— Ну и кто так строит?.. — тихо пробормотал он с раздражением и, шагнув вперед, остановился на лестничном перекрестке, снова оглядывая уводящие прочь ступени.
Вверх и вниз... Лестницы были одинаковыми, если не считать направления — обе заметно уже той, что привела его сюда, обе с похожими друг на друга серыми мраморными ступенями, обе одинаковой ширины, точные, зеркальные копии друг друга. Призывать на помощь логику было занятием бессмысленным: по логике верной была бы дорога влево, от цвингера к верхним этажам замка, но где тот цвингер и что теперь этот замок? Да и что такое теперь 'верх'?..
'Semita vitae super eruditum ut declinet de inferno novissimo[218]'...
Курт бросил взгляд в непроглядную тьму, над которой нависали ветви поперечной лестницы, и скептически покривился. Вряд ли Писание поможет сейчас верной подсказкой.
С другой стороны, если допустить, что сия цитата пришла на ум не просто так, не оттого лишь, что их навеяли обстоятельства, если хотя бы на миг предположить, что это и есть то самое покровительство свыше, о котором столько лет зудят в уши враги и друзья, если это подсказка — от самого Высшего Начальства или ангела-хранителя, или... Тогда выбор очевиден. Особенной мудростью майстер инквизитор никогда не отличался, а весь этот замок сейчас — личная преисподняя самовольного Антихриста.
Значит, вниз.
Направо Курт повернул, чувствуя себя не невозможности глупо, и в разум заполз неприятный червячок сомнений — а не избрал ли он этот путь лишь потому, что он именно вниз? Что ноги устали, горло пересохло, дыхание сбивается, а спускаться-то всяко проще, чем подниматься...
Он остановился, пройдя пять ступеней, и оглянулся назад, отчего-то не удивившись, когда позади — за теми самыми пятью ступенями — обнаружилась стена. Два мгновения Курт стоял неподвижно, глядя на ровно отесанный камень, а потом пожал плечами, отвернулся и двинулся вниз, стараясь не думать о пустоте в трех шагах от себя.
Теперь он пытался отсчитывать время — шагая со ступеньки на ступеньку, размеренно проговаривать в мыслях 'Ave, Maria'. 'Ave, Maria' — шаг, шаг; 'gratia plena' — шаг, шаг; 'Dominus Tecum' — шаг, шаг... Две ступеньки, два слова. 'Benedicta Tu' — шаг, шаг...
Первый раз до конца. Второй раз. 'Ave, Maria' — шаг, шаг... Третий. 'Ave'... Четвертый. 'Ave'... 'Ave'... Седьмой... Или десятый?..
Курт остановился, замер ненадолго, глядя под ноги, медленно поднял голову и огляделся. Лестница из пустоты в пустоту посреди пустоты, и пустота в мыслях. Сколько раз повторилась angelica salutatio в этой пустоте? Семь раз? Больше? Меньше? Сколько раз он сбился и начал сначала? Ни разу? Или все последние несколько раз, которых было неведомо сколько?
'Declinet de inferno novissimo'...
Курт встряхнул головой, зажмурился и снова открыл глаза, чувствуя, что голова начинает мягко кружиться, и слыша, как где-то под макушкой тонко-тонко стучат легкие стальные молоточки по невидимым колокольцам. Мгла вокруг будто вмиг стала материальной, ощутимой, навалилась, обступила и словно сжала со всех сторон — как тогда, неведомое количество минут или часов назад, когда он сделал шаг с моста в замковый цвингер. Тишина в этом безликом и безгласном нигде внезапно ощутилась всей кожей, каждым нервом — тишина, в которой не было ничего, лишь его шаги, его дыхание, его движение. Эти пустота и безмолвие словно отгладывали от него по кусочку — исподволь, незаметно, понемногу, отнимая силы у тела и разума, мягко, но настойчиво подталкивая к немощи и безумию...
Правая ладонь снова привычно сжалась, чтобы поймать в пальцы четки — и снова ощутила пустоту, и пустота вокруг сжалась еще плотнее...
