Путь хранителя@последний из рода .1 часть

— И ты меня этому учить хотела?

— Ещё раз говорю помогать, помогать тебе стану, ну, а учиться сам должен.

За окном стало совсем темно. После такой сказки хотелось сильно спать. Всё, что со мной происходило, выглядело одной из сказок старушки, поэтому заснул я быстро и спал как убитый.

Утро не внесло ясности в моём понимании. Прояснение событий наблюдалось только с бабкиной стороны. Она словно получила полную поддержку и взаимопонимание, потому как принялась рьяно наставлять на путь истинный.

Привыкание свойственно любому человеку, тем более, что пример постоянно перед глазами маячил, поэтому и меня стало постепенно это захватывать. Желание узнавать просыпалось на почве того, что я тоже могу что-то необыкновенное сделать, для простого человека просто запредельное. Поэтому, даже умываясь, я думал о возможностях каждого человека. А уж баба Агаша словно клещ вцепилась и не давала никакого роздыха.

— Умылся? Молодец, теперь за мной топай. Покажу тебе кое-что такое, что опять может за полоумною принимать сможешь.

Она подвела меня к нескольким дубам, стоящим в каком-то солдатском порядке. Крепкие, раскидистые, словно стоящие на страже какой-то тайны, они не бросались в глаза, но увидев их, можно любоваться такому творению природы не меньше чем любому чуду на свете.

— Вот тебе задачка, узнай, который тут мой стоит. — Щурясь, как кот на солнышке, дала первое задание бабуля.

— Вот даёшь! И как я узнать должен? Ведь колдовать не умею. — Недоумевал я.

— Тьфу, на твои нехорошие слова и что б обо мне так больше не говорил, Понятно? Я добро делаю, вот здесь прежде всего, только потом то, что видишь, выходит. — Сердилась старушка, стуча меня по голове, когда я меньше всего этого ожидал. — Он один из всех выделяется, потому, как на меня похож уродился. — Дала подсказку старушка. А мне как обычно полезли обыкновенные человеческие мысли. "Вот бедолага, не повезло ему, так же вот теперь и мне. Где тут трезубый змей Горыныч, к тому же сутулый и чудаковатый." Сообразив не вовремя, что она слушает мысли, я попытался мысленно заткнуться. Углубившись ближним рассмотром этих красавцев, постепенно стал видеть в них различаи. Во-первых, они отличались по возрасту, во-вторых, по расположению кроны.

— Так, если они разного возраста, то твой по всему должен быть самым молодым. — Дальше я анализировал полушёпотом. Старался присмотреться к каждому, но ничего не получалось. Ну не спиливать же их в конце-то концов. Из школы я вынес только то, что истинный возраст дерева только по спилу можно наиболее точно установить.

— Да ты хоть школу-то сюда не приплетай, приглядись получше, потрогай, а хочешь, в обнимку постой. Они тебе тогда сами подсказать смогут.

— Ну, вот тебе и на. Чуять деревья собрался. Кому сказать от смеха помрут.

— Ты мирское-то с себя сбрось, да лучше пробуй. Вот представь, что не ходил ты в школу, не было у тебя друзей, в лесу этом вырос, они тебе родня наипервейшая, а с тем и подходи потом, с чистой душой.

— Легко сказать, ну да ладно, только ты тоже отойди, не мешай с природой общаться. Ни уж-то не видишь, тяжело при тебе, стесняюсь с дубами обниматься. Так ведь групповое помешательство, а то одиночное, понимать надо. Вот уж не думал, что сума сходить заразно.

— Да не болтай же. И чего ты не баба, языком так похож, вот и мелешь, словно дорогу метёшь.

— А ты не стой над душой. Сказала сам почуять должен, значит, почую. Только ты в сторонку отойди, а?

