|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
BR> Путь хранителя.
Книга первая.
Последний из рода.
Всё вернётся на круге своя, только в другой интерпретации, если на это будет воля Божья.
ПРОЛОГ.
Тропинка уходила далеко в лес, скрываясь за густым ближайшим кустарником. Я шел, не видя ничего, будто что-то тянуло меня, и я знал, что обязательно надо идти. Цель была на подсознательном уровне. Голова гудела так, что реальность практически не ощущалась. Надо вспомнить кто я и откуда, и куда я так целеустремлённо иду. В душе, где-то далеко, шевельнулся "страх". Не просто боязнь, а именно страх — ледяной, с липким холодным потом и прилипшим к нёбу языком. Боже, каким же глупым, слепым, беззащитным ощущал я себя сейчас. Во что я невольно влез? И самое главное, куда я так стремительно иду, боясь опоздать или чего-то ещё? Надо было как-то выпутываться из этого. Но как?
Образы и события реально вставали передо мной. Они не отпускали, а ровной чередой в виде вспышек являлись у меня в голове. Люди разных эпох, но одного возраста не давали мне покоя. Кто они я не знал, но то, что события и сами их герои мне очень близки, что они жили во мне, был просто уверен. Дико хотелось проснуться от этого неприятного сна.
Узкая, едва различимая, можно даже сказать звериная тропа в заросшем и непроходимом лесу вела меня, не позволяя отклониться даже на сантиметр. Что же, наконец, произошло? Голова, как она гудит. Мысли роем бились в ней так, что ещё чуть-чуть и этот рой вырвется наружу.
Может я все же сплю и вижу неприятный сон? Иначе, почему при такой спринтерской ходьбе я не ощущаю ни одышки, ни бешеного сердцебиения, а только эту всепоглощающую головную боль. Надо попробовать остановиться, прийти в себя, упорядочить свои мысли и чувства. Хотя бы вспомнить, как меня зовут. Ведь у меня должно же быть элементарное имя.
Почему-то в голову лезли не имена, а события давно минувших лет, где моё участие было необходимо, как воздух. От моих, именно моих поступков, зависело что-то очень важное. Я был обязан перед кем-то, что-то звало и тянуло, чем дальше, тем с ещё большей силой. Ещё немного и всё откроется, но для этого надо идти. Кто-то ждал меня и надеялся именно на меня.
Лес начал меняться. Большие, раскидистые, похожие на богатырей, деревья, стали уходить, а густой и ещё более плотный кустарник вставал враждебной стражей на моём пути. Да, лес менялся прямо у меня на глазах, а остановиться я так и не мог. Моё тело как будто слушалось не меня, а ещё кого-то. Я уворачивался от низких веток и шёл согласно кем-то намеченной цели, словно машина.
И, вот, голова внутри раздвоилась, словно, это не я один человек со своими проблемами, а уже совершенно разных двое. Обняв голову руками, я, наконец, смог упасть в мягкую высокую траву. Мрак, внезапно проглотивший меня, не оставил ровным счётом ничего.
Очевидно, но невероятно.
Мысль. Что значит человеческая мысль? Как она рождается, или, проще говоря, приходит в голову. Человек начинает жить только лишь тогда, когда его сознание начинает подавать какие-то импульсы. Без любого рода телесных, инстинктивных ощущений, мозг начал медленно оживать. Память словно отдельными картинками выдавала прошлое, разобраться в котором было пока тяжело.
Наконец, ровная череда событий, которые мне были знакомы до мельчайших подробностей, стали стройным органичным порядком вырисовываться и сливаться в более четкие, успокаивающие, родные воспоминания.
Я, Николай Сергеевич Пчёлкин, с радостью и удивлением вспоминал, что жил ничем не примечательной средней жизнью простого сельского человека. Ничем не выделяющийся из толпы своих современников, так сказать: не был, не состоял, не привлекался. Детство прошло беззаботно и радостно. Окончил школу, поступил в институт и, не доучившись, бросил, женился. В общем, память выдавала какие-то анкетные данные без эмоционального окраса, из чего следовало, что до этого момента была средне-счастливая, ровная, можно даже сказать предсказуемая жизнь без полётов и фантазий, с желаниями как у всех.
