— Чем? — с сомнением пожал плечами Мартин. — Обычные отношения двух людей, у одного из которых собственное мнение о том, как надлежит жить другому.
— Замечу, что другому позволили жить так, как он считал нужным, и попытались схватить за руку лишь в момент, когда он решил, что надлежит спрыгнуть с колокольни.
Ответить Мартин или не успел, или не собирался вовсе: тихо и многозначительно кашлянув, он едва заметно кивнул в сторону, где среди деревьев и редкого кустарника Курт не сразу разглядел высокую тонкую фигуру.
— Вот видишь, никто его не съел, — отметил Курт и неспешно двинулся навстречу стригу.
Мартин снова не ответил и молча зашагал рядом, на ходу обернувшись на неподвижно стоящего посреди лагеря Гейгера.
— Он отчего-то взволнован приездом папеньки едва ли не больше самого философа, — согласно кивнул Курт. — Быть может, не так уж равнодушно он воспринимает свое пребывание здесь...
— Полагаешь, он все же верит, что Грегор ходит по Пределу? — уточнил Мартин тихо. — Боится, что папаша Харт увезет единственного потенциального проводника?
Курт пожал плечами:
— Подозреваю, здесь все в это верят. В том числе Урсула, меня же убеждавшая в том, что мальчишка просто приврал, чтобы покрасоваться.
— А ты?
— Вера — это про другое, — улыбнулся он мимоходом и кивнул приблизившемуся фон Вегерхофу: — Вижу по твоему лицу, что ночка была плодотворной. Или утро?
— Тело унесли в Предел, — сходу сообщил тот.
— Eia[96], — отметил Мартин, как показалось, без особенного удивления. — Как узнали? Следы? Кровь?
— Кровь. Отыскал ее, впрочем, лишь потому что знал — она должна там быть: несли наверняка быстро, просочилось немного, и капли уже засохли. Пришлось... постараться. Еще лет двадцать назад я бы ничего не обнаружил, просто не сумел бы.
'Еще лет двадцать назад'... От того, как просто, походя, фон Вегерхоф бросил это, Курту вдруг стало не по себе. Двадцать лет. Половина уже прожитой жизни для него, почти вся жизнь для Мартина — и пара мгновений бытия для стрига... И точно такие же два мгновения для многих и многих, кому вот уже полвека противостоит собрание таких же простых смертных...
— Уверен? — спросил он лишь для того, чтобы что-то сказать и не позволить себе погрязнуть во внезапных невеселых мыслях; фон Вегерхоф кивнул:
— Готов спорить на собственную голову.
— Стало быть, — тихо подытожил Мартин, — кто-то из этих ребят все-таки ходит по Пределу... Грегор Харт?
— С одной стороны, парень не слишком похож на того, кто ночами поедает своих приятелей, — отозвался Курт со вздохом, — но с другой... Будь все преступники и малефики похожи на преступников и малефиков — мы остались бы без работы.
— Кто еще... Гейгер? Эта их матушка Урсула?
— Или безымянный паломник, известный им самим лишь тем, что хорошо чистит котлы после трапезы, и не известный нам вовсе.
— Знаешь, у меня нет твоего опыта... — неуверенно начал Мартин и, помявшись, договорил: — Но какой-то все же есть. И я перечитал все твои отчеты за все годы службы, и не только твои, и мой опыт вкупе с опытом других говорит, что еще ни разу виновному не удалось остаться вовсе неприметным. Они всегда лезут вперед, вольно или невольно, прямо или косвенно. Не готов сказать, что тому причиной — самомнение, нетерпение, неосторожность — но во всех расследованиях, каковые выпадали мне самому и отчеты о которых я видел, виновник всегда так или иначе проявлялся поблизости и привлекал к себе внимание. Тот, кто попадал в поле зрения следствия, всегда был если не виновным, то соучастником, если не соучастником, то свидетелем. Поэтому я бы сосредоточился на этих троих.
— Логика есть, — согласился Курт; обернувшись на Гейгера, медленно бредущего прочь, он переглянулся с выжидающе замершим стригом и подытожил: — Ergo. Берем в разработку матушку, философа и поселенца-неудачника. Опрашиваем паломников поголовно — кто что видел, слышал, знает, подозревает. Александер, покажешь место поедания, а также путь, которым тело несли к Пределу. Мартин?
