Марго. Дарительница. Руна любви.

Руна любви.

Марго. Дарительница.

Пролог.

"Их будет двое. Тьма сделает их похожими друг на друга, как две капли воды. Волосы их будут светлы, как снежные вершины гор. Но души их будут чернее самой бездны. Сила их будет столь велика, что затмит свет и земли наши погрузятся во тьму на долгие-долгие годы.

Но однажды, когда ночь устало вздохнет в последний раз, придет она — Дарительница. В образе и подобии человека.

Будет отпущено ей время в двадцать один заход солнца. И будет следовать она за тишиной и данным словом. И будет извилиста их дорога. И ветка, что пустит корни, не сломается, но согнется. И будет время для борьбы и для песен. И будет Танцующий на лезвии ножа.

И приведет в мир Дарительница Дитя.

И настанет день, и сама Любовь коронует Дитя.

Падет последняя опора страха и двое, схожих друг с другом, как две капли воды, утратят свои силы.

И почнет в косности Дарительница.

И наступит время — придет Хранительница. Найдет свою опору и возглавит армию против восставших. И будет отпущено ей время. И будет она не стоять на месте, но двигаться. И будет она соборная с украденным..."

На сем давнее пророчество обрывалось. Во всех возможных источниках. Официальных. Что же до закрытых архивов...

Были подозрения, что и этот кусок, предоставленный на обозрение и для ознакомления прихожан храмов двуединой Богини, был отредактирован: острые углы сглажены, маловажные детали — сокрыты.

Но народ верил. Что еще оставалось делать? В Тсуатти-Дафт — вотчине двух цариц, приход которых предрекало пророчество, царил мрак. В душах и головах. Иллюзии и злоба застили глаза, заставляли опускать руки, и люди не трепыхались — медленно и уверенно тонули в болоте собственно произведенной желчи, лени и надежды на скорое обогащение.

С каждым годом все больше людей королевства Каверно покорялись тьме. Проглотив, как удав кролика, соседние государства — Тридомпт и Золя — бесчисленное войско адептов культа Тсуатти-Дафт пресекло черту, проникло метастазами на территорию Каверно и, так же медленно, как это было с Тридомптом и Золя, поглотило несколько камератов [1] королевства светлой магии и надежды.

Те, у кого были силы бороться, бросали дома и земли, забирали семьи и переселялись ближе к западным кордонам, стоило появиться лишь малейшему намеку на легкие деньги.

Деньги... деньги... они правили мором, заставляя закрывать глаза на преступления, делая из человека раба и обещая: "Жди, жди, скоро-скоро мы все станем твоими, и тогда тебе станет легче... станет все проще... Жди нас... жди..."

Жители Каверно, все еще хранящие память о далеких предках и не верящие в сладкие речи золота, пытались бороться, отступали, но не сдавались.

К сожалению, зло порождало новое зло. Царство Тсуатти-Дафт вгрызалось в территории Каверно, словно жадная гусеница в сочную листву, пыталось разделить камераты Юга и Севера, ведь тогда будет проще использовать свое главное оружие — клевету и страх.

Царицы Тсуатти-Дафт, похожие друг на друга, как две капли воды, магией не обладали. Зато успешно ее поглощали. Перерабатывали и изливали, обезображивая землю, растения и существа. На землях Тсуатти-Дафт не было стабильности. Самым страшным местом царства был Живой лес. За несколько тысячелетий существования лес увеличил свои площади в тысячи раз, населил дебри странными существами и не пускал никого, кроме тех, кто служил царицам. Ну, и еще некоторых неординарных личностей — с такими людьми лес любил играть. Живой лес стал любимцем цариц. Однако, как любое дитя, порою проявлял характер и отказывался подчиняться.

