Богатырша всхрапнула и рванулась к нему. Подружки повисли на ней и еле удержали. Он опасливо отбежал и оценил эффект. Ну, порвать на клочки она его, наверно, не смогла бы — но очень желала!

Девушки бросали на него ненавидящие взгляды и утешали Яху. Обозвать такую красавицу девачкой, то есть той, кого замуж не возьмут, кого деревенское общество вынуждено будет отправить в город на поиски иной судьбы!

— Пойдем уж, Яха-девойка! — успокаивали подружки взбешенную девку. — Он же у нас дурачок, берхь сопливоносый! Ай, а он знает, что взрослый стал?

Он уже уходил, когда девушки радостно запрыгали по дороге, сотрясая яблони в ближайшем саду, и заорали что-то издевательски-радостное вслед, что-то о празднике взросления и что его больше не будут использовать как ишака братья Собаки! Он, конечно, даже не показал, что услышал и понял, о чем они — тем более что действительно ничего не понял! То, что от него отвяжутся братья Собаки, очень даже радовало — если может быть правдой то, что орут обозленные девки. Постоянные драки с этими придурками, честно говоря, уже надоели. Разве что в виде спарринга — надо же и на людях тренироваться, не только по деревьям лупить.

А Яха — действительно девачка, подумал он грустно. С его-то жизненным опытом он давно перестал ошибаться. По крайней мере, в вопросах, не касающихся его лично. И дело не в том, что она некрасивая. Скорее наоборот. Да и женская мощь когда это отталкивала настоящего мужчину? Но вот чего-то в ней не хватало. Кокетства? Женской хитрости и коварства? Проста была Яха и прямодушна. Вот это и был ее страшный недостаток. Даже за скотиной вышла в обычных рабочих штанах и рубахе, в которых месила глину у отца в мастерской. Это за скотиной! А ведь у поскотины собирается чуть ли не вся деревенская молодежь! Не старикам же, в самом деле, бегать за шаловливыми коровами. Так что каждый вечер происходили негласные смотрины. Все девушки это понимали — а если для понимания мозгов не было, безошибочно чуяли как-то женским нутром — и к встрече коровок наряжались, как на свадьбу. Собственно, так оно и было по сути.

Жалко. Хорошая ведь девочка. Просто наивна, а еще — взросление у нее запоздалое. Такое бывает, ничего страшного. Не всем же в тринадцать лет сиять спелыми персиками! Но кто бы в этой деревне что бы понимал в возрастной физиологии! Здесь и школы настоящей нет, так, воскресная учильня, курсы по ликвидации неграмотности. Да еще заведовала этим делом дочка местного тхемало, э... барина, что ли? Молоденькая. Ну какая из нее учительница? Она сама ничего не знает. И не умеет. Только учеников отвлекает от учебы своим видом.

Ладно, во всем разберемся, пообещал он сам себе. Войны нет, деревенька тихая — по всем приметам ему выходила долгая безмятежная жизнь в сытости и довольстве. Родители зажиточные опять же. Мягко говоря. На самом деле — местные богатеи. У отца — глиняное производство, в город товар возит. И какой товар! Насколько он понимал, это был аналог фарфора — и очень неплохого. Такую красоту в этом месте больше никто не производил.

Кушать хотелось немилосердно. Удрал ведь в леса с восходом. С восходом — и с пустыми карманами. Ничего, стол, пожалуй, уже накрыт.

Но у ворот его встретил отец. Встал, прислонившись к темному от времени столбу, и руки на груди скрестил. Нехороший, между прочим, знак. Во всех мирах нехороший.

— Санни-эре-э-э! — протянул он, за насмешкой пряча истинные чувства. — А ты знаешь, праздник взросления был? О, не знаешь. Я так и думал. Ну и хорошо, что не знаешь. Нечего тебе праздновать. Взрослым ведь тебя признали, Эре-дурачок.

Отец непроницаемо глядел на него. Ждал вопросов? Так не дождется, хотя от неопределенности захолонуло в груди. Но он давно отучился показывать свою суть. Привычка — вторая...блин! Короче, привычка.