Всё рухнуло как карточный домик. Что же произошло? Память была избирательной, какая-то часть меня начала понемногу ощущать тело и словно блокировать "ненужные" воспоминания. Что же это всё значит? Всё естество моё скомкалось, сжалось, и я задрожал под напором оживающего своего второго я. Яркие образы буквально плыли перед глазами. Видения, которых раньше никогда у меня не было, стали наваливаться. Уже не они, а я жил в них. Память выдавала яркие, красочные фокусы. Вспомнилась будто бы моя большая изба, с огромным столом посередине. Человек в сапогах, длинной, почти по колено, рубахе невыносимо красного цвета, уговаривающий меня куда-то бежать. Женщина, с заплаканным лицом, собирающая мне в дорогу еду и вещи.
Неужели это не сон? Медленно я попытался открыть глаза. Это оказалось не очень легко сделать потому, что яркий свет, падающий мне на лицо, слепил до оглушительной рези. Когда все же удалось их раскрыть, то это оказался косой солнечный луч, светивший мне прямо в лицо через открытое маленькое окно. Пытаясь подробно разглядеть место, где находился, я попытался пошевелиться, но тело меня не слушалось. Волна памяти с новой силой нахлынула на меня. Я точно вспомнил, что мне тридцать лет. Нормального телосложения. Не "хиляк", но и не "Арнольд" конечно. Про таких обычно говорят стандартный набор фраз: среднего роста и телосложения, без особых примет. Ряд неуклюжих догадок стал буквально взрываться и лезть на мой воспалённый ум.
Может, случилась авария? А может произошло что-то страшное с позвоночником? Почему я не могу пошевелиться?
В этот самый момент моих недоумений маленькая головка со сморщенным лицом возникла у меня перед глазами.
— А, уже приходишь в себя, милок? Ну-ну, ничего, подожди маленько, ты у меня скоро прыгать и бегать будешь. Полежи пока, я тебе чай целебный, вкусный сделаю. Ты после него как новенький станешь.
"Мне и старенькому было неплохо", — ворчливо подумал я.
— Ничего, ещё лучше прежнего будешь.
Сказала старушка, как будто, читала мои мысли.
— Ты, милок, хоть помнишь, как папоротников цвет сорвал? А как от призраков "улепётывал"? Хоть Трифона-то с дочкой, помнишь? Эх, ладно, поставим тебя на ноги, глядишь, и память вернётся.
Я хотел ответить: "Ты что, сказок начиталась что ли, какой цвет, я во всё это не верю". Но вместо этого у меня вырвались лишь нечленораздельные звуки, вроде мычания и икания.
— Ну-ну, ну-ну, обожди, вот и чаёк поспел. После твоих-то переживаний, редко кто в живых остаётся, а если остаётся, то либо дурачком, либо бревном бездвижным. А ты, я погляжу, оклемаешься. Память, видно, у тебя родовая очень сильная, да и деток ещё не заимел, не передал её значитца никому, вот тебя и тянет жизнь. Оклемаешься, дай только срок. Ворковала, хлопоча около печи, старуха.
Оглядев всё кругом, я пришёл к выводу, что нахожусь в старой избушке, какой-то глухой деревни, которые, затерявшись, в два-три дома ещё попадались в рязанской глубинке. На этой интересной мысли, около меня опять появилось маленькое морщинистое лицо старушки с выбившимися из-под чёрного платка седыми волосами. Невольно вглядываясь в глубокие морщины, в большие и не по-старчески острые ярко зелёного цвета глаза своей сиделки, я пришёл к выводу, что много-много лет назад она, наверное, была очень хороша.
— Да, была молода, да хороша. Так кто ж меня помнит-то? Все кого знала, померли уж давно. Вот так и кукую здесь одна.
Снова на одни лишь мысли ответила старушка. Я начал нервничать: " Она мои мысли читает что ли? Уж очень это на совпадение не похоже".
