Путь хранителя@последний из рода .1 часть

— Раз всё поняла, то до завтра. — Ушёл, хлопнув дверью, даже не попрощавшись.

— Вот те на. Будто и не человек я вовсе, а собачонка какая. — Не могла я отойти от этого странного гостя.

Вещи собрала, как Трофим велел, только тёплые и чтоб в глаза не бросались. Он стоял и наблюдал за всем, будто боялся чего пропустить. Только после того, как вместе затянули узел, решился перебить молчание.

— Вот уже завтра. — Сказал и почему-то густо покраснел. — Так надо значит, чтоб ты опять уходила, а я оставался. Но ты главное Сафрона не бойся. Он по началу со всеми старается суровым показаться, а так мягкий и жалейный очень. Судьба у него тяжкая выпала, он ведь свободный монах... Ну обет безбрачия на себя принял. — Ещё сильнее краснея, говорил Трофимушка, гладя мою руку.

Тогда-то я для себя на всю жизнь и поняла, что не будет в моей жизни человека любимей и дороже, чем он. Так пристально мы смотрели друг другу в глаза, что поняли все, чего словами сказать невозможно. Чтобы не разрушить словами, то, что творилось у нас на душе, он быстро положил мне в руку какой-то предмет, а после накрыл своей огромной ладонью, не дав рассмотреть, что это.

— Этот перстенёк моей матушки. Вот собирался тебе подарить, а раз ты уходишь, то не отказывай, возьми сейчас. Будешь носить и меня вспоминать почаще. Смотри на него, когда особенно тяжко сделается, а я тебя даже за тысячу верст почую. А теперича ложись, завтра вместе бабой Марфой разбудим, да проводим. — Поцеловал в лоб, повернулся и ушёл, по-стариковски ссутулив спину. А мне ничего не оставалось, как сесть и жалеть себя горемыку несчастную, так и держа зажавши в кулачке дорогой моему сердцу подарок. Так бы и просидела до утра, если не пришла заботливая баба Марфа. Она меня спать-то и уложила, обещав не проспать и разбудить вовремя.

Разбудили рано, хотя дел никаких уже не предстояло, но всё же метаться из стороны в сторону пришлось много. Суета захватила не только меня, баба Марфа пыталась не упустить ничего и поэтому старалась успеть за мной по всюду. На улице было ещё темно, поэтому последние сборы прошли при нескольких лучинах, пламя от которых плясало и подрагивало при малейшем движении вблизи них. Трофим, казалось наблюдал только за пляшущими язычками, но мои глаза постоянно натыкались на его, при полном молчании. Хотелось подойти, сказать что-нибудь, но говорить было не о чем. Розового рассвета не было. Небо светлело мрачно и хмуро. Мы ожидали условленного стука. Ждать пришлось не так долго, как и было сказано, отец Сафрон постучал лишь в оконце и пошёл. Я, на ходу подвязываясь и вешая на себя узлы, выбежала заследом. Даже с бабой Марфой толком не обнялись. Его нагнала аж у мосточка. Шёл он шибко, я едва поспевала.

В деревне начало осени ни чем не выдавало себя окромя хмурого рассвета. Так же было тепло и безветренно. Но только стоило перейти по мостику, мы тут же окунулись по колено в осеннюю хлябь. Сильный ветер безжалостно бил по лицу, грязь после нескольких проливных дождей налипала на подошвы старых сапог, делая их ещё толще и неповоротливей. Когда-то мелкие лужицы растеклись грязными болотцами, в которых ноги засасывало чуть ли не по колено. Выбраться одному из такой грязевой жижи было довольно сложно. "Охранная деревенька" встретила нас зло. Под серым небом тёмные тени тянулись к нам своими жадными изломанными руками. Если им удавалось меня достать, то по всему телу сразу проходили волны сильного холода. Только в таких случаях мой учитель останавливался и посохом обрезал слишком длинную тень. Как он определял, что я попадала в беду, в ту пору догадаться было трудно, потому что и сама порой ещё ничего ощутить не успевала, а он уже успел освободить путь. Мысли путались, но желание было одно, скорее бы выйти на дорогу между лесами. Всё может потише, да посуше будет. Лицо просило пощады, оно просто ломило от порывистого ветра. К началу осенних перемен и непогоды я никак не была готова. Хотелось тепла и уюта родного дома. Дорога в неизвестность была неприятна, но избежать её я не стремилась.

