Нечистик

Селяне загалдели, то и дело, выдавая догадки, куда могла подеваться ворожея. Самыми нелепыми оказались — стала жертвой волколака или заодно с нечистиками растаяла в ночи. Рыжеватый понял, что больше никаких путных предложений он из напуганных жителей деревни не вытянет.

— Тогда к черной хате идти надобно, — с трудом пробился голос старца. А люд от неожиданности замер и смолк.

— Тепереча только ведьмак один и сможет Андруся да остальных мужиков у забытья вырвать. К нему дорога лежит, — стоял на своем древний дед. Сдавалось, все эмоции селян давно и прочно выела боязнь. Ан нет, теперь лица все как одно исказил ужас. Тарас даже подумал, что народ сейчас с визгом разбежится по домам. Мужик знал, что земляки, мягко говоря, ведьмака не жаловали. Но такого и не мыслил наблюдать. Ведь все-таки хозяин черной хаты не раз помогал людям. Сложилось стойкое ощущение, будто Тарас что-то пропустил. Рыжеватый внимательно вглядывался то в одно, то в другое лицо, надеясь отыскать хоть какое-то объяснение, но кроме ужаса там больше ничего не отображалось.

— И думаю, что поспешить надобно — кто ведает, какое лихо нас еще впереди ждет. А все твои россказни, Нюрка, ты б при себе держала, — дед, словно прочитав мысли Тараса, расставил все на места.

— А я все равно думаю — ведьмака это работа! Боле некому! Кто еще волком обернуться может? — то ли оправдываясь, то ли упреждая нападки, затараторила Нюра, главная деревенская сплетница. Небось, ее языка это работа — по всему селу разнести свои домыслы успела.

— А может ты просто втюхалась в ведьмака, а он тебе отворот-поворот? — загоготал местный гуляка, — Помнится, как ты к нему грыжу-то лечить позапрошлой весной бегала.

Люд стал неуверенно подхихикивать.

— Ой-ой, небось, сам настолько пропился, что уже и грыжа-то никакая не грозит? — тут же отбрехалась Нюра.

— На что мне та грыжа? Чай не баба: к ведьмаку бегать... А верно, Нюрка, люди говорят, что ведьмаки пылкие полюбовники? Да, за страсть свою даже силой черной поделиться могут?

И тут всегда такая малоповоротливая Нюра со скоростью молнии кинулась на гулену. Ее еле-еле сдержала дюжина рук. Но мощный бабий кулак все равно успел достигнуть намеченной цели. Нос выпивохи хрустнул и, подобно древесной почке, стал прямо на глазах разбухать, до неузнаваемости искажая ссохшееся от постоянной пьянки лицо. Селяне захохотали. Происшествие вмиг рассеяло царившее кругом тревожное настроение.

— Вот дур-ра-а-то! — орал пропойца, ощупывая лицо, — ты мне нос сломала!

— И поделом! — радовалась Нюра, гордо расправляя необъятный передник. — Будешь знать, как девичью честь позором клеймить!

— Какая девичья честь в сорок лет-то? — гнусавил гуляка, вытирая льющиеся кровяные дорожки. Баба, озверев, вновь бросилась в атаку. Вот только в этот раз гулена подготовился к нападению и ловко увернулся.

— А ну-ка, успокойтесь! — скомандовал Тарас, поняв, что добром это не закончится.

Мужик с разбитым носом остановился, Нюра тоже взяла себя в руки и обратилась к новоявленному командиру:

— А ты чего это, главный у нас теперь? Тебя никто старостой не назначал. Ишь, воспользовался моментом. Небось, давно место старосты приглядываешь. Может, это ты волколак и есть? Напал на наших мужиков, нечистиками прикрываясь, а сам просто от Андруся избавиться хотел!

Рыжеватый имел невысокое мнение о Нюрке. Но трогать ее никогда не трогал, как говорится: в любом болоте жабы найдутся. Да вот не думал, не гадал, насколько быстро глупость людская может в чистых сердцах отозваться: кое-кто из селян уже согласно закивал. Тарас почувствовал, как его бледно-медная шевелюра от возмущения шапку на голове приподнимает.

