Нечистик

Глава 1 Долгожданное возвращение

Даже в солнечном свете приземистая хата ведьмака казалась темной, почти черной. То ли от того, что хозяин ее с нечистиками знался, то ли, для того, чтобы даже звери ее стороной обходили. И они обходили, и люди тоже. Но если первые из уважения, то человек из страха. Человек ведь всегда боится того, чего понять не может.

— Ка-а-ар! Ка-а-ар! — настойчиво позвала ворона, неуклюже опустившись на ветку у самого окна.

— А, это ты, ну влетай, — донесся из избы тихий бархатный голос.

— Ка-а-ар! Ка-а-ар! — настаивала птица.

— Я ж пригласил тебя.

— Ка-а-ар!

— Да, что случилось-то? — к раскрытому окну подошел крепкий зрелый мужчина. Он заправил за уши выбившуюся, давеча остриженную прядь черных волос. Мужчина был красив, но какой-то необычной, неземной красотой. Такие с ума сводят. От таких бегут, таких боятся. Таких или любят, или ненавидят — иного не дано. Его кошачьи нефритовые глаза ждали ответа.

— Ка-а-ар! Ка-а-ар! Ка-а-ар!

Ворона рассказывала торопливо, сбивчиво, многое оставалось неясным. Но ведьмак слушал не перебивая. А потом, обратившись огромным коршуном, воспарил над хатой и вмиг исчез в облаках. Какое-то время он кружил над селом, что-то выискивая, пока, наконец, на границе деревни и леса ни обнаружил то, о чем говорила крылатая вестница. Молотом вниз устремился коршун, что-то подхватил с земли и резко взметнулся в небо. Мощные лапы сжимали в когтях хрупкую жертву. Это был мальчик, совсем крохотный. Ребенок находился в беспамятстве. Бледное и холодное личико не ощущало ни ласк ветра, ни весенней нежности. Достигнув крон деревьев, под которыми пряталась черная хата, ведьмак спустился на землю и снова принял человечий облик. Он внес ребенка в избу и положил на лавку. Ворона все еще сидела на ветке.

— Благодарствую, Каруша. Приметишь еще, обязательно сообщи, — в знак признательности мужчина протянул птице большой кусок свежего мяса, который та с трудом понесла в клюве.

Хрупкая Лада бесшумным мотыльком пробиралась сквозь редкий лесок. Свежий ночной воздух с каждым шагом трезвил все больше. Новорожденные листочки, плотно сидящие в ветвях, еще не шумели под натиском непоседливого ветра. Вспомнив на миг о сладких поцелуях Малка, Лада тут же мысленно поблагодарила темноту, которая так умело, скрыла запылавшие щеки. Девица знала, что юноша внимательно следит за своей возлюбленной, пока та ни окажется вблизи отчей хаты. Оберегает! Замуж взять собирается. Только вот бы чувства проверить, а то ведь одни обещания и дает. А их легко и не сдержать, обещания-то, когда заступника нет — отец еще с похода не вернулся, а братья все — мал мала меньше. Ножки в красных сафьяновых сапожках продолжали бесшумно мять весеннюю поросль. Только бы мамка не узнала, что дочь снова нарядную обувку одевала, да гарсет1 на рысьем меху. Ничего, малыши уже спят, Лада тихонько проберется мимо женщины, устало задремавшей у прялки...

Из-за деревьев выглянула добротная бревенчатая хата. Но все окна в разрез с ожиданиями заливал свет. Сердце прошибла острая неприятная мысль — что-то случилось. Даже если мамка не уснула — в хате бы горела всего одна лучина, чтоб малышей не разбудить да нечистиков не привлечь. Тут же забыв о возможном нагоняе, Лада припустила к дому изо всех сил. В голове успел пронестись рой догадок — одна другой страшнее.

Впорхнув на крыльцо, девица вбежала в сени, а оттуда — в избу. И стала как вкопанная.