— Нет, милок, читать не умею, я их слышу. Ты очень громко думаешь.
Сказала и улыбнулась добродушной улыбкой, которая оголила три жёлтых зуба. Один сверху и два снизу. Как какая-то добрая сказочная Баба Яга.
— Да как ни назови, хошь и Баба Яга. Я не обижусь. Людям много добра поделала. Да кто ж меня помнит теперь? Вот мастерство своё и решила, какой несчастной одинокой бабёнке передать, а тут ты... Молодец хоть куда, да выносливый какой оказался. Да не лупи глазки-то, пей чай, потом объясняться-то будем. Это всё Тришенька, уж очень он в тебя верит, а почему, не говорит. А я-то что, моё дело маленькое, пообещала, так помогу, чего не помочь хорошим людям.
Лопотала она, вливая тонкой струйкой в меня горьковато-кислую густую вроде киселя жидкость, которая овладела мной полностью, мягко разливаясь и давая тёплое, убаюкивающее расслабление всему телу. Сон или полуобморок окутал меня. Не сопротивляясь нахлынувшему мягкому теплу, глаза закрылись сами собой.
Очнувшись, или лучше сказать, выйдя из забытьи, чисто рефлекторно, я встал. Открывая глаза, и приходя по-моему мнению в себя, реальность свалилась как снежный ком с ясного неба.
— Вот это да! — Вырвалось у меня, при виде маленькой комнатки, где печь находилась ровно по середине.
Лежал, оказывается я всё это время на старой широкой и единственной лавке, к которой был приткнут, маленький уродец-стол. Утоптанный земляной пол, покрывала сухая солома, а в углу лежала белая собака-альбинос. На мой возглас она приоткрыла глаза и приподняла уши.
— Ты кто?
Спросил я это красивое выхоленное животное с красными глазами. На что она лишь зевнула и закрыла их, давая понять, что интереса я у неё не вызывал. " Надо бы осмотреться. " — подумал и, поэтому, пошарив по полу ногами, стал искать то, что можно было бы надвинуть на ноги. Найдя свои разношенные кроссовки под лавкой, хотел согнуться, но это было пока не возможно из-за сильной слабости, поэтому обул их как тапки, подмяв задники под пятку.
Встать на ноги оказалось труднее, чем я думал. Ноги подрагивали и скорее напоминали шаткие ходули, чем мои, родные, давно знакомые средства передвижения. Мои попытки оттолкнуться от лавки, наконец, увенчались успехом. Руки, так же как и ноги предательски дрожали.
— Ну не отступать же, в самом деле.
Произнёс я вслух. Дико вспотев, опираясь на всё, что можно, ноги не совсем до конца, но выпрямились. Шёл до маленькой двери, это расстояние в два-три метра, где-то пол часа, так мне показалось.
Вот она эта дверь! Открыв её и держась за косяк, я медленно переступил порог. Собака, скучающе наблюдавшая за моими барахтаньями, громко зевнула, потянулась и пошла за мной. Выбравшись на улицу, изрядно уставшим и мокрым от неимоверных усилий, моё тело рухнуло на завалинку, которая была тут же у входа.
Вот это было блаженство — солнышко грело меня, ласково перемещая тень под движением от лёгкого ветерка и шелестящей листвы, с одной щеки на другую. Громко пели птицы. Полный покой, и умиротворение заполняли до краёв. Собака легла к моим ногам и закрыла глаза, как будто знала меня много лет.
"Чудеса — подумал я, — но пока приятные".
— Что дальше то? — Спросил я собаку, но она никак не отреагировала на мой вопрос. Вытянув блаженно ноги, и устроившись поудобнее, я впал в приятную дрему. В это время как будто из-за занавеса появилась высокая, черноволосая красавица. Она шла из глубины леса, мило улыбаясь, вытягивая на встречу мне красивые белые руки. Она будто звала меня к себе, радуясь тому, что наконец нашла того, кого долго искала. Одежда у нее была странная. "Как в кино" — подумал я. Красный вышитый сарафан по щиколотку и белая вышитая рубаха, которая позволяла разглядеть хорошо развитую упругую грудь. Внутри у меня прокатился холодок. Она была так завораживающе красива, что я хотел встать и подойти поближе. Но красавица явно на что-то наткнулась и стала умоляюще звать меня. Истошный вой собаки все оборвал.
