— А что тогда? К чему эта конспирация?
— Когда Висконти задал вопрос 'изменилось ли что-то в тебе' — помнишь, что ты сделала?
— Ответила 'нет'.
— Если ты все еще не оставила мысль уйти однажды в агенты, дам на будущее совет от старого допросчика: следить надо не только за тем, что говоришь и как говоришь, и не только за выражением лица, но и за руками. В первую очередь за руками, они выдают куда чаще, особенно когда опасность исходит не снаружи, а изнутри. Если ты готова к провокационным вопросам и знаешь заготовленный к нему ответ-ложь и утаённый ответ-правду — это довольно просто, а вот когда ответ-правда внезапно пришел тебе самой в голову...
— Что не так сделали мои руки?
— Одна рука. Правая. Замечала, что делают многие беременные женщины, когда видят или слышат что-то, что расценивают как опасность?
Альта на миг замерла, глядя на него растерянно, а потом тихо ругнулась и отвела взгляд.
— Непроизвольно прижимают руки или руку к животу, — ответила она недовольно, и Курт кивнул:
— Именно. Ты этого не сделала, остановила себя в последний момент, но начало движения было узнаваемым.
— Фридриху ни слова.
— Это я уже понял, — ровно отозвался Курт. — Висконти? Бруно?
— Не знают. Никто не знает. Я сама это поняла только неделю назад.
— Это и есть причина твоих внезапных способностей?
— Это... — Альта замялась, подбирая слова. — Это не способности. Мама говорила — со мной у нее было точно так же, но она была одна, подсказать было некому, понять и принять происходящее тоже было тяжело, и она все это осмысливала уже post factum... Я могу учесть ее опыт и свой.
— И что выходит?
— Мой организм мобилизует силы. Все, телесные и душевные. Отсюда и проявления этих сил, каковые прежде за мной не замечались, и... Все то, что я успела постигнуть, что успела взять под контроль и вбить в себя до рефлекса — все это осталось и усилилось, но проявляется и что-то новое, причем спонтанно.
— Уверена, что не проявится что-то совсем неприятное — для тебя и окружающих?
— Да, — твердо ответила Альта. — Уверена. Оно остается неподконтрольным до тех пор, пока мое сознание — вольно или исподволь — не поймет, что происходит что-то негодное. Если поймет — пресечет. Поверь мне, над таким контролем я работала достаточно долго для того, чтобы в его итогах не сомневаться.
— Верю, — кивнул Курт, ни на миг не замявшись. — Ты сказала 'и усилилось'. Значит ли все это, что это усиление уйдет, когда твоему телу и разуму уже не придется работать за двоих?
— Судя по тому, как это было с мамой — похоже на то. Что-то останется, перестроится, улучшится, но таким, как сейчас, уже не будет... Можно я не буду беременеть каждый год во славу Конгрегации?
Курт улыбнулся в ответ на ее нервный смешок и кивнул в сторону, на сокрытый во тьме лагерь:
— Уверена, что тебе стоит здесь оставаться?
— Я на службе.
— А у меня данное Советом право ее отменить.
— Ты этого не сделаешь.
— Почему бы это?
— Потому что сам знаешь, что это значит.
— Фридриха и без тебя найдется кому защитить, а во внутреннем круге Конгрегации, сама слышала, сильный недостаток молодой крови.
— У Совета теперь есть вечно молодая кровь в виде Мартина, вот его пусть и берегут, есть целый список юных дарований, небольшой перечень дарований не столь юных и война на носу, — отрезала Альта безапелляционно. — А если свежеизбранный Император загнется, потому что рядом вовремя не окажется хорошего целителя, Конгрегация останется с десятилетним наследником на руках.
— Уже оставались.
— И с необходимостью всё начинать с самого начала. В иное время можно б и начать, но — не сейчас. Сейчас Зигмунд не запасной вариант и не план на будущее, а часть основного плана здесь и сейчас.
— Ad vocem, какие у тебя с ним отношения? Вы общались довольное время, чтобы хоть какие-то появились. Какие?