— И стоит пообщаться с папашей, — добавил тот. — Выждать, дать ему обустроиться и успокоиться — и очень осторожно пообщаться. Надо, наконец, разобраться с философом: если Грегор и впрямь обладает способностью обходить ловушки Предела, вряд ли это умение вскрылось внезапно, и наверняка в его детстве или юности уже были какие-то звоночки, каковым ни он сам, ни его семейство не придавали особого значения, но каковые будут иметь значение для нас.
— Логично, — повторил Курт и кивнул стригу: — Веди. Начнем с еретической трапезной.
Глава 17
До Харта-старшего господа дознаватели добрались лишь на следующий день — опрос паломников оказался делом долгим, нудным и куда более сложным, нежели прежде. Напуганные внезапной активностью инквизиторов и нарушением привычного распорядка, искатели чудес мялись и отмалчивались больше обычного, и сболтнуть лишнего явно опасались даже те, кому скрывать было нечего вовсе.
Беседа с Хартом тоже не задалась: на наводящие вопросы тот не отвечал, либо прямо игнорируя их, либо заводя пространный солилоквиум, имеющий к теме такое же отношение, как вопрос разума в вере к ценам на кровельную черепицу. Подробнейший рассказ о любимых играх, песенках и еде Грегора в детстве, а также о его нежной любви к наукам со все того же детства занял не меньше часа, и уже на пороге, провожая гостей, почтенный бауэр ухитрился прочесть еще один некраткий монолог — об испорченности молодого поколения.
— Всегда таким завидовал, — вздохнул Мартин, покинув трактирчик, где обосновался отец философа. — На экзаменах для меня самым сложным было налить достаточно воды, чтобы ответ сочли достаточно подробным. Впрочем, это умение после пригодилось в работе.
— Подозреваемый сознавался во всем, лишь бы допросчик заткнулся? — предположил Курт, и Мартин покривил губы в нарочитой улыбке.
— Ха. Ха, — произнес он с расстановкой. — Думаю, стоит заглянуть к нему снова — сегодня же вечером или завтра с утра. Или и вечером, и утром. Рано или поздно его словесный поток должен иссякнуть, и он таки начнет отвечать на наши вопросы, а не на собственные мысли.
Курт не стал возражать вслух, однако от скептической гримасы не удержался — его опыт свидетельствовал, что такие говоруны могут держать речи часами; с другой стороны, при этом они и впрямь могли дать ответ на интересующий собеседника вопрос, не столько сознательно, сколько походя и незаметно для самих себя. Правда, происходит это как правило спустя часа полтора-два нескончаемого языкоблудия, и это при неплохих раскладах.
Грегор тяги своего батюшки к высокой науке трепологии, к сожалению, не унаследовал, зато за последние три дня в совершенстве постиг искусство маскировки, и от глаз гневного отца и господ инквизиторов несостоявшийся философ таился не хуже бойца зондергруппы на задании.
Болезнь безмолвия одолела и блюстительницу паломнического быта: на вопросы она отвечала коротко и как-то уныло, и в лагере матушка Урсула появлялась еще реже, чем прежде. В один из дней Курт, зашедший в лес дальше обычного вдоль границы Предела в надежде наткнуться на Грегора, увидел меж стволов и зарослей ее платье, а подойдя ближе, долго наблюдал за тем, как Урсула бродит у границы, что-то или кого-то высматривает в сокрытой кустами и деревьями глуби леса по эту сторону...
— Следите за мной? — неприветливо осведомилась Урсула, когда явившийся в лагерь майстер инквизитор прямо спросил, кого именно она ожидала увидеть.
— Работа такая, — отозвался Курт и повторил: — Так кого ты искала там?
— А то сами не понимаете... Грегора, ясное дело. Он прячется от отца, не хочет говорить с ним, да и ни с кем не хочет. Только поздно ночью тихонько пробирается в лагерь и спит, а потом опять убегает и бродит где-то целыми днями. Я ему еду оставляю утром, он ее забирает — и уходит, а поговорить с ним не успеваю — уж засыпаю, когда он возвращается.
