Случай из практики. Караванная тропа

Солнце палило нещадно, как всегда в это время года, и я подумал: что же могло заставить почтенного человека явиться ко мне вот так? Приди он с обычной просьбой, я мог бы и не выйти к нему, но когда человек преклоняет колени и обнажает голову, нельзя не выслушать его, не навлекши на себя позор.

— Вейриш-шодан, — выговорил он, когда мы уселись в благословенной прохладе, и Алиша принесла угощение, — я знаю, ты отмечен богами, как и твоя досточтимая супруга... Потому прошу: помоги найти сына моей сестры!

— Постой, достопочтенный, я чего-то не понимаю, — нахмурился я. — Как я могу найти человека, если никогда не видел его и даже не знаю имени?

— Говорят, ты часто бываешь в горах, Вейриш-шодан, — сказал Оталь, вытирая мокрый лоб вышитым рукавом, — быть может, с высоты ты разглядишь следы каравана, который должен был вернуться несколько дней назад, и с которым ушел Ориш?

— Боюсь, те горы не настолько высоки, — сказал я приличия ради. Думаю, соседи прекрасно знали, кто я таков, но предпочитали держать это знание при себе до поры до времени. — Выходит, твой караван не вернулся в срок?

— Именно так, Вейриш-шодан. Я считал, сыновья считали... Песчаных бурь не было, гроз не случалось, разбойников возле Адмара давно нет, и караван давно должен был миновать оазис! И я точно знаю, что до того с караваном ничего не случилось, если не считать павшего ишака: на половине дороги сын моей сестры выпустил птицу, и та принесла письмо, — Отал вынул из рукава крохотный футляр. — Вот оно. Всё шло, как должно, но никто не вернулся! Совсем никто, Вейриш-шодан! А даже если бы пали все животные, люди смогли бы дойти, пускай и бросив груз...

— Странное дело, — я взял футляр, открыл и вытряхнул на ладонь туго свернутую записку. — Самое обычное письмо, ни о каких тревогах и опасениях твой племянник не пишет... Но почему ты не пошлешь людей навстречу?

— Я послал человека, но не вернулся и он, — покачал головой Оталь. — Жена моя и сестра думают, что виной всему пустынные духи, но я не верю в их вину. Я верю в тебя, Вейриш-шодан!

— Благодарю, но... — тут я подумал, что могу показаться страшнее любого духа (их здесь именуют джаннаями), и невольно улыбнулся, хотя веселиться было не с чего. — Оталь-шодан, я постараюсь найти следы твоего каравана. Не обещаю большего, потому что не знаю, что стряслось с ним и в особенности с сыном твоей сестры.

— Благодарю тебя, — сказал он.

— Не нужно благодарить вперед сделанного, — поднял я руку. — Мне еще нужно посоветоваться с супругой. Ты знаешь, она видит будущее, но не часто и не по своему желанию, но вдруг сумеет узреть что-нибудь и о твоем караване, Оталь-шодан? Ты оставишь мне это письмо? И, быть может, у тебя найдется какая-то вещь сына твоей сестры?

Он закивал и подал знак младшему сыну. Тот протянул мне вышитый платок, должно быть, подарок Оришу от какой-нибудь красавицы. А может, от матери или тетки: я слышал, женщины в семье Оталя славятся искусством вышивания.

— Я ничего не могу тебе обещать, достопочтенный, — сказал я. — Лишь попытаюсь найти следы каравана.

— Я слышал тебя, Вейриш-шодан, — кивнул он и с трудом поднялся на ноги. — Мои сыновья свидетели тому. И да хранит тебя Высокое Небо!

Пожелания лучше для дракона и придумать нельзя!

Что до просьбы... Взлечу да посмотрю с высоты, где там этот несчастный караван... Оталь прав — ни бурь, ни даже сильного ветра не было, так что вряд ли столько вьючных животных и людей замело песком, какие-то следы должны сохраниться.

Вот только Аю приземлила меня буквально одной фразой.

— Нельзя лететь, — сказала она, стоило мне проводить гостей и вернуться во внутренний дворик.