— Неплохие, — подумав, ответила Альта уверенно. — Чем старше он становился, тем реже требовалось мое внимание, мальчик вырос крепкий, все проблемы со здоровьем удалось задавить в раннем возрасте, посему мы не виделись уже год или около того. Но со слов Фридриха — Зигмунд спрашивал, не намереваюсь ли я навестить его снова.
— Он знает о ваших отношениях?
— Не удивлюсь, если догадывается.
— Прекрасно, — буркнул Курт недовольно. — Вся Империя в курсе, и только меня поставить в известность нужным не сочли... Ревнует?
— Нет, — на сей раз ни на миг не задумавшись, качнула головой Альта. — За это поручусь.
— О матери тоскует? Не считает, что ты заняла ее место?
Альта скривила губы, с заметным трудом сдержав неприязненную гримасу.
— Пап, когда мы с мамой приняли Зигмунда, Элизабет сказала 'унесите от меня это'. И это был предпоследний раз, когда они виделись, второй — на крещении. Он и не помнит ничего о матери, только знает, что она ушла в монастырь практически тотчас после его рождения, а придворные не горели желанием скрывать подробности и выгораживать ее. Очернять, правда, тоже не стали. Скажу так: к матери он равнодушен.
— А к отцу? Понимая, что само его рождение — политическая необходимость?
— А чье рождение в правящей семье — не политическая необходимость?
— Стало быть, с отцом отношения ровные?
— Ты бы навестил его хоть пару раз, — мягко заметила Альта. — И сам бы посмотрел. Фридрих уж сколько раз приглашал, Зигмунд тоже будет рад, если легенда Конгрегации...
— Я навестил.
— Да. Когда ему было три года. А для дела было бы полезней...
— Нет уж, хватит с меня наследников. А вот тебе проведать его определенно стоит, когда все закончится. Зная Фридриха, предрекаю: прятать ребенка он будет только в том случае, если этого захочешь ты, а я этого делать крайне не советую. Когда подросший наследник узнает о его или ее существовании, могут быть проблемы, в первую очередь в смысле доверия отцу и приближенным. Лучше сразу дать понять Зигмунду, что вокруг союзники, что секретов от него у них нет, а внебрачное чадо ни на что не претендует, кроме всемерной поддержки всех его начинаний. Но для начала постарайся выжить.
— Да ладно, — неловко улыбнулась Альта. — Не нагнетай. Еще неизвестно, как всё повернется; быть может, мое участие в этой войне ограничится тем, что я вместе с Максимилианом буду просто сидеть рядом с Фридрихом в шатре, слушать его приказы хауптманнам и умирать от скуки.
— Ты можешь сказать, что тебе страшно, — неожиданно для себя самого сказал Курт, и улыбка погасла.
— Могу, — согласилась Альта, помолчав. — А смысл?
— Смысл в том, что мне тоже страшно. Будем бояться вместе.
Она вздохнула, на миг прикрыв глаза, потом шагнула вперед и прижалась к его груди, сжавшись, как намокшая под дождем кошка.
— Помню, мама говорила, — глухо произнесла Альта, — что мы тебя сломали. Мы с Мартином. Как вещь ломают. Вот она служила, хорошо служила, и делала то, для чего назначалась, а вот кто-то навесил на нее ненужных деталей и начал ею делать то, что не положено, и она сломалась... Ты ведь не за себя боишься. Я сейчас понимаю, как это мерзко, тошно — бояться не за себя.
— Мама у тебя умная слишком, — вздохнул Курт нарочито недовольно, обняв ее за плечи. — И язык за зубами держать не любит.
Альта тихо хихикнула и зарылась лицом в его плечо, глубоко вздохнув и расслабившись. Минута прошла в молчании, и слышно было, как где-то вдалеке посвистывает ночная птица — робко, отрывисто, словно сомневаясь, а в свое ли время она завела песню...
— Я научился слышать Александера, — чуть повысил голос Курт, Альта отстранилась и отступила назад, озираясь. — Тебе до него пока, как до Рима спиной вперед.