В центре светлицы разместился дубовый стол, во главе которого, непривычно для глаз сидел отец. За столько лет девица успела подзабыть любимые черты. Высокий и статный черноволосый мужчина, усмехаясь такими же синими как у Лады очами, привычным жестом покручивал темный ус и внимательно вглядывался в сильно повзрослевшую дочь. Рядом утирала слезы счастливая мама — дождалась любимого мужа. Малышня весело щебетала вокруг, катая по полу блестящие медяки, видать, из княжеского жалования за годы верной службы. Отец и раньше деньги семье с гонцом посылал, потому и нужды не знали. Девичья память постепенно восстанавливала стертый образ. Но оставалось все еще что-то неразгаданное, что-то новое, что-то, что делало мужчину менее красивым, чем он мнился Ладе когда-то. И дело было вовсе не в выбеленных сединой за войну висках.

— Отец! Родненький! Вернулся! — девица бросилась в крепкие объятья. Мама расплакалась пуще прежнего. Наконец, вся семья вместе. Теперь жизнь войдет в былое русло. Приятное чувство защиты и спокойствия разлилось по телу.

— Лада, как же ты выросла! Ну-ка, покажись во всей красе! — скомандовал подзабытый звучный мужской голос. Девица выпрямилась, закинув за спину длинную тугую косу цвета спелой пшеницы. Немного робея, она машинально сжимала висящие на шее деревянные бусы — подарок Малка. Стройный стан, бездонные очи, рубиновые чуть поджатые губки, прикрывающие ровный, словно отполированный жемчуг зубов.

— Когда уезжал, бегала бойкой девчушкой, вернулся — а цыплене в жар-птицу превратилось. Хороша, девка! Поди, и жених уже сыскался? — чуть улыбнулся отец. А Лада, снова покраснев, уставилась на носки своих сапожек.

— Как же, не сыскался? Сыскался. Малк, мельников сын, — выдала сердечную тайну мать. — Сядь, Лада, поешь, да отца займи, а я детвору спать уложу.

— Нет, мы не хотим спать, — зевая, попытался заверить женщину старший сын, семилетний Юраська.

— Да, не хотим, — хором поддержали брата младшенькие, близнецы, с которыми отец только сейчас познакомился.

Почти шесть весен назад отца Лады, лесничего и первого стрелка на деревне призвали на службу к князю, идти в поход на татар. Долгими были проводы: безутешно плакала жена Ядя. Кто ж поможет ей-то беременной с дитями малыми, когда старшая дочка только девятую осень встретила? Кто ж мужа убережет от лиха да Паляндры2 кровожадной? Да, ничего вот справилась — и детей подняла и хозяйству в упадок прийти не позволила. Да и все еще одной из первых красавиц на деревне считалась. Светлоокая, белолицая, без единой морщинки. Даже стан был все еще по-девичьи стройный. Пока мужа ждала, к ней дважды сватались, да только она женой верной оказалась — никого даже на порог не пустила.

— Отец, а страшно было, там, на войне? — затаив дыхание, спросила Лада, рассматривая отца в упор. Все в нем вроде казалось прежним, даже усы и те длиннее не стали, но что-то все-таки искажало внешность.

— Поначалу-то да, жутковато — для меня ж впервой все это. А потом — ничего попривык. Много там, таких как я, воевало, да не все так ловко стреляли. К тому ж, сам воевода меня ценил, не раз говорил он: "Никто, кроме тебя, Гурка, во всем войске нашем так хорошо следы едва заметные в пыли различить не умеет, болота-топи мертвые обойти, да по запаху ветра расстояние до вражеской орды определить". Вот почему он только меня из всей деревни нашей-то и отобрал. Да Олелько из соседнего села. Потому я жив остался, да товарищей боевых не раз спасти успел. Татары, они, что душой кривить, воины знатные да безжалостные.

— Ой, батенька, а мурзы — страшные такие, как дядька Андрусь рассказывал?

— Да нет, они навроде нас с тобой, только кожа их желтая, глаза узкие, мечи кривые — саплы зовутся, — как сказал о коже, так Лада и поняла, что изменило отца. Лицо его раньше беленькое, как у молодухи было. Даже Ядя над ним не раз подшучивала, мол, никак втайне огурцом белит. А теперь красным стало, словно кровью налилось.

