— Ну, нет у меня таланта к драке, — уже без улыбки отозвалась Альта, не поднимая глаз. — Не получается. Не могу. Меня бьют. Все время.
— Ерунда, — возразил Крамер твердо. — Научить можно любого, это вам не ведьминские штучки. Любой, у кого есть четыре конечности и голова, может стать сносным бойцом. Ваша же проблема в том, что вы не уделяете таким тренировкам достаточно внимания, зная, что за вами сила, которая, случись что, вас спасет. Мысли о том, что однажды вы можете ее утратить или почему-либо не суметь применить — вы не допускаете, а потому и не выкладываетесь так, как могли бы. Вы не видите стимула постараться, и с этим я уже ничего не могу поделать. Да, я могу приказать вам отжаться или пробежать десять кругов вокруг корпуса, или выйти на плац и выставить вам напарника по бою, но заставить себя делать все это добросовестно, с отдачей — можете только вы сами.
— Ладно, — понуро вздохнула Альта, мельком обернувшись на Курта, и кивнула: — Я поупражняюсь с Мартином.
— А вы бы, думаю, не стали вот так терпимо расточать словеса, — тихо хмыкнул Фридрих, остановившись рядом с Хауэром, и тот улыбнулся:
— У Вольфа пока хватает терпения сюсюкаться с каждым, Ваше Высочество... И у него это обычно работает. Поглядим, что будет спустя лет десять. Впрочем, не исключаю, что он останется этакой мамашей: нервы у парня стальные, и подозреваю, что в этом заслуга его родителей, по чьей милости он был старшим ребенком в семье с пятью детьми... Что скажете? Как у вас идет?
— Нам надо будет выйти сюда еще хотя бы пару раз, — ответил Хагнер, когда наследник замялся, подбирая слова. — Даже не для тренировки, а просто побыть рядом друг с другом. Не знаю... прогуляться вокруг корпуса, вместе побегать по полосе препятствий... Просто побыть рядом.
— Я дергаюсь всякий раз, когда Макс оборачивается, особенно без предупреждения, — нехотя пояснил Фридрих и неискренне, криво улыбнулся: — Разумом понимаю, что опасности нет, но я с трудом сосредотачиваюсь на том, что происходит вокруг меня. Не сказал бы, что впадаю в оторопь, но чувствую себя довольно... неуютно. Да, знаю, что все вы скажете — "за столько лет можно было бы привыкнуть", и вы будете, разумеется, правы, но я ничего не могу с собой поделать. Пройдя две войны, побывав под стрелами и мечами — при виде внезапно возникающего подле меня оборотня я теряю присутствие духа, как мальчишка, даже зная, что он мне не враг. И разум требует бежать или бить. Со стыдом признаюсь, что более всего он настаивает на варианте "бежать". Извини, — с заметным смущением оговорился Фридрих, и Хагнер отмахнулся:
— Бросьте, Ваше Высочество, это нормально. Ведь и на этом тоже мы строим расчеты, приставляя меня к вам? Эффект неожиданности, испуг противника, растерянность, выигранное время... Но вы-то себе этого позволить не можете. Если все сложится так, что мне придется наплевать на все и раскрыться, это будет означать, что ситуация серьезная, то есть, вам и самому придется активно действовать. И неважно, драться вам надо будет или бежать, в том и другом случае потерянные мгновения — это плохо.
— Понимаю, — понуро кивнул Фридрих и, вздохнув, неохотно предложил: — Тогда после ужина выйдем ненадолго.
— После ужина — это правильно, — усмехнулся Хагнер и, поведя плечами, кивком указал в сторону: — Пробегусь по полосе.
— Пожалуй, и я с тобой, — устало вздохнул Фридрих. — Я и вовсе пренебрегаю тренировками безбожно.
— Бардак, — хмуро заметил Курт, глядя вслед уходящим. — Не тренировочный лагерь, а pique nique[5]. Лишь один Мартин и пытается заниматься делом.
