Путь хранителя@последний из рода .1 часть

Старуха ничего не ответила только начала крошить один из пирогов в кружку с чаем и демонстративно прихлебывать, как наивкуснейшую похлебку. "Наверное это другой чай". Не успел подумать я, как бабка не заставила себя ждать.

— Чай у меня один, но только польза разным людям от него своя.

— Никак не привыкну, что даже думать в твоем присутствии нельзя.

— Это еще почему? Ты потом поймешь пользу, потом всему научишься, только...

— Потом, потом, потом, суп с котом будет потом.

Орал я как сумасшедший. И бабка опять спокойно сказала, что б я не орал, а ел лучше, ей видите ли и одного раза в день поесть иногда достаточно, а мне сил набираться надо, поэтому не орать, а есть надо, чем Бог послал. Махнув рукой и, убедившись в том, что она больше даже слова не вымолвит, я принялся за еду. Хоть и не ахти какая, но все же пища. Желудок радостно отозвался на первое что туда упало, поэтому, обеденное перемирие мы с бабкой провели не проронив ни единого слова. Я уплетал все, что было на столе с космической скоростью, а хозяйка моя, причмокивая, все пила неописуемую тюрю из пирога и чая. Наевшись, я ощутимо подобрел и стал благодарить ее за заботу о себе. С одной стороны, конечно, меня сильно бесило ее какое-то, на мой взгляд, наделано-загадочное молчание, но с другой — все же не надо быть свиньей. Она ухаживала за мной как заботливая наседка. Поэтому чай ее я тоже выпил. На сей раз, этот лечебный напиток позволил мне лишь перекатиться на свое ложе, где я и упал, не провалившись в густую пустоту, а сладко заснув детским счастливым сном.

Целую неделю я провел у этой странной старушки, восстанавливая силы. На все вопросы она отвечала с тем же напористым ласковым терпеливым "потом". Но сама не унималась, то о семье что-то спросит, о чём у меня был лишь туман в голове, то семена заставит перебирать, словно я Золушка какая, то молитвы попросит с ней вслух читать. Книга у неё была старинная с различными молитвами, а читать она не умела. Занятия бабуля выдумывала каждый день новые.

И вот, пришел вечер восьмого дня моего пребывания у нее, и как ни странно, она сама затеяла разговор.

— Ты что помнишь о прошлой жизни-то? — Осторожно подсев ко мне на лавку, спросила старушка. Я почувствовал сильное напряжение. Как будто воздух вокруг меня сгустился, превращаясь в легкий туман.

— Ну.... то, что я — Пчелкин Николай, сын Сергея, был шофером у нас в поселке, у меня есть жена Лена, которая уже наверное с ума сошла меня разыскивая, есть мама, которую я очень люблю.

Воспоминания полились сами собой, как будто открылась затворка памяти. А особенно царапали чувства о маме и жене. Эмоции от произнесённых слов были равносильны холодному душу. От этих слов у меня что-то защемило внутри. Все, что происходило со мной, до этой странной встречи, я вспомнил ясно и чётко. Произносимые вслух события моей жизни, заныли, давая ясное понимание того, что со мной происходило в последнее время. А особенно, последний день.

Утром, как обычно, поцеловав жену, я побежал к ближайшей остановке нашего АТПэвского автобуса. Пришел на работу, получил путевку, еще раз проверил машину и поехал по разнарядке. Весь день как белка в колесе. Вечером, у Санька был день рожденья и он проставлялся. Мы с ребятами, помыв руки, собрались в нашем укромном месте, за раздевалкой у гаража. Там было несколько деревьев и большой стол, сколоченный из досок. В этом месте, мы частенько коротали свой досуг. Сидели, выпивали, как обычно. Колбаса, хлеб, огурцы, четыре "пузыря" горькой для затравки настроения на пять крепких морд и чисто мужской разговор. Вообщем, все шло по стандартной схеме. Раз собрались мужики, значит, разговор потек в намеченном русле, сначала о "железках", кому и что доделать нужно, затем "помыли кости" начальству, ну, а потом о женщинах. Вот о них — это самое интересное было. Мишка — автобусник такие страсти — мордасти выдавал, аж дух захватывало.