Заметил Гурка на себе внимательный взгляд дочери, да сам и упредил, зреющий в устах, вопрос:

— Что, изменился? Да, не тушуйся, не отводи очи. Было и я в полон попал. Под конец войны это случилось. Меня, Богуша, да Олельку князь вперед войска на разведку послал. Да, мы по недомыслию в засаду угодили. Богуша сразу пришибли, а нас с Олелькой терзать стали. Мурзы, они на пытки умелые, изощренные. Обхватили ноги веревкой крепкой (у нас и нет таких — тонкая, легкая, а прочней цепей будет) да и подвесили на дерево вверх ногами. А внизу махонький огонек распалили. Совсем скоро вся кровь в голову перелилась, в висках застучало, взор помутнел. Олелько тот долго не сдюжил — помер. И я сознание терять стал, да огонь проклятый забыться не дает. А мурзы все на нашем ломаном языке выспрашивают: "Где князя лагеря разбила? Сколько конницы?" Я молчал, пока мне совсем худо ни сделалось. А потом и забылся в благодати серой. Очнулся уже на земле — князь понял, что схватили нас и послал на выручку дружинников. Те всех татар в засаде перебили, а главного вместо меня на дерево подвесили. Тот пытки не осилил — и все выдал. Правда, дружинник Алтам его все равно забил. После того случая у меня лицо так красным и осталось.

— Гурочка, родной мой! Сколько ж тебе там выдюжить пришлось? Никак сам Кара3 уберег! — вполголоса запричитала подошедшая мамка. Лада тоже заплакала. Женщины в четыре руки обнимали своего долгожданного кормильца, пока тот грубовато ни оттолкнул их:

— Ну, будет вам сырость разводить! Я ж вернулся. Другие и пострашнее увечья получили: Ваньке ногу отрезали, так он потом и вовсе от гнивицы помер, Гришка ока лишился, кому-то руку оторвало, да почитай каждый уже не тем, что прежде стал. А сколько наших мужей и вовсе полегло, — тягостная тишина повисла в сенях.

— Ой, Гурка, а что ж ты не ешь-то ничего? Аль невкусно? — захлопотала вокруг мужа Ядя.

— Давеча с товарищем на постоялом дворе в соседнем селе вечеряли, вот и не голоден я. Завтра ребятню побалуешь. А сейчас спать пора, мне в лес надобно — порядок навести, до первых петухов уйду, а появлюсь только к ночи следующего дня.

— Отдохнул бы, выспался. Только ж вернулся, а уже за работу хватаешься, — заволновалась Ядя.

— Не могу я. Пока шел домой слух узнал, что аж от нашего леса до Турова ползет. Волков тьма развелась, скотину забивают, даже дети пропадать стали.

Мать с дочкой только кивнули. Вот уже как четыре седмицы в деревне, да и соседних селениях, что к лесу прилегают, действительно начала животина пропадать, причем ночью из домов да хлевов, а то и вовсе дохла ни с того ни с сего. Недавно у Марьяны-вдовицы пятилетняя дочка исчезла, а в соседней деревне аж четверо малышей. Сначала люди в лес снарядились, вооружились, как могли, день и ночь искали — никаких следов. Правда, полностью лес прочесать не смогли — опасно — тут да там болота непроходимые. А места топкие хорошо только Гурка да проклятый ведьмак и ведали. Хвала богам, вовремя лесничий вернулся!

Лада встала рано: солнце еще не выкатилось из-под земли, но уход отца все равно пропустила. Раньше он часто брал ее с собой, девица тоже лес неплохо знала и, когда детей искали, даже проводницей была, но с отцовскими знаниями да умениями тягаться и близко не могла. Лада оделась, умылась. А потом поняла, что как-то уж слишком тихо в хате, да огонь в печи не горит — неужто мамка еще не встала? Обычно Ядя поднималась до зарницы. Тем более мужа проводить собиралась.

Девица вошла в родительскую опочивальню. Воздух там словно загустел от поселившейся болезни. Даже дышать приходилось чаще, чтобы легкие наполнились. Женщина спала.

— Уже утро, — Лада легонько затрясла мать за плечо. Та тяжело перевернулась и с трудом раскрыла мутные очи.