'Надо помнить, Кому я служу'...
Sed et si ambulavero in valle mortis non timebo malum[219]...
Курт глубоко вдохнул, потом медленно, тихо выдохнул и пошел дальше, повторяя псалом про себя и стараясь не обращать внимания на то, как сбивается мысль и начатая фраза сама собой обрывается на середине. Он ускорил шаг, почти сбегая по лестнице вниз, и мысль заспешила тоже, повторяя застрявшие в памяти слова раз за разом, быстрее и быстрее, и ступеньки замельтешили под ногами, а слова в разуме слились в единый поток...
Когда путь преградила стена — все так же внезапно возникшая прямо перед лицом — он едва не споткнулся, едва не налетел всем телом на низкую деревянную дверь в неглубоком проёме. Бегущие мысли разом встали, и в голове воцарилась оглушительная тишина.
Перед закрытой дверью Курт стоял неподвижно несколько мгновений, словно не веря, что бесконечные ступени, наконец, привели хоть куда-то, кроме еще одной лестницы, ведущей во тьму, а потом осторожно, медленно протянул руку и толкнул створку.
Солнце ударило по глазам резко, остро, на миг ослепив. Курт отступил на полшага назад, судорожно заморгав, и почти задохнулся от хлынувшего навстречу воздуха и волны запахов — настоящих, живых, знакомых; воздух пах старым камнем, сыростью, сквозняком, свечным воском и маслом. Спустя мгновение стало понятно, что солнечный свет не ярко-желтый, не блекло-белый, а разноцветный, и на камень пола у ног ложатся радужные блики, и яркое разноцветье разлилось по стене слева от входа, по открывшейся внутрь дверной створке...
Витраж.
Витраж, запах воска и масла...
Часовня. Замковая часовня.
Курт сморгнул выступившие от яркого света слезы, разогнав туман перед глазами, и медленно шагнул вперед, под широкую арку дверного проема. Ее изгибы заграждали правую часть открывшейся за проходом комнаты, но уже было ясно, очевидно, что он не ошибся — прямо напротив, у стены, высился напольный подсвечник, и в крохотной нише когда-то стояла реликвия или статуэтка, а сейчас лежало лишь сжавшееся в сиротливый комок вышитое покрывало.
Курт не глядя закрыл дверь за спиной, сделал еще шаг вперед, выйдя из ниши, и отшатнулся, выхватив один из кинжалов и застыв на месте.
Справа от входа, неподалеку от пустого алтаря напротив двух витражных окон, разбивающих солнце на сотни разноцветных пятен, стоял Бальтазар Косса — один, в мирском платье, безоружный...
Несколько мгновений проползли мимо — медленно, скрипуче, но человек напротив окна так и не сдвинулся с места, не оглянулся на непрошенного гостя, не сказал ни слова, будто не видел и не слышал ничего и никого вокруг.
Он сжал рукоять крепче и сделал шаг вперед; ничего не изменилось — Косса все так же стоял неподвижно, чуть приподняв голову и почти зажмурившись, как довольный кот. Позади него взирал на безмолвную часовню потемневший Иисус с треснувшего вдоль деревянного Распятия. Курт шагнул еще раз и еще, и остановился, стараясь дышать как можно тише, но уже понимая, что самозваный Антихрист и впрямь не видит его, не замечает, не слышит. На губах беглого понтифика застыла блаженная полуулыбка, а в глазах...
Курт снова невольно задержал дыхание, едва не отступив. Глаза человека у алтаря были почти закрыты, но все же можно было разглядеть, что там, под веками — черная, как сажа, пустота. Отблески расплескавшегося по часовне радужного солнца озаряли лицо, его чуть приподнятые руки, алтарь, стены, раскрашивая мир вокруг в пестрые пятна, и Курт, подступив еще на два шага вперед, не сразу понял, что видит.
Вены на лице, открытой шее и ладонях Коссы горели, наливались алым, будто напитываясь пламенем — все ярче, насыщенней, и черные глаза почти закрылись, и улыбка стала похожей на оскал безумца...
