Пока ты веришь

— Что тебя беспокоит?

Сидя у него на коленях, она ласково перебирала его волосы.

В волосах седина. Еще год-два, и виски полностью побелеют. Совсем старик. Осенью сорок восемь. А ей и тридцати нет. Двадцать пять, двадцать шесть — он не спрашивал...

— Что-то не так с Джеком?

— Нет, — маг покачал головой, заодно избавляясь от ненужного внимания к своей шевелюре. Хватит считать по серебряным ниточкам прожитые им годы.

— Что тогда?

— Эйден, — признался он. — Все слишком быстро.

— Не нужно было его приглашать.

— Это наш старый уговор. Я обещал. Ты же знаешь.

Нехорошо выдавать чужие секреты, но однажды она спросила, и он не смог солгать. Отчасти потому, что сам хотел поделиться с кем-нибудь, а Адалинда не из тех, кто превращает открывшиеся им тайны в достояние широкой общественности.

Она не такая, как другие женщины, не только в этом — во всем.

— Знаю, — кивнула она. — Это благородно с твоей стороны. А Эйден — бессовестный эгоист. Если бы он по-настоящему ценил твою помощь, избавил бы тебя от необходимости наблюдать последние дни его жизни. Даже животные уходят умирать подальше от дома.

Прозвучало это жестко, если не сказать, жестоко. Но в чем-то она была права.

— Теперь ты вынужден думать лишь о нем и отвлекаться от работы.

— Нет. Я... — Было стыдно сознаваться в том, что от работы его не отвлечет ожидание смерти. Даже собственной. — Я почти закончил речевой аппарат. Завтра установлю устройство в прототип, за пару дней составлю лексикон. Эйден поможет, его это развлечет... насколько возможно... Потом останется неделя на финальную доработку. Для наглядности нужно обучить Джека выполнять какую-нибудь домашнюю работу, и можно будет его показывать.

— Кому?

— Алистер сказал, что в конце месяца в Академию прибывает мэтр Рисетт — один из семи архимагов Линкарры, представляющий одаренных в парламенте. Он курирует научные вопросы. А поскольку Джек создание более магическое, нежели техническое, я подумал, что вернее будет представить его собратьям по дару, а не инженерной коллегии. Если только удастся добиться приема у архимага.

— Уверена, ему понравится.

— Надеюсь. Честно говоря, я хочу представить на рассмотрение еще один проект. Это связано с Джеком в какой-то степени, но не имеет отношения к механике. Давняя моя задумка, я даже написал несколько статей по этой теме, но их не очень хорошо приняли в ученом сообществе. Якобы это не по-человечески... и некоторые моральные нормы... Но я хочу попробовать, если мне не откажут... в рабочем материале, в том числе...

Адалинда слушала внимательно, а сапфировые глаза, и без того огромные, делались все больше и больше.

— Я чудовище? — робко спросил он под конец, ожидая упреков.

— Ты — гений, — тихо ответила она. — И временами это пугает.

— Так думаешь, стоит рискнуть?

— Да. Но рассказывать об этом пока никому не нужно. Даже Алистеру. Потому что...

— Потому что если ничего не выйдет, меня снова поднимут на смех, — закончил он. И Алистер, невзирая на многолетнюю дружбу, будет первым. — Поэтому и делюсь лишь с тобой, ведь ты далека от мира магических наук.

Адалинда с сожалением вздохнула.

Мэтр Дориан хотел сказать ей, что это вовсе даже неплохо, но прежде чем успел, она крепко обняла его и закрыла рот поцелуем.

Глава 10

Эби понимала, что господин Мерит о ней подумал и почему так разозлился, но она не собиралась никуда уходить. Лишь на минутку появилась шальная мысль, но пропала, стоило оглядеться: вокруг дома приличные, улица чистая, фонари, деревца... Бежать отсюда в Освин? Ну уж нет!

Потом, конечно, придется вернуться к дядьке, потому как больше некуда. Но то потом. А пока у нее оставалось еще два месяца сытой, спокойной... почти спокойной жизни. Несложная работа, уютная комната. Джек...

Джек заговорил.

