Путь хранителя@последний из рода .1 часть

— Где же живые? Не могли же они сами так уложиться. — Подал голос старик.

— А живыми мы только с внучкой и остались. — Проскрипел старческий голос из-за спины, на который тут же обернулись старик с собакой.

— Чего такое случилось тут?

— Сам что ль не видишь? Панове войско покуражилось. Мы-то у старшой загостевались, потому только к такому разгрому и подошли, вот теперича и не знаем, как их горемык земле придавать.

— До погоста далеко?

— Не далече, только батюшка нужен, хоть какую молитву справить над ними, а то покоя не получат мученики.

— Я, конечно не батюшка, но поминальную молитву прочесть смогу, коли дозволишь.

— Хоть что-то, что б с миром упокоились и то ладно будет. — Махнул дед рукой и пошёл в ближайшую выгоревшую избу.

Старик открыл свою заплечную суму и вытащил три церковные свечи. Установив их ровно в ноги метвяцкому строю стал на распев петь отпевальную, выученную в годы жизни при церкви. Деревенский дед притащил белого полотна и встал рядом. Стараясь добросовестно молиться за души так несправедливо убиенных односельчан. По окончании одинокого песнопения, двое пожилых людей стали укладывать на чудом уцелевшую телегу тела, попеременно перекладывая белой тканью. Девочка молча помогала, стараясь заменить взрослую хозяйку. Когда телега была полностью забита, крепкий седовласый старец встал впереди, заменив лошадь, а небольшого роста дед, встал позади телеги, стараясь изо всех сил подталкивать, облегчая, таким образом, работу первого. Деревенские погосты всегда местились на краю села и идти одному это не составило бы многого труда, да и почти что не потребовалось и времени. Но с таким грузом, и при отсутствии хотя бы захудалой лошадки, это было неимоверно тяжело. Вся работа по рытью одной общей для всех могилы, да захоронения несчастных, заняло весь световой день у далеко не молодых людей. Возвращались они медленно, мечтая лишь о возможности отдохнуть.

— Ну, а ты-то сюда зачем пожаловал? — Не ради интереса, а только лишь чтобы выразить своё участие в госте, спросил единственный хозяин теперешнего жилья.

— Да, понимаешь в чём дело, у меня на печи таганка лопнула, вот и пошёл я за другой, а дорога ровно в твою деревню и привела. А теперича и не знаю, куды идти, и где искать.

— Здеся и найдёшь. Посмотри, сколько домов осталось, в каждом из них не по одной найти можно. А нам с внучкой столько добра без надобности.

— Ежели чего, то я заплатить могу.

— Вона твоя плата, за бугром покоиться. Да и нам здесь оставаться не след. Надо отсель выдвигатья, а то уже осенью среди соседей оказаться можем.

— Есть хоть куда?

— А то как же? К старшим пойдём, они нас, поди, на дороге не оставят.

Так, за мерным разговором они подошли к самой зажиточной, и почему-то мало пострадавшей избе. Обойдя её со всех сторон и, убедившись, что она подойдёт лучше всего, чтобы скоротать ночь, стали размещаться. Сильно уставший от тяжелых трудов дед, послал свою внучку на поиски хотя бы какой-нибудь еды. Сам же стал устраиваться на печи, где нашёл под старыми овечьими шкурами, спящего грязного мальчишку.

— Эвон какой ещё подарочек!? — Искренне удивился он. — Ты гляди, дрыхнет и в ус не дует, что мы здеся одни ковыряемся. Ну-ка вставай, родимый. Чего это ты здеся примостился?

Вбежавшая девочка, увидев, как её дед трясёт кого-то на печи, быстро выгрузив нашедшую еду, поднялась к нему и обрадовано стала помогать трясти мальчишку. Но живой ребёнок, не поддавался ни на какие ухищрения односельчан. Порядком утомлённые, они слезли с печи в полном недоумении от нового сюрприза.

— Деда, это же Ванятка Залесский. У него ещё матушка такая странная была, да и отец не нашенский из лесничьего роду.

— Слава Богу, заговорила, а то думал немой останешься. — Грузно оседая на лавку вымолвил дед.

— Можно мне поглядеть, чего это с ним такое?

— Гляди, коли желание имеешь, токмо и без того известно, от горя, да и от страха его так скрючило. — Равнодушно отозвался дед, разбирая принесённое внучкой и, деля на три части.