— Laisse, — повторил фон Вегерхоф и прикрыл глаза, с видимым удовольствием подставив лицо солнцу. — Послезавтра все разъедутся, нормальной тренировки все равно бы не сложилось. Да и явились мы все сюда не столько ради укрепления своих навыков, сколько для того, чтобы в последний раз собраться вместе и попрощаться.
— А вы, господин барон, само воодушевление, — угрюмо заметил Хауэр, и стриг, не открывая глаз, тускло улыбнулся:
— Надеюсь, нет.
— С чего бы?
— Это ужасное качество, майстер Хауэр. Оно свело в могилу больше народу, чем все болезни и войны, вместе взятые, — еще шире улыбнулся фон Вегерхоф и, поднявшись, кивнул Курту: — Вечером, когда вся эта суета уляжется, зайди ко мне. Надо поговорить. Заседание Совета ты снова непотребно прохлопал...
— Не по своей воле.
— Понимаю. Но как бы там ни было, оно было важным, тем обсуждалось много, и кое-какие из них касаются тебя.
— Как обычно, — пожал плечами Курт. — Даже не стану гадать, в какую дыру меня намереваются заслать на сей раз...
— Все еще мотаешься по всей Империи? — спросил Хауэр, когда стриг ушел. — Понимаю, это не мое дело, да и не все мне позволено знать...
— Побойся Бога, Альфред, — невесело хмыкнул Курт. — С моей-то репутацией — каждое мое появление где бы то ни было моментально становится предметом сплетен, домыслов и всеобщего обсуждения, какие уж тут тайны. Да, я все еще на оперативной службе. Пока не списали, Бог дал.
— А сам-то не подумываешь на покой? Не хочу наговаривать, и дай тебе Господь здравия и крепости, однако будем честны, ты...
— Однажды кто-нибудь упокоит, — оборвал его Курт и, не дав продолжить, спросил: — Как тут мой парень?
Хауэр ответил не сразу; бросив посерьезневший взгляд на Мартина и Альту на плацу, вздохнул, неопределенно качнув головой, и тут же торопливо кивнул:
— Отлично, он прекрасно справляется.
— Но?.. — уточнил Курт, уловив смятенную заминку в голосе, и инструктор вздохнул:
— Нет, все правда отлично. Мартин тут регулярно с детства, и в отличие от сестры — от занятий не отлынивает и с наставником не пререкается; при таком подходе с чего б не отлично-то... Сам у него спрашивать не пробовал?
— Мне он отвечает лишь "Хауэр хвалит".
— И этого тебе не довольно? — хмыкнул инструктор, и Курт коротко улыбнулся в ответ:
— И то верно.
* * *
Ужин прошел в общей трапезной, но каждый сидящий за столом словно пребывал в своем собственном мире — то оживление, отчасти напускное, что владело всеми на тренировочной площадке, ушло, оставив после себя какую-то неловкость и неясное предчувствие. По лицам собравшихся никак нельзя было сказать, что в трапезной зале сидят люди, связанные если и не дружескими, то уж точно приятельскими или родственными узами, впервые за долгое время нашедшие возможность увидеться: казалось, что тут, под высокими темными сводами, те самые приятели и родичи поминают кого-то из близких, ушедшего в мир иной прежде срока.
Мартин словно и вовсе утратил способность к речи — и без того обычно неразговорчивый, сегодня он произнес не больше дюжины слов, даже с сестрой обходясь междометиями, молчаливыми рассеянными улыбками или кивками, что было явлением невероятным. После ужина он исчез все так же молча и так поспешно, что Курт даже не успел заметить, как и когда это произошло. Минуту он колебался, решая, не стоит ли совершить набег на комнату сына и прямо спросить, в чем дело, однако, подумав, постановил события не торопить и выждать — хотя бы до вечера. К прочему, устраивать Мартину очередной допрос не хотелось, а именно допросом и бывал всякий разговор, при котором отпрыска приходилось разводить на откровенность, особенно если это касалось его взаимоотношений со знаменитым отцом, воспринимать коего иначе, чем "тот самый великий Курт Гессе Молот Ведьм", выпускник академии Мартин Бекер, кажется, так и не научился. И что с этим делать, Курт, к собственному унынию, понятия не имел — от стараний наладить общение по душам Мартин терялся, а попытки, по совету Альты, "оставить его в покое и дать разобраться в себе самому" хоть каким-то успехом увенчивались не всегда...