Хорошо, что мэтр Дориан заранее предупредил, а то Эби удар хватил бы, когда услышала от механического человека: "Добрый день". Но все равно испугалась немного. Голос у него сразу страшный получился: басовитый, раскатистый. Потом хозяин отладил что-то, тише стало и на слух приятнее.

И слова он приятные говорил.

Хотя слова — не его заслуга. И уж точно не мэтра Дориана.

— Ты красивая, когда улыбаешься.

Врун. Эйден.

Подучил механического человека говорить так всякий раз, когда она кривила рот.

Джек-то безмозглый, ему любая гримаса за улыбку сойдет, вот Эби и развлекалась: состроит жуткую рожу, губы в тонкую ниточку растянет, глаза выпучит.

А он ей:

— Ты красивая.

Живот надорвешь!

Господину Блэйну показала — повар до слез хохотал.

Правда, Эйден уже через день догадался и механического человека переучил. Эбигейл не знала, по привычке оскалилась на него... На Джека, хотя хотелось на Эйдена... А он ей строго так:

— Смотри, на всю жизнь такая останешься!

И пальцем погрозил.

Но все равно смешно вышло.

Она бы и сама его каким-нибудь шуткам выучила, но мэтр Дориан за это вряд ли похвалит. Маг только Эйдену позволял Джеку "речь развивать". А Эби приказал обучить механического человека за столом прислуживать.

Тот с одного раза все запомнил, безо всяких бумажек. Вилка рыбная, вилка салатная, фужер для воды, для вина. Подумалось, что если начнут таких слуг сотнями делать, обычные люди совсем без работы останутся...

А потом мэтр Дориан про Джека будто забыл. Как голос ему сделал, так на этом и успокоился. Но в лаборатории по-прежнему целыми днями сидел, иногда и поесть не выходил.

Эйден в эти дни тоже изменился. Присмирел. То ли понял, что ничего ему с Эби не светит, то ли новую пакость обдумывал. Но пока обдумывал, вел себя прилично и целоваться не лез.

Конфеты только подарил, такие, как в прошлый раз: Джека с коробкой подослал и велел по пятам за ней ходить, пока не возьмет. И розы еще. Или это Джек сам — у него-то не спросишь, что в его голове безмозглой происходит, что он цветы рвет и ей носит...

И смотрит так странно. Эйден.

А глаза у него, оказывается, светлые. Карие, но светлые, почти желтые. Как тот мед...

Медом он опять ее угощал, но Эби уже ученая, и близко не подошла. А он рассмеялся, завернул сочащиеся янтарем соты обратно в промасленную бумагу и сверток этот в комнату ей подкинул.

Не выбрасывать же было?

— Скучно.

Мэтр Дориан снова засиделся в лаборатории, а Эби, закончив с домашними делами, собиралась лечь спать пораньше, когда господин Мерит вызвал ее в гостиную. Как выяснилось, только для того, чтобы пожаловаться на скуку.

— Сыграем в карты?

— Простите, господин Мерит, я не умею.

— Шутишь? — мужчина удивленно приподнял бровь. — Или врешь?

— Не шучу и не вру. Карты — дурная игра.

— Надо же, — сказал он, словно отродясь не слышал того, что в Освине каждому малолетке известно: то, что начинается за карточным столом, заканчивается на плахе. — А какая же тогда не дурная?

Эбигейл пожала плечами.

— Лото. Или шашки. Шахматы.

— Играешь в шахматы? — заинтересовался молодой человек.

— Нет, — коротко ответила девушка, хотя когда-то отец, пусть и говорил, что это не для женского ума, пытался учить, и что-то еще помнилось.

— И чем же займемся?

— Можно лечь спать, — предложила она и тут же покраснела, представив, как Эйден сейчас перекрутит ее слова.

— Спать не хочу, — вздохнул мужчина, упустив возможность ее поддеть. — Приготовь кофе.

— Тогда спать еще не скоро захочется, — предупредила Эби.

— А хоть бы и до утра. Неси полный кофейник. Только не сюда, наверх.

— К вам? — уточнила девушка, чувствуя подвох.

— В обсерваторию. Будем на звезды смотреть.

Если бы Эби хотела посмотреть на звезды, она вышла бы в сад. Но ее желания никого здесь не интересовали.