— Ни к какой работе ты не способен, — сказал отец сдержанно. — И я просил. И мать просила. Хоть бы за скотиной ходил. Хоть бы сад обихаживал. Глух ты к просьбам оказался. Ну, и Творец оказался глух к нашим просьбам о твоей судьбе. Деревенское общество отправляет тебя в город, Эре-дурачок. Там ищи свою судьбу. Или сгинь. Завтра поутру покинешь дом.

Отец развернулся и ушел в сад. Сына-дурачка он не любил, но о судьбе его по-своему переживал. Хороший он мужик, отец.

Так, спокойно, подумал он. Бывало и хуже ... Память услужливо подкинула парочку ситуаций, когда бывало хуже, и стало совсем неуютно. Блин, да это же полный крах всех планов, какое тут спокойствие? Где этот Творец?! Что бы с ним сделать, с уродом?

Глава вторая

Вовочка, он же Эре...

Он проснулся ночью оттого, что отец положил ему ладонь на лоб.

— Жара нет, чего тогда бредишь? — недовольно сказал отец. — Разбудил вот. А мне на работу завтра рано. Кстати, если уж бредить, то лучше на знакомом мне языке. Лады?

— А тебе все языки незнакомые, — пробормотал он и наконец выпал из дурного забытья. — Кроме родного. Повезло.

Он сел на кровати и потер лоб. Так. Ну и где мы? Понятно, что дома. Но вот ГДЕ дома? С этим раздвоением локации тела ни один вопрос корректно не задать, блин. А, бумажные обои. Понятненько.

— Слушай, ты тоже собрался меня из дому выгнать? — вдруг спросил он, движимый внезапным наитием.

Отец смутился.

— Почему тоже? — пробормотал он. — Я... просто тебя в милиции... ты же на учете! И семья неполная! Говорили про интернат — но только предлагали! Я же не согласился! А... откуда ты узнал?

— Чего тут узнавать? Не ты первый.

— Если б ты старался жить нормально! — с горечью сказал отец. — Если б хотя бы нормально учился в школе! Вовочка Переписькин — это же ходячий анекдот, над тобой вся школа потешается! И драки каждый день! И по дому ничего не делаешь, ходишь вечно неумытый, расхристанный!

Так, отца понесло. Он глубоко вздохнул. Задержал выдох. И еще раз.

— Стоп, — сказал он, и отец послушно умолк. — Разберемся по порядку. Я хорошо учусь, папа. Просто этого не замечают.

— Ага, русский язык, например...

— А ты сам попробуй! Когда в голове десятки языков, а уж алфавитов сколько! И все уродские! Меня все время на руны стягивает, потому что они удобнее! И язык этот, якобы родной, уродский! Ни одного ударения постоянного нет, исключений больше, чем правил, пишется не так, как слышится, а уж говорится как! Почему здесь не изучают фонетическое письмо Арктура? Вот его я хорошо знаю.

— А еще география...

— Да знаю я географию! А вот учительница — нет! Ее бы на Жерь Светлолиственную, я бы на нее посмотрел!

— А еще математика, физика...

Он выжидательно уставился на отца, и тот осекся.

— Ну, физику и математику ты знаешь, — нехотя признал он. — Только ты же знаешь лучше, чем учителя! Ты понимаешь, что их это бесит?! И меня бы взбесило, если б какой-то сопляк ...

— Берхь сопливоносый, — услужливо подсказал он

— Да! Если б всякий берх сопливый указывал мне, как проводить уроки — да еще правильно указывал! Я бы его!..

— Ты не отдавай меня никуда, — попросил он негромко. — Без твоего согласия меня не смогут забрать. Я же стараюсь.

— А драки каждый день? — печально спросил отец.

— А что я могу поделать? — спросил он в ответ. — Они же пристают сами... все.

— Почему-то к другим не пристают.

— А другие трусливые, — пояснил он. — Предпочитают унижаться и подчиняться старшим или сильным. А еще они все толпами ходят. Забавно: миры разные, но шакалы везде ходят толпами. А я — один.