Отойдя немного от разрушенных домов, мы углубились по лесной стёжке прямо в монастырский лес. Монастырским его называли потому, что ещё не так давно в этом месте размещался мужской монастырь с недавно богатыми угодьями. Это я узнала от своего учителя, но чуть позже, а по дороге он даже не пытался со мной заговорить. Лес был не только красивым, но и загадочным. А может, мне просто так казалось из-за того, что много удивительных вещей произошло со мной за последнее время. Шли долго и ночевали прямо в лесу. Еда, которую нам собрали в дорогу, быстро закончилась, поэтому пришлось готовить на костре то, что попадалось по пути. Ноги нещадно ныли, хотелось отдохнуть и, наконец, обрести крышу над головой.

И вот, в один из таких дней, когда я совсем не надеялась увидеть хотя бы какое-то подобие человеческого жилья, мы вышли на небольшой пригорок прямо посередине леса.

— Ну, что, избушку мою видишь? — Отец Сафрон смотрел на меня с хитрым прищуром и так озорно ухмылялся в свою гладкую окладистую бороду, что ребёнку стало бы понятно о каком-то подвохе. Он стоял в чистой овчинке, совершенно не уставший и явно загадывал загадку своей неумехе-ученице.

— Какая избушка? Тебе что, глаза замстило? — Я, словно вьючная лошадь, с узлами за спиной, грязная по пояс и жутко уставшая, стояла поодаль от него уже не в силах разгадывать то, что предлагал мудрый Сафрон.

— Не уж-то не видишь? — Уже совершенно не пряча своей веселости, спросил и бодро, с неожиданной радостью зашагал по едва уловимой тропинке мой учитель.

Узлы почти сами собой выскользнули из замёрзших и уставших рук. Тело ломило, голова кружилась, очень хотелось хотя бы напиться. Я попыталась смириться. Поэтому, закрыла глаза и стала вспоминать то, чему учили меня, так упорно втолковывая о даре свыше. Силы, которые я могла включать только в минуты опасности, нехотя стали наполнять голову и руки. Медленно, как в детстве, я стала только приоткрывать глаза. Разглядывание из-за ресниц дало ощущение незабываемой сказки.

В голубом, туманном свечении передо мной предстала довольно-таки большая поляна с маленькой избёнкой в середине. По краям её стояли совершенно различные деревья, но самыми привлекательными или даже скорее притягательными были могучие в три обхвата дубы. Они стояли в какой-то очерёдности друг за другом и были похожи на могучих воинов, пришедших защитить это место от чужого вторжения. Эта сказка захватила меня так, что я даже не расслышала нескольких окликов наставника. Выйдя из удивительной сказки, я взяла узлы и пошла к месту, где голубая туманная дымка рассеялась, а осталась лишь маленькая избёнка, да красивые могучие богатыри-дубы.

— Не вижу. Чего смотреть-то? Наверное, эта землянка и есть ваши хоромы? — Поплелась я следом, ворча, как столетняя старуха, которой неугодно было бы всё. — Чего вы от меня хотите, никак не пойму, устала сильно, да и рассматривать нечего. Только бы доползти до лавки, да и упасть на неё.

И, вдруг, без всякого прищуривания, передо мной явилось настоящее чудо. Я будто вступила в прозрачную стену. Всё, что когда-то ранее было увидено или услышано мной хорошего, от чего душа могла петь и наполняться радостью, не входило ни в какое сравнение. Это наваждение спокойствия, уюта и тихой радости просто от того, что могу жить и видеть такое, высасывало усталость, огорчение, обиды и все твердолобые чувства. Хотелось любить всех людей только за то, что они были рядом. Хотелось делать что-то полезное и такое хорошее, чтобы все могли ощутить благость. Забыть обо всём, что их съедало и не давало радоваться каждому дню. Этот удивительный свет заливал меня уже не только изнутри, а, казалось, что я сама превращаюсь в него и дарю тепло всему находящемуся поблизости. Проще говоря, я растворялась или таяла в нем. Мягкая и зелёная трава под ногами была настоящей. Наставник взял за руку и довольно грубо выдернул на саму поляну, но я на него была не только не обижена, а даже благодарна. Ведь испытать такое блаженство было чудом.