Пришлось готовить кофе и нести на второй этаж, в небольшую округлую комнату, куда до этого заходила лишь раз: протерла большую медную трубу на треноге, смахнула пыль со стола, вымыла пол и ушла, не найдя ничего для себя интересного.

Видать не туда смотрела.

Судя по тому, что застала Эйдена прильнувшим к узкому концу выставленной за окно трубы, нужно было в нее, в трубу глядеть.

Мужчина так увлекся, что даже на звук открывшейся двери не обернулся, просто рукой махнул:

— Поставь где-нибудь, и иди сюда.

— Зачем?

— Лунные моря тебе покажу, сегодня хорошо видно.

— Моря? На луне?

Совсем за дуру ее держит?

— Говорят, раньше луна почти не отличалась от нашей планеты. И жизнь там была, и леса, и реки, и горы, и моря... Горы и сейчас можно увидеть. А темные выемки называют морями. Сама посмотри!

Как тут отказаться? Интересно же!

...А на деле — ни лесов, ни рек.

Серое все, неуютное.

Лишь неровное темное пятно, и вправду, походило на море.

— А вот тут, гляди, горы. — Эйден покрутил колесико на треноге и труба немного развернулась. — Видишь, там, на самой большой, как будто дом стоит?

— Где?

Эби силилась разглядеть что-то хоть отдаленно напоминавшее строение, но ничего подобного не находила.

— Должен быть. — Мужчина заглянул через ее плечо, еще немного подкрутил колесико. — Сейчас отыщем.

Он приблизился вплотную, прижался к ее спине и еще чуть-чуть трубу повернул. А второй рукой Эби за талию обнял...

— Вот здесь, — шепнул, касаясь губами уха. Дыхание тяжелое, жаркое, а по коже отчего-то мурашки, как от сквозняка. — Смотри внимательно. Видишь?

— Н-нет...

Она попыталась выкрутиться, а он словно и не удерживал. Только обнял чуть крепче, положив ладонь ей на живот. Ладонь у него была горячая, и этот жар чувствовался даже через одежду, словно той и не было вовсе. Щеки запылали, и дышать стало трудно. Оттолкнуть бы его и выскочить за дверь, но девушка вдруг оцепенела. Только чувствовала, как колет шею жесткая щетина, да осмелевшая рука ползет вверх, сначала медленно, а после, уверившись в полной безнаказанности, скорее, чтобы накрыть приподнятую корсетом грудь...

— А теперь, видишь?

Забавляется.

Нет там никакого дома, и быть не может.

Снова Эби попалась, как на тот мед.

Влипла.

— Я закричу, — пригрозила она неуверенно.

— Это, крошка Эби, как тебе угодно, — усмехнулся он. Вытащил зубами из ее волос шпильку, бросил на пол. Потом так же — вторую. — Кто-то кричит, кто-то тихонько постанывает...

Эбигейл словно ледяной водой окатили.

Очнулась. Вырвалась, развернулась к нахалу и замахнулась, чтобы ударить. Ну и пусть ее потом в тюрьму возвращают, пусть еще три месяца отработки назначат. Да хоть пожизненную каторгу, лишь бы от него подальше!

Но не вышло: Эйден перехватил ее руку, с улыбкой поднес к губам и, до того, как пальцы сжались в кулак, успел поцеловать ладонь.

Посмотрел в глаза и спокойно произнес:

— Десять тысяч.

Девушка растерянно моргнула.

— Десять тысяч, — повторил он четко. — По-моему, неплохая цена.

— Вам деньги девать некуда? — не нашлась с другим ответом Эби.

— Некуда, — подтвердил он беспечно. — И мало времени, чтобы их потратить. Месяца три-четыре. В лучшем случае — полгода.

— А в худшем? — зачем-то спросила Эби.

В мыслях у нее все смешалось, голова пошла кругом.

Моря лунные, глаза желтые...

На десять тысяч всю жизнь прожить можно, и не в Освине, а в хорошем районе. Домик купить с садиком, огород разбить, чтобы летом всегда свежие овощи и зелень к столу иметь, как у них было, когда еще в Грислее с отцом и матерью жили...

— В худшем, если прямо сейчас уйду от Дориана, недели две.

Врет?

Не похоже.

Но, может, и врет.