— Я просто не слишком старался.
Мартин выступил из ночи подчеркнуто неторопливо, так же наигранно улыбнувшись, и Курт усмехнулся:
— Да, я так и подумал.
— Отчего не спите? — спросил тот уже серьезно. — Что-то случилось или просто бессонница?
— Нервничаю, — ответила Альта, вздохнув. — Надо проветрить голову... А ты-то сам что?
— Я, как выяснилось, могу уснуть в любой момент, — ответил Мартин и снова улыбнулся — как-то неловко и с заметной нервозностью. — И это очень... непривычно. С одной стороны, я знаю, что могу просто лечь, закрыть глаза и велеть себе остановиться — как механизм, если заклинить шестеренки. А с другой стороны, утомления не наступает очень долго, и самого желания это сделать — нет. И есть еще третья сторона. Разум все-таки требует отдыха. Не тело, разум. Александер, знаю, мог бодрствовать трое, четверо суток и сохранять ясность ума, а я... После пары дней — не суток даже, именно дней — чувствую себя переполненным кувшином, который вот-вот лопнет. Как будто рассудок просто не в состоянии переваривать текущую в него информацию без хотя бы краткой остановки.
— Это дело привычки, — уверенно сказала Альта. — Просто ты еще не свыкся с собой, этот самый разум еще хорошо помнит, как ты жил прежде — четкими и короткими периодами бодрствования и отдыха, и сейчас ему надо перестроиться, научиться, как ты сказал, 'переваривать' большую массу впечатлений, мыслей и наблюдений.
— Надеюсь, ты права, и со временем я именно привыкну, а не рехнусь, — хмыкнул Мартин, тут же посерьезнев. — Как оказалось, дарами еще надо суметь воспользоваться, и это не так просто.
— Когда всё закончится, дашь мне себя на растерзание, — так же серьезно сказала Альта. — Обещаю не делать больно. Без необходимости.
— Хорошо, когда семья тебя поддерживает и утешает.
— Можно подумать, ты ожидал от нее чего-то иного, — усмехнулся Курт. — После сегодняшнего совещания эта добрая женщина с полчаса копалась во мне с целью понять, что пыталась сотворить со мной Урсула. До сих пор себя чувствую, как побывавшая на исповеди у малефика подопытная лягушка.
— Для вас же стараюсь, господа следователи, — с нарочитой обидой буркнула Альта. — Повышаю мастерство, набираюсь знаний, усваиваю новый опыт. Благодаря которому вас же в будущем, быть может, буду вытаскивать из могилы.
— Я не жалуюсь, — вскинул руки Курт. — Я, заметь, добросовестно высидел до конца.
— Обещаю, что сдамся в твоё распоряжение, как только выпадет возможность, — улыбнулся Мартин. — Подозреваю, что в моем положении мне и самому это необходимо.
— Но в целом... — Альта замялась, подбирая слова, и осторожно договорила: — По собственным ощущениям — в общем и целом ты как?
— Странно, — не задумавшись отозвался стриг. — В общем и целом я — странно. Я ожидал, что по прибытии сюда меня посадят под надзор, позовут пару expertus'ов, начнут изводить допросами, проверками, испытаниями, что Совет будет всполошен и пристрастен... А Висконти встретил меня так, словно я просто возвратился с очередного расследования, и ничего особенного не произошло. О, ты теперь стриг, Мартин? Отец Альберт уже проверил? Славно, пойдем на секретное совещание. Кстати, завтра у нас война; если потребуется поесть — заходи, а теперь поди прочь, мне надо составить план на завтра. Не то чтоб я хотел сидеть под замком несколько дней и быть объектом исследования наших славных ребят с особого курса, но подобный выход за рамки обыкновенных предписаний несколько... выбивает из колеи.