— И ты думаешь, что уходит он к Пределу?
— Не знаю, — понуро качнула головой Урсула. — Я с ним мало говорила. Он сам не хочет говорить ни с кем, а я и не давлю. Думаю — пусть успокоится и обдумает все. Думаю — он сейчас решает, послушать ему отца или нет. И еще думаю, что он может пойти к Пределу, чтобы... ну, знаете, посмотреть на него еще раз, прислушаться к нему и к себе... Чтоб понять, что делать. И я боюсь, что он может из-за всего этого потерять голову и решиться зайти внутрь и посмотреть, наконец, вблизи на то, ради чего сюда пришел. Вот и хожу там...
— Видела его?
— Однажды. Он сидел на траве далеко отсюда, где метки редкие, а солдат совсем нет. Сидел, смотрел туда... Но внутрь входить не стал. Я нарочно подождала, посмотрела, что будет делать. Нет, внутрь не пошел. Встал и ушел в другую сторону, в лес.
— Как думаешь, зачем?
— Я думаю, он просто бродит по лесу, чтобы убить время. Чтобы день прошел, а его отец сюда ведь днем заглядывает, чтобы с ним снова поговорить... Может, и раздумывает там. Может, он все-таки решится и уедет домой. Я только боюсь, что он может захотеть пойти обоими путями сразу — подумает, мол, забегу недалеко внутрь, посмотрю, что да как, а потом и к отцу пойду, и поеду домой... А вы так и не поговорили с ним с тех пор, как его отец приехал?
— Нет, — качнул головой Курт, — увы. Сперва хотел дать ему время подумать, а уж потом разговаривать, но что-то он больно долго думает. За три дня можно решить судьбу государства, а не только свои отношения с родителем.
— Мальчишки... — тяжело вздохнула Урсула.
Курт не ответил. Можно было многое возразить, в том числе просветить матушку блюстительницу насчет явно идеализируемых ею девчонок, но сейчас на беседы о проблемах воспитания он был настроен всего менее.
Грегор и впрямь возвратился в лагерь уже почти ночью — в темноте, пытаясь пробраться как можно тише к жилищу неподалеку от местной 'площади' — отведенного под кухарские нужды хорошо вытоптанного пятачка. Дважды он запнулся о корень, шепотом ругнувшись под нос, и вперед продвигался медленно, нащупывая дорогу. Выходит, от лагеря он забирался не так уж далеко, если ухитрялся найти обратный путь: и прошлая, и эта ночь были безоблачными, однако одно дело — почти открытое пространство здесь, а совсем другое — глухой лес...
Когда майстер инквизитор шагнул навстречу из темноты, парень подпрыгнул, издав сдавленный хрип, и схватился за сердце одной рукой, другой вцепившись в близстоящее деревце.
— Доброго вечера, Грегор, — шепотом пожелал Курт, и тот сипло выдохнул, едва не осевши наземь.
— Господи, — пробормотал он чуть слышно, тяжело переведя дыхание. — Нельзя же так... Я чуть Богу душу не отдал! Вы что тут делаете в это время, майстер Гессе?
— Догадки есть? — благожелательно осведомился Курт, и в слабом лунном свете стало видно, как окаменело лицо паломника. — Давай-ка отойдем в сторонку, не хочу разбудить кого-нибудь из твоих приятелей.
— Они не мои приятели, — привычно буркнул Грегор. — Может, завтра? Я спать очень хочу.
— Подозреваю, что завтра я тебя тут уже не застану. Как и сегодня, и вчера. Давай, Грегор, за мной, — повелел Курт и, не оглядываясь, двинулся прочь от безмолвных жилищ, к свободному от зарослей прилесью за пределами лагеря.
Харт-младший не сразу пошел следом, недовольно пыхтя и спотыкаясь, и наверняка сожалел о том, что сейчас, в темноте, не может попросту развернуться и самым обычным образом дать дёру. Курт остановился поодаль от лагеря, на открытом взгорке, огляделся и уселся на траву, постаравшись не подать виду, что правая нога протестующе заныла привычной, но от того не менее раздражающей болью. Грегор встал рядом, помялся, тоскливо обернувшись на кособокие жилища паломников, и с показным вздохом присел рядом.