На жалость давит.

— Ты же девушка порядочная. Я это ценю. Высоко ценю, как видишь. И не тороплю, — он улыбнулся и разжал пальцы, отпуская ее запястье. — Времени у меня немного, но оно еще есть. Подумай.

Вот сейчас бы сбежать.

Так нет...

— Хочешь, угадаю? — прищурился Эйден. — У тебя никогда не было мужчины. Ты ждешь своего единственного, и все у вас будет по большой любви и только после свадьбы. Так? Дальше ты станешь рожать ему детей, штопать носки, варить обед и дожидаться вечерами с работы... Но это мечты, крошка Эби. Даже если тебе повезет встретить такого же наивного мечтателя, долго вы вдвоем на одних мечтах протянете? Другое дело с деньгами. Купишь дом, остаток положишь в банк — захочешь, даже подскажу, в какой выгоднее, — будешь жить на ренту, и работать не придется. Мужа себе найдешь не из освинских голодранцев, а кого посолиднее. И не будешь до старости упреки глотать, что всем в жизни ему обязана.

Эбигейл слушала и не знала, чем возразить.

Гадко, неприятно. Но, если подумать, правильно. С деньгами, конечно, получше, чем без денег. А с большими деньгами совсем хорошо.

И главное, от нее ведь немного надо. Как-то ведь другие... Да?

А там она от мэтра Дориана уйдет, и Эйдена никогда уже не увидит, и думать забудет... если получится... Отчего бы не получилось?

Если в храме свечу золоченую купить и "Славься Творец" десять раз на коленях прочитать, то и Всемогущий простит. Блудницам всяко легче прощается, чем ворам и убийцам. Да и один раз — невелик грех...

— А чтобы совсем ничем не попрекнул, — растянул, подводя итог Эйден, — так и потерянную девственность найти — не вопрос. Целители этим товаром вразвес торгуют. Есть деньги — нет проблем.

И так ухмыльнулся при этом, что Эби все-таки ударила.

Не как сразу собиралась, к пощечинам эта морда благородная, небось, привычная, а вот кулаком, и со всей силы...

Что-то хрустнуло, хлюпнуло, руке больно стало — как о стену со всей дури саданула...

Не дожидаясь, чем ей ответят, выскочила за дверь и, не останавливаясь, припустила бегом вниз по лестнице. Заперлась в своей комнате. Отдышалась. Зажгла лампу и достала из шкафа платье, в котором пришла в мажий дом, и старые боты, рассудив, что после такого ее точно в тюрьму отправят.

Хотя сломанный нос — тоже не беда. Целители, они это дело быстро. И стоит, небось, поменьше, чем утраченная невинность...

Она так и сидела, прижав к себе пожитки, ожидая, что вот-вот послышатся за дверью шаги и грозные голоса тех, кто вернет за решетку строптивую служанку, посмевшую поднять руку на господина, а в голове вертелись мысли, которые при всем желании не облечь в слова. Что-то про домик с садом... на вершине лунной горы... Про молитвы Творцу, отчего-то заупокойные... И свеча золоченая — в искупление... глупости... Умная бы деньги взяла. А она, дура, в тюрьму собралась, к крысе...

Крыса жирная, наглючая. Глядит, ухмыляется, глазки голодно блестят... А потом как прыгнет Эби на грудь. Придавила. Зубами у самого носа — клац! А в лапке у нее колокольчик махонький: динь-динь, динь-динь...

Эбигейл открыла глаза.

Лампа еще горела, но в комнате и без этого было светло. В ушах стоял звон волшебного колокольчика мэтра Дориана, а на груди у нее вместо крысы, задрав сбитый нос, лежал ее же ботинок, тот, что достала с ночи из шкафа.

— Не торопишься, — беззлобно упрекнул маг, когда она, поправив одежду и наскоро приведя в порядок растрепавшиеся волосы, появилась в гостиной. На девушку он не смотрел, пальцем вычерчивая на темной поверхности чайного столика линии и фигуры, которые вспыхивали на мгновение, образуя непонятный Эби рисунок и тут же гасли. — Кофе мне и что-нибудь... с джемом... А после сделаешь чай для господина Мерита. Кофе ему сегодня не нужно... Наверх отнесешь.