— Доброе утро, — ответил я и потянулся поцеловать ее.

— Вовсе не доброе, — без тени улыбки отозвалась Аю, ткнувшись носом в мой нос.

Казалось бы, за столько лет пора привыкнуть к ее манере разговаривать, но, должно быть, я из тех дураков, что не учатся на своих ошибках. Так говорит дядя Гарреш, а он редко ошибается.

— Что же в нем дурного, если не считать визита этого достойного торговца?

Аю молча развела руками и налила мне обжигающего, пряного, горького ойфа. К нему полагалась вазочка со льдом (который я же и принес с горной вершины), и я почувствовал себя на вершине блаженства.

— Мне сон был, — сказал я.

— Аю знает, — ответила она и посмотрела на меня в упор. В ее раскосых темных глазах ничего не читалось. — Потому и говорит — нельзя лететь.

— Всё как в тот раз? Смерть в небесах и в море? И ты не видишь, что это такое?

Аю кивнула, подвинула к себе блюдо с орехами и принялась их чистить. Ну как чистить... давить скорлупу пальцами. На это не всякий мужчина способен, а она так баловалась много лет. Подозреваю, в детстве Аю тренировалась не на орехах...

— Оно рядом, — сказала она наконец. — За спиной у Эйша. Как его крылья, только больше. Иногда его нет совсем. Подолгу нет.

— И как часто оно появляется? — насторожился я.

— Эйш не помнит, сколько раз Аю говорила ему не летать?

— Нет, — признался я. — А ты?

— Аю тогда не умела считать, — улыбнулась она. — Неважно. Этого не было уже шесть зим. До того оно появлялось чаще. Но теперь оно вернулось, и оно сильное. Сильнее, чем было. Может, кого-то съело.

— Может, и съело... — согласился я.

Вестей от дяди давно не было — он снова отправился в далекое путешествие, а кроме него, никто не снабжал меня новостями о творящемся в нашем семействе. По правде сказать, я сам не слишком-то желал общения что со старшим поколением, что с ровесниками... Очевидно, жить отшельником не всегда выгодно.

— Почему ты не говорила мне об этом прежде?

— Я говорила. Что нельзя летать.

— Да нет же! Об этом вот, которое за спиной!

— Аю не видела, — помолчав, ответила она. — Оно было почти неразличимо. Меньше и слабее тени Эйша на воде. Теперь стало большим. Его хорошо видно.

— Ты хочешь сказать, это произошло внезапно? — уточнил я, и она кивнула.

Что же случилось в последнее время? Ничего не приходило на ум...

— А о пропавшем караване ты ничего сказать не можешь? — спросил я.

Аю молча покачала головой, подумала, потом сказала все-таки:

— Песок в глазах. Не вижу.

Раз так, то сегодня нет смысла отправляться на поиски, обещал я или нет. Впрочем, послушать, о чем говорят кругом, не помешает, а делать это лучше всего на базаре. На земле мне вроде бы ничто не грозит, поэтому...

— Поедешь со мной? Сегодня должны были пристать корабли с севера, торговцы наверняка привезли много всякой всячины!

— Нет, — сказала Аю и улыбнулась.

Когда она была моложе, то всегда ездила со мной: снять Аю с коня было попросту невозможно. Дома она привыкла совсем к другим, а здесь, увидев горбоносых сухоногих красавцев, сперва замерла от восторга, а потом не могла отойти от них, даже ночевала на конюшне (к вящему ужасу Фиридиз и прочих слуг). Впрочем, маленьких рабочих лошадок с короткими крепкими ножками, широкими спинами и мохнатыми гривами Аю любила не меньше, и даже ишакам и мулам перепадала толика ее любви.

Тогда, много лет назад, я брал ее с собой, одев мальчиком. Закрытым лицом здесь никого не удивишь, неважно, мужчина это или женщина, и если на Аю и таращились, так разве что поражаясь: до чего ловко тощенький мальчишка управляется с горячим жеребцом!