Приняв нормально на грудь мы стали потихоньку расползаться по домам. Начало уже смеркаться. Моя мне на мобилу аж пятнадцать раз звонила, только я звук вырубил ( я так всегда делал), а она не успокаивалась. У нас с ней такие игры были. Хоть я ее и предупредил, что задержусь, все равно будет звонить. Дело двигалось к ночи, а ковылять не ближний свет, поэтому, мы с Саньком (нам с ним в одну сторону) собрались, и насколько это было возможно, быстро пошли домой.

— А ты в сверхъестественную силу веришь? — Спросил меня Сашка, впадая в настроение поговорить, когда мы уже вышли из гаража.

— Ты что, испугался темноты что ль? — Эту тему для разговора я никак не ожидал разворачивать с ним по пути домой. Не то, чтобы она меня как-то трогала, просто не очень хотелось в детские страшилки играть. У нас в поселке после одиннадцати часов на маленьких, да и в некоторых местах центральные улицы не освещались. Хоть и летняя ночь, а все-таки неудобно. Идешь, спотыкаешься.

— Я, знаешь, что слышал? — все не унимался Санек. — Что есть такая ночь, когда папоротник цветет. И если его сорвать, ну опять, как его сорвать, от этого много чего зависит. Со всеми листьями, полностью расцветшим или только бутоном, то тогда и сила человеку будет дана разная.

— Ну все, крыша едет, дом стоит. — Не удержался я. — Сань, Гоголя начитался что ль? Он у себя это подробно описал, аж с нечистой силой.

— Нет, мне про то бабка рассказывала, когда я еще пацаном был. Да так ярко, что я иногда до сих пор в это верю.

— Ни дури, а то горячка белая будет, вот это сила, так сила. Все Санек, "суслику" больше не наливать, а то тебе кирдык. "Крыша" уже течет.

— Ну тебя. Я с тобой как с человеком, можно сказать душу открываю, а ты как всегда...

— Санек, дом твой вон, уже близко, и Юлька у калитки, по-моему со сковородкой. Ой, щас тебе такой цветик — семицветик будет, что завтра даже очками не закроешь. Глянь, у нее только что пар из ноздрей не валит, а так и впрямь сила не чистая. Давай до завтра, а то и меня за компанию приложит.

— Стоять, — сказал Санька, — садись, где стоишь. — А то и впрямь за именины мордой расплачиваться придется. Она у меня ух.....

— Не дури, она ж всю ночь так простоять может, твоя Юлька в гневе, что генерал с перепоя — все может.

— Нет, давай чуть-чуть посидим, может, уйдет.

Видимо мы с ним шептались очень громко, потому что солдатская фигура Юльки возникла перед нами как из-под земли.

— Ну что, голубчики? Доковыляли? Тепленькие, едва на ногах стоите, а туда же, прятаться ... Я жду— жду, а ты и не чешешься, марш домой. И ты чеши, еще немножко осталось, ишь, замаскировались в двух кустах сухостоя. Эх, алики несчастные.

С этими словами Юлька повела, подталкивая моего друга в спину, домой. Ну, прямо конвоир с арестантом.

"Вот ведь женщины, а? Странное создания, то такие ну прямо жалко, аж до слез, а то солдафонски какие-то, вот поди и разбери, какое настроение в какой момент у них будет." С этими мыслями я уже вывернул из переулка, где жил Санек и мне оставалось еще немного до моего дома. Но темнота не давала разогнаться до нормального шага.

И вдруг, девушка, такая вся из себя с длинными-длинными волосами, а сама как будто светится изнутри. Я чуть было не налетел на нее. В кромешной темноте я отчетливо различал ее фигуру. Высокая, статная, все на своих местах. Сильно захотелось приключений. Я начал цепляться.

— Ты чего здесь, одна? Не боишься?

А она смотрит на меня, улыбается и молчит. "Значит можно подойти поближе", — подумалось с надеждой на ночное приключение.

— Красивая, что ж одна-то? Кого ждешь?

— Тебя, если хочешь! — С вызовом ответила незнакомка. И так зазывно улыбнулась, что уходить уже явно не хотелось.

— Конечно, хочу, а ты чего предложить желаешь?

— А у тебя какие желания есть?

— Съесть цветок папоротника. — Брякнул я зачем-то. Зачем я это сказал? Толи спьяну, толи с дури. Первое, что пришло в пустую голову. Но как она отреагировала!? Словно этого и ждала. Наивный, я думал, что нашел себе приключения на ночь, а получилось, что нашел и приключения, и еще что-то.