Горячее молодое тело словно кричало о помощи. В довольно прохладной избе, несмотря на лето, он обливался потом как в бане. Его тело будто заживо варилось изнутри. Сильно уставшему старику понадобилось много времени понять, что не только горестные впечатления стали причиной такому, вдруг, возникшему недугу. Этому мальчишке требовалось участие самого Господа, чтобы выкарабкаться из чёрных сетей принесённого откуда-то желания истребления целого рода.

— Да кому ж это так вы навредили? Кому дорогу перешли? Впервые вижу такую ненависть и злобу. — Проговорил старик, намереваясь спуститься за своим мешком. Умная собака, как будто ждала команды и, получив её, со всего размаху, держа пожитки старика в зубах, сиганула на печь. Она примостилась в ногах ребёнка, положив ему свою большую голову на колени. Работа предстояла серьёзная и тяжёлая, потому что времени для борьбы с чёрными путами почти не оставалось. Вытащив отцовское наследство, старик зажёг старую сальную свечу, которая не только коптила, но и издавала жгуче-едкую вонь. Сало, размешенное вместе с воском напополам стало шипя скатываться на голову, грудь и живот больного, образуя широкий крест. Молитвы, сперва никак не могли обрести силу и словно птицы отлетали от него. Только после упорного стариковского бурчания, стал уходить выжигающий внутренний жар и щёки из пунцовых, превращались в бледные, ввалившиеся, словно от долгого голода, тряпицы. К утру дрогнули веки и распахнулись голубые огромные и порядком изболетые глаза.

— Пить, пожалуйста, дайте пить. — Слабым голосом произнёс, приходящий в себя.

— На, милый, на. — Не замедлил поднести ко рту ребёнка свой кожаный мешок старик. Мальчик жадно глотал воду, приходя в себя с каждым глотком всё заметнее и заметнее.

— Деда, вы кто? Стал разглядывать он оживившимися глазами старика.

— Путник. А ты кто, помнишь?

— Да. — Сразу упавшим голосом произнёс он. — Родителей еще до разбойников отравили. Я в то время на сушиле сидел и всё видел, как старик, что-то в соль всыпал, только сказать не смог, потому что матушка, проходя мимо меня показала, чтоб не высовывался. Потом они сильно мучались, но выжили, а лечить себя не смогли. Меня отчего-то от себя отгоняли, да я бы ни за что не смог такое исполнить. Только, они вовсе не умерли. А заживо сгорели. После них ничегошеньки не осталось. Такое разве бывает?

— Оклемался, и Слава Богу, знать у тебя жизнь длинная будет. Вот поживёшь и разберёшься, чего бывает, а чего нет. Сейчас слезай, есть пора.

Крехтя и бурча по всем законам стариковства, высокий дед спустился и уселся на лавку, вытянув перед собой затёкшие ноги. Собака кружила вокруг ещё слабого мальчишки, при этом весело виляя хвостом, будто пытаясь помочь ему спуститься с лежанки. Внучка со своим дедом только вставали с широких лавок, пытаясь разглядеть случившегося Ваньку.

— Отошёл, значит? А ты не простой, как я погляжу. Знать, тому и надо было случиться. Ванятка с тобой пойдёт, а мы с внучкой еды в дорогу наберём, так и тронемся. Вам гостевать тоже не советую, теперича это нехорошее место. Уйтить поскорее надо бы. — Пробурчал дед, присаживаясь рядом к гостю.

— И то правда, только бы таганку взять, да можно и идти. — В тон ему ответил уставший старик.

— Чугунок тебе давеча внучка вон принесла, да на стол выставила. Средний, видишь и нести сподручно, да и для готовки в самый раз.

— Спасибо, люди добрые, что не смотря на горе про меня не забыли.

— Горе горем, конечно, но живой об живом маяться должён. — Сказал, как отрезал дед.

— И здесь, снова твоя правда.

— И ещё одно с собой возьми. — Протянул он старику плотно убитый чем-то мешок.

— А это что? — Не понял старик.

— Самая что ни на есть правда жизни — еда на дорогу, что б не протянуть по ней ноги.

— И на этом опять спасибо. Возьми у меня монетку, глядишь, пригодиться когда? — Протянул старик деду большую серебряную деньгу. На что тот, покачав головой, только и сказал.

— Не то сейчас время, чтоб с деньгой за пазухой разгуливать, видишь, и просто так народ убивают, а за такой грех и подавно.