Противостоять культу Тсуатти-Дафт могли позволить себе немногие. Небольшое княжество Акер, возглавляемое князем, рыцарем голубых кровей, воином и искусным политиком Браузером, ревниво защищало свои границы, по мере возможностей помогало соседнему королевству, но сил хватало лишь на то, чтобы уничтожать очаги заразы в явных проявлениях болезни. До всего руки дотянуться не могли. Как материальные, так и магические.

Величайший волшебник всех времен, балагур и красавец Вэрслан Блазко, десять лет назад поселившийся в самой восточной части княжества Акер и волей-неволей заставивший переехать и половину княжеского двора за собой, помогал охранять дальние рубежи и сам учился воинскому делу. Лечил магией, создавал оружие и ловушки, помогал заблудшим и исковерканным душам обрести покой, а измененным внешне существам — избавиться от страшных масок, надетых темной силой цариц Тсуатти-Дафт.

Вэрслан искренне верил в пророчество, в приход Дарительницы, в появление благословенного Любовью Дитя... Верил и искал цифры. То, что приход Богини случится — в это верили все. К превеликому сожалению, даты ее прихода знать никто не мог. И Вэрслан не покладая рук искал: в архивах, в поверьях, в легендах...

Пока однажды не нашел...

Глава 1. В которой Валентину предают, крадут и возводят в ранг Богини.

Валентина смотрела на зону глубокого декольте: два кончика некогда крепкого шелкового шнура, стягивающего корсет театрального костюма, покоились почившими змеиными детенышами в руках. Голова мгновенно наполнилась рациональными решениями и иррациональными страданиями. Однако, вычленить нечто вразумительное из каши советов и сетований, оказалось не под силу взволнованной первой премьерой Валентине.

— Тетя Клава меня прибьет! — обреченно упало в ложбинку на груди. Девушка подняла глаза, в который раз посмотрела на отражение и, скривив мордочку, выругалась: — Японский городовой!

На счастье ли иль на беду — самой хранительницы креолинов и пышных боа в костюмерной не было. Рыскать по коробкам в поисках запасного шнурка — себе дороже. Придет Клавдия Андреевна, узрит пышногрудую красотку Валечку истерично перебирающую театральный реквизит, и испепелит на месте! С другой стороны — где искать новый шнурок? Кого просить сбегать в ближайший переход? Сама-то королева Марго не побежит... По апрельским лужам в наряде придворной дамы французского короля не сильно побегаешь.

Дверь огромной кладовой открылась, разрывая в клочья густую тишину гардеробной и запуская шумных студенток. Тетя Клава, так некстати объявившаяся в своей вотчине, заставила Валентину срочно искать укрытие. Щебечущие о чем-то своем девушки в сопровождении чинно шагающей Клавдии Андреевны, прошли мимо королевы Марго, позорно сидящей на корточках в ворохе пыльных тюлей и органзы. В носу нещадно щекотало. Еле сдерживаясь, чтобы не выдать себя, Валя затаила дыхание и даже запечатала рот рукой. Лишь когда в отдалении загремел властный голос костюмерши, девушка позволила себе пикнуть — не чихнуть! — выбралась из-за стойки с висящей на плечиках одежды, и, вжав голову в плечи, прокралась к двери. Секунда — и Валя на воле!

— Витечка... Витечка... — мелко перебирая ножками и повторяя, как заклятие спасения, имя партнера по сцене и по жизни, Валентина лавировала в потоке спешащих по делам актеров Молодежного Театра, преодолевая расстояние от костюмерной до гримерки. — Только ты мне поможешь... Витечка... Витечка...

Когда узкий коридор резко вильнул право, а в лицо ударили прямые солнечные лучи, Валя замерла, на мгновенье ослепнув, нащупала кругляш дверной ручки и толкнула бедром дверь. Стоя на пороге и пытаясь отогнать солнечные блики, девушка уловила краем уха отголосок звонкого смеха и басовитое "Будешь наказана!". Такое знакомое и страстно-властное...