— Вам чего? — не слишком обходительно спросил он. — Тоже будете давить, чтоб уехал с отцом?
— Тоже? А кто еще?
— Да все, — недовольно отозвался Грегор. — Урсула. Любовничек ее.
— Гейгер? Они любовники?
— А вы прям удивлены.
— Нет, но не думал, что это всем известно.
— Это и не известно, — возразил Грегор и, помедлив, нехотя добавил: — Это и мне не известно. Я так думаю. Ну а что еще тут может быть — она вдова, он вдовец, часто чем-то занимаются вместе, оба просто помешались на поиске путей в жизни и... Наверняка ж друг друга уже утешили пару раз.
— Тебя это раздражает?
— Меня раздражает, когда кто-то лезет в мои дела, — отрезал паломник. — Если бы мне были нужны советы, как разбираться с отцом, я бы пошел к священнику.
— А есть с чем разбираться? Помимо твоей тяги к исследованию странных мест?
— Вы это о чем? — хмуро уточнил Грегор, и Курт пожал плечами:
— Не знаю... Но довольно странно выглядел ваш разговор, который мне с моими сослужителями довелось столь внезапно застать. Я ошибусь, если предположу, что у тебя зуб на родителя?
— А если я скажу, что говорить об этом не желаю — мне что-то будет?
— Стало быть, я не ошибся, — кивнул Курт удовлетворенно. — Но в одном он все же был прав: что бы там ни было у тебя с ним, а мать стоило бы пожалеть. Ей-то сейчас каково, подумай. Отец хотя бы видит тебя и знает, что ты жив и здоров, хоть и слегка повернулся рассудком, а она сейчас пребывает в полном неведении и гадает, что с тобой, увидит ли тебя еще хоть раз...
— Это вы для того и пришли? — с подозрением уточнил Грегор. — Надавить на совесть и застыдить?
— Нет, но раз уж разговор о том зашел, почему б и не попытаться воззвать к совести. Это, знаешь ли, моя работа — пробуждать совесть в людях и склонять их к отказу от грешных деяний и помыслов. Быть может, все ж расскажешь, что у вас с отцом за collisio? Отчего ты прячешься вот уж третьи сутки?
— Это наше личное дело, — твердо сказал Грегор и, вздохнув, чуть мягче и спокойней договорил: — А прячусь, потому что проще так. Сами видели, ему ничего не объяснишь. Да еще Урсула прицепилась с этим же вот 'пожалей родителей'...
— И на что ты надеешься? Что ему надоест здесь сидеть, он плюнет и уберется восвояси?
— Я с ним поговорю. Когда он поймет, что я настроен серьезно.
— Так все это, — Курт повел рукой вокруг, — исключительно demonstratio?
— Нет, — резко оборвал Грегор. — Здесь я не для того, чтобы родители побеспокоились дома и подумали, как без меня плохо, и прибежали просить вернуться. Это не связано. Просто отец всегда... — он запнулся, сухо кашлянув, помолчал и, тяжело выдохнув, продолжил: — Пара приятелей отца хотели вынудить его влезть в некрасивое дело, и я сейчас не только о законе говорю, а оно было... морально некрасивое. Я не хочу всю вину валить на него, я понимаю, что отец вообще не хотел в это вмешиваться и сделал все, чтобы отговорить приятелей от этой глупости, но не вышло, и ему и... еще нескольким друзьям пришлось влезть и разбираться... с тем, с чем они разбираться не хотели.
Харт-младший смолкнул, глядя в темноту у своих ног, и Курт тоже сидел безмолвно, не торопя и не задавая вопросов.
— И они разобрались, — продолжил паломник. — Но... Они разобрались только со своими проблемами. То есть... Отец с друзьями из того дела выкрутились, не дали взвалить его на себя и... в каком-то роде даже помешали тем приятелям провернуть то, что они хотели, но... Но отец не довел все до конца, хотя мог. Для этого пришлось бы напрячься чуть больше, а он не хочет.