Как только она ушла, стало приятно и хорошо стоять между такими гигантами. Даже потянуло обнять их, чтобы ощутить всю мощь этих красавцев. Чувства и впрямь стали расти, захватывая меня целиком. Каждое могучее дерево оказалось мощнейшим носителем силы и памяти. К какому бы дереву я не прикасался, оно охватывало таким теплом, выдавая отрывки из кусков разных жизней, словно просматривал куски различных кинофильмов. Так и ходил, словно заворожённый, от одного ствола к другому. Прикосновение — вспышка, и поплыла картинка низкорослого мужика с длинными чёрными волосами до плеч, длинной всклокоченной бородой до пояса и пронзительно зелеными колкими глазами, стоящего между деревьями с поднятым пальцем, грозящим как в детстве. Следующее дерево — другой старик, седовласый старец с бородой доходящей аж до колен, в выбеленных одеждах. Он стоял оперевшись на огромный посох и внимательно разглядывал меня своими выцветшими когда-то голубыми глазами. Он указывал на раненую птицу, лежавшую около его ног. Птица не была похожа ни на одну, из тех, что я знал. Она, со сломанным крылом ещё трепыхалась, стараясь подняться хотя бы на свои большие крючковатые лапы. Оперение, казалось, не то, чтобы красивым, а даже торжественным каким-то. Красная голова переходила в чёрную грудь и разноперые крылья, заканчивающимся чёрным хвостом. Едва заметное движение посоха и птица рассыпалась не оставив и следа, а старик грустно улыбнувшись растворился в воздухе словно туман. Вот как раз следующий дуб и был деревом бабушки Агашиного учителя, это я понял по её живописному описанию. Он предстал передо мной именно таким, каким она мне рассказывала про него. Не древний старик, но всё же в годах, поглаживающий ухоженную и без того гладкую бороду, он смотрел на меня лукаво с едва заметной усмешкой и напоминал скорее помещика, чем праведного старца. Он показывал рукой на последнее, как оказалось потом самое маленькое, среди великанов дерево, подойдя к которому, он кивнул головой и исчез, как будто не появлялся вовсе. Именно это дерево выдало самую странную картину. Оно показало смешливую маленькую рыжую девчонку с изумрудно-зелёными глазами, которая, рассмеявшись спряталась и больше не показалась.

— Наверное это как раз и будет твоё дерево, бабуль. — Произнёс я, уверенный, что она где-то поблизости и наблюдает за происходящим.

— Правильно, он это. Сама для себя выращивала. — Тут же отозвалась она.

— А девчушка смешная, это ты что ль будешь?

— Так ведь не ушла же я ещё. Силы свои тебе не передала, так с какой стати мне там быть? Там только детство моё и обозначилось, место моё бережёт. Вот обучу тебя и уйду, тогда ко мне ходить станешь, да советов просить, а я вот она, рядышком, глядишь, вместе чего-нибудь и скумекаем. А если я не осилю, то гляди сколько нас здесь. Соберёмся все вместе, да и пособим кто чем может. Только одно правило запомнить должен, по пустому не беспокоить. Сила, у хранителей ушедших, хоть и великая, только пользоваться ей можно один раз в три года. Да и то, коли, по одному вызывать станешь, а если так, всех одним разом, то только в семь лет один раз. Запомни, а не то оплеуху вдобавок получить можно.

— Знаешь, у меня к тебе вопрос созрел. Противоречия ну никак не стыкуются. Сможешь ответить на то, что сама когда-то спрашивала?

— Да задавай вопросец свой, не ходи вокруг, да около. Чего знаю скажу, а чего нет, то сам откопаешь со временем, конечно.

— Видишь ли, только не обижайся, не стыковочка у тебя в вере происходит. Ладно про папоротник, но тут души умершие в дубах сидят. Как с точки зрения веры объяснить сможешь? Ведь очень на язычество смахивает, тебе так не кажется?

— Нет, не кажется. А объясню легко, знай только своё, слушай внимательно, да на ус мотай, в жизни всё пригодиться может, внучек. Люди здесь не простые собраны, как ты уже наверное увидеть смог. Хоть с этим ты согласился или тоже сомневаешься?

— Ну, вообщем-то, согласен.