Курт думал одно мгновение. А быть может, не думал вовсе. Копье, пророчества, Антихрист, Древо — все это промелькнуло в голове за долю секунды и улетучилось, как дым; сорвавшись с места, он метнулся к Коссе, выхватив второй кинжал на ходу, разом засадил оба клинка в не защищенный никакой броней живот.
Перед глазами словно что-то взорвалось, в ушах зазвенело, и Курт ощутил, как руки уходят в пустоту, не встретив сопротивления человеческого тела. Он отшатнулся, готовясь ударить снова — и замер.
Часовня была пуста. Пустой алтарь напротив двух витражных окон одиноко серел в осеннем полумраке каменной глыбой, и яркое радужное солнце погасло, оставив лишь тусклые блики, порожденные запыленным стеклом.
Коссы рядом не было.
— Какого... — начал он раздраженно и запнулся, озираясь.
'Со временем все не так просто, как вам думается, и оно — не ровно текущая река, одна на всем своем протяжении, одна для всех и всего'...
И что это было сейчас? Иллюзия, навеянная Коссой? Нет, глупо; незачем, только лишняя трата сил... Или он увидел будущее — то, чем все закончится? Коссу, теряющего человеческий облик вовсе не фигурально? Или то, что происходит прямо сейчас, но в какой-то другой комнате этого замка?
'Время и пространство по сути едины и не так уж неизменны, как принято думать — даже для простого смертного вроде вас, а уж тем паче для кого-то, в чьих руках есть 'лодка или плотина''...
Или это не просто не здесь и не сейчас, а вовсе не здесь и совсем не сейчас? Одна из ветвей древа сцепилась с этой и показалась краешком?
'Где-то есть такой же мир, в котором, быть может, живет майстер Курт Гессе, который когда-то не стал служителем Конгрегации... есть и миры, в которых победа осталась за Каспаром'...
И есть мир, в котором сейчас, в этот миг, Бальтазар Косса становится тем, кем намеревался стать, и сейчас он это увидел?..
Курт встряхнул головой. 'Вы стали слишком осторожны с годами, майстер инквизитор. Стали много задумываться там, где прежде принимали решения'... Кем бы ни был этот назойливый старикашка, а в этом он прав. Что бы это ни было, стоять тут и предаваться теоретизированию не имеет смысла, надо идти. Хоть куда-то. Надо двигаться. Хоть как-то. Надо найти группу Мартина раньше, чем она доберется до Коссы. Как — неведомо, но надо.
Дверь, вопреки ожиданиям, осталась на прежнем месте — единственный вход и выход из этой часовни, а вот ручки или хоть какого-то выступа, за который можно было взяться, не обнаружилось. Курт отступил, медленно обведя часовню взглядом; нет, других дверей не было.
— А почему бы и нет... — тихо пробормотал он и, убрав кинжал в ножны, толкнул ладонью створку от себя, отметив, что совершенно не удивился, когда она легко, без единого звука, отворилась наружу.
Снаружи открылся коридор.
В раскрывшийся проем Курт видел каменную стену, чуть запыленный пол, отсвет факела где-то в стороне... И какие-то скрюченные растрепанные веревки, свисающие с потолка.
Он подступил ближе, помедлил, перешагнул за порог и сделал два шага по коридору, вздрогнув, но не обернувшись, когда дверь захлопнулась за спиной. Непонятные веревки неподвижно висели над самой головой, и теперь, в свете частых факелов, стало видно, что это корни — в палец-полтора толщиной, с торчащими волосками мелких корешков; корни проросли через низкий потолок, почему-то не пустив его трещинами, проросли так часто, что потолка было почти не разглядеть.
Курт окинул его взглядом, потом опустил голову и посмотрел направо, налево; слева заросли корней становились гуще, длиннее, ухитряясь при этом неведомым образом избегать пламени факелов на стенах.
'Он вырастил зачаток Древа. Росток растет, и Косса пересаживает его в хранилище побольше. Он бегал из замка в замок, чтобы дать ему время вырасти, чтобы росток окреп, чтобы достиг размеров, когда сможет считаться Древом хоть как-то'...