— Что это такое? Разве такое бывает? А как же осень? Сюда даже зима не приходит? — Всё, так же удивляясь, испытывала я в себе силы и ещё чувство, которое человек ощущает после сладкого пробуждения.

В нескольких шагах, прямо около избушки, бил маленький родник. Мимо него нельзя было спокойно пройти, что бы ни опустить руки и не напиться. Всё что окружало, было чудом. — Сюда, как в деревню, зима не приходит, да?

— В деревне людей много, поэтому зима бывает, но для наших мест разве это зима? Так, осень с лёгким снежком. А сюда, да, она не заглядывает. Стены не дают. Тепло от чистоты помыслов долго держится. Да и защита верная от той же скверны людской. С дурными мыслями или чёрной душой здесь делать нечего, сгоришь, и пепла не останется.

— Это что же, другие люди такое и не увидят даже?

— Почему не увидят? Ты вот, видишь? Такие как ты, тоже могут. А другие, нет, потому как мысли надо тоже в узде держать уметь, не только дела. Простым мирянам это сейчас почти не под силу.

— А за что же мне такое счастье? Я вроде тоже не за такими диковинными стенами выросла.

— Есть люди, которые рождаются с приоткрытыми сердцами. Вот самое главное, таких не пропустить.

— Что же это теперь получается — вы такие чудесные, вам все дива земные зреть можно, а остальным только то, что вы позволите?

— Ой не мы, никак не мы. Остальные сами могут ещё больше нашего, что нам при рождении дадено. Только в том случае, если сами того захотят.

— Это ещё как?

— Ну блюсти себя в вере надо. Только не так, что мол в церковь по воскресеньям хожу, молитвы читаю, пост соблюдаю, чего ещё? Каждым днём стремиться не нагрешить, каждым часом радеть не за себя, а за ближнего своего. Вот и будет подвиг над собой, только не на показ, незаметно, чтоб только Богу, да ему об этом известно было. Вот тогда сердце и откроется, да так, что все, кто дар при рождении получили ему пыль с обуви отряхивать, не достойны будут. Поняла что ль?

— Чего не понять у каждого свой крест, своя судьба, вот и тяни её на сколько сил хватит.

— Вот гляжу, силы в тебе много, а разумения, как у малого дитя, да и чуять, то ли не хочешь, то ли не можешь. Судьба, конечно, дадена, но свободны мы, можем её сделать лучше или хуже. Даже выше головы прыгнуть можно, но только нужно это или нет, решать каждому. По моему разумению, чутьё на правое дело не токмо иметь нужно, но и должно.

— Я, что? Собака, какая? Чуять, это ещё чего такое? — Начиная путаться в сказанном, стала как могла защищаться, сама не зная от чего.

— Знаешь, собака собаке рознь. Вот смотри. — И он кликнул так тихо, вроде даже и не звал, а так просто, сказал, между прочим. — Гашенька, где же ты, чего не встречаешь? Не соскучилась? — Откуда-то сзади нас, вылетел огромный снеговик и кинулся к отцу Сафрону на плечи.

— Вот ведь, неугомонная, сколько лет, а всё играешься! Познакомься Агаша — это Гашка, самый лучший охранник этого места. И впрямь тебе судьба сюда было попасть, наследница.

— Наследница? — После чего я посмотрела в глаза собаке, они у неё оказались красными.

— А глаза-то у неё, смотри! — Вытянув вперёд руку и выставив указательный палец, старалась, как можно сильнее обратить внимание на этот явный признак.