Открыв глаза, я сидел на том же самом месте. Около меня уже стояла на всех четырех лапах собака и заунывно выла.
— Ну и сон. Прямо как будто и не сон.
Из-за плотного строя деревьев прямо к избушке, которая оказалось совершенно одинокой на опушке леса, ковыляла моя сиделка. Была она маленького роста, сгорбленная и тщедушная, одета во все черное. Пытаясь идти быстрее, она все чаще опиралась на сучковатую палку, подобранную видимо по ее росту. Палка имела вид ползущей змеи и пользовалась ей старушка, наверное, часто, потому что блестела словно отполированная. У основания она была сильно поистертая и напоминала окончание копья. Старушка торопилась, поэтому было видно, что она чем-то очень сильно обеспокоена.
— Ну, что, милок, на солнышко погреться выполз? — Спросила она. — Только рано тебе еще на божий свет выползать. Хорошо еще Гашка предупредила, а то бы на век в странниках остался.
— В каких странниках, бабуля? — удивился я.
— Так морок тебя уволок бы, сынок. Морок он такой, он желание людей и их слабости за версту чует. А моя Гашка всю нечисть. Вот и скажи ей за это спасибо .... А что видел — то хоть?
Мне стало как-то не по себе и почему — то я застеснялся. Пытаясь выдавить из себя это смешанное чувство, я с вызовом ответил:
— Девка, такая красивая, что можно вечно любоваться. Фигура, глаза, лицо, ну просто мисс вселенная.
— Ну-ну, и вечно любовался бы, коли не Гашка. Так бы любовался, пока она из тебя всю душу бы не выпила. Эх, молодежь зеленая, ничего не знают, ничего не умеют, даже то что говоришь, и то не верят. Все своими руками пощупать норовят. Да на своей тонкой шкуре попробовать. А ты Гашенька молодец, нюх у тебя, как и в старые времена, не растерялась, уберегла гостя.
— Знаешь, бабусь, я ничего не понимаю, толком бы говорила все. А то и так свистопляска в голове. Ничего не пойму.
Начал выходить я из себя и переходить на уверенный крик, как бы защищаясь сам не зная от чего. Было понятно, что где -то я дал промах, но где и почему? Эта старушка разговаривает со мной как с недоумком или младенцем-несмышлёнышем? И, вообще, кто ей на это дал такое право?!
— Мне это, что, снится все?! Если нет, тогда, что все это значит? Как домой попасть скажи. Не могу я все в доглядки и в додумки играть. Ты что, нормально объяснить не можешь?!
— Могу, только не ори.
Спокойно сказала старуха и медленно прошла в свое не замысловатое жилище.
— Пойдем, поедим, а то уж почитай дня три ниемши.
Тут, по-предательски, у меня завыло в животе не хуже чем бабкина Гашка на нечисть. С голодухи я и котомку бабкину, принятую за большой горб, начал рассматривать с большой жадностью. Пришлось опять на дрожащих "лапах" ползти в избу. Когда я прибыл до места, у хозяйки было все готово. Стол, если это можно было назвать столом, сбитый из трех старых досок, очень узкий, был уставлен полностью. Тут были и яйца, пироги, ягоды, яблоки и две металлические кружки с горячим чаем.
— Откуда такое богатство, хозяйка? Ни курей, ни уток, у тебя нет, да и садик тоже не вырастила. Одинокая твоя избушка — то ...
— Любопытство твое не к месту и не ко времени. Ешь давай. Потом разговоры разговаривать будем. Да про чай не забудь.
— Чай? — удивился я больше, чем того следовало. — Что бы я сразу как бревно заснул? А у меня много вопросов, на которые я хотел бы получить подробные ответы.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