— Худо, мне что-то Ладушка, захворала, видать. Я полежу немного, а ты сама похозяйничай, малышей покорми, — прошептала пересохшими губами бледная Ядя и снова провалилась в сон.

Лада постояла еще мгновение в нерешительности — как бы мамка ни болела, но на ноги всегда поднималась, хоть еду, а все равно сама готовила. Как бы чего серьезного не оказалось. А то вдруг эта необъяснимая хворь с домашней скотины на людей решила перекинуться? Но их-то животину, хвала Велесу4, пока лихо одноглазое5 не трогало. Как же тогда хворь переползти на мамку смогла? Только Перун6 ведает, что тут творится. Девица потрогала лоб женщины, но тот не был горячим, напротив, скорее напоминал студеную воду. Странно. Что ж делать-то? Отца искать бесполезно, он наверняка далеко в лес ушел. Если так и дальше будет, придется к знахарке идти. "Подожду до полудня", — решила Лада.

Девица быстро справилась с утренними заботами — скоро вся малышня умылась, оделась и наелась. Благо готовить не пришлось — с вечери осталось. Ближе к полудню Ядя встала с постели, чему малыши и Лада невероятно обрадовались. Женщина все еще чувствовала слабость, но уже могла ходить. Однако девица, опасаясь за мамку, прекрасно справлялась со всем сама. Лада с детства росла расторопной и смышленой. Ее смекалке поражался даже староста: еще девчонкой она обставила в счетоводстве всех его взрослых сыновей, которые учились в самом Турове. Девица всегда была жадной до знаний и черпала их везде, где только могла. И когда отец ушел в поход, она стала надежной правой рукой для матери. Та никак нарадоваться не могла умелой и шустрой дочке.

— Благодарствую, Лада. Какая же ты у меня умница. А может тебя и вправду сама Макошь7 при рождении поцеловала? — с трудом улыбнулась Ядя. Девица залилась румянцем — мать редко ругала, но хвалила еще реже. Закинув тяжелую косу за спину, Лада продолжила хлопотать по дому. Видя, что мамке становится все лучше, у девицы уже в который раз за день пронеслась мысль — вот бы отец вернулся пораньше, тогда бы она успела с Малком встретиться, рассказала бы ему про войну, про татар, про пытки.

Вечером пастушок привел коров. Отец возвратился, как и обещал только после наступления сумерек. К тому времени Ядя совсем выздоровела и мужу на стол накрывала сама. К возлюбленному Лада сбегать не успела. Да и тот в течение дня прийти не смог, только весточку отправил — что после заката заглянет. Лесничий снова вечереть не стал — в лесу подстрелил пару кролей, из одного там похлебку сварил, другого домой принес. Ядя не стала мужа бабской обидой расстраивать. Домой вернулся — вот и добре.

— Отец, ты нашел что-нибудь в лесу? Следы какие? — спросила Лада, когда вся малышня уже уснула.

— Да. Кое-что странное. Одно могу сказать не волки это скотину да детине воруют.

Мать суетилась, пряча нетронутую еду, внимательно слушая разговор.

— А кто ж тогда?

— Рано пока говорить об этом — надо до конца разобраться.

— Ну, скажи, пожалуйста, ты ведь меня знаешь — я тайны хранить умею.

— И от Малка утаишь? — подначил Ладу отец.

— Чтоб меня земля взяла, — вдохнула нерушимость в свое обещание девица. Гурка только хитро посмотрел на дочку.

— Вот что я в глуши лесной обнаружил, — мужчина положил на лавку небольшой полотняный сверток, внутри которого, что-то металлически брякнуло. Отец ловко развязал хитроумный узел, и на светлой тряпице засияло семь острых ножей, инкрустированных костью. К лезвиям кое-где пристала земля.

Лада и подошедшая поближе Ядя ахнули в унисон.

— Да... — просмаковал слово Гурка и тут же звонко шлепнул потянувшуюся к ценной находке руку дочери.

— Ай, ты чего? — обиделась девица, потирая покрасневшую кисть. Мать укоризненно посмотрела на мужа.

— Их нельзя трогать голыми руками! Вы что не разумеете? — удивился отсутствию прозорливости домочадцев мужчина. — Ножи в земле торчали!