— Время такое, — пожал плечами Курт. — Не до лишних проволочек. В конце концов, Висконти прав: проверке отца Альберта вполне можно доверять, четки отца Юргена тоже говорят сами за себя, а с возможными загвоздками и проблемами, буде таковые возникнут, можно будет разобраться и позже, по ситуации. Сейчас есть задачи помасштабней. Ну, вернулся один из служителей с задания стригом; что ж, бывает. Как верно заметил отец нашего философа — Конгрегация, что с нас взять.
— Висконти обещал 'устроить мне проверку, когда все закончится, силами всех оставшихся в живых expertus'ов, если я сам останусь жив'.
— Видишь, любимые тобой предписания остались незыблемы.
— И Висконти, как всегда, само воодушевление.
— Он спит сейчас? — спросила Альта, и Мартин запнулся, непонимающе нахмурясь.
— Не знаю... Не проверял. А что?
— Ты сказал — он разрешил к нему заглянуть, если тебя одолеет голод. Ты не спишь, а бродишь по лагерю, хотя сам же сказал, что разум требует отдыха; стало быть, разум отступил перед телом. Стало быть, тело требует чего-то более важного. Висконти дал понять, что к нему можно обратиться, если что. Я подумала — ты уже сходил проверить, бодрствует ли он.
— Папина дочка... — пробормотал Мартин, отведя взгляд в сторону, и, помедлив, неохотно кивнул: — Да, я хотел проверить. Но мне показалось глупым являться среди ночи к наставнику с... такими просьбами. Все еще как-то глупо себя чувствую, когда... это случается.
— Совсем плохо?
— Не совсем, — натянуто улыбнулся он. — Терпеть можно. Но я...
— Не знаешь, нужно ли? — договорила Альта и, увидев молчаливый кивок, вздохнула: — Без Александера нам будет сложно... Однако вместе, уверена, разберемся. Я считаю так: завтра решающий день, случиться в который может все, что угодно, и мы должны быть готовы ко всему, включая драку на кулачках с Сатаной лично. Александер в таких случаях поддерживал себя в форме.
— 'Позволено по мелочи', — произнес Курт с расстановкой. — Так он говорил. Так и действовал.
— Полагаете, — с сомнением уточнил стриг, — будет допустимо все-таки зайти к Висконти?
— Зачем будить и без того злого и усталого человека, — отмахнулась Альта. — Я же есть. Думаю, вряд ли ты отравишься ведьмовской кровью, а я от этого не обеднею. Ужинай спокойно и иди, наконец, спать; можешь считать это указанием лекаря.
* * *
Ужин прошел в тишине. Собственно говоря, шуметь было и некому: отец Альберт пребывал в своей комнате почти безвыходно, охрана и служки на глаза не лезли, и в конгрегатской резиденции вольготно, как сытый кот, разлеглась тишина. Бруно употребил ужин в одиночестве — неспешно и вдумчиво, даже не пытаясь отогнать мысль, что это, быть может, его предпоследний прием пищи телесной, а то и последний, если утром тревога пересилит и кусок не полезет в горло.
Доев, он еще долго сидел за столом, сложив руки перед собою и глядя в окно, выходящее на одну из самых престижных и крупных, а потому хорошо освещенных улиц. Впрочем, вполне приемлемо в последнее время освещались почти все, уж больно время это было напряженным... Мимовольно Бруно задумался, в какие же суммы в конце концов выльется этот бесконечный Собор — и тут же усмехнулся сам над собою. Как бы всё ни повернулось завтра, эти траты будут мелкой неприятностью на фоне прочего.
Бруно поднялся, еще на миг задержав взгляд на окне, и вышел из пустой трапезной. Мимо своей комнаты он прошел, не останавливаясь, и негромко, но настойчиво стукнул в створку следующей двери.
— Входи.
Тому, что голос отца Альберта ответил тотчас же, он не удивился; не стало неожиданностью и то, что святой отец пребывал вне постели и сидел за столом. На столе сиротливо примостились тарелка с тонко нарезанным хлебом, два стакана и небольшой винный кувшин.
— Не спится, — пояснил старик с показным вздохом и кивнул на стол. — Молюсь вот.