Просочиться в узкую щель не удалось — мешала тяжелая и пышная юбка платья. Но даже проникший в комнату шум коридора не заставил диалог прерваться. Впрочем, удивляться не стоило: увлекшись любовной игрой, пара знакомых Вале людей, предавались утехам, не обращая внимания на шум. За приоткрытой дверью в смежное помещение Валентина наблюдала, как сидящая на столе подруга, задрав подол платья и обхватив ногами мужчину, извивается под напором мужских ласк.

Вале бы стыдливо опустить взгляд и выйти, тихо прикрыв за собою дверь, но знакомое "Будешь наказана!" и не менее знакомая мужская голая задница, ритмично исполняющая поступательные движения, заставили прилить кровь к голове с такой силой, что заложило уши. Сердце, захлебнувшись, утонуло в раскаленной лаве. Рука, только что крепко держащая обрывки шнурка, как дополнительный фактор давления на жалость, расслабилась, роняя их на пол.

Наружу рвался крик, но грудь сдавило с такой силой, что не то чтобы крикнуть — сделать вдох было невозможно! Валентина кричала, но крика никто не слышал. Сердце разбилось, и по его осколкам топталась пара сильных ног, облаченные в театральные обноски. Витечка... Ее Витечка, свет в окошке детского дома, надежда и упование, светил голой задницей и по давно забытой Валей традиции отмечал премьеру банальным траханьем в гримерной.

Мозг, сведенный судорогой, наконец, избавился от оков и отдал приказ: ногам — идти, рукам — закрыть дверь, голове — не думать!

Весь обратный путь до костюмерной, Валя прошла, толкая перед собой виртуальную тележку переполненную грудой металлолома, изъеденного ржавчиной горя, воспоминаний и разбитых мечтаний. На девушку никто не обращал внимания. Актеры суетились, обслуживающий сцену персонал похабно шутил и по лошадиному ржал, режиссер истерил и громко отдавал распоряжения.

В гардеробной все так же пахло полынью — народным средством от вездесущей моли, и сладким ароматом ландышей.

— Что у тебя случилось, Потапенко? На тебе или лица нет, или с белилами переборщила.

Валя, услышав свою фамилию, подняла голову и пустым взглядом уставилась на стоящую на антресольном этаже Клавдию Андреевну. Заведующая складом нахмурилась, чуть склонившись вперед, прошлась по застывшей статуей Валентине опытным взглядом и, обнаружив несовершенство костюма, злобно процедила:

— Таки порвала!

Будь Валя в сознании, уже упала бы в обморок. Однако перенесенное потрясение, облачив девушку в скафандр безразличия, отсекло негатив нападки тети Клавы — Валентина поломанной куклой стояла и ждала, пока озлобленная костюмерша поправляла наряд и с нечеловеческой силой затягивала шнуровку корсета. Сунувшиеся было побалагурить с коллегой служители искусства, обнаружив мегеру, поспешили ретироваться, плавно прикрыв дверь примерочной.

— Все! — еще раз дернув за шнурок и прокрутив девушку, констатировала факт окончания экзекуции тетя Клава. — Потапенко! Очнись! У тебя премьера!

Слова влетели в Валины уши, добрались до сознания, но отскочив от него резиновыми мячиками, выскочили из головы. Взгляд лишь на мгновенье обрел осмысленность.

— Иду...

По задумке режиссера актеры главных ролей должны были отыграть мизансцену, объяснив зрителям философию постановки.

Стоя в кулисах слева от сцены, Валя пыталась вернуть себе благодушие. Страх опозориться перед публикой победил страх одиночества, затолкал обиду на предателя в кладовую замороженных активов, и заставил расправить плечи. Напротив, всего в нескольких метрах от девушки, стоял разодетый в пух и прах дворянин Витечка. Подмигнув и погладив себя по груди, расправляя несуществующие складки на одежде, он повернул голову в сторону разъезжающихся в стороны портьер, надел широкую улыбку и шагнул на сцену. Прожектор выхватил его высокую фигуру и повел вдоль ряда ламп, изображающих факельные огни.