— Да ты что, Нюрка, — кинулась на защиту возлюбленного вдовица Марьяна, — точно сбрендила!

— А вот и полюбовница! Полюбуйтесь! Молчала бы, стыдобица! Не успела мужа своего схоронить, дитя еще не нашла, а уже в опочивальню себе нового затащила! Да ты, видать, с ним заодно! Небось, сама ведьма! — понесло Нюрку.

— Да как ты смеешь говорить такое? — дрожащим голосом спросила потрясенная вдовица.

— Смею-смею. А чего ж не смею? Другие с твоим бесстыдством смирились, так я не смирилась! Я еще и князю об этом скажу!

— А вы меня ругаете! Да она ж невменяемая! — перекрикивал гвалт толпы гнусавый пьянчуга, стараясь держаться от Нюркиных кулаков как можно дальше. Рубаха уже вся заалела, но кровь не стихала.

— Тихо! — рявкнул сморщенный старец. — А ты Нюрка в первую очередь смолкни!

И как это из такого маленького дедка, практически стоящего одной ногой в могиле, сумел выйти столь громкий и грозный звук? Селяне притихли все до единого, немо взирая на старика. Недавнее веселье плотно накрыло удивление.

— Ишь, развела тут! Небось, вот из-за таких речей и казнили невиновных! Ты чего этим добиваешься? Хочешь, чтоб деревня сама себя перерезала? У нас и так невесть что творится. Лихо об руку с волколаком гуляют, людей изводят. А ты? Дурная баба!

— Я... — попыталась было оправдаться Нюрка.

— Цыц, я сказал! И вы тоже хороши, — дед перстом очертил всех селян, — нашли, кого слушать. Тесаки в руках сжимают, воины! Нет, чтоб "благодарствую" сказать, что хоть кто-то не побоялся да решил от нечистиков избавиться, так вы его же волколаком заделать собрались.

Старец плюнул в сердцах. "Да, добрый оратор, видать все, что он там малым рассказывает и не сказки вовсе", — решил рыжеватый.

— Раз вы такие смельчаки, может, кто из вас желает на бочку залезть? Авось кто-то лучше ведает, что делать надобно?

Люд потупил взоры. Многие раскраснелись от стыда. Даже пьянчуга с Нюркой не нашлись, что сказать.

— Вот молчите и слушайте, когда вам умные мысли говорят! А ты, Тарас, не серчай на дураков, — последнюю фразу дед произнес намного мягче.

— Я думаю, что, прежде всего, надобно выяснить все ли в порядке в самой деревне. Не украла ли и эта ночь у кого-нибудь дитя али скотину? Не забылся ли еще кто сном дурным?

Селяне все еще розоватые от стыда помотали головами.

— А все ли пришли? Иль может у кого, что дома случилось? — рыжеватый внимательно вглядывался в толпу.

— Ко мне, видать, лихо прокралось да и поселилось!

Народ расступился, открывая фигуру мельничихи. С красными от слез глазами, женщина продолжила:

— Малк до сих пор не вернулся. Он сперва за мужиками в лес собрался пойти да потом решил, что может с ними разминуться, и к Ладе направился. Но только и день, и ночь прошли, а его все нет. Он даже ведь еще про отца не знает, — женщина закрыла лицо руками и тихо заплакала.

— Ну, погодь выводы делать, авось он спит где, — попытался приободрить мельничиху Тарас. — Он же у тебя вон какой волот и сон у него волотовский! Да его ни одна нечисть заломать не сумеет! А мельника и остальных мужиков мы вылечим!

Вдовица приобняла мельничиху и та немного взбодрилась.

— Так, а где ж сама Лада?.. И Ядя?

— Может, не слышали созыва: их дом на отшибе стоит, — крикнул кто-то.

Но что-то подсказывало — не в этом дело. Лада не пришла даже на похороны Гурки. Ох, не к добру это.

— Эй, вы двое, — обратился рыжеватый к двум подросткам — сгоняйте-ка в хату лесничего, покличьте сюда Ядю, Ладу да малых их.

Смышленым парнишкам больше ничего не требовалось объяснять — они мгновенно скрылись из виду. Их охваченные страхом матери даже не успели возмутиться.

— Тепереча давайте определимся, кто к князю поедет?