— Тогда и с другим согласиться должен. Как и раньше я тебе говорила, всё от Бога единого на земле и травинка, и былинка, и зверь и человек. Всё от Него. Вот и приходим мы в этот мир тоже по Его воле, как и уходим, каждый в свой обозначенный для него час. Только человек из ниоткуда не берётся, чтобы в никуда уйти. Как приходит от отца с матерью, уже наделенный каждый своей судьбой, так и уходит, каждый в своё место. Поэтому говорят и толкуют тебе о жизни вечной. Душа-то не исчезает, остаётся она, только вопрос где. А на то тебе и ответ у каждой своё место. Ушёл допустим простой человек, так не только ко Господу он преставился, а ещё в нашей памяти остался, в том месте, где жил, частичка жива, да ещё в людях, которые его помнят и молятся за него. А старцы эти, много лет здесь молились. Верой и правдой добру и людям служили. Так и перешли их частички души в эти деревья, потому и по пустому беспокоить не след. А намоленое место их помнит и хранит, ведь Сам Господь на такое дело ещё при жизни благословил. Так куда же они после смерти деваться должны, человек не вода, бесследно испариться не может. Какой человек, такой и след, такая и жизнь вечная после смерти. Понял?

— Что-то не совсем. В голове не укладывается. Это что же, выходит мы все среди мёртвых душ ходим? А они летают, да на за нами присматривают. Вот жуть-то какая.

— Это ты о неприкаянных говоришь. Только они не присматривают, а дорогу свою ищут, а у тех, кого место определено, они, как и мы, всяк своим занят. Кто в рай, кто в ад, а кому и другая работа предстоит. Наши хранители вот помогают, чем могут, добро, да свет Божественный беречь, да со злом побороться. Эх, это не только понять и поверить, но ещё и чувствовать надо. Потом придёт к тебе, только в Бога верь и всё образуется. Мимо своего в этой жизни, как не старайся, всё равно не пройдёшь. Только вот выберешь ли ты это своё, будет зависеть только от тебя.

— А ещё поинтересоваться можно?

— От чего же нельзя, ты за этим здесь и находишься, чтобы знать, да любопытствовать. Только по-моему, знаю, чего заинтересовало больше всего. Давай сам спроси.

— Баб Агаш, а как ты в девку молодую обращаешься?

— Не обращаюсь, а личину надеваю. Она от много зависит, от настроения, например. Ещё от людей с которыми встречаться приходится, да всего и не перечислить в один раз.

— А я могу так, как ты, другим казаться?

— Проще простого. Тебе даже легче, чем мне это сделать будет, ведь в вашем времени каждый под личиной ходит. Желает казаться тем, кем на самом деле не бывает. В голове представь тот образ, который близок сейчас, да надевай. Он на тебе словно платье висеть будет, только ещё запомни, не старайся ради баловства-то, нехорошо это. Только ради любви большой, да ради спасения кого-нибудь, тогда всё получаться станет, а так душу свою искушаешь на неправедность. Да и долго она не продержится, не родная ведь, как слетать клоками начнёт, так чего доброго, перепугать кого хочешь можно.

— Ну вот, к примеру, надел, а потом как избавиться?

— Это уж совсем просто. Представь, что умываешься, так она и слетит ровненько, будто и не было никогда. По молодости вот всё такую личину надевала, которая сей час у тебя каждый день перед глазами, а как время пришло, так для большей убедительности стала к разным молодым образам прибегать. Вот она жизнь-то какая. А иногда, больше от любви, конечно, сильной, личина сама, будто по волшебству выползает, только её чужим не особенно показываешь, потому что это вроде с душой на изнанку пройтись по людям пришлось бы. В любви самая большая сила заключается, от неё не отречься ни убежать, а только пережить можно.

— Знаешь, талдычишь ты всё про силу сказочную, только не пойму я никак, когда она проявиться-то может?

— Ты думаешь, если чудеса увидел, так они сами к тебе и явятся? Нет, мил человек, у тебя есть талант этому научиться, да силу эту заработать. А так ты тот же Колька-водила без особых примет, как ты себя сам называешь. Внутри у тебя буря должна быть. Учись её слушать, тогда и голоса начнёшь слышать, и желания других, да и беды людские потоком течь начнут. Ты когда последний раз молился-то?