— Да, маленький ты у меня. И тощий. Вот был бы ты здоровым...

— Радуйся, что маленький! — резко сказал он. — Я, когда здоровый, совсем по другому пути иду! Сначала самый здоровый в детском саду, потом в школе, потом на улице, потом бандиты начинают уважать, потом у бандитов за своего... и вылепляется знаешь какое чудовище! Аспанбык из бродячего клана убийц — слышал про такого? А потом государству дорогу перейдешь, хлоп — и на кладбище, и привет, сопливая реинкарнация! Больше сорока лет ни разу не жил — а хочется!

— Ладно, давай спать, — вздохнул отец. — Никуда я тебя не отдам. Вдруг из тебя великий фантаст получится, гордиться буду. Вон как складно выдумываешь. Только ты постарайся хотя бы учиться хорошо, лады? А то комиссия от меня не отцепится — и от тебя тоже!

— Я стараюсь. Но мне трудно! Когда и там, и здесь, и еще вон там живешь — знаешь, какая каша в голове?

— Вот я и говорю, что фантаст. Ладно, не сверкай глазами! Вот сможешь объяснить, как это ты одновременно тут и там живешь, тогда и будешь сверкать!

— Я-то объясню! — проворчал он, укладываясь на узкую кровать. — Только ты не поймешь. Малограмотный ты у меня. Необходимым уровнем абстракций не оперируешь.

— А кто поймет? Ученые?

— Эт вряд ли...

— Лечиться тебе надо, сын, — серьезно сказал отец. — В психбольнице.

— Эти налечат...

Отец вздохнул и отправился спать. С последним утверждением он и сам был согласен. Там, пожалуй, налечат.

Эпсар Борз, командир отряда имперской полиции

Эпсар Борз оглядел окрестности мутным взглядом. Отряд имперской полиции теснился сзади, чтоб не заставлять начальство глотать дорожную пыль. А еще — чтоб не попадаться под тяжелый похмельный взгляд эпсара. Командир был, мягко говоря, сволочью распоследней. Работа в полиции вообще не из особо чистых.

— Что за деревня? — спросил эпсар.

— Просто — деревня, — доложил заместитель. — В имперском перечне значится под названием...

— Я что спросил?! Зачем мне твое название, ишак ты голозадый?

Заместитель побледнел. В отряде он служил недавно и еще не привык к специфическим внутренним взаимоотношениям.

— Я тебя пристрелю на первой операции! — пообещал эпсар и поехал вниз с перевала. — Иш-шак... Десятник, что у нас по деревне?

— У местного тхемало долгов по налогам — два раза можно повесить.

— Сепаратист, что ли?

— Пьяница.

— Ну, тогда попьем вместе.

За спиной подобострастно засмеялись. Как пил их командир, они неоднократно видели. Этому тхемало было бы лучше, если б его повесили, честное слово. Кстати, может, еще и повесят. Вместе с семьей. По пьянке всякое случалось.

— Еще из горной канцелярии писулька есть. Тут в деревне гончарное производство, белые глины. Сбивают цены горным умельцам. Попросили убрать их как-нибудь.

— Попросили они! Что-то я не слышал, чтоб просили! Ишаки. Ладно, посмотрим.

Конные латники уверенно запылили вниз по дороге. Они никого не боялись. Бояться здесь стоило только представителей империи. Но они как раз ими и являлись. Так что — не боялись никого. Однако и броню не снимали, несмотря на жару — очень уж грязная у них была работа. А среди обиженных иногда встречались отчаянные личности. Пока что встречались.

Эре-дурачок

— Одежду запасную и еду тебе в какую сумку сложить? — спросила неохотно мать. — В твою? Или у братьев поновее возьмешь? Они отдают, бери.

— Чего-то я в этом мире не понимаю, — пробормотал он. — Вот так спокойно родного сына за порог?

— Всех отправляют, — заметила мать. — Кто в деревне не нужен — едут в город. Не в пустыню гонят — в город! Там, говорят, жить даже лучше, чем в деревне. А ты уже взрослый, на шее у родителей хватит сидеть.