Герой разговаривал с залом, а Валя представляла, как она следующей выйдет на сцену, начнет свой монолог, а сама будет гадать: играет ли Витя или, действительно, не знает, что растоптал девичье сердце?

Приготовившись выходить из кулис, Валентина занесла ногу, но вместо того, чтобы двинуться вперед, вдруг потеряла равновесие и начала падать назад. Сердце прыгнуло к горлу, когда некто крайне сильный, обхватив талию, потянул девушку вглубь сценических декораций. Шипя и хватаясь за ткань портьер, пытаясь нащупать нахальную руку, чтобы отцепиться, Валя пятилась назад, и все никак не могла избавиться от захвата. Ее тянуло и тянуло, бесконечно долго, непреодолимо затягивая в темноту закулисья. Руки хватали воздух, обвесы, бархат и бахрому, но ничто не помогало задержать падение.

В глаза ударил луч прожектора, ослепляя, как недавно сделало это закатное солнце, уши заложило, и Валя все-таки упала, по пути сшибла сложенную из чего-то колонну. Из-за танцующих перед глазами бликов, разобрать что-либо было невозможно. Падающие вслед за девушкой камни, шустро трамбовались, гулко ударяя друг друга и ту, что посмела нарушить их покой. Мир поспешно наполнился объемом: голоса, на которые Валя рассердилась, потому что их могли услышать и в зале, шептали, кричали, возмущались; боль в правой ладошке, которая обозначилась сразу, как только Валентина плюхнулась попой на землю; погребная сырость, забравшаяся под корсет; запах костра, разведенного в закулисье, несмотря на строгость соблюдения пожарной безопасности; сквозняк, запутавший выбившиеся из прически в процессе борьбы локоны...

— Вы — уроды! Какого... блин! — Валентина готова была порвать всех на мелкие лоскутки. У нее премьера! Постановка, на которую пришли посмотреть мэтры! — Кто?! Кто это сделал, уроды?! Завистники хреновы! — голос срывался, слезы душили не меньше тесного корсета, из-за которого, кстати, Валя не могла подняться самостоятельно. Перекатившись на живот и, с трудом подобрав подол платья, актриса, найдя точку опоры, поднялась и резко развернулась лицом к сцене.

В глаза вновь ударил свет, разделившись в этот раз на несколько ярких танцующих пятен. Контраст между темнотой кулис и ярким освещением сцены играл не на руку Вале. Голоса, слава Богу, стихли, давая надежду, что еще не все потеряно.

— Я с вами еще поквитаюсь! — злобно бросив неслышимое проклятье в сторону насмешников, Валя схватила ткань юбки и с первым шагом скривилась — руку она поранила столь сильно, что прошедший первый болевой шок оголил нервы, и боль вновь резанула ладонь. — Еще и платье испачкала! — хоть и не видя следа от крови, девушка заранее расстроилась.

Не позволяя себе раскиснуть еще больше, Валентина собрала широкую юбку в одну руку и решительно направилась на исходную точку. Зал, наверняка, уже волнуется в ожидании. Витечка... говно это на палочке, волнуется не меньше.

— Струхнул, наверное? — спросила королева Марго сама у себя и злобно оскалилась. Идти было трудно, постоянно мешали какие-то мешки и жгуты, приходилось лавировать между стоящими, как вкопанными, людьми. — С ума сошли — настоящие факелы?! Семен-батюшка вас живьем съест!

Глаза по пути к сцене постепенно привыкали к пляшущим огням и полумраку. Валя подняла раненую руку, чтобы рассмотреть рану:

— Японский городовой! — чуть запнувшись на очередной кочке, скривилась Валя. — Это ожог?!

Кожа на внутренней части правой кисти горела огнем. Неправильной формы пятно обезображивало руку, расстраивая и добавляя злости.