— Я! — твердо заявил красивый златовласый юноша, сын хозяйки с постоялого двора, к коему Малк так ревновал Ладушку.

— Боле ни у кого в деревне нет таких резвых коней, я в считанные дни обернусь!

— Добре. Тогда скорей домой иди, собери все, что надобно и трогайся в путь.

Златовласый юноша заспешил прочь от мельницы. Его мамка подалась следом, с трудом поспевая за широким молодецким шагом.

— Что ж, к ведьмаку я сам пойду, только вот хотелось бы кого-нибудь с собой взять. Мало ли заночевать в лесу придется, — рыжеватый не настаивал, он понимал, что насильничать нельзя. Народ погудел-погудел и смолк совсем. Опущенные головы и виноватое топтание на месте явно давало понять, что желающих нет. Никто вперед так и не вышел.

— Эх, кабы скинуть пару десятков годков, я б с тобой пошел. А сейчас, я скорее обузой повисну, — вздохнул старец.

— Меня возьми! Совсем сердце истомилось. А вдруг мне про кровиночку мою удастся что-нибудь разузнать? — попросила вдовица.

— Ну что ты Марьяна, не бабское это дело по лесам шастать, когда кругом волколак бродит. Оставайся ты лучше дома. Кто знает, может, твоя дочка как раз в мое отсутствие явится?

Марьяна горько улыбнулась, но перечить не стала — и, молча, отошла в сторону.

— Дядька, а возьми нас! — хором прокричали уже вернувшиеся от хаты лесничего подростки.

— Ишь, какие шустрые. Малы вы еще. Лучше расскажите, где Ядя?

— Двери заперты.

— Окна заперты.

— На крики никто не отзывается.

— Пробовали в дом пролезть — ничего не вышло.

Дурное предчувствие запульсировало где-то в горле. Быстрым взглядом рыжеватый уловил, что по толпе также прокатилась настороженность.

— Куда они могли пойти? — удивилась Нюрка.

— Да вряд ли они куда-то ушли. Видать, никак одноглазое лихо не насытится: мало ему Гуркиной смерти. Решило всю семью извести, — прогнусавил пьянчуга.

Несколько малышей заревело, теснее прижимаясь к бабьим ногам.

— Вот только не надо впадать в панику! — потребовал Тарас. — Пора кончать с этим волколаком. Но прежде пойдемте в дом лесничего, да выясним наверняка, что там приключилось.

Люди всей толпой направились к хате Гурки. Ворона тоже сорвалась с березы, но полетела в лес.

Кто-то сильно толкнул в бок. Боль от удара стала круговой рябью разливаться по телу, медленно освобождая из плена колдовского пения каждый полоненный уголок. Еще немного и мутный взор уже начал снова различать очертания утреннего леса, а тепло постепенно приносило в каждый член пусть пока ватное, но ощущение движения. Малк попытался пошевелить пальцами и ему это удалось. Попробовал сесть, но не получилось — большая часть тела все еще была каменной. Ведьмак глыбой навис над незадачливым учеником и, улыбаясь нефритовыми глазами, что-то спросил. Однако уши не различили ни слова, юноша вообще ничего не слышал. Богиня исчезла. Цветов и бабочек словно и не бывало никогда. Неужто мираж?

— Цел? — раздался где-то в голове голос учителя.

Парень кивнул. Ведьмак, не понятно откуда-то взявшимся мечом, стал разрезать стебли, связывавшие тело юноши. Вот тебе раз, а ведь Малку мнилось, что путы воображаемые. С помощью сильной руки учителя он сел. Куски обрезанной лозы змеями расползались в стороны, пытаясь скрыться в траве. Живые? Ведьмак ловко ухватил последнюю и спрятал в дорожном мешке.

— Идти можешь?

Малк подвигал ногами и руками — мышцы набирали прежнюю силу. Обмяклое состояние почти полностью отступило. Как же здорово ощущать собственное тело! Вот только слух не возвращался. Юноша вопросительно посмотрел на учителя.

— Тогда пошли, некогда здесь разлеживаться, — глаза ведьмака все еще усмехались.