Впрочем, Аю и сейчас сошла бы за подростка: росточка она осталась небольшого, лишь немного вытянулась и обзавелась едва заметными округлостями в положенных местах. В местной одежде, повторюсь, от мальчика ее не отличить, и обычно она с большой охотой сопровождает меня куда угодно, но... Если не пожелала, значит, скорее всего, снова что-то увидела. Вот только мне не скажет из каких-то своих загадочных соображений. Ну что ж, не впервой...

— Привезти тебе что-нибудь? — спросил я.

— Не нужно. Но если Эйш увидит хорошую женщину, пускай берет.

— Я и не сомневался, что ты так скажешь... — пробормотал я.

Куда девать наложниц — серьезная проблема. Не торговать же ими? Мне столько не нужно!

Аю с ними обходилась, как исправный арастенский сержант с новобранцами (я видел такого во время путешествия на север), не позволяла лениться и ссориться. Это пошло еще с тех давних пор, когда сама она по молодости лет не могла разделить со мной ложе, но зато была вполне в состоянии проконтролировать, как ведут себя мои шуудэ, "девушки для удовольствия".

Как я позже выяснил, Аю сперва заставила их навести порядок в покоях и выстирать наряды, пригрозив, что если они и дальше будут докучать шодану своими склоками, то отправятся прямиком к прачкам, каковыми и останутся до конца дней своих. Ну и еще пообещала отрезать языки особенно злословным. И продемонстрировав свой, тогда еще не пришедший в порядок, а заодно кухонный тесак. Это подействовало, и в моем цветнике царила отныне тишь да гладь... А по округе ходило присловье: хочешь взять красивую добрую жену без надоедливой родни, езжай и поклонись Вейришу-шодану. Если понравишься ему, он тебе покажет девушек — выбирай. Только не обессудь, если ты не придешься по сердцу избраннице, а тем более — супруге Вейриша-шодана: её бесполезно уговаривать, а богатые дары она прикажет забрать назад, а станешь надоедать — выбросит за ворота. И скажи спасибо, если только дары, а не самого... Придется уезжать ни с чем! Однако многим везло. Клянусь, я всякий раз старался уладить дело ко всеобщему удовольствию, потому что содержать столько шуудэ было... не то чтобы не по карману, но просто утомительно. Всё равно как жить на постоялом дворе, право слово: какое-то время это можно выдержать, но не постоянно же...

"Прекрасная карьера, — сказал мне дядя Гарреш, услышав об этом. — Ты так молод, а уже сделался записной свахой! Или это называется иначе? Не знаю, право, не силен в местной терминологии".

Увы, тогда не нашелся с ответом, да и теперь вряд ли придумаю что-нибудь достойное. Очевидно, и впрямь слишком молод: покорять вершины дядюшкиного красноречия и пучины суесловия мне придется еще не один век...

Впрочем, это ерунда. Главное, я добился своего: теперь у меня единовременно жило не более шести шуудэ! По-моему, сама Аю стала относиться к выбору девушек куда более серьезно: прежде стремилась скупить всех подряд, а теперь подолгу прислушивалась к себе, выискивая ту, чья звезда еще может вспыхнуть на небосводе, пускай даже он будет виден в окошко маленькой хижины.

"Как там продвигается освобождение женщин Юга?" — ядовито спрашивал дядюшка Гарреш при встрече, а я только вздыхал. За свободную девушку (неужто я стал бы перепродавать рабынь!) полагался выкуп, только не многие могли его себе позволить. Учитывая, сколько я тратил на содержание шуудэ, подарки им и прочие мелочи, я оставался сильно внакладе.

Я бы и вовсе отказался от этого, когда Аю вошла в возраст, но она же мне и не позволила. Наверно, услышала, как горько рыдают шуудэ, услышавшие, что хозяин взял жену. Они-то плакали по обычаю, да еще потому, что не представляли, чего ожидать от странной девочки, как она с ними обойдется, но Аю этого не знала. Может, и к лучшему...

— Эйш опять уснул? — спросила она и бросила в меня подтаявшей льдинкой. Угодила точно за воротник, к слову.

— Что? Нет, задумался просто, — отозвался я, вскочив и развязав пояс: нужно было вытряхнуть ледышку.