Он открыл рот, подумал — и закрыл. Возразить было нечего. Понимал, что неправильно это, но словами не выражалось. Уж очень неожиданно все завертелось. Вот и в бою неожиданность — отличное средство, чтоб завалить превосходящего противника. Ну, если тот не ошеломит первым, что ему, кстати, гораздо проще устроить.

Мать не уходила, чего-то ждала. Тогда он, не стесняясь, приподнял половицу и достал заветный сверточек. Развернул — и взялся прилаживать на руки снаряжение. Вроде и рановато еще, но он к дороге всегда, во всех жизнях готовился заранее и очень основательно. Так подсказывал опыт, который, как известно, бывает только горьким.

— Все же это ты кузницу обворовал! — сказала мать удовлетворенно. — На тебя и думали, да доказать не смогли. Хитер ты, Эре-дурачок!

— Живите в довольстве, мама, — сказал он на прощание. — Счастья не желаю — не будет его у вас.

— Глазишь? — поинтересовалась она насмешливо.

— Жизнь не прощает, когда нарушают ее законы, — объяснил он. — Да вы сами увидите, в ближайшей реинкарнации.

— А я все искала в тебе величие, потому что ты Его сын! — вдруг сказала в спину мать. — Дура была, верила по молодости всему! Тоже мне, эльф синеглазый! Оказалось, болтун и сумасшедший, как и ты. С отцом хоть попрощайся, корта-ан-газа! Не родной тебе, а достойней многих, до последнего тебя защищал!

— Да говорил я уже с отцом! — ответил он. — Решили, что не будет он меня в интернат отправлять.

Посмотрел на озадаченную женщину, поморщился и потер лоб. С этими скачками по мирам точно дурачком заделаешься!

— Дорога в город налево! — крикнула она ему в спину.

Но он пошел направо. Он обещал отцу, что постарается учиться хорошо. А школа ведь направо.

На полдороге до него дошло, что никакой школы именно здесь нет, и вообще он обещал не то, не тому отцу — и не в этом мире, блин! Потоптался посреди улицы в полной дезориентации — и все же решил идти, куда шел. Учильня здесь была — так стоило попрощаться хотя бы с учительницей. Спасибо ей, что ли, сказать за то, что не забывала одеваться на уроки так, что всякая грамота из головы вылетала напрочь?

И тут его остановили братья Собаки. Обступили, придвинулись, многозначительно заухмылялись. Тоже решили попрощаться?

Он машинально отметил: братья четко делились на школьные типы поведения! Честолюбивый и добродушный, и лицемерный под локтем у честолюбивого, а по бокам мягко-забитый, злостно-забитый и угнетенный. И все шестеро собирались напоследок его изувечить. Младший Собака, тот, кто злостно-забитый, держал железный прут. Этот может! А неподалеку торчали зрители. Нравится им, видите ли, наблюдать, как будут обышачивать Эре-дурачка! Значит, никого нельзя убивать. Вообще нельзя бить при зрителях, а то еще поймут чего-нибудь.

И понеслось! Он гасил удары вращениями корпуса. Получалось смешно: шестеро бьют одного, а тот только крутится вокруг оси от ударов, как юла — и все! Зрители начали посмеиваться. На это и был расчет — чтоб обсмеяли. Тогда избиению конец: или отступят под насмешками, или... со злости схватятся за камни-палки, чтоб изувечить наверняка — и второе скорее всего!

Не зря он заранее готовился к дороге, ох не зря! Крак! Он принял удар железным прутом на защищенную руку, привычно перехватил, вывернул и завладел железякой. Его наконец попытались схватить в охапку, чтоб повалить и запинать — поздно, братцы! Он ушел длинным кувырком в сторону, вскочил, занес прут над головой, дико заорал и кинулся в атаку. Теперь можно, потому что его довели до бешенства!

Он гнал их до проулка, а там бледные братья рванули в разные стороны. И зрители вместе с ними. С бешеным дурачком никто не рискнул связываться. То-то же.