Без долгих и нудных прощаний, наскоро перекусив, дед с внучкой лесом отправились к какой-то дальней родне, а старик с мальчишкой неспехом вышли той же дорогой, что пришёл старик в это несчастное селение. Разговоров и объяснений не понадобилось мальчик сам выбрал суму потяжелее и двинулся, стараясь идти шаг в шаг со своим новым знакомым. Собака, доселе охранявшая лишь старика, выбрала сторону мальчишки и пошла, заботясь о своих спутниках со стороны Ванюши. Увлекаясь дорожными мыслями, умудренный старик, даже не сразу понял, что идёт и размышляет тоже не совсем в полном одиночестве. Мысленно отвесив подзатыльник и увидев должную реакцию, несказанно порадовался, потому, как мальчик от неожиданности качнулся, едва-едва задержавшись на ногах.

— И давно у тебя так получается? — Только и произнёс старик.

— Даже не помню с когда началось. Уродился такой. А у тебя деда, давно это?

— Почесал затылок мальчуган.

— Тоже не помню.

Такая находка порадовала обоих. Они сначала осторожно, потом и в полную силу обследовали друг друга, пытаясь выяснить свои возможности по отношению к другому. После чего, стали говорить то вслух, то забываясь, переходить на мысли.

— Слушай, деда, я всё думаю, откуда ты на мою голову свалился? Ведь если б не ты, сгореть бы мне как и отец с матушкой заживо, не оставив и следочка.

— Откудава и ты на мою. — Уклонился от ответа старик. Ты лучше б Ваня про себя обсказал.

— А чего говорить-то? Жили как все, никого не трогали, даже помогать людям стремились, пока эти не пожаловали, да вредительством не занялись. Отец у меня очень сильным был. Может, живым остался бы, так один бы от разбойников отбился. Я думаю, это нарочно они этих людишек подослали, чтоб самого сильного изничтожить.

— Кто знает! Может, ты и прав.

— Деда, как хоть звать тебя? А то всё деда, да деда, даже имени твоего не знаю.

— Коли так, зови дедом Митрофаном.

— А можно я ещё скажу. — Видя отрешенный взгляд спасителя, негромко позвал мальчик.

— Да куда ж от тебя теперича денешься? — Расплывчиво ответил старик.

— Знаешь, я часто во сне твою собаку видел. И везде она меня спасала и отгоняла что-то чёрное и страшное.

Сквозь оборванные тряпки, висевшие на мальчике клоками, проглядывалось худое костлявое тельце. Чумазый и грязный он на столько казался жалким и измождённым, что старик решил передохнуть снова у воды, чтобы отмыть мальчишку и покормить получше.

— Это как раз было бы кстати, а за худобу не переживай. Кости есть — мясо нарастёт. — При таких словах собака подняла морду кверху и внимательно посмотрела на мальчика. — Эти кости не про твою честь, а про мою. — Прибавил он, потрепав довольное животное.

— Устал поди, раз об отдыхе думаешь? — Спросил Митрофан своего попутчика.

— Это скорее ты об отдыхе маешься. Так сразу и говори, что утомился, чего с больной головы на здоровую перекладывать. Да и мыться я в эту реку не полезу, сам же недавно вспоминал о страшном мужике. Хочешь, что б сомной так же было? — Начал паниковать мальчишка.

— Чего нагородил-то? Самому не стыдно? В таком возрасте воды бояться. — Устало усмехнулся дед Митрофан. — Ишь, раскудахтался. Ты же не прочь со мной оставаться, а теперь вдруг засуетился. — Уходя в сторону от натоптанной дороги и пробираясь по низкому кустарнику к реке стал подначивать дед Митрофан, ускоряя шаг. Ванюша, пытаясь не отставать, старался доказать свою силу и выносливость, потому пыхтел, но за стариком успевал. Митрофан, проживший в лесу достаточно долго, чувствовал себя защищённей и уверенней только под прикрытием высоких раскидистых деревьев. Его не устаивало шумное и колготливое людское общество, потому хоть и в невысоком кустарнике, но всё же хоть с какой-то растительностью, он приходил в согласие с самим собой. Лёгкий ветерок с воды словно глоток свободы прибавлял сил и бодрил, придавая душевное равновесие и силу. Нельзя сказать, что Митрофан не любил людей, он их опасался. Потому и решил провести мальчика по только ему одному ведомой дороге. Собака, делая безразличный вид не уступала в скорости людям. Она шла рядом с мальчиком, едва поворачивая уши в разные стороны. С ней старику было спокойнее за ребёнка, пробираясь обратным путём. За это время он не только стал доверять ей, но и полностью полагался на её чутьё. Такое поведение старика вселило тревогу Ване, и он это принял по-своему. В относительной тишине, при каждом птичьем крике он вздрагивал и озирался по сторонам. Его расширенные глаза пытались уловить малейшую причину подобного возбуждения окружающего мира. Уставшим бояться неведомо чего он постарался первым прервать молчание и получить хотя бы какой-то ответ от своего загадочного проводника.