Конечно, по жаре она быстро растает, а мокрое пятно на одежде высохнет, но мне не нравилось это ощущение льда у кожи. Я однажды полежал на снегу, мне вполне хватило...

— Аю прикажет седлать коня.

Это не было вопросом. Наверно, реши я отказаться от прогулки, меня выпнули бы за ворота поместья силой! Всё-таки жить с ашшу — сложное испытание. Недаром в степи на них никто и никогда не женится в привычном нашем понимании. Они сами выбирают, с кем быть и от кого рожать детей. И правильно — им видней... во всех смыслах слова.

Когда я выехал на улицы Адмара, солнце уже стояло в зените. Двое слуг следовали за мной — просто дань обычаю, появляться в одиночку уважаемому человеку неприлично, — и я краем глаза видел, как они утирают потные лица. Мне не было жарко, наоборот, хотелось взлететь к самому солнцу, разогреть крылья до белого жара, а потом упасть камнем в море, чтобы пар взвился столбом... Но нет, нельзя. Не рискну. Аю еще ни разу не ошибалась в своем предвидении, и я не хотел проверять, повезет ли мне обмануть судьбу...

Я придержал жеребца: узкую улочку перебегала стайка ребятишек лет пяти или младше, босоногих, в живописных лохмотьях, перемазанных ягодами — красными, густо-лиловыми... Веселые крики звучали, словно птичьи голоса, мелькали белозубые улыбки, худые руки и ноги — золотисто-коричневые, бронзовые, медно-красные, иссиня-черные...

Они промчались, а я лишь вздохнул.

У нас с Аю детей не было.

2.

Оставив лошадей на попечение одного из слуг, я в сопровождении второго двинулся по базару, раскланиваясь со знакомыми.

Многим, особенно чужестранцам, не нравится этот пестрый круговорот, этот шум и гам, гортанные и слишком высокие крики, цветистая ругань и порой драки... Я, однако, бывал на севере и готов заявить со всей ответственностью: тамошние рынки отличаются от наших разве что чуть большей сдержанностью нравов. Точно таких же голосистых торговок я встречал в Арастене, а еще мне однажды чуть не намяли бока, приняв золотую монету адмарской чеканки за фальшивую. Я отбился, конечно, но впечатлений мне хватило надолго...

Я миновал невольничьи ряды (ничего интересного там не встретилось, так на что же намекала Аю?) и повернул к причалам, посмотреть на корабли. Мне больше нравилось разглядывать их с высоты полета, спрятавшись в облаках или зайдя против солнца и поражаясь искусству, с каким люди вели эти скорлупки наперекор воле ветра и волн... Но не сегодня. Тем более, царил штиль, хотя вчера и позавчера с моря задувал сильный ровный ветер. Теперь корабли могли выйти из тесной гавани разве что на веслах. Ну а те, у которых весла не были предусмотрены конструкцией, — на буксире. Но что им делать в открытом море в штиль? Ждать, пока течение прибьет к берегу, да не к дружелюбному адмарскому, а дальше к югу, где обитают дикие племена, за кусок дерева и какую-нибудь побрякушку готовые съесть чужеземца? Лучше уж переждать затишье в порту.

Вблизи корабли напоминали мне чаек: стремительные, изящные в полете, на берегу они выглядят куда хуже. Да и запах...

С этой мыслью я поспешил миновать невольничью галеру, но тут же остановился, услышав с кормовой надстройки громкое:

— То есть как это — ты не намерен мне платить?

В ответ донеслось что-то неразборчивое, и борец за свои права еще повысил голос:

— Уважаемый! Я пока не знаю, как здесь у вас принято вести дела, но не забывай, что если бы не мои усилия, твоя лоханка так и болталась бы в открытом море! Что? Добрались бы до берега? Ну конечно, ты убедил себя, что эти живые скелеты, которые по недоразумению именуются гребцами, сумели бы совершить невозможное! Твоя галера сидит в воде по самую палубу, трюмы набиты до отказа, и ты еще будешь мне говорить... Что? Да, представь, я разбираюсь в мореходстве! Или ты хочешь сказать, что я... Ах, это было божественное вмешательство! Понятно...