Парень поднялся с холодной земли. Он не мог понять, что с ним произошло. А учитель не спешил объяснять. Пробираться сквозь заросли еще сумеречного леса в полной глухоте вслед за ведьмаком даже с кошачьим зрением было сложно. Через несколько минут такой пытки учитель смилостивился — и его голос снова прозвучал внутри Малка:

— Ты прости, что я тебя одного бросил — то был единственный способ вернуть этот меч.

Удивительно, но юноша совершенно не злился. Хотя еще пару дней назад он, не задумываясь, порвал бы ведьмака на куски (или обратился бы в бег). Рассказ учителя оказался слишком скупым, и толком не объяснил, что же произошло.

— Кто она такая, волосяник подери?!

— Зазовка.

Малк, конечно, слышал о прекрасной Зазовке, разгуливающей по лесу абсолютно нагой (прикрытием ей служили только длинные волосы). Своим чистым мелодичным пением дева очаровывала мужчин и уводила глубоко в недра чащи, где любила их и никогда больше не отпускала от себя. Люди поговаривали, что редкому человеку удавалось сбежать от Зазовки, но и спасенный со временем возвращался в лес, так и не сумев забыть ласки и голос лесной прелестницы. Все, кто поддавался на дивное пение и уходил за чаровницей, пропадал навсегда.

Около десяти лет назад из соседнего села в лесу сгинул мельник. Тогда всем жителям той деревни пришлось приезжать на молотьбу к отцу Малка. Каждый из них рассказывал собственные подробности о том, что случилось с исчезнувшим. Но все как один сходились в главном — мельника увела Зазовка. Сам Малк уже тогда считал, что пропавший, скорее всего, утоп в болоте, хотя теперь стал сильно в этом сомневаться. Юноша вынырнул из воспоминаний в надежде, что слух вернулся, но этого не произошло.

— Не переживай, как только мы подальше от нее уйдем слух вернется.

— Расскажи поподробнее о ней. И зачем тебе этот меч? — попросил Малк.

— Моя история немного схожа с твоей. Некогда по молодости я сам попал в сети лесной колдунье. Мелодичный голос завлек на прекрасную поляну, где Зазовка любила и ласкала меня. Наслаждение граничило с мукой, сулящей отступить, как только я отрешусь от своего тела. И я почти отрешился. Но, моя верная Каруша, улучив момент, подобралась к деве и клюнула ее в голову. Ведь колдовское пение только человека влечет. Птицам и зверям оно нипочем. Зазовка отвлеклась, и этого хватило, чтобы прийти в себя. С трудом я сумел разрезать путы вот этим самым мечом. Их ведь больше ничего не берет. А этот клинок некогда сам Сварог выковал из железа с аржавенья24. Кстати, только этот меч способен пробить плоть упыря. Потому-то мы за ним и явились.

А Зазовка увидала, что я не только больше не в ее власти, так еще и волшебную лозу разрубил — вообще озверела. Яростно зашипела, указывая своим бабочкам на меня. Те роем набросились со всех сторон. А крылья их из металла, оттого и светятся: каждое касание, словно удар камнем, каждое скольжение, как порез ножа. Так, что эта поляна не просто дивный уголок, а грозное оружие. Пока я отбивался, да очи непослушными руками закрывал — Зазовка и похитила меч да вместо качелей использовать стала.

Много раз я пытался его вернуть, да только как ни старался — ничего не выходило. А как тебя в ученики взял, так план сам собой и родился. Ты не думай, я б тебя не бросил. Но на качели она садится только перед тем, как ласки новой жертве дарить. До того хоть ты весь лес вдоль и поперек облазь, а найти их не сумеешь.

— Учитель, а зачем ей все это нужно?

Ведьмак не спешил с ответом. Он продолжал идти, аккуратно отгибая в стороны оранжеватые в свете зари ветви.

— Да кто ж ее знает? У каждого из нас свои причины, по которым мы стали теми, кем являемся. Всего я о ней и не ведаю, но любит она каждого искренне, всем естеством. Да только люди не созданы для таких чувств — оттого не выдерживают и погибают. Вот она и обречена все время искать нового возлюбленного, без этого нет ей жизни. А тела жертв, покинутые душами, становятся благодатной почвой для ее диковинных цветов.