— Молодец, увидела, только у неё порода такая. Ей, как и тебе, дар даден, место это беречь. Она нечисть или просто душу тёмную лучше всех почуять может. И ведь не только чует, но и пугнуть может. А живёт она только здесь, выходить ей от сюда нельзя никак. Да она это и сама знает, поэтому уж сколько лет хозяева меняются, а Гашка знай своё — службу несёт. — Гладя, и трепля за ушами, огромную белоснежную собаку рассказывал, стараясь поделиться всем, что сам знал о чудесном месте мой новый учитель.

— Как же она сюда попала?

— Не знаю, мой учитель мне передал, а я тебе. — На этих словах Гашка подошла ко мне поближе и сначала обнюхала, только потом, едва махнув хвостом, лизнула руку.

— Надо же она и слова понимает? Может еще, и разговаривать умеет? — Я уже ожидала чего угодно.

— Разговаривать не умеет, правда может у тебя и сможет? А вот, что касаемо понимания, то да. Понимает лучше человека. Вот только ответить пока не смогла ни разу. Но ты, я вижу, всё сможешь. — Пытаясь подшутить надо мной, говорил наставник, неизменно ухмыляясь в усы.

Надув губы, больше ничем не интересуясь, я пошла к землянке, подтягивая уже и не такие вроде бы тяжёлые узлы. Внутри она оказалась ещё меньше, чем я предполагала, когда разглядывала снаружи. Две старые широкие лавки выглядели довольно крепко. Печь, занимающая почти всю избу и стол, сбитый по типу лавки, только возвышавшийся над ними, тем и показывал своё предназначение. Передний угол избы представлял маленький домашний иконостас. Лампадок было не одна, а две. Чистые рушники обрамляли этот святой уголок по краям. Лики на иконах смотрели на меня сурово, словно спрашивали о том, достойна ли я этого всего. Всё, что окружало, создавало впечатление обжитого строгого жилища, где положено жить в каждодневном труде, прежде всего над собой. Земляной пол, устланный свежей соломой, никак не показывал, что по нему кто-то ходил. Сухая солома давала приятный запах свеже высушенной травы. Это место навевало ощущение дома, в котором можно не только жить, но и спрятаться от чего-то страшного, не дающего успокоиться и расслабиться.

— Устраивайся. Со временем так прикипишь к этому месту, как будто и никогда больше ни где не жила, кроме как тут.

— Как устраиваться-то? Мы что же, в одной избе, под одним потолком жить будем?

— Не о том думаешь, с Трофимом жила и ничего, а со мной застеснялась вдруг.

— Так у Трофима в избе ещё и баба Марфа с нами жила. Да печь там ещё избу пополам делила. Он с другой стороны спал, а тут как будем ночь коротать?

— Я тебе в отцы гожусь. Спать на печке стану, так что и не думай, кроме как о душе, ни о чем. — Больше не скрывая хитроватой улыбочки, говорил отец Сафрон. — Ещё предупредить забыл, в этом месте может находиться только хранитель, да ученик его. Остальным входа нет.

— Это как же? Ведь сам говорил, что Гашка лишь лихие силы чует, даже если не слишком сильны, то и отогнать может сама, без посторонней помощи. Выходит, что чернокнижников, да колдуньё разное ты сам отгонял или сталкивался с ними. А от простых людей здесь не наморочено.

— Простой человек желаниями и волей живёт, говорил такое? — Стал не на шутку сердиться, но вида старался не показывать, не особенно любивший всё объяснить по нескольку раз, мой наставник. Поэтому мне пришлось с выпученными глазами лишь кивать головой. — Стало быть, у него, у твоего простого человека, даже желания не возникнет сюда переть. Если, конечно, сама грехов не приволокёшь. Место это с Божьим благословением. Святое. И источник, из которого пить и умыться изволила, тоже святой. Ну не шмыгай носом, просто хотел на завтра разговоры, да учение твоё отложить. А ты видишь, какая неугомонная. — И уже теплее и ласковей прибавил. — Да не обижайся, сам таким был, если ещё не бестолковей.