— Не помню. Но ты не думай, я к вере со всем почтением отношусь, но как-то не до того всё было. Не ходил почти в храм-то.

— Знать душа давно покою не знала, вот и учение моё до тебя всё через смешки, да сказочки туго доходит, поэтому, никак порой не пробьётся.

— Всё может быть, только не приучены мы, в чудо верить. Ближе то, что каждый человек сам кузнец своего счастья. А ещё лучше вера в то, что подержать в руках, да хотя бы пальчиком одним дотронуться можно.

— Значит, в церковь сходить нам с тобой перво-наперво надо. Вот причастишься, помолишься, попросишь благословения Божьего, тогда может и учёба твоя тебе не так уж и глупа покажется, да вера, что далеко в душе запрятана, свободу обретать начнёт. Ведь работа уж на носу, а ты неготовый.

— Расскажи, что за работа такая, которая именно мне приготовлена, хоть мысленно дай привыкнуть к назначению своему.

— Всякий раз на одну работу выходишь, а сделать её по-разному выходит, поэтому ничего сказать не могу. Сам походу разбираться должен будешь. Может получиться так, что скажу одно, а выйдет по другому, тогда скажешь, про меня дурное или подумаешь, всё едино не хорошо. Терпи, милок, все так начинали.

— Тогда, в церковь-то, когда пойдём? Уж больно у тебя складно получается, аж не терпится про себя самого узнать побольше.

— Так ты сам для себя самая большая загадка на всю жизнь и останешься, как не старайся испытать и разведать только в трудные моменты истинное лицо и вылезает. А в церковь через три дня только тронемся. Для этого подготовиться ведь надо.

В голове у меня была полная неразбериха, но то, что видел я сам, прикасаясь к дубам, давало полное право на существование тому, о чём говорила старушка. Вера маленькими порциями входила в меня через это беззубое существо и, поэтому, я, как в кино стал настраивать себя на добро и на обретение могучей силы. Ну, вроде, избранного, какого. В принципе, чем отличаются взрослые от детей? Да практически ничем, только запросов побольше, да и в возможностях посвободней, тоесть разрешения спрашивать не у кого. Вот и у меня проснулись мальчишеские мечты, потом аж самому пред собой стыдно сделалось.

Баба Агаша решила в эти три дня истребить, видимо, все мои пробелы в духовном образовании. Она, как могла, объясняла то, что я никогда не слышал. Заставляла учить и петь молитвы, рассказывала о праздниках и правилах их празднования. В конце каждой такой беседы у меня была полная каша в голове. Убедившись, что я не в состоянии больше ничего воспринимать, только тогда делала перерыв, но он касался только духовного и никак не бытового. Она продолжала учить заваривать травы и делать различные настои. К концу третьего дня, она заставила меня подкатить две бочки к печи. Наполнить обе водой и достать старый, огромных размеров, чан. Только после этого до меня дошло, что бабуля, решила в довершение всего, словно младенцу, устроить купальню. Спорить и доказывать, ей было попусту, это словно ронять слова на ветер. Она всё одно, сделает так, как решила, а моё дело "телячье", только слушать, да исполнять. Перед тем, как посадить меня в бочку, сердобольная хозяюшка сначала выгнала на улицу. Я сидел и бестолково пялился, как Гашка обходила свои владения. Это было так забавно, собака, словно солдат несла свой караул. Хоть опушка и была невелика, но уж слишком неровные у неё границы опоясывали пространство вокруг избушки. Видимо обход этих границ — дело не редкое, потому, как Гашка обходила свои владения, по вытоптанной тропе, заворачивая в только ей понятных и нужных местах. Где-то она останавливалась и втягивала носом воздух. Уши в это время ходили ходуном, а стойка тревожная с поджатой передней лапой. Ни с того ни с сего начинала рычать, но потом спокойно, как ни в чём не бывало спокойно уходила.