Легкой, я бы даже сказал невесомой походкой она подошла ко мне, взяла за руку и заглянула так пронзительно в мои глаза, что хмель испарился не оставив и следа. Голова стала ясной и на редкость такой пустой, что просто и не одной мысли, как в анабиозе. Так наверное себя зомби ощущают.

Дав ей руку, почему и зачем не зная, я лишь смотрел на молодую красивую девушку, которая завораживала меня всё больше и больше. Как мы оказались в ночном непроглядном лесу, кому сказать не поверит, я так и не понял. Если бы не луна, тьма оказалась бы на редкость кромешной. Силуэты деревьев выглядели устрашающе. От легкого ласкового ветерка листва почти не шуршала. И что самое странное, в этом лесу не раздавалось ни единого звука. Девушка не отпускала мою руку, но я это знал, а не чувствовал, ощущений у меня не было. Да, только сейчас, медленно доходит, как-то странно, но я не испытывал ее присутствия, ее прикосновения, ее запаха наконец. Я был словно бревно с глазами, причем очень даже пустотелое бревно. Сколько мы так стояли, определить было бы очень затруднительно.

Но что произошло потом... Даже воспоминания наводят ужас. Не такой как от страшного фильма или кошмарных событий, а такой, который находит на человека от понимания или лучше сказать в моём случае, полного отсутствия веры в происходящее со мной, а не с кем-то. В голове среднего человека со средними стремлениями, не желаниями, а хотениями виде закономерностей. Ну, вроде того, что этого надо бы вроде желать. Все этого хотят, а вглубь копни — пустота, ничего не хочу, ничего не надо и стремиться вроде бы не к чему. Ну, вот что-то, если с такой особью произойдет, причём неординарное до такой степени, что душу колыхнет и не даст оклематься. Чтобы не смог сообразить и поставить на свою среднюю полочку серых мозговых извилин, тем самым попытаться уравновесить действительность.

Вот такой ужас и прошелестел у меня по волосам, когда из земли стали подниматься маленькие радуги. Не успев все рассмотреть, спутница моя как дернет меня за руку и говорит:

— Теперь рви и ешь, только быстро. А то не успеем уйти.

Я без вопросов руку протянул к одной из радуг, как дерну, а оно, то есть он — цветок еще до конца не распустился и на жесткой такой ножке, что даже немного обрезал руку. Быстро попытался все, что болталось на ножке положить себе в рот. Как я такую махину в рот засунул, не понимаю. Он, цветок-то, оказался бесформенным, с мясистыми листьями и сладковато-горьковатым на вкус. Только, дальше еще интересней.

Моя красавица, словно приведение исчезла прямо где стояла. Успела лишь толкнуть.

— А теперь быстро и не вздумай оборачиваться, беги.

Прожевать это растение я, конечно же, не успел, как меня понесло. Бегу, сам не зная куда. Без дороги, без глаз. Как будто всю жизнь провел в этом лесу, а за мной прямо по пятам, даже дыхание слышу, мчится кто-то очень большой. Это я по треску веток ощутил. Пни вдруг ожили, стали под ноги кидаться, и фосфорическим светом светить. А я знай свое — бегу и так профессионально, даже сам над собой диву даюсь. Где-то близко за спиной ухнул филин. Кто-то протягивал ко мне руки и звал меня. Боковым зрением я видел быстро меняющиеся тени. Бесформенные и безликие они преследовали меня и не давали оторваться от них. Вдруг, словно из-под земли вырос рослый мужик. Тот самый, которого я видел, или вспоминал в полубредовом состоянии. Он стоял полупрозрачный, но с реальными чертами человека. Это был высокий дородный мужик, с огромными ручищами, густыми бровями и лохматой бородой. Явно долго не стригшийся и не расчесывавшийся, поэтому волосы в некоторых местах были свалены. В старой длинной рубахе, в штанах с заплатками, босой — он выглядел более чем странно. Ровно перед ним я встал как в копанный.

— Беги, не беги, от себя не уйдешь. — Говорил он скрипучим, охрипшим голосом, пристально глядя мне в глаза.

— Вы кто? — Только и смог вымолвить я, как он поднял указательный палец вверх, на чем губы мои сомкнулись.

— Слушай и делай, как скажу. Сейчас пойдешь к Агафье, она тебя выходит. Будут видения или что другое происходить, говори ей. Вместе справитесь. Когда начнешь входить в силу, вызволишь меня. А там уж и на совет вместе пойдем. Что сможет, то и бабка тебе расскажет. А сейчас, не беги, но и иди шибко, тогда тебя никто не тронет, а я больше не могу круг держать. Силы уже не те.