Это уже самоочевидно было не 'как-то'. Древо уже явно не умещалось в каком-то ящике, этот замок — весь, целиком — стал для него вместилищем. Стало быть, времени почти не осталось... Или нет? Не мог же Косса всё поставить на копье Лонгина? А если бы Ленца не смог ударить как надо, и фон Ним умер бы раньше, чем успел донести информацию? Или вовсе не стал бы ее доносить — запаниковал бы, впал в ступор и просто лежал бы и умирал в слезах... Или старое сердце не вынесло бы страха смерти и остановилось раньше, чем свое дело сделала бы рана? А если бы... Да мало ли что. Стало быть, должен иметься у Коссы запасной план. Да и как знать, быть может, Мартин с группой уже добрались до него, и копье уже у него у руках, а сам Мартин...
Курт снова встряхнул головой, словно пытаясь вытряхнуть из нее мысли, как пыль из корзины.
— Слишком много стали думать, майстер инквизитор, — шепнул он одними губами и, выдохнув, двинулся по коридору налево.
Стены коридора тянулись вдаль так же бесконечно, как те лестницы над пустотой; не было видно ни единой двери, ни одного поворота, вот только дальняя оконечность коридора не терялась в пустоте — казалось, что через каждые несколько шагов новый фрагмент пола, стен, корни и факелы просто появлялись из ниоткуда, достраиваясь к его видимой части. Корни висели уже так низко, что можно было, подняв руку, прикоснуться к ним, и потолок совершенно скрылся за густыми зарослями.
Время все так же не поддавалось отсчету, и Курт вскоре бросил пустые старания его контролировать, а просто шагал и шагал вперед. К корням, нависающим все ниже, он старался не прикасаться, и когда путь преградил настоящий занавес, свесившийся до самого пола и закрывший собой весь проход, он остановился, замявшись. 'Он взращивает свое Древо на жертвах'...
Он вынул кинжал и аккуратно толкнул один из свисающих корней острием. Тот качнулся, задел соседний, крупнее, запутался в нем волосками и замер. Помедлив, Курт протянул правую руку и коснулся его кончиками пальцев, готовясь в любой момент отскочить назад.
Ничего не случилось, корень не устремился к нему, не обвил запястье, не вцепился в оружие, не попытался впиться в тело. Курт медленно вдохнул, выдохнул и отодвинул часть корневой завесы ладонью в сторону. Корни висели все так же неподвижно, ничуть не проявляя к гостю плотоядного интереса, и он, еще миг помешкав, решительно шагнул вперед, разведя плотные заросли руками. Заросли скребли по лицу и загораживали обзор, что-то посыпалось за шиворот — не то крошки камня, не то частицы самих корней, в одном из тонких отростков Курт запутался гардой кинжала, но тут же высвободился и двинулся дальше, морщась от пыли и мелких песчинок, норовящих засыпаться в глаза.
Он раздвинул густые корни обеими руками, пытаясь не зажмуриться, сделал еще два шага вперед — и остановился.
Коридор все так же тянулся вперед. Факелы все так же горели на стенах. Растрепанные веревки-корни все так же свисали сверху, снова не доставая до пола. И там, чуть впереди, прямо в этом полутемном коридоре, непостижимым образом разместилась часть комнаты — аккуратно убранной, освещенной солнцем, бьющим в открытое окно. У окна спиной к Курту застыла девичья фигурка в голубом платье — чуть сбоку от проема, явно в попытке остаться не видимой кому-то снаружи. Спустя миг она вздрогнула, отпрянула и нервным движением поправила и без того идеально уложенную косу. 'Он!' — ликующим громким шепотом воскликнула девица и, развернувшись, метнулась куда-то в сторону, поправляя рукава и подол платья. Комната, солнце, окно — всё вдруг пошло рябью, что-то затрещало, как сырое полено, исчезло, и откуда-то издалека, словно сквозь вату, Курт успел услышать, как хлопнула дверь.