С Альтой никаких проблем подобного рода не возникало: для этой своенравной девчонки, все те свои девять лет прожившей, по сути, в отрыве от мира, он стал тогда просто незнакомцем, однажды появившимся в ее жизни. Кто такой человек, назвавшийся ее отцом, и кем его почитают окружающие, Альта узнала намного позже и, в отличие от выросшего под опекой академии Мартина, особенного пиетета перед легендой Конгрегации не испытывала. Впрочем, ее подчеркнуто независимое поведение носило больше характер игры, и штатный expertus Конгрегации Альта Гессе всегда знала, когда пора придержать лошадей. Как бы он выкручивался, если б сложилось иначе и при своих способностях дочь обладала еще и по-настоящему строптивым норовом — Курт не представлял и был благодарен судьбе за то, что был избавлен от такой головной боли. Хотя судьба, вообще говоря, имела вполне человеческий облик некой ведьмы и ректора академии, не устающих упрекать майстера инквизитора за недостаточное внимание к воспитанию чада, однако сам Курт подозревал, что именно в этом и есть основная его заслуга: даже спустя столько лет вообразить себя в роли полноценного наставника он мог с трудом и, откровенно сказать, с некоторым содроганием...
Однако перед смертью не надышишься, мысленно напомнил он самому себе и медленно, нехотя поднялся с лежанки, невольно бросив взгляд в окно — сумерки сгущались стремительно, замешанные на рыхлом неплотном тумане. Курт поморщился, массируя ноющее правое плечо; жест механический, такой же привычный, как и бессмысленный — это никогда не помогало, но куда хуже было то, что ныла старая рана в последнее время уже не только в сырую погоду. В коридор он вышел неторопливо, с неудовольствием отметив, что самому себе не может точно сказать, отчего — оттого ли, что оттягивает тот момент, когда придется войти в комнату Мартина со словами "надо поговорить", или оттого, что нехорошей ломотой в некогда сломанной правой ноге отзывается каждый шаг.
В безлюдных коридорах монастырского корпуса плавала тишина, собственные шаги слышались преувеличенно громко, и въевшаяся привычка заставляла ноги ступать мягче, тише, незаметнее, хотя уж здесь-то совершенно точно было не от кого таиться — ввиду нетипичности прибывших в тренировочный лагерь даже собственная охрана оного лагеря была попросту удалена из этого крыла. Посторонним здесь взяться было неоткуда, а телохранители наследника по коридорам не разгуливали, да и они опасности не представляли — ни теоретической, ни практической...
Поэтому, когда за поворотом коридора послышались отчетливые шаги, в сознании затрезвонили тревожные колокольцы, и Курт встал на месте, вслушавшись и напрягшись. Шаги были тихими, слишком тихими — так ступает человек, не желающий быть услышанным, таящийся, идущий скрытно; на мгновение шаги замерли, донесся едва различимый стук двери — даже не стук, чуть слышный шорох створки — и вновь воцарилась тишина.
Курт медленно прошагал за поворот и остановился, глядя в пустой коридор с четырьмя дверями по правую сторону. Тревожные колокольцы внутри смолкли, и теперь вместо беспокойства и напряжения в душе медленно поднималась холодная, темная волна раздражения. Заселенными были лишь две комнаты из этих четырех; в одной, ближайшей к повороту, расположился Мартин, разговор с которым он так долго и тщательно продумывал сегодня, но неведомый ночной гость, судя по звуку шагов, вошел не в нее.
Курт приблизился ко второй двери, остановился снова, склонившись к створке и прислушавшись, а потом решительно, громко постучал. Внутри комнаты послышался испуганный возглас, более похожий на какой-то придушенный вдох, тут же смолкнувший; шагов к порогу не прозвучало, ничей голос не осведомился, кто это бродит здесь со столь поздними визитами, и дверь ему никто не открыл.