Только после его слов, я увидел, что оба мы стояли в зеленовато-голубом светящемся круге, около которого медленно от земли до верхушек деревьев двигались тени. Кто они были — не понятно и рассмотреть их не было возможности. Свечение стало угасать, а старик растворяться прямо на глазах.

— Иди, не стой. Большего сделать для тебя мне не под силу.

Меня как будто по приказу ноги понесли в определенном направлении. За моей спиной кто-то с такой же скоростью передвигался ровно по моим следам. Его дыхание ощущалось липкой спиной, затылком, даже мурашками, которые не ползали, а прыгали по мне. Такая ходьба длилась до тех пор, пока первые лучи солнца не вышли из-за густых деревьев. Сразу идти стало легче, но не спокойней. Силы заметно стали покидать мой уставший и издерганный организм. Сознание медленно отключалось. Ощущение падения в мягкую густую траву, принесло чувство спасительного избавления.

Очнулся я уже в избе старушки.

— Значит, Трифон, тебя ко мне вывел? Понятно, почему я не смогла тебя ни бросить, ни сразу на ноги поставить! Ну, что? Дождался ты своих объяснений. Любопытства-то не поумерил? Только смогу ли всё растолковать? Вот в чём дело, Николашенька!?

Я лишь тупо лупил глаза, не понимая, какую ещё ахинею смогу услышать от одинокой старухи, добровольно заточившей себя на вечное поселение в лесу. Настроившись на чудаковатую сказку, я был весь во внимании.

БАБА АГАША.

— Родилась я в большой крестьянской семье. В каком году уже и не знаю. Мы были холопами, которые отрабатывали подушный оброк. А батюшка мой, на селе вроде старосты считался, поэтому, хоть мы и имели хорошее хозяйство, жили не ахти как зажиточно, но и не голодали. Родители моей матушки при дворе помещицы в услужении трудились. А когда матушка моя в возраст вошла, углядела барыня, что она при виде моего батюшки в краску впадает, то и поженила их. За это родители ей благодарны были и трудились, снося её тяжёлый нрав с покорностью. А когда барыня решила новое село заселить, то батюшку сделала старостой. Поэтому пришлось родителям переехать на новое место. Отстроились они уже с первенцем на руках. Родители отца гордились им, а после и средней дочерью, которая упросила барыню в монастырь её отправить. Там она с простых чернавок сначала до послушниц, а потом уж и вовсе в монахини вышла. Но всё в жизни гладко не бывает. Так и на нашу семью неожиданно целая череда несчастий свалилась.

В соседнем имении помещика Демидова, за которым село Ерахтур было, крестьяне бунт подняли. Они требовали перевода их в собственность государства. Думали, что от этого их жизнь легче будет. Но добились лишь того, что по приказу рязанского губернатора в село был послан батальон стражников для подавления волнений. Опасаясь крестьянского бунта, где-то в 1839 году наша помещица Фелитова, подписала так называемую вольную своим крепостным. Эх, знал бы ты, в то время, чем обернулась всем нам эта "вольная". Родители мамы часто помогали нам, и всегда дед ворчал о том, что мама родила слишком много девок, которых кормить, что хлеб на дорогу выбрасывать. Но податься было некуда, поэтому приходилось волочить эту лямку до тех пор, пока в соседних селах не стали отказываться платить оброк совсем. Мы все сильно верили в Бога и полагались на Него как в горе, так и в радости. Молился мой батюшка по вечерам, да мучился, как ему по совести, да по справедливости поступить. Видно от судьбы своей как не прячься, все равно не уйдёшь. Отцу хоть и было несладко, однако сильно боялся за нас. Его тогда помню, некоторые сильно задевали за эту молчаливость. Вот однажды он и не выдержал. Я в то время, как предпоследняя, занималась в основном тем, что нянчила младшего братишку. Помню лишь то, что взяв с собой старшего брата, они ушли, а потом, через наше село проходили стражники, вызванные из губернии. Люди говорили, что самых отъявленных взяли и увели с собой. Вот так и остались мы у мамы своей четыре девки: Матрена, Настюша, Варюша, я и один мальчишка. Васятка, последыш, самый маленький, а мне в ту пору семь годочков минуло.