— Деда, а ты случаем не "лесной"?

— Чего удумал-то? Вот только лешаком меня на старости лет никто ещё не называл. Ты лучше под ноги себе смотри, а то вон голой пяткой чуть на ежа не угодил. Старайся не бояться. Страх он для человека всегда плохой советчик. Тревога, та да, она хорошая попутчица, она знания даёт, а вот страх прежде тебя самого вымотает, и не даст понять, чего на самом деле происходит. Гони его от себя, не давай врастать и укореняться.

— А как уводить, коли он всё нутро, словно в холодных клещах держит?

— Эвон как тебя прихватило. Так ты говори тогда, сам его пугай своим голосом.

— А чего говорить-то? — Произнёс озиравшийся по сторонам мальчик.

— Да хоть о себе. Расскажи, почему соседские мальчишки тебе частенько колотушек отвешивали.

— Не хочу об том говорить. — Насупился разом Ванятка.

— А что так? Знать сам неправый был? Теперича и мучаешься от стыда, что их нет и поправить ничего нельзя.

— Это я-то? Я неправый? — Стал задыхаться от такой несправедливости мальчик. — Они завсегда ко мне первые приставали. Да не по одному, что б по справедливости, а как наберутся по трое, да поболе, так и начинают задираться.

— Вижу, что здорово они тебя достали.

— Аж никакого сладу с ними не было. Да и матери их тоже хороши — одно слово что бабы неразумные. Кажный день их науськивают, а потом меня же и обвиняют. И чего не жилось им спокойно?

— Ну, ты, конечно, ни сном, ни духом об этом.

— Деда, да ты ведь тоже не простой, коли, прямыми дорогами норовишь не ходить, а всё кустики, да деревца выискиваешь. — Попав в самую точку, разгадал стариковскую игру Ванятка.

— Оно может и верно, только не просто так в такой печали и горе тебя Господь именно ко мне в руки толкнул.

— А ты можешь о своей семье рассказать?

— Отчего же?! У меня отец знатным кузнецом был, а мать из соседней деревни к себе привёз, потому как местные девки, хоть на него и засматривались, но боялись его. Когда я первым у них народился, то не болел почти вовсе, чем разговоров, да мути разной вызвал, что не перехлебать. За мной брат тут же народился — мы с ним погодки, тоже крепким дубочком расти стал. Тогда бабы к матери за помощью обращаться стали. То, мол, и сё, помоги, детка прихворнула. А она безотказная всем старалась угодить, да и отец тоже не мешал, а помогал. Даже разные болячки сам порой отчитывал, да болезни прогонял. Всё хорошо вроде было до тех пор пока сестрица не народилась. Она как раз болезненной и хиленькой появилась, все соседушки ждали, что помрёт вскорости детка, а она возьми и выживи, да ещё в этакую крепышку переродилась, что зависть потоком полилась на наше семейство. У всех дети мёрли не по одному, а у нас всего трое и все как на подбор краснощёкие, да весёлые. Не хочу душой кривить, родителям силы немереные дадены были, и они их не прятали, по возможности всем помочь стремились. Даже случай один пришёлся — боярского сыночка вылечить отцу довелось, и после в почёте и уважении у его отца прибывал. Вот и жили в довольстве, да зависти людской купаясь, до тех пор пока чернецы не весть откуда появились, да воду на селе и без того мутную пуще прежнего чернить. Вот тогда отец и приказал мне крепко-накрепко, прилюдно умение своё никому не показывать, только если смертельная в том нужда не станет. А до того ни единым намеком дара своего попусту на ротозеев не растрачивать. Видно знал, чего вскорости ему ожидать предстояло.