— Альта! — проговорил Курт четко, склонившись к косяку, и, по-прежнему не услышав ответа, повторил: — Альта! Открой дверь и не делай вид, что не слышишь.
Тишина внутри стала совершенной — такой, что Курт почти физически ощутил звенящее напряжение, заполонившее комнату. Выждав, он ударил в створку кулаком, уже не пытаясь блюсти даже видимость невозмутимости, и повысил голос:
— Если ты думаешь, что я постесняюсь позвать Александера, чтобы он выломал дверь, ты сильно ошибаешься. Ты всерьез считаешь, что я просто развернусь и уйду?
Тишина висела еще миг, и к порогу, наконец, зазвучали медлительные, словно у приговоренного, чуть слышные шаги. Засов по ту сторону зашуршал сухим деревом, нехотя поднявшись, и Альта, приоткрыв створку, сделала несколько поспешных шагов назад. Курт вошел внутрь, закрыл дверь за собою и остановился посреди комнаты, глядя вокруг молча и хмуро.
Альта была без своей тренировочной куртки, в наскоро и неровно заправленной в штаны рубашке, и собранные в короткую толстую косу светлые волосы кое-где выбились беспорядочно торчащими прядями. Фридрих, прямой, точно старательно выструганный брус, застыл чуть в стороне, неловко поправляя второпях натянутую куртку и явно желая провалиться сквозь пол прямо здесь и сейчас.
— Приятно видеть, что вы не скучаете, Ваше Высочество, — сухо констатировал Курт.
— Пап... — начала Альта негромко, и он оборвал:
— Помолчи! Я, — продолжил Курт с подчеркнутым спокойствием, — даже не знаю, кого из вас и за что стыдить. Тебя за то, что соблазнилась высокородным любовником, или вас, Ваше Высочество, за то, что свой интерес "а каково это с ведьмой" вы решили удовлетворить именно за ее счет.
— Прекрати! — потребовала Альта гневно. — Ты же сам понимаешь, всё не так! У нас серьезно!
— В самом деле? Тогда почему я слышу это от тебя, а не от него?
— Я... — начал Фридрих и, запнувшись, с усилием продолжил: — Я подбираю слова, майстер Гессе, которым вы поверите.
— И во что я должен поверить — в то, что "у вас серьезно"? У вас не может быть серьезно. Я даже не стану читать проповедей о грехе...
— Да уж, — буркнула Альта тихо, — сделай одолжение, сам хорош.
— ...я только обращу твое внимание, — не ответив, продолжил Курт, — на то, что ты внебрачная дочь ведьмы, а он — наследник императорского престола.
— Между прочим, я еще и дочь инквизитора.
— Да. Отличная подобралась компания. Canes, et venefici, et impudici[6]. Не раскроешь секрет, каким ты видишь свое будущее?
— А ты всерьез рассчитывал однажды узреть меня в толпе детишек, замужем за торговцем вяленым мясом? Да я non factum что доживу до таких лет на этой службе!.. Вот только этого взгляда не надо, — поморщилась Альта, не дав ему возразить, — и не надо снова старых лекций: бросать эту службу я не собираюсь, потому что она мне нравится, ясно?
— Майстер Гессе... — начал Фридрих с усилием, и он перебил:
— А вы чем думали? Бог с ней, она девчонка, в голове невесть что, тем паче были вы у нее, как я разумею, первым и последним, о рассудочном решении тут и говорить не приходится. Но вы-то взрослый человек, вам тридцать три года! Каким из мест своего организма думали вы, Ваше Высочество?
— Знаете, — угрюмо отозвался тот, — уж лучше б вы попросту молча своротили мне челюсть, чем раз за разом величать Высочеством.
— Не искушайте, — мрачно предупредил Курт и, на миг прикрыв глаза, тяжело перевел дыхание, мысленно радуясь тому, что наследник стоит слишком далеко, чтобы стать жертвой его внезапного порыва. — И все же, Фридрих, — повторил он с расстановкой, старательно следя за тоном каждого слова, — я бы хотел услышать ответ.
