стены.

— Где он?! — в бессильной ярости выдохнул аль-Мамун.

— Братца вижу — вон на стену карабкается, а где Сейид — я не знаю, Всевышний знает лучше! — радостно оттарабанил Элбег.

И тут же заорал:

— Строимся!

И отмахнул знаменосцам с барабанщиками.

Мерный грохот и белое треххвостое знамя-лива собирали, собирали орущих всадников в брякающих панцирях. Люди поправляли тяжелые чешуйчатые оплечья, щитовые ремни, вскидывали в руках длинные копья.

— Прошу позволения возглавить атаку! — Элбег почтительно — на ханьский манер — сжал в кулак руки перед глудью.

— Да поможет тебе Всевышний! — сказал аль-Мамун.

Вопли и рев у ворот сказали ему все — ворота открыли изнутри.

С разрывающим барабанные перепонки свистом и визгом джунгарская конница погрохотала к беспомощно раскрытым воротам.

Карматскому гарнизону аль-Бара оставалось жить считанные часы.

Чихая и утираясь белым шарфом, катиб свирепо пулял костяные бусины абаки:

— Дважды по две дюжины хукк ячменя! Сорок восемь! Пиши, пиши быстрее, о враг веры! — это он орал на старательно высунувшего язык мальчишку-помощника.

Тот усердно макал калам в чернильницу и писал, писал:

— Со-рок во-семь хукк яч-ме-ня...

Полуголые зинджи ухали и взваливали на загривки длинные мешки с болтающимися, как кисти, хвостами. Припасы вытаскивали из кладовых и подвалов и выносили в лагерь.

В замке оказалось полно простого народу — мужчины, по виду обычные феллахи, женщины, орущие дети, старики. Почему-то чуть ли не все были огнепоклонниками, но не парсами, а ашшаритами из Бану Худ. Все торжественно клялись, что веруют в пророка Мамара из Куфы, в котором воплотилась божественная Хварна.

Про пророка Мамара халифу уже приходилось слышать: этот торговец пшеницей обрел в пустыне Синджар откровение от ангела Джабраила. Ангел поручил ему сказать миру, что Али обманул ашшаритов, а истинная вера исповедуется в Хорасане. Но поскольку Хорасан лежит под властью нечестивых последователей Али, истинно верующим нужно идти в благословенные земли аль-Ахсы, где и собираются сейчас все утесненные и преследуемые за правду.

В данный конкретный момент община Мамара — который, как заверяли его почитатели, сейчас находился то ли в Хаджаре, то ли в Хазе — жалобно завывала, стоя на коленях под стенами замка. Женщины, горестно вскрикивая, голосили и по старинному бедуинскому обычаю взрывали руками пыль.

Поскольку все эти люди считались отступившими от истинной веры, им предложили вернуться в ее лоно. Пока никто не соглашался: все они громко молились, болтали на непонятных, нечеловеческих языках, обсыпались пылью и призывали на помощь пророка Мамара.

Аль-Мамун уже понял, что не сможет исполнить над ними закон шарийа: мужчин-отступников следовало через три дня предать смерти, а женщин заключить в тюрьму. Ну не тащить же всю эту мамарову кодлу с собой! А убивать одураченных простецов тоже не хотелось... Поэтому он сразу приказал продать всех на работы в государственные мастерские.

Кстати, за месяц пребывания в аль-Ахсе армия верующих не встретила никого, кроме обычных людей. Деревеньки, укрепленные башни-аталайи, изредка вот такой вот большой замок. Террасы полей на холмах, тренькающие водой оросительные канавы, шелестящие темными ветвями оливы на пологих склонах. Никаких чудищ, дэвов, драконов и оборотней с птичьими головами, о которых столько болтали после штурма Медины. Кто бы сомневался, с другой-то стороны. Опять сказки и вранье — куда ж ашшаритским рассказчикам без них...